TheLib.Ru » Поэзия » Кучкина Ольга » Численник » онлайн-чтение (стр. 1)

Ольга Кучкина
Численник

Несколько слов в начале

   Взаимоотношения со стихами – престранная вещь. Иногда до такой степени не пишутся, что хоть плачь. Тогда и стучаться туда, где они возникают, не надо. А иногда они стучатся сами. Оттуда. Организм должен быть настроен как скрипка. И, возможно, что-то услышишь. И, возможно, родится звук. Но настройщик с характером. Может, не в настроении, или запил где-то, и не дозовешься.
   Новые стихи нового тысячелетия озаглавлены: «В жанре сurriculum vitae».
   Curriculum vitae – в переводе с латинского: ход жизни. Curriculum vitae – также документ, содержащий биографические сведения для соискания. Соискания чего? Да чего угодно. Скажем, внимания. Или сочувствия. Или снисхождения. Или должности. Но какая у пишущего стихи должность?
   В жанре сurriculum vitae – это то, что случается в тайной жизни в формах жизни явной. Только и всего.
   Стихи из прежних тетрадей объединены под названием «Унесенные веком».
   Размышляя, как построить книгу, пришла к выводу: а вот по ходу жизни и построить. Последовательность, она же противоречивость, составляют походку. Или поступь.
   Стихи предваряют два текста. Один напечатан в 2002 году и принадлежит перу Зои Крахмальниковой, выдающейся женщины, религиозного мыслителя и писателя, последнего советского диссидента. Второй – радиозапись выступления на «Маяке» в 2008 году Евгения Евтушенко.

   Ольга Кучкина

Зоя Крахмальникова
Прикосновение луча

   В тот день, когда пришла пора писать статью о стихах Ольги Кучкиной, в тот день, когда мне осталось дочитать последние стихи, вошедшие в книгу «Високосный век», вдруг неожиданно я услышала в моем сердце словно бы прикосновение луча. Не солнечного, не лунного, а духовного, не имеющего названия на земном языке, слышного, конечно же, как всякое дыхание духа любви.
   В этот день я закрыла книгу «Високосный век», наполненную тем же почти неразличимым духовным дыханием.
   «Високосный век» – век поэта, он наполнен приметами времени и чувствами: весельем, печалью, бедой, любовью. К кому? К какому-то персонажу? Нет. Любовью к слову, исполненному смысла, выражающему драму и радость бытия. Но для того, чтобы выразить драму и любовь, нужна особая поэтика, в которой и господствует смысл, будь в стихотворении всего четыре строки или в десять раз больше. Смысл и форма сливаются в этом случае воедино.
   Почему «Високосный век»? Мы знаем, что високосные годы отличаются от обычных тем, что февраль в них длится чуть больше, чем в невисокосные. Бытует мнение, что високосный год сулит несчастье. А високосный век? Конечно же, это образ, символ некой полноты, насыщенности существования в его различных ракурсах, где пережитые боль и утраты влияют на восприятие жизни.
   Ольга Кучкина, драматург, прозаик, публицист, стихи начала писать не так давно. Она поэт посткоммунистической России. Стихи ее боятся декларативности, риторики, восхвалений и прочих атрибутов поэзии доперестроечного времени торжества социализма. Ее лучшие вещи вызваны желанием постичь и выразить сложность причин и следствий живого, внешнего и внутреннего. При этом у нее легкий стих. Она вошла в поэзию, отказавшись от культуры подмен, так распространенной в нашей стране. Опьянение поэзией и стало результатом поисков смысла иного бытия. Что там – за завесой дня и ночи, что движет мной и тобой и где скрыта суть всего? Что же, значит, это философская лирика? – могут спросить меня. Да, многие стихи, призванные поэтом для того, чтобы прикоснуться к смыслу явлений, к отблескам, вызванным духовным и душевным знаком проживания, принадлежат к философской лирике.

В промоинах Созвездье Гончих Псов,
в пробоинах убойная улыбка.
Сдвигается заржавленный засов
и высвечена небом жизнь-ошибка.

Ольга Кучкина бежит банальностей. Вот ее «Пейзаж посткоммунизма»:

Полудрема-полукома-полузона полусонно
кулачками подпирает, выпирает из петли,
есть закон и нет закона, что резонно – нерезонно,
беспримерно, беспризорно жизнь валяется в пыли.

Итак, жизнь валяется в пыли, а поэт, между тем, каждый день беседует с пространством:

Я задаю вопросы, и ответы
пространны.
И они престранны,
и простого – нету.
Теперь твержу с упрямым постоянством,
что жизнь моя мной до смерти любима,
и то, что я в ней постояльцем,
сейчас и мимо, меня смущает.
Мне в ответ молчанье…

   Стихами 90-х годов начинается книга. Время новой России, время вольности, раскованности. Мысль поэта касается, казалось бы, извечных тем: разлука, смерть, печаль, отчаяние. Но рядом с этим возникает чувство иного бытия – мимолетное, но драгоценное, а вместе с ним рождается желание познать стихом – что там, проникнуть куда нельзя, однако стихи могут стать неким инструментом, вскрывающим сущностное. Беседовать с пространством необходимо для поэта, если он стремится проникнуть за завесу.
   Читая стихи 90-х, понимаешь, что российская почти бескровная революция августа 1991 года разомкнула мертвое пространство, и пролились отворенные слезы. В этих стихах чувство времени автора раскрылось с наибольшей полнотой. Пространство разомкнулось, и в нем открылась новая реальность – Бог и сотворенный Им мир, который никому не удастся похитить.
   Однако, как оказалось, еще не пришло время праздновать победу.
   Человеку, будь он поэтом или бухгалтером, не дано всегда быть победителем пространства, сотворенного Богом. Христос сказал: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16: 33).
   Ольга Кучкина пишет о духовной победе:

Но дух переводит себя через время,
берет на себя предыдущее бремя…

А когда бремя отбирается, место его занимает другое: радость любви.

Он меня любит. Простейшая вещь.
И отворяется огненна пещь,
птица дымится и куст опален
с неопалимо-купинных времен.
Он меня любит. Кончается век,
век погорельцев, усталых калек.
Из-под опущенных нежностью век
вижу, как Стиксом бредет человек.

   Любовь врывается в жизнь поэзии, но поэзия верна себе, своему мирочувствию. Не поэт, а стихи его первичны – поэт лишь записывает их. Так записывали все истинные поэты.
   Опьянение Божественным присутствием, о котором говорил афонский старец Иосиф Исихаст, не постоянно. Это – дар. Дар пребывания в ином духовном пространстве, оно и взывает к душе поэта, словно требует его открыться. И здесь нужна особая работа – сосредоточенность для познания вечного блага жизни. Это прочитывается в стихах Ольги Кучкиной, как прочитывалось в стихах Бориса Пастернака, поэтическая приверженность автора которому несомненна.
   Книга Ольги Кучкиной дала возможность сказать Владимиру Корнилову, узнавшему ее поэзию: «Она пришла и перевернула все мои представления о поэзии. Я думаю, что каждый поэт, если он настоящий, приходит и переворачивает наши представления. Если он не переворачивает, он во втором или третьем ряду».
   …На творческом вечере в Доме архитектора зал замер, слушая, как Ольга читает стихи. Похвальные речи были не нужны, книги «Високосного века» быстро разошлись.
   А через несколько дней было написано новое стихотворение:

Пронеси эту чашу с довольствием мимо меня,
пронеси эту чашу с довольством куда как подальше,
я отказа прошу от любой разновидности фальши,
похвальбы и пальбы вхолостую, без дрожи огня.
Роковая удача – и прыгает сердце, как мяч,
и заходится разум за ум от дурного блаженства,
я прошу не отнять осознания несовершенства
и – как дара – пройти мимо сытых никчемных удач.

2002

Евгений Евтушенко
Открытие

   Я давний читатель Оли Кучкиной. Мне всегда нравились ее романтичные, чуть сентиментальные статьи. Она внесла в публицистику «Комсомольской правды», в лучшие годы этой газеты, что-то свое, какой-то лирический, я бы сказал, аромат. Оля и прозу писала, и пьесы. Она настолько мне всегда нравилась, я ее уважал и даже обожал, если хотите знать, просто как женщину, как писательницу, как журналиста. Она – одна из лучших шестидесятниц. Меня ее стихи поразили. Вот я сейчас буду просто читать ее стихи, больше, чем говорить. Я не представлял, что у нас есть такой своеобразный тонкий лирик. Рядом. Не замеченный мною. Антологистом! Это открытие для меня было. Я всего-навсего в прошлом году – да не в прошлом, а в этом году! – открыл ее стихи.
   А посмотрите, какие поэты о ней писали! Олег Чухонцев, Новелла Матвеева, Владимир Соколов, Владимир Корнилов – очень строгие к другим поэтам критики.
   Посмотрите, Володя Корнилов говорил: «Это стихи, которые каждый должен читать один, про себя. Это особого рода стихи. Меня книга удивила и даже потрясла. Во-первых, какой-то молодостью удивительной. Во-вторых, тем, что она ни на кого непохожа. Мы дико устали от проповедей, а теперь устаем от исповедей, особенно женских – женщины несут все свои беды и на нас обрушивают, да каждая еще громко, да еще с истерикой, по принципу выведения шлаков. Кажется, что у Кучкиной – другое. Она ни от чего не освобождается. Боль остается с нею, а вот как бы тень боли, дыхание, ветерок от этой боли достаются нам. И вообще она не навязывает себя. Наоборот, показывает себя нам как бы в перевернутый бинокль. Тут благородство. Это редкий случай. Я даже, по-моему, этого еще не встречал…»
   Вы представляете такое, если профессиональный поэт говорит такую вещь, что он этого еще не встречал!
   «Она пришла и перевернула все мои представления о поэзии. Я думаю, что каждый поэт, если он поэт, приходит и переворачивает наши представления. Если он не переворачивает, он во втором или третьем ряду».
   Это Владимир Корнилов сказал еще в 1999 году. А я, в общем, выпал из числа ее читателей, а теперь буду читать все преданно и трепетно, что она будет писать.

Я беженец, я без вести пропала,
заложница за ложный выкуп,
я тот солдат, кому из самопала
патрон последний на прощанье выпал.
Я тот старик гундосый и старуха,
что в доме престарелых позабыты,
с потерей вкуса, зрения и слуха,
за что, попавши под руку, избиты.
Я тот полковник, с жабьими очами,
снасильничавший тощую чеченку,
расстрелянная, брошенная в яме,
я им размазана кишками по застенку.
Убийца и убитый, соглядатай
всего, что на земле при мне творится,
я молча в этой должности треклятой
смотрю, когда же небо отворится.

Гениальные стихи!

Отравила меня жизнь, отравила
Всякой дрянью из судков перекормила,
ну а я-то что ж, совсем невиновна,
как дурак, глотать бессчетные говна…

Вот это слово, вправленное во множественное число, литературно даже звучит, почти красиво.

Я хотела быть, как все, и даже ближе,
а в то же время выше стать, а стала ниже,
перепачканные белые одежды,
перепорченные кислые надежды
Травит душу, мучит рвота как рота,
от солдатской вони мелкая икота,
что издевкой, что насилкой, все больно,
еще хуже, когда добровольно.
Быть участником пирушки постыдно,
повара в крови, что так очевидно,
разблюдовка раз от разу все хуже,
неужто это он и есть, последний ужин?
А как хочется, не можется напиться
из криницы чистой-чистой водицы,
в свежий ветер, как в тряпицу, обернуться,
от себя рвануться и – не вернуться.

Удивительные стихи! Класс! Вот так. А вы, женщины, думаете, что стареете. Никто не стареет, если не хочет. Я серьезно. Никто не стареет, если не хочет…
О, это вообще гениально! Вот чему я завидую! Вот таким вот коротким стихам. Четыре строки! Это шедевр просто:

Я тебя выболела,
я тебя выблевала
после удара в живот.
Вот.

Вот это характер!..
А что мне делать, если я тут кулаком по столу? Можно его оставить, этот стук? Или это брак? А, можно оставить!.. Это потрясающее стихотворение!

Я тебя выболела,
я тебя выблевала…

Вот так и надо нам, мужикам! Это пишется любимому человеку, который оскорбил ее. Это же ясно. Это не пишут какому-то, который вообще не достоин, чтобы волноваться оскорблением его. Потрясающе! Это шедевр просто. Это на уровне лучших стихов Цветаевой. Да, есть женщины в русских селеньях.
А вот тоже маленькое стихотворение, а какое чудное! Сколько здесь мысли, боли, чувства!

Приказ палить огнем был дан
по знаку Зодиака,
жить и впадать в самообман,
однако, против знака,
и, перепутав год и час,
любить тебя спросонок,
и помнить, что Господь не спас,
и плакать, как ребенок.

Чудо!
Я ее дам огромную подборку в Антологии… Какие стихи!..

Пришли мне пятого любовное письмо,
тридцатого скучала, как шальная,
мне снилась ссора давняя, больная,
случившаяся в день и год восьмой.
Составь словарь в касаньях рук и ног,
в неистребимой нежности и вере,
я не поверю краху и потере
смысл перечтя в строках и между строк.
Пришли, пожалуйста. Когда оно придет,
я у окна светящегося сяду,
конверт безмолвно предоставлю взгляду
и буду знать, что все наоборот.
Пришли!..
Пришли.
Кто там? Зачем пришли?
Я не пойму, какая в этом милость?
Я и читать, представьте, разучилась,
нагая и босая и в пыли.
Пришлите мне служебное письмо,
я разберусь, зачем вы приходили.
Тридцатого меня вы разлюбили,
на день девятый треснуло трюмо.

Чудо! Чудо!

Вскрывала грудную клетку,
вынимала обнаженное сердце,
протягивала в ладонях,
разглядывал так и эдак,
готовил профессиональный отзыв,
поскольку был профессионалом
и отзывчивым человеком…

Мы говорили о замечательном – к сожалению, только в этом году открытом мною – поэте Ольге Кучкиной.

2008

В жанре Curriculum Vitae
новые стихи нового тысячелетия

«Моя девочка, сходя с ума от любви…»

Моя девочка, сходя с ума от любви,
хочет, как платье,
нет, не как платье, а как кожу,
содрать с себя
привязанность
к любящим и любимым,
потому что мысль об их смерти
непереносима,
а вина перед любящими
вместе со страхом за любимых
не по силам.
С возрастом это пройдет, говорю я ей.
И лгу.

10 января 2000

«Мы сидели вчетвером…»

Ирине Поволоцкой

Мы сидели вчетвером
этим Старым Новым годом,
утром чуяли нутром:
надо б встретиться с народом.
А народу – двое вас,
двое нас, и слава Богу,
что такой состав припас
не к последнему порогу,
что еще чего-то ждать
нам назначено, как детям,
нежно елку наряжать,
чтобы в полночь срок отметить
перевода через год,
через век и через тыщу —
небывалый перевод!
Переводчик ставит пищу.
Зазвенел дверной звонок,
входят ласковые гости,
исполняется зарок —
слово, молвленное в тосте,
слово дружбы и любви,
слово совести и чести,
знак исполненной судьбы
по отдельности и вместе.
Будто Ноевый ковчег,
пара пар: кумир с кумиром.
В этот праздничный четверг
он плывет в ночи над миром,
наш нечаянный квартет.

15 января 2000

«Говорю да и нет…»

Говорю да и нет,
ты зовешь это пафосом,
поколение интернет
с электронным адресом.
А мой адрес: улица, сад,
розы-мимозы в одном флаконе.
И я, как и ты, смотрю вперед, а не назад,
хотя и стою на старом балконе.
Я ничуть не горда, я проще стакана,
что наполовину пуст, а наполовину полон,
и только наличье волшебного крана
держит уровень, даже если солон.
Не солонее крови, пусть и стоит труда,
слышишь, мой оппонент любезный?
Сил не жалея, поколение интерда
сооружает воздушный мост над бездной.

22 июня 2001

«Неразрешимый трагизм бытия…»

Александру Мелихову

Неразрешимый трагизм бытия
раскладывается на цвета по спектру,
и там же, где белизна жития,
кто-то синий идет до ветру,
чем-то красным морочит умы,
плачет под зеленой плакучей ивой,
запросто от сумы до тюрьмы
вытянув билет торопливый.
Гармонией утешаем слабую плоть
вместе с духом выморочным и капризным —
ничего уже не одолеть и не перемолоть,
а бунт остался по ту сторону жизни.

26 июня 2001

«Я беженец, я без вести пропала…»

Я беженец, я без вести пропала,
заложница за ложный выкуп,
я тот солдат, кому из самопала
патрон последний на прощанье выпал.
Я тот старик гундосый и старуха,
что в доме престарелых позабыты,
с потерей вкуса, зрения и слуха,
за что, попавши под руку, избиты.
Я тот полковник, с жабьими очами,
снасильничавший тощую чеченку,
расстрелянная, брошенная в яме,
я им размазана кишками по застенку.
Убийца и убитый, соглядатай
всего, что на земле при мне творится,
я молча в этой должности треклятой
смотрю, когда же небо отворится.

8 июля 2001

«Варили кружовенное варенье…»

Олегу Чухонцеву

Варили кружовенное варенье,
как в старой классической литературе,
мне выпало хвостики резать, Елене —
помешивать варево в медной кастрюле.
Неспешно воскресное наше занятье,
ум праздный лениво и вольно блуждает,
от ягоды встану колени размять я,
мне ягода круглая взор услаждает.
Арбузная форма, высокая норма,
прозрачно-зеленая слезная мякоть —
и от хлорофилла, не от хлороформа,
какого рожна захотелось вдруг плакать?
Оставлены цели, отпали задачи,
внезапным исходом – умиротворенье.
Кружовник с утра собирали на даче.
В России варенье – всегда откровенье.

31 июля 2001

«Выкричать, вырыдать, в пропасть скользя…»

Выкричать, вырыдать, в пропасть скользя,
с мясом и кровью на раз.
А нельзя.

5 сентября 2001

Радио шансон

Эти песенки смешные,
по рупь сорок каждая, —
наши жизни расписные,
плевые, неважные.
Приключения и страсти,
слезной влагой смочены,
к самой проигрышной масти
смертно приторочены.
Пыль сезонная на зоне,
а на воле вольности, —
о певце, как о Кобзоне,
нет печальней повести.
Бедный Гамлет, бедный Йорик
с бедной Лизой, драные,
чуть пожиже суп перловый,
перлы те же самые.
Полудетские угрозы,
тонны философии,
от Любви с Надеждой позы
к матери их – Софии.
Плачут жесткие вагоны
по мякинным песенкам,
стынет мозг и сердце стонет —
все мы люди местные.

8 сентября 2001

«Что не сделано – то сделано…»

Владимиру Соколову

Что не сделано – то сделано,
и того не переделать,
старым новое пристреляно
в изменившихся пределах.
Ствол дрожит, и пуля-дура
дурака в стволе валяет,
и пропащая натура
землю кровью заливает.
Не туда, не тот, не эта,
бы да бы на дыбе пыток.
Голос раненый поэта —
он убит, и я убита.

11 сентября 2001

«Природная любовь…»

Валеше

Природная любовь,
без цели и расчета,
как столкновенье лбов
без всякого почета,
упрямая игра
все в те же кошки-мышки,
заветная пора
девчонки и мальчишки,
не кончится вовек,
что началось когда-то,
назначен парный бег,
и спутаны все даты,
и в черном серебро —
пустяк и неизбежность,
и ангелом в ребро
просвечивает нежность.

28 сентября 2001

In memoriаm

Дождь заливает море,
море становится мокрым.
Вино заливает горе,
вино становится горьким.
Взрослые и детки
как новенькие монетки.
Но вот
самолет
врезается в зданье,
начиненный живыми, как мертвыми,
и в мертвой петле
человек и его мирозданье
накрываются пятаками стертыми.

11 октября 2001

Овечий источник

Малага. Ветер, сбивающий с ног,
стелятся пальмы под старою башней.
Кадис с Марбейей погодой вчерашней
дразнят, да вышел вчерашнему срок:
яркое солнце пропало из глаз,
чар ослепительных как не бывало,
синее море, как небо, пропало,
милость небесная оборвалась.
Яростный ветер, пастух-поводырь,
тучные тучи в стада собирая,
пастбищем-пологом, рваным до дыр,
землю накрыл, чтобы стала сырая,
чтоб не забыли, куда мы уйдем,
не увлекались дешевым загаром,
кобальт свинцом заменил нам недаром,
серый навесил окрест окоем,
в море баранов кипенных нагнал,
кружевом бешеным мол оторочил,
бедных паломников вмиг заморочил,
кто-то упал, заработав фингал.
Блеска изнанка валялась в грязи
шкуркой овечки, раздавленной ночью.
Был не на сцене показан – воочью —
край овехуны фуэнты вблизи.

11 октября 2001

Майкл Найман

Одинаковые музыки круги,
точно ровные из печи пироги,
а в ответ сопротивленье на нуле,
держит музыка сознанье на игле,
взяв в кольцо, не выпускает из кольца,
ламцадрица-ламцадрица-ца,
механический статический фасон,
цилиндрический классический вазон,
расцветают звукозаписи цветы
одинаковой округлой красоты,
надышавшись их дурманом, к краю льну,
в наркотическом, дурак, у них плену.
Найман, выпусти из клетки дурака,
целиком не потерял себя пока,
чтобы музыкой плененный молодец
не нашел себе в петле ее конец.

15 октября 2001

Русский ремонт

Вляпалась в ремонт квартиры
отчаянно и безнадежно,
не работяги – мортиры,
бьют прицельно, куда только можно.
Разрушены вещи,
что жили, как дети, с нами,
знаки разрушенья зловещи,
пыль покрыла предметы и память.
Кажется, продолжай занятья,
к каким привычка свыше,
одно непонятно,
почему так время в висках свищет,
почему на душу без огласки
свалилась эта тяжелая штука,
точно ведро масляной краски,
а ты в ответ ни звука,
без голоса, с терпеньем урода,
с тупостью, которую можно принять за мужество,
а нехватку кислорода
списать, скажем, на неудачное замужество,
все пойдет в строку, если на пределе,
не отыщешь приема против общего лома,
вражьи сущности одолели,
когда нет дома.
Ремонта по-русски безобразны сценки,
пропала милая жизнь, пропала квартира!..
Но вдруг засветился кусок белоснежной стенки
и засиял зеленый мрамор сортира.

23 октября 2001

Рынок

Выдайте порцию мата,
некто сказал у прилавка,
порция мата примата
манка, и может быть давка.
Ваш соцзаказ обеспечен,
некто ответствовал ловко,
то был чиновник, конечно,
звать то ли Митька, то ль Вовка.
Мат отпускали поштучно,
взвешенно и компетентно,
пули ложились кучно,
все было чисто конкретно.

8 ноября 2001

«Они пришли и расселись, точно восковые фигуры…»

Они пришли и расселись, точно восковые фигуры,
а не мимолетности памяти моей хмурой,
и я принимала их как живых, и на этом приеме
был основан прием в моем дурдоме.
Они нападали, как стих, и не стихали,
а я изводила себя и их ночными стихами,
и за этой общей игрой в бисер
вдруг прозвучал щелчок, как контрольный выстрел.
Это реальность с издевкой в меня палила:
сколько живешь, девка, а все мимо, мимо —
летность твоя в нематериальное бесполезна,
оттого ты безвременна и болезна.
Но те, кто оставил след, не сдавались без боя,
живее живых, брали живьем за живое,
собеседники мои, резкие и с разбором,
удостаивали вечным своим разговором.

8 ноября 2001

«Расставание – часть речи…»

Расставание – часть речи,
жизни часть и смерти часть,
бьет в виски противоречье,
неизбежная напасть.
Я возьму виски в ладони,
страх ладонями стряхну,
кровь в сосудах боль разгонит,
если водочки махну.
Много самых разных гитик
человека гнет, губя.
Криком смертным: берегите!
крикну близким: берегите!
берегите! берегите!
берегите все себя!

29 декабря 2001

Надпись

Марина и Анна,
Марина и Анна,
картина туманна
и выглядит странно,
как Юнна и Белла,
что Юнна, что Белла,
написаны смело
в пределах пробела.
А я отправляю прошенье с листа,
чтоб на стороне оборотной холста
Олега и Ольги летящая строчка —
забвенья и тленья
мгновенна отсрочка.

26 февраля 2002

«Пронеси эту чашу с довольствием мимо меня…»