Глава 2

   В свете всегда было модно жаловаться на скуку, но в этом году завсегдатаи вечеринок довели это искусство до совершенства. В наши дни невозможно сделать и шага на очередном светском приеме, чтобы не услышать фразы типа «ужасная тоска» или «безумная скука». Как стало известно автору этих строк, Крессида Тумбли недавно заявила, что она может скончаться от скуки, если ей придется посетить еще один музыкальный вечер.
   (В этом автор готов согласиться с леди Тумбли: хотя нынешние дебютантки довольно милы, ни одна из них не блещет талантами.)
   Если от этой эпидемии и есть лекарство, то это, несомненно, торжество, которое состоится в воскресенье в Бриджертон-Хаусе. Помимо членов семьи, приглашены сотни их близких друзей и знакомых, чтобы отметить день рождения виконтессы.
   Поскольку упоминать возраст леди – дурной тон, автор не станет сообщать, сколько лет исполнится имениннице.
   Но будьте уверены, автору это известно!

«Светские новости от леди Уистлдаун», 9 апреля 1824 года

   Хотя ярлык «старая дева» носит пренебрежительный оттенок, Пенелопа довольно быстро поняла, что статуе незамужней имеет свои преимущества.
   Во-первых, никто всерьез не ожидает, что старая дева станет танцевать на балах, а это значило, что Пенелопе больше не придется топтаться на краю бального зала, оглядываясь по сторонам с таким видом, словно ей вовсе не хочется танцевать. Теперь она могла сидеть в сторонке с другими старыми девами и компаньонками. Конечно, ей по-прежнему хотелось танцевать – вообще-то она любила танцевать и делала это совсем неплохо, хотя никто не удосужился этого заметить, – но было намного легче изображать равнодушие, находясь вдали от танцующих пар.
   Во-вторых, резко сократилось время, которое приходилось тратить на скучные разговоры. Миссис Федерингтон, окончательно отказавшись от надежды выдать Пенелопу замуж, перестала подсовывать ее в качестве собеседницы каждому третьесортному холостяку. Порция никогда по-настоящему не рассчитывала, что Пенелопа способна привлечь холостяка первого или второго сорта – что, возможно, соответствовало истине, – но большинство третьесортных холостяков считались таковыми не без причины, и причина эта, увы, заключалась в их личных качествах или в отсутствии таковых. Что в сочетании с робостью Пенелопы не способствовало увлекательным беседам.
   И наконец, она снова могла есть то, что любила. Считалось, что девицы, занятые охотой на мужей, должны играть, роль утонченных созданий и есть мало, как птички. Учитывая качество еды, подаваемой на светских приемах, это было для Пенелопы настоящим мучением. «Вот оно, – злорадно думала она, вонзая зубы в восхитительный эклер, – главное преимущество старой девы».
   – Святые небеса! – простонала Пенелопа, радуясь, что она за столиком одна и ее никто не видит. Если бы грех мог принять конкретную форму, это наверняка было бы пирожное.
   – Вкусно?
   Пенелопа подавилась эклером и закашлялась.
   – Колин, – выдохнула она.
   – Пенелопа, – тепло улыбнулся он. – Приятно видеть тебя снова.
   – Взаимно.
   Колин пару раз качнулся на каблуках, глядя на нее.
   – Хорошо выглядишь.
   – Ты тоже, – отозвалась Пенелопа, пытаясь сообразить, куда бы сунуть недоеденный эклер, но не нашла подходящего места и опустила руку с эклером вниз.
   – Симпатичное платье, – сказал Колин, указав на ее платье из зеленого шелка.
   Пенелопа смущенно улыбнулась:
   – По крайней мере, не желтое.
   – Точно. – Он ухмыльнулся, и лед был сломан. Все-таки странно. Казалось бы, она должна чувствовать себя скованно в присутствии любимого мужчины, но в Колине было нечто такое, что настраивало всех на непринужденный лад.
   Впрочем, Пенелопе не раз приходило в голову, что она полюбила Колина еще и потому, что рядом с ним она чувствовала себя в ладу с собой.
   – Элоиза сказала, что ты прекрасно провел время на Кипре.
   Колин усмехнулся:
   – Я не мог устоять от соблазна посетить место рождения Афродиты.
   Пенелопа невольно улыбнулась, заразившись его хорошим настроением, хотя ей меньше всего хотелось говорить о богине любви.
   – Там действительно так солнечно, как говорят? – поинтересовалась она. – Впрочем, можешь не отвечать. Я вижу это по твоему лицу.
   – Похоже, я немного загорел, – кивнул он. – Матушка чуть не упала в обморок при виде меня.
   – Наверное, от восторга, – произнесла Пенелопа с нажимом. – Она ужасно скучала, когда ты уехал.
   Колин склонился ближе.
   – Послушай, Пенелопа, ты же не собираешься пилить меня? Мне вполне достаточно упреков мамы, Энтони, Элоизы и Дафны, чтобы безвременно скончаться под грузом вины.
   – А что же Бенедикт? – не удержалась Пенелопа.
   Он метнул в нее хитрый взгляд.
   – Его нет в городе.
   – Что ж, это объясняет его молчание.
   Колин скрестил руки на груди и уставился на нее сузившимися глазами.
   – Ты всегда была такой дерзкой?
   – Я это тщательно скрывала, – скромно отозвалась Пенелопа.
   – Теперь понятно, – сухо заметил он, – почему ты так сдружилась с моей сестрой.
   – Это следует понимать как комплимент?
   – Я бы не посмел сказать что-нибудь другое, не рискуя своим здоровьем.
   Пенелопа лихорадочно размышляла, пытаясь придумать остроумный ответ, когда услышала какой-то звук, похожий на шлепок. Опустив глаза, она увидела на чистейшем деревянном полу желтоватый сгусток крема, вывалившийся из ее недоеденного эклера. Вскинув взгляд, она встретилась с зелеными глазами Колина. В них плясали смешинки, хотя он пытался сохранить серьезное выражение.
   – Какой позор! – сказала Пенелопа, решив, что единственный способ не умереть от стыда – это признать очевидное.
   – Думаю, – сказал Колин, выгнув бровь с самым бесшабашным видом, – нам лучше сбежать отсюда, пока никто ничего не заметил.
   Пенелопа бросила растерянный взгляд на выпотрошенный эклер, который она все еще держала в руке. Колин разрешил ее сомнения, кивнув в сторону растения в горшке, стоявшего неподалеку.
   – О нет! – выдохнула она, округлив глаза.
   Колин склонился к ее уху:
   – Смелее.
   Взгляд Пенелопы метнулся от эклера к растению, прежде чем вернуться к лицу Колина.
   – Я не могу, – прошептала она.
   – Из всех шалостей это самая невинная, – заметил он.
   В его глазах светился вызов, и хотя Пенелопа не имела склонности к детским выходкам такого сорта, трудно было устоять перед полуулыбкой Колина.
   – Ладно, – сказала она, шагнув вперед, и опустила эклер в горшок с растением. Затем, воровато оглядевшись, чтобы убедиться, что никто за ней не наблюдает, повернула горшок так, чтобы листья прикрыли свидетельство ее преступления.
   – Не думал, что ты решишься, – усмехнулся Колин.
   – Ты же сам сказал, что это невинная шалость.
   – Да, но это любимая пальма моей матери.
   – Колин! – Пенелопа потянулась к горшку с явным намерением извлечь злосчастный эклер. – Как ты мог позволить мне… Хотя постой. – Она выпрямилась, прищурив глаза. – Это же не пальма.
   – Разве? – поинтересовался он с самым невинным видом.
   – Это апельсиновое дерево.
   Колин вскинул брови:
   – Неужели?
   Пенелопа сердито нахмурилась. По крайней мере, попыталась. На Колина Бриджертона было трудно сердиться. Даже его мать однажды посетовала, что сделать ему выговор практически невозможно.
   Он покаянно улыбался, говорил что-нибудь забавное, и вся злость пропадала.
   – Ты пытаешься внушить мне чувство вины, – сказала Пенелопа.
   – Каждый может спутать пальму с апельсиновым деревом.
   Она едва удержалась, чтобы не закатить глаза.
   – Нуда, если не обращать внимания на апельсины.
   Он задумчиво пожевал нижнюю губу.
   – Хм, апельсины на пальме – это, пожалуй, чересчур.
   – Тебе не говорили, что ты ужасный лжец?
   Колин выпрямился, одернул жилет и вскинул подбородок.
   – Вообще-то я отличный лжец. Но в чем мне действительно нет равных, так это в умении принимать покаянный вид, будучи пойманным.
   Ну что можно сказать в ответ на подобное признание? Тем более что никто не мог выглядеть более милым, чем Колин Бриджертон, стоявший перед ней со сцепленными за спиной руками, уставившись в потолок и сложив губы в трубочку в невинном посвистывании.
   – Тебя в детстве когда-нибудь наказывали? – поинтересовалась Пенелопа, резко сменив тему.
   Колин выпрямился, изобразив подчеркнутое внимание.
   – Прошу прощения?
   – Тебя наказывали, когда ты был маленьким? – повторила она. – Тебя вообще когда-нибудь наказывали?
   С минуту Колин молча смотрел на нее, гадая, понимает ли она, о чем спрашивает. Наверное, нет.
   – Э-э… – сказал он, не зная, что еще сказать.
   Пенелопа испустила снисходительный вздох.
   – Видимо, нет.
   Будь он менее терпимым или будь рядом с ним кто-нибудь другой, а не Пенелопа Федерингтон – в которой, как он знал, не было ни крупицы злобы, – Колин мог бы обидеться. Но, будучи на редкость покладистым парнем и учитывая, что Пенелопа Федерингтон была верной подругой его сестры бог знает сколько лет, Колин, вместо того чтобы осадить ее ледяным взглядом (который, впрочем, ему никогда не удавался), улыбнулся и спросил:
   – И что с того?
   – Не подумай, что я критикую твоих родителей, – сказала она с выражением, одновременно простодушным и лукавым. – Или хочу сказать, что тебя избаловали в детстве.
   Он учтиво поклонился.
   – Просто, – она подалась к нему, словно собиралась открыть большой секрет, – я думаю, что при желании ты мог бы выйти сухим из воды, даже совершив убийство.
   Колин закашлялся – не потому что запершило в горле, скорее от изумления. Пенелопа не переставала поражать его. Она была такой забавной. Нет… удивительной. Так будет вернее. Немногие знали ее по-настоящему. Слишком застенчивая, чтобы поддерживать светскую беседу, она могла провести целый вечер на публике, отделываясь односложными репликами.
   Но, находясь в обществе людей, с которыми она чувствовала себя непринужденно – а Колин полагал, что принадлежит к их числу, – она демонстрировала тонкий юмор, доброжелательное лукавство и проницательный ум.
   Его не удивляло, что Пенелопа не привлекала серьезных искателей руки. Она не была красавицей, хотя при ближайшем рассмотрении оказалась более привлекательной, чем виделось ему прежде. В сиянии свечей ее темно-русые волосы отсвечивали красноватыми бликами. У нее были безупречная кожа и великолепный цвет лица – «персик со сливками», для достижения чего дамы щедро мазали свои лица кремами с содержанием мышьяка.
   Однако привлекательность Пенелопы была не из тех, что бросаются в глаза. Да и застенчивость, делавшая ее порой косноязычной, не способствовала успеху в обществе.
   О чем оставалось только сожалеть. Пенелопа могла бы стать для кого-нибудь хорошей женой.
   – Так ты считаешь, – протянул Колин после небольшой паузы, – что мне следовало бы податься в преступники?
   – Вовсе нет, – отозвалась она с лукавой улыбкой. – Просто ты способен убедить кого угодно в чем угодно. – И, внезапно посерьезнев, добавила: – Я завидую этому.
   Колин удивил самого себя, протянув ей руку и предложив:
   – Пенелопа Федерингтон, почему бы тебе не потанцевать со мной?
   Впрочем, Пенелопа тоже удивила его, рассмеявшись в ответ:
   – Очень мило с твоей стороны пригласить меня, но ты больше не обязан танцевать со мной.
   Почему-то Колин почувствовал себя задетым.
   – Что, к дьяволу, это значит?
   Она пожала плечами.
   – Я теперь официально причислена к старым девам. Так что больше незачем танцевать со мной только для того, чтобы я, не чувствовала себя покинутой.
   – Я вовсе не потому танцевал с тобой, – запротестовал Колин, хотя знал, что она точно угадала причину. Собственно, в половине случаев он вспоминал о том, что нужно пригласить Пенелопу, только получив от матери толчок в спину.
   Она одарила его жалостливым взглядом, вызвав у него вспышку раздражения. Он никак не ожидал, что его станет жалеть Пенелопа Федерингтон.
   – Если ты думаешь, – произнес он, горделиво выпрямившись, – что я позволю тебе уклониться от танца со мной, ты жестоко заблуждаешься.
   – Ты не обязан танцевать со мной только для того, чтобы доказать, будто тебе этого хочется, – сказала она.
   – Но мне этого действительно хочется, – чуть ли не прорычал Колин.
   – Ну хорошо, – сказала она после до смешного длинной паузы. – Боюсь, с моей стороны было бы неучтиво отказаться.
   – Неучтиво сомневаться в моих намерениях, – сказал он, взяв ее за руку, – но я готов простить тебя, если ты простишь саму себя.
   Пенелопа споткнулась, вызвав у него улыбку.
   – Постараюсь, – процедила она.
   – Отлично. – Колин вкрадчиво улыбнулся. – Мне было бы невыносимо думать, что ты терзаешься чувством вины.
   Зазвучала музыка, Пенелопа взяла его руку и присела, выполняя первую фигуру менуэта. Разговаривать во время танца было затруднительно, что дало ей возможность перевести дыхание и собраться с мыслями.
   Пожалуй, она была слишком резка с Колином. Не стоило препираться, когда он пригласил ее танцевать, ведь, сказать по правде, все танцы с Колином принадлежат к числу ее самых дорогих воспоминаний. Разве так уж важно, чем он руководствовался, приглашая ее – чувством долга или жалостью? Было бы гораздо хуже, если бы он не делал этого вообще.
   Пенелопа скорчила гримасу. Наверное, ей следует извиниться.
   – Что-нибудь не так с тем эклером? – поинтересовался Колин, когда они в очередной раз сошлись в танце.
   Прошло не менее десяти секунд, прежде чем они снова сблизились и Пенелопа смогла спросить:
   – В каком смысле?
   – У тебя такой вид, словно ты проглотила что-то несвежее, – громко сообщил Колин, которому явно надоело ждать, когда танец позволит им перекинуться словами.
   Несколько человек оглянулись и украдкой отступили в сторону, словно опасались, что Пенелопу стошнит прямо на пол бального зала.
   – Неужели так необходимо вопить об этом на весь свет? – прошептала Пенелопа.
   – Знаешь, – задумчиво сказал Колин, согнувшись в изысканном поклоне, когда музыка отзвучала, – это самый громкий шепот, который мне приходилось слышать.
   Он был невыносим, но Пенелопа не стала говорить этого вслух, не желая походить на персонажа из плохого романа. Не далее как позавчера она читала книгу, где героиня произносила эту фразу на каждой странице.
   – Спасибо за танец, – сказала Пенелопа, когда они выбрались из толпы. Ей хотелось добавить: «Можешь сказать своей матери, что ты выполнил свои обязательства», но она вовремя спохватилась. Колин не заслужил подобного обращения. Не его вина, что мужчины танцуют с ней только под нажимом своих матерей. Колин по крайней мере всегда смеялся и шутил, выполняя свой долг, чего нельзя было сказать об остальных представителях сильного пола.
   Колин учтиво кивнул и поблагодарил ее в свою очередь. Однако прежде чем успели расстаться, они услышали оглушительный женский голос:
   – Мистер Бриджертон!
   Они оба замерли, узнав голос. Этот голос узнал бы каждый.
   – Боже спаси и сохрани, – простонал Колин. Оглянувшись через плечо, Пенелопа увидела леди Данбери, которая проталкивалась сквозь толпу людей, пришедших на этот прием по случаю дня рождения миссис Бриджертон. При этом леди Данбери недовольно морщилась, когда ее неизменная трость опускалась на ногу какой-нибудь юной особы, имевшей несчастье оказаться у нее на пути.
   – Может, она имеет в виду другого мистера Бриджертона? – предположила Пенелопа. – В конце концов, вас столько, что не трудно и ошибиться…
   – Даю тебе десять фунтов, только не оставляй меня одного, – выпалил Колин.
   Пенелопа возмущенно ахнула:
   – Что за глупости…
   – Двадцать.
   – По рукам! – с улыбкой согласилась Пенелопа не потому, что нуждалась в деньгах, просто было удивительно приятно получить их от Колина. – Леди Данбери! – воскликнула она, поспешив навстречу пожилой даме. – Как я рада вас видеть!
   – Никто не рад меня видеть, – отрезала та, – кроме, может быть, моего племянника, да и то я часто сомневаюсь в этом. Но все равно спасибо.
   Колин не произнес ни слова, однако леди Данбери повернулась к нему, задев его ногу своей тростью.
   – Я одобряю ваш выбор партнерши для танцев, – заявила она. – Мне эта малышка всегда нравилась. У нее больше мозгов, чем у всей ее семейки, вместе взятой.
   Пенелопа открыла рот, чтобы защитить хотя бы свою младшую сестру, но леди Данбери опередила ее, гаркнув:
   – Ха! – И после секундной паузы добавила: – Как я погляжу, вам нечего возразить.
   – Всегда рад видеть вас, леди Данбери, – сказал Колин, одарив ее улыбкой, которую он обычно адресовал оперным певичкам.
   – Бойкий парнишка, – заметила леди Данбери, обращаясь к Пенелопе. – Вам следует присматривать за ним.
   – Вряд ли мне представится такая возможность, – сказала Пенелопа, – потому что его почти не бывает в стране.
   – Видите! – гаркнула леди Данбери. – Я же говорила, что она смышленая девчушка.
   – И опять, – галантно отозвался Колин, – мне нечего возразить.
   Старая дама одобрительно улыбнулась:
   – Похоже, что и вы с годами поумнели, Бриджертон.
   – Существует мнение, что я обладал проблесками ума и в юности.
   – Хм. Проблесками? Возможно.
   Колин бросил ироничный взгляд на Пенелопу, которая с трудом сдерживала смех.
   – Мы, женщины, должны поддерживать друг друга, – изрекла леди Данбери, ни к кому конкретно не обращаясь, – потому что ни от кого другого этого не дождешься.
   Колин решил, что с него достаточно.
   – Кажется, я вижу мою матушку.
   – Не пытайтесь сбежать, – заявила леди Данбери, – все равно не получится. К тому же я точно знаю, что вы не можете видеть свою мать. Она занимается какой-то безголовой девицей, умудрившейся оторвать подол платья. – Леди Данбери повернулась к Пенелопе, у которой от усилий сдержать смех на глазах выступили слезы: – Сколько он вам заплатил, чтобы вы не оставляли его наедине со мной?
   Пенелопа прыснула.
   – Прошу прощения, – ахнула она, в ужасе зажав рот ладонью.
   – Ничего, ничего, не стесняйся, – буркнул Колин. – Ты мне очень помогла.
   – Можешь не давать мне двадцать фунтов, – сказала она.
   – Я и не собирался.
   – Только двадцать? – осведомилась леди Данбери. – Хм. Я полагала, что стою не меньше двадцати пяти.
   Колин пожал плечами.
   – Я всего лишь третий сын. И постоянно нуждаюсь в деньгах.
   – Ха! У вас в карманах больше звонкой монеты, чем у нескольких графов, вместе взятых, – заявила леди Данбери. – Ну, может, не графов, – добавила она после некоторого раздумья, – но нескольких виконтов или баронов – это уж точно.
   Колин вкрадчиво улыбнулся:
   – Я всегда полагал, что считать деньги в чужом кармане – дурной тон.
   Леди Данбери пренебрежительно хмыкнула:
   – Возможно, но в моем возрасте человек может делать почти все, что пожелает.
   – Интересно, – задумчиво произнесла Пенелопа, – а чего нельзя делать в вашем возрасте?
   Леди Данбери повернулась к ней:
   – Прошу прощения?
   – Вы сказали, что можете делать почти все, что пожелаете.
   Леди Данбери недоверчиво уставилась на нее, затем ее губы дрогнули в улыбке. Колин обнаружил, что тоже улыбается.
   – Определенно она мне нравится, – сказала леди Данбери, ткнув пальцем в Пенелопу, словно та была статуэткой, выставленной на продажу. – Я вам говорила, что она мне нравится?
   – Неоднократно, – отозвался Колин.
   Леди Данбери повернулась к Пенелопе и заявила с самым серьезным видом:
   – Думаю, мне не сошло бы с рук убийство, но это, пожалуй, все.
   Пенелопа и Колин дружно расхохотались.
   – Эй, – сказала леди Данбери, – что это вас так развеселило?
   – Ничего, – выдохнула сквозь смех Пенелопа.
   Колин был не способен даже на это.
   – Что значит – ничего? – упорствовала леди Данбери. – Я не отстану от вас, пока вы не объясните мне, в чем дело. Все равно выйдет по-моему, можете мне поверить.
   Пенелопа утерла слезы, выступившие на глазах.
   – Я только что сказала ему, – она качнула головой в сторону Колина, – что он способен выйти сухим из воды, даже совершив убийство.
   – Вот как? – задумчиво протянула леди Данбери, постукивая тростью по полу, как кто-нибудь другой почесывал бы подбородок, размышляя над сложной проблемой. – А знаете, возможно, вы правы. В Лондоне еще не было более обаятельного мужчины.
   Колин выгнул бровь.
   – Почему-то я не уверен, что мне сделали комплимент, леди Данбери.
   – Конечно, комплимент, дурья вы башка.
   Колин подмигнул Пенелопе.
   – А вот это точно комплимент.
   Леди Данбери широко улыбнулась.
   – Я ответственно заявляю, – провозгласила она, – что мне еще ни разу не было так весело в этом сезоне.
   – Рад услужить, – сказал Колин с галантным поклоном.
   – Это был на редкость скучный год, вы не находите? – обратилась леди Данбери к Пенелопе.
   Та кивнула.
   – В прошлом году тоже было скучновато.
   – Но не так, как в этом, – настаивала леди Данбери.
   – Только не спрашивайте меня, – поспешно сказал Колин. – Меня не было в стране.
   – Хм. Уж не хотите ли вы сказать, что ваше отсутствие явилось причиной нашей скуки?
   – Я даже не мог бы мечтать об этом, – заверил ее Колин с обезоруживающей улыбкой. – Но если подобная мысль пришла вам в голову, очевидно, в ней есть некоторый смысл.
   – Хм. Какова бы ни была причина, я умирала со скуки. Колин взглянул на Пенелопу, которая подозрительно притихла, видимо, сдерживая смех.
   – Хейвуд! – воскликнула вдруг леди Данбери, поманив к себе проходившего мимо джентльмена средних лет. – Вы согласны со мной?
   На лице лорда Хейвуда мелькнуло паническое выражение, но, сообразив, что сбежать не удастся, он подошел ближе.
   – Я взял себе за правило всегда соглашаться с вами.
   Леди Данбери повернулась к Пенелопе и поинтересовалась:
   – Это плод моего воображения, или мужчины действительно поумнели?
   В ответ Пенелопа только уклончиво пожала плечами, и Колин решил, что она и в самом деле мудрая девушка.
   Хейвуд, часто моргая голубыми глазками, утопавшими в мясистых щеках, спросил:
   – А с чем, собственно, я согласился на этот раз?
   – С тем, что этот сезон ужасно скучный, – любезно подсказала Пенелопа.
   – О, мисс Федерингтон, – оживился Хейвуд, – извините, я вас не заметил.
   Украдкой взглянув на Пенелопу, Колин увидел, что по ее губам скользнула удрученная улыбка.
   – Странно, учитывая, что я совсем рядом, – пробормотала она.
   – Действительно, – радостно согласился Хейвуд. – А что касается сезона, то вы совершенно правы. Чудовищно скучный сезон.
   – Кажется, кто-то сказал, что сезон скучный?
   Взглянув вправо, Колин увидел джентльмена и двух дам, которые присоединились к ним, живо выражая свое согласие.
   – Такая скука, – заявила одна из дам. – Просто ужасающая.
   – Мне еще не приходилось бывать на более нудных вечеринках, – драматически вздохнула другая.
   – Я сообщу об этом матушке, – произнес Колин натянутым тоном. Он славился своим покладистым характером, но бывают оскорбления, которые нельзя спускать.
   – О, не этот прием, – поспешила добавить женщина. – Этот бал – единственное светлое пятно в череде унылых сборищ. Я как раз хотела сказать…
   – Лучше помолчите, – оборвала ее леди Данбери, – пока опять что-нибудь не ляпнули.
   Женщина тут же замолчала.
   – Все-таки странно, – задумчиво произнесла Пенелопа.
   – О, мисс Федерингтон! – воскликнула дама, которая только что говорила об унылых сборищах. – Я вас не заметила.
   – Что странно? – поинтересовался Колин, не дожидаясь, пока каждый сообщит Пенелопе, что не заметил ее скромного присутствия.
   Она наградила его быстрой благодарной улыбкой.
   – Странно, что высший свет не находит других развлечений, кроме как сетовать на отсутствие развлечений, – сказала Пенелопа.
   – Прошу прощения? – озадаченно нахмурился Хейвуд. Пенелопа пожала плечами.
   – Просто мне кажется, что многие из вас неплохо проводят время, разглагольствуя о том, как им скучно.
   Ее реплика была встречена молчанием. Лорд Хейвуд продолжал в замешательстве взирать на нее, а одной из дам, видимо, попала соринка в глаз, потому что она странно таращила глаза.
   Колин не мог не улыбнуться. Кто бы мог подумать, что утверждение Пенелопы окажется таким сложным для понимания.
   – Единственное, что заслуживает интереса, – это заметки леди Уистлдаун, – изрекла вторая дама, очевидно, решив пропустить мимо ушей вмешательство Пенелопы.
   Джентльмен, стоявший рядом с ней, поспешил выразить согласие.
   И тут леди Данбери начала улыбаться.
   Колин встревожился, перехватив ее взгляд. В нем было нечто пугающее.
   – У меня есть идея, – сказала она.
   Кто-то ахнул, кто-то – более слабонервный – застонал.
   – Великолепная идея.
   – Как и все ваши идеи, – галантно заметил Колин.
   Леди Данбери небрежно отмахнулась от него.
   – Сколько, по-вашему, бывает в жизни великих тайн?
   Никто не ответил, и Колин предположил:
   – Сорок две?
   Леди Данбери даже не удостоила его взглядом.
   – Так вот. Говорю вам здесь и сейчас…
   Все подались ближе, заинтригованные столь драматическим вступлением. Даже Колин.
   – Вы все будете моими свидетелями…