Страница:
– Моя бабушка всегда любила своего среднего сына больше всех, – мрачно заметил герцог. Затем, словно только что увидел девушку, на которой собирался жениться, повернулся к Амелии и сказал: – Леди Амелия.
– Ваша светлость, – отозвалась она.
Но он уже повернулся к Грейс со словами:
– Вы, конечно, поможете мне, если я отправлю ее в приют?
Глаза Амелии расширились. Это был вопрос, но он мог быть приказом. Что гораздо интереснее.
– Том… – начала Грейс, затем прочистила горло и поправилась: – Ваша светлость, вы должны отнестись к ней с большим терпением сегодня. Она расстроена.
Амелия ощутила кисло-горький вкус во рту. Она не знала, что Грейс называет Уиндема по имени. Конечно, они были дружны. Они жили в одном доме – пусть даже огромном, с целым штатом слуг. Но Грейс обедала с вдовствующей герцогиней, а это означало, что она часто обедает с Уиндемом и за пять лет они разговаривали бессчетное количество раз.
Все это Амелия знала. Однако ее это никогда не волновало. Ее даже не волновало, что Грейс зовет герцога Томасом, а она сама, его невеста, не называет его так даже в мыслях.
Но как могло получиться, что она этого не знала? Разве она не должна это знать?
И почему ее так раздражает, что она этого не знала?
Она внимательно изучала его профиль. Он разговаривал с Грейс, глядя на нее с выражением, которого она никогда не удостаивалась. В его взгляде светились непринужденность, тепло, взаимопонимание и…
О Боже. Неужели он целовал ее? Целовал Грейс?
Амелия вцепилась в краешек стула для поддержки. Не может быть. Конечно, Грейс не настолько дружна с ней, насколько с Элизабет, но она никогда бы не совершила такого предательства. Она просто не способна на это. Даже если она вообразила бы, будто влюблена в него, даже если она полагала бы, что этот флирт приведет к браку, она не настолько плохо воспитана и вероломна, чтобы…
– Амелия?
Амелия моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд на лице сестры.
– Тебе нездоровится?
– Со мной все в порядке, – резко отозвалась Амелия. Меньше всего ей хотелось, чтобы все смотрели на нее, когда она определенно позеленела.
Но от Элизабет было не так-то легко отделаться. Она прижала ладонь ко лбу Амелии.
– Жара нет.
– Конечно, нет, – буркнула Амелия, оттолкнув ее руку. – Просто я устала стоять.
– Мы сидим, – указала Элизабет.
Амелия встала.
– Пожалуй, мне нужно подышать свежим воздухом.
Элизабет тоже поднялась.
– Я думала, ты хочешь посидеть.
– Посижу на воздухе, – процедила Амелия, сожалея, что она переросла детскую привычку шлепать сестру по плечу. – Надеюсь, вы извините меня, – пробормотала она, двинувшись через комнату мимо Уиндема и Грейс.
Он тоже встал, будучи джентльменом, и слегка поклонился, когда она проходила мимо.
И тут – Боже, что может быть унизительней – краем глаза Амелия увидела, как Грейс ткнула его локтем в ребра.
Последовало жуткое молчание, пока он свирепо взирал на Грейс. Амелия уже добралась до двери, благодарная, что не видит его лица, а затем Уиндем со свойственной ему учтивостью произнес:
– Позвольте мне сопровождать вас.
Амелия обернулась, помедлив в дверях.
– Благодарю за заботу, – сказала она, – но в этом нет необходимости.
По его лицу было видно, что он охотно ухватился бы за предложенный ею выход, но, очевидно, Уиндем чувствовал себя виноватым за пренебрежение к ней, потому что коротко обронил:
– Конечно же, есть. – И не успела она оглянуться, как он подхватил ее под руку и они чинно двинулись к выходу.
Амелия покосилась на него. Он смотрел прямо перед собой, решительно выдвинув вперед челюсть.
С Грейс он вел себя совсем иначе.
Амелия подавила вздох. Если она издаст хоть звук, он повернет голову и посмотрит на нее в свойственной ему манере – пронизывающей и холодной. Право, ее жизнь была бы значительно проще, если бы его глаза не были такими голубыми. А потом он спросит ее, в чем дело, конечно же, не интересуясь ответом, – она поймет это по его тону и почувствует себя только хуже и…
И что? Разве ей не все равно?
Герцог слегка замедлил шаг, и Амелия подняла на него глаза. Он смотрел через плечо назад, на замок.
На Грейс.
Внезапно Амелия ощутила дурноту.
На этот раз ей не удалось сдержать вздох. Очевидно, ей далеко не все равно.
Будь все это проклято.
День, как довольно равнодушно отметил Томас, был великолепный. На синем небе кудрявились белые облака, сочная трава тихо шелестела от порывов ветерка. Впереди виднелось несколько деревьев, оживлявших пологие холмы, которые понижались к берегу. Море находилось более чем в двух милях отсюда, но в такие дни, как сегодня, когда ветер дул с востока, в воздухе чувствовался легкий привкус соли. Это была первозданная природа, величественная и нетронутая, какой ее создал Бог или саксы, поселившиеся здесь сотни лет назад.
Стоя спиной к замку, можно было забыть о существовании цивилизации. Казалось, если просто идти вперед, можно идти и идти… пока не исчезнешь.
Томас задумался над такой заманчивой возможностью.
Но позади его наследственное гнездо. Огромное, впечатляющее и не слишком приветливое снаружи. Он вспомнил о своей бабке. Пожалуй, Белгрейв не слишком приветлив и изнутри тоже.
Но Томас любил свой дом, пусть даже к нему прилагался солидный груз ответственности. Замок Белгрейв был в его костях, в его душе. И как ни заманчиво казалось порой все бросить, он знал, что никогда его не покинет.
Впрочем, в его жизни имелись и другие обязательства, и самое неотложное из них находилось сейчас рядом.
Томас внутренне вздохнул, позволив себе лишь слегка закатить глаза. Пожалуй, ему надо было проявить больше внимания к леди Амелии, когда он увидел ее в гостиной. Проклятие! Наверное, ему следовало поговорить с ней, прежде чем обращаться к Грейс. Собственно, он знал, что так и следует поступить, но сцена с портретом была такой комичной, что ему было просто необходимо поделиться с кем-нибудь, а леди Амелия для этого явно не годилась.
И все же он поцеловал ее прошлым вечером, и хотя имел на это полное право, Томас полагал, что это обязывает его к некоторой галантности.
– Надеюсь, ваше путешествие домой вчера вечером обошлось без происшествий, – сказал он, решив, что такое начало разговора не хуже любого другого.
Ее взгляд был прикован к деревьям, видневшимся впереди.
– Да, на нас не нападали разбойники, – подтвердила она.
Томас бросил на нее взгляд, уловив в ее голосе иронию, но ее лицо оставалось невозмутимым.
Она перехватила его взгляд и добавила:
– Благодарю вас за заботу.
Томас не мог не задуматься, не подшучивает ли она над ним.
– Чудная погода, – заметил он. Почему-то ему хотелось поддеть ее, хотя он и не знал почему.
– Да, очень приятная, – согласилась она.
– Чувствуете себя лучше?
– С прошлого вечера? – Она удивленно моргнула.
Томас слегка улыбнулся, глядя на ее разрумянившиеся щеки.
– С того момента как мы вышли на воздух, но вчерашний вечер тоже подойдет.
Приятно сознавать, что он еще знает, как вогнать женщину в краску.
– Мне гораздо лучше, – заявила она, придерживая рукой волосы, которые трепал ветер. Одна прядь коснулась ее губ, и Томас нашел это чрезвычайно раздражающим. Как только женщины это терпят?
– В гостиной было душно, – добавила она.
– О да, – промолвил он. – Она несколько тесновата.
Гостиная могла вместить сорок человек.
– Я имела в виду атмосферу, – возразила она.
Томас улыбнулся про себя.
– Я не имел понятия, что вам так неудобно в обществе собственной сестры.
До сих пор Амелия адресовала свои уколы деревьям, видневшимся впереди, но при этих словах резко повернула голову в его сторону.
– Я говорила не о своей сестре.
– Я догадался, – отозвался он.
Она еще больше покраснела, и Томас пытался решить, что являлось тому причиной: гнев или смущение. Скорее всего и то и другое.
– Почему вы здесь? – требовательно спросила она.
Он на мгновение задумался.
– Вообще-то я здесь живу.
– Я имею в виду, со мной, – уточнила она сквозь зубы.
– Если я не ошибаюсь, вы моя будущая жена.
Амелия остановилась и посмотрела на него в упор.
– Я вам не нравлюсь.
Она не казалась особенно опечаленной этим фактом, скорее раздосадованной, что само по себе было любопытно.
– Это неправда, – возразил он, не погрешив против истины. Есть огромная разница между нелюбовью и невниманием.
– Правда, – настаивала она.
– С чего вы взяли?
– А что я должна думать?
Он устремил на нее страстный взгляд.
– Мне кажется, я продемонстрировал свои чувства прошлым вечером.
Она ничего не сказала, но ее тело напряглось, а лицо приняло такое сосредоточенное выражение, что он почти слышал, как она считает до десяти, прежде чем процедить:
– Для вас это обязанность.
– Возможно, – согласился он, – но приятная.
Она очаровательно нахмурилась, усиленно размышляя. Томас не имел понятия, о чем она думает, уверенный, что только дурак или лжец может утверждать, что умеет читать женские мысли. Но он обнаружил, что ему нравится наблюдать, как меняется выражение ее лица, когда она пытается определить, как ей себя вести с ним.
– Вы когда-нибудь думаете обо мне? – наконец спросила она.
Это был типично женский вопрос. Томас решил, что он должен защитить всю мужскую половину человечества, и не моргнув глазом ответил:
– Да, сейчас.
– Вы прекрасно поняли, что я имела в виду.
Он подумывал о том, чтобы солгать. Наверное, это был бы добрый поступок. Но недавно Томас обнаружил, что особа, на которой он собирается жениться, гораздо умнее, чем казалась, и сомневался, что ее удовлетворят банальности. Поэтому он сказал правду.
– Нет.
Она моргнула несколько раз подряд. Определенно это было не то, чего она ожидала.
– Нет? – повторила она.
– Считайте это комплиментом, – заявил он. – Я бы солгал, если бы думал о вас хуже.
– Если бы вы думали обо мне лучше, я бы не задавала вам подобных вопросов.
Томас почувствовал, что его терпение на исходе. Ведь он здесь, не так ли? Сопровождает ее на прогулке, когда он предпочел бы…
Любое другое занятие! Честно говоря, у него полно неотложных дел, и если он не испытывает особого желания заняться ими, это не значит, что они не требуют его внимания.
Если она считает себя его единственной заботой, то напрасно. Неужели она думает, что у него есть время праздно сидеть, сочиняя стихи женщине, которую он даже не выбирал себе в жены? Ради Бога, ее навязали ему! Еще в колыбели.
Он повернулся к ней лицом, устремив на нее пристальный взгляд.
– Хорошо. Чего вы ожидаете от меня, леди Амелия?
Смущенная столь прямой постановкой вопроса, она залепетала что-то невразумительное. Томас сомневался, что она сама понимает, что говорит. Милостивый Боже, у него нет времени на подобную чепуху. Он не выспался ночью, поведение его бабки стало еще более несносным, чем обычно, а теперь его нареченная невеста, никогда не сказавшая ни слова, помимо обычной светской болтовни о погоде, вдруг повела себя так, словно у него есть перед ней обязательства.
Да, есть – брачные, разумеется. Он собирался полностью их исполнить, но, прости Господи, не сегодня утром.
Томас потер лоб большим и средним пальцами. У него начала болеть голова.
– Вы хорошо себя чувствуете? – поинтересовалась Амелия.
– Прекрасно, – огрызнулся он.
– Видимо, так же как я в гостиной, – пробормотала она себе под нос.
Право, это уже слишком. Томас вскинул голову, пронзив ее взглядом.
– Может, мне поцеловать вас снова?
Амелия промолчала. Но ее глаза округлились.
Он перевел глаза на ее губы и промолвил:
– Похоже, это единственное, в чем наши мнения совпадают.
Она хранила молчание, и он решил принять его за согласие.
Глава 5
– Ваша светлость, – отозвалась она.
Но он уже повернулся к Грейс со словами:
– Вы, конечно, поможете мне, если я отправлю ее в приют?
Глаза Амелии расширились. Это был вопрос, но он мог быть приказом. Что гораздо интереснее.
– Том… – начала Грейс, затем прочистила горло и поправилась: – Ваша светлость, вы должны отнестись к ней с большим терпением сегодня. Она расстроена.
Амелия ощутила кисло-горький вкус во рту. Она не знала, что Грейс называет Уиндема по имени. Конечно, они были дружны. Они жили в одном доме – пусть даже огромном, с целым штатом слуг. Но Грейс обедала с вдовствующей герцогиней, а это означало, что она часто обедает с Уиндемом и за пять лет они разговаривали бессчетное количество раз.
Все это Амелия знала. Однако ее это никогда не волновало. Ее даже не волновало, что Грейс зовет герцога Томасом, а она сама, его невеста, не называет его так даже в мыслях.
Но как могло получиться, что она этого не знала? Разве она не должна это знать?
И почему ее так раздражает, что она этого не знала?
Она внимательно изучала его профиль. Он разговаривал с Грейс, глядя на нее с выражением, которого она никогда не удостаивалась. В его взгляде светились непринужденность, тепло, взаимопонимание и…
О Боже. Неужели он целовал ее? Целовал Грейс?
Амелия вцепилась в краешек стула для поддержки. Не может быть. Конечно, Грейс не настолько дружна с ней, насколько с Элизабет, но она никогда бы не совершила такого предательства. Она просто не способна на это. Даже если она вообразила бы, будто влюблена в него, даже если она полагала бы, что этот флирт приведет к браку, она не настолько плохо воспитана и вероломна, чтобы…
– Амелия?
Амелия моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд на лице сестры.
– Тебе нездоровится?
– Со мной все в порядке, – резко отозвалась Амелия. Меньше всего ей хотелось, чтобы все смотрели на нее, когда она определенно позеленела.
Но от Элизабет было не так-то легко отделаться. Она прижала ладонь ко лбу Амелии.
– Жара нет.
– Конечно, нет, – буркнула Амелия, оттолкнув ее руку. – Просто я устала стоять.
– Мы сидим, – указала Элизабет.
Амелия встала.
– Пожалуй, мне нужно подышать свежим воздухом.
Элизабет тоже поднялась.
– Я думала, ты хочешь посидеть.
– Посижу на воздухе, – процедила Амелия, сожалея, что она переросла детскую привычку шлепать сестру по плечу. – Надеюсь, вы извините меня, – пробормотала она, двинувшись через комнату мимо Уиндема и Грейс.
Он тоже встал, будучи джентльменом, и слегка поклонился, когда она проходила мимо.
И тут – Боже, что может быть унизительней – краем глаза Амелия увидела, как Грейс ткнула его локтем в ребра.
Последовало жуткое молчание, пока он свирепо взирал на Грейс. Амелия уже добралась до двери, благодарная, что не видит его лица, а затем Уиндем со свойственной ему учтивостью произнес:
– Позвольте мне сопровождать вас.
Амелия обернулась, помедлив в дверях.
– Благодарю за заботу, – сказала она, – но в этом нет необходимости.
По его лицу было видно, что он охотно ухватился бы за предложенный ею выход, но, очевидно, Уиндем чувствовал себя виноватым за пренебрежение к ней, потому что коротко обронил:
– Конечно же, есть. – И не успела она оглянуться, как он подхватил ее под руку и они чинно двинулись к выходу.
Амелия покосилась на него. Он смотрел прямо перед собой, решительно выдвинув вперед челюсть.
С Грейс он вел себя совсем иначе.
Амелия подавила вздох. Если она издаст хоть звук, он повернет голову и посмотрит на нее в свойственной ему манере – пронизывающей и холодной. Право, ее жизнь была бы значительно проще, если бы его глаза не были такими голубыми. А потом он спросит ее, в чем дело, конечно же, не интересуясь ответом, – она поймет это по его тону и почувствует себя только хуже и…
И что? Разве ей не все равно?
Герцог слегка замедлил шаг, и Амелия подняла на него глаза. Он смотрел через плечо назад, на замок.
На Грейс.
Внезапно Амелия ощутила дурноту.
На этот раз ей не удалось сдержать вздох. Очевидно, ей далеко не все равно.
Будь все это проклято.
День, как довольно равнодушно отметил Томас, был великолепный. На синем небе кудрявились белые облака, сочная трава тихо шелестела от порывов ветерка. Впереди виднелось несколько деревьев, оживлявших пологие холмы, которые понижались к берегу. Море находилось более чем в двух милях отсюда, но в такие дни, как сегодня, когда ветер дул с востока, в воздухе чувствовался легкий привкус соли. Это была первозданная природа, величественная и нетронутая, какой ее создал Бог или саксы, поселившиеся здесь сотни лет назад.
Стоя спиной к замку, можно было забыть о существовании цивилизации. Казалось, если просто идти вперед, можно идти и идти… пока не исчезнешь.
Томас задумался над такой заманчивой возможностью.
Но позади его наследственное гнездо. Огромное, впечатляющее и не слишком приветливое снаружи. Он вспомнил о своей бабке. Пожалуй, Белгрейв не слишком приветлив и изнутри тоже.
Но Томас любил свой дом, пусть даже к нему прилагался солидный груз ответственности. Замок Белгрейв был в его костях, в его душе. И как ни заманчиво казалось порой все бросить, он знал, что никогда его не покинет.
Впрочем, в его жизни имелись и другие обязательства, и самое неотложное из них находилось сейчас рядом.
Томас внутренне вздохнул, позволив себе лишь слегка закатить глаза. Пожалуй, ему надо было проявить больше внимания к леди Амелии, когда он увидел ее в гостиной. Проклятие! Наверное, ему следовало поговорить с ней, прежде чем обращаться к Грейс. Собственно, он знал, что так и следует поступить, но сцена с портретом была такой комичной, что ему было просто необходимо поделиться с кем-нибудь, а леди Амелия для этого явно не годилась.
И все же он поцеловал ее прошлым вечером, и хотя имел на это полное право, Томас полагал, что это обязывает его к некоторой галантности.
– Надеюсь, ваше путешествие домой вчера вечером обошлось без происшествий, – сказал он, решив, что такое начало разговора не хуже любого другого.
Ее взгляд был прикован к деревьям, видневшимся впереди.
– Да, на нас не нападали разбойники, – подтвердила она.
Томас бросил на нее взгляд, уловив в ее голосе иронию, но ее лицо оставалось невозмутимым.
Она перехватила его взгляд и добавила:
– Благодарю вас за заботу.
Томас не мог не задуматься, не подшучивает ли она над ним.
– Чудная погода, – заметил он. Почему-то ему хотелось поддеть ее, хотя он и не знал почему.
– Да, очень приятная, – согласилась она.
– Чувствуете себя лучше?
– С прошлого вечера? – Она удивленно моргнула.
Томас слегка улыбнулся, глядя на ее разрумянившиеся щеки.
– С того момента как мы вышли на воздух, но вчерашний вечер тоже подойдет.
Приятно сознавать, что он еще знает, как вогнать женщину в краску.
– Мне гораздо лучше, – заявила она, придерживая рукой волосы, которые трепал ветер. Одна прядь коснулась ее губ, и Томас нашел это чрезвычайно раздражающим. Как только женщины это терпят?
– В гостиной было душно, – добавила она.
– О да, – промолвил он. – Она несколько тесновата.
Гостиная могла вместить сорок человек.
– Я имела в виду атмосферу, – возразила она.
Томас улыбнулся про себя.
– Я не имел понятия, что вам так неудобно в обществе собственной сестры.
До сих пор Амелия адресовала свои уколы деревьям, видневшимся впереди, но при этих словах резко повернула голову в его сторону.
– Я говорила не о своей сестре.
– Я догадался, – отозвался он.
Она еще больше покраснела, и Томас пытался решить, что являлось тому причиной: гнев или смущение. Скорее всего и то и другое.
– Почему вы здесь? – требовательно спросила она.
Он на мгновение задумался.
– Вообще-то я здесь живу.
– Я имею в виду, со мной, – уточнила она сквозь зубы.
– Если я не ошибаюсь, вы моя будущая жена.
Амелия остановилась и посмотрела на него в упор.
– Я вам не нравлюсь.
Она не казалась особенно опечаленной этим фактом, скорее раздосадованной, что само по себе было любопытно.
– Это неправда, – возразил он, не погрешив против истины. Есть огромная разница между нелюбовью и невниманием.
– Правда, – настаивала она.
– С чего вы взяли?
– А что я должна думать?
Он устремил на нее страстный взгляд.
– Мне кажется, я продемонстрировал свои чувства прошлым вечером.
Она ничего не сказала, но ее тело напряглось, а лицо приняло такое сосредоточенное выражение, что он почти слышал, как она считает до десяти, прежде чем процедить:
– Для вас это обязанность.
– Возможно, – согласился он, – но приятная.
Она очаровательно нахмурилась, усиленно размышляя. Томас не имел понятия, о чем она думает, уверенный, что только дурак или лжец может утверждать, что умеет читать женские мысли. Но он обнаружил, что ему нравится наблюдать, как меняется выражение ее лица, когда она пытается определить, как ей себя вести с ним.
– Вы когда-нибудь думаете обо мне? – наконец спросила она.
Это был типично женский вопрос. Томас решил, что он должен защитить всю мужскую половину человечества, и не моргнув глазом ответил:
– Да, сейчас.
– Вы прекрасно поняли, что я имела в виду.
Он подумывал о том, чтобы солгать. Наверное, это был бы добрый поступок. Но недавно Томас обнаружил, что особа, на которой он собирается жениться, гораздо умнее, чем казалась, и сомневался, что ее удовлетворят банальности. Поэтому он сказал правду.
– Нет.
Она моргнула несколько раз подряд. Определенно это было не то, чего она ожидала.
– Нет? – повторила она.
– Считайте это комплиментом, – заявил он. – Я бы солгал, если бы думал о вас хуже.
– Если бы вы думали обо мне лучше, я бы не задавала вам подобных вопросов.
Томас почувствовал, что его терпение на исходе. Ведь он здесь, не так ли? Сопровождает ее на прогулке, когда он предпочел бы…
Любое другое занятие! Честно говоря, у него полно неотложных дел, и если он не испытывает особого желания заняться ими, это не значит, что они не требуют его внимания.
Если она считает себя его единственной заботой, то напрасно. Неужели она думает, что у него есть время праздно сидеть, сочиняя стихи женщине, которую он даже не выбирал себе в жены? Ради Бога, ее навязали ему! Еще в колыбели.
Он повернулся к ней лицом, устремив на нее пристальный взгляд.
– Хорошо. Чего вы ожидаете от меня, леди Амелия?
Смущенная столь прямой постановкой вопроса, она залепетала что-то невразумительное. Томас сомневался, что она сама понимает, что говорит. Милостивый Боже, у него нет времени на подобную чепуху. Он не выспался ночью, поведение его бабки стало еще более несносным, чем обычно, а теперь его нареченная невеста, никогда не сказавшая ни слова, помимо обычной светской болтовни о погоде, вдруг повела себя так, словно у него есть перед ней обязательства.
Да, есть – брачные, разумеется. Он собирался полностью их исполнить, но, прости Господи, не сегодня утром.
Томас потер лоб большим и средним пальцами. У него начала болеть голова.
– Вы хорошо себя чувствуете? – поинтересовалась Амелия.
– Прекрасно, – огрызнулся он.
– Видимо, так же как я в гостиной, – пробормотала она себе под нос.
Право, это уже слишком. Томас вскинул голову, пронзив ее взглядом.
– Может, мне поцеловать вас снова?
Амелия промолчала. Но ее глаза округлились.
Он перевел глаза на ее губы и промолвил:
– Похоже, это единственное, в чем наши мнения совпадают.
Она хранила молчание, и он решил принять его за согласие.
Глава 5
– Нет! – воскликнула Амелия, отскочив назад.
И не будь она столь возмущена его внезапным переходом к флирту, она получила бы огромное удовольствие от его негодования, когда он неловко шагнул вперед, не найдя губами ничего, кроме воздуха.
– Вот как? – протянул он, обретя равновесие.
– Вам даже не хочется целовать меня, – произнесла она обвиняющим тоном, на всякий случай отступив назад, поскольку на его лице появилось угрожающее выражение.
– Ну конечно, – обронил он, блеснув глазами. – Это так же верно, как то, что вы мне не нравитесь.
Ее сердце упало.
– Правда?
– По вашим словам, – указал он.
Лицо Амелии вспыхнуло – единственно возможная реакция, когда тебе бросают в лицо твои собственные слова.
– Я не хотела, чтобы вы целовали меня, – сказала она, словно оправдываясь.
– Вы уверены? – осведомился он, оказавшись вдруг совсем рядом, хотя Амелия не заметила, как он это проделал.
– Да, – ответила она, стараясь сохранить спокойствие. – Уверена, потому что… – Она запнулась, не в состоянии рационально мыслить в таком положении.
И тут ее озарило.
– Да, – снова сказала она. – Потому что этого не хотели вы.
Он замер на мгновение.
– Вы считаете, что я не хотел целовать вас?
– Я знаю, что вы не хотели, – заявила Амелия. Это был самый храбрый поступок в ее жизни, потому что в этот момент Томас выглядел герцогом до кончиков ногтей.
Прямой, гордый, разгневанный, со взлохмаченными ветром волосами, он казался таким красивым, что у нее перехватывало дыхание.
И, по правде говоря, она была совсем не против поцеловать его. При условии, что он тоже этого хочет.
– Мне кажется, вы слишком много думаете, – заметил он после долгой паузы.
Амелия не нашлась с ответом, однако и не стала увеличивать расстояние между ними.
Чем он тут же воспользовался.
– Мне очень хочется поцеловать вас, – сказал он, шагнув вперед. – Собственно, это единственное, чем я хотел бы заняться с вами в данный момент.
– Нет, – возразила она, слегка попятившись. – Вам так только кажется.
Он рассмеялся, что было бы оскорбительно, не будь она так сосредоточена на том, чтобы сохранить достоинство и гордость.
– Просто вы считаете, что можете управлять мною таким способом, – сказала Амелия, опустив глаза, чтобы убедиться, что она не наступит на мышиную нору, если отступит еще на шаг. – Вы думаете, что, если очаруете меня, я превращусь в недалекую бесхребетную особу, неспособную ни на что, кроме как подписываться вашим именем.
У него был такой вид, словно он готов снова рассмеяться, хотя на этот раз, возможно, вместе с ней, а не над ней.
– Вы так думаете? – поинтересовался он, улыбнувшись.
– Я думаю, что это вы так думаете.
Уголок его рта приподнялся, придав его лицу обаятельный, мальчишеский вид, совершенно на него непохожий, по крайней мере непохожий на мужчину, которого она привыкла видеть.
– Пожалуй, вы правы.
Амелия так опешила, что ее челюсть отвисла.
– Вы так считаете?
– Да. Вы гораздо умнее, чем кажетесь, – сказал он.
Если это был комплимент, то сомнительный.
– Но, – добавил он, – это не меняет существа текущего момента.
Существа? Заметив ее удивление, он пожал плечами.
– Я по-прежнему собираюсь поцеловать вас.
Сердце Амелии оглушительно забилось, а ее ступни – маленькие предательницы – приросли к месту.
– Дело в том, – вкрадчиво произнес он, потянувшись вперед и взяв ее руку, – что, хотя вы совершенно правы: я с удовольствием превратил бы вас в бесхребетную, как вы очаровательно выразились, особу, смысл жизни которой соглашаться с каждым моим словом, – я с удивлением открыл для себя одну довольно очевидную истину.
Ее губы приоткрылись.
– Мне хочется поцеловать вас.
Он потянул ее за руку, приблизив к себе.
– Очень.
Амелия хотела спросить почему, но передумала, уверенная, что услышит в ответ что-нибудь такое, от чего остатки ее решимости только растают. Но ей хотелось сделать что-нибудь… Она не представляла что. Все, что угодно, лишь бы убедить их обоих, что она еще не совсем лишилась разума.
– Считайте это удачей, – мягко произнес он. – Или внутренним озарением. Но по какой-то причине я хочу поцеловать вас… что само по себе приятно. – Он поднес ее руку к своим губам. – Вы согласны?
Она кивнула. Она не могла заставить себя солгать, как бы ей этого ни хотелось.
Его глаза, казалось, потемнели от лазоревого до сумеречного оттенка.
– Очень рад, – промолвил он, приподнял ее подбородок и приник к ее губам в поцелуе, вначале нежном, заставив ее приоткрыть губы, а затем завладел ее ртом, лишив ее воли и всякой способности формулировать мысли, не считая одной…
Она никогда не испытывала ничего подобного.
Это было единственной разумной мыслью, возникшей в ее голове. Она утонула в море ощущений, охваченная потребностью, которую она едва понимала, чувствуя, что изменилось что-то.
Каковы бы ни были его цели и намерения, его поцелуй был не таким, как в прошлый раз.
И она не могла противиться ему.
Томас не собирался целовать ее, во всяком случае, не тогда, когда счел себя обязанным сопровождать ее на прогулке, и не тогда, когда они двинулись вниз по склону холма, и, разумеется, не тогда, когда шутливо предложил: «Может, мне поцеловать вас?»
Но тут она произнесла свою маленькую речь про бесхребетность и выглядела при этом такой неожиданно привлекательной, придерживая выбившиеся из прически волосы и глядя на него свысока, – ну если не совсем свысока, то по крайней мере отстаивая свою точку зрения с отвагой, на которую не осмеливался никто из его собеседников. За исключением, пожалуй, Грейс, но и та знала меру.
Именно в этот момент он заметил ее белую кожу с россыпью восхитительных веснушек, глаза, не совсем зеленые, но и не карие, светящиеся умом и страстью, и губы, в особенности ее губы: полные, мягкие и слегка подрагивающие, что можно было заметить, только пристально вглядываясь.
Это он и делал, не в состоянии отвести взгляд.
Как ему удавалось не замечать этого раньше? Она всегда была рядом, почти столько же, сколько он себя помнил.
А затем – дьявол знает почему – ему захотелось ее поцеловать. Не управлять ею, не подчинить ее, хотя он не возражал бы против того и другого в качестве дополнительного бонуса, а просто поцеловать. Ему захотелось ощутить ее в своих объятиях и впитать все, что было у нее внутри и что делало ее… такой, и, возможно, узнать, какая она на самом деле.
Но через пять минут, если Томас и узнал что-то, то не смог бы выразить это словами, ибо, начав целовать ее – по-настоящему, как мужчина мечтает целовать женщину, – он перестал связно мыслить.
Он не представлял, почему вдруг возжелал ее так, что закружилась голова. Возможно, потому, что она принадлежала ему и он знал это, а возможно, все дело в том, что мужчины – примитивные собственники. А может, потому, что ему нравилось, когда она лишалась дара речи, даже если он сам чувствовал себя таким же потрясенным.
Как бы то ни было, но как только его губы раздвинули ее губы и его язык скользнул внутрь, мир вокруг стремительно закружился и исчез, не оставив ничего, кроме нее.
Его руки нашли ее плечи, затем спину и скользнули вниз. Он застонал, обхватив ладонями ее ягодицы и тесно прижав ее к себе. Это было безумие: они находились в поле средь бела дня, а ему хотелось овладеть ею здесь и сейчас, задрать ее юбки, повалить в траву и заняться любовью, а потом сделать это снова.
Он целовал ее с безумной страстью, которая бушевала в его крови, а его руки блуждали по ее одежде, отыскивая застежки, кнопки, завязки – все, что открыло бы ему доступ к ее коже. Лишь когда его пальцы расстегнули две пуговицы на ее спине, к нему вернулись остатки рассудка. Томас не знал, что заставило его опомниться: возможно, ее стон, низкий, чувственный и совершенно неподходящий для невинной девственницы, вернее, его реакция на этот звук – мгновенная, опаляющая и наполненная образами Амелии, обнаженной и вытворяющей вещи, о которых она, вероятно, даже не подозревала.
Неохотно, но решительно отстранившись, Томас втянул в грудь воздух, затем прерывисто выдохнул, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. На его языке вертелись слова извинения, и он честно собирался произнести их, как и полагалось джентльмену, но когда он поднял глаза и посмотрел на ее лицо, с приоткрытыми влажными губами и широко распахнутыми затуманенными глазами, которые казались более зелеными, чем раньше, его губы сказали совсем другое, игнорируя приказы мозга:
– Это был сюрприз.
Она моргнула.
– Приятный, – добавил он, довольный, что его голос звучит более спокойно, чем он себя чувствовал.
– Меня никогда не целовали, – сообщила Амелия.
Томас улыбнулся, немного забавляясь.
– Вообще-то я целовал вас вчера вечером.
– Нет так, – шепнула она, словно бы про себя.
Его тело, начавшее успокаиваться, снова воспламенилось.
– Что ж, – сказала она все с тем же потрясенным видом. – Полагаю, теперь вам придется жениться на мне.
Услышь он такое от любой другой женщины… черт, после любого другого поцелуя, Томас не испытал бы ничего, кроме раздражения. Но что-то в голосе Амелии, в ее лице, все еще хранившем довольно милое озадаченное выражение, вызвало диаметрально противоположную реакцию. Он рассмеялся.
– Что вас так рассмешило? – требовательно спросила она. Впрочем, она была слишком сбита с толку, чтобы что-то требовать.
– Не имею понятия, – честно ответил он. – Повернитесь, я застегну пуговицы.
Амелия ахнула, схватившись за шею, и Томас усомнился, едва ли она вообще заметила, что он расстегнул ее платье сзади. Некоторое время он не без удовольствия наблюдал за ее тщетными попытками застегнуть пуговицы, затем сжалился и нежно отвел ее пальцы в сторону.
– Позвольте мне, – промолвил он.
Как будто у нее был выбор.
Он не спешил, вопреки доводам рассудка, твердившего: чем быстрее он застегнет платье, тем лучше. Но его заворожил вид ее бархатистой кожи и золотых прядей, падавших на ее шею сзади и трепетавших от его дыхания. Не в силах устоять перед соблазном, он склонил голову и поцеловал ее в шею.
Она откликнулась тихим стоном.
– Пожалуй, нам лучше вернуться, – грубовато сказал Томас, отступив на шаг. Но тут он сообразил, что не застегнул последнюю пуговицу на ее платье, и выругался себе под нос. Было бы опрометчиво снова касаться ее, но он не мог допустить, чтобы она вернулась в дом в таком виде. Поэтому ему ничего не оставалось, как только довести дело до конца со всей решимостью, на которую был способен.
– Готово, – буркнул он.
Амелия повернулась, глядя на него с таким настороженным видом, что он почувствовал себя соблазнителем невинных девушек.
Удивительно, но его это нисколько не огорчило. Он предложил ей руку.
– Проводить вас назад?
Она кивнула, и Томас внезапно ощутил очень странную и настойчивую потребность… знать, о чем она думает.
Забавно. Его никогда не интересовало, что думают другие.
Но он не стал спрашивать. Он никогда этого не делал, и потом, какая в этом надобность? Рано или поздно они поженятся, и не важно, что они думают, не так ли?
Амелия никогда не предполагала, что румянец смущения может оставаться на щеках в течение целого часа, но, очевидно, ее щеки все еще горели, поскольку, когда вдовствующая герцогиня встретила ее в холле приблизительно через час после того, как она присоединилась к Элизабет и Грейс в гостиной, ей хватило одного взгляда на лицо Амелии, чтобы ее собственное лицо буквально побагровело от ярости.
И теперь она стояла, вынужденная молчать, пока герцогиня изливала на нее свое негодование, повысив голос до впечатляющего крещендо:
– Черт бы побрал эти чертовы веснушки!
Амелия вздрогнула. Леди Августа и раньше бранила ее за веснушки, хотя их число никогда и не превышало десятка, но впервые ее гнев перешел в богохульство.
– У меня не появилось ни одной новой веснушки, – возразила Амелия, удивляясь, как Уиндему удалось избежать этой сцены. Он исчез, как только проводил ее, с пламенеющими щеками, в гостиную, оставив на растерзание своей бабки, которая любила солнце не больше, чем летучая мышь.
Впрочем, в этом была своеобразная справедливость, поскольку Амелия испытывала к вдовствующей герцогине не больше симпатии, чем к летучей мыши.
Леди Августа отпрянула, пораженная ее репликой.
– Что ты сказала?
Амелия не испугалась и не удивилась ее реакции. Никогда раньше она не возражала герцогине. Но похоже, в последние дни Амелия перевернула новую страницу в своей жизни, предполагавшую если не нахальство, то некоторую дерзость и упрямство. Поэтому она твердо повторила:
– У меня не появилось новых веснушек. Я пересчитала их перед зеркалом.
Это была ложь, но она доставила Амелии истинное удовольствие.
Рот леди Августы сжался в узкую линию, как у рыбы. В течение десяти секунд она сверлила Амелию свирепым взглядом, что было на девять секунд дольше, чем требовалось ранее, чтобы заставить Амелию очень сильно смутиться, и затем рявкнула:
– Мисс Эверсли!
Грейс буквально выскочила из гостиной, благо дверь, ведущая в холл, была распахнута.
Но вдовствующая герцогиня, казалось, не заметила ее появления, продолжив свою громогласную тираду:
И не будь она столь возмущена его внезапным переходом к флирту, она получила бы огромное удовольствие от его негодования, когда он неловко шагнул вперед, не найдя губами ничего, кроме воздуха.
– Вот как? – протянул он, обретя равновесие.
– Вам даже не хочется целовать меня, – произнесла она обвиняющим тоном, на всякий случай отступив назад, поскольку на его лице появилось угрожающее выражение.
– Ну конечно, – обронил он, блеснув глазами. – Это так же верно, как то, что вы мне не нравитесь.
Ее сердце упало.
– Правда?
– По вашим словам, – указал он.
Лицо Амелии вспыхнуло – единственно возможная реакция, когда тебе бросают в лицо твои собственные слова.
– Я не хотела, чтобы вы целовали меня, – сказала она, словно оправдываясь.
– Вы уверены? – осведомился он, оказавшись вдруг совсем рядом, хотя Амелия не заметила, как он это проделал.
– Да, – ответила она, стараясь сохранить спокойствие. – Уверена, потому что… – Она запнулась, не в состоянии рационально мыслить в таком положении.
И тут ее озарило.
– Да, – снова сказала она. – Потому что этого не хотели вы.
Он замер на мгновение.
– Вы считаете, что я не хотел целовать вас?
– Я знаю, что вы не хотели, – заявила Амелия. Это был самый храбрый поступок в ее жизни, потому что в этот момент Томас выглядел герцогом до кончиков ногтей.
Прямой, гордый, разгневанный, со взлохмаченными ветром волосами, он казался таким красивым, что у нее перехватывало дыхание.
И, по правде говоря, она была совсем не против поцеловать его. При условии, что он тоже этого хочет.
– Мне кажется, вы слишком много думаете, – заметил он после долгой паузы.
Амелия не нашлась с ответом, однако и не стала увеличивать расстояние между ними.
Чем он тут же воспользовался.
– Мне очень хочется поцеловать вас, – сказал он, шагнув вперед. – Собственно, это единственное, чем я хотел бы заняться с вами в данный момент.
– Нет, – возразила она, слегка попятившись. – Вам так только кажется.
Он рассмеялся, что было бы оскорбительно, не будь она так сосредоточена на том, чтобы сохранить достоинство и гордость.
– Просто вы считаете, что можете управлять мною таким способом, – сказала Амелия, опустив глаза, чтобы убедиться, что она не наступит на мышиную нору, если отступит еще на шаг. – Вы думаете, что, если очаруете меня, я превращусь в недалекую бесхребетную особу, неспособную ни на что, кроме как подписываться вашим именем.
У него был такой вид, словно он готов снова рассмеяться, хотя на этот раз, возможно, вместе с ней, а не над ней.
– Вы так думаете? – поинтересовался он, улыбнувшись.
– Я думаю, что это вы так думаете.
Уголок его рта приподнялся, придав его лицу обаятельный, мальчишеский вид, совершенно на него непохожий, по крайней мере непохожий на мужчину, которого она привыкла видеть.
– Пожалуй, вы правы.
Амелия так опешила, что ее челюсть отвисла.
– Вы так считаете?
– Да. Вы гораздо умнее, чем кажетесь, – сказал он.
Если это был комплимент, то сомнительный.
– Но, – добавил он, – это не меняет существа текущего момента.
Существа? Заметив ее удивление, он пожал плечами.
– Я по-прежнему собираюсь поцеловать вас.
Сердце Амелии оглушительно забилось, а ее ступни – маленькие предательницы – приросли к месту.
– Дело в том, – вкрадчиво произнес он, потянувшись вперед и взяв ее руку, – что, хотя вы совершенно правы: я с удовольствием превратил бы вас в бесхребетную, как вы очаровательно выразились, особу, смысл жизни которой соглашаться с каждым моим словом, – я с удивлением открыл для себя одну довольно очевидную истину.
Ее губы приоткрылись.
– Мне хочется поцеловать вас.
Он потянул ее за руку, приблизив к себе.
– Очень.
Амелия хотела спросить почему, но передумала, уверенная, что услышит в ответ что-нибудь такое, от чего остатки ее решимости только растают. Но ей хотелось сделать что-нибудь… Она не представляла что. Все, что угодно, лишь бы убедить их обоих, что она еще не совсем лишилась разума.
– Считайте это удачей, – мягко произнес он. – Или внутренним озарением. Но по какой-то причине я хочу поцеловать вас… что само по себе приятно. – Он поднес ее руку к своим губам. – Вы согласны?
Она кивнула. Она не могла заставить себя солгать, как бы ей этого ни хотелось.
Его глаза, казалось, потемнели от лазоревого до сумеречного оттенка.
– Очень рад, – промолвил он, приподнял ее подбородок и приник к ее губам в поцелуе, вначале нежном, заставив ее приоткрыть губы, а затем завладел ее ртом, лишив ее воли и всякой способности формулировать мысли, не считая одной…
Она никогда не испытывала ничего подобного.
Это было единственной разумной мыслью, возникшей в ее голове. Она утонула в море ощущений, охваченная потребностью, которую она едва понимала, чувствуя, что изменилось что-то.
Каковы бы ни были его цели и намерения, его поцелуй был не таким, как в прошлый раз.
И она не могла противиться ему.
Томас не собирался целовать ее, во всяком случае, не тогда, когда счел себя обязанным сопровождать ее на прогулке, и не тогда, когда они двинулись вниз по склону холма, и, разумеется, не тогда, когда шутливо предложил: «Может, мне поцеловать вас?»
Но тут она произнесла свою маленькую речь про бесхребетность и выглядела при этом такой неожиданно привлекательной, придерживая выбившиеся из прически волосы и глядя на него свысока, – ну если не совсем свысока, то по крайней мере отстаивая свою точку зрения с отвагой, на которую не осмеливался никто из его собеседников. За исключением, пожалуй, Грейс, но и та знала меру.
Именно в этот момент он заметил ее белую кожу с россыпью восхитительных веснушек, глаза, не совсем зеленые, но и не карие, светящиеся умом и страстью, и губы, в особенности ее губы: полные, мягкие и слегка подрагивающие, что можно было заметить, только пристально вглядываясь.
Это он и делал, не в состоянии отвести взгляд.
Как ему удавалось не замечать этого раньше? Она всегда была рядом, почти столько же, сколько он себя помнил.
А затем – дьявол знает почему – ему захотелось ее поцеловать. Не управлять ею, не подчинить ее, хотя он не возражал бы против того и другого в качестве дополнительного бонуса, а просто поцеловать. Ему захотелось ощутить ее в своих объятиях и впитать все, что было у нее внутри и что делало ее… такой, и, возможно, узнать, какая она на самом деле.
Но через пять минут, если Томас и узнал что-то, то не смог бы выразить это словами, ибо, начав целовать ее – по-настоящему, как мужчина мечтает целовать женщину, – он перестал связно мыслить.
Он не представлял, почему вдруг возжелал ее так, что закружилась голова. Возможно, потому, что она принадлежала ему и он знал это, а возможно, все дело в том, что мужчины – примитивные собственники. А может, потому, что ему нравилось, когда она лишалась дара речи, даже если он сам чувствовал себя таким же потрясенным.
Как бы то ни было, но как только его губы раздвинули ее губы и его язык скользнул внутрь, мир вокруг стремительно закружился и исчез, не оставив ничего, кроме нее.
Его руки нашли ее плечи, затем спину и скользнули вниз. Он застонал, обхватив ладонями ее ягодицы и тесно прижав ее к себе. Это было безумие: они находились в поле средь бела дня, а ему хотелось овладеть ею здесь и сейчас, задрать ее юбки, повалить в траву и заняться любовью, а потом сделать это снова.
Он целовал ее с безумной страстью, которая бушевала в его крови, а его руки блуждали по ее одежде, отыскивая застежки, кнопки, завязки – все, что открыло бы ему доступ к ее коже. Лишь когда его пальцы расстегнули две пуговицы на ее спине, к нему вернулись остатки рассудка. Томас не знал, что заставило его опомниться: возможно, ее стон, низкий, чувственный и совершенно неподходящий для невинной девственницы, вернее, его реакция на этот звук – мгновенная, опаляющая и наполненная образами Амелии, обнаженной и вытворяющей вещи, о которых она, вероятно, даже не подозревала.
Неохотно, но решительно отстранившись, Томас втянул в грудь воздух, затем прерывисто выдохнул, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. На его языке вертелись слова извинения, и он честно собирался произнести их, как и полагалось джентльмену, но когда он поднял глаза и посмотрел на ее лицо, с приоткрытыми влажными губами и широко распахнутыми затуманенными глазами, которые казались более зелеными, чем раньше, его губы сказали совсем другое, игнорируя приказы мозга:
– Это был сюрприз.
Она моргнула.
– Приятный, – добавил он, довольный, что его голос звучит более спокойно, чем он себя чувствовал.
– Меня никогда не целовали, – сообщила Амелия.
Томас улыбнулся, немного забавляясь.
– Вообще-то я целовал вас вчера вечером.
– Нет так, – шепнула она, словно бы про себя.
Его тело, начавшее успокаиваться, снова воспламенилось.
– Что ж, – сказала она все с тем же потрясенным видом. – Полагаю, теперь вам придется жениться на мне.
Услышь он такое от любой другой женщины… черт, после любого другого поцелуя, Томас не испытал бы ничего, кроме раздражения. Но что-то в голосе Амелии, в ее лице, все еще хранившем довольно милое озадаченное выражение, вызвало диаметрально противоположную реакцию. Он рассмеялся.
– Что вас так рассмешило? – требовательно спросила она. Впрочем, она была слишком сбита с толку, чтобы что-то требовать.
– Не имею понятия, – честно ответил он. – Повернитесь, я застегну пуговицы.
Амелия ахнула, схватившись за шею, и Томас усомнился, едва ли она вообще заметила, что он расстегнул ее платье сзади. Некоторое время он не без удовольствия наблюдал за ее тщетными попытками застегнуть пуговицы, затем сжалился и нежно отвел ее пальцы в сторону.
– Позвольте мне, – промолвил он.
Как будто у нее был выбор.
Он не спешил, вопреки доводам рассудка, твердившего: чем быстрее он застегнет платье, тем лучше. Но его заворожил вид ее бархатистой кожи и золотых прядей, падавших на ее шею сзади и трепетавших от его дыхания. Не в силах устоять перед соблазном, он склонил голову и поцеловал ее в шею.
Она откликнулась тихим стоном.
– Пожалуй, нам лучше вернуться, – грубовато сказал Томас, отступив на шаг. Но тут он сообразил, что не застегнул последнюю пуговицу на ее платье, и выругался себе под нос. Было бы опрометчиво снова касаться ее, но он не мог допустить, чтобы она вернулась в дом в таком виде. Поэтому ему ничего не оставалось, как только довести дело до конца со всей решимостью, на которую был способен.
– Готово, – буркнул он.
Амелия повернулась, глядя на него с таким настороженным видом, что он почувствовал себя соблазнителем невинных девушек.
Удивительно, но его это нисколько не огорчило. Он предложил ей руку.
– Проводить вас назад?
Она кивнула, и Томас внезапно ощутил очень странную и настойчивую потребность… знать, о чем она думает.
Забавно. Его никогда не интересовало, что думают другие.
Но он не стал спрашивать. Он никогда этого не делал, и потом, какая в этом надобность? Рано или поздно они поженятся, и не важно, что они думают, не так ли?
Амелия никогда не предполагала, что румянец смущения может оставаться на щеках в течение целого часа, но, очевидно, ее щеки все еще горели, поскольку, когда вдовствующая герцогиня встретила ее в холле приблизительно через час после того, как она присоединилась к Элизабет и Грейс в гостиной, ей хватило одного взгляда на лицо Амелии, чтобы ее собственное лицо буквально побагровело от ярости.
И теперь она стояла, вынужденная молчать, пока герцогиня изливала на нее свое негодование, повысив голос до впечатляющего крещендо:
– Черт бы побрал эти чертовы веснушки!
Амелия вздрогнула. Леди Августа и раньше бранила ее за веснушки, хотя их число никогда и не превышало десятка, но впервые ее гнев перешел в богохульство.
– У меня не появилось ни одной новой веснушки, – возразила Амелия, удивляясь, как Уиндему удалось избежать этой сцены. Он исчез, как только проводил ее, с пламенеющими щеками, в гостиную, оставив на растерзание своей бабки, которая любила солнце не больше, чем летучая мышь.
Впрочем, в этом была своеобразная справедливость, поскольку Амелия испытывала к вдовствующей герцогине не больше симпатии, чем к летучей мыши.
Леди Августа отпрянула, пораженная ее репликой.
– Что ты сказала?
Амелия не испугалась и не удивилась ее реакции. Никогда раньше она не возражала герцогине. Но похоже, в последние дни Амелия перевернула новую страницу в своей жизни, предполагавшую если не нахальство, то некоторую дерзость и упрямство. Поэтому она твердо повторила:
– У меня не появилось новых веснушек. Я пересчитала их перед зеркалом.
Это была ложь, но она доставила Амелии истинное удовольствие.
Рот леди Августы сжался в узкую линию, как у рыбы. В течение десяти секунд она сверлила Амелию свирепым взглядом, что было на девять секунд дольше, чем требовалось ранее, чтобы заставить Амелию очень сильно смутиться, и затем рявкнула:
– Мисс Эверсли!
Грейс буквально выскочила из гостиной, благо дверь, ведущая в холл, была распахнута.
Но вдовствующая герцогиня, казалось, не заметила ее появления, продолжив свою громогласную тираду: