Кулаков Сергей. Напарник

   Человек в кепке шагнул ближе к столу. Его глаза, на миг блеснув под козырьком, пробежали по лежащему на столе телу, но остались совершенно равнодушны. Как если бы там лежала мороженая свиная туша.
   – Давай, – потребовал он, протягивая руку.
   Фил вручил ему листок, местами запятнанный чем-то темным.
   Человек в кепке просмотрел записи, сделанные мягким фломастером.
   – Это все? – поднял он взгляд на толстяка.
   Тот едва заметно, на французский манер, передернул плечами.
   – Скажите спасибо и за это. Черт его знает, из чего он сделан, но только я с таким материалом еще ни разу не работал.
   Человек в кепке криво усмехнулся.
   – Я думал, ты способен разговорить даже покойника.
   – Я тоже так думал, – огрызнулся Фил.
   – Но ведь ты еще не закончил…
   Лежащий на столе человек шевельнул губами, и Фил, все время бдительно следивший за ним, прижал палец к губам:
   – Чш!
   Человек в кепке замер.
   Фил склонился на телом, почти вплотную прижался ухом к его губам. Некоторое время напряженно слушал, затем выпрямился и на вопросительный взгляд человека в кепке отрицательно покачал головой.
   – Надолго его еще хватит? – спросил тот, ничем не выдавая своего разочарования.
   Фил оценивающе посмотрел на неподвижное тело.
   – Я думаю, это уже отработанный материал. Все, что мог, я из него вытянул. Возиться с ним дальше – только убивать время.
   Человек в кепке немного подумал.
   – Ладно, – глянув в листок, сказал он. – Заканчивай здесь. Смотри, чтобы никаких следов. Особенно зубы. Ну, не мне тебя учить.
   – Вот именно, – проворчал Фил.
   Он сорвал проводки, отвязал тело от стола и обеими руками сбросил его на пол, где глубокий сток образовывал что-то вроде ванночки. Толчком ноги поправив тело, он поднял двадцатилитровую канистру и начал поливать из нее концентрированной серной кислотой еще живую плоть.
   Не обращая внимания на дергающиеся конечности, он густо облил голову, наблюдая за тем, как морщится и исчезает кожа и обнажаются кости, затем начал не спеша поливать кисти рук, ноги и все остальное, не забывая время от времени плеснуть на голову, особенно на челюсти. А потом взялся за молоток.
   Человек в кепке, вышедший из отсека в начале «уборки», вернулся через полчаса.
   В стоке лежала только кучка грязной слизи, ничем не напоминающая останки человека. Но человек в кепке не поленился взять железный прут, присесть на корточки и порыться в этой куче, внимательно разглядывая каждый твердый фрагмент, попадающийся ему под руку.
   – Хорошая работа, Фил, – похвалил он наконец своего помощника, отбрасывая прут.
   – Вы же знаете, я плохо не работаю, – отозвался толстяк, скромно стоя в сторонке.
   – За это я тебя и держу, – усмехнулся человек в кепке.
   Он выпрямился, кивнул на большую сумку:
   – Вижу, ты уже собрал свое барахло?
   – Да.
   – Забирай и пошли.
   Толстяк нагнулся, чтобы взять сумку, где лежали фартук, аккумулятор, провода и прочие необходимые для его работы приспособления. И в этот момент человек в кепке вытащил из кармана пистолет с глушителем и выстрелил ему в затылок.
   Толстяк ничком сунулся в угол, придавив животом сумку.
   Человек в кепке спрятал пистолет, осмотрелся.
   – Все равно ты стал ни на что не годен, Фил, – проговорил он вполголоса, глянув напоследок в отставленный зад толстяка.
   Выключив свет, он накрепко запер двери и поднялся по ржавым ступенькам наверх.
   Ночь была темной и теплой. Звезды слабо мерцали сквозь затянувшую небо дымку. В отсветах месяца виднелись громады полуразрушенных кораблей, дожидающихся своей очереди на переплавку.
   Человек в кепке, убедившись, что вокруг тихо, спрыгнул на пристань и бесшумно зашагал прочь. Через несколько секунд его силуэт растворился в темноте.

Берлин, Центральный вокзал, 19 сентября

   Стройная миловидная девушка, бойко постукивая каблучками, прошла мимо длинного ряда автоматических камер хранения и остановилась в самом его конце. Сюда мало кто доходил, поскольку, если кладь была тяжелой, тащить ее лишний десяток метров никому не хотелось. Но так как у стройной девушки из всей клади был только изящный кожаный портфель, ей не составило никакого труда прошествовать с ним до самого конца ряда.
   Тут она, не особо колеблясь, открыла верхнюю ячейку, поставила в нее портфель, набрала код и захлопнула дверцу.
   Завернувший сюда на минуту полицейский патруль не обнаружил ничего подозрительного в одинокой элегантной девушке, идущей по проходу упругой походкой манекенщицы.
   Проходя мимо полицейских, она мило улыбнулась одному из них и, покачивая туго обтянутыми бедрами, направилась к выходу.
   – Видал, Отто? – обратился к своему напарнику осчастливленный улыбкой незнакомки патрульный. – Какая конфетка! Так бы ее и съел.
   – Такая сама кого хочешь съест, – заметил на это Отто, не удостоенный внимания красавицы.
   – А что? – засмеялся, раздувая ноздри, его напарник. – Я бы не отказался. Особенно если бы она начала с моего малыша.
   – Чтобы она заинтересовалась твоим малышом, Фред, ты должен получать на сотню тысяч больше, – ехидно процедил Отто. – А пока думай лучше о своей Хильде.
   Напоминание о Хильде заставило Фреда умерить пыл. Он в последний раз посмотрел на девушку, проходившую в этот момент сквозь стеклянные двери, и вслед за благоразумным Отто двинулся в обход территории.
   Девушка же, выйдя из здания вокзала, дошла до стоянки, уселась в спортивный «Мерседес», закурила и достала из сумочки мобильный телефон.
   – Все в порядке, – сказала она надтреснутым детским голоском.
   После чего выключила телефон, аккуратно вырулила на шоссе и исчезла в потоке машин.

Москва, 27 сентября, 14.40

   Подъезжая к зданию Разведцентра, Роман гадал: что за срочность такая? Из-за чего он понадобился начальству настолько, что оно даже не дало ему перевести дух? Всего пару часов назад он вернулся из мест, отстоящих от Белокаменной более чем на десять тысяч верст, и вот ему уже велели срочно явиться в отдел.
   Недостатка в сотрудниках отдел не испытывал, и для срочного задания годился гораздо более свежий человек, нежели только что вернувшийся из командировки и едва в этой командировке не погибший агент.
   К тому же начальник отдела генерал Слепцов Романа откровенно недолюбливал и, если не было экстренной необходимости непосредственно в нем, предпочитал ему любого другого. Он отнюдь не делал тайны из того, что, будь его воля, он бы давно очистил управление от заразы, коей, по его мнению, являлся капитан Морозов, ярый индивидуалист, зазнайка и вообще личность крайне неприятная во всех отношениях.
   Стало быть, случилось что-то экстраординарное, в чем без капитана Морозова никак не обойтись.
   Но что?
   Наиболее простое объяснение напрашивалось само собой: раз куратор капитана Морозова подполковник Дубинин не сделал даже намека на предстоящее задание, то Романа и не задание ждало вовсе, а какая-то нудная проверка по одному из его прошлых дел, всплывших с течением времени на поверхность, как старая подводная мина. И угроза от этой «мины» исходила, надо полагать, нешуточная, отчего и велели брать ноги в руки и срочно лететь в Контору.
   Особой ясности эти соображения не внесли, ибо в прошлом, далеком и недалеком, дел у Романа значилось немало, и все они, по большому счету, таили в себе потенциальную угрозу для человечества.
   Угадать же навскидку, какое из них потянулось к нему своими железными усиками, он, понятно, не мог. Но хотя бы настроился на нужную волну и оттого, подходя к кабинету Дубинина, чувствовал себя как стратег, предусмотревший, куда будет нанесен главный удар.
   – Хорошо выглядишь, – сказал ему Дубинин вместо приветствия.
   – Спасибо, – проворчал Роман, плюхаясь на стул.
   Дубинин только покосился на это самоуправство, но выговаривать, вопреки ожиданию, не стал.
   «Значит, дело дрянь, – решил Роман. – Иначе Дубинин свой пряник приберег бы на потом».
   – Ну, что за срочность такая? – спросил он, больше всего страдая от того, что не может закурить в этой цитадели порядка и высоких моральных принципов.
   Дубинин, расправив локти на полированной столешнице, улыбнулся улыбкой старшего брата, от которой у Романа подобрался желудок.
   – Так, – сказал подполковник небрежно, – дельце одно старое надо закончить.
   «Ага, – подумал Роман, – значит, мыслил я верно».
   – Какое дельце? – как можно небрежнее спросил он.
   – Тебе понравится, – отозвался Дубинин.
   – Вот как?
   Роман придержал нетерпение. Когда Дубинин вот так свивает и развивает свои кольца, жди беды.
   – Вообще-то я не успел подготовить отчет по последнему заданию…
   – Это после, – махнул рукой Дубинин. – Там у тебя все в порядке, даже орденом обзавелся. Пока можешь об отчете не думать.
   – Как скажешь, – пожал плечами Роман. – Но только не говори потом, что я вечно все забываю.
   – Не скажу.
   – Ладно. Он ждет? – Роман покосился на дверь.
   – Ждет.
   – Ну так доложи.
   Дубинин, вместо того чтобы разгневаться за столь вопиющее нарушение субординации, кивнул:
   – Сейчас. А ты пока вот, взгляни.
   Он пододвинул к Роману серую коленкоровую папку.
   – Только без истерики.
   Роман на секунду замер, глядя в построжавшие глаза Дубинина.
   Черт, дело даже хуже, чем он предполагал!
   – А можно не смотреть? – спросил он, машинально сунув руку в карман.
   – Здесь не курят, Морозов, – сухо напомнил Дубинин.
   И еще суше добавил:
   – У тебя две минуты.
   Он просунулся в дверь кабинета Слепцова, доложил о себе и втянулся туда целиком, оставив Романа наедине с серой папкой.
   Тот помедлил, зная, что ему достаточно десяти секунд, чтобы понять суть дела.
   А две минуты, отпущенные ему Дубининым, – это для того, чтобы он успел прийти в себя перед тем, как показаться на глаза шефу.
   «Откуда они до сих пор берут такие папки? – подумал Роман. – Кажись, их выпуск прекратили еще в середине прошлого века. А вот поди ж ты, все еще пользуются. Велики запасы у нашей Родины».
   Он вздохнул, понимая, что, отсрочивая неизбежное, пытается обмануть себя, развязал тесемочки, довольно-таки туго завязанные, и поднял твердую обложку.
   – Твою мать, – в голос сказал он, благо в кабинете он находился один, и делать ему замечания, кроме Юрия Владимировича Андропова, висевшего на стене в серебристой рамочке, было некому.
   В папке лежал один-единственный лист.
   Стараясь не смотреть на фотографию, значившуюся в верхнем правом углу, Роман одним взглядом вобрал короткий текст, закрыл папку и закурил.
   Крохин.
   Снова он.
   Чего угодно ожидал он, но только не встречи с этим выродком. Майор Виктор Крохин когда-то был агентом ГРУ. Потомственный разведчик, сын погибшего от рук ЦРУ полковника Крохина, близкого друга генерала Слепцова. Слепцов и вырастил Виктора, считая его своим сыном и верным защитником Родины. А сын предал и отца, и Родину, и новых хозяев, и наверняка еще многих и многих. Если что и было для него святого, так это деньги, и этому-то фетишу Крохин служил верой и правдой, не ограничивая себя ни укорами совести, ни скромностью в аппетитах.
   Дважды их сводила судьба с Романом. В Ираке, где Крохин, переметнувшись на сторону Аль-Каиды, торговал похищенным российским оружием, и в Иране, откуда Крохин задумывал небывалую по размаху и дерзости террористическую акцию. После первой их встречи Роман был уверен, что Крохин погиб. После второй, во время которой он едва не погиб сам, Роман надеялся лишь на то, что, сорвав акцию, навсегда лишит Крохина охоты сталкиваться с ним снова.
   Но он ошибся.
   Крохин не только снова встретился на его пути. Он сам напросился на встречу. И уклониться от нее Роман никак не мог, сколь бы ни велико было его желание. Ибо от подобных встреч не уклоняются.
   В скупом сообщении Интерпола значилось следующее: задержанный на территории Германии по подозрению в организации теракта Макс Гольц признался в том, что он бывший майор ГРУ Виктор Крохин. Далее он сообщил о том, что им было организовано несколько терактов, и назвал факты, подтверждающие его участие в них. Далее он потребовал встречи с капитаном ГРУ Романом Морозовым, обещая, что только ему он может открыть некий секрет, который предотвратит гибель тысяч, а возможно, и миллионов человек.
   Больше к сказанному Гольц-Крохин ничего не добавил, заявив, что в следующий раз заговорит лишь тогда, когда увидит капитана Морозова.
   И теперь Берлинское бюро Интерпола настоятельно просит Москву как можно быстрее прислать в Германию вышеупомянутого капитана Морозова, ибо Крохин предупредил, что акция состоится на следующей неделе и промедление смерти подобно.
   Ну и как тут было не закурить, невзирая на суровое предупреждение Дубинина?
   «Надо было подохнуть в джунглях Венесуэлы, – думал Роман, сделав несколько затяжек и тщетно выискивая, куда бы стряхнуть пепел. – Все равно этот гаденыш замыслил такую пакость, что мне головы не сносить».
   Он перегнулся через стол и стряхнул пепел в корзину для бумаг.
   «А может, устроить себе самострел? Ну, или оттяпать палец, на худой конец. Вот! Сослаться на то, что мне еще худо от венесуэльского яда. Брякнуться на коврик, пустить пену, ногами побрыкать… Нет, не пройдет. Им нужен я, такой, как есть, и отсутствие пальца или даже всей руки их не остановит. Он все рассчитал. Будь я хоть какой больной или увечный, Слепцов пошлет меня в Германию и глазом не моргнет. И разбирайся там, как хочешь».
   – Мне только пожара здесь не хватало, – появляясь в дверях, сказал Дубинин.
   Впрочем, сказал тихо. Дверь оставалась приоткрытой, и он не хотел, чтобы до Слепцова донеслось его замечание в адрес Романа.
   «Все-таки он на моей стороне», – подумал Роман. На миг его посетила отчаянная надежда, что подполковник, будучи его куратором, сумеет найти весомые аргументы перед Слепцовым в защиту того, чтобы не отпускать подчиненного на заведомую гибель в Германию. Слепцов своего помощника уважал и с его мнением считался. Как-никак последние пять лет они шли рука об руку, а это немалый срок для подобного рода сотрудничества.
   – Спаси меня, подполковник, – сказал Роман так жалобно, что сам едва не прослезился.
   Дубинин молча подошел, отобрал окурок и щелчком послал его в окно.
   – Ознакомился? – кивнул он на папку.
   – Так точно, – хороня надежду, упавшим голосом сказал Роман.
   Дубинин сел за стол, установил локти точно друг против друга, свел брови в прямую линию, поправил манжеты, доведя их выступ из рукавов точно на полтора сантиметра, поправил значок на кителе. Делал он все это так сосредоточенно и любовно, что Роман как-то не решился ему помешать, влезая со своими вопросами.
   – Ты чего сидишь? – спросил вдруг его Дубинин с удивлением.
   Роман вздохнул.
   – Иду.
   Он поднялся, шагнул к двери, но в последний миг обернулся, точно что-то позабыв.
   – А…
   – После поговорим, – сурово отсек подполковник. – Вперед.
   Роман кивнул и, как в пыточную, вошел в кабинет:
   – Разрешите, товарищ генерал?
   Дверь позади него тихонько щелкнула. Дубинин всегда знал, как в какой ситуации следует поступать.
   – Проходите, капитан, – прокатился по кабинету генеральский бас Слепцова.
   Роман сделал несколько шагов вперед, остановился у стола. Начальник отдела генерал Слепцов, сверкая золотом очков, наград и вставных зубов, с отеческой теплотой смотрел на него.
   Что зубы сверкают – это значит, улыбается, дошло до Романа. Ибо демонстрировать свое советское прошлое подобным образом Слепцов не очень любил и улыбался разве что на приеме у начальства, да и то если это ему ничем не грозило. Принимая же подчиненных, и в частности капитана Морозова, Слепцов не улыбался никогда, и оттого его оскал показался сейчас Роману особенно зловещим.
   – Садитесь, капитан, – спрятав пока зубное золото, приказал Слепцов.
   Роман кивнул, сел на стул.
   – Поздравляю вас с отлично выполненным заданием, – пророкотал генерал. – И с орденом. С этим, как его…
   Он заглянул в бумажку.
   – Звезда Карабобо. Интересное название, хе-хе!
   – Да, – выдавил Роман.
   Слепцов помолчал, барабаня пальцами по столу.
   – Я там доклад не успел написать, – вспомнил Роман.
   – Ничего, – махнул пухлой ладонью Слепцов. – Это подождет.
   Он покосился на Романа:
   – Выглядите, в общем, неплохо. Я знаю, вам там несладко пришлось. Но, вижу, венесуэльские товарищи сделали все, чтобы вернуть вас в форму.
   Роман глянул на генерала. Издевается, что ли?
   Нет, Слепцов смотрел спокойно, изучающе, золото оправы поблескивало без намека на двусмысленность.
   «Вряд ли он знает, – подумал Роман, – чем я там занимался последние три дня. В отчете я это на всякий случай указывать не буду, так что пусть считает, что я провалялся в больнице».
   – Да, – кивнул он, – обо мне хорошо заботились.
   – Ну, и отлично, – сказал Слепцов. – Стало быть, для нового задания вы готовы.
   «Не готов!» – едва не выкрикнул Роман.
   Но промолчал, зная, что выкрики его произведут впечатление не большее, чем жужжание мухи. То есть раздражение вызовут, но с курса не собьют.
   – Я понимаю, – продолжил Слепцов, истолковав молчание Романа как несомненный знак согласия, – вам не очень-то хочется встречаться с…
   Тут даже он замялся, ибо тема Крохина была для него куда более болезненна, чем для Романа. Тот, по крайней мере, просто сражался с ненавистным противником. Этот же, потеряв приемного сына, затем отдав приказ на его ликвидацию, затем убедившись, что тот по-прежнему жив и по-прежнему строит козни, должен был, наверное, испытывать весьма противоречивые чувства. В истории разведки есть немало случаев, когда агент, казавшийся образцом патриотизма, вдруг перевербовывался на вражескую сторону, а то и на две сразу. Профессионалы разведки всегда готовы к подобным метаморфозам, хотя и они частенько бывали застигнуты врасплох. Но то, что пережил Слепцов, узнав о предательстве Виктора, человека, которого он воспитал, которого любил и в которого верил, как в самого себя, Роман и вообразить себе не мог. И потому заминка в голосе генерала была ему хорошо понятна и вызывала симпатию.
   «Все-таки старик не такой чурбан, каким кажется», – подумал он.
   – С Крохиным, – твердо закончил Слепцов. – Но, исходя из полученных данных, у нас нет другого выхода. Он потребовал встречи именно с вами, и мы не можем это требование отклонить.
   – Почему это? – проворчал Роман.
   Слепцов удивленно посмотрел на него. Оправа его очков внезапно перестала излучать дружелюбие и зажглась холодным огоньком.
   – Я вижу, вы, как всегда, невнимательно прочитали донесение, – чуть повысил голос он.
   – Я внимательно прочитал донесение, – возразил Роман. – Тем более что речь там шла обо мне.
   – И что же вам неясно?
   – Мне неясно, почему по первому требованию какого-то негодяя мы должны немедленно пускаться перед ним в пляс. Или бегать на цыпочках, если угодно.
   Слепцов внезапно вдвое увеличился в размерах. Это он надвинулся всей грудью на стол и расправил плечи, по-стариковски широкие в увенчанном золотыми погонами кителе.
   – Вы что себе позволяете, капитан? – загремел он. – Не успели войти в кабинет, а уже качаете права?
   – Я не качаю права, – стараясь сохранять спокойствие, ответил Роман. – Я просто не понимаю, откуда подобный пиетет перед человеком, подлее которого я не встречал. Глядишь, он скоро потребует, чтобы все управление предстало перед ним в полном составе, и вы помчитесь исполнять его приказание.
   – Перестаньте паясничать, – хлопнул тяжелой ладонью по столу Слепцов. – И имейте смелость признать, что вы просто боитесь встречи с ним.
   – А и смелости никакой не надо, – разозлился Роман. – И так понятно, что Крохин затеял какую-то гнусную авантюру. А я ему нужен, чтобы посчитаться за прошлые провалы. То есть я буду при нем вроде заложника, от которого он постарается избавиться при первой же возможности.
   – Это хорошо, что вы мыслите логично, – внезапно успокоившись, кивнул Слепцов. – Признаться, и я подумал о том же.
   – О чем? – ощерился Роман. – О том, что он постарается избавиться от меня?
   – О том, что он затеял какую-то авантюру, – сказал Слепцов. – Наверняка за его арестом что-то стоит. Вам не кажется, что его как-то слишком легко взяли?
   – Это вы об успешном аресте, произведенном Интерполом? – остывая, усмехнулся Роман.
   – Да.
   – Понятно, что он сдался сам. И его саморазоблачение только подтверждает эту версию.
   – Но он говорит о готовящемся теракте. Как бы там ни было, а эта информация заслуживает того, чтобы ее проверили. Пускай там Крохин что-то затеял, да и наверняка что-то затеял. Но, капитан, согласитесь: мы не можем отказать в помощи нашим немецким коллегам. Ведь речь идет о жизни невинных людей.
   Роман помолчал, глядя в сторону. Можно подумать, он перед кем-то провинился!
   – В конце концов, – с нажимом добавил Слепцов, – если мы откажем, пострадает престиж нашего управления и всей страны в целом.
   – Вот на это он и рассчитывает, – с досадой сказал Роман. – Он знает, что мы не рискнем отказать немцам, поскольку те не преминут поднять шум на весь мир о бессердечии русских.
   – Вот именно, – кивнул Слепцов. – Теперь вы понимаете, что у нас просто нет выхода?
   Он поднялся, сделав знак Роману сидеть, и начал быстро ходить взад-вперед по кабинету, разгоняя и сортируя мысли. Привычка эта была весьма утомительна для подчиненных, поскольку им приходилось вертеть головой, как на теннисном матче, следя за начальством. Но Слепцов, подобно генератору, вырабатывал мысли посредством движения и остановиться мог только после окончания полного цикла работы.
   – Я понимаю ваши опасения, капитан, – заговорил он после очередного разворота на скрипучем паркете. – Но вы не мальчик и не жертва, приготовленная на заклание. Во-первых, вы успели изучить Крохина и знаете, чего от него можно ожидать.
   – Да уж, – вырвалось у Романа.
   Но Слепцов сделал вид, что не услышал.
   – Во-вторых, – продолжал он, мечась взад-вперед, – вы обладаете достаточным опытом для того, чтобы просчитать действия Крохина и понять, к чему он ведет.
   На это Роман только скептически покивал.
   – В-третьих, вся мощь нашего Управления к вашим услугам, а это, согласитесь, немало.
   – Да уж, – пробормотал Роман.
   – И, наконец, в-четвертых, вы сможете раз и навсегда покончить с Крохиным. Я думаю, это в ваших интересах, капитан.
   Слепцов остановился, сверху вниз посмотрел на Романа, точно облив его солнечным светом, покачался на носках, останавливая турбину, и важно уселся за стол.
   – Вы со мной согласны? – окликнул он Романа, который смотрел куда-то в сторону, точно в кабинете, кроме него, никого больше не было.
   – В чем? – тупо спросил Роман.
   – Во всем, – поджав губы, уточнил Слепцов.
   Роман вздохнул. Попробуй не согласись!
   – Конечно, товарищ генерал.
   Ответ был не совсем по уставу, но Слепцов, ярый службист, на этот раз стерпел.
   – Ну и отлично, – кивнул он. – Рад, что вы поняли ситуацию правильно.
   Он замолчал, отчего-то насупившись. Хотя, казалось бы, после столь блестящей речи он должен был испытывать вполне понятное удовлетворение.
   Но нет, удовлетворения на его лице Роман не заметил. Наоборот, было видно, что генерал чем-то удручен.
   Предмет удрученности выяснился в следующую минуту.
   – Мы с вами об этом и раньше говорили, капитан, – начал Слепцов, поглядывая как-то неуверенно. – Вернее, я отдавал приказ… В общем, неважно, что было раньше. Но теперь я хочу сказать вот что.
   Слепцов замолчал, напряженно глядя на Романа.
   – Да, товарищ генерал? – спросил тот, в общем-то догадываясь, о чем пойдет речь.
   – Я думаю, вы хорошо знаете о моем отношении к Крохину. Я хотел сказать, о прежнем отношении…
   – Я понимаю, товарищ генерал.
   – Тем лучше, – кивнул Слепцов. – Так вот, ранее я еще колебался между желанием либо сохранить Крохину жизнь, как сыну моего покойного друга и как моему приемному сыну, либо ликвидировать его как предателя. Теперь же у меня сомнений нет. Тот, кем он стал, не имеет права на существование. Поэтому, капитан, у меня к вам личная просьба: постарайтесь избавиться от него, как бы трудно вам ни пришлось. И на этот раз так, чтобы шансов на вторичное воскрешение у него не было.
   Роман решил не обижаться на камешек, заброшенный в его огород. Он видел, что Слепцов взволнован – что бывало с ним весьма редко, – а всякое проявление живых чувств у начальства, как известно, всегда производит неизгладимое впечатление на подчиненных.
   К тому же эта просьба совпадала с его собственными устремлениями, так что он не видел никаких преград к тому, чтобы ее осуществить.
   Кроме, конечно, той, что сам Крохин вряд ли захочет быть ликвидированным. Более того, Роман подозревал, что эта участь уготована ему самому, и думать он должен был в первую очередь о том, чтобы остаться в живых, а не исполнять просьбу Слепцова, как бы прочувствованно произнесена она ни была.