Страница:
Николай Куликов
Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес!
Глава 1
Встреча у отметки 24-07
26 декабря 1944 года. Балтийское побережье, 60 км к северу от г. Лиепая
– Я и по морю плыву впервые, товарищ майор!
– Не майор, а капитан третьего ранга.
– Никак не привыкну к вашим флотским званиям, – посетовал я, виновато улыбнувшись.
– А вам и не надо привыкать: через несколько часов расстанемся, – заметил Травин.
Последняя фраза прозвучала в его устах несколько суховато, и он дружелюбно добавил:
– Пока можете поспать – располагайтесь, как дома!
– Но не забывайте, что в гостях, – отпустил я бесхитростную шутку.
Командир вежливо улыбнулся и уже в дверях каюты нравоучительно произнес:
– А по морю, между прочим, не плавают, а «ходят» – так-то!
Потом он задвинул дверь (на лодке они закрывались на манер купейных в поезде), и я остался в одиночестве.
Меня должны были видеть как можно меньше людей – именно поэтому капитан уступил мне свою крохотную каюту. Он же предупредил, что переход до Лиепаи займет не меньше девяти-десяти часов, причем последние двенадцать миль пойдем в погружении.
Я мог как следует выспаться, что было очень кстати (последние двое суток почти не смыкал глаз). Сняв пиджак, я выключил свет и улегся прямо в брюках и рубашке поверх синего полушерстяного одеяла, которым была застелена узкая командирская койка. Несмотря на сильную усталость, долго ворочался с боку на бок: очевидно, сказывалась смена обстановки – хотя я давно привык к кочевой военной жизни. Впрочем, спать на подлодке мне еще не приходилось. Как-то сами собой накатили воспоминания… Вспомнились Смоленск, друзья и сослуживцы по оперативно-розыскному отделу: Петрович, Сынок, подполковник Горобец… Как они там?..
– Просыпайтесь, товарищ Иванов! Через час с небольшим будем на месте.
Я открыл глаза. В каюте горел свет, и около койки стоял командир: во время морского перехода общался со мной только он – таковы были правила. Еще на берегу полковник Фролов представил меня как «товарища Иванова» – все по тем же конспиративным соображениям. Но, судя по всему, Травин не в первый раз перевозил подобных «пассажиров», поэтому был крайне сдержан и лишних вопросов не задавал.
– Сейчас чайку попьем и перекусим, чем бог послал, – сообщил он, увидев, что я проснулся.
– Спасибо, насчет чайку не откажусь, – сказал я и сел на койке. – А вот есть не хочется.
– Укачало с непривычки? – рассмеялся капитан.
– Похоже на то… Вроде подташнивает, и совсем нет аппетита.
Когда Травин вышел, я обулся и критически осмотрел себя в маленьком зеркальце на стене каюты: небольшая щетина, неухоженная прическа – это нормально. Так и должен выглядеть бывший псковский полицейский, спасающий свою шкуру бегством с отступающими немецкими войсками. Взглянув на наручные часы, отметил: половина первого ночи…
В этот момент в коридоре за дверью прозвучал сигнал, напоминающий трель электрического звонка. Сразу послышались какие-то команды, топот ног бегущих людей и вслед за этим – сильный шипящий звук (как потом объяснил командир, это воздух выходил из специальных цистерн по мере их заполнения забортной водой). Вскоре палуба сильно накренилась на нос, и даже я, сугубо сухопутный человек, понял: мы погружаемся. Через несколько минут лодка выровнялась и перестала раскачиваться – очевидно, пошла в подводном положении.
Открылась дверь, и в каюту вернулся Травин. Впереди себя он пропустил матроса в белой поварской куртке, который внес на подносе два стакана чая в красивых подстаканниках, сахарницу и тарелку с печеньем. Все это «повар» сноровисто выставил на небольшой квадратный столик в углу узкой (двоим не развернуться) каюты, после чего молча удалился.
– Ну вот, товарищ Иванов, как и обещал – погоняем чайку! – сказал командир и сел на круглую вертящуюся табуретку, привинченную к палубе рядом со столиком.
Я расположился на краю койки.
– Зовите меня Виктором, – попросил я Травина в нарушение той самой конспирации (безликое «товарищ Иванов» мне изрядно надоело).
– Ну, а мое имя тебе известно. Не против, если обойдемся без отчества и на «ты»?
– Конечно, – согласился я.
Командира звали Петр. Когда он представлялся, пошутил: «Имя и фамилия подлинные – мне ведь не надо конспирироваться!» Сейчас он заговорщически подмигнул:
– А не «замахнуть» ли нам граммов эдак по пятьдесят – за твое успешное возвращение? Как, Виктор?
– Когда вернусь, тогда и «замахнем» – ты уж не обессудь!
– Было бы предложено… – спокойно отреагировал Травин.
Минут через десять, когда чай был выпит (к печенью мы так и не притронулись), он выдвинул из-под крышки стола ящик, откуда достал небольшой тетрадный листок в клеточку и простой карандаш. Потом он склонился и начал рисовать какой-то чертеж.
– Потерпи немного, – пояснил с улыбкой, – сейчас кое-что изображу…
Этот Травин внешне очень напоминал мне знаменитого Валерия Чкалова – летчика-героя, кумира мальчишек и юношей моего поколения. Такой же крепко сбитый, с открытым лицом и зачесанными назад русыми волосами. Закончив рисунок, он расстегнул темно-синюю морскую тужурку, под которой была полосатая тельняшка (в каюте стало душновато – шли-то под водой), и повернулся ко мне на вертящейся табуретке:
– Твой полковник просил познакомить тебя с лодкой – конечно, в общих чертах. В Лиепае, по данным нашей авиаразведки, базируются немецкие подлодки седьмого проекта…
– Знаю. Даже чертежи их видел, вернее, общие схемы, – не удержался и «щегольнул» я своими познаниями.
– Вот-вот, схемы. А «вживую» на лодке первый раз. Тем более моя «щука» очень похожа на немецкую «семерку» – только размерами немного меньше.
– Как ты сказал, «щука»?
– Так мы называем наши лодки класса «Щ». Вот смотри, я набросал эскиз: корпус подлодки разбил на семь отсеков. Впереди, в носовой части, – торпедный. И так до дизельного в корме. Сейчас прогуляемся, и сам все увидишь…
Через полчаса я вернулся назад, получив некоторое представление о внутреннем устройстве боевого подводного корабля: Травин вполне профессионально и, самое главное, доходчиво провел эту короткую, но весьма важную для меня «экскурсию».
В Москве, когда полковники Фролов и Громов познакомили меня с оперативными разработками по «Урагану», они поставили передо мной следующие задачи: первое – установить контакт с Валетом, поступив в его распоряжение и обеспечив бесперебойной связью с Центром. Второе: по возможности помочь ему добыть схемы и чертежи управляемой «ФАУ». И, наконец, третье: содействовать уничтожению «ракетной» подлодки. Не знаю, как насчет чертежей, но по поводу «уничтожения» задача была хоть и сверхсложная, однако, на мой взгляд, отнюдь не безнадежная. Если Валет сумеет выяснить точное место стоянки вражеской лодки, то можно будет навести на нее нашу авиацию. Это как основной вариант. Далее: если удастся установить точное время выхода «ракетной» лодки в море, то в этом случае ее могли бы «встретить» наши подводники. Но не исключено, что придется полагаться только на свои силы. С этой целью меня снабдили новейшей миниатюрной магнитной миной огромной разрушительной силы. А для того чтобы установить ее в нужном месте – в такой точке того или иного отсека, где бы ее взрыв нанес подлодке максимальное поражение и даже привел бы к гибели, – надо было четко знать наиболее уязвимые места подводного корабля. Поэтому моя недавняя «экскурсия» по травинской «щуке» была вызвана не одним только праздным любопытством…
Сжатый воздух начал с шумом выдавливать воду из балластных цистерн – лодка качнулась и, задрав нос, пошла на всплытие.
– Собирайся, подходим к району высадки! – заглянул в каюту командир.
Я натянул теплый свитер, надел видавший виды пиджак, предварительно проверив документы в боковом кармане, намотал теплые байковые портянки и обул кирзовые сапоги. Вернулся Травин и с ним коренастый широколицый офицер азиатской наружности в кожаной зимней куртке и шапке-ушанке.
– Мой старпом доставит тебя к берегу, – сказал командир. – С мостика только что доложили: есть условный сигнал!
«Как и запланировали, ровно в два ночи», – отметил я, взглянув на часы. Потом быстро облачился в черное драповое пальто, в боковой карман которого сунул пистолет – компактный австрийский «штейр». В другой положил «лимонку»: неизвестно, какие «сюрпризы» могут ждать на берегу. В довершение надел темно-серую кепку и набросил клеенчатый плащ-дождевик – его на время высадки мне предоставили подводники.
Старпом подхватил мой объемистый рюкзак с рацией и прочим снаряжением, и мы двинулись на «выход».
Погода нам явно благоприятствовала: небо затянуло тучами, шел мокрый снег, – поэтому с берега наша подлодка наверняка была абсолютно незаметна. Впрочем, как пояснил Травин, такая погода – обычное дело в здешних местах в это время года. Я молча пожал ему руку, потом матросы помогли мне перейти в небольшую резиновую надувную лодку. Вслед за мной туда спустился и старший помощник. Он энергично оттолкнулся небольшим деревянным веслом от стального корпуса и начал усиленно грести по направлению к берегу. Где оно, это самое «направление», я мог только догадываться – вокруг стояла кромешная тьма. Не прошло и минуты, как подлодка пропала из вида – теперь вокруг нас плескались лишь холодные балтийские волны.
– До берега метров триста, – тихо пояснил старпом, – к тому же ветер нам в спину. Доберемся быстро.
– Как вы ориентируетесь в такой темноте? – полюбопытствовал я. – Лодку потом найдете?
– За меня не беспокойтесь, – усмехнулся подводник. – Не впервой!
Он закрепил весла, достал из кармана куртки электрический фонарик и просигналил морзянкой куда-то в пространство. К моему удивлению, нам сразу же ответили: огонек мигнул несколько раз где-то рядом.
– Приготовиться… – прошептал мой провожатый. – Выходим!
Он взял мой рюкзак, поправил на груди ППШ[1] и первым шагнул в воду. Теперь и я догадался: берег совсем близко – резко усилился шум прибоя, а волны стали пениться, разбиваясь на прибрежном мелководье. Когда я вслед за старпомом сошел с лодки, ледяная морская вода попала мне в сапоги – глубина здесь оказалась выше колен. «Не размокну. Главное, чтобы на берегу были свои, – подумал я, держась одной рукой за борт лодки, а в другой сжимая снятый с предохранителя «штейр». Три с лишним года на войне научили быть готовым ко всему. Вот и сейчас: совсем не факт, что на берегу меня ждет Имант – резидент разведуправления Красной Армии…
– Вентспилс! – крикнули с берега.
Теперь я отчетливо различал темную фигуру человека у самой кромки берега, метрах в двадцати.
– Юрмала! – ответил я обусловленной фразой, стараясь перекричать шум прибоя.
От сердца немного отлегло: пока что там, на берегу, ошибок не делали – световой сигнал и звуковой пароль передали верно. Старпом протянул мне рюкзак и дружески похлопал по плечу:
– Удачи! Как говорят во флоте: «Попутного ветра и семь футов под килем!»
Я отдал ему корабельный плащ; наклонившись, подводник стал толкать надувную лодку обратно в море. Я же медленно, опустив руку с пистолетом в карман пальто, направился к ожидающему меня человеку. Нервы были натянуты до предела: пароль паролем, но и «подставу» исключать нельзя – немцы противник достойный.
– Здравствуйте, не знаю, как вас величать! – с небольшим прибалтийским акцентом первым поздоровался встречающий и протянул мне руку.
– При мне документы на Федько Федора Устиновича.
– В таком случае – здравствуйте, господин Федько! Про «товарищей», сами понимаете, пока придется забыть.
– Понимаю, господин Имант! – пожал я руку резидента. – Я не ошибся?
– Все правильно. Но по документам мое имя Гунар. Гунар Красовский – так ко мне и обращайтесь…
Теперь я окончательно убедился: передо мной именно тот, кто мне нужен, – в Центре мне сообщили только что названную фамилию. В разрыв облаков выглянула луна, и мне удалось получше разглядеть встречающего: на вид я бы дал ему лет пятьдесят или около того; ростом чуть выше среднего, худощавый, с крупными чертами лица и аккуратно подстриженными небольшими усиками – он сразу произвел на меня благоприятное впечатление. Держался уверенно, без излишней суеты и нервозности, а в подобной обстановке это ох как непросто! На нем был длинный брезентовый плащ с наброшенным на голову капюшоном и высокие кирзовые сапоги.
– Вам помочь? – указал Красовский на мой громоздкий рюкзак.
– Не надо, справлюсь.
– Тогда в путь!
Я закинул рюкзак через плечо и пошел за ним следом. Ночи в этих широтах не такие темные, как у нас в Сибири, – я отчетливо различал узкую, местами заснеженную песчаную полосу вдоль моря, а за ней высокий отвесный обрыв. Мы шли вдоль него минут пять, потом Гунар остановился, посмотрел наверх и негромко свистнул. Оттуда раздался ответный свист, и к нашим ногам с вершины обрыва упал конец толстой веревки.
– Снимите рюкзак и поднимайтесь первым, – распорядился мой спутник. – Наверху вас встретят.
Я оставил свою нелегкую ношу, символически поплевал на ладони и взялся за пеньковый конец, который тянулся откуда-то сверху – там с трудом можно было различить темнеющий на фоне белого песка верхний край обрыва. С большим трудом я начал карабкаться по песчаному склону – в этом месте чуть более пологому, однако крутизной градусов под шестьдесят, не меньше. Ноги вязли в сыпучем песке, и я быстро устал, а в левой стороне груди, чуть выше сердца, снова заныло пулевое ранение двухмесячной давности. «Выдюжим… И не такое видали! – думал я со злостью, упорно двигаясь к цели. – Надо меньше о болячках думать. Не помру, к едрене-фене!..»
Сердце бешено колотилось, я весь взмок и, вконец обессилев, почти повалился на краю обрыва, высота которого достигала не менее тридцати метров. На самом верху мне подал руку второй встречающий – он-то и вытянул меня на ровную площадку, где я смог отдышаться, привалившись к стволу какого-то толстого дерева.
– Лабвакар! – негромко сказал незнакомец.
Поскольку я непонимающе промолчал, он повторил приветствие на ломаном русском:
– Добрий вам ветчер!
– Скорее доброй ночи… – ответил я, тяжело дыша и разглядывая напарника Гунара.
Как и Красовский, он был в брезентовом плаще, капюшон которого откинул, поэтому я хорошо разглядел его чисто выбритое лицо.
– Ви прав, это есть уже нотчь! – согласился мой собеседник – высокий и широкоплечий парень лет двадцати семи – двадцати восьми.
Пока он вытягивал мой рюкзак и помогал Красовскому, прошло минут пятнадцать, и я немного отдышался.
– Его зовут Янис, – представил парня Гунар, и тот молча кивнул. – Ваше имя ему знать необязательно – в контакте будете только со мной.
Потом мы двинулись цепочкой через снежную пустошь: впереди Янис, затем я и Красовский. Латыши предварительно объяснили, что прибрежная полоса заминирована и мы пойдем через минное поле. Это не было для меня неожиданностью: в Москве при подготовке к операции я ознакомился с картой морского побережья в районе Лиепаи, составленной по данным нашей разведки. «Возможно, с помощью того же Гунара и его людей», – подумал я сейчас. Мне была известна (конечно, в общих чертах) схема немецкой обороны и минных заграждений на этом участке. И не только на этом: особо тщательно я изучил район так называемой «Старой крепости», подробно побеседовав в Риге с местным старожилом. Именно оттуда я должен был возвращаться назад – конечно, при удачном исходе операции…
Морское побережье тщательно охранялось как немцами, так и латвийскими полицейскими формированиями. В тех местах, где из-за высоких обрывистых берегов фашисты не ждали советский десант с моря, они на всякий случай установили мины. Кроме того, вдоль берега тянулись окопы полного профиля с проволочными заграждениями – при угрозе нападения их можно было занять в кратчайший срок. За побережьем велось регулярное наблюдение с катеров и пешими патрулями. Поэтому моя теперешняя высадка могла состояться только при содействии резидента ГРУ Красовского – без встречающих мне бы здесь не пройти, да и в городе не «закрепиться»…
– Мины позади! – обернулся Янис. – Можно… как это… ослабиться…
– Расслабиться, – поправил его поравнявшийся со мной Красовский.
«После войны будем расслабляться», – подумалось мне. Тем не менее внутреннее напряжение немного спало: хождение по минному полю (даже с провожатыми) вещь малоприятная.
Вскоре мы вышли на проселочную дорогу, и Янис подогнал из густого придорожного кустарника видавший виды легковой автомобиль. Латыши сняли брезентовые плащи (вместе с моим рюкзаком их уложили в багажник), представ передо мной в серо-зеленых немецких армейских шинелях. На погонах Красовского я разглядел две четырехгранные звездочки – знаки различия гауптмана (по-нашему – капитана). В Центре меня предупредили, что здесь он занимает пост заместителя командира полицейского батальона «Курземе», сформированного немцами из местных коллаборационистов. Янис был в погонах и с нашивками рядового «оди».
Я прекрасно понимал, что в Москве пошли на немалый риск, задействовав для моей встречи и дальнейшей легализации в городе такого ценнейшего агента, как «Имант» – Красовский. Этому могло быть только одно объяснение: операции «Ураган» наше руководство придавало первостепенное значение. Полковник Громов сообщил мне по секрету, что о ней знает сам Верховный. Так-то!.. Но главное, конечно, не в этом и не в будущих высоких наградах (на которые мне прозрачно намекали в Москве) – фашиста бы добить поскорее! Так хочется домой: жену обнять, дочку увидеть!..
– Рядом с вами шинель, – обернулся ко мне с переднего сиденья Гунар. – Набросьте ее поверх пальто и застегнитесь. Минут через двадцать будет полицейский пост.
Мы ехали уже минут сорок, теперь по асфальтированному шоссе, – за рулем Янис, рядом с ним Красовский. Оба надели форменные головные уборы: водитель пилотку, Гунар – офицерскую фуражку с высокой тульей. Я же облачился на заднем сиденье в просторную шинель с ефрейторскими погонами, натянул на глаза армейское кепи и, как посоветовал Красовский, поднял воротник и опустил голову, изображая задремавшего пассажира-немца. «Говорить буду я, и только я! – предупредил меня Гунар. – Изображай дремлющего немца и ни во что не вмешивайся! На КПП при въезде в город солдаты моего батальона, «сюрпризов» быть не должно!»
«Однако, как любит повторять моя теща: «На бога надейся, а сам не плошай!» – думал я, сжимая в кармане снятый с предохранителя пистолет. Во второй карман шинели я переложил гранату…
Капитан Горячев Федор Алексеевич
– Впервые на подводной лодке? – спросил меня командир.– Я и по морю плыву впервые, товарищ майор!
– Не майор, а капитан третьего ранга.
– Никак не привыкну к вашим флотским званиям, – посетовал я, виновато улыбнувшись.
– А вам и не надо привыкать: через несколько часов расстанемся, – заметил Травин.
Последняя фраза прозвучала в его устах несколько суховато, и он дружелюбно добавил:
– Пока можете поспать – располагайтесь, как дома!
– Но не забывайте, что в гостях, – отпустил я бесхитростную шутку.
Командир вежливо улыбнулся и уже в дверях каюты нравоучительно произнес:
– А по морю, между прочим, не плавают, а «ходят» – так-то!
Потом он задвинул дверь (на лодке они закрывались на манер купейных в поезде), и я остался в одиночестве.
Меня должны были видеть как можно меньше людей – именно поэтому капитан уступил мне свою крохотную каюту. Он же предупредил, что переход до Лиепаи займет не меньше девяти-десяти часов, причем последние двенадцать миль пойдем в погружении.
Я мог как следует выспаться, что было очень кстати (последние двое суток почти не смыкал глаз). Сняв пиджак, я выключил свет и улегся прямо в брюках и рубашке поверх синего полушерстяного одеяла, которым была застелена узкая командирская койка. Несмотря на сильную усталость, долго ворочался с боку на бок: очевидно, сказывалась смена обстановки – хотя я давно привык к кочевой военной жизни. Впрочем, спать на подлодке мне еще не приходилось. Как-то сами собой накатили воспоминания… Вспомнились Смоленск, друзья и сослуживцы по оперативно-розыскному отделу: Петрович, Сынок, подполковник Горобец… Как они там?..
– Просыпайтесь, товарищ Иванов! Через час с небольшим будем на месте.
Я открыл глаза. В каюте горел свет, и около койки стоял командир: во время морского перехода общался со мной только он – таковы были правила. Еще на берегу полковник Фролов представил меня как «товарища Иванова» – все по тем же конспиративным соображениям. Но, судя по всему, Травин не в первый раз перевозил подобных «пассажиров», поэтому был крайне сдержан и лишних вопросов не задавал.
– Сейчас чайку попьем и перекусим, чем бог послал, – сообщил он, увидев, что я проснулся.
– Спасибо, насчет чайку не откажусь, – сказал я и сел на койке. – А вот есть не хочется.
– Укачало с непривычки? – рассмеялся капитан.
– Похоже на то… Вроде подташнивает, и совсем нет аппетита.
Когда Травин вышел, я обулся и критически осмотрел себя в маленьком зеркальце на стене каюты: небольшая щетина, неухоженная прическа – это нормально. Так и должен выглядеть бывший псковский полицейский, спасающий свою шкуру бегством с отступающими немецкими войсками. Взглянув на наручные часы, отметил: половина первого ночи…
В этот момент в коридоре за дверью прозвучал сигнал, напоминающий трель электрического звонка. Сразу послышались какие-то команды, топот ног бегущих людей и вслед за этим – сильный шипящий звук (как потом объяснил командир, это воздух выходил из специальных цистерн по мере их заполнения забортной водой). Вскоре палуба сильно накренилась на нос, и даже я, сугубо сухопутный человек, понял: мы погружаемся. Через несколько минут лодка выровнялась и перестала раскачиваться – очевидно, пошла в подводном положении.
Открылась дверь, и в каюту вернулся Травин. Впереди себя он пропустил матроса в белой поварской куртке, который внес на подносе два стакана чая в красивых подстаканниках, сахарницу и тарелку с печеньем. Все это «повар» сноровисто выставил на небольшой квадратный столик в углу узкой (двоим не развернуться) каюты, после чего молча удалился.
– Ну вот, товарищ Иванов, как и обещал – погоняем чайку! – сказал командир и сел на круглую вертящуюся табуретку, привинченную к палубе рядом со столиком.
Я расположился на краю койки.
– Зовите меня Виктором, – попросил я Травина в нарушение той самой конспирации (безликое «товарищ Иванов» мне изрядно надоело).
– Ну, а мое имя тебе известно. Не против, если обойдемся без отчества и на «ты»?
– Конечно, – согласился я.
Командира звали Петр. Когда он представлялся, пошутил: «Имя и фамилия подлинные – мне ведь не надо конспирироваться!» Сейчас он заговорщически подмигнул:
– А не «замахнуть» ли нам граммов эдак по пятьдесят – за твое успешное возвращение? Как, Виктор?
– Когда вернусь, тогда и «замахнем» – ты уж не обессудь!
– Было бы предложено… – спокойно отреагировал Травин.
Минут через десять, когда чай был выпит (к печенью мы так и не притронулись), он выдвинул из-под крышки стола ящик, откуда достал небольшой тетрадный листок в клеточку и простой карандаш. Потом он склонился и начал рисовать какой-то чертеж.
– Потерпи немного, – пояснил с улыбкой, – сейчас кое-что изображу…
Этот Травин внешне очень напоминал мне знаменитого Валерия Чкалова – летчика-героя, кумира мальчишек и юношей моего поколения. Такой же крепко сбитый, с открытым лицом и зачесанными назад русыми волосами. Закончив рисунок, он расстегнул темно-синюю морскую тужурку, под которой была полосатая тельняшка (в каюте стало душновато – шли-то под водой), и повернулся ко мне на вертящейся табуретке:
– Твой полковник просил познакомить тебя с лодкой – конечно, в общих чертах. В Лиепае, по данным нашей авиаразведки, базируются немецкие подлодки седьмого проекта…
– Знаю. Даже чертежи их видел, вернее, общие схемы, – не удержался и «щегольнул» я своими познаниями.
– Вот-вот, схемы. А «вживую» на лодке первый раз. Тем более моя «щука» очень похожа на немецкую «семерку» – только размерами немного меньше.
– Как ты сказал, «щука»?
– Так мы называем наши лодки класса «Щ». Вот смотри, я набросал эскиз: корпус подлодки разбил на семь отсеков. Впереди, в носовой части, – торпедный. И так до дизельного в корме. Сейчас прогуляемся, и сам все увидишь…
Через полчаса я вернулся назад, получив некоторое представление о внутреннем устройстве боевого подводного корабля: Травин вполне профессионально и, самое главное, доходчиво провел эту короткую, но весьма важную для меня «экскурсию».
В Москве, когда полковники Фролов и Громов познакомили меня с оперативными разработками по «Урагану», они поставили передо мной следующие задачи: первое – установить контакт с Валетом, поступив в его распоряжение и обеспечив бесперебойной связью с Центром. Второе: по возможности помочь ему добыть схемы и чертежи управляемой «ФАУ». И, наконец, третье: содействовать уничтожению «ракетной» подлодки. Не знаю, как насчет чертежей, но по поводу «уничтожения» задача была хоть и сверхсложная, однако, на мой взгляд, отнюдь не безнадежная. Если Валет сумеет выяснить точное место стоянки вражеской лодки, то можно будет навести на нее нашу авиацию. Это как основной вариант. Далее: если удастся установить точное время выхода «ракетной» лодки в море, то в этом случае ее могли бы «встретить» наши подводники. Но не исключено, что придется полагаться только на свои силы. С этой целью меня снабдили новейшей миниатюрной магнитной миной огромной разрушительной силы. А для того чтобы установить ее в нужном месте – в такой точке того или иного отсека, где бы ее взрыв нанес подлодке максимальное поражение и даже привел бы к гибели, – надо было четко знать наиболее уязвимые места подводного корабля. Поэтому моя недавняя «экскурсия» по травинской «щуке» была вызвана не одним только праздным любопытством…
Сжатый воздух начал с шумом выдавливать воду из балластных цистерн – лодка качнулась и, задрав нос, пошла на всплытие.
– Собирайся, подходим к району высадки! – заглянул в каюту командир.
Я натянул теплый свитер, надел видавший виды пиджак, предварительно проверив документы в боковом кармане, намотал теплые байковые портянки и обул кирзовые сапоги. Вернулся Травин и с ним коренастый широколицый офицер азиатской наружности в кожаной зимней куртке и шапке-ушанке.
– Мой старпом доставит тебя к берегу, – сказал командир. – С мостика только что доложили: есть условный сигнал!
«Как и запланировали, ровно в два ночи», – отметил я, взглянув на часы. Потом быстро облачился в черное драповое пальто, в боковой карман которого сунул пистолет – компактный австрийский «штейр». В другой положил «лимонку»: неизвестно, какие «сюрпризы» могут ждать на берегу. В довершение надел темно-серую кепку и набросил клеенчатый плащ-дождевик – его на время высадки мне предоставили подводники.
Старпом подхватил мой объемистый рюкзак с рацией и прочим снаряжением, и мы двинулись на «выход».
Погода нам явно благоприятствовала: небо затянуло тучами, шел мокрый снег, – поэтому с берега наша подлодка наверняка была абсолютно незаметна. Впрочем, как пояснил Травин, такая погода – обычное дело в здешних местах в это время года. Я молча пожал ему руку, потом матросы помогли мне перейти в небольшую резиновую надувную лодку. Вслед за мной туда спустился и старший помощник. Он энергично оттолкнулся небольшим деревянным веслом от стального корпуса и начал усиленно грести по направлению к берегу. Где оно, это самое «направление», я мог только догадываться – вокруг стояла кромешная тьма. Не прошло и минуты, как подлодка пропала из вида – теперь вокруг нас плескались лишь холодные балтийские волны.
– До берега метров триста, – тихо пояснил старпом, – к тому же ветер нам в спину. Доберемся быстро.
– Как вы ориентируетесь в такой темноте? – полюбопытствовал я. – Лодку потом найдете?
– За меня не беспокойтесь, – усмехнулся подводник. – Не впервой!
Он закрепил весла, достал из кармана куртки электрический фонарик и просигналил морзянкой куда-то в пространство. К моему удивлению, нам сразу же ответили: огонек мигнул несколько раз где-то рядом.
– Приготовиться… – прошептал мой провожатый. – Выходим!
Он взял мой рюкзак, поправил на груди ППШ[1] и первым шагнул в воду. Теперь и я догадался: берег совсем близко – резко усилился шум прибоя, а волны стали пениться, разбиваясь на прибрежном мелководье. Когда я вслед за старпомом сошел с лодки, ледяная морская вода попала мне в сапоги – глубина здесь оказалась выше колен. «Не размокну. Главное, чтобы на берегу были свои, – подумал я, держась одной рукой за борт лодки, а в другой сжимая снятый с предохранителя «штейр». Три с лишним года на войне научили быть готовым ко всему. Вот и сейчас: совсем не факт, что на берегу меня ждет Имант – резидент разведуправления Красной Армии…
– Вентспилс! – крикнули с берега.
Теперь я отчетливо различал темную фигуру человека у самой кромки берега, метрах в двадцати.
– Юрмала! – ответил я обусловленной фразой, стараясь перекричать шум прибоя.
От сердца немного отлегло: пока что там, на берегу, ошибок не делали – световой сигнал и звуковой пароль передали верно. Старпом протянул мне рюкзак и дружески похлопал по плечу:
– Удачи! Как говорят во флоте: «Попутного ветра и семь футов под килем!»
Я отдал ему корабельный плащ; наклонившись, подводник стал толкать надувную лодку обратно в море. Я же медленно, опустив руку с пистолетом в карман пальто, направился к ожидающему меня человеку. Нервы были натянуты до предела: пароль паролем, но и «подставу» исключать нельзя – немцы противник достойный.
– Здравствуйте, не знаю, как вас величать! – с небольшим прибалтийским акцентом первым поздоровался встречающий и протянул мне руку.
– При мне документы на Федько Федора Устиновича.
– В таком случае – здравствуйте, господин Федько! Про «товарищей», сами понимаете, пока придется забыть.
– Понимаю, господин Имант! – пожал я руку резидента. – Я не ошибся?
– Все правильно. Но по документам мое имя Гунар. Гунар Красовский – так ко мне и обращайтесь…
Теперь я окончательно убедился: передо мной именно тот, кто мне нужен, – в Центре мне сообщили только что названную фамилию. В разрыв облаков выглянула луна, и мне удалось получше разглядеть встречающего: на вид я бы дал ему лет пятьдесят или около того; ростом чуть выше среднего, худощавый, с крупными чертами лица и аккуратно подстриженными небольшими усиками – он сразу произвел на меня благоприятное впечатление. Держался уверенно, без излишней суеты и нервозности, а в подобной обстановке это ох как непросто! На нем был длинный брезентовый плащ с наброшенным на голову капюшоном и высокие кирзовые сапоги.
– Вам помочь? – указал Красовский на мой громоздкий рюкзак.
– Не надо, справлюсь.
– Тогда в путь!
Я закинул рюкзак через плечо и пошел за ним следом. Ночи в этих широтах не такие темные, как у нас в Сибири, – я отчетливо различал узкую, местами заснеженную песчаную полосу вдоль моря, а за ней высокий отвесный обрыв. Мы шли вдоль него минут пять, потом Гунар остановился, посмотрел наверх и негромко свистнул. Оттуда раздался ответный свист, и к нашим ногам с вершины обрыва упал конец толстой веревки.
– Снимите рюкзак и поднимайтесь первым, – распорядился мой спутник. – Наверху вас встретят.
Я оставил свою нелегкую ношу, символически поплевал на ладони и взялся за пеньковый конец, который тянулся откуда-то сверху – там с трудом можно было различить темнеющий на фоне белого песка верхний край обрыва. С большим трудом я начал карабкаться по песчаному склону – в этом месте чуть более пологому, однако крутизной градусов под шестьдесят, не меньше. Ноги вязли в сыпучем песке, и я быстро устал, а в левой стороне груди, чуть выше сердца, снова заныло пулевое ранение двухмесячной давности. «Выдюжим… И не такое видали! – думал я со злостью, упорно двигаясь к цели. – Надо меньше о болячках думать. Не помру, к едрене-фене!..»
Сердце бешено колотилось, я весь взмок и, вконец обессилев, почти повалился на краю обрыва, высота которого достигала не менее тридцати метров. На самом верху мне подал руку второй встречающий – он-то и вытянул меня на ровную площадку, где я смог отдышаться, привалившись к стволу какого-то толстого дерева.
– Лабвакар! – негромко сказал незнакомец.
Поскольку я непонимающе промолчал, он повторил приветствие на ломаном русском:
– Добрий вам ветчер!
– Скорее доброй ночи… – ответил я, тяжело дыша и разглядывая напарника Гунара.
Как и Красовский, он был в брезентовом плаще, капюшон которого откинул, поэтому я хорошо разглядел его чисто выбритое лицо.
– Ви прав, это есть уже нотчь! – согласился мой собеседник – высокий и широкоплечий парень лет двадцати семи – двадцати восьми.
Пока он вытягивал мой рюкзак и помогал Красовскому, прошло минут пятнадцать, и я немного отдышался.
– Его зовут Янис, – представил парня Гунар, и тот молча кивнул. – Ваше имя ему знать необязательно – в контакте будете только со мной.
Потом мы двинулись цепочкой через снежную пустошь: впереди Янис, затем я и Красовский. Латыши предварительно объяснили, что прибрежная полоса заминирована и мы пойдем через минное поле. Это не было для меня неожиданностью: в Москве при подготовке к операции я ознакомился с картой морского побережья в районе Лиепаи, составленной по данным нашей разведки. «Возможно, с помощью того же Гунара и его людей», – подумал я сейчас. Мне была известна (конечно, в общих чертах) схема немецкой обороны и минных заграждений на этом участке. И не только на этом: особо тщательно я изучил район так называемой «Старой крепости», подробно побеседовав в Риге с местным старожилом. Именно оттуда я должен был возвращаться назад – конечно, при удачном исходе операции…
Морское побережье тщательно охранялось как немцами, так и латвийскими полицейскими формированиями. В тех местах, где из-за высоких обрывистых берегов фашисты не ждали советский десант с моря, они на всякий случай установили мины. Кроме того, вдоль берега тянулись окопы полного профиля с проволочными заграждениями – при угрозе нападения их можно было занять в кратчайший срок. За побережьем велось регулярное наблюдение с катеров и пешими патрулями. Поэтому моя теперешняя высадка могла состояться только при содействии резидента ГРУ Красовского – без встречающих мне бы здесь не пройти, да и в городе не «закрепиться»…
– Мины позади! – обернулся Янис. – Можно… как это… ослабиться…
– Расслабиться, – поправил его поравнявшийся со мной Красовский.
«После войны будем расслабляться», – подумалось мне. Тем не менее внутреннее напряжение немного спало: хождение по минному полю (даже с провожатыми) вещь малоприятная.
Вскоре мы вышли на проселочную дорогу, и Янис подогнал из густого придорожного кустарника видавший виды легковой автомобиль. Латыши сняли брезентовые плащи (вместе с моим рюкзаком их уложили в багажник), представ передо мной в серо-зеленых немецких армейских шинелях. На погонах Красовского я разглядел две четырехгранные звездочки – знаки различия гауптмана (по-нашему – капитана). В Центре меня предупредили, что здесь он занимает пост заместителя командира полицейского батальона «Курземе», сформированного немцами из местных коллаборационистов. Янис был в погонах и с нашивками рядового «оди».
Я прекрасно понимал, что в Москве пошли на немалый риск, задействовав для моей встречи и дальнейшей легализации в городе такого ценнейшего агента, как «Имант» – Красовский. Этому могло быть только одно объяснение: операции «Ураган» наше руководство придавало первостепенное значение. Полковник Громов сообщил мне по секрету, что о ней знает сам Верховный. Так-то!.. Но главное, конечно, не в этом и не в будущих высоких наградах (на которые мне прозрачно намекали в Москве) – фашиста бы добить поскорее! Так хочется домой: жену обнять, дочку увидеть!..
– Рядом с вами шинель, – обернулся ко мне с переднего сиденья Гунар. – Набросьте ее поверх пальто и застегнитесь. Минут через двадцать будет полицейский пост.
Мы ехали уже минут сорок, теперь по асфальтированному шоссе, – за рулем Янис, рядом с ним Красовский. Оба надели форменные головные уборы: водитель пилотку, Гунар – офицерскую фуражку с высокой тульей. Я же облачился на заднем сиденье в просторную шинель с ефрейторскими погонами, натянул на глаза армейское кепи и, как посоветовал Красовский, поднял воротник и опустил голову, изображая задремавшего пассажира-немца. «Говорить буду я, и только я! – предупредил меня Гунар. – Изображай дремлющего немца и ни во что не вмешивайся! На КПП при въезде в город солдаты моего батальона, «сюрпризов» быть не должно!»
«Однако, как любит повторять моя теща: «На бога надейся, а сам не плошай!» – думал я, сжимая в кармане снятый с предохранителя пистолет. Во второй карман шинели я переложил гранату…
Глава 2
Два капитана
Двое суток спустя… г. Лиепая
Когда летом сорок третьего офицера-смершевца старшего лейтенанта Дубовцева готовили к внедрению в абверовские разведорганы, было решено оставить его биографию без изменений, «подкорректировав» в разработанной легенде лишь последние полтора года его жизни. Поэтому все, что он писал о себе в немецких анкетах, соответствовало действительности. С одной оговоркой: до начала сорок второго года. В тот период лейтенант Иван Дубовцев, будучи командиром стрелковой роты, воевал в составе действующей армии на Ленинградском фронте. Как проверенного в боях коммуниста, хорошо владеющего немецким языком (увлекся им еще в школе, а потом усиленно изучал в военном училище), его откомандировали в распоряжение Особого отдела НКВД 55-й армии – для работы с трофейными документами и в качестве переводчика на допросах пленных. В новой должности он проявил себя с наилучшей стороны и вскоре стал штатным «особистом»: время было непростое, обстановка на фронтах крайне тяжелая, а грамотных сотрудников (да еще владеющих немецким) в «органах» не хватало.
Следует отметить, что Особые отделы НКВД были созданы в самом начале войны – постановлением ГКО[2] СССР от 17 июля 1941 года. Точнее, они были преобразованы из 3-го управления Наркомата обороны. Главные задачи Особых отделов состояли в следующем: борьба с дезертирством в прифронтовой полосе (с правом ареста и расстрела дезертиров на месте), а также контрразведывательная работа – борьба со шпионажем и предательством в Красной Армии.
До создания в апреле сорок третьего военной контрразведки «Смерш» именно Особые отделы противостояли немецким агентам и диверсионным группам, действующим на фронте и в тылу советских войск.
Вскоре Дубовцеву, наряду с допросами немецких военнопленных (среди которых он выявлял сотрудников абвера, гестапо и СД), пришлось заниматься проверкой наших солдат и офицеров, выходивших из окружения, – а таких в тот период было немало. Вместе с ними вражеская разведка забрасывала в советский тыл значительное количество своей агентуры – тем более что в начальный период войны у красноармейцев и младших командиров на фронте отсутствовали документы, удостоверяющие личность. Согласно приказу НКО[3] СССР, изданному в 40-м году, для военнослужащих Красной Армии была введена красноармейская книжка, но в соответствии с седьмым пунктом этого приказа в действующей армии (то есть на фронте) она не предусматривалась. Это был серьезнейший просчет, из-за которого в ряды советских солдат, выходивших из окружения, немцам было значительно проще внедрять своих агентов. Для исправления ситуации Наркомат обороны издал новый приказ от 7 октября 1941 года, по которому интендантской службе Красной Армии предписывалось в пятнадцатидневный срок изготовить, а затем обеспечить действующую армию красноармейскими книжками. Но в реальности этот процесс затянулся почти до конца 42-го года…
В той непростой обстановке для более тщательной проверки военнослужащих, побывавших в плену или в окружении, были созданы армейские сборно-пересыльные пункты и спецлагеря. Процедуру проверки в них осуществляли все те же Особые отделы. В феврале сорок третьего в один из таких пунктов откомандировали старшего лейтенанта Дубовцева (в начале года ему было присвоено очередное воинское звание).
Там за неполные четыре месяца способный контрразведчик выявил семнадцать агентов абвера и РСХА – это не считая разного рода предателей – изменников-полицаев и прочих пособников гитлеровских оккупантов. Однако, несмотря на всю свою важность, подобная «оперативно-тыловая деятельность» (как называл ее Дубовцев) все сильнее его тяготила: бывший фронтовик стремился на боевую работу и неоднократно подавал начальству соответствующие рапорты.
Наконец вскоре после создания «Смерша» его направили в Москву – в 4-й отдел центрального аппарата.
К середине 43-го года резко активизировалась заброска гитлеровской агентуры в расположение войск Центрального, Воронежского, Степного и других фронтов, а также в тыловые районы Советского Союза. В связи с этим перед руководством «Смерша» была поставлена задача многократно усилить зафронтовую деятельность военной контрразведки, активнее внедрять своих агентов в немецкие разведорганы. Для этого нужны были способные и проверенные люди.
На специальных курсах под Москвой старший лейтенант Дубовцев прошел интенсивную трехмесячную подготовку: по минно-взрывному делу, рукопашному бою, прыжкам с парашютом, вождению, радиоделу, топографии, огневой подготовке, микрофотосъемке и целому ряду спецдисциплин. После чего перед самой заброской во вражеский тыл ему присвоили звучный позывной – Валет…
Сегодня утром Дубовцев, теперь унтер-офицер Граве, проснулся достаточно поздно: круглые корабельные часы на стене каюты показывали около девяти. В иллюминатор робко заглядывали скупые лучи зимнего прибалтийского солнца. Иван встал с койки, надел черные форменные брюки, морской китель с нашивками «унтера», зашнуровал ботинки и, захватив полотенце, направился в умывальную в конце коридора. Там он критически осмотрел себя в зеркале и вернулся за бритвенными принадлежностями. В каюте он проживал не один: его соседями были два унтер-офицера с винеровской «U-941S», но их Дубовцев почти не видел (уходили они рано, а возвращались затемно – не раньше девяти вечера).
Побрившись и наскоро позавтракав в кают-компании для младшего комсостава, Иван надел шинель и фуражку, затем неторопливой походкой спустился по трапу с «Данцига» на берег. Выйдя за проходную базы, он прошел метров сто до ближайшей остановки, где закурил сигарету в ожидании рейсового автобуса. При этом не забыл «провериться», но слежки не заметил: рядом стояли две громко говорившие между собой пожилые латышки и несколько военных моряков – они не вызывали подозрения, и Иван немного успокоился. Сегодня у него намечалась весьма важная встреча, и «хвост» в его планы не входил. Впрочем, хорошо зная методы работы ведомства Кальтенбруннера, Дубовцев понимал: поскольку ему доверено участвовать в сверхсекретной операции РСХА, он находится «под колпаком», и не исключено, что высокопрофессиональное наружное наблюдение за ним все же ведется – немцы на подобные «фокусы» большие мастера. Поэтому нужно быть предельно внимательным и осторожным.
Когда летом сорок третьего офицера-смершевца старшего лейтенанта Дубовцева готовили к внедрению в абверовские разведорганы, было решено оставить его биографию без изменений, «подкорректировав» в разработанной легенде лишь последние полтора года его жизни. Поэтому все, что он писал о себе в немецких анкетах, соответствовало действительности. С одной оговоркой: до начала сорок второго года. В тот период лейтенант Иван Дубовцев, будучи командиром стрелковой роты, воевал в составе действующей армии на Ленинградском фронте. Как проверенного в боях коммуниста, хорошо владеющего немецким языком (увлекся им еще в школе, а потом усиленно изучал в военном училище), его откомандировали в распоряжение Особого отдела НКВД 55-й армии – для работы с трофейными документами и в качестве переводчика на допросах пленных. В новой должности он проявил себя с наилучшей стороны и вскоре стал штатным «особистом»: время было непростое, обстановка на фронтах крайне тяжелая, а грамотных сотрудников (да еще владеющих немецким) в «органах» не хватало.
Следует отметить, что Особые отделы НКВД были созданы в самом начале войны – постановлением ГКО[2] СССР от 17 июля 1941 года. Точнее, они были преобразованы из 3-го управления Наркомата обороны. Главные задачи Особых отделов состояли в следующем: борьба с дезертирством в прифронтовой полосе (с правом ареста и расстрела дезертиров на месте), а также контрразведывательная работа – борьба со шпионажем и предательством в Красной Армии.
До создания в апреле сорок третьего военной контрразведки «Смерш» именно Особые отделы противостояли немецким агентам и диверсионным группам, действующим на фронте и в тылу советских войск.
Вскоре Дубовцеву, наряду с допросами немецких военнопленных (среди которых он выявлял сотрудников абвера, гестапо и СД), пришлось заниматься проверкой наших солдат и офицеров, выходивших из окружения, – а таких в тот период было немало. Вместе с ними вражеская разведка забрасывала в советский тыл значительное количество своей агентуры – тем более что в начальный период войны у красноармейцев и младших командиров на фронте отсутствовали документы, удостоверяющие личность. Согласно приказу НКО[3] СССР, изданному в 40-м году, для военнослужащих Красной Армии была введена красноармейская книжка, но в соответствии с седьмым пунктом этого приказа в действующей армии (то есть на фронте) она не предусматривалась. Это был серьезнейший просчет, из-за которого в ряды советских солдат, выходивших из окружения, немцам было значительно проще внедрять своих агентов. Для исправления ситуации Наркомат обороны издал новый приказ от 7 октября 1941 года, по которому интендантской службе Красной Армии предписывалось в пятнадцатидневный срок изготовить, а затем обеспечить действующую армию красноармейскими книжками. Но в реальности этот процесс затянулся почти до конца 42-го года…
В той непростой обстановке для более тщательной проверки военнослужащих, побывавших в плену или в окружении, были созданы армейские сборно-пересыльные пункты и спецлагеря. Процедуру проверки в них осуществляли все те же Особые отделы. В феврале сорок третьего в один из таких пунктов откомандировали старшего лейтенанта Дубовцева (в начале года ему было присвоено очередное воинское звание).
Там за неполные четыре месяца способный контрразведчик выявил семнадцать агентов абвера и РСХА – это не считая разного рода предателей – изменников-полицаев и прочих пособников гитлеровских оккупантов. Однако, несмотря на всю свою важность, подобная «оперативно-тыловая деятельность» (как называл ее Дубовцев) все сильнее его тяготила: бывший фронтовик стремился на боевую работу и неоднократно подавал начальству соответствующие рапорты.
Наконец вскоре после создания «Смерша» его направили в Москву – в 4-й отдел центрального аппарата.
К середине 43-го года резко активизировалась заброска гитлеровской агентуры в расположение войск Центрального, Воронежского, Степного и других фронтов, а также в тыловые районы Советского Союза. В связи с этим перед руководством «Смерша» была поставлена задача многократно усилить зафронтовую деятельность военной контрразведки, активнее внедрять своих агентов в немецкие разведорганы. Для этого нужны были способные и проверенные люди.
На специальных курсах под Москвой старший лейтенант Дубовцев прошел интенсивную трехмесячную подготовку: по минно-взрывному делу, рукопашному бою, прыжкам с парашютом, вождению, радиоделу, топографии, огневой подготовке, микрофотосъемке и целому ряду спецдисциплин. После чего перед самой заброской во вражеский тыл ему присвоили звучный позывной – Валет…
Сегодня утром Дубовцев, теперь унтер-офицер Граве, проснулся достаточно поздно: круглые корабельные часы на стене каюты показывали около девяти. В иллюминатор робко заглядывали скупые лучи зимнего прибалтийского солнца. Иван встал с койки, надел черные форменные брюки, морской китель с нашивками «унтера», зашнуровал ботинки и, захватив полотенце, направился в умывальную в конце коридора. Там он критически осмотрел себя в зеркале и вернулся за бритвенными принадлежностями. В каюте он проживал не один: его соседями были два унтер-офицера с винеровской «U-941S», но их Дубовцев почти не видел (уходили они рано, а возвращались затемно – не раньше девяти вечера).
Побрившись и наскоро позавтракав в кают-компании для младшего комсостава, Иван надел шинель и фуражку, затем неторопливой походкой спустился по трапу с «Данцига» на берег. Выйдя за проходную базы, он прошел метров сто до ближайшей остановки, где закурил сигарету в ожидании рейсового автобуса. При этом не забыл «провериться», но слежки не заметил: рядом стояли две громко говорившие между собой пожилые латышки и несколько военных моряков – они не вызывали подозрения, и Иван немного успокоился. Сегодня у него намечалась весьма важная встреча, и «хвост» в его планы не входил. Впрочем, хорошо зная методы работы ведомства Кальтенбруннера, Дубовцев понимал: поскольку ему доверено участвовать в сверхсекретной операции РСХА, он находится «под колпаком», и не исключено, что высокопрофессиональное наружное наблюдение за ним все же ведется – немцы на подобные «фокусы» большие мастера. Поэтому нужно быть предельно внимательным и осторожным.