— Вообще-то я человек застенчивый, — говорила почтенная матрона, — и никогда нe подошла бы к вам, но ваш отец, ваш милый папа был моим добрым другом. Он…
   Саймон почувствовал, что цепенеет.
   — …такой превосходный человек, — лился ее голос, — умевший поддерживать честь и достоинство своего титула. Представляю, каким он был отцом.
   — Я не знаю каким, — произнес Саймон ледяным тоном.
   — Что?.. О! — Дама вынуждена была откашляться, прежде чем заговорить вновь. — Понимаю… да… конечно… во всех семьях бывает…
   Она говорила, Саймон продолжал хранить молчание. Почему Энтони, черт его подери, не приходит на помощь? Его друг более опытен в светских забавах и мог бы что-то сделать, чтобы Саймон не чувствовал себя призовым жеребцом перед всеми этими женщинами, чтобы ему не приходилось выслушивать слова о том, каким прекрасным отцом был старый герцог…
   Все это просто непереносимо! Для этого он рвался сюда из-за границы?
   — Ваша светлость, вы не слушаете меня… Кого вы ищете там?
   Саймон сделал над собой усилие, перевел взгляд на говорившую. Нужно быть более терпимым, хотя бы вежливым с ней. Она ведь ни в чем не виновата перед ним и, восхваляя отца, хотела лишь сделать ему приятное.
   — …не могу забыть, — говорила она, — как семь лет назад… когда вы еще были графом Клайвдоном, нас представили друг другу.
   — Да-да, конечно, — проговорил Саймон, тщетно пытаясь привлечь внимание своего приятеля.
   — А вот и мои дочери, — сказала дама, делая знак трем девицам подойти ближе.
   Две из них — Саймон не мог этого не заметить — были прехорошенькие, третья вообще почти ребенок, в нелепом оранжевом платье, и было заметно, что она не получала ровно никакого удовольствия от званого вечера.
   — Правда, они прелестны? — не унималась их мать. — Я горжусь ими. И какие покладистые характеры, вы просто не поверите.
   Саймон не мог не вспомнить: примерно так говорил ему однажды человек, у которого он покупал породистых щенков.
   Девушки присели в реверансе, при этом ни одна из них не подняла на него глаз.
   — Ваша светлость, позвольте представить вам… Это Пруденс… Филиппа… Пенелопа… А еще одна дочь осталась дома. Ей всего десять лет.
   Так, он уже знаком почти со всем семейством, что дальше?.. Но спокойствие, спокойствие, Саймон. Светская жизнь требует жертв. И скажи наконец хоть что-нибудь — молчать здесь не принято.
   — А вы… — сказал он. — Вы…
   — Ох, прошу прощения! Конечно, вы могли забыть… Я — миссис Фезерингтон. Мой супруг скончался три года назад. Он был лучшим другом… преданным другом вашего отца… Ах, да…
   Она замолчала, вспомнив холодную реакцию собеседника на упоминание об отце.
   Саймон коротко кивнул:
   — Очень приятно, миссис Фезерингтон.
   — Моя Пруденс, — переменила она тему, — прекрасно играет на фортепьяно. Это признают все.
   Саймон уловил выражение ужаса на красивом лице девушки и дал себе слово никогда в жизни не просить ее сесть за этот музыкальный инструмент.
   — А Филиппа так хорошо рисует акварели!
   Еще одно приятное личико залилось румянцем.
   — А Пенелопа? — словно дьявол подтолкнул Саймона задать вопрос.
   Миссис Фезерингтон бросила испуганный взгляд на младшую дочь — милую толстушку с маловыразительным лицом и добрыми глазами.
   — Пенелопа? — повторила мать в некотором смятении. — Она… э-э… хорошая девочка.
   У бедной хорошей девочки был такой вид, словно она готова нырнуть под ковер или провалиться сквозь землю. Саймон решил, что если ему придется сегодня танцевать, он пригласит именно ее.
   И тут — есть все же Бог на небе — раздался повелительный голос, который мог принадлежать только леди Данбери:
   — Миссис Фезерингтон, вы не очень докучаете нашему молодому герцогу?
   Саймона подмывало подтвердить предположение, но смятенное лицо Пенелопы остановило его.
   — Разумеется, нет, — сказал он.
   — Лжец, — определила хозяйка, высоко подняв брови, и повернулась спиной к своей гостье.
   Миссис Фезерингтон позеленела, но не произнесла ни слова. Леди Данбери тоже больше ничего не сказала. После недолгого молчания гостья пробормотала что-то насчет того, что должна повидать кузину, и удалилась со всем своим выводком.
   Саймон почувствовал значительное облегчение, но в то же время ему было неловко за поведение хозяйки, что он и осмелился высказать ей:
   — Не очень-то хорошо вы с ней обошлись.
   — Ба, у миссис Фезерингтон голова набита птичьими перьями [2]. И у дочерей тоже, кроме младшей. Я их всех знаю чуть не с рождения.
   Саймон с давних лет позволял себе (вернее, леди Данбери позволяла ему) разговаривать с ней как с другом-ровесником и потому сказал:
   — Вы, как и прежде, нетерпимы ко многим людям?
   — Да, дружок. И нахожу в этом удовольствие для себя и некоторую пользу для них. — Она улыбнулась. — Не для всех, конечно… А ты, кстати, мог бы и сам давно уже подойти к своей старой знакомой.
   — К вам было не пробиться, а меня, как только вошел, сразу атаковали. Я никогда не предполагал, что…
   — Что так трудно быть герцогом, дружок?.. А, вон идет наконец твой приятель, которого я с полным на то правом могу назвать трусом.
   — Вы что-то про меня сказали? — спросил подошедший Энтони.
   — Сказала, что могли бы сами выручить Саймона из цепких рук миссис Фезерингтон.
   — Но я, наоборот, наслаждался его растерянностью, — сказал тот. — Пусть прочувствует, как мы тут все страдаем. Красивые и холостые.
   — Хм…
   С этим междометием, относящимся больше к первому эпитету, нежели ко второму, леди Данбери величественно удалилась.
   — Странноватая дама, — заметил Энтони, глядя ей вслед. — Не удивлюсь, если именно она издает эту дурацкую газету и скрывается под именем Уислдаун.
   — Ты говоришь о листке со сплетнями?
   — Конечно. Пойдем к моим братьям.
   Пока они шли, Энтони поинтересовался:
   — Ну как, я был прав, когда предупреждал об опасности материнской экспансии?
   — Скорее, агрессии, — уточнил Саймон. — Но как ты знаешь, меня всегда раздражало, если ты оказывался прав, а потому не будем больше об этом.
   Энтони рассмеялся:
   — Если и теперь ты не станешь признавать моей правоты, я начну сам натравливать на тебя потенциальных невест.
   — Только попробуй! Вызову на дуэль. Или просто отравлю, и ты умрешь медленной, мучительной смертью.
   Они уже подошли к двум высоким молодым людям с густой гривой волос, весьма похожих друг на друга и на Энтони.
   — Помнишь моих братьев? Это Бенедикт и Колин. Первого ты не можешь не знать еще по Итону. Когда он только поступил туда, то месяца три ходил за нами по пятам, как соглядатай.
   — Ничего подобного, — возразил тот. — Вам просто очень нравилось опекать меня и показывать свое превосходство.
   — А Колина ты скорее всего не знаешь, правда? — продолжал Энтони. — Он был слишком мал, чтобы попадаться нам на дороге. У нас…
   — Приятно познакомиться с вами, Саймон, — прервал тот разговорившегося брата. — Думаю, мы подружимся, хотя бы для того, чтобы вместе защищаться от нападок Энтони.
   — Слышите, как заговорил мой младший? — сказал Энтони. — Подумать только — сегодня прибыл из Парижа и уже совсем распустился.
   — Я тоже недавно вернулся в Англию, — заметил Саймон.
   — В отличие от меня вы повидали много стран, — весело сказал Колин. — Но не знаю, видели ли то, что я успел посетить в Париже всего за пару недель?
   В Колине еще много мальчишеского, подумалось Саймону, как и в его сестре Дафне. Он, верно, чуть старше ее. Кстати, почему ее нигде не видно? Неужели ушла?
   И в это время Бенедикт спросил:
   — А с Дафной вы знакомы? Мать привезла несчастную тоже для показа.
   Пока Саймон раздумывал над ответом, Колин, оглядевшись, воскликнул:
   — Вон она! Смотрите…
   Дафна стояла возле матери и выглядела действительно не слишком счастливой. Так, во всяком случае, показалось Саймону.
   Только сейчас он понял, как точно определил Бенедикт ее положение — она здесь словно модель для «показа», и распорядитель этого действа — ее мать. Но разве про Дафну скажешь, что она похожа на модель? Она такая живая, такая самостоятельная! Однако и ей не вырваться из этого круга: старшая из четырех дочерей в большой семье, и мать поступает, как все матери на свете, тем более принадлежащие к так называемому высшему обществу.
   Ему стало жаль девушку, он сочувствовал ей, но помочь, увы, ничем не мог.
   Бенедикт был другого мнения.
   — Нужно выручать сестренку, — решительно сказал он. — Матушка держит ее, как на привязи, возле этого Макклесфилда уже минут десять.
   — Бедный малый, — пожалел Энтони собрата по несчастью, тоже холостяка, и, заметив удивленный взгляд Саймона, поспешил прибавить:
   — Нет, не думай, я не считаю, что с нашей сестрой кому-то будет скучно, но просто если уж мама прицепится… Слова не даст никому сказать. Нужно спадать и Дафну, и Макклесфилда.
   — Совершенно верно, — подтвердил Колин. — И даже нашу маму… от нее самой.
   Однако Саймон заметил, что при этом никто из братьев не сдвинулся с места ни на дюйм.
   — Что же вы стоите? — спросил он.
   — Энтони самый старший, — ответил Колин. — На худой конец пускай идет Бенедикт…
   — Пойдем все вместе, — решил Энтони, не делая ни одного шага.
   — Да, вместе, — согласились два других брата, оставаясь стоять где стояли.
   — Вы что? — громким шепотом спросил Саймон. — Так боитесь матери?
   — Именно так, мой друг, — сокрушенно признался Энтони. — Это у нас с детства.
   Бенедикт подтвердил его слова кивком, а Колин улыбнулся извиняющейся улыбкой, как бы прося прощения за всех.
   Ну и ну, подумал Саймон с легким презрением, а выглядят такими молодцами — сильными, уверенными в себе. Но вспомнил, что никогда не знал матери (и отца, впрочем, тоже) и что ему трудно, если вообще возможно, судить. И почти оправдал их.
   — Если только посмею вмешаться, — попробовал объяснить Энтони, — мать возьмет и меня в клещи и начнет водить от одной незамужней девицы к другой. Брр… Я такого не вынесу!
   Саймон живо представил себе эту картину и не мог удержаться от смеха, за ним расхохотались все братья.
   — Да, Саймон, — добавил печально Бенедикт, — мы здесь между двух огней: с одного фланга атакуют мамаши с дочерьми, с другого — собственная родительница
   — Но вы, Гастингс! — воскликнул Колин. — Вы вполне могли бы вмешаться и вызволить нашу любимую сестру. Вам почти ничто не угрожает.
   Саймон бросил взгляд на леди Бриджертон, которая в этот момент что-то говорила молодому Макклесфилду, крепко ухватив того за рукав, и решил, что лучше прослывет трусом, чем попытается бороться с этой маленькой, но такой решительной женщиной.
   — Нас не представили друг другу, — пробормотал он, — и будет невежливым с моей стороны, если я вдруг…
   — Ты же герцог, черт тебя возьми! — сказал Энтони. — Многое в твоей власти.
   — Ты почерпнул это из уроков истории? — спросил Саймон.
   — Нет, просто думаю, что мать простит любое нарушение приличий, если ценой этого будет знакомство ее дочери с герцогом.
   — Ну, знаешь, — возмутился Саймон, — я вам тут не жертвенное животное, которое кладут на алтарь вашей матушки.
   — А в Африке вы тоже были? — спросил Колин, чтобы перевести разговор, но Саймон не ответил.
   — Кроме того, когда я видел вашу сестру, она говорила, что и сама может…
   — Вы уже познакомились? — почти одновременно поинтересовались братья. — Когда? Где?
   Саймон с удивлением обнаружил металл в голосах, лица напряглись, и, переведя взгляд с одного брата на другого, он подумал, что при таких ярых защитниках традиций и семейной чести их сестре не страшны все Найджелы, вместе взятые. Но с другой стороны, не распугали бы эти преданные родственнички вообще всех до одного потенциальных женихов.
   Однако надо было что-то отвечать им — они смотрели на него с некоторым подозрением, которое ему не слишком нравилось.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента