Страница:
— Нужно чтото делать…
— Нужно, — соглашаются все и вновь умолкают.
Перебрав в уме тысячи возможных и невозможных вариантов твоего спасения, почемуто выбирается наиболее кардинальный:
— Может, его цианистым калием травануть? — предлагает ктото из числа лучших друзей.
— А как сделать так, чтобы он в пищу попал? — задумчиво вторит другой.
Почемуто никому из них не приходит в голову довольнотаки простая мысль, что ты, как бронзовый Тарас Шевченко, стоящий напротив красного корпуса университета, угрюмо молчишь и ждешь помощи, давнымдавно решив про себя, что лучше смерть, чем жизнь Иуды. Это потом друзья будут восхищенно жать тебе руки и говорить: «Молодец, что не сдал. Никто из нас ни на минуту не сомневался в тебе.».
Это будет потом, а сейчас они думают, где достать цианистый калий.
Со мной в тюрьме одно время сидела милейшая компашка, промышлявшая разбоем и воровством. Работали чисто, следов не оставляли. Всё шло хорошо, пока комуто из них не привиделась утечка информации. Не мудрствуя лукаво, они начали тупо валить друг друга, да так, что похоронный оркестр играл одну и ту же мелодию сутками, без перерыва. Никто не подумал над тем, что надо бы хоть както подстраховаться от вечно сующей нос не в свои дела милиции. В результате, оставшиеся в живых благополучно заехали на тюрьму, где и помирились, словно этого нельзя было сделать, разгуливая на свободе.
Глядя на них, я в который раз сделал для себя вывод: людям для мирной жизни и тесной дружбы чаще всего не хватает общего врага. Если таковой имеется — всё джаз, если нет — мысли нехорошие появляются и начинается активное выискивание недостатков друг в друге.
Вообщето всех подельничков, вне зависимости от конкретного уголовного дела, можно без труда условно разделить на две группы. Первая при слове «арест» со скоростью света перемещается на другой конец планеты, несмотря на то, что как раз онито и должны тушить возникший пожар. Вторая группа наоборот, вместо того, чтобы уехать подальше, выстраивается хоровой капеллой под зданием УВД, где проходит допрос, и орет что есть силы сквозь открытую форточку: «Вася, молчи!». (Непонятно, правда, чего орать. Если человек понимает — он и так будет держать язык за зубами, а если нет — ори — не ори — всё равно всех сдаст). Если их чтото и спасает от неминуемого ареста, так это замедленная мыслительная реакция мусоров.
Когда подельнички чересчур расшумятся, дознаватель раздраженно захлопнет окно и, недобро сверля глазами твой лоб, грозно спросит:
— Так кто ещё с вами орудовал в банде?..
Ты продолжаешь упорствовать, требуя встречи со следователем в присутствии адвоката. Кстати, по закону ты имеешь полное право не разговаривать с оперативниками, а тупо послать всю эту безмозглую свору на три весьма популярные буквы. И будешь абсолютно прав. В такой ситуации это единственное разумное решение. Запомни — ничего и ни при каких обстоятельствах не рассказывай мусорам. Даже какого цвета у тебя носки и рубашка. Потому что если не получается вырвать признание прямо, его стараются выудить при помощи косвенных вопросов. Все разговоры на отвлеченные темы (например, о пользе сыроедения и в какую церковь лучше всего ходить по воскресеньям) нужны исключительно для того, чтобы разговорить «объект» (то есть — тебя) и плавно подвести к интересующей гуманоидов теме.
Внезапно открывается дверь, и на пороге появляется следователь по особо важным делам, который, конечно же, впервые слышит о том, что в милиции бьют, не кормят и сутками не выводят в туалет. Он округляет глаза, пытаясь изобразить удивление, и восклицает:
— Да Вы что? У нас? Такое? Обязательно разберемся!
От такой наглости нижняя челюсть арестанта зависает в воздухе как минимум минут на пятнадцать. Придя в себя, «объект» попрежнему настаивает на адвокате (причем, на своем, а не на том, которого мусора пытаются навязать). Следователь хитро щурит глазки, вытаскивая пухлые тома из дипломата, и аккуратно разложив на столе бумажки, говорит:
— А мы Вас допросим как свидетеля. Согласно существующему законодательству свидетеля я могу допрашивать и без присутствия адвоката, а за отказ давать показания мы можем и к уголовной ответственности привлечь. Хехе…
Ты чувствуешь, как над головой снова начинают сгущаться тучи. Не дрейфь. Пусть допрашивают. Не забывай, что без адвоката тебя имеют право допросить в качестве свидетеля только первый раз, все последующие допросы должны проходить только в присутствии адвоката.
Назови им в течение трехчетырех часов установочные данные — как тебя зовут, где прописан, когда родился, собственно говоря, всё то, что они и так уже знают. Можешь чтото добавить по поводу твоего социального статуса и семейного положения (только не перестарайся!). Пусть запишут в протокол допроса выражение: «Требую адвоката с момента моего задержания». Всё. Больше из твоего рта не должно вылететь ни звука.
Говори о чем угодно, но только не о том, что может заинтересовать следствие, потому как интерес органов, ведущих дознание, приводит к длительному тюремному сроку и крупным финансовым убыткам. Имей в виду: если следователь доволен и побежал в гастроном покупать тебе пиво — значит, ты сморозил чтото не то. Если хмурится и психует — всё идет как надо. Чем дольше затянешь время — тем легче будет свести на нет первый допрос, оборвав его потому, что ты «устал», «болит голова», «хочешь спать» и «нуждаешься в медосмотре». Попросись в туалет и посиди в кабинке часа полтора. Конечно, это не самое лучшее место для отдыха, но всё же более приятное, чем в одной комнате с мусорами. Можешь пообещать, что, быть может, чтонибудь скажешь завтра. Как говорят: «Пацан сказал — пацан сделал. Не сделал — ещё раз сказал».
С одним из особо надоедливых следователей мы както угробили полдня, обсуждая, как лучше записать в протокол допроса фразу: «Вину полностью отрицаю».
— Ну хоть чуточку ты её признаешь? — риторически спрашивал следователь, подсовывая фотографию, где я сижу за одним столом с, по мнению следствия, отпетыми рецидивистами, большую часть жизни проездившими по тюрьмам и лагерям, а, помоему, с законченными дегенератами, не читая подписавшими всё, что им подсунули, испугавшись, как бы злые дяди милиционеры не начали зажимать их нежные пальчики дверцей письменного стола.
— Как ты их можешь не знать, если вы сидите за одним столом? Что ты с ними, — следователь брезгливо поморщился, — мог обсуждать?
Как объяснить этому идиоту, что я там оказался случайно?
— Кто Вам сказал, что я отрицаю факт знакомства?
— Вотвот… — радостно заулыбались с той стороны стола, снимая колпачок с ручки.
— Я ничего не отрицаю, но я ничего и не признаю. По закону я имею право молчать и не обязан доказывать свою невиновность. Если будет необходимо — я готов всё объяснить и рассказать в зале суда в присутствии средств массовой информации.
— Ну смотри!
Собеседник раздраженно прячет фотографию в нагрудный карман, где обычно носят фото любимой женщины, и грозно машет указательным пальцем:
— Хуже будет!!!
Куда ещё хуже? Они засадили меня так глубоко, как только могли. Глубже уже, кажется, не бывает. Я провожаю следователя взглядом, думая над тем, что любое доказательство есть отрицание, а любое отрицание есть доказательство.
До сих пор не пойму, какая может быть польза следствию от ничего не значащей фотографии двухлетней давности, найденной у одного из ранее судимых во время обыска. Мда… Лишь бы чтото. Раз вам так понравилась эта фотография — так повесьте её у себя над головой, а ещё лучше — опубликуйте на первых страницах газет, покажите по телевизору. Порадуйте страну собственным идиотизмом.
В целом, если сравнивать следователей прокуратуры с ментами из следственного управления МВД, то общение с прокурорскими более приятно — у них интеллекта побольше. Однако ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что по этой же причине они намного коварнее коллег из соседнего ведомства и постоянно готовят какуюто новую пакость. Никогда не стоит надеяться на то, что разговор с ними будет коротким. Скорее, наоборот — он затянется как минимум на неполные сутки. Тебя наверняка попытаются взять измором, тупо спрашивая об одном и том же по многу раз. Могут не дать поспать несколько суток, чтобы подследственный стал плохо соображать и сдуру чтото таки да ляпнул. Что бы ни произошло — относись ко всему, если сможешь, спокойно. Помни, что лишнего не говорит только тот, кто вообще ничего не говорит.
Наблюдая за тем, как проходит допрос, нельзя не сказать несколько теплых слов о сотрудниках уголовного розыска. Я бы их условно разделил на три подгруппы.
Первая — новички. Чувствуют себя крайне неуютно, постоянно крутят головой в разные стороны, присматриваются. Они ещё до конца не определились, будут ли работать в органах внутренних дел или поменяют работу. Большинство из них, посмотрев на милицию изнутри, уходят и редко когда признаются, что (пусть даже короткое время) работали в органах.
Вторая подгруппа — среднее звено. Натуральные шестерки, готовые в любой момент стать раком, лишь бы выслужиться перед начальством. Говоря армейским языком, уже не солдаты, но ещё не сержанты. Для них милиция — единственная возможность продемонстрировать собственную значимость и хоть както утвердиться в окружающем мире.
Третья подгруппа — так называемое начальство и их приспешники. Слегка постаревшее среднее звено, временами озабоченое думами о том, чем бы таким прибыльным заняться после увольнения. Так, один из них, оставшись со мной наедине, вдруг ни с того ни с сего стал рассказывать, как ему тяжело живется, и попросился ко мне на работу. Другой чуть не расплакался:
— Ну признайся! Чего тебе стоит? Если бы ты только слышал, как меня изза тебя на пятиминутках ругают! Я ночами не сплю — пью валерьянку. Ты парень молодой — вся жизнь впереди. Посидишь лет пятнадцать и выйдешь. А?..
Я чуть не упал с табурета от такой просьбы.
Общий интеллектуальный и моральный уровень украинской милиции настолько низкий, что говорить о нем нет ни малейшего смысла. Впрочем, чему удивляться, когда, к примеру, уголовным розыском города Киева руководит всемирно известный взяточник, которого в цивилизованной стране уже давнымдавно засадили бы за решетку? Уличные проститутки называют его «Валя», а гомосексуалисты — нежно и ласково — «Валюша». Коллеги по работе и вышестоящее начальство о «шалостях» сослуживца прекрасно осведомлены, однако такой коллега и подчиненный их вполне устраивает. Очевидно, потому что чем больше человек запачкан — тем легче им управлять.
Во время допросов зам. Валюши, родом изпод Донецка, при посторонних орал на меня громче всех. Однако события порой развиваются настолько непредсказуемо, что просто диву даешься. Временами в тюрьме помощь приходит оттуда, откуда её совершенно не ждешь. Оставшись со мной один на один, вышеназванный зам вдруг наклонился и, передав привет от друзей по спорту, прошептал прямо в ухо: «Держись и молчи. Против тебя ничего нет». Через минуту, когда в кабинет ввалился Валюша в сопровождении дознавателей, он с утроенной силой буйствовал, размахивая руками:
— Уу!.. Против тебя неопровержимые доказательства! Пойдешь под расстрел!
Погудел, погудел и убежал допрашивать когото ещё.
Я и так понимал, что против меня ничего нет и быть не может, но… Всё равно — спасибо. Дышать стало легче.
Для того, чтобы лучше ориентироваться в происходящем во время допросов, остановимся на некоторых, наиболее часто применяемых приемах, которые используются для выбивания показаний.
Запугивание. Сюда входят как грубый шантаж, так и всевозможные угрозы физического и психологического воздействия. Менты стремятся максимально, насколько это возможно, дискредитировать «объект» в глазах родственников и сослуживцев, чтобы ослабить помощь извне.
Прием достаточно эффективен против интеллигентных и слабовольных людей. Тот, кто раскалывается, потом говорит: «Я умышленно во всем признался, чтобы спасти от репрессий семью». Дешевая отговорка, чтобы хоть както оправдать собственную трусость.
Пытка. Запугивание, как правило, подкрепляют физическим воздействием, дабы подследственный понял, что с ним не шутят. Много ума для воплощения пыток в жизнь не требуется, и мусора применяют их с нескрываемым удовольствием. Цель заключается в том, чтобы сломить волю и заставить «объект» беспрекословно выполнять все требования дознавателей.
Подавляющее большинство граждан планеты Земля панически боится боли. Стоит только засунуть пальцы в дверной проем или проверить на прочность электротоком — как тут же homo sapiens начинает болтать. Чем меньше человек боится боли как таковой — тем тяжелее из него чтолибо выбить.
Один из наиболее известных методов преодоления боли состоит в том, чтобы на период пытки мысленно трансформировать себя в мазохиста, получающего наслаждение от боли.
Различные медитативные упражнения также помогают отключиться от происходящего. Мне приходилось сталкиваться с людьми, которые научились выходить из собственного тела, словно из одежды, и уходили погулять куданибудь на природу, пока над их телом свистели деревянные биты и резиновые дубинки.
Следует подчеркнуть, что когда дело доходит до настоящих неприятностей, у «объекта» совершенно нет времени на раздумья о том, как легче перенести пытку. Поэтому об этом лучше заранее позаботиться. У профессионалов, как правило, заранее приготовлен для такого случая контрприем, а обычным людям здорово помогают сильные чувства. Такие, как ненависть или любовь, способные заблокировать ощущение боли.
Исходя из собственного опыта, замечу — труднее всего переносить пытки, растянутые во времени. Я очень хорошо помню, как в ночь ареста меня привезли в полуподвальное помещение и бросили на пол лежать неполные сутки, предварительно стянув за спиной наручниками руки и ноги.
Первые сорок минут было невыносимо. Нестерпимая, горячая боль, пульсируя раскаленным свинцом, разливалась по телу, заполняя каждую клетку, каждую каплю крови… Мне всё время казалось, что не хватает воздуха, что ещё немного и я задохнусь.
И вдруг, когда я приблизился к грани, и отчаянье мертвой хваткой сдавило мне горло, боль схлынула, словно волна. Я вначале не понял, что произошло, — ведь ничего не изменилось. Потом осознал — тело онемело настолько, что потеряло чувствительность.
Я удивленно и легко посмотрел на себя как бы со стороны, паря над землей. Это было удивительное ощущение невесомости и безграничной свободы. Мое сознание было невероятно ясным и чистым. Я слышал ровные гулкие удары сердца. Оно стучало настолько громко, что удары были слышны за сотни, за тысячи километров…
Спустя какоето время в камеру вошли гуманоиды и стали избивать моё тело дубинками и сапогами. Мне стало смешно, и совершенно непроизвольно я улыбнулся.
— Он ещё смеется над нами! — вспыхнул старший по званию. — Посмотрим, что ты сейчас запоешь!
Украина, в натуре, — удивительная страна. В этом государстве слуги закона даже пытать толкомто не научились, несмотря на то, что именно в этом и состоят их прямые служебные обязанности. Впрочем, чему удивляться? Для пыток тоже нужны мозги и хоть какоето подобие интеллекта.
Мусора устали и, разочарованно хмыкнув чтото насчет моей силы воли, ушли на перекур. Им и невдомек было, что воля здесь ни при чем. Я действительно ровным счетом ничего не ощущал, как не ощущал бы любой другой человек на моем месте. С таким же успехом они могли молотить по стенам или по полу — эффект от их усилий был бы такой же.
Утром следующего дня, перед тем, как везти на допрос, мусора распеленали меня, оставив только наручники на запястьях скрученных за спиной рук. Я снова вернулся на землю. Забыть, как жизнь медленно возвращается в онемевшее за шестнадцать часов неподвижности тело, с немыслимой болью отвоевывая каждую клетку, — невозможно. Какое терпение? Какая воля? Я до сих пор до конца не понимаю, как мне удалось все это вынести. Вот когда нужно было задавать вопросы: «Где был?» и «Что делал?»! Хорошо, что в те минуты никого не было рядом. Когда пришло время идти на допрос, я уже мог передвигаться и полностью взял себя в руки.
Стравливание. Нет ничего хуже, чем несогласованность действий среди подельников. Одно из неписанных тюремных правил гласит: ни в коем случае никого не топи. Несмотря на звериную злость к тем, кто вешает на тебя всех собак, кто лжет, трусливо пряча глаза, кто, стремясь спасти свою шкуру, уничтожает тебя и твоих близких. Сцепи крепче зубы. Придет время, и каждая падаль заплатит по счету.
Правило «не топить» не так сильно связано с нравственностью, как может показаться на первый взгляд. Это прежде всего вопрос расчета. Слишком часто приходится видеть, как подельники, выгораживая себя, перекладывают ответственность на плечи бывших друзей. В конечном итоге все оказываются по горло в дерьме. Потом те, у кого хватит ума, героически отказываются от данных ранее показаний и ходят, высоко задрав хвост, мол: «Мы в отказе!». Сначала всех сдать, а потом «в отказ» — типичная тюремная ситуация.
Дознаватели старательно стравливают подельников между собой, рассказывая каждому, что «все уже во всем попризнавались, кроме тебя. Будешь молчать — будешь крайним», пытаются втереться в доверие: «Тебя бывшие друзья топят, валят всё на тебя, а мы видим, что ты человек хороший, здесь оказался случайно. Хотим тебе помочь, так что ты зря нам не веришь. Расскажи нам о них, и мы отпустим тебя». Звучит, по меньшей мере, наивно, но попадаются идиоты, которые этому верят.
Достаточно часто следователи подстраивают ситуацию таким образом, чтобы арестант добровольно всё рассказал, сремясь отомстить и нанести вред тем, кто его топит. Затем всё сказанное передается тем, о ком идет речь и ситуация повторяется в обратном порядке — обозленные подельники топят старого друга, также не понимая, что тем самым они топят себя.
Блеф. Во время допроса следователь часто делает вид, что ему абсолютно всё известно, и чтолибо скрывать нет ни малейшего смысла:
— Для твоего же блага советую чистосердечно во всем признаться и оформить, пока не поздно, явку с повинной.
К чему приводит чистосердечное признание, мы уже говорили в начале главы. Запомни — ничего они не знают, а только догадываются, что само по себе не является доказательством по делу. Лакеи Фемиды любят подтасовывать факты, мешать ложь с правдой, а собственные догадки выдавать за проверенные и закрепленные факты.
Чтобы «объект» побыстрей раскололся, мусора стараются ошарашить его всем тем, что у них против него есть, а есть у них, обычно, не так уж и много. К тому же они всё время спешат. Их давят сроки и вполне обоснованные опасения, что более проворные соратники по оружию за определенную мзду продадут «объекту» или его друзьям имеющийся у следствия компромат.
Крайне редко попадаются дознаватели с зачатками интеллекта, выкладывающие факты, как карты, по мере их нарастания. Такая манера ведения допроса достаточно действенна, но для её реализации необходимо, чтобы «объект» был контактен и активно участвовал в следственных действиях. Если же арестант тупо молчит, равнодушно уставившись в стену, то любые приемы теряют смысл.
Никогда не следует забывать простейшую, как забор, истину: человека сдают не подельники и враги, а он сам. Помни: за твоими реакциями внимательно наблюдают. Стоит на мгновение расслабиться и хоть както проявить себя, как тут же начинается прессинг. Чем хуже «объект» скрывает мысли — тем жестче его будут щемить.
«Родина для тебя столько хорошего сделала — дала образование, воспитала, лечила, а ты упорствуешь в разговоре с её представителями и не хочешь следствию помогать! Айяяй!» Говорят, подобные разговоры, построенные на обращении к порядочности и гражданскому долгу, действуют на умы определенной категории заключенных, хотя мне трудно представить себе того идиота, который поведется на столь примитивный прием.
«Давай договоримся». Мол, мы тебя выпустим, если ты сдашь «дядю Васю». Имей в виду: «дяде Васе» предлагают то же самое. Надеяться таким образом купить свободу — глупо и бесперспективно.
Допрос с применением наркотических препаратов.
Прими мои соболезнования, если твой подельничек балуется наркотой. Не знаю, быть может, наркоманы действотельно «такие же граждане общества, как и мы с вами, только больные и нуждающиеся в лечении», как любят писать сердобольные и не шибко умные журналисты, однако наркоши приносят в жизнь столько вреда, что их не то что людьми — назвать животными язык не поворачивается.
Во время ломки наркоманы в обмен на дозу рассказывают абсолютно всё, что знают и не знают, охотно идут на сотрудничество со всеми, кому не лень и, не мудрствуя лукаво, берут на себя любые преступления, какие попросят (даже когда слепому видно, что они не имеют к ним ни малейшего отношения). Наличие наркомана среди задержанных — приятный сюрприз для опер. работников, так как из них получаются чудесные лжесвидетели и добросовестные доносчики. Менты с радостным визгом бегают по кабинетам в поисках нужной жидкости или порошка, а те, кто находятся по другую сторону баррикад, угрюмо выслушивают рассказы уколотого подельничка, засыпая и просыпаясь с устойчивой головной болью.
Обращение к возвышенным наркоманским чувствам, всевозможные разговоры о чести, долге и о том, что лучше бы держать язык за зубами, подкрепленные разумными и логическими доводами, — занятие со всех точек зрения совершенно бесполезное. Обычно наркоманы начинают правильно понимать человеческую речь только после того, как девять грамм свинца застрянет у них между глаз.
Мусора с удовольствием применяют наркотические препараты во время «бесед» и допросов, но если подследственный не наркоман и впервые попал за решетку, насильно посадить его на иглу решится далеко не каждый слуга Закона — побоится брать на себя такую ответственность. Скорее всего тебя вначале попытаются прощупать, чтобы узнать, каково твое отношение к наркоте.
Как правило, это происходит примерно так: у одного из сокамерников как бы случайно оказывается наркота, и он любезно соглашается (для видимости — после некоторых колебаний) поделиться ею, так сказать, для снятия стресса. В зависимости от того, соглашается «объект» или отказывается (а если отказывается, то как?), в отношении арестованного применяются или не применяются наркотические препараты.
На целесообразность их применения также влияют такие факторы, как:
— принимал ли (или пробовал) арестованный наркотики раньше. Если да, то когда, как долго и что именно;
— был ли арестованный ранее судим или нет (мусора почемуто уверены, что все, кто побывал в заключении, обязательно баловались наркотой). К тому же за ранее судимых ответственности меньше (если вдруг ктото из ментов по глупости перегнет палку, и заключенный не выдержит полученной дозы) — они уже дискредитированы в глазах общества, и заступаться за них вряд ли кто станет;
— каков социальный и общественный статус «объекта».
Качели. Чтобы выудить из «объекта» необходимую информацию, его обязательно попытаются «раскачать» разговорами на отвлеченные темы, например, о семье, о друзьях, могут как бы невзначай попросить проконсультировать по какомуто вопросу, в котором «объект» разбирается профессионально. Основная задача — вызвать симпатию, войти в доверие, постараться сделать уступчивым и разговорчивым. Обычно это делает «хороший» следователь, в то время как «плохой» всячески унижает, угрожает, оскорбляет и делает больно. Старый, как мир, прием кнута и пряника.
Практика показывает, что люди сами себе создают проблемы и сами сажают себя за решетку. В девяносто пяти случаях из ста люди сами во всем сознаются, признавая полностью или частично свою вину (запомни: для судей, выносящих обвинительный приговор, совершенно нет никакой разницы между словом «частично» и словом «полностью»), и только в пяти случаях причастность к тому или иному уголовному делу доказывают следственным путем. Ни один человек, который молчал, категорически отрицал вину и был неконтактен для следствия, не находился долго под стражей, даже в тех случаях, когда против него были прямые улики.
Ещё раз повторяю: может быть, с точки зрения грамматики, и существует разница между фразами «полностью признаю», «частично признаю» или «отрицаю частично», но когда речь заходит о вынесении приговора — это одно и то же. Нельзя быть немножко беременной. Вина или признается, или не признается вообще. Всякие там «частично» — чистейшей воды словоблудие, придуманное для того, чтобы постепенно, шаг за шагом, заставить «объект» полностью сознаться во всем. Будь внимателен и не поддавайся на провокации. Да и вообще — прекрати дергаться, глотать валидол и ковыряться в носу при виде следователя и работников прокуратуры. Они боятся тебя значительно больше. Жаль, что ты не можешь посмотреть на ваше общение со стороны. Голимый цирк. Единственное, что мешает от души посмеяться над происходящим, — так это перспектива быть расстрелянным после суда. Что поделаешь — издержки производства.
Интересно, почему фраза: «Я не виновен,» — воспринимается мусорами как оскорбление? Что в ней такого? Я понимаю: для гуманоидов в погонах все вокруг, естественно, окромя их самих, — закоренелые преступники, но зачем кидаться на окружающих, как бык на красное знамя?
— Нужно, — соглашаются все и вновь умолкают.
Перебрав в уме тысячи возможных и невозможных вариантов твоего спасения, почемуто выбирается наиболее кардинальный:
— Может, его цианистым калием травануть? — предлагает ктото из числа лучших друзей.
— А как сделать так, чтобы он в пищу попал? — задумчиво вторит другой.
Почемуто никому из них не приходит в голову довольнотаки простая мысль, что ты, как бронзовый Тарас Шевченко, стоящий напротив красного корпуса университета, угрюмо молчишь и ждешь помощи, давнымдавно решив про себя, что лучше смерть, чем жизнь Иуды. Это потом друзья будут восхищенно жать тебе руки и говорить: «Молодец, что не сдал. Никто из нас ни на минуту не сомневался в тебе.».
Это будет потом, а сейчас они думают, где достать цианистый калий.
Со мной в тюрьме одно время сидела милейшая компашка, промышлявшая разбоем и воровством. Работали чисто, следов не оставляли. Всё шло хорошо, пока комуто из них не привиделась утечка информации. Не мудрствуя лукаво, они начали тупо валить друг друга, да так, что похоронный оркестр играл одну и ту же мелодию сутками, без перерыва. Никто не подумал над тем, что надо бы хоть както подстраховаться от вечно сующей нос не в свои дела милиции. В результате, оставшиеся в живых благополучно заехали на тюрьму, где и помирились, словно этого нельзя было сделать, разгуливая на свободе.
Глядя на них, я в который раз сделал для себя вывод: людям для мирной жизни и тесной дружбы чаще всего не хватает общего врага. Если таковой имеется — всё джаз, если нет — мысли нехорошие появляются и начинается активное выискивание недостатков друг в друге.
Вообщето всех подельничков, вне зависимости от конкретного уголовного дела, можно без труда условно разделить на две группы. Первая при слове «арест» со скоростью света перемещается на другой конец планеты, несмотря на то, что как раз онито и должны тушить возникший пожар. Вторая группа наоборот, вместо того, чтобы уехать подальше, выстраивается хоровой капеллой под зданием УВД, где проходит допрос, и орет что есть силы сквозь открытую форточку: «Вася, молчи!». (Непонятно, правда, чего орать. Если человек понимает — он и так будет держать язык за зубами, а если нет — ори — не ори — всё равно всех сдаст). Если их чтото и спасает от неминуемого ареста, так это замедленная мыслительная реакция мусоров.
Когда подельнички чересчур расшумятся, дознаватель раздраженно захлопнет окно и, недобро сверля глазами твой лоб, грозно спросит:
— Так кто ещё с вами орудовал в банде?..
Ты продолжаешь упорствовать, требуя встречи со следователем в присутствии адвоката. Кстати, по закону ты имеешь полное право не разговаривать с оперативниками, а тупо послать всю эту безмозглую свору на три весьма популярные буквы. И будешь абсолютно прав. В такой ситуации это единственное разумное решение. Запомни — ничего и ни при каких обстоятельствах не рассказывай мусорам. Даже какого цвета у тебя носки и рубашка. Потому что если не получается вырвать признание прямо, его стараются выудить при помощи косвенных вопросов. Все разговоры на отвлеченные темы (например, о пользе сыроедения и в какую церковь лучше всего ходить по воскресеньям) нужны исключительно для того, чтобы разговорить «объект» (то есть — тебя) и плавно подвести к интересующей гуманоидов теме.
Внезапно открывается дверь, и на пороге появляется следователь по особо важным делам, который, конечно же, впервые слышит о том, что в милиции бьют, не кормят и сутками не выводят в туалет. Он округляет глаза, пытаясь изобразить удивление, и восклицает:
— Да Вы что? У нас? Такое? Обязательно разберемся!
От такой наглости нижняя челюсть арестанта зависает в воздухе как минимум минут на пятнадцать. Придя в себя, «объект» попрежнему настаивает на адвокате (причем, на своем, а не на том, которого мусора пытаются навязать). Следователь хитро щурит глазки, вытаскивая пухлые тома из дипломата, и аккуратно разложив на столе бумажки, говорит:
— А мы Вас допросим как свидетеля. Согласно существующему законодательству свидетеля я могу допрашивать и без присутствия адвоката, а за отказ давать показания мы можем и к уголовной ответственности привлечь. Хехе…
Ты чувствуешь, как над головой снова начинают сгущаться тучи. Не дрейфь. Пусть допрашивают. Не забывай, что без адвоката тебя имеют право допросить в качестве свидетеля только первый раз, все последующие допросы должны проходить только в присутствии адвоката.
Назови им в течение трехчетырех часов установочные данные — как тебя зовут, где прописан, когда родился, собственно говоря, всё то, что они и так уже знают. Можешь чтото добавить по поводу твоего социального статуса и семейного положения (только не перестарайся!). Пусть запишут в протокол допроса выражение: «Требую адвоката с момента моего задержания». Всё. Больше из твоего рта не должно вылететь ни звука.
Говори о чем угодно, но только не о том, что может заинтересовать следствие, потому как интерес органов, ведущих дознание, приводит к длительному тюремному сроку и крупным финансовым убыткам. Имей в виду: если следователь доволен и побежал в гастроном покупать тебе пиво — значит, ты сморозил чтото не то. Если хмурится и психует — всё идет как надо. Чем дольше затянешь время — тем легче будет свести на нет первый допрос, оборвав его потому, что ты «устал», «болит голова», «хочешь спать» и «нуждаешься в медосмотре». Попросись в туалет и посиди в кабинке часа полтора. Конечно, это не самое лучшее место для отдыха, но всё же более приятное, чем в одной комнате с мусорами. Можешь пообещать, что, быть может, чтонибудь скажешь завтра. Как говорят: «Пацан сказал — пацан сделал. Не сделал — ещё раз сказал».
С одним из особо надоедливых следователей мы както угробили полдня, обсуждая, как лучше записать в протокол допроса фразу: «Вину полностью отрицаю».
— Ну хоть чуточку ты её признаешь? — риторически спрашивал следователь, подсовывая фотографию, где я сижу за одним столом с, по мнению следствия, отпетыми рецидивистами, большую часть жизни проездившими по тюрьмам и лагерям, а, помоему, с законченными дегенератами, не читая подписавшими всё, что им подсунули, испугавшись, как бы злые дяди милиционеры не начали зажимать их нежные пальчики дверцей письменного стола.
— Как ты их можешь не знать, если вы сидите за одним столом? Что ты с ними, — следователь брезгливо поморщился, — мог обсуждать?
Как объяснить этому идиоту, что я там оказался случайно?
— Кто Вам сказал, что я отрицаю факт знакомства?
— Вотвот… — радостно заулыбались с той стороны стола, снимая колпачок с ручки.
— Я ничего не отрицаю, но я ничего и не признаю. По закону я имею право молчать и не обязан доказывать свою невиновность. Если будет необходимо — я готов всё объяснить и рассказать в зале суда в присутствии средств массовой информации.
— Ну смотри!
Собеседник раздраженно прячет фотографию в нагрудный карман, где обычно носят фото любимой женщины, и грозно машет указательным пальцем:
— Хуже будет!!!
Куда ещё хуже? Они засадили меня так глубоко, как только могли. Глубже уже, кажется, не бывает. Я провожаю следователя взглядом, думая над тем, что любое доказательство есть отрицание, а любое отрицание есть доказательство.
До сих пор не пойму, какая может быть польза следствию от ничего не значащей фотографии двухлетней давности, найденной у одного из ранее судимых во время обыска. Мда… Лишь бы чтото. Раз вам так понравилась эта фотография — так повесьте её у себя над головой, а ещё лучше — опубликуйте на первых страницах газет, покажите по телевизору. Порадуйте страну собственным идиотизмом.
В целом, если сравнивать следователей прокуратуры с ментами из следственного управления МВД, то общение с прокурорскими более приятно — у них интеллекта побольше. Однако ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что по этой же причине они намного коварнее коллег из соседнего ведомства и постоянно готовят какуюто новую пакость. Никогда не стоит надеяться на то, что разговор с ними будет коротким. Скорее, наоборот — он затянется как минимум на неполные сутки. Тебя наверняка попытаются взять измором, тупо спрашивая об одном и том же по многу раз. Могут не дать поспать несколько суток, чтобы подследственный стал плохо соображать и сдуру чтото таки да ляпнул. Что бы ни произошло — относись ко всему, если сможешь, спокойно. Помни, что лишнего не говорит только тот, кто вообще ничего не говорит.
Наблюдая за тем, как проходит допрос, нельзя не сказать несколько теплых слов о сотрудниках уголовного розыска. Я бы их условно разделил на три подгруппы.
Первая — новички. Чувствуют себя крайне неуютно, постоянно крутят головой в разные стороны, присматриваются. Они ещё до конца не определились, будут ли работать в органах внутренних дел или поменяют работу. Большинство из них, посмотрев на милицию изнутри, уходят и редко когда признаются, что (пусть даже короткое время) работали в органах.
Вторая подгруппа — среднее звено. Натуральные шестерки, готовые в любой момент стать раком, лишь бы выслужиться перед начальством. Говоря армейским языком, уже не солдаты, но ещё не сержанты. Для них милиция — единственная возможность продемонстрировать собственную значимость и хоть както утвердиться в окружающем мире.
Третья подгруппа — так называемое начальство и их приспешники. Слегка постаревшее среднее звено, временами озабоченое думами о том, чем бы таким прибыльным заняться после увольнения. Так, один из них, оставшись со мной наедине, вдруг ни с того ни с сего стал рассказывать, как ему тяжело живется, и попросился ко мне на работу. Другой чуть не расплакался:
— Ну признайся! Чего тебе стоит? Если бы ты только слышал, как меня изза тебя на пятиминутках ругают! Я ночами не сплю — пью валерьянку. Ты парень молодой — вся жизнь впереди. Посидишь лет пятнадцать и выйдешь. А?..
Я чуть не упал с табурета от такой просьбы.
Общий интеллектуальный и моральный уровень украинской милиции настолько низкий, что говорить о нем нет ни малейшего смысла. Впрочем, чему удивляться, когда, к примеру, уголовным розыском города Киева руководит всемирно известный взяточник, которого в цивилизованной стране уже давнымдавно засадили бы за решетку? Уличные проститутки называют его «Валя», а гомосексуалисты — нежно и ласково — «Валюша». Коллеги по работе и вышестоящее начальство о «шалостях» сослуживца прекрасно осведомлены, однако такой коллега и подчиненный их вполне устраивает. Очевидно, потому что чем больше человек запачкан — тем легче им управлять.
Во время допросов зам. Валюши, родом изпод Донецка, при посторонних орал на меня громче всех. Однако события порой развиваются настолько непредсказуемо, что просто диву даешься. Временами в тюрьме помощь приходит оттуда, откуда её совершенно не ждешь. Оставшись со мной один на один, вышеназванный зам вдруг наклонился и, передав привет от друзей по спорту, прошептал прямо в ухо: «Держись и молчи. Против тебя ничего нет». Через минуту, когда в кабинет ввалился Валюша в сопровождении дознавателей, он с утроенной силой буйствовал, размахивая руками:
— Уу!.. Против тебя неопровержимые доказательства! Пойдешь под расстрел!
Погудел, погудел и убежал допрашивать когото ещё.
Я и так понимал, что против меня ничего нет и быть не может, но… Всё равно — спасибо. Дышать стало легче.
Для того, чтобы лучше ориентироваться в происходящем во время допросов, остановимся на некоторых, наиболее часто применяемых приемах, которые используются для выбивания показаний.
Запугивание. Сюда входят как грубый шантаж, так и всевозможные угрозы физического и психологического воздействия. Менты стремятся максимально, насколько это возможно, дискредитировать «объект» в глазах родственников и сослуживцев, чтобы ослабить помощь извне.
Прием достаточно эффективен против интеллигентных и слабовольных людей. Тот, кто раскалывается, потом говорит: «Я умышленно во всем признался, чтобы спасти от репрессий семью». Дешевая отговорка, чтобы хоть както оправдать собственную трусость.
Пытка. Запугивание, как правило, подкрепляют физическим воздействием, дабы подследственный понял, что с ним не шутят. Много ума для воплощения пыток в жизнь не требуется, и мусора применяют их с нескрываемым удовольствием. Цель заключается в том, чтобы сломить волю и заставить «объект» беспрекословно выполнять все требования дознавателей.
Подавляющее большинство граждан планеты Земля панически боится боли. Стоит только засунуть пальцы в дверной проем или проверить на прочность электротоком — как тут же homo sapiens начинает болтать. Чем меньше человек боится боли как таковой — тем тяжелее из него чтолибо выбить.
Один из наиболее известных методов преодоления боли состоит в том, чтобы на период пытки мысленно трансформировать себя в мазохиста, получающего наслаждение от боли.
Различные медитативные упражнения также помогают отключиться от происходящего. Мне приходилось сталкиваться с людьми, которые научились выходить из собственного тела, словно из одежды, и уходили погулять куданибудь на природу, пока над их телом свистели деревянные биты и резиновые дубинки.
Следует подчеркнуть, что когда дело доходит до настоящих неприятностей, у «объекта» совершенно нет времени на раздумья о том, как легче перенести пытку. Поэтому об этом лучше заранее позаботиться. У профессионалов, как правило, заранее приготовлен для такого случая контрприем, а обычным людям здорово помогают сильные чувства. Такие, как ненависть или любовь, способные заблокировать ощущение боли.
Исходя из собственного опыта, замечу — труднее всего переносить пытки, растянутые во времени. Я очень хорошо помню, как в ночь ареста меня привезли в полуподвальное помещение и бросили на пол лежать неполные сутки, предварительно стянув за спиной наручниками руки и ноги.
Первые сорок минут было невыносимо. Нестерпимая, горячая боль, пульсируя раскаленным свинцом, разливалась по телу, заполняя каждую клетку, каждую каплю крови… Мне всё время казалось, что не хватает воздуха, что ещё немного и я задохнусь.
И вдруг, когда я приблизился к грани, и отчаянье мертвой хваткой сдавило мне горло, боль схлынула, словно волна. Я вначале не понял, что произошло, — ведь ничего не изменилось. Потом осознал — тело онемело настолько, что потеряло чувствительность.
Я удивленно и легко посмотрел на себя как бы со стороны, паря над землей. Это было удивительное ощущение невесомости и безграничной свободы. Мое сознание было невероятно ясным и чистым. Я слышал ровные гулкие удары сердца. Оно стучало настолько громко, что удары были слышны за сотни, за тысячи километров…
Спустя какоето время в камеру вошли гуманоиды и стали избивать моё тело дубинками и сапогами. Мне стало смешно, и совершенно непроизвольно я улыбнулся.
— Он ещё смеется над нами! — вспыхнул старший по званию. — Посмотрим, что ты сейчас запоешь!
Украина, в натуре, — удивительная страна. В этом государстве слуги закона даже пытать толкомто не научились, несмотря на то, что именно в этом и состоят их прямые служебные обязанности. Впрочем, чему удивляться? Для пыток тоже нужны мозги и хоть какоето подобие интеллекта.
Мусора устали и, разочарованно хмыкнув чтото насчет моей силы воли, ушли на перекур. Им и невдомек было, что воля здесь ни при чем. Я действительно ровным счетом ничего не ощущал, как не ощущал бы любой другой человек на моем месте. С таким же успехом они могли молотить по стенам или по полу — эффект от их усилий был бы такой же.
Утром следующего дня, перед тем, как везти на допрос, мусора распеленали меня, оставив только наручники на запястьях скрученных за спиной рук. Я снова вернулся на землю. Забыть, как жизнь медленно возвращается в онемевшее за шестнадцать часов неподвижности тело, с немыслимой болью отвоевывая каждую клетку, — невозможно. Какое терпение? Какая воля? Я до сих пор до конца не понимаю, как мне удалось все это вынести. Вот когда нужно было задавать вопросы: «Где был?» и «Что делал?»! Хорошо, что в те минуты никого не было рядом. Когда пришло время идти на допрос, я уже мог передвигаться и полностью взял себя в руки.
Стравливание. Нет ничего хуже, чем несогласованность действий среди подельников. Одно из неписанных тюремных правил гласит: ни в коем случае никого не топи. Несмотря на звериную злость к тем, кто вешает на тебя всех собак, кто лжет, трусливо пряча глаза, кто, стремясь спасти свою шкуру, уничтожает тебя и твоих близких. Сцепи крепче зубы. Придет время, и каждая падаль заплатит по счету.
Правило «не топить» не так сильно связано с нравственностью, как может показаться на первый взгляд. Это прежде всего вопрос расчета. Слишком часто приходится видеть, как подельники, выгораживая себя, перекладывают ответственность на плечи бывших друзей. В конечном итоге все оказываются по горло в дерьме. Потом те, у кого хватит ума, героически отказываются от данных ранее показаний и ходят, высоко задрав хвост, мол: «Мы в отказе!». Сначала всех сдать, а потом «в отказ» — типичная тюремная ситуация.
Дознаватели старательно стравливают подельников между собой, рассказывая каждому, что «все уже во всем попризнавались, кроме тебя. Будешь молчать — будешь крайним», пытаются втереться в доверие: «Тебя бывшие друзья топят, валят всё на тебя, а мы видим, что ты человек хороший, здесь оказался случайно. Хотим тебе помочь, так что ты зря нам не веришь. Расскажи нам о них, и мы отпустим тебя». Звучит, по меньшей мере, наивно, но попадаются идиоты, которые этому верят.
Достаточно часто следователи подстраивают ситуацию таким образом, чтобы арестант добровольно всё рассказал, сремясь отомстить и нанести вред тем, кто его топит. Затем всё сказанное передается тем, о ком идет речь и ситуация повторяется в обратном порядке — обозленные подельники топят старого друга, также не понимая, что тем самым они топят себя.
Блеф. Во время допроса следователь часто делает вид, что ему абсолютно всё известно, и чтолибо скрывать нет ни малейшего смысла:
— Для твоего же блага советую чистосердечно во всем признаться и оформить, пока не поздно, явку с повинной.
К чему приводит чистосердечное признание, мы уже говорили в начале главы. Запомни — ничего они не знают, а только догадываются, что само по себе не является доказательством по делу. Лакеи Фемиды любят подтасовывать факты, мешать ложь с правдой, а собственные догадки выдавать за проверенные и закрепленные факты.
Чтобы «объект» побыстрей раскололся, мусора стараются ошарашить его всем тем, что у них против него есть, а есть у них, обычно, не так уж и много. К тому же они всё время спешат. Их давят сроки и вполне обоснованные опасения, что более проворные соратники по оружию за определенную мзду продадут «объекту» или его друзьям имеющийся у следствия компромат.
Крайне редко попадаются дознаватели с зачатками интеллекта, выкладывающие факты, как карты, по мере их нарастания. Такая манера ведения допроса достаточно действенна, но для её реализации необходимо, чтобы «объект» был контактен и активно участвовал в следственных действиях. Если же арестант тупо молчит, равнодушно уставившись в стену, то любые приемы теряют смысл.
Никогда не следует забывать простейшую, как забор, истину: человека сдают не подельники и враги, а он сам. Помни: за твоими реакциями внимательно наблюдают. Стоит на мгновение расслабиться и хоть както проявить себя, как тут же начинается прессинг. Чем хуже «объект» скрывает мысли — тем жестче его будут щемить.
«Родина для тебя столько хорошего сделала — дала образование, воспитала, лечила, а ты упорствуешь в разговоре с её представителями и не хочешь следствию помогать! Айяяй!» Говорят, подобные разговоры, построенные на обращении к порядочности и гражданскому долгу, действуют на умы определенной категории заключенных, хотя мне трудно представить себе того идиота, который поведется на столь примитивный прием.
«Давай договоримся». Мол, мы тебя выпустим, если ты сдашь «дядю Васю». Имей в виду: «дяде Васе» предлагают то же самое. Надеяться таким образом купить свободу — глупо и бесперспективно.
Допрос с применением наркотических препаратов.
Прими мои соболезнования, если твой подельничек балуется наркотой. Не знаю, быть может, наркоманы действотельно «такие же граждане общества, как и мы с вами, только больные и нуждающиеся в лечении», как любят писать сердобольные и не шибко умные журналисты, однако наркоши приносят в жизнь столько вреда, что их не то что людьми — назвать животными язык не поворачивается.
Во время ломки наркоманы в обмен на дозу рассказывают абсолютно всё, что знают и не знают, охотно идут на сотрудничество со всеми, кому не лень и, не мудрствуя лукаво, берут на себя любые преступления, какие попросят (даже когда слепому видно, что они не имеют к ним ни малейшего отношения). Наличие наркомана среди задержанных — приятный сюрприз для опер. работников, так как из них получаются чудесные лжесвидетели и добросовестные доносчики. Менты с радостным визгом бегают по кабинетам в поисках нужной жидкости или порошка, а те, кто находятся по другую сторону баррикад, угрюмо выслушивают рассказы уколотого подельничка, засыпая и просыпаясь с устойчивой головной болью.
Обращение к возвышенным наркоманским чувствам, всевозможные разговоры о чести, долге и о том, что лучше бы держать язык за зубами, подкрепленные разумными и логическими доводами, — занятие со всех точек зрения совершенно бесполезное. Обычно наркоманы начинают правильно понимать человеческую речь только после того, как девять грамм свинца застрянет у них между глаз.
Мусора с удовольствием применяют наркотические препараты во время «бесед» и допросов, но если подследственный не наркоман и впервые попал за решетку, насильно посадить его на иглу решится далеко не каждый слуга Закона — побоится брать на себя такую ответственность. Скорее всего тебя вначале попытаются прощупать, чтобы узнать, каково твое отношение к наркоте.
Как правило, это происходит примерно так: у одного из сокамерников как бы случайно оказывается наркота, и он любезно соглашается (для видимости — после некоторых колебаний) поделиться ею, так сказать, для снятия стресса. В зависимости от того, соглашается «объект» или отказывается (а если отказывается, то как?), в отношении арестованного применяются или не применяются наркотические препараты.
На целесообразность их применения также влияют такие факторы, как:
— принимал ли (или пробовал) арестованный наркотики раньше. Если да, то когда, как долго и что именно;
— был ли арестованный ранее судим или нет (мусора почемуто уверены, что все, кто побывал в заключении, обязательно баловались наркотой). К тому же за ранее судимых ответственности меньше (если вдруг ктото из ментов по глупости перегнет палку, и заключенный не выдержит полученной дозы) — они уже дискредитированы в глазах общества, и заступаться за них вряд ли кто станет;
— каков социальный и общественный статус «объекта».
Качели. Чтобы выудить из «объекта» необходимую информацию, его обязательно попытаются «раскачать» разговорами на отвлеченные темы, например, о семье, о друзьях, могут как бы невзначай попросить проконсультировать по какомуто вопросу, в котором «объект» разбирается профессионально. Основная задача — вызвать симпатию, войти в доверие, постараться сделать уступчивым и разговорчивым. Обычно это делает «хороший» следователь, в то время как «плохой» всячески унижает, угрожает, оскорбляет и делает больно. Старый, как мир, прием кнута и пряника.
Практика показывает, что люди сами себе создают проблемы и сами сажают себя за решетку. В девяносто пяти случаях из ста люди сами во всем сознаются, признавая полностью или частично свою вину (запомни: для судей, выносящих обвинительный приговор, совершенно нет никакой разницы между словом «частично» и словом «полностью»), и только в пяти случаях причастность к тому или иному уголовному делу доказывают следственным путем. Ни один человек, который молчал, категорически отрицал вину и был неконтактен для следствия, не находился долго под стражей, даже в тех случаях, когда против него были прямые улики.
Ещё раз повторяю: может быть, с точки зрения грамматики, и существует разница между фразами «полностью признаю», «частично признаю» или «отрицаю частично», но когда речь заходит о вынесении приговора — это одно и то же. Нельзя быть немножко беременной. Вина или признается, или не признается вообще. Всякие там «частично» — чистейшей воды словоблудие, придуманное для того, чтобы постепенно, шаг за шагом, заставить «объект» полностью сознаться во всем. Будь внимателен и не поддавайся на провокации. Да и вообще — прекрати дергаться, глотать валидол и ковыряться в носу при виде следователя и работников прокуратуры. Они боятся тебя значительно больше. Жаль, что ты не можешь посмотреть на ваше общение со стороны. Голимый цирк. Единственное, что мешает от души посмеяться над происходящим, — так это перспектива быть расстрелянным после суда. Что поделаешь — издержки производства.
Интересно, почему фраза: «Я не виновен,» — воспринимается мусорами как оскорбление? Что в ней такого? Я понимаю: для гуманоидов в погонах все вокруг, естественно, окромя их самих, — закоренелые преступники, но зачем кидаться на окружающих, как бык на красное знамя?