Страница:
И когда мой преследователь скрылся в лабиринте стоек, распорок и подкосов, я поднялся и двинулся на восток.
Идущий впереди Бу дематериализовался. Только что шел, собака собакой, потом стал прозрачным, начал таять, исчез.
Я понятия не имел, где он проводил время, когда покидал меня. Может, исследовал какие-то новые места, как любой другой пес, отправлялся бродить по тем кварталам Магик-Бич, где ранее не бывал.
Бу ничем не напоминал человеческие души, которые задержались в этом мире. Тех отличало отчаяние, страх, злость, горечь. Грешные, они боялись предстать перед судом, и этот мир стал для них чистилищем.
Все это позволяет мне предполагать, что свободная воля, которая даруется нам при рождении, остается с нами при переходе в последующий мир, и мысль эта успокаивает.
Бу я воспринимал не как призрака, а как ангела-хранителя, всегда счастливого и готового помочь, пребывающего на земле не потому, что остался здесь после смерти, но посланного сюда. И, соответственно, имеющего право и возможность перемещаться между мирами.
Мне хотелось думать, что в те периоды времени, когда я не особо нуждался в его защите, он возвращался в райские кущи, где играл со всеми хорошими собаками, которые улучшали этот мир своим благородством, а потом перебрались в то место, где все собаки любимые и ни одна не страдает.
Вероятно, Бу верил, что в ближайшем будущем я могу обойтись без него.
Я продолжал идти на восток и в какой-то момент, вовремя посмотрев вниз, увидел надувную лодку, привязанную к бетонной свае, покачивающуюся на пологих, залитых светом волнах. Здесь гигант поднялся на балки и двинулся за запад.
К востоку от надувной лодки оставалась еще четверть пирса, и вот это заставило меня задуматься.
Как выяснилось, Бу оказался прав, предположив, что я смогу решить эту головоломку без его помощи. Гигант не стал обыскивать примыкающую к берегу четверть силовой структуры пирса, поскольку не сомневался, что я не сумел уйти так далеко до того, как он поднялся на балки.
Но при этом я не верил, что избыток силы компенсируется у него недостатком ума. Он не стал обыскивать последнюю четверть пирса, но подстраховался на случай, что я от него ускользну. И кто-то наверняка поджидал меня на берегу.
Возможно, с дальнего конца пирса навстречу гиганту шли не двое рыжеголовых, как я первоначально предположил. Один мог ждать меня с другой стороны.
Будь я собакой, а Бу – человеком, он дал бы мне что-нибудь вкусненькое, погладил по голове и сказал: «Хороший мальчик».
Я перелез через ограждение мостика, по стойке спустился на поперечную балку, едва не потерял равновесие, устоял, пошел по ней к середине пирса. У самого пересечения с центральной продольной, уходящей на запад балкой поставил ногу на крюк, вбитый в стойку, отстоящую от балки на шесть дюймов, рукой схватился за другой крюк, перебрался на стойку.
Спустился к свае, соскользнул по ней, устроив погром в еще одной колонии балянусов, стараясь тормозить джинсами, не обдирая рук, добрался до надувной лодки. Вместе со мной на дно посыпались осколки известковых домиков.
Лодка покачивалась под одной из ламп, и вот это мне совершенно не нравилось. Хотелось перебраться в более укромное местечко.
Швартовый канат тянулся от кольца на носу к двум металлическим штырям, торчащим из сваи. Но, прежде чем отвязать его, следовало подготовиться к борьбе с волнами, которые вынесли бы лодку на берег у самого пирса.
Если б я включил мотор, убивцы тут же прибежали бы на шум. Учитывая время, которое потребовалось бы мне, неопытному рулевому, на лавирование между сваями, один из них мог бы успеть взять меня на прицел.
Поэтому я решил воспользоваться веслами. Благо они крепились застежками-липучками к правому борту. Места в надувных лодках мало, поэтому весла были раскладные, с деревянной лопастью и телескопической алюминиевой рукояткой. Пусть и не с первой попытки, я раздвинул весла на всю длину и зафиксировал их в таком положении. Вставил уключину одного в гнездо левого борта, второе оставил свободным, чтобы отталкиваться от свай, на которые меня будет нести приливом, до того момента, как мне удастся выйти на чистую воду.
После этого я отвязал причальный конец. Поскольку волны тут же подхватили надувную лодку, бросил его на дно, схватил свободное весло и с силой оттолкнулся им от сваи. Стиснув зубы, с пульсирующими от напряжения венами на висках, я направил лодку на север, поперек волн, неспешно накатывающих на берег.
Сначала она поплыла в нужном направлении, потом начала поворачивать на северо-восток, наконец на восток: прилив делал свое дело. Но я подправил курс, оттолкнувшись от второй сваи, потом от третьей, четвертой… Пару раз лодка терлась о бетон, но шум этот не мог привлечь внимания преследователей.
Конечно же, полностью смещения на восток мне избежать не удалось. Но берег оставался достаточно далеко, и я надеялся, что оставшиеся сваи не позволят разглядеть меня тому, кто стоял у конца пирса.
Как только лодка вышла на открытую воду, я вставил уключину второго весла в гнездо правого борта и принялся грести обоими веслами, больше налегая на ближнее к берегу, направляя лодку поперек прилива и разворачивая к морю.
Оказавшись на открытой воде, я каждую секунду ожидал получить пулю в спину. Но надеялся, что она не превратит меня в калеку, а убьет сразу, отправив к Сторми Ллевеллин.
Пока я играл в кошки-мышки с убивцами под настилом пирса, наступила ночь. Туман, появившийся еще раньше, аккурат перед тем, как я решил, что Аннамарии пора уходить с пирса, продолжал сгущаться.
И, понятное дело, туман скрывал даже лучше, чем темнота. Уключины поскрипывали, иногда весло с всплеском выскакивало из черной воды, но никто не кричал за моей спиной, и с каждым мгновением крепла уверенность, что мне удалось уйти.
Руки начали болеть, и плечи, и шея, но я греб еще минуту, еще. На меня произвела впечатление мощь океана: волны вроде бы такие ленивые, но с какой силой они тащили лодку.
Когда я позволил себе оглянуться, то увидел лишь несколько фонарей на пирсе, свет которых пробивался сквозь туман. Продолжал грести, пока пирс полностью не растворился в ночи. После этого вытащил весла из гнезд и положил на дно лодки.
В руках неопытного моряка надувная лодка – скользкое чудовище, плыть в которой так же опасно, как и на спине злого и голодного крокодила, который хочет сбросить тебя и откусить тебе яйца. Но это история для другого времени.
Боясь вывалиться за борт или перевернуть лодку, я на четвереньках добрался до заднего борта. Сел, одной рукой схватившись за руль. Вместо веревочного стартера этот мотор оснастили электронным зажиганием. Нужную кнопку я нашел, ощупывая двигатель, как слепой читает строку в книге Брайля. От нажатия кнопки мотор взревел, лопасти винта взбили воду.
Если на пирсе и раздались крики, шум мотора их заглушил, но теперь дьявольская троица знала, что я от них ускользнул.
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Идущий впереди Бу дематериализовался. Только что шел, собака собакой, потом стал прозрачным, начал таять, исчез.
Я понятия не имел, где он проводил время, когда покидал меня. Может, исследовал какие-то новые места, как любой другой пес, отправлялся бродить по тем кварталам Магик-Бич, где ранее не бывал.
Бу ничем не напоминал человеческие души, которые задержались в этом мире. Тех отличало отчаяние, страх, злость, горечь. Грешные, они боялись предстать перед судом, и этот мир стал для них чистилищем.
Все это позволяет мне предполагать, что свободная воля, которая даруется нам при рождении, остается с нами при переходе в последующий мир, и мысль эта успокаивает.
Бу я воспринимал не как призрака, а как ангела-хранителя, всегда счастливого и готового помочь, пребывающего на земле не потому, что остался здесь после смерти, но посланного сюда. И, соответственно, имеющего право и возможность перемещаться между мирами.
Мне хотелось думать, что в те периоды времени, когда я не особо нуждался в его защите, он возвращался в райские кущи, где играл со всеми хорошими собаками, которые улучшали этот мир своим благородством, а потом перебрались в то место, где все собаки любимые и ни одна не страдает.
Вероятно, Бу верил, что в ближайшем будущем я могу обойтись без него.
Я продолжал идти на восток и в какой-то момент, вовремя посмотрев вниз, увидел надувную лодку, привязанную к бетонной свае, покачивающуюся на пологих, залитых светом волнах. Здесь гигант поднялся на балки и двинулся за запад.
К востоку от надувной лодки оставалась еще четверть пирса, и вот это заставило меня задуматься.
Как выяснилось, Бу оказался прав, предположив, что я смогу решить эту головоломку без его помощи. Гигант не стал обыскивать примыкающую к берегу четверть силовой структуры пирса, поскольку не сомневался, что я не сумел уйти так далеко до того, как он поднялся на балки.
Но при этом я не верил, что избыток силы компенсируется у него недостатком ума. Он не стал обыскивать последнюю четверть пирса, но подстраховался на случай, что я от него ускользну. И кто-то наверняка поджидал меня на берегу.
Возможно, с дальнего конца пирса навстречу гиганту шли не двое рыжеголовых, как я первоначально предположил. Один мог ждать меня с другой стороны.
Будь я собакой, а Бу – человеком, он дал бы мне что-нибудь вкусненькое, погладил по голове и сказал: «Хороший мальчик».
Я перелез через ограждение мостика, по стойке спустился на поперечную балку, едва не потерял равновесие, устоял, пошел по ней к середине пирса. У самого пересечения с центральной продольной, уходящей на запад балкой поставил ногу на крюк, вбитый в стойку, отстоящую от балки на шесть дюймов, рукой схватился за другой крюк, перебрался на стойку.
Спустился к свае, соскользнул по ней, устроив погром в еще одной колонии балянусов, стараясь тормозить джинсами, не обдирая рук, добрался до надувной лодки. Вместе со мной на дно посыпались осколки известковых домиков.
Лодка покачивалась под одной из ламп, и вот это мне совершенно не нравилось. Хотелось перебраться в более укромное местечко.
Швартовый канат тянулся от кольца на носу к двум металлическим штырям, торчащим из сваи. Но, прежде чем отвязать его, следовало подготовиться к борьбе с волнами, которые вынесли бы лодку на берег у самого пирса.
Если б я включил мотор, убивцы тут же прибежали бы на шум. Учитывая время, которое потребовалось бы мне, неопытному рулевому, на лавирование между сваями, один из них мог бы успеть взять меня на прицел.
Поэтому я решил воспользоваться веслами. Благо они крепились застежками-липучками к правому борту. Места в надувных лодках мало, поэтому весла были раскладные, с деревянной лопастью и телескопической алюминиевой рукояткой. Пусть и не с первой попытки, я раздвинул весла на всю длину и зафиксировал их в таком положении. Вставил уключину одного в гнездо левого борта, второе оставил свободным, чтобы отталкиваться от свай, на которые меня будет нести приливом, до того момента, как мне удастся выйти на чистую воду.
После этого я отвязал причальный конец. Поскольку волны тут же подхватили надувную лодку, бросил его на дно, схватил свободное весло и с силой оттолкнулся им от сваи. Стиснув зубы, с пульсирующими от напряжения венами на висках, я направил лодку на север, поперек волн, неспешно накатывающих на берег.
Сначала она поплыла в нужном направлении, потом начала поворачивать на северо-восток, наконец на восток: прилив делал свое дело. Но я подправил курс, оттолкнувшись от второй сваи, потом от третьей, четвертой… Пару раз лодка терлась о бетон, но шум этот не мог привлечь внимания преследователей.
Конечно же, полностью смещения на восток мне избежать не удалось. Но берег оставался достаточно далеко, и я надеялся, что оставшиеся сваи не позволят разглядеть меня тому, кто стоял у конца пирса.
Как только лодка вышла на открытую воду, я вставил уключину второго весла в гнездо правого борта и принялся грести обоими веслами, больше налегая на ближнее к берегу, направляя лодку поперек прилива и разворачивая к морю.
Оказавшись на открытой воде, я каждую секунду ожидал получить пулю в спину. Но надеялся, что она не превратит меня в калеку, а убьет сразу, отправив к Сторми Ллевеллин.
Пока я играл в кошки-мышки с убивцами под настилом пирса, наступила ночь. Туман, появившийся еще раньше, аккурат перед тем, как я решил, что Аннамарии пора уходить с пирса, продолжал сгущаться.
И, понятное дело, туман скрывал даже лучше, чем темнота. Уключины поскрипывали, иногда весло с всплеском выскакивало из черной воды, но никто не кричал за моей спиной, и с каждым мгновением крепла уверенность, что мне удалось уйти.
Руки начали болеть, и плечи, и шея, но я греб еще минуту, еще. На меня произвела впечатление мощь океана: волны вроде бы такие ленивые, но с какой силой они тащили лодку.
Когда я позволил себе оглянуться, то увидел лишь несколько фонарей на пирсе, свет которых пробивался сквозь туман. Продолжал грести, пока пирс полностью не растворился в ночи. После этого вытащил весла из гнезд и положил на дно лодки.
В руках неопытного моряка надувная лодка – скользкое чудовище, плыть в которой так же опасно, как и на спине злого и голодного крокодила, который хочет сбросить тебя и откусить тебе яйца. Но это история для другого времени.
Боясь вывалиться за борт или перевернуть лодку, я на четвереньках добрался до заднего борта. Сел, одной рукой схватившись за руль. Вместо веревочного стартера этот мотор оснастили электронным зажиганием. Нужную кнопку я нашел, ощупывая двигатель, как слепой читает строку в книге Брайля. От нажатия кнопки мотор взревел, лопасти винта взбили воду.
Если на пирсе и раздались крики, шум мотора их заглушил, но теперь дьявольская троица знала, что я от них ускользнул.
Глава 6
Сразу плыть к берегу показалось мне неразумным. Стрелок, который стоял у берегового края пирса, мог побежать на север, следуя шуму лодочного мотора.
Туман еще не сгустился до такой степени, чтобы скрыть Магик-Бич целиком. Я различал какие-то огни на берегу и, ориентируясь по ним, направлял лодку на север, параллельно берегу.
Впервые с того момента, как произошел сам инцидент, я позволил себе задаться вопросом, почему рука гиганта, легшая мне на плечо, вернула меня в кошмарный сон прошлой ночи. Я не мог утверждать наверняка, что он разделил со мной это видение, но что-то такое испытал, и у него возникло желание увести меня в укромное местечко и там допросить с пристрастием. Причем в ходе такого допроса я, скорее всего, лишился бы многих зубов и ногтей.
Подумал я и о желтых глазах. И о голосе, принадлежащем тому, кто ел Златовласок[8] как с подливой, так и без: «Ты, черт побери, кто?»
Сложившиеся обстоятельства не способствовали спокойным размышлениям и продуманным выводам. Я мог найти только одно объяснение столь необычного результата соприкосновения его руки и моего плеча.
Мой сон об ужасной, пусть пока еще точно не определенной катастрофе, совсем и не сон, а, и теперь уже несомненно, предупреждение. Коснувшись меня, гигант вызвал воспоминание этого сна по той причине, что к грядущему катаклизму, увиденному мной во сне, пусть и в общих чертах, он имеет самое непосредственное отношение.
Низкие, пологие волны никак не могли вызвать у меня приступ морской болезни, но тем не менее меня затошнило, и содержимое желудка поползло к горлу, как вылезающая из раковины устрица.
Отойдя от пирса примерно на полмили, я закрепил руль, блокировал дроссель, снял мокрый свитер, который ранее тянул меня ко дну, и прыгнул в воду.
От всех этих физических упражнений и переживаний я вспотел и забыл, какая вода холодная. А она оказалась такой холодной, что у меня перехватило дыхание и я ушел в нее с головой. Течение потянуло меня вниз, я вступил с ним в борьбу, рванулся вверх, вынырнул на поверхность, выплюнул попавшую в рот соленую воду, глотнул воздуха.
Перевернулся на спину и неспешно поплыл к берегу, перебирая ногами и делая одновременные гребки руками, как принято у пловцов баттерфляем. Если один из рыжеголовых поджидал меня на берегу, я хотел, чтобы он убедился, что надувная лодка по-прежнему плывет на север, и принял решение: следовать за ней или возвращаться на пирс.
А кроме того, акула, действительно огромная акула, акула-мутант невероятного размера могла всплыть рядом со мной, разинув пасть, убить, перекусив пополам, проглотить и вновь скрыться в океанских глубинах. В этом случае мне не пришлось бы тревожиться об Аннамарии, жителях Магик-Бич и возможном конце света.
Этот неспешный заплыв в соленой, выталкивающей из себя воде, под бесцветным, но постоянно меняющимся туманом, когда единственные слышимые звуки – твое дыхание да плеск воды в ушах, а тело уже приспособилось к холоду, но еще не начало замерзать, напоминал мне некий эксперимент по выключению органов чувств, которые проводятся в специальных резервуарах[9].
И поскольку ничто не отвлекало, я решил, что это идеальный момент для того, чтобы мысленно пройтись по воспоминаниям о сне с красным приливом, в поиске тех подробностей, которые поначалу не запомнились. Я бы испытал безмерное облегчение, вспомнив информационное табло с приведенными на нем месяцем, днем и часом катаклизма, точным местоположением и кратким описанием события.
К сожалению, с моими вещими снами так не получается. Я не понимаю, почему мне дарована способность настолько ярко и ясно видеть будущее, что я чувствую себя морально обязанным предотвратить надвигающееся зло… но при этом не позволяется действовать сразу, чтобы придавить его в зародыше.
Сверхъестественные аспекты моей жизни, ответственность, которую они возлагают на меня, огромным грузом ложатся на мои плечи и грозят раздавить. Соответственно, я до предела упрощаю свою обыденную жизнь. Минимум вещей. Никаких обязательств вроде закладной на дом или ежемесячных платежей по кредиту за автомобиль. Я избегаю современного телевидения, современной политики, современного искусства: все слишком исступленно, лихорадочно, легковесно или зло, горько.
Временами даже работа поваром блюд быстрого приготовления в популярном ресторане становилась слишком сложна для меня. И я задумывался о том, чтобы податься в продавцы автомобильных покрышек или обуви. А если бы кто-нибудь согласился оплачивать мне наблюдение за ростом травы, я бы точно взялся за эту работу.
Из одежды у меня только футболки, джинсы и свитера на холодную погоду. Никаких решений по подбору гардероба принимать мне не нужно.
Я не строю планов на будущее. Просто иду по жизни, изо дня в день.
Идеальный для меня домашний любимец – собака-призрак. Ее не нужно кормить, поить, расчесывать. И нет необходимости подбирать за нею какашки.
Так или иначе, неторопливо плывя в тумане к берегу, я поначалу не мог выудить из памяти новые подробности того сна. Но потом вдруг осознал, что во сне одежда Аннамарии отличалась от той, в которой я ее увидел в реальной жизни.
Она была беременна, все так, висела в воздухе над светящимся и алым морем, а за ее спиной яростно неслись облака.
Я стоял на берегу в окружении световых змей, а она плыла ко мне, неподвластная гравитации, сложив руки на груди, с закрытыми глазами.
Я вспомнил, что одежда ее колыхалась, но не раздувалась, как бывает при сильном ветре, нет, плавно трепетала, подчиняясь каким-то своим законам.
Не платье, не халат. Что-то широкое, но не совсем уж балахон. Какая-то мантия, закрывающая ее от шеи до лодыжек.
Лодыжки скрещены, стопы голые.
Ткань одеяния, мягкая, с шелковым блеском, ниспадала широкими складками; и все-таки было в ней что-то странное.
Что-то экстраординарное.
Я не сомневался, что поначалу ткань эта была белой. А потом изменила цвет. Я не мог вспомнить, на какой именно, но находил странным не изменение цвета.
Мягкость ткани, ее шелковистый блеск. Широкие складки. Легкое колыхание рукавов и подола над босыми стопами…
Мои обутые в кроссовки ноги пятками обо что-то ударились, а в следующее мгновение на что-то наткнулись и руки. Я дернулся, решив, что оказался на спине той самой акулы-мутанта, но в следующее мгновение понял, что добрался до мелководья и под пятками и руками у меня не акула, а песок.
Перевернулся на живот, поднялся в ночной воздух, который оказался даже холоднее воды. Прислушался к шуму навесного мотора, затихающего вдали. И сквозь прибой зашагал на берег.
Из белого тумана, с белого берега выступила серая фигура, и внезапно ослепляющий свет вспыхнул в трех дюймах от моего лица.
Прежде чем я успел отпрянуть, фонарь взлетел вверх, одна из моделей с длинной ручкой. Прежде чем успел уклониться, фонарь, как дубинка, огрел меня по голове. Правда, удар получился скользящим, мимо виска.
При этом нападавший обозвал меня нехорошим словом, грубым синонимом пятой точки.
Он находился совсем близко от меня и, несмотря на туман, я разглядел, что это новый головорез, не один из тех трех, что охотились за мной на пирсе.
Девиз Магик-Бич – «ВСЕ – СОСЕДИ, КАЖДЫЙ СОСЕД – ДРУГ». Похоже, пришла пора изменить его на другой, что-то вроде: «ВСЕГДА БУДЬ НАЧЕКУ».
В ушах звенело, место удара саднило, но сознания я не потерял и прыгнул на нападавшего. Он успел отскочить и снова огрел меня по голове. На этот раз угодил точно в макушку.
Я хотел пнуть его в яйца, но обнаружил, что стою на коленях, так что о пинке пришлось забыть.
На мгновение я подумал, что верующих призвали молиться, но потом понял, что колокол звонит в моей голове, и очень громко.
Мне не требовалось шестого чувства, чтобы понять, что фонарь уже опускается вниз, рассекая воздух и туман.
Я произнес нехорошее слово.
Туман еще не сгустился до такой степени, чтобы скрыть Магик-Бич целиком. Я различал какие-то огни на берегу и, ориентируясь по ним, направлял лодку на север, параллельно берегу.
Впервые с того момента, как произошел сам инцидент, я позволил себе задаться вопросом, почему рука гиганта, легшая мне на плечо, вернула меня в кошмарный сон прошлой ночи. Я не мог утверждать наверняка, что он разделил со мной это видение, но что-то такое испытал, и у него возникло желание увести меня в укромное местечко и там допросить с пристрастием. Причем в ходе такого допроса я, скорее всего, лишился бы многих зубов и ногтей.
Подумал я и о желтых глазах. И о голосе, принадлежащем тому, кто ел Златовласок[8] как с подливой, так и без: «Ты, черт побери, кто?»
Сложившиеся обстоятельства не способствовали спокойным размышлениям и продуманным выводам. Я мог найти только одно объяснение столь необычного результата соприкосновения его руки и моего плеча.
Мой сон об ужасной, пусть пока еще точно не определенной катастрофе, совсем и не сон, а, и теперь уже несомненно, предупреждение. Коснувшись меня, гигант вызвал воспоминание этого сна по той причине, что к грядущему катаклизму, увиденному мной во сне, пусть и в общих чертах, он имеет самое непосредственное отношение.
Низкие, пологие волны никак не могли вызвать у меня приступ морской болезни, но тем не менее меня затошнило, и содержимое желудка поползло к горлу, как вылезающая из раковины устрица.
Отойдя от пирса примерно на полмили, я закрепил руль, блокировал дроссель, снял мокрый свитер, который ранее тянул меня ко дну, и прыгнул в воду.
От всех этих физических упражнений и переживаний я вспотел и забыл, какая вода холодная. А она оказалась такой холодной, что у меня перехватило дыхание и я ушел в нее с головой. Течение потянуло меня вниз, я вступил с ним в борьбу, рванулся вверх, вынырнул на поверхность, выплюнул попавшую в рот соленую воду, глотнул воздуха.
Перевернулся на спину и неспешно поплыл к берегу, перебирая ногами и делая одновременные гребки руками, как принято у пловцов баттерфляем. Если один из рыжеголовых поджидал меня на берегу, я хотел, чтобы он убедился, что надувная лодка по-прежнему плывет на север, и принял решение: следовать за ней или возвращаться на пирс.
А кроме того, акула, действительно огромная акула, акула-мутант невероятного размера могла всплыть рядом со мной, разинув пасть, убить, перекусив пополам, проглотить и вновь скрыться в океанских глубинах. В этом случае мне не пришлось бы тревожиться об Аннамарии, жителях Магик-Бич и возможном конце света.
Этот неспешный заплыв в соленой, выталкивающей из себя воде, под бесцветным, но постоянно меняющимся туманом, когда единственные слышимые звуки – твое дыхание да плеск воды в ушах, а тело уже приспособилось к холоду, но еще не начало замерзать, напоминал мне некий эксперимент по выключению органов чувств, которые проводятся в специальных резервуарах[9].
И поскольку ничто не отвлекало, я решил, что это идеальный момент для того, чтобы мысленно пройтись по воспоминаниям о сне с красным приливом, в поиске тех подробностей, которые поначалу не запомнились. Я бы испытал безмерное облегчение, вспомнив информационное табло с приведенными на нем месяцем, днем и часом катаклизма, точным местоположением и кратким описанием события.
К сожалению, с моими вещими снами так не получается. Я не понимаю, почему мне дарована способность настолько ярко и ясно видеть будущее, что я чувствую себя морально обязанным предотвратить надвигающееся зло… но при этом не позволяется действовать сразу, чтобы придавить его в зародыше.
Сверхъестественные аспекты моей жизни, ответственность, которую они возлагают на меня, огромным грузом ложатся на мои плечи и грозят раздавить. Соответственно, я до предела упрощаю свою обыденную жизнь. Минимум вещей. Никаких обязательств вроде закладной на дом или ежемесячных платежей по кредиту за автомобиль. Я избегаю современного телевидения, современной политики, современного искусства: все слишком исступленно, лихорадочно, легковесно или зло, горько.
Временами даже работа поваром блюд быстрого приготовления в популярном ресторане становилась слишком сложна для меня. И я задумывался о том, чтобы податься в продавцы автомобильных покрышек или обуви. А если бы кто-нибудь согласился оплачивать мне наблюдение за ростом травы, я бы точно взялся за эту работу.
Из одежды у меня только футболки, джинсы и свитера на холодную погоду. Никаких решений по подбору гардероба принимать мне не нужно.
Я не строю планов на будущее. Просто иду по жизни, изо дня в день.
Идеальный для меня домашний любимец – собака-призрак. Ее не нужно кормить, поить, расчесывать. И нет необходимости подбирать за нею какашки.
Так или иначе, неторопливо плывя в тумане к берегу, я поначалу не мог выудить из памяти новые подробности того сна. Но потом вдруг осознал, что во сне одежда Аннамарии отличалась от той, в которой я ее увидел в реальной жизни.
Она была беременна, все так, висела в воздухе над светящимся и алым морем, а за ее спиной яростно неслись облака.
Я стоял на берегу в окружении световых змей, а она плыла ко мне, неподвластная гравитации, сложив руки на груди, с закрытыми глазами.
Я вспомнил, что одежда ее колыхалась, но не раздувалась, как бывает при сильном ветре, нет, плавно трепетала, подчиняясь каким-то своим законам.
Не платье, не халат. Что-то широкое, но не совсем уж балахон. Какая-то мантия, закрывающая ее от шеи до лодыжек.
Лодыжки скрещены, стопы голые.
Ткань одеяния, мягкая, с шелковым блеском, ниспадала широкими складками; и все-таки было в ней что-то странное.
Что-то экстраординарное.
Я не сомневался, что поначалу ткань эта была белой. А потом изменила цвет. Я не мог вспомнить, на какой именно, но находил странным не изменение цвета.
Мягкость ткани, ее шелковистый блеск. Широкие складки. Легкое колыхание рукавов и подола над босыми стопами…
Мои обутые в кроссовки ноги пятками обо что-то ударились, а в следующее мгновение на что-то наткнулись и руки. Я дернулся, решив, что оказался на спине той самой акулы-мутанта, но в следующее мгновение понял, что добрался до мелководья и под пятками и руками у меня не акула, а песок.
Перевернулся на живот, поднялся в ночной воздух, который оказался даже холоднее воды. Прислушался к шуму навесного мотора, затихающего вдали. И сквозь прибой зашагал на берег.
Из белого тумана, с белого берега выступила серая фигура, и внезапно ослепляющий свет вспыхнул в трех дюймах от моего лица.
Прежде чем я успел отпрянуть, фонарь взлетел вверх, одна из моделей с длинной ручкой. Прежде чем успел уклониться, фонарь, как дубинка, огрел меня по голове. Правда, удар получился скользящим, мимо виска.
При этом нападавший обозвал меня нехорошим словом, грубым синонимом пятой точки.
Он находился совсем близко от меня и, несмотря на туман, я разглядел, что это новый головорез, не один из тех трех, что охотились за мной на пирсе.
Девиз Магик-Бич – «ВСЕ – СОСЕДИ, КАЖДЫЙ СОСЕД – ДРУГ». Похоже, пришла пора изменить его на другой, что-то вроде: «ВСЕГДА БУДЬ НАЧЕКУ».
В ушах звенело, место удара саднило, но сознания я не потерял и прыгнул на нападавшего. Он успел отскочить и снова огрел меня по голове. На этот раз угодил точно в макушку.
Я хотел пнуть его в яйца, но обнаружил, что стою на коленях, так что о пинке пришлось забыть.
На мгновение я подумал, что верующих призвали молиться, но потом понял, что колокол звонит в моей голове, и очень громко.
Мне не требовалось шестого чувства, чтобы понять, что фонарь уже опускается вниз, рассекая воздух и туман.
Я произнес нехорошее слово.
Глава 7
Учитывая, что это моя четвертая рукопись, я где-то стал писателем, пусть даже ничего из написанного мною не будет опубликовано до моей смерти, если вообще будет.
И, будучи писателем, я знаю, что уместное в критический момент нехорошее слово может дать выход чувствам и снять эмоциональное напряжение. Но, как человек, которому приходилось бороться за жизнь едва ли не с момента рождения, я также понимаю, что ни одно слово, даже очень, очень плохое, не помешает тупому предмету раскроить тебе череп, если опускается он с большого замаха и попадет в цель.
Поэтому, сбитый на колени вторым ударом, с гудящей головой, словно горбун из Нотр-Дам вселился в нее и маниакально дергал за веревки колокола, я не только произнес нехорошее слово, но и прыгнул вперед, насколько мог, и схватил моего противника за лодыжки.
Поразить намеченную цель ему не удалось. Фонарь не раскроил мне череп, удар пришелся по спине. Все лучше, чем по голове, хотя и на массаж не тянуло.
Уткнувшись лицом в песок, крепко держа мерзавца за лодыжки, я попытался сбить его с ног.
«Мерзавец» – не то нехорошее слово, которое я ранее произнес. Это другое слово, менее нехорошее, чем первое.
Ноги он расставил широко, и силы ему хватало.
Не знаю, открыты были мои глаза или закрыты, но я видел спирали мигающих огней, а в голове звучала песенка «Выше радуги»[10]. И это заставило меня поверить, что я на грани потери сознания и сил у меня немного.
Он по-прежнему хотел врезать мне по голове, но при этом старался удержаться на ногах, так что следующие три или четыре удара пришлись по плечам.
И при этом фонарь продолжал светить, его луч при каждом ударе рассекал туман, так что на меня произвело впечатление качество товара, обеспечиваемое фирмой-изготовителем.
Хотя борьба шла не на жизнь, а на смерть, я не мог не отметить абсурдность ситуации. Любой уважающий себя бандит должен иметь пистолет или, по крайней мере, нож с выкидным лезвием. Этот же набросился на меня, как восьмидесятилетняя дама с зонтиком, реагируя на неприличное предложение, поступившее от кавалера того же почтенного возраста.
Наконец мне удалось его свалить. Он выронил фонарь и грохнулся на спину. Я запрыгнул на него и врезал правым коленом в одно место, отчего он наверняка пожалел о том, что родился мужчиной.
Я уверен, что он пытался произнести нехорошее слово, даже очень плохое слово, но сумел только пискнуть. Знаете, как в мультфильмах, когда мышь вдруг чего-то пугается.
Фонарь лежал под рукой. И когда мерзавец попытался сбросить меня, я схватил это страшное оружие.
Я не люблю насилия. Не хочу становиться его жертвой, терпеть не могу применять по отношению к кому-либо.
Тем не менее в тот вечер на берегу мне пришлось прибегнуть к насилию. Я трижды ударил его по голове фонарем. Удовольствия не получил, но ничего другого мне не оставалось.
Он перестал сопротивляться, так что от четвертого удара я воздержался. По замедлившемуся, едва слышному дыханию понял, что он потерял сознание.
Как только его тело расслабилось, я слез с него и поднялся, чтобы убедиться, что ноги будут меня держать.
Дороти продолжала петь, и я слышал дыхание Тото. Спирали мерцающих огней под веками ускорили вращение, словно торнадо грозил оторвать нас от земли в Канзасе и перенести в страну Оз.
И я добровольно опустился на колени, чтобы не грохнуться плашмя уже безо всякого моего участия. Через какие-то мгновения понял, что слышу собственное тяжелое дыхание – не собачки Дороти.
К счастью, головокружение ушло до того, как мой противник очнулся. Хотя фонарик по-прежнему горел, я сомневался, что он выдержит еще один удар. Треснувшее стекло отбрасывало тонкую зубчатую тень на лицо мужчины. Оттягивая одно его веко, чтобы убедиться, что обошлось без сотрясения мозга, я понял, что никогда прежде не видел этого человека и предпочел бы не встречаться с ним и в будущем.
Глаз тритона. Волосы – шерсть летучей мыши. Нос турка, татарский рот. Вывалившийся язык напоминает филе болотной змеи. Не то чтобы жуткий урод, но его словно создали в своем котле макбетовские ведьмы[11].
При падении плоский мобильник наполовину выскользнул из его нагрудного кармана. Если он работал вместе с троицей на пирсе, то мог позвонить им, когда услышал, как я подплываю к берегу.
Перекатив незнакомца набок, я достал бумажник из заднего кармана брюк. Учитывая, что он мог вызвать подмогу, мне следовало сматываться отсюда как можно быстрее, поэтому я не мог ознакомиться с содержимым бумажника на берегу. Вытащил деньги, сунул в нагрудный карман, к мобильнику, а бумажник забрал.
Фонарик положил ему на грудь. Голова лежала на кучке песка, яркий луч освещал лицо, от подбородка до линии волос.
Если бы Годзилла вдруг проснулся в глубинах Тихого океана и решил выйти на берег, чтобы растоптать наш живописный городок, лицо этого мужчины заставило бы чешуйчатое чудовище отказаться от первоначальных намерений, и в испуге оно вернулось бы в те самые глубины, откуда пришло.
Рассеянный туманом свет городских фонарей указывал мне путь, и я поплелся через широкий пляж.
Не на восток. Напавший на меня человек мог сообщить, что он на берегу, к западу от какого-то ориентира, по которому они и могли его найти. А если они направлялись сюда, мне хотелось с ними разминуться.
И, будучи писателем, я знаю, что уместное в критический момент нехорошее слово может дать выход чувствам и снять эмоциональное напряжение. Но, как человек, которому приходилось бороться за жизнь едва ли не с момента рождения, я также понимаю, что ни одно слово, даже очень, очень плохое, не помешает тупому предмету раскроить тебе череп, если опускается он с большого замаха и попадет в цель.
Поэтому, сбитый на колени вторым ударом, с гудящей головой, словно горбун из Нотр-Дам вселился в нее и маниакально дергал за веревки колокола, я не только произнес нехорошее слово, но и прыгнул вперед, насколько мог, и схватил моего противника за лодыжки.
Поразить намеченную цель ему не удалось. Фонарь не раскроил мне череп, удар пришелся по спине. Все лучше, чем по голове, хотя и на массаж не тянуло.
Уткнувшись лицом в песок, крепко держа мерзавца за лодыжки, я попытался сбить его с ног.
«Мерзавец» – не то нехорошее слово, которое я ранее произнес. Это другое слово, менее нехорошее, чем первое.
Ноги он расставил широко, и силы ему хватало.
Не знаю, открыты были мои глаза или закрыты, но я видел спирали мигающих огней, а в голове звучала песенка «Выше радуги»[10]. И это заставило меня поверить, что я на грани потери сознания и сил у меня немного.
Он по-прежнему хотел врезать мне по голове, но при этом старался удержаться на ногах, так что следующие три или четыре удара пришлись по плечам.
И при этом фонарь продолжал светить, его луч при каждом ударе рассекал туман, так что на меня произвело впечатление качество товара, обеспечиваемое фирмой-изготовителем.
Хотя борьба шла не на жизнь, а на смерть, я не мог не отметить абсурдность ситуации. Любой уважающий себя бандит должен иметь пистолет или, по крайней мере, нож с выкидным лезвием. Этот же набросился на меня, как восьмидесятилетняя дама с зонтиком, реагируя на неприличное предложение, поступившее от кавалера того же почтенного возраста.
Наконец мне удалось его свалить. Он выронил фонарь и грохнулся на спину. Я запрыгнул на него и врезал правым коленом в одно место, отчего он наверняка пожалел о том, что родился мужчиной.
Я уверен, что он пытался произнести нехорошее слово, даже очень плохое слово, но сумел только пискнуть. Знаете, как в мультфильмах, когда мышь вдруг чего-то пугается.
Фонарь лежал под рукой. И когда мерзавец попытался сбросить меня, я схватил это страшное оружие.
Я не люблю насилия. Не хочу становиться его жертвой, терпеть не могу применять по отношению к кому-либо.
Тем не менее в тот вечер на берегу мне пришлось прибегнуть к насилию. Я трижды ударил его по голове фонарем. Удовольствия не получил, но ничего другого мне не оставалось.
Он перестал сопротивляться, так что от четвертого удара я воздержался. По замедлившемуся, едва слышному дыханию понял, что он потерял сознание.
Как только его тело расслабилось, я слез с него и поднялся, чтобы убедиться, что ноги будут меня держать.
Дороти продолжала петь, и я слышал дыхание Тото. Спирали мерцающих огней под веками ускорили вращение, словно торнадо грозил оторвать нас от земли в Канзасе и перенести в страну Оз.
И я добровольно опустился на колени, чтобы не грохнуться плашмя уже безо всякого моего участия. Через какие-то мгновения понял, что слышу собственное тяжелое дыхание – не собачки Дороти.
К счастью, головокружение ушло до того, как мой противник очнулся. Хотя фонарик по-прежнему горел, я сомневался, что он выдержит еще один удар. Треснувшее стекло отбрасывало тонкую зубчатую тень на лицо мужчины. Оттягивая одно его веко, чтобы убедиться, что обошлось без сотрясения мозга, я понял, что никогда прежде не видел этого человека и предпочел бы не встречаться с ним и в будущем.
Глаз тритона. Волосы – шерсть летучей мыши. Нос турка, татарский рот. Вывалившийся язык напоминает филе болотной змеи. Не то чтобы жуткий урод, но его словно создали в своем котле макбетовские ведьмы[11].
При падении плоский мобильник наполовину выскользнул из его нагрудного кармана. Если он работал вместе с троицей на пирсе, то мог позвонить им, когда услышал, как я подплываю к берегу.
Перекатив незнакомца набок, я достал бумажник из заднего кармана брюк. Учитывая, что он мог вызвать подмогу, мне следовало сматываться отсюда как можно быстрее, поэтому я не мог ознакомиться с содержимым бумажника на берегу. Вытащил деньги, сунул в нагрудный карман, к мобильнику, а бумажник забрал.
Фонарик положил ему на грудь. Голова лежала на кучке песка, яркий луч освещал лицо, от подбородка до линии волос.
Если бы Годзилла вдруг проснулся в глубинах Тихого океана и решил выйти на берег, чтобы растоптать наш живописный городок, лицо этого мужчины заставило бы чешуйчатое чудовище отказаться от первоначальных намерений, и в испуге оно вернулось бы в те самые глубины, откуда пришло.
Рассеянный туманом свет городских фонарей указывал мне путь, и я поплелся через широкий пляж.
Не на восток. Напавший на меня человек мог сообщить, что он на берегу, к западу от какого-то ориентира, по которому они и могли его найти. А если они направлялись сюда, мне хотелось с ними разминуться.
Глава 8
Шел я на северо-восток. Мягкий песок засасывал кроссовки, каждый шаг давался с трудом.
В январе прогулка по берегу в мокрых джинсах и футболке – проверка на прочность. С другой стороны, пятью неделями раньше в горах я попал в буран. И там было куда как хуже.
Мне требовался пузырек с аспирином и мешочек со льдом. А когда я прикасался к голове у левого виска, возникал вопрос: а не придется ли накладывать швы? Волосы определенно слиплись не только от соленой воды, но и от крови. Нащупал я и шишку размером в половину сливы.
Покинув пляж, я оказался в северном конце прибрежного торгового района, где Палисандровая авеню упиралась в вышеупомянутые мостки – бетонную дорожку, что тянулась вдоль всего городка. Из окон, выходящих на дорожку домов, открывался прекрасный вид на океан.
Вдоль всех десяти кварталов Палисандровой авеню, которая уходила на восток от мостков, высились старые подокорпусы. Кроны деревьев образовывали полог, который днем укрывал улицу от жары, а ночью затемнял свет фонарей. Ни одно палисандровое дерево на означенной улице не росло.
Глициниевая аллея не могла похвастаться глициниями. Пальмовый проезд мог предъявить только дубы и фикусы. Самый бедный район города назывался Стерлинг-Хайтс, а из всех улиц дальше всех от океана находилась Океанская авеню.
Как и большинство политиков, те, кто служил народу в Магик-Бич, пребывали в другой вселенной, далекой от той, где жили реальные люди.
Мокрый, с растрепанными волосами, в покрытых песком джинсах и кроссовках, окровавленный, несомненно, с дикими глазами, я радовался тому, что подокорпусы сильно затеняли свет уличных фонарей. Прячась в тумане, проследовал по Палисандровой авеню до Перечного переулка, в который и свернул.
За мной охотились трое. При населении в пятнадцать тысяч человек Магик-Бич, конечно же, достаточно большой город, но и не мегаполис, где я мог затеряться в человеческом водовороте.
Более того, если бы меня заметил полицейский, то, учитывая внешний вид, наверняка бы остановил и захотел побеседовать. Заподозрил, что я или жертва насилия, или преступник, а возможно, и первое и второе.
Я сомневался, что смогу убедить его, будто сам стукнул себя дубинкой по голове, чтобы наказать за неправильное решение.
Я не хотел давать показания о киллерах на пирсе и нападении на берегу. На это ушли бы долгие часы.
Эта троица наверняка уже пыталась установить, кто я такой, опрашивая людей, которые работали в торговом районе около пирса.
Они могли и не найти нужную им ниточку. В городе я прожил чуть больше месяца и старался не высовываться, сначала пытаясь разобраться, что же позвало меня сюда. Поэтому большая часть населения ничего обо мне не знала.
Даже точное описание не очень бы им помогло. Рост у меня средний, вес тоже. Нет никаких запоминающихся шрамов, родимых пятен, татуировок, бородавок. Никакого островка бороды под нижней губой или желтых глаз. Зубы не потемнели от пристрастия к мету, да и не такой я красавчик, как Том Круз. Головы мне вслед не поворачиваются.
И если не считать сверхъестественных способностей, с которыми я родился, судьба уготовила мне жизнь повара блюд быстрого приготовления. Продавца автомобильных покрышек. Или обуви. Человека, который подкладывает рекламные листки под «дворники» на лобовом стекле автомобилей на стоянке у торгового центра.
Дайте мне правильное описание хотя бы одного из многих поваров блюд быстрого приготовления, которые готовили вам завтрак в ресторане или кафетерии, одного продавца автомобильных покрышек или обуви. Я знаю, что вы на это ответите: не получится.
Только не нужно из-за этого переживать. Большинство поваров блюд быстрого приготовления, продавцов автомобильных покрышек и обуви и не жаждут становиться знаменитыми, не стремятся к тому, чтобы их узнавали. Мы хотим, чтобы нас не трогали, хотим жить спокойно, никому не причиняя вреда, не попадая под чью-то горячую руку, зарабатывать на жизнь себе и тем, кого мы любим, получать удовольствие как от работы, так и от жизни. Мы удерживаем экономику на плаву, мы идем на войну, если таков наш долг, мы воспитываем детей, если есть такая возможность, но у нас нет ни малейшего желания видеть наши физиономии в газетах или получать медали, и мы надеемся, что наши фамилии не будут ответами на вопросы в телевикторине «Своя игра».
Мы – вода той реки, которая называется цивилизацией. И те граждане, жаждущие внимания, которые плывут по этой реке на лодках и машут рукой восхищенным толпам на берегу, интересуют нас даже меньше, чем забавляют. Мы не завидуем их известности. Мы обожаем нашу безымянность и спокойствие, которое ей сопутствует.
В январе прогулка по берегу в мокрых джинсах и футболке – проверка на прочность. С другой стороны, пятью неделями раньше в горах я попал в буран. И там было куда как хуже.
Мне требовался пузырек с аспирином и мешочек со льдом. А когда я прикасался к голове у левого виска, возникал вопрос: а не придется ли накладывать швы? Волосы определенно слиплись не только от соленой воды, но и от крови. Нащупал я и шишку размером в половину сливы.
Покинув пляж, я оказался в северном конце прибрежного торгового района, где Палисандровая авеню упиралась в вышеупомянутые мостки – бетонную дорожку, что тянулась вдоль всего городка. Из окон, выходящих на дорожку домов, открывался прекрасный вид на океан.
Вдоль всех десяти кварталов Палисандровой авеню, которая уходила на восток от мостков, высились старые подокорпусы. Кроны деревьев образовывали полог, который днем укрывал улицу от жары, а ночью затемнял свет фонарей. Ни одно палисандровое дерево на означенной улице не росло.
Глициниевая аллея не могла похвастаться глициниями. Пальмовый проезд мог предъявить только дубы и фикусы. Самый бедный район города назывался Стерлинг-Хайтс, а из всех улиц дальше всех от океана находилась Океанская авеню.
Как и большинство политиков, те, кто служил народу в Магик-Бич, пребывали в другой вселенной, далекой от той, где жили реальные люди.
Мокрый, с растрепанными волосами, в покрытых песком джинсах и кроссовках, окровавленный, несомненно, с дикими глазами, я радовался тому, что подокорпусы сильно затеняли свет уличных фонарей. Прячась в тумане, проследовал по Палисандровой авеню до Перечного переулка, в который и свернул.
За мной охотились трое. При населении в пятнадцать тысяч человек Магик-Бич, конечно же, достаточно большой город, но и не мегаполис, где я мог затеряться в человеческом водовороте.
Более того, если бы меня заметил полицейский, то, учитывая внешний вид, наверняка бы остановил и захотел побеседовать. Заподозрил, что я или жертва насилия, или преступник, а возможно, и первое и второе.
Я сомневался, что смогу убедить его, будто сам стукнул себя дубинкой по голове, чтобы наказать за неправильное решение.
Я не хотел давать показания о киллерах на пирсе и нападении на берегу. На это ушли бы долгие часы.
Эта троица наверняка уже пыталась установить, кто я такой, опрашивая людей, которые работали в торговом районе около пирса.
Они могли и не найти нужную им ниточку. В городе я прожил чуть больше месяца и старался не высовываться, сначала пытаясь разобраться, что же позвало меня сюда. Поэтому большая часть населения ничего обо мне не знала.
Даже точное описание не очень бы им помогло. Рост у меня средний, вес тоже. Нет никаких запоминающихся шрамов, родимых пятен, татуировок, бородавок. Никакого островка бороды под нижней губой или желтых глаз. Зубы не потемнели от пристрастия к мету, да и не такой я красавчик, как Том Круз. Головы мне вслед не поворачиваются.
И если не считать сверхъестественных способностей, с которыми я родился, судьба уготовила мне жизнь повара блюд быстрого приготовления. Продавца автомобильных покрышек. Или обуви. Человека, который подкладывает рекламные листки под «дворники» на лобовом стекле автомобилей на стоянке у торгового центра.
Дайте мне правильное описание хотя бы одного из многих поваров блюд быстрого приготовления, которые готовили вам завтрак в ресторане или кафетерии, одного продавца автомобильных покрышек или обуви. Я знаю, что вы на это ответите: не получится.
Только не нужно из-за этого переживать. Большинство поваров блюд быстрого приготовления, продавцов автомобильных покрышек и обуви и не жаждут становиться знаменитыми, не стремятся к тому, чтобы их узнавали. Мы хотим, чтобы нас не трогали, хотим жить спокойно, никому не причиняя вреда, не попадая под чью-то горячую руку, зарабатывать на жизнь себе и тем, кого мы любим, получать удовольствие как от работы, так и от жизни. Мы удерживаем экономику на плаву, мы идем на войну, если таков наш долг, мы воспитываем детей, если есть такая возможность, но у нас нет ни малейшего желания видеть наши физиономии в газетах или получать медали, и мы надеемся, что наши фамилии не будут ответами на вопросы в телевикторине «Своя игра».
Мы – вода той реки, которая называется цивилизацией. И те граждане, жаждущие внимания, которые плывут по этой реке на лодках и машут рукой восхищенным толпам на берегу, интересуют нас даже меньше, чем забавляют. Мы не завидуем их известности. Мы обожаем нашу безымянность и спокойствие, которое ей сопутствует.