Страница:
Иван покинул автобус, не доезжая двух остановок до Центральной площади, а затем не спеша прошел несколько кварталов, незаметно осматриваясь по сторонам – похоже, все было «чисто». Вот и местная достопримечательность: построенная в Средние века в готическом стиле церковь Святой Троицы – она располагалась на узкой старинной улочке недалеко от центра города. Народу вокруг в этот предобеденный час почти не было – так, отдельные прохожие, – церковная служба в будни проводилась по вечерам. «Удачное место», – подумал Дубовцев и зашел в небольшую аптеку на другой стороне улочки, напротив церкви. Он приметил ее еще вчера, а сейчас сделал вид, что тщательно изучает небогатый ассортимент в витрине, – на самом деле Иван внимательно разглядывал противоположную сторону улицы.
– Что желает господин офицер? – спросила по-немецки единственного клиента невысокая сухонькая старушка-аптекарша.
– Что-нибудь от головной боли, – ответил Дубовцев. – Невыносимо ноет затылок.
Отсчитав несколько марок за упаковку пирамидона, он завел разговор о застарелой ране плеча, которая начинает невыносимо ныть перед непогодой, особенно осенью и зимой. Тема для скучающей в одиночестве пожилой фрау оказалась настолько благодатной, что она не меньше пяти минут объясняла «господину офицеру», какими мазями и растираниями ему следует пользоваться. Все это время он внимательно наблюдал через окно за высоким широкоплечим мужчиной в черном драповом пальто и темно-серой кепке, который подошел к церкви и теперь неторопливо прохаживался перед церковной оградой. Его левая рука была подвязана черной широкой лентой, перекинутой через шею, – так поступают при ранениях или переломах. В правой мужчина держал небольшой газетный сверток – условный знак для Дубовцева. Время тоже совпадало – двенадцать ровно.
В благодарность за подробную лекцию Иван купил баночку какого-то «чудо-бальзама» за десять марок и вышел из аптеки на улицу. «Неужели он?!» – подумал, направляясь через булыжную мостовую к высокому незнакомцу и еще не веря в такую почти невероятную удачу. Снятый с предохранителя «парабеллум» заранее переложил из кобуры, висевшей на ремне поверх шинели, в боковой карман, куда как бы невзначай опустил руку. Поравнявшись с «кепкой», Дубовцев негромко спросил по-русски:
– Прошу прощения, мы не служили с вами под Варшавой?
– Вряд ли, – отозвался тот. – Скорее могли встречаться в районе Курска.
Условный пароль с отзывом были произнесены: ключевыми словами в них являлись «Варшава» и «Курск». Пока все шло «по плану». Дубовцев достал правую руку из кармана и с облегчением вздохнул:
– Ждал вас с нетерпением, но, честно говоря, не рассчитывал, что вы появитесь так быстро. Здравствуйте!
– Обстановка тут… – хмуро отозвался капитан Горячев (а это был именно он). – Впрочем, насчет местных условий вы осведомлены лучше. Здравствуйте! Для вас я бывший полицейский из Пскова по фамилии Федько…
Горячев, не меняя позы, продолжал медленно идти вдоль ограды – теперь в его словах послышалась откровенная ирония:
– …Списан со службы в полиции по тяжелому ранению, и вот – распродаю личные вещички – жить-то надо! Со мной в свертке золотые побрякушки: браслеты, часики – так, мелочовка… Хочу предложить вам, господин офицер.
«Насчет золотишка придумано удачно, – отметил Дубовцев. – Хоть какая-то мотивация для встречи и беседы на улице двух абсолютно незнакомых людей». Вслух же, скупо улыбнувшись, нравоучительно заметил:
– Нехорошо, господин бывший полицейский! Нарушаете распоряжения оккупационных властей, спекулируете драгоценностями!
– Жить-то надо… – повторил Горячев-Федько и совсем по-мальчишески лукаво подмигнул собеседнику.
Оба негромко рассмеялись – вроде бы совсем не к месту, – но это была своеобразная нервная разрядка после напряженного ожидания встречи.
«Держится хладнокровно, еще и шутит, – удовлетворенно подумал Валет. – Похоже, с таким связным не пропаду!» Он не рассчитывал, что человек из Центра доберется сюда в столь короткие сроки и будет ощущать себя столь уверенно. Еще бы! Разведчик без связи никто – бесполезный балласт, винтовка без затвора! Дубовцев хорошо помнил то состояние полнейшего бессилия и абсолютной никчемности, когда осенью сорок третьего, после внедрения к немцам, почти три месяца не имел связи с Москвой…
– Куда пойдем «смотреть товар»? – спросил он повеселевшим голосом.
– Предлагаю ко мне – тут недалеко, минут десять ходьбы. Место надежное.
Валет кивнул, и они свернули в узкую улочку, застроенную одно-, двухэтажными старинными домиками с черепичной крышей. Погода снова испортилась: выглянувшее с утра солнце к обеду затянуло серой пеленой низких тяжелых туч, начался густой снегопад. Причем, как это нередко бывает в здешних краях, неожиданно потеплело, и выпавший снег быстро превращался под ногами редких прохожих в жидкую кашицу. Дубовцев, идущий на полшага сзади, хорошо рассмотрел своего спутника: на вид тому было не больше тридцати; высокий и подтянутый, темные волосы… Горячев же сосредоточенно вглядывался в нумерацию домов – в кривых улочках Старого города (так называли этот район Лиепаи) немудрено было и заблудиться.
Наконец они вошли в подъезд двухэтажного каменного особняка с ободранным фасадом и по темной крутой деревянной лестнице с расшатанными ступенями молча поднялись на второй этаж. Здесь связной открыл одну из двух дверей, выходящих на крохотную лестничную площадку, и напарники оказались в темной прихожей. Горячев закрыл входную дверь на мощный засов и только потом щелкнул выключателем. По длинному узкому коридору со скрипящими половицами он провел Валета в просторную кухню и удовлетворенно сказал:
– Ну вот, теперь можно и пообщаться, господин офицер! Здесь мы одни, в соседней квартире тоже никого.
– Я всего лишь скромный унтер-офицер, – поправил его Дубовцев. – Как говорит мой сосед по каюте: «Курица не птица, унтер не офицер!»
– Мы люди сухопутные, в морских званиях, тем более немецких, не шибко разбираемся. У нас во Пскове моряков отродясь не бывало! – на манер деревенщины-полицая промямлил Горячев.
При этом его физиономия приняла такой комичный вид, что Валет не выдержал и снова рассмеялся – на пару с Горячевым. Потом он подошел и от всей души обнял связного. Чувства Дубовцева можно было легко понять: почти за полтора года разведработы в немецком тылу это был первый человек, прибывший к нему непосредственно из Центра. До сих пор Валету приходилось осуществлять связь с Москвой через безликих «посредников» (например, того самого «седовласого господина», хозяина пивного заведения в пригороде Берлина) или путем «закладки» так называемых «контейнеров» с информацией в специальные «почтовые ящики» (коими могли быть самые непредсказуемые места – такие, как неприметное углубление под сиденьем скамейки в парке или дупло старого дерева).
Горячев же, впервые оказавшись за линией фронта, вдруг в полной мере ощутил то отрадное чувство, когда среди вражеского окружения встречаешь «своего» – такого же, как ты, советского офицера, к тому же коллегу-смершевца, «товарища по оружию». Такой человек в один миг становится для тебя дороже самого близкого друга, так что радость встречи двух разведчиков была взаимной. И еще: оба были молоды, как все солдаты и офицеры Красной Армии, жили предчувствием неизбежной и близкой победы в этой тяжелейшей и такой долгой войне.
Для капитана Горячева эта «командировка» за линию фронта, да еще в самый центр блокированной Курляндской группировки, явилась полной неожиданностью. Ведь еще несколько дней назад он (по его же язвительному выражению) «протирал штаны» в отделе статистики центрального аппарата. И вдруг такой внезапный поворот! Как любил повторять один его знакомый летчик: «Судьба заложила крутой вираж!» Впрочем, Виктор всегда был боевым офицером: на службу в Главное управление его перевели всего месяц назад, да и то после тяжелого ранения. Кстати, когда в Москве рассматривали кандидатов для заброски в Лиепаю, именно недавнее ранение и склонило «чашу весов» в пользу Горячева – на этом настоял многоопытный оперативный работник – полковник Громов. Дело в том, что в «Курляндском котле» для немцев сложилась катастрофическая военно-стратегическая обстановка, и им приходилось отправлять в окопы все свои людские резервы. С целью их пополнения в той же Лиепае проводились регулярные облавы и прочие полицейские акции, в которых агенты гестапо, СД и латвийской полиции (а ими город буквально кишел) тщательно проверяли каждого вновь прибывшего. Окажись на месте Горячева мало-мальски здоровый мужчина – даже с самыми безупречными документами, – после первой же проверки его вполне могли задержать для последующей отправки на передовую. В условиях объявленной Геббельсом «тотальной войны» и «тотальной мобилизации», когда в ряды вермахта и «фольксштурма»[4] буквально загоняли все мужское население рейха – от шестнадцати до шестидесяти, – нацисты почти начисто отбросили свои расовые теории. «Под ружье» теперь ставили даже русских из числа так называемых «немецких пособников» – их направляли в части власовской «Русской освободительной армии».
Вот почему полковник Громов, настаивая на кандидатуре Горячева, доказывал сомневающимся руководителям контрразведки: «При наличии настоящего ранения (липовые медицинские справки тут не помогут) мы сможем обеспечить нашего человека достаточно убедительной легендой, которая не вызовет у немцев подозрений – даже если они проведут повторное медицинское освидетельствование. Что касается физического состояния капитана Горячева, то я уверен: мужик он волевой – выдюжит и с заданием справится!..» Конечно, учли и богатый боевой опыт капитана в системе Особых отделов и в контрразведке «Смерш», где за три с половиной года войны он проявил себя как прекрасный офицер-розыскник, лично захвативший более полусотни немецких агентов-парашютистов. Кроме того, еще до войны на курсах Осоавиахима Горячев приобрел специальность радиста…
Расположившись за небольшим круглым кухонным столом, Горячев и Дубовцев негромко обсуждали детали порученного им задания – при этом сразу перешли на «ты».
– Задачки не из легких… – задумчиво произнес Валет, выслушав связного. – Но кое-какие соображения на этот счет у меня уже есть. Вот смотри…
Он достал из внутреннего кармана шинели записную книжку и авторучку – в помещении было прохладно, и они не раздевались, только сняли головные уборы, – вырвал чистую страничку и набросал план базы подводных лодок. Подвинув его Горячеву, пояснил:
– Интересующая нас лодка сейчас на ремонте в пятом доке – это на северной стороне гавани. Место я пометил крестиком.
Далее Дубовцев подробно описал все, что ему удалось выяснить о базе, лодке и ее секретном задании, а также о многом другом – включая примерное расположение зенитных батарей системы ПВО. Горячев внимательно и сосредоточенно слушал, стараясь в точности запомнить всю ценнейшую информацию, которую уже сегодня должен был передать в Москву. Изредка он делал едва заметные пометки остро отточенным карандашом между строк какой-то местной оккупационной газетенки – эти понятные только ему закорючки помогут при составлении радиограммы в Центр (слишком много материала сообщил Валет). Листок из записной книжки с планом морской базы Горячев после внимательного изучения сжег в пепельнице. Газету со своими пометками сунул в стопку бумаг около печки, рядом с приготовленной для растопки вязанкой дров.
– Ну вот, Федор, на сегодня это вся информация для передачи нашим, – подытожил Дубовцев.
По правилам конспирации разведчики не знали истинных имен и фамилий друг друга – общались между собой по оперативным псевдонимам.
– Я тут подумал, Валет… – озабоченно взглянул Горячев на Дубовцева. – Исходя из твоих данных наши наверняка предпримут массированный авианалет – причем не только для уничтожения интересующей нас лодки, но и на другие объекты военно-морской базы.
– Гениальное умозаключение! Как ты догадался?
– Да погоди ты зубоскалить! Я ведь к тому, что и ты можешь оказаться под бомбами…
– Спасибо за предостережение, – прервал напарника Дубовцев. – Только не забывай, что мы на войне и смерть здесь угрожает со всех сторон, а не только от своих бомб.
– Так-то оно так… Но все же…
– Ладно, учту. Теперь что касается второй части нашего задания – чертежей ракеты «ФАУ». Мне удалось войти в контакт с одним из инженеров-ракетчиков. Его фамилия Каммерхофер.
– Ты упомянул его, если не ошибаюсь, в своем сообщении в Москву, – заметил Горячев.
– Верно. Так вот, Фриц Каммерхофер живет со своим коллегой на «Данциге» прямо надо мной, палубой выше. У них в каюте я видел сейф – уверен, в нем хранится секретная информация по крылатой ракете.
– Это уже интересно.
– Днем немцы работают с чертежами непосредственно на подводной лодке, – продолжал Дубовцев. – А вечером приносят на плавбазу и занимаются со своими бумагами в каюте, иногда до поздней ночи.
– Им что, разрешено выносить секретные документы с лодки?
– Ну, возможно, они нарушают какие-то инструкции по режиму… Но ведь территория базы строго охраняется, да и на «Данциге», по их убеждению, им ничего не угрожает… Я выяснил, что этот Каммерхофер не дурак выпить, причем за чужой счет. Вот я и угостил его в баре флотилии – потом, как водится, «добавляли» уже в моей каюте, а в завершение «банкета» поднялись к нему. Тогда-то он и проболтался насчет чертежей…
По ходу разговора Валет достал пачку немецких сигарет, закурил сам и предложил Горячеву – тот не отказался, лишь мечтательно вздохнул:
– Сейчас бы нашего «Казбека»… С немецким эрзац-табаком никакого сравнения!
– Размечтался!.. Ты когда сюда прибыл?
– Вчера ночью.
– Ну вот, а уже по нашим папиросам соскучился – что же говорить обо мне! Ладно, это все лирика. Давай ближе «к телу» – как выражался один мой давний приятель. Из Берлина я прилетел с командиром. Он русский, но у немцев в почете и даже имеет офицерский чин. Короче, редкая сволочь!..
Дубовцев рассказал все, что знал о «лейтенанте Хольте» – по Фриденталю он запомнил еще один его псевдоним – Розовский.
– Постой! – насторожился Горячев. – Ты сказал – Розовский?
– Что, знакомая фамилия?
– Еще бы! Ну-ка, опиши его внешность – да поподробнее!
Выслушав, Горячев в волнении встал и несколько раз прошелся по кухне из угла в угол – удивленный Дубовцев услышал от него целый поток эмоциональных восклицаний:
– «Нарисовался», голубок! А мы-то считали его мертвым – ан нет! Не утонул в смоленских болотах, «всплыл» – к едрене-фене! Недаром говорят: «Говно не тонет!» Снова пересеклись наши пути-дорожки, херр Яковлев!..
Через минуту, немного успокоившись, Горячев подробно рассказал все, что знал о Розовском-Яковлеве, включая описание той стычки на аэродроме Соколовка, в которой Крот его тяжело ранил.
– Опасный тип!.. – присвистнул Валет. – Теперь я понимаю, почему он на особом счету у Скорцени. Но, знаешь ли, с этим Розовским…
– Теперь можешь называть его Яковлевым – по настоящей фамилии.
– Ну, так вот – с этим Яковлевым не все так просто.
– Что значит «не все просто»? – удивленно посмотрел на Дубовцева напарник.
– Сейчас постараюсь объяснить… Хотя объяснений у меня пока нет – есть только факты. Так вот, этот Яковлев три дня назад убил капитана латвийских «эс-эс».
– Что?! – изумленно воскликнул Горячев.
Теперь уже Валет рассказал крайне заинтригованному коллеге почти невероятную историю о том, как, дважды побывав с Яковлевым в ресторане «Дзинтарс», он в итоге стал свидетелем загадочного убийства:
– … На второй день Яковлев попытался пойти в ресторан в одиночку, словно я ему мог чем-то помешать. Это меня насторожило. К тому же пил он в тот вечер мало, знакомиться с женщинами не спешил – спрашивается: что ему вообще понадобилось в том кабаке? Все это показалось мне подозрительным.
– И ты решил за ним проследить?
– Вот именно. Тем более он явно заспешил следом за тем долговязым гауптштурмфюрером… Идти пришлось недалеко: минут через десять из-за угла дома напротив я увидел весьма впечатляющую сцену…
Когда Валет закончил рассказ, в кухне на некоторое время повисла тишина. Горячев в несколько затяжек докурил сигарету, «переваривая» только что услышанное, и в конце концов воскликнул:
– Чертовщина какая-то! А дальше что?
– А что дальше? Я сразу вернулся за свой столик, а Яковлев, как мне удалось выяснить у вахтенного матроса на «Данциге», около десяти вечера поднялся на борт плавбазы. Кстати, на следующий день я его осторожненько выспросил по поводу слишком раннего ухода из ресторана.
– Что он ответил?
– Да ничего конкретного – мол, голова разболелась…
История, поведанная Дубовцевым, выглядела настолько неправдоподобной, что в ходе ее обсуждения разведчики так и не сумели прийти к каким-то определенным выводам. Горячев при этом высказал ряд предположений:
– Может быть, этот латыш задолжал Яковлеву крупную сумму и тот с ним по-своему разобрался?
– Ребром ладони по горлу?
– А почему нет?! Не забывай – мы имеем дело с гитлеровским убийцей и диверсантом. Да у него руки по локоть в крови!
– Все это домыслы и гадания на кофейной гуще.
– Ты прав, – согласился Горячев после недолгой паузы, а затем решительно добавил: – Сделаем так: я запрошу Центр – пусть радируют все, что у них есть интересного на данного субъекта. И вот еще, вспомнил: в Москве у Яковлева до недавнего времени проживала мать. Когда было установлено, что ее сын изменник Родины, гражданку, естественно, осудили по 58-й[5].
– На спецпоселение, как «чэ-сэ-ир»[6]… – понимающе кивнул Дубовцев. – Ясно. Это может пригодиться. Пусть в Москве выяснят и сообщат, где она сейчас. Кстати, ты не в курсе – он у нее единственный сын?
– Единственный…
– Я смотрю, ты немало знаешь об этом человеке, – заметил Валет.
– Так ведь он мой «крестник»: наградил, гад, отметиной на всю оставшуюся жизнь! Чтоб его!..
Крепко выругавшись, Горячев непроизвольно погладил левую сторону груди. Помолчали.
– Да ну его! – неожиданно воскликнул капитан, и в его голосе прозвучали озорные нотки. – Давай-ка, господин унтер-офицер Граве, или как там тебя, – по рюмочке за встречу! Тем более есть хороший повод!
– Что за повод? Вроде об успехах говорить пока рано – операция в начальной фазе…
– Да погоди ты, не спеши! Сейчас все узнаешь!
Горячев вытащил из кухонного шкафа походный немецкий ранец из телячьей кожи, открыл застежки и выставил на стол бутылку шнапса, полбуханки серого латышского хлеба и банку каких-то консервов без этикетки. Он сноровисто порезал хлеб, открыл консервы – немецкий сосисочный фарш, затем разлил по «сотке» мутноватой эрзац-водки. Поднявшись со стаканом в руках, он торжественно объявил:
– За тебя!
– Почему только за меня? – удивленно возразил Дубовцев.
– А потому, что не даешь договорить! По поручению командования хочу сообщить приятные для тебя новости: во-первых, о присвоении очередного воинского звания «капитан». Во-вторых – о награждении орденом Боевого Красного Знамени. К сожалению, новенькие погоны и орден вручить сейчас не могу – сам понимаешь. Пока что прими мои скромные поздравления! За тебя, товарищ капитан!
Дубовцев, который тоже встал, заметно покраснел – новость и приветствие коллеги-разведчика его сильно взволновали. Он смущенно откашлялся и слегка осипшим голосом тихо произнес, казалось бы, обычную уставную фразу:
– Служу Советскому Союзу!
Но здесь, в глубоком вражеском тылу, эти слова прозвучали по-особенному проникновенно. Офицеры не чокаясь выпили, молча сели и закусили консервами. Горячев с улыбкой сказал после недолгой паузы:
– Между прочим, тебе персональный привет от полковника Фролова!
– От Ивана Ильича?! – оживился Валет. – Как он там? По-прежнему внедряет свои технические новинки?
– Этого не знаю. Мы с ним познакомились всего неделю назад…
В нарушение всяческих конспираций они вспомнили Москву, прежнюю службу и боевых друзей (даже общих знакомых отыскали). Горячев поделился своей тоской по жене и дочке.
– А я вот даже жениться не успел – не то что потомством обзавестись, – с грустью произнес Валет. – Отец умер незадолго до войны. Одна мама у меня осталась…
– Какие твои годы, товарищ капитан! – ободряюще хохотнул Горячев. – После войны приезжай к нам в Сибирь: наше село большое, почти райцентр – у нас такие девахи в невестах ходят! Вмиг женим!
– Наши вятские девчата не хуже, – мечтательно вздохнул Дубовцев. – Ты кем до войны был, если не секрет?
– Учителем в школе. Года не успел отработать после пединститута, как война грянула.
– А я военным с детства мечтал стать. В июне 41-го закончил пехотное училище – еще не успел распределение получить, а тут 22-е число…
Вскоре разговор двух разведчиков снова вернулся в деловое русло: предаваться приятным воспоминаниям не было времени.
– Кстати, почему для встречи ты выбрал церковь Святой Троицы? – поинтересовался Горячев.
– А что мне оставалось? В Лиепае я никогда не был, а ориентир для встречи нужен был «железный». Вот и порылся в спецбиблиотеке – благо во Фридентале у Скорцени она богатая. Нашел еще довоенный путеводитель по городу – оттуда и выбрал эту «местную достопримечательность».
– Логично. Собственно, в Центре рассудили так же. Теперь по нашему дальнейшему взаимодействию: запомни телефон – А-175. Он установлен в этой квартире, а звонить надо после семи вечера. Надеюсь, откуда позвонить найдешь?
– С этим проблем не будет. Принимать звонки будешь сам?
– Да. В крайнем случае меня может заменить один надежный человек – его зовут Гунар. Я тебе о нем еще расскажу, а пока по связи, если нужна встреча, скажешь пароль: «Передайте Каролине, что ее хочет видеть Рудольф!» В ответ услышишь: «Передам, как только выйдет из ванной!» Запомнил?
– Да. Ключевое слово «ванна».
– Все правильно, – кивнул Горячев. – После этого можешь назначать место и время будущей встречи.
Еще не менее тридцати минут обсуждали разведчики свои ближайшие планы. Уже в конце разговора Горячев внес неожиданное предложение:
– Я тут прикинул: если этот Яковлев является твоим командиром и при этом такая большая сволочь – может быть, его попросту ликвидировать? Ты, допустим, приглашаешь его вечерком куда-нибудь в кабак, в тот же «Дзинтарс», где вы уже бывали, – я его на обратном пути «культурно» встречаю и…
– Стоп! – перебил его Валет. – Можешь не продолжать! Неприемлемо по нескольким причинам. Первое: немцы могут прислать взамен еще большую сволочь – как тебе такой вариант?! Идем дальше: убийство Яковлева их явно насторожит, а в этом случае из Берлина могут прислать замену, и мне – что тогда?
– Ты прав… – согласился Горячев.
– Тем более подобные вещи решаются только с санкции Центра. Вот такие пироги…
Перед тем как покинуть явочную квартиру, «унтер-офицер» Граве купил у «бывшего полицейского Федько» приглянувшееся ему золотое колечко. Улыбающийся «продавец» проводил «дорогого покупателя» на улицу, кланяясь и пересчитывая смятые рейхсмарки, – похоже, оба остались довольны друг другом.
Глава 3
– Что желает господин офицер? – спросила по-немецки единственного клиента невысокая сухонькая старушка-аптекарша.
– Что-нибудь от головной боли, – ответил Дубовцев. – Невыносимо ноет затылок.
Отсчитав несколько марок за упаковку пирамидона, он завел разговор о застарелой ране плеча, которая начинает невыносимо ныть перед непогодой, особенно осенью и зимой. Тема для скучающей в одиночестве пожилой фрау оказалась настолько благодатной, что она не меньше пяти минут объясняла «господину офицеру», какими мазями и растираниями ему следует пользоваться. Все это время он внимательно наблюдал через окно за высоким широкоплечим мужчиной в черном драповом пальто и темно-серой кепке, который подошел к церкви и теперь неторопливо прохаживался перед церковной оградой. Его левая рука была подвязана черной широкой лентой, перекинутой через шею, – так поступают при ранениях или переломах. В правой мужчина держал небольшой газетный сверток – условный знак для Дубовцева. Время тоже совпадало – двенадцать ровно.
В благодарность за подробную лекцию Иван купил баночку какого-то «чудо-бальзама» за десять марок и вышел из аптеки на улицу. «Неужели он?!» – подумал, направляясь через булыжную мостовую к высокому незнакомцу и еще не веря в такую почти невероятную удачу. Снятый с предохранителя «парабеллум» заранее переложил из кобуры, висевшей на ремне поверх шинели, в боковой карман, куда как бы невзначай опустил руку. Поравнявшись с «кепкой», Дубовцев негромко спросил по-русски:
– Прошу прощения, мы не служили с вами под Варшавой?
– Вряд ли, – отозвался тот. – Скорее могли встречаться в районе Курска.
Условный пароль с отзывом были произнесены: ключевыми словами в них являлись «Варшава» и «Курск». Пока все шло «по плану». Дубовцев достал правую руку из кармана и с облегчением вздохнул:
– Ждал вас с нетерпением, но, честно говоря, не рассчитывал, что вы появитесь так быстро. Здравствуйте!
– Обстановка тут… – хмуро отозвался капитан Горячев (а это был именно он). – Впрочем, насчет местных условий вы осведомлены лучше. Здравствуйте! Для вас я бывший полицейский из Пскова по фамилии Федько…
Горячев, не меняя позы, продолжал медленно идти вдоль ограды – теперь в его словах послышалась откровенная ирония:
– …Списан со службы в полиции по тяжелому ранению, и вот – распродаю личные вещички – жить-то надо! Со мной в свертке золотые побрякушки: браслеты, часики – так, мелочовка… Хочу предложить вам, господин офицер.
«Насчет золотишка придумано удачно, – отметил Дубовцев. – Хоть какая-то мотивация для встречи и беседы на улице двух абсолютно незнакомых людей». Вслух же, скупо улыбнувшись, нравоучительно заметил:
– Нехорошо, господин бывший полицейский! Нарушаете распоряжения оккупационных властей, спекулируете драгоценностями!
– Жить-то надо… – повторил Горячев-Федько и совсем по-мальчишески лукаво подмигнул собеседнику.
Оба негромко рассмеялись – вроде бы совсем не к месту, – но это была своеобразная нервная разрядка после напряженного ожидания встречи.
«Держится хладнокровно, еще и шутит, – удовлетворенно подумал Валет. – Похоже, с таким связным не пропаду!» Он не рассчитывал, что человек из Центра доберется сюда в столь короткие сроки и будет ощущать себя столь уверенно. Еще бы! Разведчик без связи никто – бесполезный балласт, винтовка без затвора! Дубовцев хорошо помнил то состояние полнейшего бессилия и абсолютной никчемности, когда осенью сорок третьего, после внедрения к немцам, почти три месяца не имел связи с Москвой…
– Куда пойдем «смотреть товар»? – спросил он повеселевшим голосом.
– Предлагаю ко мне – тут недалеко, минут десять ходьбы. Место надежное.
Валет кивнул, и они свернули в узкую улочку, застроенную одно-, двухэтажными старинными домиками с черепичной крышей. Погода снова испортилась: выглянувшее с утра солнце к обеду затянуло серой пеленой низких тяжелых туч, начался густой снегопад. Причем, как это нередко бывает в здешних краях, неожиданно потеплело, и выпавший снег быстро превращался под ногами редких прохожих в жидкую кашицу. Дубовцев, идущий на полшага сзади, хорошо рассмотрел своего спутника: на вид тому было не больше тридцати; высокий и подтянутый, темные волосы… Горячев же сосредоточенно вглядывался в нумерацию домов – в кривых улочках Старого города (так называли этот район Лиепаи) немудрено было и заблудиться.
Наконец они вошли в подъезд двухэтажного каменного особняка с ободранным фасадом и по темной крутой деревянной лестнице с расшатанными ступенями молча поднялись на второй этаж. Здесь связной открыл одну из двух дверей, выходящих на крохотную лестничную площадку, и напарники оказались в темной прихожей. Горячев закрыл входную дверь на мощный засов и только потом щелкнул выключателем. По длинному узкому коридору со скрипящими половицами он провел Валета в просторную кухню и удовлетворенно сказал:
– Ну вот, теперь можно и пообщаться, господин офицер! Здесь мы одни, в соседней квартире тоже никого.
– Я всего лишь скромный унтер-офицер, – поправил его Дубовцев. – Как говорит мой сосед по каюте: «Курица не птица, унтер не офицер!»
– Мы люди сухопутные, в морских званиях, тем более немецких, не шибко разбираемся. У нас во Пскове моряков отродясь не бывало! – на манер деревенщины-полицая промямлил Горячев.
При этом его физиономия приняла такой комичный вид, что Валет не выдержал и снова рассмеялся – на пару с Горячевым. Потом он подошел и от всей души обнял связного. Чувства Дубовцева можно было легко понять: почти за полтора года разведработы в немецком тылу это был первый человек, прибывший к нему непосредственно из Центра. До сих пор Валету приходилось осуществлять связь с Москвой через безликих «посредников» (например, того самого «седовласого господина», хозяина пивного заведения в пригороде Берлина) или путем «закладки» так называемых «контейнеров» с информацией в специальные «почтовые ящики» (коими могли быть самые непредсказуемые места – такие, как неприметное углубление под сиденьем скамейки в парке или дупло старого дерева).
Горячев же, впервые оказавшись за линией фронта, вдруг в полной мере ощутил то отрадное чувство, когда среди вражеского окружения встречаешь «своего» – такого же, как ты, советского офицера, к тому же коллегу-смершевца, «товарища по оружию». Такой человек в один миг становится для тебя дороже самого близкого друга, так что радость встречи двух разведчиков была взаимной. И еще: оба были молоды, как все солдаты и офицеры Красной Армии, жили предчувствием неизбежной и близкой победы в этой тяжелейшей и такой долгой войне.
Для капитана Горячева эта «командировка» за линию фронта, да еще в самый центр блокированной Курляндской группировки, явилась полной неожиданностью. Ведь еще несколько дней назад он (по его же язвительному выражению) «протирал штаны» в отделе статистики центрального аппарата. И вдруг такой внезапный поворот! Как любил повторять один его знакомый летчик: «Судьба заложила крутой вираж!» Впрочем, Виктор всегда был боевым офицером: на службу в Главное управление его перевели всего месяц назад, да и то после тяжелого ранения. Кстати, когда в Москве рассматривали кандидатов для заброски в Лиепаю, именно недавнее ранение и склонило «чашу весов» в пользу Горячева – на этом настоял многоопытный оперативный работник – полковник Громов. Дело в том, что в «Курляндском котле» для немцев сложилась катастрофическая военно-стратегическая обстановка, и им приходилось отправлять в окопы все свои людские резервы. С целью их пополнения в той же Лиепае проводились регулярные облавы и прочие полицейские акции, в которых агенты гестапо, СД и латвийской полиции (а ими город буквально кишел) тщательно проверяли каждого вновь прибывшего. Окажись на месте Горячева мало-мальски здоровый мужчина – даже с самыми безупречными документами, – после первой же проверки его вполне могли задержать для последующей отправки на передовую. В условиях объявленной Геббельсом «тотальной войны» и «тотальной мобилизации», когда в ряды вермахта и «фольксштурма»[4] буквально загоняли все мужское население рейха – от шестнадцати до шестидесяти, – нацисты почти начисто отбросили свои расовые теории. «Под ружье» теперь ставили даже русских из числа так называемых «немецких пособников» – их направляли в части власовской «Русской освободительной армии».
Вот почему полковник Громов, настаивая на кандидатуре Горячева, доказывал сомневающимся руководителям контрразведки: «При наличии настоящего ранения (липовые медицинские справки тут не помогут) мы сможем обеспечить нашего человека достаточно убедительной легендой, которая не вызовет у немцев подозрений – даже если они проведут повторное медицинское освидетельствование. Что касается физического состояния капитана Горячева, то я уверен: мужик он волевой – выдюжит и с заданием справится!..» Конечно, учли и богатый боевой опыт капитана в системе Особых отделов и в контрразведке «Смерш», где за три с половиной года войны он проявил себя как прекрасный офицер-розыскник, лично захвативший более полусотни немецких агентов-парашютистов. Кроме того, еще до войны на курсах Осоавиахима Горячев приобрел специальность радиста…
Расположившись за небольшим круглым кухонным столом, Горячев и Дубовцев негромко обсуждали детали порученного им задания – при этом сразу перешли на «ты».
– Задачки не из легких… – задумчиво произнес Валет, выслушав связного. – Но кое-какие соображения на этот счет у меня уже есть. Вот смотри…
Он достал из внутреннего кармана шинели записную книжку и авторучку – в помещении было прохладно, и они не раздевались, только сняли головные уборы, – вырвал чистую страничку и набросал план базы подводных лодок. Подвинув его Горячеву, пояснил:
– Интересующая нас лодка сейчас на ремонте в пятом доке – это на северной стороне гавани. Место я пометил крестиком.
Далее Дубовцев подробно описал все, что ему удалось выяснить о базе, лодке и ее секретном задании, а также о многом другом – включая примерное расположение зенитных батарей системы ПВО. Горячев внимательно и сосредоточенно слушал, стараясь в точности запомнить всю ценнейшую информацию, которую уже сегодня должен был передать в Москву. Изредка он делал едва заметные пометки остро отточенным карандашом между строк какой-то местной оккупационной газетенки – эти понятные только ему закорючки помогут при составлении радиограммы в Центр (слишком много материала сообщил Валет). Листок из записной книжки с планом морской базы Горячев после внимательного изучения сжег в пепельнице. Газету со своими пометками сунул в стопку бумаг около печки, рядом с приготовленной для растопки вязанкой дров.
– Ну вот, Федор, на сегодня это вся информация для передачи нашим, – подытожил Дубовцев.
По правилам конспирации разведчики не знали истинных имен и фамилий друг друга – общались между собой по оперативным псевдонимам.
– Я тут подумал, Валет… – озабоченно взглянул Горячев на Дубовцева. – Исходя из твоих данных наши наверняка предпримут массированный авианалет – причем не только для уничтожения интересующей нас лодки, но и на другие объекты военно-морской базы.
– Гениальное умозаключение! Как ты догадался?
– Да погоди ты зубоскалить! Я ведь к тому, что и ты можешь оказаться под бомбами…
– Спасибо за предостережение, – прервал напарника Дубовцев. – Только не забывай, что мы на войне и смерть здесь угрожает со всех сторон, а не только от своих бомб.
– Так-то оно так… Но все же…
– Ладно, учту. Теперь что касается второй части нашего задания – чертежей ракеты «ФАУ». Мне удалось войти в контакт с одним из инженеров-ракетчиков. Его фамилия Каммерхофер.
– Ты упомянул его, если не ошибаюсь, в своем сообщении в Москву, – заметил Горячев.
– Верно. Так вот, Фриц Каммерхофер живет со своим коллегой на «Данциге» прямо надо мной, палубой выше. У них в каюте я видел сейф – уверен, в нем хранится секретная информация по крылатой ракете.
– Это уже интересно.
– Днем немцы работают с чертежами непосредственно на подводной лодке, – продолжал Дубовцев. – А вечером приносят на плавбазу и занимаются со своими бумагами в каюте, иногда до поздней ночи.
– Им что, разрешено выносить секретные документы с лодки?
– Ну, возможно, они нарушают какие-то инструкции по режиму… Но ведь территория базы строго охраняется, да и на «Данциге», по их убеждению, им ничего не угрожает… Я выяснил, что этот Каммерхофер не дурак выпить, причем за чужой счет. Вот я и угостил его в баре флотилии – потом, как водится, «добавляли» уже в моей каюте, а в завершение «банкета» поднялись к нему. Тогда-то он и проболтался насчет чертежей…
По ходу разговора Валет достал пачку немецких сигарет, закурил сам и предложил Горячеву – тот не отказался, лишь мечтательно вздохнул:
– Сейчас бы нашего «Казбека»… С немецким эрзац-табаком никакого сравнения!
– Размечтался!.. Ты когда сюда прибыл?
– Вчера ночью.
– Ну вот, а уже по нашим папиросам соскучился – что же говорить обо мне! Ладно, это все лирика. Давай ближе «к телу» – как выражался один мой давний приятель. Из Берлина я прилетел с командиром. Он русский, но у немцев в почете и даже имеет офицерский чин. Короче, редкая сволочь!..
Дубовцев рассказал все, что знал о «лейтенанте Хольте» – по Фриденталю он запомнил еще один его псевдоним – Розовский.
– Постой! – насторожился Горячев. – Ты сказал – Розовский?
– Что, знакомая фамилия?
– Еще бы! Ну-ка, опиши его внешность – да поподробнее!
Выслушав, Горячев в волнении встал и несколько раз прошелся по кухне из угла в угол – удивленный Дубовцев услышал от него целый поток эмоциональных восклицаний:
– «Нарисовался», голубок! А мы-то считали его мертвым – ан нет! Не утонул в смоленских болотах, «всплыл» – к едрене-фене! Недаром говорят: «Говно не тонет!» Снова пересеклись наши пути-дорожки, херр Яковлев!..
Через минуту, немного успокоившись, Горячев подробно рассказал все, что знал о Розовском-Яковлеве, включая описание той стычки на аэродроме Соколовка, в которой Крот его тяжело ранил.
– Опасный тип!.. – присвистнул Валет. – Теперь я понимаю, почему он на особом счету у Скорцени. Но, знаешь ли, с этим Розовским…
– Теперь можешь называть его Яковлевым – по настоящей фамилии.
– Ну, так вот – с этим Яковлевым не все так просто.
– Что значит «не все просто»? – удивленно посмотрел на Дубовцева напарник.
– Сейчас постараюсь объяснить… Хотя объяснений у меня пока нет – есть только факты. Так вот, этот Яковлев три дня назад убил капитана латвийских «эс-эс».
– Что?! – изумленно воскликнул Горячев.
Теперь уже Валет рассказал крайне заинтригованному коллеге почти невероятную историю о том, как, дважды побывав с Яковлевым в ресторане «Дзинтарс», он в итоге стал свидетелем загадочного убийства:
– … На второй день Яковлев попытался пойти в ресторан в одиночку, словно я ему мог чем-то помешать. Это меня насторожило. К тому же пил он в тот вечер мало, знакомиться с женщинами не спешил – спрашивается: что ему вообще понадобилось в том кабаке? Все это показалось мне подозрительным.
– И ты решил за ним проследить?
– Вот именно. Тем более он явно заспешил следом за тем долговязым гауптштурмфюрером… Идти пришлось недалеко: минут через десять из-за угла дома напротив я увидел весьма впечатляющую сцену…
Когда Валет закончил рассказ, в кухне на некоторое время повисла тишина. Горячев в несколько затяжек докурил сигарету, «переваривая» только что услышанное, и в конце концов воскликнул:
– Чертовщина какая-то! А дальше что?
– А что дальше? Я сразу вернулся за свой столик, а Яковлев, как мне удалось выяснить у вахтенного матроса на «Данциге», около десяти вечера поднялся на борт плавбазы. Кстати, на следующий день я его осторожненько выспросил по поводу слишком раннего ухода из ресторана.
– Что он ответил?
– Да ничего конкретного – мол, голова разболелась…
История, поведанная Дубовцевым, выглядела настолько неправдоподобной, что в ходе ее обсуждения разведчики так и не сумели прийти к каким-то определенным выводам. Горячев при этом высказал ряд предположений:
– Может быть, этот латыш задолжал Яковлеву крупную сумму и тот с ним по-своему разобрался?
– Ребром ладони по горлу?
– А почему нет?! Не забывай – мы имеем дело с гитлеровским убийцей и диверсантом. Да у него руки по локоть в крови!
– Все это домыслы и гадания на кофейной гуще.
– Ты прав, – согласился Горячев после недолгой паузы, а затем решительно добавил: – Сделаем так: я запрошу Центр – пусть радируют все, что у них есть интересного на данного субъекта. И вот еще, вспомнил: в Москве у Яковлева до недавнего времени проживала мать. Когда было установлено, что ее сын изменник Родины, гражданку, естественно, осудили по 58-й[5].
– На спецпоселение, как «чэ-сэ-ир»[6]… – понимающе кивнул Дубовцев. – Ясно. Это может пригодиться. Пусть в Москве выяснят и сообщат, где она сейчас. Кстати, ты не в курсе – он у нее единственный сын?
– Единственный…
– Я смотрю, ты немало знаешь об этом человеке, – заметил Валет.
– Так ведь он мой «крестник»: наградил, гад, отметиной на всю оставшуюся жизнь! Чтоб его!..
Крепко выругавшись, Горячев непроизвольно погладил левую сторону груди. Помолчали.
– Да ну его! – неожиданно воскликнул капитан, и в его голосе прозвучали озорные нотки. – Давай-ка, господин унтер-офицер Граве, или как там тебя, – по рюмочке за встречу! Тем более есть хороший повод!
– Что за повод? Вроде об успехах говорить пока рано – операция в начальной фазе…
– Да погоди ты, не спеши! Сейчас все узнаешь!
Горячев вытащил из кухонного шкафа походный немецкий ранец из телячьей кожи, открыл застежки и выставил на стол бутылку шнапса, полбуханки серого латышского хлеба и банку каких-то консервов без этикетки. Он сноровисто порезал хлеб, открыл консервы – немецкий сосисочный фарш, затем разлил по «сотке» мутноватой эрзац-водки. Поднявшись со стаканом в руках, он торжественно объявил:
– За тебя!
– Почему только за меня? – удивленно возразил Дубовцев.
– А потому, что не даешь договорить! По поручению командования хочу сообщить приятные для тебя новости: во-первых, о присвоении очередного воинского звания «капитан». Во-вторых – о награждении орденом Боевого Красного Знамени. К сожалению, новенькие погоны и орден вручить сейчас не могу – сам понимаешь. Пока что прими мои скромные поздравления! За тебя, товарищ капитан!
Дубовцев, который тоже встал, заметно покраснел – новость и приветствие коллеги-разведчика его сильно взволновали. Он смущенно откашлялся и слегка осипшим голосом тихо произнес, казалось бы, обычную уставную фразу:
– Служу Советскому Союзу!
Но здесь, в глубоком вражеском тылу, эти слова прозвучали по-особенному проникновенно. Офицеры не чокаясь выпили, молча сели и закусили консервами. Горячев с улыбкой сказал после недолгой паузы:
– Между прочим, тебе персональный привет от полковника Фролова!
– От Ивана Ильича?! – оживился Валет. – Как он там? По-прежнему внедряет свои технические новинки?
– Этого не знаю. Мы с ним познакомились всего неделю назад…
В нарушение всяческих конспираций они вспомнили Москву, прежнюю службу и боевых друзей (даже общих знакомых отыскали). Горячев поделился своей тоской по жене и дочке.
– А я вот даже жениться не успел – не то что потомством обзавестись, – с грустью произнес Валет. – Отец умер незадолго до войны. Одна мама у меня осталась…
– Какие твои годы, товарищ капитан! – ободряюще хохотнул Горячев. – После войны приезжай к нам в Сибирь: наше село большое, почти райцентр – у нас такие девахи в невестах ходят! Вмиг женим!
– Наши вятские девчата не хуже, – мечтательно вздохнул Дубовцев. – Ты кем до войны был, если не секрет?
– Учителем в школе. Года не успел отработать после пединститута, как война грянула.
– А я военным с детства мечтал стать. В июне 41-го закончил пехотное училище – еще не успел распределение получить, а тут 22-е число…
Вскоре разговор двух разведчиков снова вернулся в деловое русло: предаваться приятным воспоминаниям не было времени.
– Кстати, почему для встречи ты выбрал церковь Святой Троицы? – поинтересовался Горячев.
– А что мне оставалось? В Лиепае я никогда не был, а ориентир для встречи нужен был «железный». Вот и порылся в спецбиблиотеке – благо во Фридентале у Скорцени она богатая. Нашел еще довоенный путеводитель по городу – оттуда и выбрал эту «местную достопримечательность».
– Логично. Собственно, в Центре рассудили так же. Теперь по нашему дальнейшему взаимодействию: запомни телефон – А-175. Он установлен в этой квартире, а звонить надо после семи вечера. Надеюсь, откуда позвонить найдешь?
– С этим проблем не будет. Принимать звонки будешь сам?
– Да. В крайнем случае меня может заменить один надежный человек – его зовут Гунар. Я тебе о нем еще расскажу, а пока по связи, если нужна встреча, скажешь пароль: «Передайте Каролине, что ее хочет видеть Рудольф!» В ответ услышишь: «Передам, как только выйдет из ванной!» Запомнил?
– Да. Ключевое слово «ванна».
– Все правильно, – кивнул Горячев. – После этого можешь назначать место и время будущей встречи.
Еще не менее тридцати минут обсуждали разведчики свои ближайшие планы. Уже в конце разговора Горячев внес неожиданное предложение:
– Я тут прикинул: если этот Яковлев является твоим командиром и при этом такая большая сволочь – может быть, его попросту ликвидировать? Ты, допустим, приглашаешь его вечерком куда-нибудь в кабак, в тот же «Дзинтарс», где вы уже бывали, – я его на обратном пути «культурно» встречаю и…
– Стоп! – перебил его Валет. – Можешь не продолжать! Неприемлемо по нескольким причинам. Первое: немцы могут прислать взамен еще большую сволочь – как тебе такой вариант?! Идем дальше: убийство Яковлева их явно насторожит, а в этом случае из Берлина могут прислать замену, и мне – что тогда?
– Ты прав… – согласился Горячев.
– Тем более подобные вещи решаются только с санкции Центра. Вот такие пироги…
Перед тем как покинуть явочную квартиру, «унтер-офицер» Граве купил у «бывшего полицейского Федько» приглянувшееся ему золотое колечко. Улыбающийся «продавец» проводил «дорогого покупателя» на улицу, кланяясь и пересчитывая смятые рейхсмарки, – похоже, оба остались довольны друг другом.
Приложение 15.1
АНАЛИТИЧЕСКАЯ ИНФОРМАЦИЯ
Документ 1.
Копия с копии. Сов. секретно.
Экз. № 1.
Приговор № 9452/11 – 44.
Именем Союза Советских Социалистических Республик 20 ноября 1944 г. Военный трибунал Московского военного округа (МВО) на закрытом судебном заседании в г. Москве, в тюрьме № 1, в составе: председательствующего Гусева Н.П., членов: Прохоренко В.П. и Егорова А.И., при секретаре Абрамовой Г.И. рассмотрел дело № 14958 по обвинению:
гражданки Яковлевой Анны Тимофеевны, 1886 г. рождения, уроженки г. Тулы, из купеческой семьи, до ареста служащей почтового отделения № 15 г. Москвы, беспартийной, незамужней (вдова); сын – изменник Родины, перешедший на сторону врага, осужден (заочно) по ст. 48-1 «б» к высшей мере наказания – расстрелу.
По данным предварительного и судебного следствия Военный трибунал установил: Яковлева А.Т. является матерью изменника Родины Яковлева Александра Николаевича, 21.01.42 г. перешедшего на сторону врага и осужденного заочно Военным трибуналом МВО к расстрелу.
Яковлева А.Т., являясь матерью Яковлева А.Н., до мобилизации последнего в Красную Армию 28.09.41 г. проживала совместно с ним и находилась на его иждивении, поэтому в силу ст. 58-1 «В» 4.2 УК РСФСР подлежит репрессии в уголовном порядке.
На основании изложенного, руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР, Военный трибунал приговорил:
Яковлеву Анну Тимофеевну подвергнуть лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Казахской ССР сроком на пять лет.
Срок ссылки исчислять с момента заключения под стражу 10.10.44 г.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Глава 3
«Старый знакомый»
28 декабря 1944 года, г. Лиепая