Страница:
Психология маленького человека такова, что он видит только на метр-полтора, все, что там дальше, – это уже фон и не захватывает внимания. Ребенку интересно только то, что близко. Даже если стоишь впереди, у самого алтаря, – перед глазами у ребенка ничего нет. И поэтому деткам может быть скучно. Когда в Подольске мы открыли в 1991 году воскресную школу, то сразу было введено послушание на клиросе для девочек и алтарное для мальчиков. Вот, бывает, некоторые зашли в алтарь и вышли. Не затронуло. Пришел, как положено по графику, отбыл послушание. А некоторые всей душой сразу прикипают. И уже им без алтаря ничего не интересно. Так было у наших мальчиков. Когда они подросли, стали подростками, их взяли в иподьяконы в штат митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия. Утром вставать надо
было часов в 5, чтобы поспеть к службе или к послушаниям. И ставятся сразу акценты: Церковь, иподиаконство – это важно, это на первом месте. А как же школа, учеба, уроки? Все надо было успевать. И здесь многое зависит от самодисциплины, умения организовать свое время. Уметь ладить со школьными учителями. Многие учителя шли навстречу моим мальчикам, прощая им пропуски уроков в дни церковных праздников. Я со своей стороны также старалась поддерживать хорошие отношения со школой. У одного из сыновей была проблема: уже несколько лет он был иподиаконом, а в школе у него очень хорошо шла математика. Так вот директор школы все возмущался: «Что же это вы: у мальчика такие мозги, а вы его куда-то там в священники!» Конечно, если бы я видела, что у детей другие наклонности, как, например, рисовать или заниматься той же математикой, языками, мы бы никогда не препятствовали этому. Но вопрос о том, чтобы поступать куда-то еще кроме семинарии даже не возникал. Так что путь в семинарию был вполне естественным.
В подростковом возрасте у моих детей не было какого-то бурного протеста или перелома, какой иногда бывает у церковных детей. Не было такого, чтобы храм надоел. Хотя внутренне я к этому готовилась. Потому что прекрасно помню, как у меня в возрасте 17 лет был непродолжительный кризис отношения к Церкви, своего рода приступ юношеского критицизма: мне было интересно знать, для чего все это. Но рациональное – почему именно так, а не иначе – быстро уходило на задний план, потому что мне всегда нравилась красота церкви, богослужений. Нравилось ощущать себя в Церкви. Правда, в юности службы казались слишком длинными. А потом, буквально через несколько лет (может, из-за того, что супруг служил далеко и не всегда была возможность посещать службу), вдруг заметила, что они не такие уж и длинные и не успеешь насладиться-напитаться этой красотой, как уже и отпуст. Может, потому, что все вокруг – и братья мои – священники, и отец, любили, чтобы служба была размеренной, красивой.
Я не думаю, что как-то специально это передавала детям. Я никогда не говорила им: «Вот дети, вы должны быть благочестивыми». Они же дети. Они видят, как живет отец. Как планирует свою неделю, день. Нет никаких особых секретов, разве только то, семья всегда жила в ритме церковной богослужебной жизни, по церковному календарю, с его праздниками и постами, с молитвами утренними и вечерними, с беседами за вечерним чаем. Они просто смотрели, как мы живем и научались. Правда, один раз меня старший сын спросил: «Мам, а почему вы с папой не ругаетесь, а говорите на такие темы?» А мы обсуждали всегда и церковную жизнь, и культурную, и общественную, что мы увидели, что прочли. Но не быт, в том смысле, кому мыть посуду. Быт – это только как оболочка, шелуха. Вы же не будете серьезно относиться к шелухе! Сына это поразило, видимо, он провел сравнение с семьями своих друзей, не знаю.
Ребенку должно быть хорошо в семье, в доме. Должно быть уютно. Должно быть чисто. Что для детей важно – дома должна быть приготовлена еда. Чтобы можно было быстро накормить детей, когда вы только-только вернулись из школы ли, с каких-то занятий или из храма. Я довольно скоро поняла, что у меня нет ощущения праздника и я не могу спокойно быть на службе в церкви, если дома не прибрано или не приготовлено. Более того, в праздник должен быть хороший праздничный обед. Это как закон.
Дети должны знать, что дом – это то место, где не предадут, где всегда будут любить, где о них позаботятся. Я никогда не стеснялась пойти в школу, если нужно было что-то выяснить, потому что дети должны видеть: дома тебя не выдадут, будут защищать. Да у тебя могут быть ошибки, если ты сделал что-то плохое, тебя отругают, может быть, и накажут, но и поймут, потому что – любят. Это твоя база. Это должно быть безусловно ясно детям. Тогда дети будут любить дом, и им будет дома хорошо. Но они должны также знать, что основная жизнь там – за стенами дома. И они учатся для того, чтобы потом что-то делать в жизни. Когда я перестала успевать совмещать заботу о доме и семье с работой, пришлось уйти с работы, хотя это был очень болезненный выбор. Я любила свой отдел, свою работу. У меня были очень интересные командировки: к примеру, в Женеву на конференцию, из Женевы в Германию, на другой форум. Из Германии в Индию. Хорошо? Не очень. Потому что мама вычеркнула месяц из жизни семьи. И я поняла, что не имею права упустить детей и дом – я должна быть с ними. Подрастала дочь, было важно помочь ей определиться в жизни, найти свой путь. Ее жизнь с младенчества, можно сказать, протекала на клиросе, совсем ребенком еще она начала петь в церковном хоре, сначала в детском, потом в профессиональном, уже став студенткой музыкального училища, а затем Академии им. Гнесиных.
А внуки?! У нас сейчас большая радость: старшие внуки пошли в школу. Мы все очень волновались, ведь все они такие разные. Как пойдет учеба, как сложатся отношения в школе? Все это вызывает заботу. У второго сына два очень разных мальчика. Один – очень целенаправленный. Если берется рисовать, то уж будет рисовать. Берется строить, будет целенаправленно строить. Он может сосредоточиться на каком-то деле. Ему легко и учиться. А другой – фантазер и мечтатель! Типичная творческая натура, с которой сложно. Когда садимся делать уроки, приходит младший и готов сейчас же за старшего все сделать. А мне нужно, чтобы мальчик сам сконцентрировался. Наконец, он собрался, но столько времени на это потратил, что ему уже скучно. Приучить такую натуру к самодисциплине непросто. И современная педагогика иной раз здесь не помогает. Я с умилением вспоминаю, как нас учили: сначала чистописание, от крючочка к букве, от буквы к слогу, от слога к слову. Так ребенок постепенно входил в учебу. Сначала создавалась база, навыки, сейчас же от ребенка сразу требуется умение решать задачи.
Своим снохам иногда говорю: «Девочки, пока детки маленькие – это очень тяжело, но это время быстро проходит. И к сожалению, когда оно пройдет, вы поймете, что время утекло слишком быстро. Вы будете жалеть об упущенных часах, которые вы не провели со своими детьми. Это большая ценность». Я не говорю, что все в моей жизни были идеально. И я во многом виновата перед своими детьми. Домашний труд – это хождение по кругу. Нам, современным женщинам, трудно с этим смириться. Вот моей бабушке было легче, потому что она знала, что ее жизнь – это дом, семья, хозяйство. А я говорила мужу: «Ты пойми, если я для чего-то выросла именно в этих условиях, получила именно это образование, значит, у меня есть какие-то таланты, это для чего-то нужно, я могу быть полезной не только у плиты».
Церковь – живой организм. Домашняя церковь – это также живой организм. Семья должна развиваться. Живой организм никогда не развивается внутрь себя, ради самого себя. В живой природе все взаимосвязано. И Христос не говорил: соберитесь в комнате, закройтесь и учите друг друга. Но: идите в мир и научите народы. Идите в мир и делайте. Мы родили детей, мы их воспитали. Для чего? Да, мы привили им навыки в обслуживании себя, мы научили их учиться, познавать новое. Но это не цель, это средство для освоения мира. Вот мой муж – священник, все силы он отдает своему служению, Церкви. Он не мастеровит, не домовит, как, может быть, некоторые мужчины. Он не прибьет в доме полку, но выстроит приходской дом. Не забьет в доме гвоздь, но перекроет крышу в храме, и сам храм у него блестит как новенький. Что такое для него семья и дом? Место, где можно отдохнуть, набраться сил, согреться общением, напитаться энергией взаимной любви, что называется, отдохнуть душой. Я всегда знала – батюшка со мной, значит, все в порядке. Но основная жизнь священника протекает вне дома, вне семейного круга, он только отчасти принадлежит семье, свои силы и энергию он отдает в первую очередь людям.
Вы спрашиваете меня, в чем секрет воспитания детей. Спросите себя, что составляет ценность вашей жизни. В моей жизни и по сию пору, ценность – это жизнь в Церкви. Есть прекрасный библейский образ: зерно, брошенное в землю. Чтобы оно проросло, оно должно умереть, и тогда только даст новую жизнь. Если вы пытаетесь что-то законсервировать, оно жизни не даст. Надо дать расти тому семени, что заложено в нас. Именно так я рассматриваю семейную жизнь – не как что-то, что ценно само по себе, а как направленное во вне. Вся жизнь человеческая устроена так, что она совершается вне дома, там, снаружи. Даже если вы работаете дома, пишете книги, рисуете, администрируете или еще как-то трудитесь, зарабатывая свой хлеб, вы все-таки вносите свою лепту в созидание окружающего мира, изменяете его, делая более добрым или (не дай Бог!) более злым. Понимание этого – главное условие для того, чтобы вырастить и воспитать детей, чтобы они жили и обустраивали тот, внешний, большой мир, в который призваны. Я очень надеюсь, что все, что мне удалось сделать в жизни, хотя бы чуть послужит добру, молитвами и заботами моих родителей и прадедов. Аминь!
Лариса Первозванская
Протоиерей Максим Первозванский (р. 1966) – клирик храма Сорока Севастийских Мучеников напротив Новоспасского монастыря в Москве, главный редактор православного молодежного журнала «Наследник», духовник молодежного объединения «Молодая Русь», выпускник МИФИ.
Лариса Первозванская (р. 1966) – физик. Закончила МИФИ. Растит девятерых детей.
– Мне кажется, многие браки распадаются из-за нежелания потерпеть и нежелания друг для друга поработать. Если одному из супругов не нравятся причуды и привычки другого, то можно чем-то и пренебречь, от чего-то отказаться. В совместной жизни неизбежно начинается воспитание друг друга. Нужно поработать, и все будет нормально. А желание – оно подкрепляется любовью. Важно, чтобы влюбленность переросла в любовь настоящую. Вот поссорились и спрашиваешь сама себя: «Ну что, развод, что ли? Да нет, конечно!» И сразу причина ссоры кажется несерьезной, идешь мириться.
– Вы замужем 20 лет, и у вас девять детей… Есть ли у вас рецепт сохранения любви?
– У нас существует традиция. Час-два в день мы с мужем обязательно общаемся вдвоем: нам это необходимо.
Познакомились мы еще в студенческие годы, на картошке. Нас, студентов МИФИ, отправили на помощь колхозникам, причем не только пятикурсников, но и со второго курса. Муж на три года старше меня. А после картошки мы начали встречаться и через год поженились.
Я после школы хотела заниматься астрофизикой. Но получилось, что специализацией стала физика ядерная, что тоже очень интересно. Я бы и сейчас ею занималась, если бы не обстоятельства. Однако физиком (в ИОФ – Институте общей физики РАН) у меня получилось поработать совсем чуть-чуть, потому что я ушла в декрет. И с тех пор пребывала в декрете 15 лет. Вот только сейчас перед самой младшей дочкой пришлось уволиться. А муж два года работал в СНИПе, собирался кандидатскую защищать, а потом ушел оттуда в православную гимназию и все. Вера в Бога не противоречит физике, наоборот – многое объясняет. Они друг другу не мешают.
– Получается, вы одновременно пришли к вере? Как сложилось ваше совместное воцерковление?
– У меня с детства, из-за жизни с бабушкой, было такое миропонимание, а муж встретил на работе верующих людей, физиков. Они дружили, дружили, и через некоторое время он крестился. Но вообще, у нас все вместе. Он со мной делился тем, что узнавал. Мы вместе обсуждали, что его волновало. И как-то вместе стали в храм ходить. Это было в начале 1990-х.
– Значит, православие для вас было органичным с детства?
– Моя бабушка была верующая, и мама со ответственно с детства верующая. Меня тоже крестили в детстве, крестик на кроватке всегда висел, но время-то было советское. Мама, скрываясь, ходила в храм. Всего боялась, но ходила. Ездила на утреннюю пораньше, а меня не брала с собой никогда. Я просто в воскресенье просыпалась: «Где мама?» – «Мама скоро приедет».
Родители оба были инженерами. Отец – инженер-строитель, мама – инженер по перевозкам зерна на БАМе. А я в Москве родилась, ходила в московскую школу, получила стандартное советское образование.
Меня не удивляло, что бабушка верующая, мы всю жизнь проводили в деревне с ней. Она сама москвичка, но ее родители из деревни. Она была уже на пенсии, и все три летних месяца мы проводили в деревне. На моих глазах она молилась, постилась, и это не удивляло. Ей не надо было задавать вопросы, она сама рассказывала. Но в школе я не помню, чтобы обсуждали такие вещи. С девчонками иногда шушукались: «У тебя есть крестик?» – «Есть». Но больше никаких разговоров особенно и не было.
– Что для вас было самое трудное, когда вы пришли в Церковь? Что было труднее всего принять в церковной жизни?
– Не знаю. Кажется, такого не было. Все было гармонично. Видимо, Господь, берег. Мы узнавали какие-то церковные ограничения потихонечку, постепенно. Надо в храм ходить – начали ходить. А когда походили, оказалось, что есть посты. Начали поститься. А потом вдруг узнаем про молитвенные правила. Духовная нагрузка проявлялась постепенно и оказывалось, что эта нагрузка по силам. Мне кажется, препятствия никакого не было, все было естественно.
– Вы сразу попали в какую-то определенную православную среду или просто вдвоем ходили в храм рядом с домом?
– Мы жили на Таганке, поэтому сначала ходили в храм Петра и Павла на Яузе. Это храм давно открытый, состоявшийся, со своей приходской жизнью. Там больше была такая среда простая, можно сказать, сельская. А потом открылся Новоспасский монастырь, и там мы были почти что первыми прихожанами. Монастырская атмосфера – она иная. Монахи все молодые, образованные, и у них совершенно другое отношение к вере. Мы стали туда ходить. Батюшка сначала стал чтецом там, потом дьяконом, а потом и священником.
– А как к этому отнеслись ваши родители?
– Моя мама была в восторге. А батюшкиным родителям было тяжело, его отец был коммунистом. Напряженно все было, причем еще до того, как батюшку рукоположили: трения начались, когда мы стали соблюдать посты, ходить в храм. Мы жили вместе со свекром. В конце концов, ему стало интересно, чем же таким сын увлекся после МИФИ, куда ушел из физики. В итоге он начал читать и крестился. Сейчас ходит в храм и стал глубоко верующим человеком.
– У вас был классический студенческий брак. Говорят, что такие браки самые непрочные. Начало 1990-х, жизнь со свекрами, как вы с этим справились?
– У меня очень хорошие свекры. Я не знаю, с чем это связано, но они в нашу жизнь не вмешивались. У нас была своя комната в квартире, мы иногда что-то там переделывали, покупали, а они приходили и говорили: «О, как вы здорово сделали, какие молодцы». На все была положительная реакция. Недоразумения небольшие, разумеется, были, но серьезных проблем не возникало. Вообще, самые тяжелые – первые годы. Когда начинаешь близко узнавать человека, жить семьей. Раньше просто виделись, общались, а дома начинают вылезать разные черты характера. Пока встречаешься, – погуляли и пришли каждый к себе, а тут надо все пространство делить пополам. Выходя замуж, нужно изначально настраиваться, что будет трудно, что надо постараться притереться друг к другу.
– И когда вы поняли, что, кажется, будете матушкой?
– Когда мой муж стал чтецом и начал ходить на каждую службу. Вставал с утра и уходил. И стал поговаривать, что если бы рукоположение было возможно, он бы мечтал об этом. А потом оказалось, что возможно.
– И какие чувства это все у вас вызвало?
– У меня был восторг. Я смотрела на священнослужителей как на небожителей. Как на идеал, к которому нужно стремиться, но это нам не дано. Мы не из их касты. А тут вдруг оказалось, что это реально, возможно. Меня духовник вызвал для беседы: «Ты согласна?» – «Конечно!» Он провел очень долгую беседу о трудностях этого пути. Спросил, понимаю ли я, что будет вот так тяжело и вот этак тяжело и захочется все бросить. Я говорю: «Все равно согласна!» Был запас какого-то энтузиазма.
– Эти трудности, о которых духовник предупреждал, они были?
– Были. Сейчас мы успокоились, стали проще ко многому относиться. Я человек не общественный, люблю быть дома. Несмотря на то что детей много и всегда шумно. Для меня тяжелей всего было, что я оказывалась все время на виду. В храме было даже завидно: вот приходит просто мама с детьми, никто внимания на нее не обращает. А тут оденешься не так или, наоборот, слишком «так» и сразу чувствуешь вокруг разговоры, взгляды. Нужно постоянно держать себя в каких-то рамках, потому что ты не просто православная, а жена священника. Нельзя ни посмотреть на кого-то косо, ни ответить жестко. А самое тяжелое – с детьми. Может, его шлепнуть надо или еще что, а на тебя кто-то смотрит. Еще есть трудности, такие же, наверное, как у жен врачей или военных, когда среди ночи срывают мужа или в планы вклиниваются. Например, мы заранее договорились с детьми куда-то идти, а он вдруг говорит: «Знаете, я завтра не могу». Часто бывает, это выясняется в последнюю секунду, дети настроились, рюкзаки собрали, условно говоря, а он говорит – меня вызвали. Бывает, что и терпение кончается.
– А духовные чада вмешиваются?
– Нет, это не мешает. Самые близкие его чада, я с ними хорошо знакома, и тоже общаюсь, особенно с женской половиной. Если мамочка беременная или маленькие дети, я на телефоне постоянно. Отец Максим им так и говорит: «Ваши женские дела я с вами обсуждать не буду, это к моей матушке. Духовные вопросы – пожалуйста, а женские прибамбасы – с матушкой».
– Давайте о женских «прибамбасах» и поговорим. Получается, что дети у вас чуть ли не каждый год рождались?
– Через два. В общем, это не очень тяжело – посильно. Как-то само собой: год кормишь, год носишь. Старшие сейчас уже большие.
– С кем легче, с мальчиками или с девочками?
– Пока маленькие – с мальчиками, психика более устойчивая. Девочки более капризные. А когда постарше, труднее с мальчиками. У них начинаются специфические проблемы мальчиковые. Но у меня мальчики еще довольно маленькие – старшему 10 лет.
– На старших детях обычно тренируются. У вас есть что-то, чего вы сейчас бы с младшими не сделали?
– Есть, конечно. Есть перегибы. Смотришь на молодых родителей и думаешь, что же они делают! А потом вспоминаешь, что и мы такие же были, так же со своими детьми поступали. Младших, конечно, меньше ругаешь. К ним уже отношение такое, почти как к внукам, наверное.
– А в плане православного воспитания со старшими девочками были перегибы? Ведь когда они родились, вы были неофитами.
– Они родились, когда мы уже в храм стали ходить. Стоять на службе их никто не заставлял. Они были ужасные непоседы, дольше 10 минут спокойно, то есть молча, стоять не могли. Десять минут – это был предел, который они могли выдержать, крутясь и вертясь, но все же молча. Так я с ними и стояла. «Отче наш» простояли, причастились и ушли. Я их не заставляла. Зато у них нет отторжения храма. Потому что часто бывает, что дети ходят-ходят, лет до 12–13 на всю службу целиком с рождения, а потом смотришь – перестают ходить. Но постятся мои с детства. И тут все очень просто. На самом деле, дети всегда копируют своих родителей. У меня со старшей было интересно. Ей было всего два года, даже чуть меньше. Я ей рассказываю, что такое пост, что мы с папой будем поститься, не есть того-сего, чтобы ребенок знал. Я ей постоянно все рассказываю, секретов нет. Были на службе, брали благословение на пост у своего духовника, и она вдруг, хотя девочка стеснительная, вперед меня к нему: «А можно я тоже буду поститься?» Он спрашивает: «А как ты хочешь поститься?» – «Как папа с мамой». И никаких проблем не было.
– Бывают сомнения насчет здоровья в связи с детским постом?
– По своему опыту скажу – не было у нас таких проблем. Для здоровья это не опасно. Существуют медицинские теории, которые рекомендуют устраивать детям разгрузочные дни два раза в неделю безбелковые и несколько раз в году по две-три недели. Наука совпадает с нашим календарем.
– Есть ли у детей ревность друг к другу?
– Есть. Специально я с ней никак не борюсь. Если видишь, что у ребенка, как он считает, нехватка внимания, просто больше ему уделяешь времени, заботы. Когда много детей, основная проблема – нехватка личного контакта с каждым конкретно. Обязательно надо просто с ним посидеть, даже уроки поделать, но только чтобы это было личное общение. Оно важно даже не на уровне слов, а на уровне эмоциональной близости. Когда у кого-то день рождения, подарки получают все. Большой подарок – имениннику, а остальным поменьше, маленькие сувенирчики. Мы устраиваем разные конкурсы, и в результате все выигрывают себе эти подарочки.
– Вам кто-нибудь помогает справляться с такой оравой: бабушки, дедушки?
– Сейчас уже нет. Просто мы, наверное, сами старые стали, пора самим быть бабушками и дедушками. А поначалу очень много помогали, в основном мои родители. Они на пенсию как раз пошли. Но сейчас моя мама с племянниками сидит, у моего брата тоже дети, а мама с ними живет, поэтому вырваться к нам не может. Так что теперь мы без помощи, но у меня старшей дочери уже 17 лет – помощница.
– А ваши родители не возмущались, что так много детей, когда вы им сообщали, что должен родиться очередной?
– Мама очень переживала, а свекр был счастлив. Мама переживала не за то, что их много, а за то, что нам тяжело, за меня боялась, что здоровья не хватит. Сначала, когда было пятеро, все говорили: «Ну вот, отлично, теперь хватит». Потом родились двойняшки – шестой и седьмой, и родственники сказали: «Вот теперь от личное завершение». Но потом родились еще восьмой и девятый.
– Многие говорят, что нечестно по отношению к старшим детям нагружать их сидением с младшими.
– Моя вторая дочка сейчас учится в одиннадцатом классе и в этом году поступает в институт. Мы долго с ней обсуждали, чего она хочет в будущем. И она все время говорит: «Я хочу быть мамой». И я не знаю, нужно было ее нагружать или не нужно. Ей это в радость. Если у кого-то старшие мальчики, то для них, конечно, тяжело – всякие там пеленки-распашонки. Насчет девочек не знаю, она все умеет, она готова стать мамой. Но если я вижу, что тяжело, стараюсь не перегружать. Она не чувствует, что ее чего-то лишили, наоборот, когда перерыв между рождением детей перед последней дочкой был больше, чем обычно, старшие спрашивали: «Ну когда же будет снова маленький? Потискать хочется!» И я бы не сказала, что это как-то негативно сказывается на образовании. Наша самая старшая дочь уже студентка-первокурсница, она учится на историческом факультете Московского университета имени Ломоносова. Так что и в многодетной семье можно дать хорошее образование детям. Правда, они такие сознательные, девочки, учились сами, даже не надо было помогать. Остальным приходится помогать, а кого-то даже и вытаскивать за уши. Не знаю, от чего это зависит – то ли потому, что другая школа, то ли из-за конкретных учителей.
– Делаете ли вы с детьми уроки?
– Я не проверяю специально, это на их совести. Но если просят помочь, я, конечно, помогаю. Как правило, каждый день всем что-нибудь да нужно от меня: кому-то сочинение, у кого-то задачка не получается. У нас время уроков начинается в шесть вечера: я сажусь за большой стол в гостиной со своим рукоделием, если не трогают, сижу – вышиваю, а если трогают, то соответственно всем по очереди помогаю.
– В каких школах они учатся – в православных или в обычных?
– Одно время, когда мы жили за городом, там была православная школа-пансион. Старшие две у меня начинали там. Потом мы переехали и была православная гимназия в Царицыно, при храме «Живоносный Источник». Третья дочка у меня там успела первый класс закончить. А теперь мы все учимся здесь, на севере Москвы, в обычной школе. И я об этом не жалею, хотя что-то мы, конечно, потеряли: в православной школе отмечаются церковные праздники и зимние каникулы вовремя. Здесь, если весенние каникулы приходятся на Страстную неделю, это хорошо, можно в храм походить, а на Светлой мы не ходим в школу – просто прогуливаем. Сейчас многое изменилось, если ребенок нормально учится, то к верующим семьям в школе относятся хорошо – и родители, и учителя, и одноклассники. Я спрашивала детей, смеются над ними или нет, они говорят, что относятся с уважением, хотя и не без любопытства. Когда наши не едят сосиски в столовой из-за того, что пост, некоторые дети начинают за ними даже повторять, им это любопытно.
– Есть ли у вас еще какие-нибудь семейные традиции?
было часов в 5, чтобы поспеть к службе или к послушаниям. И ставятся сразу акценты: Церковь, иподиаконство – это важно, это на первом месте. А как же школа, учеба, уроки? Все надо было успевать. И здесь многое зависит от самодисциплины, умения организовать свое время. Уметь ладить со школьными учителями. Многие учителя шли навстречу моим мальчикам, прощая им пропуски уроков в дни церковных праздников. Я со своей стороны также старалась поддерживать хорошие отношения со школой. У одного из сыновей была проблема: уже несколько лет он был иподиаконом, а в школе у него очень хорошо шла математика. Так вот директор школы все возмущался: «Что же это вы: у мальчика такие мозги, а вы его куда-то там в священники!» Конечно, если бы я видела, что у детей другие наклонности, как, например, рисовать или заниматься той же математикой, языками, мы бы никогда не препятствовали этому. Но вопрос о том, чтобы поступать куда-то еще кроме семинарии даже не возникал. Так что путь в семинарию был вполне естественным.
В подростковом возрасте у моих детей не было какого-то бурного протеста или перелома, какой иногда бывает у церковных детей. Не было такого, чтобы храм надоел. Хотя внутренне я к этому готовилась. Потому что прекрасно помню, как у меня в возрасте 17 лет был непродолжительный кризис отношения к Церкви, своего рода приступ юношеского критицизма: мне было интересно знать, для чего все это. Но рациональное – почему именно так, а не иначе – быстро уходило на задний план, потому что мне всегда нравилась красота церкви, богослужений. Нравилось ощущать себя в Церкви. Правда, в юности службы казались слишком длинными. А потом, буквально через несколько лет (может, из-за того, что супруг служил далеко и не всегда была возможность посещать службу), вдруг заметила, что они не такие уж и длинные и не успеешь насладиться-напитаться этой красотой, как уже и отпуст. Может, потому, что все вокруг – и братья мои – священники, и отец, любили, чтобы служба была размеренной, красивой.
Я не думаю, что как-то специально это передавала детям. Я никогда не говорила им: «Вот дети, вы должны быть благочестивыми». Они же дети. Они видят, как живет отец. Как планирует свою неделю, день. Нет никаких особых секретов, разве только то, семья всегда жила в ритме церковной богослужебной жизни, по церковному календарю, с его праздниками и постами, с молитвами утренними и вечерними, с беседами за вечерним чаем. Они просто смотрели, как мы живем и научались. Правда, один раз меня старший сын спросил: «Мам, а почему вы с папой не ругаетесь, а говорите на такие темы?» А мы обсуждали всегда и церковную жизнь, и культурную, и общественную, что мы увидели, что прочли. Но не быт, в том смысле, кому мыть посуду. Быт – это только как оболочка, шелуха. Вы же не будете серьезно относиться к шелухе! Сына это поразило, видимо, он провел сравнение с семьями своих друзей, не знаю.
Ребенку должно быть хорошо в семье, в доме. Должно быть уютно. Должно быть чисто. Что для детей важно – дома должна быть приготовлена еда. Чтобы можно было быстро накормить детей, когда вы только-только вернулись из школы ли, с каких-то занятий или из храма. Я довольно скоро поняла, что у меня нет ощущения праздника и я не могу спокойно быть на службе в церкви, если дома не прибрано или не приготовлено. Более того, в праздник должен быть хороший праздничный обед. Это как закон.
Дети должны знать, что дом – это то место, где не предадут, где всегда будут любить, где о них позаботятся. Я никогда не стеснялась пойти в школу, если нужно было что-то выяснить, потому что дети должны видеть: дома тебя не выдадут, будут защищать. Да у тебя могут быть ошибки, если ты сделал что-то плохое, тебя отругают, может быть, и накажут, но и поймут, потому что – любят. Это твоя база. Это должно быть безусловно ясно детям. Тогда дети будут любить дом, и им будет дома хорошо. Но они должны также знать, что основная жизнь там – за стенами дома. И они учатся для того, чтобы потом что-то делать в жизни. Когда я перестала успевать совмещать заботу о доме и семье с работой, пришлось уйти с работы, хотя это был очень болезненный выбор. Я любила свой отдел, свою работу. У меня были очень интересные командировки: к примеру, в Женеву на конференцию, из Женевы в Германию, на другой форум. Из Германии в Индию. Хорошо? Не очень. Потому что мама вычеркнула месяц из жизни семьи. И я поняла, что не имею права упустить детей и дом – я должна быть с ними. Подрастала дочь, было важно помочь ей определиться в жизни, найти свой путь. Ее жизнь с младенчества, можно сказать, протекала на клиросе, совсем ребенком еще она начала петь в церковном хоре, сначала в детском, потом в профессиональном, уже став студенткой музыкального училища, а затем Академии им. Гнесиных.
А внуки?! У нас сейчас большая радость: старшие внуки пошли в школу. Мы все очень волновались, ведь все они такие разные. Как пойдет учеба, как сложатся отношения в школе? Все это вызывает заботу. У второго сына два очень разных мальчика. Один – очень целенаправленный. Если берется рисовать, то уж будет рисовать. Берется строить, будет целенаправленно строить. Он может сосредоточиться на каком-то деле. Ему легко и учиться. А другой – фантазер и мечтатель! Типичная творческая натура, с которой сложно. Когда садимся делать уроки, приходит младший и готов сейчас же за старшего все сделать. А мне нужно, чтобы мальчик сам сконцентрировался. Наконец, он собрался, но столько времени на это потратил, что ему уже скучно. Приучить такую натуру к самодисциплине непросто. И современная педагогика иной раз здесь не помогает. Я с умилением вспоминаю, как нас учили: сначала чистописание, от крючочка к букве, от буквы к слогу, от слога к слову. Так ребенок постепенно входил в учебу. Сначала создавалась база, навыки, сейчас же от ребенка сразу требуется умение решать задачи.
Своим снохам иногда говорю: «Девочки, пока детки маленькие – это очень тяжело, но это время быстро проходит. И к сожалению, когда оно пройдет, вы поймете, что время утекло слишком быстро. Вы будете жалеть об упущенных часах, которые вы не провели со своими детьми. Это большая ценность». Я не говорю, что все в моей жизни были идеально. И я во многом виновата перед своими детьми. Домашний труд – это хождение по кругу. Нам, современным женщинам, трудно с этим смириться. Вот моей бабушке было легче, потому что она знала, что ее жизнь – это дом, семья, хозяйство. А я говорила мужу: «Ты пойми, если я для чего-то выросла именно в этих условиях, получила именно это образование, значит, у меня есть какие-то таланты, это для чего-то нужно, я могу быть полезной не только у плиты».
Церковь – живой организм. Домашняя церковь – это также живой организм. Семья должна развиваться. Живой организм никогда не развивается внутрь себя, ради самого себя. В живой природе все взаимосвязано. И Христос не говорил: соберитесь в комнате, закройтесь и учите друг друга. Но: идите в мир и научите народы. Идите в мир и делайте. Мы родили детей, мы их воспитали. Для чего? Да, мы привили им навыки в обслуживании себя, мы научили их учиться, познавать новое. Но это не цель, это средство для освоения мира. Вот мой муж – священник, все силы он отдает своему служению, Церкви. Он не мастеровит, не домовит, как, может быть, некоторые мужчины. Он не прибьет в доме полку, но выстроит приходской дом. Не забьет в доме гвоздь, но перекроет крышу в храме, и сам храм у него блестит как новенький. Что такое для него семья и дом? Место, где можно отдохнуть, набраться сил, согреться общением, напитаться энергией взаимной любви, что называется, отдохнуть душой. Я всегда знала – батюшка со мной, значит, все в порядке. Но основная жизнь священника протекает вне дома, вне семейного круга, он только отчасти принадлежит семье, свои силы и энергию он отдает в первую очередь людям.
Вы спрашиваете меня, в чем секрет воспитания детей. Спросите себя, что составляет ценность вашей жизни. В моей жизни и по сию пору, ценность – это жизнь в Церкви. Есть прекрасный библейский образ: зерно, брошенное в землю. Чтобы оно проросло, оно должно умереть, и тогда только даст новую жизнь. Если вы пытаетесь что-то законсервировать, оно жизни не даст. Надо дать расти тому семени, что заложено в нас. Именно так я рассматриваю семейную жизнь – не как что-то, что ценно само по себе, а как направленное во вне. Вся жизнь человеческая устроена так, что она совершается вне дома, там, снаружи. Даже если вы работаете дома, пишете книги, рисуете, администрируете или еще как-то трудитесь, зарабатывая свой хлеб, вы все-таки вносите свою лепту в созидание окружающего мира, изменяете его, делая более добрым или (не дай Бог!) более злым. Понимание этого – главное условие для того, чтобы вырастить и воспитать детей, чтобы они жили и обустраивали тот, внешний, большой мир, в который призваны. Я очень надеюсь, что все, что мне удалось сделать в жизни, хотя бы чуть послужит добру, молитвами и заботами моих родителей и прадедов. Аминь!
Лариса Первозванская
Лариса Первозванская (р. 1966) – физик. Закончила МИФИ. Растит девятерых детей.
15 лет в декрете, астрофизика и женские прибамбасы
– Лариса Вячеславовна, как вы думаете, по какой причине распадаются браки?– Мне кажется, многие браки распадаются из-за нежелания потерпеть и нежелания друг для друга поработать. Если одному из супругов не нравятся причуды и привычки другого, то можно чем-то и пренебречь, от чего-то отказаться. В совместной жизни неизбежно начинается воспитание друг друга. Нужно поработать, и все будет нормально. А желание – оно подкрепляется любовью. Важно, чтобы влюбленность переросла в любовь настоящую. Вот поссорились и спрашиваешь сама себя: «Ну что, развод, что ли? Да нет, конечно!» И сразу причина ссоры кажется несерьезной, идешь мириться.
– Вы замужем 20 лет, и у вас девять детей… Есть ли у вас рецепт сохранения любви?
– У нас существует традиция. Час-два в день мы с мужем обязательно общаемся вдвоем: нам это необходимо.
Познакомились мы еще в студенческие годы, на картошке. Нас, студентов МИФИ, отправили на помощь колхозникам, причем не только пятикурсников, но и со второго курса. Муж на три года старше меня. А после картошки мы начали встречаться и через год поженились.
Я после школы хотела заниматься астрофизикой. Но получилось, что специализацией стала физика ядерная, что тоже очень интересно. Я бы и сейчас ею занималась, если бы не обстоятельства. Однако физиком (в ИОФ – Институте общей физики РАН) у меня получилось поработать совсем чуть-чуть, потому что я ушла в декрет. И с тех пор пребывала в декрете 15 лет. Вот только сейчас перед самой младшей дочкой пришлось уволиться. А муж два года работал в СНИПе, собирался кандидатскую защищать, а потом ушел оттуда в православную гимназию и все. Вера в Бога не противоречит физике, наоборот – многое объясняет. Они друг другу не мешают.
– Получается, вы одновременно пришли к вере? Как сложилось ваше совместное воцерковление?
– У меня с детства, из-за жизни с бабушкой, было такое миропонимание, а муж встретил на работе верующих людей, физиков. Они дружили, дружили, и через некоторое время он крестился. Но вообще, у нас все вместе. Он со мной делился тем, что узнавал. Мы вместе обсуждали, что его волновало. И как-то вместе стали в храм ходить. Это было в начале 1990-х.
– Значит, православие для вас было органичным с детства?
– Моя бабушка была верующая, и мама со ответственно с детства верующая. Меня тоже крестили в детстве, крестик на кроватке всегда висел, но время-то было советское. Мама, скрываясь, ходила в храм. Всего боялась, но ходила. Ездила на утреннюю пораньше, а меня не брала с собой никогда. Я просто в воскресенье просыпалась: «Где мама?» – «Мама скоро приедет».
Родители оба были инженерами. Отец – инженер-строитель, мама – инженер по перевозкам зерна на БАМе. А я в Москве родилась, ходила в московскую школу, получила стандартное советское образование.
Меня не удивляло, что бабушка верующая, мы всю жизнь проводили в деревне с ней. Она сама москвичка, но ее родители из деревни. Она была уже на пенсии, и все три летних месяца мы проводили в деревне. На моих глазах она молилась, постилась, и это не удивляло. Ей не надо было задавать вопросы, она сама рассказывала. Но в школе я не помню, чтобы обсуждали такие вещи. С девчонками иногда шушукались: «У тебя есть крестик?» – «Есть». Но больше никаких разговоров особенно и не было.
– Что для вас было самое трудное, когда вы пришли в Церковь? Что было труднее всего принять в церковной жизни?
– Не знаю. Кажется, такого не было. Все было гармонично. Видимо, Господь, берег. Мы узнавали какие-то церковные ограничения потихонечку, постепенно. Надо в храм ходить – начали ходить. А когда походили, оказалось, что есть посты. Начали поститься. А потом вдруг узнаем про молитвенные правила. Духовная нагрузка проявлялась постепенно и оказывалось, что эта нагрузка по силам. Мне кажется, препятствия никакого не было, все было естественно.
– Вы сразу попали в какую-то определенную православную среду или просто вдвоем ходили в храм рядом с домом?
– Мы жили на Таганке, поэтому сначала ходили в храм Петра и Павла на Яузе. Это храм давно открытый, состоявшийся, со своей приходской жизнью. Там больше была такая среда простая, можно сказать, сельская. А потом открылся Новоспасский монастырь, и там мы были почти что первыми прихожанами. Монастырская атмосфера – она иная. Монахи все молодые, образованные, и у них совершенно другое отношение к вере. Мы стали туда ходить. Батюшка сначала стал чтецом там, потом дьяконом, а потом и священником.
– А как к этому отнеслись ваши родители?
– Моя мама была в восторге. А батюшкиным родителям было тяжело, его отец был коммунистом. Напряженно все было, причем еще до того, как батюшку рукоположили: трения начались, когда мы стали соблюдать посты, ходить в храм. Мы жили вместе со свекром. В конце концов, ему стало интересно, чем же таким сын увлекся после МИФИ, куда ушел из физики. В итоге он начал читать и крестился. Сейчас ходит в храм и стал глубоко верующим человеком.
– У вас был классический студенческий брак. Говорят, что такие браки самые непрочные. Начало 1990-х, жизнь со свекрами, как вы с этим справились?
– У меня очень хорошие свекры. Я не знаю, с чем это связано, но они в нашу жизнь не вмешивались. У нас была своя комната в квартире, мы иногда что-то там переделывали, покупали, а они приходили и говорили: «О, как вы здорово сделали, какие молодцы». На все была положительная реакция. Недоразумения небольшие, разумеется, были, но серьезных проблем не возникало. Вообще, самые тяжелые – первые годы. Когда начинаешь близко узнавать человека, жить семьей. Раньше просто виделись, общались, а дома начинают вылезать разные черты характера. Пока встречаешься, – погуляли и пришли каждый к себе, а тут надо все пространство делить пополам. Выходя замуж, нужно изначально настраиваться, что будет трудно, что надо постараться притереться друг к другу.
– И когда вы поняли, что, кажется, будете матушкой?
– Когда мой муж стал чтецом и начал ходить на каждую службу. Вставал с утра и уходил. И стал поговаривать, что если бы рукоположение было возможно, он бы мечтал об этом. А потом оказалось, что возможно.
– И какие чувства это все у вас вызвало?
– У меня был восторг. Я смотрела на священнослужителей как на небожителей. Как на идеал, к которому нужно стремиться, но это нам не дано. Мы не из их касты. А тут вдруг оказалось, что это реально, возможно. Меня духовник вызвал для беседы: «Ты согласна?» – «Конечно!» Он провел очень долгую беседу о трудностях этого пути. Спросил, понимаю ли я, что будет вот так тяжело и вот этак тяжело и захочется все бросить. Я говорю: «Все равно согласна!» Был запас какого-то энтузиазма.
– Эти трудности, о которых духовник предупреждал, они были?
– Были. Сейчас мы успокоились, стали проще ко многому относиться. Я человек не общественный, люблю быть дома. Несмотря на то что детей много и всегда шумно. Для меня тяжелей всего было, что я оказывалась все время на виду. В храме было даже завидно: вот приходит просто мама с детьми, никто внимания на нее не обращает. А тут оденешься не так или, наоборот, слишком «так» и сразу чувствуешь вокруг разговоры, взгляды. Нужно постоянно держать себя в каких-то рамках, потому что ты не просто православная, а жена священника. Нельзя ни посмотреть на кого-то косо, ни ответить жестко. А самое тяжелое – с детьми. Может, его шлепнуть надо или еще что, а на тебя кто-то смотрит. Еще есть трудности, такие же, наверное, как у жен врачей или военных, когда среди ночи срывают мужа или в планы вклиниваются. Например, мы заранее договорились с детьми куда-то идти, а он вдруг говорит: «Знаете, я завтра не могу». Часто бывает, это выясняется в последнюю секунду, дети настроились, рюкзаки собрали, условно говоря, а он говорит – меня вызвали. Бывает, что и терпение кончается.
– А духовные чада вмешиваются?
– Нет, это не мешает. Самые близкие его чада, я с ними хорошо знакома, и тоже общаюсь, особенно с женской половиной. Если мамочка беременная или маленькие дети, я на телефоне постоянно. Отец Максим им так и говорит: «Ваши женские дела я с вами обсуждать не буду, это к моей матушке. Духовные вопросы – пожалуйста, а женские прибамбасы – с матушкой».
– Давайте о женских «прибамбасах» и поговорим. Получается, что дети у вас чуть ли не каждый год рождались?
– Через два. В общем, это не очень тяжело – посильно. Как-то само собой: год кормишь, год носишь. Старшие сейчас уже большие.
– С кем легче, с мальчиками или с девочками?
– Пока маленькие – с мальчиками, психика более устойчивая. Девочки более капризные. А когда постарше, труднее с мальчиками. У них начинаются специфические проблемы мальчиковые. Но у меня мальчики еще довольно маленькие – старшему 10 лет.
– На старших детях обычно тренируются. У вас есть что-то, чего вы сейчас бы с младшими не сделали?
– Есть, конечно. Есть перегибы. Смотришь на молодых родителей и думаешь, что же они делают! А потом вспоминаешь, что и мы такие же были, так же со своими детьми поступали. Младших, конечно, меньше ругаешь. К ним уже отношение такое, почти как к внукам, наверное.
– А в плане православного воспитания со старшими девочками были перегибы? Ведь когда они родились, вы были неофитами.
– Они родились, когда мы уже в храм стали ходить. Стоять на службе их никто не заставлял. Они были ужасные непоседы, дольше 10 минут спокойно, то есть молча, стоять не могли. Десять минут – это был предел, который они могли выдержать, крутясь и вертясь, но все же молча. Так я с ними и стояла. «Отче наш» простояли, причастились и ушли. Я их не заставляла. Зато у них нет отторжения храма. Потому что часто бывает, что дети ходят-ходят, лет до 12–13 на всю службу целиком с рождения, а потом смотришь – перестают ходить. Но постятся мои с детства. И тут все очень просто. На самом деле, дети всегда копируют своих родителей. У меня со старшей было интересно. Ей было всего два года, даже чуть меньше. Я ей рассказываю, что такое пост, что мы с папой будем поститься, не есть того-сего, чтобы ребенок знал. Я ей постоянно все рассказываю, секретов нет. Были на службе, брали благословение на пост у своего духовника, и она вдруг, хотя девочка стеснительная, вперед меня к нему: «А можно я тоже буду поститься?» Он спрашивает: «А как ты хочешь поститься?» – «Как папа с мамой». И никаких проблем не было.
– Бывают сомнения насчет здоровья в связи с детским постом?
– По своему опыту скажу – не было у нас таких проблем. Для здоровья это не опасно. Существуют медицинские теории, которые рекомендуют устраивать детям разгрузочные дни два раза в неделю безбелковые и несколько раз в году по две-три недели. Наука совпадает с нашим календарем.
– Есть ли у детей ревность друг к другу?
– Есть. Специально я с ней никак не борюсь. Если видишь, что у ребенка, как он считает, нехватка внимания, просто больше ему уделяешь времени, заботы. Когда много детей, основная проблема – нехватка личного контакта с каждым конкретно. Обязательно надо просто с ним посидеть, даже уроки поделать, но только чтобы это было личное общение. Оно важно даже не на уровне слов, а на уровне эмоциональной близости. Когда у кого-то день рождения, подарки получают все. Большой подарок – имениннику, а остальным поменьше, маленькие сувенирчики. Мы устраиваем разные конкурсы, и в результате все выигрывают себе эти подарочки.
– Вам кто-нибудь помогает справляться с такой оравой: бабушки, дедушки?
– Сейчас уже нет. Просто мы, наверное, сами старые стали, пора самим быть бабушками и дедушками. А поначалу очень много помогали, в основном мои родители. Они на пенсию как раз пошли. Но сейчас моя мама с племянниками сидит, у моего брата тоже дети, а мама с ними живет, поэтому вырваться к нам не может. Так что теперь мы без помощи, но у меня старшей дочери уже 17 лет – помощница.
– А ваши родители не возмущались, что так много детей, когда вы им сообщали, что должен родиться очередной?
– Мама очень переживала, а свекр был счастлив. Мама переживала не за то, что их много, а за то, что нам тяжело, за меня боялась, что здоровья не хватит. Сначала, когда было пятеро, все говорили: «Ну вот, отлично, теперь хватит». Потом родились двойняшки – шестой и седьмой, и родственники сказали: «Вот теперь от личное завершение». Но потом родились еще восьмой и девятый.
– Многие говорят, что нечестно по отношению к старшим детям нагружать их сидением с младшими.
– Моя вторая дочка сейчас учится в одиннадцатом классе и в этом году поступает в институт. Мы долго с ней обсуждали, чего она хочет в будущем. И она все время говорит: «Я хочу быть мамой». И я не знаю, нужно было ее нагружать или не нужно. Ей это в радость. Если у кого-то старшие мальчики, то для них, конечно, тяжело – всякие там пеленки-распашонки. Насчет девочек не знаю, она все умеет, она готова стать мамой. Но если я вижу, что тяжело, стараюсь не перегружать. Она не чувствует, что ее чего-то лишили, наоборот, когда перерыв между рождением детей перед последней дочкой был больше, чем обычно, старшие спрашивали: «Ну когда же будет снова маленький? Потискать хочется!» И я бы не сказала, что это как-то негативно сказывается на образовании. Наша самая старшая дочь уже студентка-первокурсница, она учится на историческом факультете Московского университета имени Ломоносова. Так что и в многодетной семье можно дать хорошее образование детям. Правда, они такие сознательные, девочки, учились сами, даже не надо было помогать. Остальным приходится помогать, а кого-то даже и вытаскивать за уши. Не знаю, от чего это зависит – то ли потому, что другая школа, то ли из-за конкретных учителей.
– Делаете ли вы с детьми уроки?
– Я не проверяю специально, это на их совести. Но если просят помочь, я, конечно, помогаю. Как правило, каждый день всем что-нибудь да нужно от меня: кому-то сочинение, у кого-то задачка не получается. У нас время уроков начинается в шесть вечера: я сажусь за большой стол в гостиной со своим рукоделием, если не трогают, сижу – вышиваю, а если трогают, то соответственно всем по очереди помогаю.
– В каких школах они учатся – в православных или в обычных?
– Одно время, когда мы жили за городом, там была православная школа-пансион. Старшие две у меня начинали там. Потом мы переехали и была православная гимназия в Царицыно, при храме «Живоносный Источник». Третья дочка у меня там успела первый класс закончить. А теперь мы все учимся здесь, на севере Москвы, в обычной школе. И я об этом не жалею, хотя что-то мы, конечно, потеряли: в православной школе отмечаются церковные праздники и зимние каникулы вовремя. Здесь, если весенние каникулы приходятся на Страстную неделю, это хорошо, можно в храм походить, а на Светлой мы не ходим в школу – просто прогуливаем. Сейчас многое изменилось, если ребенок нормально учится, то к верующим семьям в школе относятся хорошо – и родители, и учителя, и одноклассники. Я спрашивала детей, смеются над ними или нет, они говорят, что относятся с уважением, хотя и не без любопытства. Когда наши не едят сосиски в столовой из-за того, что пост, некоторые дети начинают за ними даже повторять, им это любопытно.
– Есть ли у вас еще какие-нибудь семейные традиции?