Куин Джулия. Невеста герцога

   Поэтому он сидел в своей коляске, припаркованной перед ее домом, по меньшей мере минут десять. Наконец, чувствуя себя последним дураком, он отбыл и, проехав через весь город, остановился возле гостиницы, где его никто не знал, заказал пинту пива и выпил ее, признаться, с удовольствием, наслаждаясь одиночеством. Одиночество сопровождалось покоем и сознанием, что к нему никто не подойдет с вопросом, просьбой или, упаси Боже, комплиментом.
   Томас растянул свою пинту на целый час, наблюдая за окружающими, затем, сообразив, что уже слишком поздно, отправился домой.
   Он зевнул. Его постель была необыкновенно удобной, и он собирался воспользоваться ею с максимальной пользой, возможно, до полудня.
   Когда он отпер дверь своим ключом, в доме было тихо. Слуги давно легли спать, как, очевидно, и его бабушка.
   Слава Богу.
   Томас полагал, что любит ее. Это было чисто теоретическое умозаключение, потому что она определенно ему не нравилась, и никому другому тоже. Наверное, он был обязан ей. В конце концов, она родила сына, который затем женился на женщине, родившей его. Нужно ценить собственное существование, если не что-нибудь другое.
   Но, не считая этого, он не мог придумать ни одной причины, чтобы испытывать к ней привязанность. Августа Элизабет Кандида Дебенхем Кавендиш была, мягко выражаясь, не слишком приятной особой.
   Он слышал от людей, знавших ее много лет назад, что хотя она никогда не была дружелюбной, она не была и слишком недружелюбной. Но это было задолго до его рождения, до того как двое из ее трех сыновей умерли: старший от той же лихорадки, что унесла ее мужа, а средний погиб при кораблекрушении у побережья Ирландии.
   Никто не ожидал, что отец Томаса станет герцогом, имея двух совершенно здоровых старших братьев. Воистину судьба – непостоянная особа.
   Томас зевнул, не потрудившись прикрыть рот рукой, и двинулся через холл по направлению к лестнице. И тут, к своему изумлению, он увидел…
   – Грейс?
   Она издала удивленный возглас и споткнулась о последнюю ступеньку. Он инстинктивно рванулся вперед и поддержал ее, схватив за предплечья.
   – Ваша светлость, – произнесла она невероятно усталым тоном.
   Томас отступил на шаг, с любопытством глядя на нее. Дома они давно освободились от таких условностей, как титулы. Собственно, Грейс была одной из немногих, кто обращался к нему по имени.
   – Какого черта вы еще не легли? – поинтересовался он. – Уже два часа ночи.
   – Вообще-то три, – вздохнула она.
   Секунду Томас молча смотрел на нее, пытаясь вообразить, что такого могла придумать его бабушка, чтобы ее компаньонка оставалась на ногах в такое время ночи. Он даже боялся думать на эту тему – только дьявол знал, что могло прийти ей в голову.
   – Грейс? – мягко произнес он, потому что бедняжка выглядела по-настоящему измученной.
   Она озадаченно моргнула.
   – Извините, что вы сказали?
   – Почему вы разгуливаете по холлу?
   – Ваша бабушка неважно себя чувствует, – отозвалась она с удрученной улыбкой. И добавила: – Вы сегодня поздно.
   – У меня было дело в Стэмфорде, – сообщил Томас деловитым тоном. Он считал Грейс одним из своих немногих друзей, но она была леди до кончиков ногтей, и он никогда бы не стал говорить в ее присутствии о Селесте.
   К тому же он был недоволен собственной нерешительностью. И зачем его понесло в другой конец Стэмфорда – только для того чтобы вернуться назад?
   Грейс прочистила горло.
   – У нас был… волнующий вечер, – сказала она, добавив с явной неохотой: – На нас напали разбойники.
   – Господи! – воскликнул Томас, устремив на нее пристальный взгляд. – С вами все в порядке? И как себя чувствует моя бабушка?
   – Мы не пострадали, – заверила его она, – хотя наш кучер заработал огромную шишку на голове. Я взяла на себя смелость дать ему три дня на выздоровление.
   – Разумеется, – сказал Томас, браня себя. Он не должен был позволять им путешествовать одним. Ему следовало сообразить, что они будут возвращаться ночью. Интересно, а что с Уиллоуби? Хотя маловероятно, что их карета тоже подверглась нападению. Ведь они живут в противоположной стороне. И все же он чувствовал себя виноватым. – Я должен принести вам свои извинения. Мне следовало настоять на том, чтобы вы взяли с собой больше сопровождающих.
   – Глупости, – возразила Грейс. – Это не ваша вина. Кто мог подумать… – Она покачала головой. – Мы не пострадали. Это единственное, что имеет значение.
   – Они что-нибудь похитили? – поинтересовался он, потому что это казалось очевидным вопросом.
   – Не слишком много, – отозвалась Грейс легким тоном, словно пытаясь преуменьшить случившееся. – У меня вообще ничего. Полагаю, сразу видно, что я небогата.
   – Бабушка, наверное, в бешенстве.
   – Она немного расстроена, – признала Грейс.
   Томас чуть не рассмеялся. Он сознавал, что это неприлично и немилосердно, но всегда обожал недосказанность.
   – На ней были ее изумруды, не так ли? – Он покачал головой. – Старая перечница до смешного привязана к этим камням.
   – Вообще-то она сохранила свои изумруды, – ответила Грейс, утомленная настолько, что даже не упрекнула его за то, что он назвал свою бабушку старой перечницей. – Она спрятала их под подушкой сиденья.
   Это произвело на него впечатление.
   – Она спрятала драгоценности?
   – Спрятала я, – уточнила Грейс. – Она сунула их мне, прежде чем они ворвались в карету.
   Томас улыбнулся, восхищаясь ее находчивостью, а затем, после несколько неловкой паузы, заметил:
   – Вы так и не сказали, почему до сих пор не легли. Определенно вы заслужили отдых.
   Она помедлила, издав неопределенный звук и оставив его гадать, что приводит ее в такое смущение.
   – У вашей бабушки возникла странная просьба, – наконец сказала она.
   – Все ее просьбы странные, – заметил он.
   – Нет, эта… – Она испустила вздох отчаяния. – Вряд ли вы захотите помочь мне принести картину из галереи.
   Такого Томас не ожидал.
   – Картину? – переспросил он.
   Она кивнула.
   – Из галереи?
   Она снова кивнула.
   Он попытался угадать… и сдался.
   – Надеюсь, она попросила картину скромных размеров.
   У Грейс был такой вид, словно она сдерживает улыбку.
   – Натюрморт?
   – Нет.
   Милостивый Боже, его бабушка наконец-то сошла с ума. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, он сможет отправить ее в приют для умалишенных. Вряд ли кто-нибудь станет возражать.
   – Она хочет портрет вашего дяди.
   – Моего дяди? Которого?
   – Джона.
   Томас кивнул. Он мог и не спрашивать. Конечно, он никогда не знал своего дядю. Джон Кавендиш преставился за год до его рождения. Но замок Белгрейв долго жил под его тенью. Вдовствующая герцогиня всегда больше всего любила своего среднего сына, и все это знали, особенно остальные сыновья.
   – Он всегда был ее любимцем, – промолвил он.
   Грейс бросила на него вопросительный взгляд.
   – Но ведь вы его не знали.
   – Нет, конечно, – отозвался он деловитым тоном. – Он умер еще до моего рождения. Но мой отец говорил о нем.
   Довольно часто, и никогда с симпатией.
   Тем не менее ему придется помочь Грейс снять портрет со стены. Бедняжка одна не справится. Он покачал головой.
   – Надеюсь, портрет не в полный рост?
   – Боюсь, что да.
   Боже. С его бабушкой не соскучишься.
   Нет, он не будет этого делать.
   Он посмотрел на Грейс в упор.
   – Нет, – сказал он. – Сейчас вы ничего не будете делать. Если ей так хочется, чтобы эта чертова картина висела в ее спальне, пусть попросит лакея завтра утром.
   – Уверяю вас, мне ничего так не хочется, как лечь спать, но легче сделать то, что она просит.
   – Вовсе нет, – заявил Томас. Бог свидетель, его бабушка всех достала. Он повернулся и решительно зашагал вверх по лестнице, собираясь задать ей словесную порку, которую она давно заслужила, но на полпути обнаружил, что он один.
   Что это с женщинами Линкольншира сегодня? Вторая бунтует.
   – Грейс! – рявкнул он.
   А когда она не материализовалась у подножия лестницы, сбежал вниз, окликнув громче:
   – Грейс!
   – Я здесь, – отозвалась она, выскочив из коридора. – Господи, вы разбудите весь дом.
   Он пропустил ее предостережение мимо ушей.
   – Не говорите мне, что вы собираетесь притащить картину сама.
   – Если я этого не сделаю, она будет звонить мне всю ночь и я не сомкну глаз.
   Он сузил глаза.
   – Предоставьте это мне.
   На ее лице отразилась тревога.
   – Что предоставить?
   – Перерезать ее шнур для звонка, – сказал он, направившись вверх с еще большей решимостью.
   – Перерезать шнур… Томас!
   Томас и не подумал остановиться. Грейс кинулась следом за ним, перескакивая через две ступеньки.
   – Томас, вы не посмеете, – произнесла она, запыхавшись, почти догнав его.
   Он остановился и обернулся, глядя на нее с улыбкой. Право, это становится забавным.
   – Это мой дом, – сказал он. – Я могу делать все, что пожелаю.
   В несколько шагов преодолев оставшееся расстояние, Томас лишь на секунду помедлил у двери бабушки, которая была распахнута настежь, облегчая вход.
   – Что, – отрывисто произнес он, проследовав прямиком к ее постели, – по-вашему, вы делаете?
   Но его бабка выглядела… странно.
   В ее глазах отсутствовала обычная жесткость, и, по правде говоря, она была недостаточно похожа на ведьму, чтобы соответствовать образу Августы Кавендиш, которую он знал и недолюбливал.
   – Святые небеса, – невольно произнес он, – с вами все в порядке?
   – Где мисс Эверсли? – спросила она, беспокойно обшаривая глазами комнату.
   – Здесь, – отозвалась Грейс, войдя в комнату и поспешив к кровати с другой стороны.
   – Ты принесла его? Где портрет? Я хочу видеть моего сына.
   – Боюсь, уже поздно, мэм, – попыталась объяснить Грейс, подавшись вперед и бросив пристальный взгляд на вдовствующую герцогиню.
   – Вы могли бы поручить лакею, чтобы он доставил его сюда завтра утром, – вмешался Томас, гадая, почему ему кажется, что между женщинами только что установилось какое-то безмолвное взаимопонимание, хотя он был вполне уверен, что его бабушка не поверяет Грейс свои секреты и что та платит ей тем же. Он прочистил горло. – Я не допущу, чтобы мисс Эверсли выполняла такую тяжелую работу и определенно не посреди ночи.
   – Мне нужна эта картина, Томас, – сказала вдовствующая герцогиня, но в ее голосе не чувствовалось обычной резкости. Была скорее слабость, что не могло не тревожить. И тут она добавила: – Пожалуйста.
   Томас закрыл глаза. Его бабушка никогда не говорила «пожалуйста».
   – Завтра, – отозвался он, взяв себя в руки. – Первое, что мы сделаем, если вы пожелаете.
   – Но…
   – Нет, – перебил он. – Мне жаль, что вы расстроены сегодня, и я непременно сделаю все необходимое – в разумных пределах – для вашего удобства и здоровья, но это не включает капризы и несвоевременные требования. Вы меня поняли?
   Губы вдовствующей герцогини сжались, и в глазах мелькнуло ее обычное высокомерие. По какой-то причине это подействовало на Томаса успокаивающе. Не то чтобы он одобрял надменные манеры своей бабки, но мир казался бы более спокойным местом, когда его обитатели вели бы себя так, как от них ожидают окружающие.
   Она молчала, сердито глядя на него.
   Томас ответил ей твердым взглядом.
   – Грейс, – резко произнес он не оборачиваясь, – отправляйтесь спать.
   Последовала продолжительная пауза, затем он услышал, как она вышла.
   – Ты не имеешь права командовать ею, – прошипела вдовствующая герцогиня.
   – Нет, это вы не имеете права.
   – Она моя компаньонка.
   – Но не рабыня.
   Ее руки затряслись.
   – Ты не понимаешь, никогда не понимал.
   – За что я бесконечно благодарен судьбе, – парировал Томас. Милостивый Боже, в тот день, когда он поймет свою бабушку, он перестанет быть самим собой. Всю свою жизнь он пытался угодить этой женщине, или, если быть точным, первую половину жизни он пытался угодить ей, а вторую половину пытался избегать ее. Она никогда не любила его. Томас достаточно хорошо помнил свое детство, чтобы знать это с уверенностью. Теперь это его не волновало, он давно понял, что она никого не любит.
   Но очевидно, так было не всегда. Если судить по неприязненным высказываниям отца Томаса, Августа Кавендиш обожала своего среднего сына. Она всегда сетовала, что не он наследует герцогский титул, а когда наследником неожиданно стал отец Томаса, ясно дала понять, что он является жалкой заменой. Джон был бы лучшим герцогом, а если не он, то Чарлз, который, как старший, был воспитан для этой миссии. Когда он умер, Реджинальд, рожденный третьим, остался один на один с ожесточенной матерью и женой, которую не любил и не уважал.
   При всем том, что Реджинальд Кавендиш и его мать явно ненавидели друг друга, на самом деле они были поразительно похожи. Они оба никого не любили и определенно не любили Томаса независимо от того, был он наследником герцогства или нет.
   – Жаль, что родственников не выбирают, – буркнул Томас себе под нос.
   Леди Августа бросила на него острый взгляд. Она не расслышала слов, но его тон говорил сам за себя.
   – Оставь меня, – сказала она.
   – Что с тобой сегодня? – спросил он, озадаченный ее поведением. Конечно, ее расстроило нападение разбойников – возможно, ее даже держали под прицелом пистолета, – но Августа Кавендиш никогда не была хрупким цветком. Томас не сомневался, что она выплевывала бы гвозди даже тогда, когда ее положили бы в могилу.
   Глаза вдовствующей герцогини мстительно вспыхнули, она приоткрыла рот, собираясь ответить, но передумала. Она выпрямилась, сжав челюсти, и сказала:
   – Уходи.
   Томас пожал плечами. Если она не желает, чтобы он играл роль заботливого внука, он вправе считать себя свободным от этой обязанности.
   – Как я слышал, они не получили твои изумруды.
   – Нет, конечно, – бросила она.
   Томас позволил себе улыбнуться, зная, что она не видит его лицо.
   – Это было не слишком порядочно с твоей стороны, – сказал он, обернувшись у двери. – Всучить их мисс Эверсли.
   Она презрительно фыркнула, не удостоив его ответом. Томас не удивился. Августа Кавендиш никогда бы не поставила свою компаньонку выше своих изумрудов.
   – Спокойной ночи, бабушка, – сказал он, шагнув в коридор. Затем обернулся и засунул голову в дверной проем, чтобы сделать прощальный выстрел с безопасного расстояния. – А если ты не в состоянии спать, постарайся, чтобы тебя не было слышно. Я бы попросил, чтобы тебя не было видно, но ты утверждаешь, что не колдунья.
   – Ты никуда не годный внук, – прошипела она.
   Томас пожал плечами, решив оставить за ней последнее слово. У нее был трудный вечер. А он устал.
   К тому же на самом деле ему было все равно.

Глава 4

   Самое неприятное, решила Амелия, сделав глоток уже остывшего чая, что она могла бы читать книгу, или кататься на своей лошади, или сидеть на берегу ручья, опустив ступни в воду, или играть в шахматы, или наблюдать, как лакеи дома чистят серебро.
   Вместо этого она сидит здесь, в одной из двенадцати гостиных замка Белгрейв, глотая холодный чай, гадая, будет ли невежливо, если она съест последнее печенье, и подпрыгивая каждый раз, когда в холле раздаются шаги.
   – О святые небеса! Грейс! – воскликнула Элизабет. – Не удивительно, что у тебя такой расстроенный вид!
   – Хм? – Амелия выпрямилась. Она явно пропустила что-то интересное, размышляя о том, как избежать общества своего жениха, который, возможно, влюблен в Грейс, что не помешало ему поцеловать ее, Амелию.
   Воистину недостойное поведение, причем по отношению к ним обеим.
   Амелия посмотрела на Грейс более внимательно, оценивая ее темные волосы и голубые глаза, и осознала, что та совсем недурна. Впрочем, это не явилось для нее открытием, она знала Грейс всю свою жизнь. Прежде чем стать компаньонкой вдовствующей герцогини, та была дочерью местного сквайра.
   Собственно, она ею и осталась, просто теперь она была дочерью покойного сквайра, что не предполагало ни средств к существованию, ни защиты. Но раньше, когда родные Грейс были живы, они были частью местного общества, и хотя их родителей не связывали тесные отношения, дети определенно были близки. Пожалуй, они виделись с Грейс каждую неделю, даже дважды в неделю, если считать посещения церкви.
   Но, по правде говоря, она никогда не задумывалась о внешности Грейс. Не потому, что ей было все равно или она считала, что та не заслуживает ее внимания, просто… Грейс всегда была рядом как постоянная и неотъемлемая часть ее мира. Ближайшая подруга Элизабет, трагически осиротевшая, которую затем взяла к себе вдовствующая герцогиня.
   Амелия поправила себя: «взяла», пожалуй, не совсем верно. На самом деле Грейс усердно работала, чтобы оправдать свое содержание. Возможно, она не выполняла физическую работу, но ее обязанности при герцогине были утомительными.
   Это Амелия знала из первых рук.
   – Я уже пришла в себя, – сказала Грейс. – Просто немного устала. Боюсь, я не выспалась.
   – Что случилось? – спросила Амелия, решив, что нет смысла притворяться, что она слышала, о чем они говорили.
   Элизабет взволнованно схватила ее за локоть.
   – На Грейс и герцогиню напали разбойники!
   – Неужели?
   Грейс кивнула.
   – Вчера вечером на пути домой с бала.
   Как интересно.
   – Они что-нибудь похитили? – задала Амелия, казалось бы, естественный вопрос.
   – Как ты можешь быть такой бесчувственной! – возмутилась Элизабет. – Они угрожали ей пистолетом. – Она повернулась к Грейс. – Правда?
   – Вообще-то да.
   Амелия задумалась над этим, не над угрозами, а над тем, что она не испытала ужаса при этом известии. Наверное, она хладнокровная особа.
   – Тебе было страшно? – нетерпеливо спросила Элизабет. – Я бы испугалась. Я бы упала в обморок.
   – Я бы не упала в обморок, – заявила Амелия.
   – Ну конечно, – раздраженно отозвалась Элизабет. – Ты даже не ахнула, когда Грейс рассказала об этом.
   – Вообще-то это звучит довольно волнующе, – заметила Амелия, глядя на Грейс с нескрываемым любопытством. – Не так ли?
   И тут Грейс – святые небеса – покраснела.
   Румянец мог означать множество вещей, и все они были восхитительными. Амелия подалась вперед, изогнув губы в лукавой улыбке. Она ощутила вспышку возбуждения, пьянящее чувство, которое ударяет в голову, когда слышишь что-то особенно интригующее.
   – Значит, он был хорош собой?
   Элизабет посмотрела на нее так, словно Амелия рехнулась.
   – Кто?
   – Разбойник, конечно.
   Грейс пробормотала что-то неразборчивое и сделала вид, что пьет чай.
   – Значит, был, – сказала Амелия, почувствовав себя лучше. Ведь если Уиндем влюблен в Грейс… по крайней мере не пользуется взаимностью.
   – Он был в маске, – возразила Грейс.
   – Тем не менее ты считаешь его красивым, – настаивала Амелия.
   – Нет!
   – Значит, у него был ужасно романтичный акцент. Итальянский? – Амелия даже содрогнулась от восторга, вспомнив поэму Байрона, которую недавно читала. – Испанский?
   – Ты точно рехнулась, – сказала Элизабет.
   – У него не было акцента, – заявила Грейс. – Ну, если небольшой. Шотландский или ирландский. Не могу сказать точно.
   Амелия откинулась на спинку стула со счастливым вздохом.
   – Разбойник. Как романтично.
   – Амелия Уиллоуби! – одернула ее сестра. – На Грейс напали, угрожая пистолетом, и ты называешь это романтичным?
   Амелия могла бы ответить остроумной репликой: «Если ты не можешь блеснуть остроумием с собственной сестрой, то с кем сможешь?» – но тут из холла донесся шум.
   – Вдовствующая герцогиня? – шепнула Элизабет, скорчив гримасу. Без леди Августы пить чай было гораздо приятнее.
   – Не думаю, – отозвалась Грейс. – Она еще не вставала, когда я спустилась вниз. Она была слишком… расстроена.
   – Представляю, – вздохнула Элизабет, а затем ахнула. – Надеюсь, ее изумруды не похитили?
   Грейс покачала головой.
   – Мы их спрятали под подушками сиденья.
   – О, как ловко! – одобрительно сказала Элизабет. – Правда, Амелия?
   Но Амелия не слушала. Стало ясно, что шум в холле производят более твердые шаги, нежели у леди Августы, и мимо открытых дверей проследовал Уиндем.
   Разговор оборвался. Элизабет посмотрела на Грейс, а та на Амелию, взгляд которой был прикован к уже пустому дверному проему. Через мгновение Элизабет перевела дыхание, которое они невольно затаили, и прошептала:
   – Мне кажется, он не заметил, что мы здесь.
   – Мне все равно, – заявила Амелия, что было не совсем искренне.
   – Интересно, куда он пошел? – промолвила Грейс.
   Они замерли, как троица идиоток – по мнению Амелии, – и повернули головы к отрытой двери. Через несколько секунд раздался ворчливый возглас и следом за ним грохот. Они вскочили на ноги, по-прежнему уставившись на дверной проем.
   – Черт побери! – донесся из холла голос герцога.
   Глаза Элизабет расширились. Амелии эта вспышка скорее доставила удовольствие. Ей нравилось, что иногда герцог не полностью владеет ситуацией.
   – Осторожней, – услышали они.
   Мимо двери проплыла большая картина, которую несли два лакея, стараясь держать ее перпендикулярно полу. Это было весьма странное зрелище. Картина представляла собой портрет мужчины, изображенного в полный рост, что объясняло затруднения лакеев. Довольно красивый мужчина, надо сказать, стоял, опираясь одной ногой об обломок скалы, и выглядел очень благородным и гордым.
   Хотя судить о его благородстве и гордости было трудно, так как в данный момент он был наклонен на сорок пять градусов и покачивался вверх-вниз, проплывая мимо них.
   – Кто это? – спросила Амелия, когда портрет исчез из вида.
   – Средний сын леди Августы, – рассеянно отозвалась Грейс. – Он умер двадцать девять лет назад.
   Амелия нашла странным, что Грейс точно знает дату его смерти.
   – Почему они его переносят?
   – Леди Августа хочет, чтобы он висел наверху, – сказала Грейс.
   Амелия подумывала о том, чтобы спросить почему, но вряд ли кто-нибудь знал, чем руководствуется вдовствующая герцогиня. К тому же Уиндем выбрал этот момент, чтобы снова проследовать мимо двери.
   Они замолкли, наблюдая за ним. И тут, словно время повернуло назад, он попятился на шаг и заглянул в комнату, как всегда безупречный, в белоснежной накрахмаленной рубашке и темно-синем парчовом жилете.
   – Дамы, – сказал он.
   Девушки поспешно присели.
   Герцог кивнул.
   – Пардон, – коротко произнес он и исчез.
   – Однако, – сказала Элизабет, заполнив повисшее молчание.
   Амелия моргнула, пытаясь понять, что она думает обо всем этом. Она не считала себя сведущей в поцелуях и последующем поведении, но наверняка после того, что случилось вчера вечером, она вправе рассчитывать на большее, чем «пардон».
   – Пожалуй, нам пора, – сказала Элизабет.
   – Еще рано, – возразила Грейс. – Леди Августа хотела поговорить с Амелией.
   Амелия застонала.
   – Мне очень жаль, – сказала Грейс с искренним сочувствием.
   Вдовствующая герцогиня просто расцветала, терзая Амелию. Если это была не ее осанка, то выражение ее лица, а если не выражение лица, то веснушки, выскочившие на ее носу. А если веснушек нет, то они непременно появятся, когда Амелия выйдет на улицу, ибо леди Августа точно знала, что ее шляпка будет надета слишком небрежно, чтобы защитить ее лицо от солнца.
   Воистину вещи, которые знала о ней вдовствующая герцогиня, пугали как своей широтой, так и неточностью. «Ты будешь матерью следующего герцога Уиндема! – не уставала повторять леди Августа. – И должна быть безупречна».
   Амелия вздохнула, представив себе остальную часть утра.
   – Я доем последнее печенье, – объявила она, снова усевшись.
   Девушки сочувственно кивнули и тоже заняли свои места.
   – Может, попросить принести еще? – предложила Грейс.
   Амелия удрученно кивнула.
   И тут Уиндем вернулся. Амелия издала недовольный звук, поскольку ей пришлось выпрямиться, а ее рот, конечно же, был набит печеньем, и, конечно же, он даже не смотрел в ее сторону, так что она волновалась напрасно.
   Какой бестактный.
   – Мы едва не лишились его, когда поднимались по лестнице, – сообщил герцог, обращаясь к Грейс. – Эта чертова штуковина завалилась набок и только чудом не напоролась на перила.
   – О Боже, – промолвила Грейс.
   – Удар пришелся бы в самое сердце, – заметил он с кривой улыбкой. – Пожалуй, это стоило того, чтобы посмотреть на ее лицо.
   Грейс сделала попытку встать.
   – Значит, ваша бабушка уже встала?
   – Только чтобы присмотреть за водружением картины на стену, – сказал он. – Пока вы в безопасности.
   На лице Грейс отразилось облегчение. Вряд ли ее можно было за это упрекнуть.
   Уиндем посмотрел на блюдо, где остались только крошки от печенья, и обратился к Грейс:
   – Не могу поверить, что у нее хватило ума требовать, чтобы вы принесли его наверх. И что вы, – сухо добавил он, – действительно думали, будто справитесь с этим.
   Грейс повернулась к своим гостьям и объяснила:
   – Леди Августа попросила, чтобы я принесла ей картину вчера поздно вечером.
   – Но она огромная! – воскликнула Элизабет.
   Амелия промолчала, находясь под впечатлением от деликатности Грейс. Все знали, что вдовствующая герцогиня никогда ничего не просит.