Страница:
Снова жалобный вой и новая вспышка. Поднялся второй череп. Этот был серебряный с ярким голубоватым оттенком. Он просуществовал дольше и поднялся на дюжину футов выше. И прошептал: «Мой брат не отмщен».
– Сюда идут Серые! – прокричал кто-то достаточно высокий, чтобы видеть поверх толпы.
Из-за маленького роста мне легче затеряться среди людей, но зато я не вижу того, что происходит позади них.
Серые всегда где-то рядом, однако против такого рода беспорядков они бессильны. Это может случиться где угодно, когда угодно и должно произойти прежде, чем они смогут среагировать. Для них же лучше, если они не окажутся поблизости, когда «пузыри» говорят. Серые понимают это. Они просто идут сквозь толпу. Протектора нужно ублажать, но и их деткам есть хочется.
– Сейчас! – пробормотал Тобо, когда появились Серые.
Пронзительный крик послышался из-за подмостков кукловода. Сам кукловод выскочил, завертелся и прислонился к своим подмосткам, широко разевая рот. Последовала вспышка, менее яркая, но более продолжительная, чем предыдущие. Образ, сотканный из дыма на этот раз, был сложней и устойчивей. Он выглядел как монстр. Но вполне определенный монстр, смысл которого был понятен только шадаритам.
– Ниасси… – пробормотал один из Серых.
Ниасси – главный демон мифологии шадар. Схожий демон, но только под другим именем, существует и в верованиях гунни.
Ниасси – глава внутреннего круга наиболее могущественных демонов. Верования шадар есть не что иное, как еретическая ведна. Включающие в себя понятие посмертного, карательного Ада, они вполне допускают возможность Ада в духе гунни на земле, еще при жизни. Его создают демоны, которые служат Ниасси и насылаются на особо грешных.
Понимая, что над ними издеваются, Серые, тем не менее, заколебались. Нападение с этой совершенно новой стороны было поистине неожиданным, и даже против воли никого из них не могло оставить равнодушным. Вдобавок все это случилось на волне мощных слухов, которые увязывали Серых с отвратительными ритуалами, якобы практикуемыми Душеловом.
Дети исчезают. Разум подсказывает, что это – совершенно неизбежно в городе, таком огромном и переполненном людьми, даже если никакой злобный монстр не приложил к этому руку. Малыши исчезают, потому что они бродят где придется и теряются. И ужасные вещи часто происходят с хорошими людьми. Но, если увязать все это воедино, искусно подпустив нужный слушок, люди звереют и перестают доверять друг другу.
Память становится избирательной.
Мы не упускаем случая распространить хотя бы крошечную ложь относительно наших врагов.
Тобо выкрикнул что-то оскорбительное. Я дернула его за руку и потащила к нашему логовищу. Люди принялись ругать Серых и насмехаться над ними. Тобо бросил камень, который угодил в тюрбан Серого.
Темнота не позволила им разглядеть наши лица. Они вытащили свои бамбуковые палки – настроение толпы становилось угрожающим. Похоже, наши колдуны постарались на славу. Ничего, жители Таглиоса – люди выдержанные и не так уж легко теряют контроль над собой. Чтобы жить в такой неестественной скученности, требуется много терпения и самоконтроля.
Я огляделась по сторонам в поисках ворон, летучих мышей или других шпионов Протектора. После наступления ночи мы рискуем больше, чем днем, потому что в темноте трудно заметить этих соглядатаев. Я покрепче вцепилась в руку Тобо.
– Ты не должен был этого делать. Знаешь же, что в темноте выползают Тени.
Мои слова не произвели на него ни малейшего впечатления.
– Гоблин будет счастлив. Он много времени потратил на эту штуку. И она сработала отлично.
Серые засвистели, вызывая подкрепление.
Четвертый «пузырь» тоже выпустил дымный призрак, но мы его уже не увидели. Я протащила Тобо мимо ловушек для Теней, установленных вокруг нашего штаба. Вскоре ему предстоит объясняться с некоторыми своими «дядями». Те, для кого паранойя остается образом жизни, очень сильно рискуют получить от Отряда «по рукам» за все свои безобразия. С Тобо нужно провести серьезную разъяснительную работу, иначе его поведение может быть использовано умным противником с пользой для себя.
5
6
– Сюда идут Серые! – прокричал кто-то достаточно высокий, чтобы видеть поверх толпы.
Из-за маленького роста мне легче затеряться среди людей, но зато я не вижу того, что происходит позади них.
Серые всегда где-то рядом, однако против такого рода беспорядков они бессильны. Это может случиться где угодно, когда угодно и должно произойти прежде, чем они смогут среагировать. Для них же лучше, если они не окажутся поблизости, когда «пузыри» говорят. Серые понимают это. Они просто идут сквозь толпу. Протектора нужно ублажать, но и их деткам есть хочется.
– Сейчас! – пробормотал Тобо, когда появились Серые.
Пронзительный крик послышался из-за подмостков кукловода. Сам кукловод выскочил, завертелся и прислонился к своим подмосткам, широко разевая рот. Последовала вспышка, менее яркая, но более продолжительная, чем предыдущие. Образ, сотканный из дыма на этот раз, был сложней и устойчивей. Он выглядел как монстр. Но вполне определенный монстр, смысл которого был понятен только шадаритам.
– Ниасси… – пробормотал один из Серых.
Ниасси – главный демон мифологии шадар. Схожий демон, но только под другим именем, существует и в верованиях гунни.
Ниасси – глава внутреннего круга наиболее могущественных демонов. Верования шадар есть не что иное, как еретическая ведна. Включающие в себя понятие посмертного, карательного Ада, они вполне допускают возможность Ада в духе гунни на земле, еще при жизни. Его создают демоны, которые служат Ниасси и насылаются на особо грешных.
Понимая, что над ними издеваются, Серые, тем не менее, заколебались. Нападение с этой совершенно новой стороны было поистине неожиданным, и даже против воли никого из них не могло оставить равнодушным. Вдобавок все это случилось на волне мощных слухов, которые увязывали Серых с отвратительными ритуалами, якобы практикуемыми Душеловом.
Дети исчезают. Разум подсказывает, что это – совершенно неизбежно в городе, таком огромном и переполненном людьми, даже если никакой злобный монстр не приложил к этому руку. Малыши исчезают, потому что они бродят где придется и теряются. И ужасные вещи часто происходят с хорошими людьми. Но, если увязать все это воедино, искусно подпустив нужный слушок, люди звереют и перестают доверять друг другу.
Память становится избирательной.
Мы не упускаем случая распространить хотя бы крошечную ложь относительно наших врагов.
Тобо выкрикнул что-то оскорбительное. Я дернула его за руку и потащила к нашему логовищу. Люди принялись ругать Серых и насмехаться над ними. Тобо бросил камень, который угодил в тюрбан Серого.
Темнота не позволила им разглядеть наши лица. Они вытащили свои бамбуковые палки – настроение толпы становилось угрожающим. Похоже, наши колдуны постарались на славу. Ничего, жители Таглиоса – люди выдержанные и не так уж легко теряют контроль над собой. Чтобы жить в такой неестественной скученности, требуется много терпения и самоконтроля.
Я огляделась по сторонам в поисках ворон, летучих мышей или других шпионов Протектора. После наступления ночи мы рискуем больше, чем днем, потому что в темноте трудно заметить этих соглядатаев. Я покрепче вцепилась в руку Тобо.
– Ты не должен был этого делать. Знаешь же, что в темноте выползают Тени.
Мои слова не произвели на него ни малейшего впечатления.
– Гоблин будет счастлив. Он много времени потратил на эту штуку. И она сработала отлично.
Серые засвистели, вызывая подкрепление.
Четвертый «пузырь» тоже выпустил дымный призрак, но мы его уже не увидели. Я протащила Тобо мимо ловушек для Теней, установленных вокруг нашего штаба. Вскоре ему предстоит объясняться с некоторыми своими «дядями». Те, для кого паранойя остается образом жизни, очень сильно рискуют получить от Отряда «по рукам» за все свои безобразия. С Тобо нужно провести серьезную разъяснительную работу, иначе его поведение может быть использовано умным противником с пользой для себя.
5
Сари вызвала меня вскоре после нашего возвращения. Не для того, чтобы сделать выговор за бездумный риск, которому при моем попустительстве подверг себя Тобо. Нет, она просто хотела сообщить, что собирается перейти к следующему этапу. Возможно, когда-нибудь Тобо погорит настолько серьезно, что это пробудит в нем хоть какое-то чувство страха. Плохо только, что жизнь в подполье не знает жалости. Редко выпадает больше чем один шанс. Тобо должен прочувствовать это всем сердцем.
Конечно, Сари допросила меня с пристрастием обо всем, что произошло в городе, и постаралась довести до сведения Гоблина и Одноглазого, что она недовольна и ими тоже. Тобо отсутствовал и не имел возможности защищаться.
На Гоблина и Одноглазого все ее высказывания произвели мало впечатления. Даже сорок промахов любимого дитяти не могли внушить опасения этим двум антикам. Кроме того, они и сами были наполовину виновны в его проделке, а кому же охота признавать свою вину? Только не им.
Сари сказала:
– Сейчас я буду вызывать Мургена.
В ее голосе явственно ощущалась странная неуверенность. Она всегда не слишком охотно беседовала с Мургеном. Всем нам хотелось бы знать, почему. Их с Мургеном связывала искренняя и очень романтическая любовь из разряда тех, которые описывают в легендах, со всеми атрибутами, сопутствующими этим вневременным историям. Вызов богам, разочарование родителей, ужасные разрывы и счастливые воссоединения, интриги со стороны врагов и прочее в том же духе. Так получилось, что одному из них пришлось сойти в царство смерти, чтобы спасти другого. И Мургена любезно препроводили в холодный подземный ад – такая уж обходительная наша безумная колдунья Душелов. Он и все остальные Плененные были живы, но находились в стасисе, под равниной Сияющего Камня, в таком месте и такой ситуации, о которых мы знали только благодаря тому, что Сари была способна вызвать дух Мургена.
Может, все дело было именно в стасисе? Сари каждый день старил, а Мургена нет. Может, она начала бояться, что станет старше его матери к тому времени, когда мы освободим Плененных?
После долгих лет изучения истории я вынуждена с грустью констатировать, что она в значительной степени руководствуется личными соображениями вроде этого, а вовсе не борьбой за идеалы тьмы или света.
Уже давным-давно Мурген научился во время сна покидать свое тело. Сейчас он отчасти сохранил эту способность, но, к сожалению, она была ослаблена противоестественными факторами его нынешнего состояния. Даже в виде призрака он не мог самостоятельно выбраться за пределы пещеры. Для этого его непременно должна была вызвать оттуда Сари – или, возможно, любой другой некромант, знающий, где он находится.
Дух Мургена был превосходным шпионом. За пределами нашего круга никто, кроме Душелова, не мог обнаружить его присутствия. Благодаря Мургену мы были в курсе всех замыслов наших врагов – разумеется, тех из них, кто был настолько могуществен, что ими стоило интересоваться. Процесс был достаточно сложный и имел целый ряд ограничений, но все же Мурген представлял собой наше едва ли не самое мощное оружие. Без него мы попросту не выжили бы.
И сегодня Сари более чем когда-либо была не в настроении вызывать его.
Бог знает, как это трудно – сквозь года и невзгоды пронести свою веру. Многие из наших братьев утратили ее и ушли, затерялись в хаосе империи. Некоторые, возможно, снова обрели бы свою веру, добейся мы достаточно громкого успеха.
Сари пришлось в жизни нелегко. Она потеряла двоих детей – боль, которую матери нелегко сносить, даже если она никогда не любила их отца. Его она потеряла тоже, но от этой утраты страдала мало. Никто из тех, кто помнил этого человека, не сказал о нем ни одного доброго слова. Вместе со всеми нами ей крепко досталось во время осады Джайкура.
Может быть, Сари – и все нюень бао – чем-то страшно разгневала Гангешу. Или, может быть, этот бог со слоновьими головами просто наслаждался, когда гибли его почитатели, – вот, дескать, какая славная получилась шутка. Вроде Кины, которая наверняка довольно хихикала, когда ее грубые шалости по отношению к собственным фанатикам оканчивались для них фатально.
Гоблин и Одноглазый обычно не присутствовали, когда Сари вызывала Мургена. Она не нуждалась в их помощи. Ее мастерство было ограниченным, но сильным, а эти двое только и способны, что мешать, сколько бы не тужились вести себя как положено.
Однако на этот раз наши ископаемые оказались тут же, из чего я сделала вывод, что затевается нечто необычное. До чего же старые они оба! Наверно, уже и счет годам потеряли. Держались только благодаря своему мастерству. Одноглазому, если Анналы не лгут, было уже более двухсот лет, а его «юному» другу около ста.
Мягко говоря, ни того, ни другого крупными мужчинами не назовешь. Оба ниже меня ростом. И никогда не были выше, даже задолго до того, как превратились в иссохшие от старости ходячие мощи. Я даже представить себе не могу Одноглазого молодым. Нет, только старым и только в этой его черной шляпе, самой безобразной и грязной изо всех когда-либо существовавших на свете.
Может, Одноглазый и жив-то еще только потому, что проклят этой шляпой. Может, эта шляпа использует его как своего коня и поэтому не дает ему умереть.
Этот жесткий смердящий кусок заскорузлого войлока сгорит в ближайшем костре, прежде чем тело Одноглазого перестанет содрогаться в предсмертных судорогах. Все ненавидят его шляпу.
Но больше всех ее ненавидит Гоблин. Он считает своим долгом прицепиться к ней всякий раз, когда между ним и Одноглазым завязывается перебранка, а происходит это почитай при каждой их встрече.
Одноглазый – маленький, черный и морщинистый. Гоблин – маленький, белый и морщинистый. Лицом он похож на сушеную жабу.
Одноглазый не забывает напомнить об этом всякий раз, когда они начинают браниться, а происходит это почти всегда, когда имеются в наличии зрители. Однако никто не встревает между ними.
Нужно признать, что рядом с Сари они изо всех сил стараются вести себя как можно приличнее. Эта женщина имеет особый дар. Она пробуждает в людях все лучшее. Что, правда, не относится к ее матери. Хотя бабушка Тролль гораздо хуже, если дочери нет поблизости.
К счастью для нас, мы редко видим Кы Готу. Всему виной ее суставы, Тобо помогает ухаживать за ней – таким образом мы цинично эксплуатируем его особый иммунитет по отношению к ее сарказму. Она до безумия любит мальчика – даже несмотря на то, что его отец подонок и чужак.
Сари объяснила мне:
– Эти двое говорят, что придумали способ частично материализовать Мургена. Тогда ты сможешь общаться с ним напрямую.
Обычно только Сари может разговаривать с Мургеном, когда вызывает его. У меня отсутствует то, что называется психическим ухом.
– Если мы и вправду сможем видеть и слышать его, тогда Тобо тоже должен присутствовать здесь, – ответила я. – В последнее время он что-то все время задает вопросы об отце.
Сари как-то странно посмотрела на меня, – точно не понимая, что я имею в виду.
– Правильно, мальчик должен знать своего старика, – продребезжал Одноглазый.
Он посмотрел на Гоблина, ожидая, что тот начнет ему противоречить. Такой уж у них был обычай. Кидайся в бой и не обращай внимания на всякие мелочи вроде фактов или здравого смысла. Так или иначе, эти бессмысленные споры годами, чуть что, возникали снова и снова.
На этот раз Гоблин воздержался. Он еще успеет дать отпор, когда Сари не будет рядом. Она только мешает ему, со своими призывами образумиться.
Сари кивнула Одноглазому:
– Но сначала нужно проверить, получилось ли у вас.
Одноглазый тут же запыхтел и принялся брызгать слюной.
Кто-то осмеливается сомневаться в его способности колдовать? Все, что было раньше, не в счет? На этот раз…
Я прервала его:
– Не заводись.
Время не пощадило Одноглазого. Память у него стала слабовата, и в последнее время он все чаще начинал клевать носом посреди разговора или дела. Или, выкрикивая свои напыщенные фразы, забывал, из-за чего весь сыр-бор разгорелся. Или вдруг просто смолкал ни с того, ни с сего.
Когда я его встретила впервые, он уже напоминал высохшую старую мумию, но сейчас и от этого осталась только тень. И все же нельзя сказать, чтобы он полностью утратил свою силу. Однако, отправившись в дорогу, он на полпути вполне мог забыть, куда идет. Изредка это бывало даже кстати, но по большей части – просто беда. Когда ему поручали что-то важное, Тобо обычно вменялось в обязанность следить за тем, чтобы он дошел туда, куда надо. Одноглазый тоже обожал мальчишку.
Чем больше слабел старый колдун, тем легче становилось удерживать его дома, вдали от искушений города. И слава Богу. Одна-единственная неосторожность могла погубить нас всех. А до Одноглазого никогда в полной мере не доходило, что это вообще такое – быть благоразумным.
Гоблин захихикал, когда Одноглазый смолк.
– Можете вы оба сосредоточиться на том, чем собираетесь заниматься? – Меня преследовал страх, что однажды Одноглазый задремлет прямо в середине какого-нибудь смертоносного заклинания и оставит нас всех по уши в демонах или кровососущих насекомых, совершенно обезумевших оттого, что их выдернули из болота где-нибудь за тысячу миль отсюда. – Это важно.
– У вас всегда все важно, – проворчал Гоблин. – Даже если это просто: «Гоблин, хватит сидеть сложа руки, я слишком ленив, чтобы самому полировать серебро». Даже тогда это звучит так, точно речь идет о конце света. Важно? Уф!
– Я вижу, ты сегодня в хорошем настроении.
Одноглазый вытащил себя из кресла, выругался в мой адрес и, опираясь на трость, зашаркал к Сари. Он забыл, что я женщина. Он вел себя не так по-свински, когда помнил об этом, хотя в принципе я не рассчитываю ни на какое особое обхождение только потому, что меня угораздило родиться существом женского пола.
Одноглазый стал опасен для нас в совершенно новом смысле в тот злополучный день, когда приобрел эту трость. Он использовал ее, чтобы колотить людей. Или подставлять им подножку. Он постоянно дремал то здесь, то там, но никогда нельзя было точно знать, спит он или же притворяется. В последнем случае ему ничего не стоило неожиданно выбросить свою трость и подцепить вас за ноги.
Несмотря на все это, мы постоянно трепетали от страха, опасаясь, что Одноглазый долго не протянет. Без него шансы, что нас не засекут, были невелики. Гоблин, конечно, будет выкладываться изо всех сил, но что он сможет, оставшись один? К тому же на долговременное колдовство он вообще был не способен. В нашей ситуации требовалось, по меньшей мере, два колдуна и притом в расцвете сил.
– Начинай, женщина, – проскрипел Одноглазый. – Гоблин, сопля жучиная, тащи сюда то, что требуется. Я не намерен болтаться тут всю ночь.
Специально для них перед Сари стоял стол – самой ей не требовалась никакая опора. В установленное время она просто концентрировалась на Мургене. Контакт у них обычно возникал быстро. Во время месячных, когда чувствительность падала, она пела на языке нюень бао. В отличие от некоторых братьев по Отряду, у меня нет способности к языкам. А когда речь идет о нюень бао, я вообще ничего не воспринимаю. Пение Сари было похоже на колыбельную, если только слова не имели двойного смысла. Что очень даже возможно. Дядюшка Дой всю жизнь говорит загадками, но не устает повторять, что легче всего понять их смысл, если просто слушать.
Дядюшка Дой нечасто оказывается поблизости. Слава Богу. У него свое собственное расписание – хотя, кажется, даже ему самому не ясно, к чему все это. Окружающий мир заставляет меняться и его, что ему вовсе не всегда нравится.
Гоблин, не обращая внимания на глупые придирки Одноглазого, притащил мешок с каким-то их добром. В последнее время он стал чаще уступать Одноглазому. Наверно, только ради того, чтобы было больше толку. Но зато уж если он не был занят делом, непременно высказывал все, что думает.
Они, наконец, начали выкладывать свои колдовские штучки, но и тут не обошлось без перебранки по поводу того, что куда класть. Ну, просто малые дети! Мне захотелось хорошенько отшлепать их.
Сари запела. У нее прекрасный голос. Жаль, что такой талант пропадает зря. В полном смысле этого слова некроманткой она не была. Не приобретала власти над Мургеном, не заклинала его дух – Мурген был все еще жив, хотя и находился не здесь. Но его дух мог покинуть могилу, если к нему взывали.
Хорошо бы и других Плененных можно было вызывать тоже. В особенности, капитана. Он сумел бы нас воодушевить, что пришлось бы весьма кстати.
Между Гоблином и Одноглазым, стоявшими у противоположных концов стола, медленно сформировалось что-то вроде пыльного облака. Нет, это была не пыль. И не дым. Я ткнула туда пальцем и лизнула его. Прекрасный, прохладный водяной туман. Гоблин сказал Сари:
– Мы готовы.
Характер ее пения изменился, голос зазвучал почти вкрадчиво. Я смогла разобрать даже некоторые слова.
Голова Мургена материализовалась между колдунами, колыхаясь, точно отражение на покрытом рябью пруде. Я испугалась, но не из-за колдовства, а из-за того, как Мурген выглядел. Точно так, как я запомнила его, без единой новой морщинки на лице. В отличие от всех нас.
Сари теперь выглядела почти так же, как ее мать в Джайкуре. Конечно, не такой грузной. И походка у нее не была такой странной, покачивающейся, от чего у Кы Готы, наверно, и возникли проблемы с суставами. Но красота Сари увядала быстро. Она еще в какой-то степени сохранила ее, хотя обычно женщины нюень бао начинали блекнуть очень рано. Сари никогда не говорила об этом, но, безусловно, страдала. Молча. У нее было свое тщеславие. И не лишенное оснований.
Время – самый беспощадный изо всех злодеев.
Мурген, похоже, тоже не испытывал особого восторга, что его вызвали. Может, все дело было в недомогании Сари? Он заговорил. И я прекрасно разбирала каждое слово, хотя он произносил их еле слышным шепотом.
– Мне снился сон. Это место… – Его оживление пошло на убыль, сменившись тусклым ужасом. Мне-то известно, о каком месте шла речь, он описывал его в своих Анналах. Ему снилось поле, усеянное костями. – Белая ворона… – У нас могла возникнуть проблема, если он предпочтет даже этому проблеску жизни медленное скольжение сквозь сонные туннели Кины.
– Мы готовы нанести удар, – сказала ему Сари. – Радиша приказала созвать Тайный Совет. Посмотри, чем они занимаются. Убедись, что Лебедь там.
Туман, из которого был слеплен Мурген, медленно растаял. Сари выглядела печальной. Гоблин и Одноглазый принялись ругать Знаменосца за то, что он скрылся.
– Я видела его, – сказала я им. – Очень отчетливо. И слышала тоже. Именно так я всегда представляла себе говорящего призрака.
Усмехнувшись, Гоблин ответил:
– Ты потому «слышала», что ожидала этого. На самом деле тебе отлично известно, что слышала ты не ушами.
Одноглазый лишь насмешливо улыбнулся. Он никогда ничего и никому не объяснял. Только, может быть, Готе, если ей случалось застукать его, когда он прокрадывается домой посреди ночи. Тогда он начинал на ходу сочинять какую-нибудь историю, такую же извилистую, как история самого Отряда.
Заговорила Сари, и голос у нее звучал как у женщины, которая очень хочет показать, что ничуть не расстроена.
– Думаю, можно привести сюда Тобо. Ясно, что никаких взрывов и вспышек не будет. И вы прожгли всего-навсего две дыры в крышке стола.
– Какая неблагодарность! – воскликнул Одноглазый. – А что касается дыр, то это случилось лишь потому, что здесь вот этот, который вылитая жаба…
Сари точно не слышала его.
– Тобо может записать рассказ Мургена, а позже Дрема использует это для Анналов. Может быть, Мурген выяснит, что нам угрожает опасность. Тогда надо будет предупредить остальных, послать им сообщение.
Все это входило в наш план. Однако сейчас я испытывала в отношении него еще меньше энтузиазма.
Мне хотелось просто поговорить со старым другом. Но то, что здесь происходило, нельзя было назвать встречей друзей. И расспрашивать о том, как там Бадья, было бы сейчас неуместно.
Конечно, Сари допросила меня с пристрастием обо всем, что произошло в городе, и постаралась довести до сведения Гоблина и Одноглазого, что она недовольна и ими тоже. Тобо отсутствовал и не имел возможности защищаться.
На Гоблина и Одноглазого все ее высказывания произвели мало впечатления. Даже сорок промахов любимого дитяти не могли внушить опасения этим двум антикам. Кроме того, они и сами были наполовину виновны в его проделке, а кому же охота признавать свою вину? Только не им.
Сари сказала:
– Сейчас я буду вызывать Мургена.
В ее голосе явственно ощущалась странная неуверенность. Она всегда не слишком охотно беседовала с Мургеном. Всем нам хотелось бы знать, почему. Их с Мургеном связывала искренняя и очень романтическая любовь из разряда тех, которые описывают в легендах, со всеми атрибутами, сопутствующими этим вневременным историям. Вызов богам, разочарование родителей, ужасные разрывы и счастливые воссоединения, интриги со стороны врагов и прочее в том же духе. Так получилось, что одному из них пришлось сойти в царство смерти, чтобы спасти другого. И Мургена любезно препроводили в холодный подземный ад – такая уж обходительная наша безумная колдунья Душелов. Он и все остальные Плененные были живы, но находились в стасисе, под равниной Сияющего Камня, в таком месте и такой ситуации, о которых мы знали только благодаря тому, что Сари была способна вызвать дух Мургена.
Может, все дело было именно в стасисе? Сари каждый день старил, а Мургена нет. Может, она начала бояться, что станет старше его матери к тому времени, когда мы освободим Плененных?
После долгих лет изучения истории я вынуждена с грустью констатировать, что она в значительной степени руководствуется личными соображениями вроде этого, а вовсе не борьбой за идеалы тьмы или света.
Уже давным-давно Мурген научился во время сна покидать свое тело. Сейчас он отчасти сохранил эту способность, но, к сожалению, она была ослаблена противоестественными факторами его нынешнего состояния. Даже в виде призрака он не мог самостоятельно выбраться за пределы пещеры. Для этого его непременно должна была вызвать оттуда Сари – или, возможно, любой другой некромант, знающий, где он находится.
Дух Мургена был превосходным шпионом. За пределами нашего круга никто, кроме Душелова, не мог обнаружить его присутствия. Благодаря Мургену мы были в курсе всех замыслов наших врагов – разумеется, тех из них, кто был настолько могуществен, что ими стоило интересоваться. Процесс был достаточно сложный и имел целый ряд ограничений, но все же Мурген представлял собой наше едва ли не самое мощное оружие. Без него мы попросту не выжили бы.
И сегодня Сари более чем когда-либо была не в настроении вызывать его.
Бог знает, как это трудно – сквозь года и невзгоды пронести свою веру. Многие из наших братьев утратили ее и ушли, затерялись в хаосе империи. Некоторые, возможно, снова обрели бы свою веру, добейся мы достаточно громкого успеха.
Сари пришлось в жизни нелегко. Она потеряла двоих детей – боль, которую матери нелегко сносить, даже если она никогда не любила их отца. Его она потеряла тоже, но от этой утраты страдала мало. Никто из тех, кто помнил этого человека, не сказал о нем ни одного доброго слова. Вместе со всеми нами ей крепко досталось во время осады Джайкура.
Может быть, Сари – и все нюень бао – чем-то страшно разгневала Гангешу. Или, может быть, этот бог со слоновьими головами просто наслаждался, когда гибли его почитатели, – вот, дескать, какая славная получилась шутка. Вроде Кины, которая наверняка довольно хихикала, когда ее грубые шалости по отношению к собственным фанатикам оканчивались для них фатально.
Гоблин и Одноглазый обычно не присутствовали, когда Сари вызывала Мургена. Она не нуждалась в их помощи. Ее мастерство было ограниченным, но сильным, а эти двое только и способны, что мешать, сколько бы не тужились вести себя как положено.
Однако на этот раз наши ископаемые оказались тут же, из чего я сделала вывод, что затевается нечто необычное. До чего же старые они оба! Наверно, уже и счет годам потеряли. Держались только благодаря своему мастерству. Одноглазому, если Анналы не лгут, было уже более двухсот лет, а его «юному» другу около ста.
Мягко говоря, ни того, ни другого крупными мужчинами не назовешь. Оба ниже меня ростом. И никогда не были выше, даже задолго до того, как превратились в иссохшие от старости ходячие мощи. Я даже представить себе не могу Одноглазого молодым. Нет, только старым и только в этой его черной шляпе, самой безобразной и грязной изо всех когда-либо существовавших на свете.
Может, Одноглазый и жив-то еще только потому, что проклят этой шляпой. Может, эта шляпа использует его как своего коня и поэтому не дает ему умереть.
Этот жесткий смердящий кусок заскорузлого войлока сгорит в ближайшем костре, прежде чем тело Одноглазого перестанет содрогаться в предсмертных судорогах. Все ненавидят его шляпу.
Но больше всех ее ненавидит Гоблин. Он считает своим долгом прицепиться к ней всякий раз, когда между ним и Одноглазым завязывается перебранка, а происходит это почитай при каждой их встрече.
Одноглазый – маленький, черный и морщинистый. Гоблин – маленький, белый и морщинистый. Лицом он похож на сушеную жабу.
Одноглазый не забывает напомнить об этом всякий раз, когда они начинают браниться, а происходит это почти всегда, когда имеются в наличии зрители. Однако никто не встревает между ними.
Нужно признать, что рядом с Сари они изо всех сил стараются вести себя как можно приличнее. Эта женщина имеет особый дар. Она пробуждает в людях все лучшее. Что, правда, не относится к ее матери. Хотя бабушка Тролль гораздо хуже, если дочери нет поблизости.
К счастью для нас, мы редко видим Кы Готу. Всему виной ее суставы, Тобо помогает ухаживать за ней – таким образом мы цинично эксплуатируем его особый иммунитет по отношению к ее сарказму. Она до безумия любит мальчика – даже несмотря на то, что его отец подонок и чужак.
Сари объяснила мне:
– Эти двое говорят, что придумали способ частично материализовать Мургена. Тогда ты сможешь общаться с ним напрямую.
Обычно только Сари может разговаривать с Мургеном, когда вызывает его. У меня отсутствует то, что называется психическим ухом.
– Если мы и вправду сможем видеть и слышать его, тогда Тобо тоже должен присутствовать здесь, – ответила я. – В последнее время он что-то все время задает вопросы об отце.
Сари как-то странно посмотрела на меня, – точно не понимая, что я имею в виду.
– Правильно, мальчик должен знать своего старика, – продребезжал Одноглазый.
Он посмотрел на Гоблина, ожидая, что тот начнет ему противоречить. Такой уж у них был обычай. Кидайся в бой и не обращай внимания на всякие мелочи вроде фактов или здравого смысла. Так или иначе, эти бессмысленные споры годами, чуть что, возникали снова и снова.
На этот раз Гоблин воздержался. Он еще успеет дать отпор, когда Сари не будет рядом. Она только мешает ему, со своими призывами образумиться.
Сари кивнула Одноглазому:
– Но сначала нужно проверить, получилось ли у вас.
Одноглазый тут же запыхтел и принялся брызгать слюной.
Кто-то осмеливается сомневаться в его способности колдовать? Все, что было раньше, не в счет? На этот раз…
Я прервала его:
– Не заводись.
Время не пощадило Одноглазого. Память у него стала слабовата, и в последнее время он все чаще начинал клевать носом посреди разговора или дела. Или, выкрикивая свои напыщенные фразы, забывал, из-за чего весь сыр-бор разгорелся. Или вдруг просто смолкал ни с того, ни с сего.
Когда я его встретила впервые, он уже напоминал высохшую старую мумию, но сейчас и от этого осталась только тень. И все же нельзя сказать, чтобы он полностью утратил свою силу. Однако, отправившись в дорогу, он на полпути вполне мог забыть, куда идет. Изредка это бывало даже кстати, но по большей части – просто беда. Когда ему поручали что-то важное, Тобо обычно вменялось в обязанность следить за тем, чтобы он дошел туда, куда надо. Одноглазый тоже обожал мальчишку.
Чем больше слабел старый колдун, тем легче становилось удерживать его дома, вдали от искушений города. И слава Богу. Одна-единственная неосторожность могла погубить нас всех. А до Одноглазого никогда в полной мере не доходило, что это вообще такое – быть благоразумным.
Гоблин захихикал, когда Одноглазый смолк.
– Можете вы оба сосредоточиться на том, чем собираетесь заниматься? – Меня преследовал страх, что однажды Одноглазый задремлет прямо в середине какого-нибудь смертоносного заклинания и оставит нас всех по уши в демонах или кровососущих насекомых, совершенно обезумевших оттого, что их выдернули из болота где-нибудь за тысячу миль отсюда. – Это важно.
– У вас всегда все важно, – проворчал Гоблин. – Даже если это просто: «Гоблин, хватит сидеть сложа руки, я слишком ленив, чтобы самому полировать серебро». Даже тогда это звучит так, точно речь идет о конце света. Важно? Уф!
– Я вижу, ты сегодня в хорошем настроении.
Одноглазый вытащил себя из кресла, выругался в мой адрес и, опираясь на трость, зашаркал к Сари. Он забыл, что я женщина. Он вел себя не так по-свински, когда помнил об этом, хотя в принципе я не рассчитываю ни на какое особое обхождение только потому, что меня угораздило родиться существом женского пола.
Одноглазый стал опасен для нас в совершенно новом смысле в тот злополучный день, когда приобрел эту трость. Он использовал ее, чтобы колотить людей. Или подставлять им подножку. Он постоянно дремал то здесь, то там, но никогда нельзя было точно знать, спит он или же притворяется. В последнем случае ему ничего не стоило неожиданно выбросить свою трость и подцепить вас за ноги.
Несмотря на все это, мы постоянно трепетали от страха, опасаясь, что Одноглазый долго не протянет. Без него шансы, что нас не засекут, были невелики. Гоблин, конечно, будет выкладываться изо всех сил, но что он сможет, оставшись один? К тому же на долговременное колдовство он вообще был не способен. В нашей ситуации требовалось, по меньшей мере, два колдуна и притом в расцвете сил.
– Начинай, женщина, – проскрипел Одноглазый. – Гоблин, сопля жучиная, тащи сюда то, что требуется. Я не намерен болтаться тут всю ночь.
Специально для них перед Сари стоял стол – самой ей не требовалась никакая опора. В установленное время она просто концентрировалась на Мургене. Контакт у них обычно возникал быстро. Во время месячных, когда чувствительность падала, она пела на языке нюень бао. В отличие от некоторых братьев по Отряду, у меня нет способности к языкам. А когда речь идет о нюень бао, я вообще ничего не воспринимаю. Пение Сари было похоже на колыбельную, если только слова не имели двойного смысла. Что очень даже возможно. Дядюшка Дой всю жизнь говорит загадками, но не устает повторять, что легче всего понять их смысл, если просто слушать.
Дядюшка Дой нечасто оказывается поблизости. Слава Богу. У него свое собственное расписание – хотя, кажется, даже ему самому не ясно, к чему все это. Окружающий мир заставляет меняться и его, что ему вовсе не всегда нравится.
Гоблин, не обращая внимания на глупые придирки Одноглазого, притащил мешок с каким-то их добром. В последнее время он стал чаще уступать Одноглазому. Наверно, только ради того, чтобы было больше толку. Но зато уж если он не был занят делом, непременно высказывал все, что думает.
Они, наконец, начали выкладывать свои колдовские штучки, но и тут не обошлось без перебранки по поводу того, что куда класть. Ну, просто малые дети! Мне захотелось хорошенько отшлепать их.
Сари запела. У нее прекрасный голос. Жаль, что такой талант пропадает зря. В полном смысле этого слова некроманткой она не была. Не приобретала власти над Мургеном, не заклинала его дух – Мурген был все еще жив, хотя и находился не здесь. Но его дух мог покинуть могилу, если к нему взывали.
Хорошо бы и других Плененных можно было вызывать тоже. В особенности, капитана. Он сумел бы нас воодушевить, что пришлось бы весьма кстати.
Между Гоблином и Одноглазым, стоявшими у противоположных концов стола, медленно сформировалось что-то вроде пыльного облака. Нет, это была не пыль. И не дым. Я ткнула туда пальцем и лизнула его. Прекрасный, прохладный водяной туман. Гоблин сказал Сари:
– Мы готовы.
Характер ее пения изменился, голос зазвучал почти вкрадчиво. Я смогла разобрать даже некоторые слова.
Голова Мургена материализовалась между колдунами, колыхаясь, точно отражение на покрытом рябью пруде. Я испугалась, но не из-за колдовства, а из-за того, как Мурген выглядел. Точно так, как я запомнила его, без единой новой морщинки на лице. В отличие от всех нас.
Сари теперь выглядела почти так же, как ее мать в Джайкуре. Конечно, не такой грузной. И походка у нее не была такой странной, покачивающейся, от чего у Кы Готы, наверно, и возникли проблемы с суставами. Но красота Сари увядала быстро. Она еще в какой-то степени сохранила ее, хотя обычно женщины нюень бао начинали блекнуть очень рано. Сари никогда не говорила об этом, но, безусловно, страдала. Молча. У нее было свое тщеславие. И не лишенное оснований.
Время – самый беспощадный изо всех злодеев.
Мурген, похоже, тоже не испытывал особого восторга, что его вызвали. Может, все дело было в недомогании Сари? Он заговорил. И я прекрасно разбирала каждое слово, хотя он произносил их еле слышным шепотом.
– Мне снился сон. Это место… – Его оживление пошло на убыль, сменившись тусклым ужасом. Мне-то известно, о каком месте шла речь, он описывал его в своих Анналах. Ему снилось поле, усеянное костями. – Белая ворона… – У нас могла возникнуть проблема, если он предпочтет даже этому проблеску жизни медленное скольжение сквозь сонные туннели Кины.
– Мы готовы нанести удар, – сказала ему Сари. – Радиша приказала созвать Тайный Совет. Посмотри, чем они занимаются. Убедись, что Лебедь там.
Туман, из которого был слеплен Мурген, медленно растаял. Сари выглядела печальной. Гоблин и Одноглазый принялись ругать Знаменосца за то, что он скрылся.
– Я видела его, – сказала я им. – Очень отчетливо. И слышала тоже. Именно так я всегда представляла себе говорящего призрака.
Усмехнувшись, Гоблин ответил:
– Ты потому «слышала», что ожидала этого. На самом деле тебе отлично известно, что слышала ты не ушами.
Одноглазый лишь насмешливо улыбнулся. Он никогда ничего и никому не объяснял. Только, может быть, Готе, если ей случалось застукать его, когда он прокрадывается домой посреди ночи. Тогда он начинал на ходу сочинять какую-нибудь историю, такую же извилистую, как история самого Отряда.
Заговорила Сари, и голос у нее звучал как у женщины, которая очень хочет показать, что ничуть не расстроена.
– Думаю, можно привести сюда Тобо. Ясно, что никаких взрывов и вспышек не будет. И вы прожгли всего-навсего две дыры в крышке стола.
– Какая неблагодарность! – воскликнул Одноглазый. – А что касается дыр, то это случилось лишь потому, что здесь вот этот, который вылитая жаба…
Сари точно не слышала его.
– Тобо может записать рассказ Мургена, а позже Дрема использует это для Анналов. Может быть, Мурген выяснит, что нам угрожает опасность. Тогда надо будет предупредить остальных, послать им сообщение.
Все это входило в наш план. Однако сейчас я испытывала в отношении него еще меньше энтузиазма.
Мне хотелось просто поговорить со старым другом. Но то, что здесь происходило, нельзя было назвать встречей друзей. И расспрашивать о том, как там Бадья, было бы сейчас неуместно.
6
Мурген скользил по Дворцу, точно призрак. Эта мысль показалась ему забавной – в той степени, в какой такого рода ощущения были теперь для него доступны. Ничто на свете больше не могло заставить его смеяться. Пятнадцать лет, проведенных в могиле, плохо сказываются на чувстве юмора.
Увитая ползучими растениями каменная громада Дворца ничуть не изменилась. Разве что он стал еще более пыльным. И еще более остро нуждался в ремонте. За все это надо было сказать «спасибо» Душелову, которая терпеть не могла, когда под ногами болтается много людей. В былые времена во Дворце работало немало профессиональных, хорошо вышколенных служащих, но большинство из них теперь оказались уволены или лишь время от времени выполняли случайную работу.
Дворец стоял на вершине довольно большого холма. Вот уже много поколений подряд каждый правитель Таглиоса считал своим долгом что-нибудь пристроить к нему. Не из-за нехватки места, а просто отдавая дань многовековой традиции. Таглиосцы шутили, что через тысячу лет от города ничего не останется – все займет Дворец. Или, точнее, развалины Дворца.
Радиша Драх, как утверждал ее брат, Прабриндрах Драх, пропала во время войны с Хозяевами Теней, но потом была возвращена из небытия вопреки тому, что это могло вызвать недовольство Протектора. После чего провозгласила себя главой государства. Традиционалисты из жрецов не хотели, чтобы в этой роли выступала женщина, но весь мир знал, что Радиша, в некотором роде, обычной женщиной не была. Она относилась к разряду тех, кто, практически, всегда так или иначе добивается своего. Ее слабости существовали главным образом в умах ее критиков. Однако, завися от епископа, она допустила, по крайней мере, одну из двух крупных ошибок. Или, возможно, обе. Первая – предательство по отношению к Черному Отряду, совершенное вопреки хорошо известному факту, что никто и никогда не получал выгоды от такого вероломства. И вторая ошибка, на которую в особенности напирали жрецы высшего разряда, состояла в том, что Радиша в свое время наняла Черный Отряд. И неважно, что благодаря Отряду удалось избавиться от террора, чинимого Хозяевами Теней. Об этом просто забыли.
Те, кто вместе с Радишей находился в зале собраний, не выглядели ни счастливыми, ни даже довольными. Чисто автоматически взгляд сосредоточивался прежде всего на Протекторе. Душелов выглядела как всегда – лишь отчасти напоминая человека, но все же с элементом чувственности, вся в черной коже, черной маске, черном шлеме и черных кожаных перчатках. Она расположилась немного слева и позади Радиши, в тени. Ей не требовалось выставлять себя на первый план, и без того было ясно, кто тут принимает окончательные решения. Не проходило ни дня, ни часа, чтобы Радиша не обнаруживала еще какую-нибудь причину, заставлявшую ее пожалеть о том, что она поставила себя в зависимость от Душелова. Цена, которую ей приходилось платить за нарушение обещания, данного Черному Отряду, стала уже почти невыносимой. Несомненно, сдержи она свое обещание, и это оказалось бы для нее гораздо менее болезненным. Ничего худшего с ней уже не могло произойти – после того, как она помогла капитану, а заодно и своему брату, найти дорогу в Хатовар.
С обеих сторон от Радиши на расстоянии пятнадцати футов лицом друг к другу за пюпитрами стояли писцы, которые прикладывали титанические усилия, чтобы успеть записать все, что здесь говорилось. Это делалось во избежание того, что случилось однажды, когда уже после заседания Тайного Совета возникли разногласия по поводу трактовки принятого решения. Одна группа писцов обслуживала Радишу, другая – Душелова.
Перед женщинами стоял стол двенадцати футов на четыре. За его необозримым пространством почти терялись четверо мужчин. На левом конце сидел Лозан Лебедь. Его когда-то чудесные золотые волосы поседели, истончились, а на макушке почти совсем вылезли. Лебедь был здесь чужаком. Лебедь представлял собой комок нервов. Лебедь занимался делом, которое было ему не по душе, но от которого он не мог отказаться. Лебедь – уже не в первый раз в своей жизни – скакал верхом на тигре.
Лозан Лебедь был главой Серых. В глазах простых людей. На самом деле никаким «главой» он не был. Если он открывал рот, то лишь для того, чтобы озвучить мысли Душелова. Ненависть народа, в полной мере заслуженная Протектором, вместо этого обращалась против Лебедя.
Вместе с Лебедем сидели три старших жреца, обязанные своим положением милости Протектора и потому готовые «вилять хвостами» по первому ее зову. Маленькие людишки в большом деле. Их присутствие на Совете было лишь вопросом проформы. Они не принимали участия ни в каких значительных дебатах, но могли получать инструкции. Их функция состояла в том, чтобы соглашаться и поддерживать Душелова, если ей случалось говорить. Показательно, что все трое представляли культ гунни. Хотя Протектор добивалась исполнения своей воли с помощью Серых, шадар не имели голоса в Совете. И веднаиты тоже. Последних было слишком мало, что не мешало им неустанно возмущаться поведением Душелова, поскольку, с их точки зрения, она присвоила себе многое из того, что присуще только Богу. Ведна была безнадежно монотеистична и упрямо держалась за это.
Увитая ползучими растениями каменная громада Дворца ничуть не изменилась. Разве что он стал еще более пыльным. И еще более остро нуждался в ремонте. За все это надо было сказать «спасибо» Душелову, которая терпеть не могла, когда под ногами болтается много людей. В былые времена во Дворце работало немало профессиональных, хорошо вышколенных служащих, но большинство из них теперь оказались уволены или лишь время от времени выполняли случайную работу.
Дворец стоял на вершине довольно большого холма. Вот уже много поколений подряд каждый правитель Таглиоса считал своим долгом что-нибудь пристроить к нему. Не из-за нехватки места, а просто отдавая дань многовековой традиции. Таглиосцы шутили, что через тысячу лет от города ничего не останется – все займет Дворец. Или, точнее, развалины Дворца.
Радиша Драх, как утверждал ее брат, Прабриндрах Драх, пропала во время войны с Хозяевами Теней, но потом была возвращена из небытия вопреки тому, что это могло вызвать недовольство Протектора. После чего провозгласила себя главой государства. Традиционалисты из жрецов не хотели, чтобы в этой роли выступала женщина, но весь мир знал, что Радиша, в некотором роде, обычной женщиной не была. Она относилась к разряду тех, кто, практически, всегда так или иначе добивается своего. Ее слабости существовали главным образом в умах ее критиков. Однако, завися от епископа, она допустила, по крайней мере, одну из двух крупных ошибок. Или, возможно, обе. Первая – предательство по отношению к Черному Отряду, совершенное вопреки хорошо известному факту, что никто и никогда не получал выгоды от такого вероломства. И вторая ошибка, на которую в особенности напирали жрецы высшего разряда, состояла в том, что Радиша в свое время наняла Черный Отряд. И неважно, что благодаря Отряду удалось избавиться от террора, чинимого Хозяевами Теней. Об этом просто забыли.
Те, кто вместе с Радишей находился в зале собраний, не выглядели ни счастливыми, ни даже довольными. Чисто автоматически взгляд сосредоточивался прежде всего на Протекторе. Душелов выглядела как всегда – лишь отчасти напоминая человека, но все же с элементом чувственности, вся в черной коже, черной маске, черном шлеме и черных кожаных перчатках. Она расположилась немного слева и позади Радиши, в тени. Ей не требовалось выставлять себя на первый план, и без того было ясно, кто тут принимает окончательные решения. Не проходило ни дня, ни часа, чтобы Радиша не обнаруживала еще какую-нибудь причину, заставлявшую ее пожалеть о том, что она поставила себя в зависимость от Душелова. Цена, которую ей приходилось платить за нарушение обещания, данного Черному Отряду, стала уже почти невыносимой. Несомненно, сдержи она свое обещание, и это оказалось бы для нее гораздо менее болезненным. Ничего худшего с ней уже не могло произойти – после того, как она помогла капитану, а заодно и своему брату, найти дорогу в Хатовар.
С обеих сторон от Радиши на расстоянии пятнадцати футов лицом друг к другу за пюпитрами стояли писцы, которые прикладывали титанические усилия, чтобы успеть записать все, что здесь говорилось. Это делалось во избежание того, что случилось однажды, когда уже после заседания Тайного Совета возникли разногласия по поводу трактовки принятого решения. Одна группа писцов обслуживала Радишу, другая – Душелова.
Перед женщинами стоял стол двенадцати футов на четыре. За его необозримым пространством почти терялись четверо мужчин. На левом конце сидел Лозан Лебедь. Его когда-то чудесные золотые волосы поседели, истончились, а на макушке почти совсем вылезли. Лебедь был здесь чужаком. Лебедь представлял собой комок нервов. Лебедь занимался делом, которое было ему не по душе, но от которого он не мог отказаться. Лебедь – уже не в первый раз в своей жизни – скакал верхом на тигре.
Лозан Лебедь был главой Серых. В глазах простых людей. На самом деле никаким «главой» он не был. Если он открывал рот, то лишь для того, чтобы озвучить мысли Душелова. Ненависть народа, в полной мере заслуженная Протектором, вместо этого обращалась против Лебедя.
Вместе с Лебедем сидели три старших жреца, обязанные своим положением милости Протектора и потому готовые «вилять хвостами» по первому ее зову. Маленькие людишки в большом деле. Их присутствие на Совете было лишь вопросом проформы. Они не принимали участия ни в каких значительных дебатах, но могли получать инструкции. Их функция состояла в том, чтобы соглашаться и поддерживать Душелова, если ей случалось говорить. Показательно, что все трое представляли культ гунни. Хотя Протектор добивалась исполнения своей воли с помощью Серых, шадар не имели голоса в Совете. И веднаиты тоже. Последних было слишком мало, что не мешало им неустанно возмущаться поведением Душелова, поскольку, с их точки зрения, она присвоила себе многое из того, что присуще только Богу. Ведна была безнадежно монотеистична и упрямо держалась за это.