Страница:
— Я к ним со всей душой. А они меня мусорам!.. Уу!..
Волна негодования всякий раз переполняла Гошу, когда он вспоминал, как слуги Фемиды тащили его по ступенькам.
…Аслан, в отличие от Гоши, женщин не душил. Он попал в тюрьму за рядовую бытовуху. По пьянке ограбил пенсионера, а затем вместе с земляком утопил потерпевшего в Днепре на глазах у многочисленных прохожих.
— Откуда я знал, что он плавать не умеет?
Действительно, откуда? Впрочем, далеко не каждый пловец поплывет после удара обрезком трубы по затылку.
Я учил его играть в шахматы. Аслан запоминал плохо, вечно путал слона с ладьей, периодически впадая в депрессию.
— Могут вышку вменить, — задумчиво говорил он, двигая пешкой.
Ранее я нигде не слышал, чтобы тема смертной казни так живо и заинтересовано обсуждалась, как в КПЗ. Будет введен мораторий или не будет? Примут Украину в ЕС или не примут? Каждый раз, когда в камере появлялось новое лицо с яркими эпизодами в биографии, дискуссия вспыхивала с новой силой.
Несколько позже, когда у оперативников интерес ко мне поутих, в хате стала появляться более безобидная публика типа карманных воров, незадачливых торговцев оружием, бизнесменов и заурядных уличных грабителей, чьим офисом служила темная подворотня. Их рассказы в ответ на вопрос: «Как там на свободе?» — больше смахивали на прифронтовые сводки, чем на мирные будни столицы европейского государства.
Большинство сокамерников как пришли, так и ушли — бесцветные лица, пустые, как мыльный пузырь, оболочки человеческих тел, которые, в силу их пустоты, и запомнитьто вряд ли возможно.
Когда в камере появился Юстас, я поначалу был удивлен — такой персонаж совершенно не вписывался в тюремную пьесу. К тому же у Юстаса, как ни странно, всегда было хорошее настроение. «Мудрец спокоен даже в тюрьме», — повторял он всякий раз, заканчивая делать гимнастику для глаз в позе лотоса.
Однажды, когда меня вели на допрос, я столкнулся в коридоре с Юстасом, возвращавшимся после встречи с адвокатами. Юстас шел с большой кипой газет и огромным кульком яблок (которые мы вечером с удовольствием съели). У меня вид был похуже. Накануне я разорвал наручники, чем ввел охрану КПЗ в состояние легкого шока. Они и так были почемуто уверены, что у меня за спиной какаято спец. подготовка, а тут ещё эти наручники… На самом деле, я и сам не знаю, как это у меня получилось. Во время очередной «беседы» я чисто механически крутил кистями, скованными за спиной, и вдруг почувствовал, что руки свободны. То ли наручники были бракованными, то ли ещё Бог знает что…
Бравые оперативники, корчившие из себя смелых и отважных, вдруг умолкли и гурьбой выбежали из комнаты. Я ещё удивился — куда это они так быстро вчетвером ломанулись? Не прошло и пяти минут, как взвод вооруженных автоматами гуманоидов, одетых в бронежилеты, ворвался с криками и воплями в комнату, таща за собой на поводке ленивую и, по всей видимости, только что разбуженную овчарку. Решив с перепугу, что наручники порваны мной умышленно «при попытке к бегству», менты подняли невообразимый шум и суету. Из них самой умной оказалась собака. Мы посмотрели друг другу в глаза, пес понимающе зевнул и прилег подремать.
На следующее утро моих адвокатов предупредили, что если я ещё раз испорчу казенное имущество, то меня отправят в карцер.
— Да что вы такое говорите? — всплеснули адвокаты руками. — Это хороший мальчик. Кандидат философских наук.
— Знаем, какой он хороший — газеты читаем, — проворчал прапорщик. — Чтобы такое больше не повторилось!
Так вот, когда «хорошего мальчика» вели по коридорам, руки за спиной были закованы в две пары наручников, а сзади и по бокам шло несколько милиционеров.
— Ну ты даешь! — сказал мне потом в камере Юстас. — Я думал ты шутишь, а они и вправду тебя так охраняют!.. Какие всётаки менты идиоты!
На воле Юстас был владельцем нескольких предприятий, а в тюрьме оказался за умышленное убийство при отягощающих обстоятельствах.
В начале августа в офис к Юстасу пришли незваные гости. Юстас никак не мог взять в толк, почему и за что нужно комуто платить, если он никому ничего не должен. Так как собственной охраны у него не было: «Я не такой ценный экземпляр, чтобы меня охранять», — то разговаривать с непрошеными визитерами пришлось самому. Те, в свою очередь, проявили настойчивость, втолковывая, где, что, почем, умело подводя научную базу под то, что платить всётаки надо. Юстас попытался культурно выпроводить их за дверь, но так как говорили они на совершенно разных диалектах русского языка, конструктивного диалога не получилось. Визитерам офис понравился, и они чувствовали себя в нем, как дома. Когда один из гостей решил подчеркнуть серьезность намерений и вытащил ствол, Юстасу пришлось подкрепить свои аргументы бронзовой статуэткой, стоявшей у него на столе. В результате один из визитеров скончался на месте (как оказалось, родственник милицейского генерала), а второго отвезли в реанимацию.
— А остальные? Ты говорил, их целая толпа привалила.
Юстас пожал плечами:
— Понятия не имею, куда все подевались. Както внимания не обратил.
Однажды я спросил у Юстаса: «Почему у тебя всегда хорошее настроение? Как это тебе удается?». Какой бы сильной нервной системой человек не обладал, но при такой статье… Да и вообще — существует элементарное беспокойство, если не за себя, то за родных, за семью. В условиях изолятора временного содержания его внутреннее состояние было чемто из ряда вон выходящим. Ответ Юстаса меня поразил. Я долго думал над ним, меряя шагами расстояние между тюремными стенами.
— Я знаю свою судьбу, — сказал он. Затем тихо, с мягкой улыбкой добавил:
— Каждый знает. Если умеет слышать себя.
Это были не просто слова. Это было нечто значительно большее.
Время пребывания в КПЗ подходило к концу. Поздней осенью меня заказали с вещами и перевели в Лукьяновскую тюрьму, где условия содержания были несколько лучше. Пожалуй, подошло время сказать парочку слов о том, как выглядит русский язык за тюремными стенами.
Глава 4. Введение в тюремную лексику
Элла Щукина у ИльфаПетрова обходилась тридцатью словами. В тюрьме, как выяснилось, можно довольствоваться значительно меньшим запасом слов, и тебя прекрасно будут все понимать — от сокамерникапсихопата до следователя по особо важным делам. Общеобразовательный уровень окружающих не требует, чтобы ты перед сном заучивал наизусть словарь Даля. Тебя поймут и в том случае, если ты будешь тупо молчать. Для тюрьмы это нормально. К тому же, чем больше человек молчит — тем умнее он выглядит, не взирая на полное отсутствие интеллекта и физиономию Швейка.
В каждой тюрьме свой, характерный исключительно для нее, лексикон. Почему тот или иной предмет или явление называется именно так, а не иначе, никто толком не знает. Многие словосочетания непереводимы на нормальный язык и не имеют логического обоснования.
Почему, например, на свободе телевизор называют ящиком, а в тюрьме ящик называют телевизором? Голову можно сломать, разгадывая подобные ребусы. Впрочем, арестанты редко когда задаются подобными вопросами — у них помимо этого хватает проблем. Вновь прибывшие заключенные принимают местное наречие как данное, не задумываясь, откуда и почему оно возникло.
После обыска, помывки, мед. осмотра и длительного сидения в тюремном подвале заключенного отводят в камеру. По дороге он делает короткую остановку возле каптерки, где ему торжественно вручают скатку. В скатку входят: вата (в переводе — матрас), принадлежавшая, судя по внешнему виду, больному энурезом, вонючее, никогда не стиранное короткое одеяло, впитавшее в себя многовековую пыль, и нечто по форме отдаленно напоминающее подушку. Пока ты с неподдельным интересом будешь рассматривать это, принесут весло, тромбон, шлёмку (она же нифель), обязательно одну короткую простынь и, язык не поворачивается сказать, наволочку.
— Аа… — невольно вырывается у тебя.
— Всё, что осталось. Отрываю от сердца, — перебивает, читая мысли, каптер. — Как будет на что — сразу же поменяю.
Чтобы каптерщик по своей воле чтонибудь поменял — такого ещё не бывало. Лучшее почемуто никогда не появляется само по себе. В тюрьме всё, вплоть до мелочей, приходится доставать.
Отчего ложку назвали веслом, ещё можно както понять. Допустим, равномерные движения ложки в затвердевшем гороховом супе смутно напоминают тренировку гребца накануне соревнований, но почему тарелка называется шлёмкой?
— Как почему? — удивился, затягиваясь травкой, Петюня Фастовский. — Шлёмка от слова «шлем», потому как она, в натуре, похожа на каску времен Великой Отечественной. Теперь по поводу тромбона. Когда тюремную кружку прикладываешь донышком к кирпичной кладке, чтобы через стену перебазарить с братвой из соседней хаты, — она становится похожей на музыкальный инструмент, в какой дуют лохи из симфонического оркестра.
Не могу сказать, что Петюня отличался компетентностью в тюремной терминологии — он всегонавсего изложил собственную точку зрения, но какаято логика в его пробитых мозгах, как ни странно, была.
После того, как ты переступишь порог камеры, смотрящий (если таковой имеется) или ктото из старожилов укажет тебе, на какую нару кинуть скатку и в какой телевизор (ниша под столом для посуды) положить шлёмку, тромбон и весло. Можешь себе представить ту голову, чье незаурядное воображение увидело схожесть между вышеупомянутой нишей и телеэкраном! Долго же ктото смотрел в эту дыру…
Если ты человек для тюрьмы новый и не спешишь раскрываться перед сокамерниками — тебе укажут нейтральное место, после чего за каждым твоим жестом, шагом, поступком будут наблюдать в течение двадцати четырех часов. Обычно, кто есть кто становится ясно спустя тричетыре дня. Затем придется съехать на более или на менее почетное по тюремным понятиям место.
Как на свободе, так и в тюрьме человек выдает себя в мелочах, в неосторожном взгляде и слове. Особенно ярко это проявляется в тех случаях, когда вновь прибывший шифруется (ведет себя скрытно), а затем срывается, не выдержав внутреннего напряжения. В тюрьме значительно тяжелее, нежели на воле, скрыть свои мысли — ты все время, круглые сутки, находишься под пристальным вниманием сокамерников и оперов.
Камера и тюремная нара после изолятора на Подоле кажутся невероятно удобными и просторными. (Невольно проносится мысль, что не зря ты ходатайствовал о скорейшем переводе из КПЗ в СИЗО). В тюрьме верхнюю нару принято называть пальмой. В Днепропетровске, для сравнения, — грушей. По всей видимости, киевские зеки, в отличие от днепропетровских, чаще ездят отрываться в жаркие страны.
По затхлому тюремному коридору нарезает тасы (или — выпал на тасы — то есть ходит туда и обратно) попкарь (контролер), который пасет (следит) арестантов. Сущность работы контролера наиболее точно отражает его прежнее название — надзиратель. Четко и ясно. Однако, на Украине решили, что «надзиратель» режет слух и потому переименовали данную должность в «контролер».
Я както подсчитал, сколько времени проводит попкарь в тюремном коридоре в течение всей трудовой жизни. Получилось ни много ни мало — десятьдвенадцать лет тюремного заключения, на которые они сами себя обрекают, имея равные с заключенными шансы заболеть туберкулезом.
В обязанности попкаря входит висеть на ушном (подслушивать разговоры в камерах) и на глазном (подсматривать) через сечку (специальное отверстие в стене и в двери).
Само по себе слово висеть оказалось достаточно универсальным. В тюрьме его можно пристроить к чему угодно и как угодно. К примеру, выражение «лежать на верхней наре» в переводе на местный диалект будет звучать как «висеть на пальме».
Попкарь всё время ворчит и сквозь закрытую дверь грозит всевозможными неприятностями. Особенно если замечает причал (поумному — устройство для налаживания межкамерной связи, а попростому — обычная палка с крючком на конце, сделанная из обломков веника или из плотно свернутых газет), при помощи которого гоняют коней по дороге.
По большому счету, дорога — это любой вид связи. В данном случае, дорогой может служить обычная веревка, натянутая между камерами по внешней стене здания. По дороге отправляется пакован (специально сделанный пакет, в который пакуют чай и сигареты) или ксиву (она же малява), постарому — документ, ныне — записка. Ксивы бывают нескольких видов — например, поисковая, когда ищут человека, или прогон (инструкция для всех арестантов). Ксива всегда пишется по определенному образцу и может выглядеть примерно так:
Наивно думать, что все эти малявы и ксивы проходят мимо глаз и ушей опер. части. Неконтролируемых мусорами дорог в тюрьме нет. Нередко опера сами провоцируют и поощряют создание подобных дорог, чтобы в процессе переписки интересующие их арестанты проявили себя. Нередки случаи, когда камера по соседству на самом деле пустует (о чем арестанты и не догадываются), и из нее мусора под видом заключенных ведут переписку. Иногда они это делают от имени вымышленных лиц, иногда — прикрываясь именами реально существующих заключенных. Пока арестанты разберутся, что к чему (да и разберутся ли вообще?), пройдет не один день, а за это время опера успеют отработать поставленную перед ними задачу.
За нарушение режима арестанта могут кинуть в карцер или лишить кабана (продуктовой и вещевой передачи), что происходит чаще всего, так как карцер переполнен, и провинившийся ждет своей очереди дветри недели. Кабан разрешают передавать один раз в две недели. (Если арестованный не знает, от кого пришла передача — у него могут возникнуть трудности с её получением). Кабан передают через кормушку (прямоугольное отверстие в двери), через него же подается и баланда — некое подобие пищи.
Баланду готовят на комбижире из залежалых и полугнилых продуктов. Собаки — и те её не едят. У человека после такой, с позволения сказать, «еды» печень и желудок выходят из строя достаточно быстро. Так как у заключенных зачастую выбора нет, а чтото есть всё же надо — вот они её и едят, предварительно многократно промыв под водой, закусывая хлебом, замешанным на мусоре и осколках стекла. Говорят, его пекут в местной пекарне.
Заключенных, разносящих баланду, называют баландерами. Отношение к ним со стороны других заключенных — полупрезрительное: их недолюбливают за заискивание перед тюремным начальством и называют козлами. Все те, кто остаются досиживать срок в тюрьме, рассчитывают выйти на свободу досрочно. Комуто везет, комуто — нет.
По коридору время от времени прохаживается лепило (фельдшер), у которого из медикаментов нет ничего: «На воле у людей нет денег на лекарства, а вы хотите, чтобы в тюремной аптеке чтото было?». Всё лечение сводится к добродушному пожеланию:
— Ты, главное, не болей. Что? Уже заболел? Тогда выздоравливай!
Для психологической поддержки можно проглотить таблетку. Любую. Какая найдется.
Вслед за лепилой в коридоре появляется левитанша — дама, разносящая почту и приносящая плохие новости значительно чаще хороших. Что, скажем, может быть приятного в продлении санкции прокурора или в обвинительном заключении?
Время от времени, кряхтя и дыша перегаром, в камеру врываются шмонщики (от слова шмон — обыск), переворачивая вещи и отбирая всё, что им понравится. Могут поднять крик изза любой мелочи, например, изза мойки (обычного лезвия) и устроить настоящий скандал, если найдут кобуру (дырку между камерами). Наблюдая за поведением шмонщиков, получающих воистину сексуальное удовлетворение от рытья в чужих и далеко не самых чистых вещах, отчетливо осознаешь, что тюрьма не просто «место не столь отдаленное», — это совершенно иной мир, где происходит массовое отупение и нет места здравому смыслу.
Гитлер и Сталин не додумались заварить окна металлом. В «независимой» Украине додумались. Крохотный клочок неба закрывает решетка, на которую снаружи наварен намордник — ящик, полностью закрывающий доступ свету и воздуху (ещё его называют баян или забрало).
Вместо слова «понять» используют выражение «дать дупля», а слово «прозреть» означает быть шокированным тем, что понял. Правда, интересно? Идем дальше.
В тюрьме не принято употреблять слово «Спасибо», говорят «Благодарю» и жестоко наказывают тех, кто влазит в чужой разговор.
Выражение развести рамсы означает разобрать, кто прав, а кто нет. Чаще всего это происходит гденибудь в углу камеры за кружкой чифира. Коекто во время разговора путает рамсы, то есть неправильно себя ведет и недопонимает сложившуюся ситуацию, а фраза убитый рамс обозначает ситуацию, которая давнымдавно закрыта, и нечего к ней возвращаться.
Довольнотаки часто можно увидеть, как арестанты рисуют шариковой ручкой на марочке (носовом платке) цветы, колючую проволоку, нечто на религиозную тему, чтобы потом передать на волю в подарок близким. На разрисовывание платка уходит несколько дней, а то и неделя. Впрочем, куда торопиться? Срок идет с момента задержания.
Слово «обиделся» стараются не употреблять, так как обиженными называют опущенных насильственным путем. Ну, а что такое петух — объяснять не надо: это и на воле знают — мужчина с нестандартной сексуальной ориентацией. Что же касается куриц, то они, в отличие от петухов, к сексу отношения не имеют. Зато имеют к опер. части. Вися на глазном и на ушном, курица собирает интересующую кума (опер. работника) информацию и передает её по назначению. Таким образом некоторые пытаются облегчить свою участь.
Куриц не любят сокамерники и презирают оперативники. Сами стукачи не задумываются над тем, что их «постукивание» не сокращает срок, а наоборот — удлиняет. Курицы выгодны операм. Так зачем же их выпускать на свободу? Стукачей прикармливают мелкими поблажками и постепенно всё глубже и глубже загоняют в торбу, чтобы они не пищали и послушно выполняли всё то, что им говорят.
Мало кто стучит со злобы. Для большинства людей — это нормальный стиль жизни, который имел место и на свободе, а в тюрьме проявился наиболее остро. Что поделаешь — в школе нас призывали равняться на Павлика Морозова, мало кому родители пересказывали перед сном содержание произведений Марио Пьюзо.
Время от времени куриц выламывают из хаты. Коекто воспринимает это чуть ли не как подвиг — некую борьбу за нравственную чистоту арестантов. На самом же деле сие совершенно бесполезное занятие, которое, кроме вреда, ещё никому ничего не приносило. Как показывает практика, очень часто выламывают совершенно не того, кого нужно, а если и того — что толку? Один выехал — другой заехал. Умные люди используют куриц в своих интересах. К примеру, забрасывая через них дезинформацию.
В тюрьме у куриц нет необходимости чтолибо выпытывать. Сокамерники, изнывающие от скуки и долгого сидения в бетонных гробах, сами всё рассказывают друг дружке. Что сделал. Когда. С кем. Почему. Люди — странные существа. Они забывают о том, что опер. часть работает без выходных.
Лично я сделал вывод, что молчать не умеет никто, за исключением незаурядных личностей, рождающихся один раз в сто лет, и очень сильных людей, прошедших специальную подготовку, как вести себя во время допроса. (Одно из наиболее распространенных заблуждений гласит, будто бы ранее судимые умеют молчать, потому как они уже были под следствием, сидели и знают, что к чему. Полная чушь!!! Как раз у ранее судимых и развязываются языки быстрее всего!). Многие из тех, кто считает, что молчит, на самомто деле своим «молчанием» говорит значительно больше, чем некоторые, оформившие явку с повинной прямо в дверях райотдела. Однажды сокамерник дал мне почитать свое уголовное дело, переснятое на ксероксе. Умный, казалось бы, парень, но на очной ставке он так отказывался от вины, что лучше бы он её сразу признал — толку было бы больше.
Я както задумался — а почему же на воле многие друзья умеют хранить тайны, и на них можно как будто бы положиться? А потом вдруг понял — они молчат только лишь потому, что никто их об этом не спрашивает, а вовсе не оттого, что рот на замке. Как только им заломают за спину руки и начнут задавать вопросы с пристрастием — быстренько во всем сознаются и подписывают, не читая, любые бумаги. Затем, в преддверии суда, начинают стонать: «Я не виноват! Меня заставили! Помоги! Я от всего откажусь!». Ясное дело: «не хотел», но зачем топить, лгать и подписывать то, что на голову не налазит? Молчат подельнички…
Человеческая речь является материальным воплощением его мыслительной деятельности. Нередко то, как человек говорит, играет решающую роль в том, какое именно место он займет (или занимает) в обществе.
В подавляющем большинстве заключенные — это достаточно примитивные существа, однако если сравнивать их речь с речью работников правоохранительных органов, то сравнение будет явно не в пользу последних. Матперемат, умноженный на чисто мусорское произношение знакомых, казалось бы, слов. От заключенных такого никогда не услышишь. Более того, чем серьезнее человек — тем культурнее его речь и тем более тщательно он выверяет каждое слово. Вежливость и корректность в поведении удлиняют жизнь, а грубость наоборот — сокращает.
Одно время со мной в камере сидел семидесятидвухлетний дедушка Боря, милейший, смею заметить, старичок. Перед тем, как переехать в тюрьму, он жил на седьмом этаже шестнадцатиэтажного панельного дома. Сосед дедули — здоровый, ранее судимый за хулиганство бугай — на девятом. Периодически они встречались возле дома и в лифте.
Борин сосед в школе учился скверно, вырос в неблагополучной семье, о вежливости и культуре общения понятия не имел, поэтому и заходил в лифт всегда первым, грубо расталкивая локтями других пассажиров. В конце концов, такое хамство по отношению к окружающим дедушке Боре основательно поднадоело, и он, достав из хозяйственной сумки армейский штык времен Первой мировой войны, без лишних слов посадил на него соседа. Тот упал на пол лифта и вовсе не от удивления там остался лежать. Дедуля неторопливо вытащил штык, вытер его об кожаную куртку лежащего у ног парня и вышел, как всегда, на седьмом этаже.
Крови было настолько много, что медики не могли поверить, как после такого удара можно было выжить, но некультурный сосед выкарабкался и, очнувшись в реанимации, дал показания. Так дедушка Боря, доселе остававшийся вне подозрений, оказался в тюрьме. Единственное, о чем он жалел, так это о том, что сосед всётаки выжил: «Всю жизнь страдаю от незаконченных дел. После первой отсидки теща мне все уши прожужжала: „Боренька, если ты ещё раз сядешь, то исключительно по халатности“. И на тебе — как в воду глядела, царство ей небесное!».
Ранее дедушка Боря сидел на Лукьяновке лет сорок назад и вышел на свободу во времена Лаврентия Берии:
— Вот это действительно была амнистия так амнистия! Несколько часов тюрьма пустовала!
Дедуля мечтательно закатывал глаза, предаваясь воспоминаниям о золотых пятидесятых. К слову, Боря не отличался слабым здоровьем, да и внешне был ничего — под метр девяносто. Несмотря на более чем пролетарское происхождение и далеко не простую жизнь, он никогда не матерился и думал, прежде чем говорил.
Речь — не просто визитная карточка человека. За каждое слово принято в жизни платить. Сколько проблем зачастую возникает изза обрывка фразы или изза неверно истолкованных слов! Примеров сколько угодно. Крайне глупо использовать в разговоре нецензурную речь, а посылать когото на три буквы — непростительная глупость, и словом «Извини» здесь не отделаешься. Да и вообще — думай, прежде чем чтото сказать. Мало ли кого по ночам мучают нераскрытые эпизоды? Тебето до этого что? У тебя своя беда, и дай Бог тебе с ней разобраться.
Глава 5. Коечто из тюремного быта
Немецкий летчик Руст, скандально известный перелетом через границу и приземлением на Красной площади, както сказал в интервью: «Я всё понимаю, но почему меня четыре года в туалете держали?».
Точнее не скажешь. Тюремные камеры, действительно, если на чтото и похожи, то на общественный туалет, где ночуют бездомные. Та же грязь, та же невообразимая антисанитария, въевшаяся настолько глубоко, что стала неотъемлемой частью тюремного быта.
Собственно говоря, нам ещё повезло. В пятидесятых арестантов под конвоем выводили оправиться два раза в день — по полчаса утром и вечером. Бегом, под ударами конвоиров, под лай овчарок. Позже, гдето в семидесятых, появились выносные параши. Затем канализацию провели во все камеры.
Когда оглядываешься на тюремную жизнь, то видишь в прошлом отравленную пустоту, спрессованную в закоулках памяти в несколько ярких мгновений. Это как смерть наяву, где глубоко внутри тлеет и вспыхивает время от времени пламя. Интересно, как там на воле? Наверняка всё бурлит, и каждое мгновение наполнено движением, а значит, жизнью.
Волна негодования всякий раз переполняла Гошу, когда он вспоминал, как слуги Фемиды тащили его по ступенькам.
…Аслан, в отличие от Гоши, женщин не душил. Он попал в тюрьму за рядовую бытовуху. По пьянке ограбил пенсионера, а затем вместе с земляком утопил потерпевшего в Днепре на глазах у многочисленных прохожих.
— Откуда я знал, что он плавать не умеет?
Действительно, откуда? Впрочем, далеко не каждый пловец поплывет после удара обрезком трубы по затылку.
Я учил его играть в шахматы. Аслан запоминал плохо, вечно путал слона с ладьей, периодически впадая в депрессию.
— Могут вышку вменить, — задумчиво говорил он, двигая пешкой.
Ранее я нигде не слышал, чтобы тема смертной казни так живо и заинтересовано обсуждалась, как в КПЗ. Будет введен мораторий или не будет? Примут Украину в ЕС или не примут? Каждый раз, когда в камере появлялось новое лицо с яркими эпизодами в биографии, дискуссия вспыхивала с новой силой.
Несколько позже, когда у оперативников интерес ко мне поутих, в хате стала появляться более безобидная публика типа карманных воров, незадачливых торговцев оружием, бизнесменов и заурядных уличных грабителей, чьим офисом служила темная подворотня. Их рассказы в ответ на вопрос: «Как там на свободе?» — больше смахивали на прифронтовые сводки, чем на мирные будни столицы европейского государства.
Большинство сокамерников как пришли, так и ушли — бесцветные лица, пустые, как мыльный пузырь, оболочки человеческих тел, которые, в силу их пустоты, и запомнитьто вряд ли возможно.
Когда в камере появился Юстас, я поначалу был удивлен — такой персонаж совершенно не вписывался в тюремную пьесу. К тому же у Юстаса, как ни странно, всегда было хорошее настроение. «Мудрец спокоен даже в тюрьме», — повторял он всякий раз, заканчивая делать гимнастику для глаз в позе лотоса.
Однажды, когда меня вели на допрос, я столкнулся в коридоре с Юстасом, возвращавшимся после встречи с адвокатами. Юстас шел с большой кипой газет и огромным кульком яблок (которые мы вечером с удовольствием съели). У меня вид был похуже. Накануне я разорвал наручники, чем ввел охрану КПЗ в состояние легкого шока. Они и так были почемуто уверены, что у меня за спиной какаято спец. подготовка, а тут ещё эти наручники… На самом деле, я и сам не знаю, как это у меня получилось. Во время очередной «беседы» я чисто механически крутил кистями, скованными за спиной, и вдруг почувствовал, что руки свободны. То ли наручники были бракованными, то ли ещё Бог знает что…
Бравые оперативники, корчившие из себя смелых и отважных, вдруг умолкли и гурьбой выбежали из комнаты. Я ещё удивился — куда это они так быстро вчетвером ломанулись? Не прошло и пяти минут, как взвод вооруженных автоматами гуманоидов, одетых в бронежилеты, ворвался с криками и воплями в комнату, таща за собой на поводке ленивую и, по всей видимости, только что разбуженную овчарку. Решив с перепугу, что наручники порваны мной умышленно «при попытке к бегству», менты подняли невообразимый шум и суету. Из них самой умной оказалась собака. Мы посмотрели друг другу в глаза, пес понимающе зевнул и прилег подремать.
На следующее утро моих адвокатов предупредили, что если я ещё раз испорчу казенное имущество, то меня отправят в карцер.
— Да что вы такое говорите? — всплеснули адвокаты руками. — Это хороший мальчик. Кандидат философских наук.
— Знаем, какой он хороший — газеты читаем, — проворчал прапорщик. — Чтобы такое больше не повторилось!
Так вот, когда «хорошего мальчика» вели по коридорам, руки за спиной были закованы в две пары наручников, а сзади и по бокам шло несколько милиционеров.
— Ну ты даешь! — сказал мне потом в камере Юстас. — Я думал ты шутишь, а они и вправду тебя так охраняют!.. Какие всётаки менты идиоты!
На воле Юстас был владельцем нескольких предприятий, а в тюрьме оказался за умышленное убийство при отягощающих обстоятельствах.
В начале августа в офис к Юстасу пришли незваные гости. Юстас никак не мог взять в толк, почему и за что нужно комуто платить, если он никому ничего не должен. Так как собственной охраны у него не было: «Я не такой ценный экземпляр, чтобы меня охранять», — то разговаривать с непрошеными визитерами пришлось самому. Те, в свою очередь, проявили настойчивость, втолковывая, где, что, почем, умело подводя научную базу под то, что платить всётаки надо. Юстас попытался культурно выпроводить их за дверь, но так как говорили они на совершенно разных диалектах русского языка, конструктивного диалога не получилось. Визитерам офис понравился, и они чувствовали себя в нем, как дома. Когда один из гостей решил подчеркнуть серьезность намерений и вытащил ствол, Юстасу пришлось подкрепить свои аргументы бронзовой статуэткой, стоявшей у него на столе. В результате один из визитеров скончался на месте (как оказалось, родственник милицейского генерала), а второго отвезли в реанимацию.
— А остальные? Ты говорил, их целая толпа привалила.
Юстас пожал плечами:
— Понятия не имею, куда все подевались. Както внимания не обратил.
Однажды я спросил у Юстаса: «Почему у тебя всегда хорошее настроение? Как это тебе удается?». Какой бы сильной нервной системой человек не обладал, но при такой статье… Да и вообще — существует элементарное беспокойство, если не за себя, то за родных, за семью. В условиях изолятора временного содержания его внутреннее состояние было чемто из ряда вон выходящим. Ответ Юстаса меня поразил. Я долго думал над ним, меряя шагами расстояние между тюремными стенами.
— Я знаю свою судьбу, — сказал он. Затем тихо, с мягкой улыбкой добавил:
— Каждый знает. Если умеет слышать себя.
Это были не просто слова. Это было нечто значительно большее.
Время пребывания в КПЗ подходило к концу. Поздней осенью меня заказали с вещами и перевели в Лукьяновскую тюрьму, где условия содержания были несколько лучше. Пожалуй, подошло время сказать парочку слов о том, как выглядит русский язык за тюремными стенами.
Глава 4. Введение в тюремную лексику
«Ыы!.. Оо!.. Уу!..
— Ты шо?!.. Жара!..»
(из разговора)
Элла Щукина у ИльфаПетрова обходилась тридцатью словами. В тюрьме, как выяснилось, можно довольствоваться значительно меньшим запасом слов, и тебя прекрасно будут все понимать — от сокамерникапсихопата до следователя по особо важным делам. Общеобразовательный уровень окружающих не требует, чтобы ты перед сном заучивал наизусть словарь Даля. Тебя поймут и в том случае, если ты будешь тупо молчать. Для тюрьмы это нормально. К тому же, чем больше человек молчит — тем умнее он выглядит, не взирая на полное отсутствие интеллекта и физиономию Швейка.
В каждой тюрьме свой, характерный исключительно для нее, лексикон. Почему тот или иной предмет или явление называется именно так, а не иначе, никто толком не знает. Многие словосочетания непереводимы на нормальный язык и не имеют логического обоснования.
Почему, например, на свободе телевизор называют ящиком, а в тюрьме ящик называют телевизором? Голову можно сломать, разгадывая подобные ребусы. Впрочем, арестанты редко когда задаются подобными вопросами — у них помимо этого хватает проблем. Вновь прибывшие заключенные принимают местное наречие как данное, не задумываясь, откуда и почему оно возникло.
После обыска, помывки, мед. осмотра и длительного сидения в тюремном подвале заключенного отводят в камеру. По дороге он делает короткую остановку возле каптерки, где ему торжественно вручают скатку. В скатку входят: вата (в переводе — матрас), принадлежавшая, судя по внешнему виду, больному энурезом, вонючее, никогда не стиранное короткое одеяло, впитавшее в себя многовековую пыль, и нечто по форме отдаленно напоминающее подушку. Пока ты с неподдельным интересом будешь рассматривать это, принесут весло, тромбон, шлёмку (она же нифель), обязательно одну короткую простынь и, язык не поворачивается сказать, наволочку.
— Аа… — невольно вырывается у тебя.
— Всё, что осталось. Отрываю от сердца, — перебивает, читая мысли, каптер. — Как будет на что — сразу же поменяю.
Чтобы каптерщик по своей воле чтонибудь поменял — такого ещё не бывало. Лучшее почемуто никогда не появляется само по себе. В тюрьме всё, вплоть до мелочей, приходится доставать.
Отчего ложку назвали веслом, ещё можно както понять. Допустим, равномерные движения ложки в затвердевшем гороховом супе смутно напоминают тренировку гребца накануне соревнований, но почему тарелка называется шлёмкой?
— Как почему? — удивился, затягиваясь травкой, Петюня Фастовский. — Шлёмка от слова «шлем», потому как она, в натуре, похожа на каску времен Великой Отечественной. Теперь по поводу тромбона. Когда тюремную кружку прикладываешь донышком к кирпичной кладке, чтобы через стену перебазарить с братвой из соседней хаты, — она становится похожей на музыкальный инструмент, в какой дуют лохи из симфонического оркестра.
Не могу сказать, что Петюня отличался компетентностью в тюремной терминологии — он всегонавсего изложил собственную точку зрения, но какаято логика в его пробитых мозгах, как ни странно, была.
После того, как ты переступишь порог камеры, смотрящий (если таковой имеется) или ктото из старожилов укажет тебе, на какую нару кинуть скатку и в какой телевизор (ниша под столом для посуды) положить шлёмку, тромбон и весло. Можешь себе представить ту голову, чье незаурядное воображение увидело схожесть между вышеупомянутой нишей и телеэкраном! Долго же ктото смотрел в эту дыру…
Если ты человек для тюрьмы новый и не спешишь раскрываться перед сокамерниками — тебе укажут нейтральное место, после чего за каждым твоим жестом, шагом, поступком будут наблюдать в течение двадцати четырех часов. Обычно, кто есть кто становится ясно спустя тричетыре дня. Затем придется съехать на более или на менее почетное по тюремным понятиям место.
Как на свободе, так и в тюрьме человек выдает себя в мелочах, в неосторожном взгляде и слове. Особенно ярко это проявляется в тех случаях, когда вновь прибывший шифруется (ведет себя скрытно), а затем срывается, не выдержав внутреннего напряжения. В тюрьме значительно тяжелее, нежели на воле, скрыть свои мысли — ты все время, круглые сутки, находишься под пристальным вниманием сокамерников и оперов.
Камера и тюремная нара после изолятора на Подоле кажутся невероятно удобными и просторными. (Невольно проносится мысль, что не зря ты ходатайствовал о скорейшем переводе из КПЗ в СИЗО). В тюрьме верхнюю нару принято называть пальмой. В Днепропетровске, для сравнения, — грушей. По всей видимости, киевские зеки, в отличие от днепропетровских, чаще ездят отрываться в жаркие страны.
По затхлому тюремному коридору нарезает тасы (или — выпал на тасы — то есть ходит туда и обратно) попкарь (контролер), который пасет (следит) арестантов. Сущность работы контролера наиболее точно отражает его прежнее название — надзиратель. Четко и ясно. Однако, на Украине решили, что «надзиратель» режет слух и потому переименовали данную должность в «контролер».
Я както подсчитал, сколько времени проводит попкарь в тюремном коридоре в течение всей трудовой жизни. Получилось ни много ни мало — десятьдвенадцать лет тюремного заключения, на которые они сами себя обрекают, имея равные с заключенными шансы заболеть туберкулезом.
В обязанности попкаря входит висеть на ушном (подслушивать разговоры в камерах) и на глазном (подсматривать) через сечку (специальное отверстие в стене и в двери).
Само по себе слово висеть оказалось достаточно универсальным. В тюрьме его можно пристроить к чему угодно и как угодно. К примеру, выражение «лежать на верхней наре» в переводе на местный диалект будет звучать как «висеть на пальме».
Попкарь всё время ворчит и сквозь закрытую дверь грозит всевозможными неприятностями. Особенно если замечает причал (поумному — устройство для налаживания межкамерной связи, а попростому — обычная палка с крючком на конце, сделанная из обломков веника или из плотно свернутых газет), при помощи которого гоняют коней по дороге.
По большому счету, дорога — это любой вид связи. В данном случае, дорогой может служить обычная веревка, натянутая между камерами по внешней стене здания. По дороге отправляется пакован (специально сделанный пакет, в который пакуют чай и сигареты) или ксиву (она же малява), постарому — документ, ныне — записка. Ксивы бывают нескольких видов — например, поисковая, когда ищут человека, или прогон (инструкция для всех арестантов). Ксива всегда пишется по определенному образцу и может выглядеть примерно так:
«Ночи доброй, братва!Обычно в больших камерах имеются арестанты, которые целыми днями только тем и занимаются, что гоняют коней, поэтому их и называют конегонами.
Мир и уют вам в доме нашем! Братва! Дело такого рода! Нет ли у вас в хате……..? Если есть — пусть отпишет.
К нам вчера заехал от вас…….., отпишите, что за человек.
Загоните по возможности чая и курехи, а то совсем голяки.
На этом STOP. Здоровья вам, фарту, удачи, скорейшей свободы, всех благ.
С искренним арестантским уважением, братва хаты……..»
Наивно думать, что все эти малявы и ксивы проходят мимо глаз и ушей опер. части. Неконтролируемых мусорами дорог в тюрьме нет. Нередко опера сами провоцируют и поощряют создание подобных дорог, чтобы в процессе переписки интересующие их арестанты проявили себя. Нередки случаи, когда камера по соседству на самом деле пустует (о чем арестанты и не догадываются), и из нее мусора под видом заключенных ведут переписку. Иногда они это делают от имени вымышленных лиц, иногда — прикрываясь именами реально существующих заключенных. Пока арестанты разберутся, что к чему (да и разберутся ли вообще?), пройдет не один день, а за это время опера успеют отработать поставленную перед ними задачу.
За нарушение режима арестанта могут кинуть в карцер или лишить кабана (продуктовой и вещевой передачи), что происходит чаще всего, так как карцер переполнен, и провинившийся ждет своей очереди дветри недели. Кабан разрешают передавать один раз в две недели. (Если арестованный не знает, от кого пришла передача — у него могут возникнуть трудности с её получением). Кабан передают через кормушку (прямоугольное отверстие в двери), через него же подается и баланда — некое подобие пищи.
Баланду готовят на комбижире из залежалых и полугнилых продуктов. Собаки — и те её не едят. У человека после такой, с позволения сказать, «еды» печень и желудок выходят из строя достаточно быстро. Так как у заключенных зачастую выбора нет, а чтото есть всё же надо — вот они её и едят, предварительно многократно промыв под водой, закусывая хлебом, замешанным на мусоре и осколках стекла. Говорят, его пекут в местной пекарне.
Заключенных, разносящих баланду, называют баландерами. Отношение к ним со стороны других заключенных — полупрезрительное: их недолюбливают за заискивание перед тюремным начальством и называют козлами. Все те, кто остаются досиживать срок в тюрьме, рассчитывают выйти на свободу досрочно. Комуто везет, комуто — нет.
По коридору время от времени прохаживается лепило (фельдшер), у которого из медикаментов нет ничего: «На воле у людей нет денег на лекарства, а вы хотите, чтобы в тюремной аптеке чтото было?». Всё лечение сводится к добродушному пожеланию:
— Ты, главное, не болей. Что? Уже заболел? Тогда выздоравливай!
Для психологической поддержки можно проглотить таблетку. Любую. Какая найдется.
Вслед за лепилой в коридоре появляется левитанша — дама, разносящая почту и приносящая плохие новости значительно чаще хороших. Что, скажем, может быть приятного в продлении санкции прокурора или в обвинительном заключении?
Время от времени, кряхтя и дыша перегаром, в камеру врываются шмонщики (от слова шмон — обыск), переворачивая вещи и отбирая всё, что им понравится. Могут поднять крик изза любой мелочи, например, изза мойки (обычного лезвия) и устроить настоящий скандал, если найдут кобуру (дырку между камерами). Наблюдая за поведением шмонщиков, получающих воистину сексуальное удовлетворение от рытья в чужих и далеко не самых чистых вещах, отчетливо осознаешь, что тюрьма не просто «место не столь отдаленное», — это совершенно иной мир, где происходит массовое отупение и нет места здравому смыслу.
Гитлер и Сталин не додумались заварить окна металлом. В «независимой» Украине додумались. Крохотный клочок неба закрывает решетка, на которую снаружи наварен намордник — ящик, полностью закрывающий доступ свету и воздуху (ещё его называют баян или забрало).
Вместо слова «понять» используют выражение «дать дупля», а слово «прозреть» означает быть шокированным тем, что понял. Правда, интересно? Идем дальше.
В тюрьме не принято употреблять слово «Спасибо», говорят «Благодарю» и жестоко наказывают тех, кто влазит в чужой разговор.
Выражение развести рамсы означает разобрать, кто прав, а кто нет. Чаще всего это происходит гденибудь в углу камеры за кружкой чифира. Коекто во время разговора путает рамсы, то есть неправильно себя ведет и недопонимает сложившуюся ситуацию, а фраза убитый рамс обозначает ситуацию, которая давнымдавно закрыта, и нечего к ней возвращаться.
Довольнотаки часто можно увидеть, как арестанты рисуют шариковой ручкой на марочке (носовом платке) цветы, колючую проволоку, нечто на религиозную тему, чтобы потом передать на волю в подарок близким. На разрисовывание платка уходит несколько дней, а то и неделя. Впрочем, куда торопиться? Срок идет с момента задержания.
Слово «обиделся» стараются не употреблять, так как обиженными называют опущенных насильственным путем. Ну, а что такое петух — объяснять не надо: это и на воле знают — мужчина с нестандартной сексуальной ориентацией. Что же касается куриц, то они, в отличие от петухов, к сексу отношения не имеют. Зато имеют к опер. части. Вися на глазном и на ушном, курица собирает интересующую кума (опер. работника) информацию и передает её по назначению. Таким образом некоторые пытаются облегчить свою участь.
Куриц не любят сокамерники и презирают оперативники. Сами стукачи не задумываются над тем, что их «постукивание» не сокращает срок, а наоборот — удлиняет. Курицы выгодны операм. Так зачем же их выпускать на свободу? Стукачей прикармливают мелкими поблажками и постепенно всё глубже и глубже загоняют в торбу, чтобы они не пищали и послушно выполняли всё то, что им говорят.
Мало кто стучит со злобы. Для большинства людей — это нормальный стиль жизни, который имел место и на свободе, а в тюрьме проявился наиболее остро. Что поделаешь — в школе нас призывали равняться на Павлика Морозова, мало кому родители пересказывали перед сном содержание произведений Марио Пьюзо.
Время от времени куриц выламывают из хаты. Коекто воспринимает это чуть ли не как подвиг — некую борьбу за нравственную чистоту арестантов. На самом же деле сие совершенно бесполезное занятие, которое, кроме вреда, ещё никому ничего не приносило. Как показывает практика, очень часто выламывают совершенно не того, кого нужно, а если и того — что толку? Один выехал — другой заехал. Умные люди используют куриц в своих интересах. К примеру, забрасывая через них дезинформацию.
В тюрьме у куриц нет необходимости чтолибо выпытывать. Сокамерники, изнывающие от скуки и долгого сидения в бетонных гробах, сами всё рассказывают друг дружке. Что сделал. Когда. С кем. Почему. Люди — странные существа. Они забывают о том, что опер. часть работает без выходных.
Лично я сделал вывод, что молчать не умеет никто, за исключением незаурядных личностей, рождающихся один раз в сто лет, и очень сильных людей, прошедших специальную подготовку, как вести себя во время допроса. (Одно из наиболее распространенных заблуждений гласит, будто бы ранее судимые умеют молчать, потому как они уже были под следствием, сидели и знают, что к чему. Полная чушь!!! Как раз у ранее судимых и развязываются языки быстрее всего!). Многие из тех, кто считает, что молчит, на самомто деле своим «молчанием» говорит значительно больше, чем некоторые, оформившие явку с повинной прямо в дверях райотдела. Однажды сокамерник дал мне почитать свое уголовное дело, переснятое на ксероксе. Умный, казалось бы, парень, но на очной ставке он так отказывался от вины, что лучше бы он её сразу признал — толку было бы больше.
Я както задумался — а почему же на воле многие друзья умеют хранить тайны, и на них можно как будто бы положиться? А потом вдруг понял — они молчат только лишь потому, что никто их об этом не спрашивает, а вовсе не оттого, что рот на замке. Как только им заломают за спину руки и начнут задавать вопросы с пристрастием — быстренько во всем сознаются и подписывают, не читая, любые бумаги. Затем, в преддверии суда, начинают стонать: «Я не виноват! Меня заставили! Помоги! Я от всего откажусь!». Ясное дело: «не хотел», но зачем топить, лгать и подписывать то, что на голову не налазит? Молчат подельнички…
Человеческая речь является материальным воплощением его мыслительной деятельности. Нередко то, как человек говорит, играет решающую роль в том, какое именно место он займет (или занимает) в обществе.
В подавляющем большинстве заключенные — это достаточно примитивные существа, однако если сравнивать их речь с речью работников правоохранительных органов, то сравнение будет явно не в пользу последних. Матперемат, умноженный на чисто мусорское произношение знакомых, казалось бы, слов. От заключенных такого никогда не услышишь. Более того, чем серьезнее человек — тем культурнее его речь и тем более тщательно он выверяет каждое слово. Вежливость и корректность в поведении удлиняют жизнь, а грубость наоборот — сокращает.
Одно время со мной в камере сидел семидесятидвухлетний дедушка Боря, милейший, смею заметить, старичок. Перед тем, как переехать в тюрьму, он жил на седьмом этаже шестнадцатиэтажного панельного дома. Сосед дедули — здоровый, ранее судимый за хулиганство бугай — на девятом. Периодически они встречались возле дома и в лифте.
Борин сосед в школе учился скверно, вырос в неблагополучной семье, о вежливости и культуре общения понятия не имел, поэтому и заходил в лифт всегда первым, грубо расталкивая локтями других пассажиров. В конце концов, такое хамство по отношению к окружающим дедушке Боре основательно поднадоело, и он, достав из хозяйственной сумки армейский штык времен Первой мировой войны, без лишних слов посадил на него соседа. Тот упал на пол лифта и вовсе не от удивления там остался лежать. Дедуля неторопливо вытащил штык, вытер его об кожаную куртку лежащего у ног парня и вышел, как всегда, на седьмом этаже.
Крови было настолько много, что медики не могли поверить, как после такого удара можно было выжить, но некультурный сосед выкарабкался и, очнувшись в реанимации, дал показания. Так дедушка Боря, доселе остававшийся вне подозрений, оказался в тюрьме. Единственное, о чем он жалел, так это о том, что сосед всётаки выжил: «Всю жизнь страдаю от незаконченных дел. После первой отсидки теща мне все уши прожужжала: „Боренька, если ты ещё раз сядешь, то исключительно по халатности“. И на тебе — как в воду глядела, царство ей небесное!».
Ранее дедушка Боря сидел на Лукьяновке лет сорок назад и вышел на свободу во времена Лаврентия Берии:
— Вот это действительно была амнистия так амнистия! Несколько часов тюрьма пустовала!
Дедуля мечтательно закатывал глаза, предаваясь воспоминаниям о золотых пятидесятых. К слову, Боря не отличался слабым здоровьем, да и внешне был ничего — под метр девяносто. Несмотря на более чем пролетарское происхождение и далеко не простую жизнь, он никогда не матерился и думал, прежде чем говорил.
Речь — не просто визитная карточка человека. За каждое слово принято в жизни платить. Сколько проблем зачастую возникает изза обрывка фразы или изза неверно истолкованных слов! Примеров сколько угодно. Крайне глупо использовать в разговоре нецензурную речь, а посылать когото на три буквы — непростительная глупость, и словом «Извини» здесь не отделаешься. Да и вообще — думай, прежде чем чтото сказать. Мало ли кого по ночам мучают нераскрытые эпизоды? Тебето до этого что? У тебя своя беда, и дай Бог тебе с ней разобраться.
Глава 5. Коечто из тюремного быта
«Моется тот, кому лень чесаться»
(мнение)
Немецкий летчик Руст, скандально известный перелетом через границу и приземлением на Красной площади, както сказал в интервью: «Я всё понимаю, но почему меня четыре года в туалете держали?».
Точнее не скажешь. Тюремные камеры, действительно, если на чтото и похожи, то на общественный туалет, где ночуют бездомные. Та же грязь, та же невообразимая антисанитария, въевшаяся настолько глубоко, что стала неотъемлемой частью тюремного быта.
Собственно говоря, нам ещё повезло. В пятидесятых арестантов под конвоем выводили оправиться два раза в день — по полчаса утром и вечером. Бегом, под ударами конвоиров, под лай овчарок. Позже, гдето в семидесятых, появились выносные параши. Затем канализацию провели во все камеры.
Когда оглядываешься на тюремную жизнь, то видишь в прошлом отравленную пустоту, спрессованную в закоулках памяти в несколько ярких мгновений. Это как смерть наяву, где глубоко внутри тлеет и вспыхивает время от времени пламя. Интересно, как там на воле? Наверняка всё бурлит, и каждое мгновение наполнено движением, а значит, жизнью.