Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Дин Кунц
Неведомые дороги (сборник)
Неведомые дороги
Глава 1
Джой Шеннон въезжал в Ашервиль, когда внезапно его охватило ощущение безысходности и невозможности противостоять тому, что ждало впереди.
Он едва не развернулся посреди улицы. С трудом подавил желание вжать в пол до упора педаль газа и умчаться, ни разу не оглянувшись.
Городок ничем не отличался от любого другого в угледобывающей части Пенсильвании, где шахты давно закрылись, а приличной работы нет уже многие десятилетия. Тем не менее бедность и нищета не бросались в глаза, не поражали в самое сердце, не повергали в отчаяние. Поэтому Шеннона удивила собственная столь неординарная реакция на возвращение в родные пенаты.
Деловой центр Ашервиля занимал два квартала. Тут высились двух– и трехэтажные каменные здания, возведенные в пятидесятых годах девятнадцатого века и почерневшие от времени и грязи. Со времен юности Джоя они ничуть не изменились.
Очевидно, ассоциация торговцев или городской совет реализовали какой-то проект по благоустройству. Все двери, рамы, ставни и карнизы заново покрасили, в тротуарах прорезали круглые дыры, в которые посадили молодые клены. Деревья вытянулись лишь на восемь футов и еще крепились к поддерживающим их стойкам.
Красная и янтарная осенняя листва оживляла город, но с приближением сумерек Ашервиль становился все более мрачным, неприветливым, отталкивающим. Балансирующее на гребнях гор солнце словно сжалось, и его лучам недоставало яркости. В грязно-желтом свете удлиняющиеся тени молодых деревьев тянулись ко все новым и новым трещинам на асфальте тротуара.
Джой включил печку. Волна горячего воздуха согрела его не сразу.
Над шпилем церкви Пресвятой Богородицы кружила огромная черная птица. Она напоминала темного ангела, ищущего прибежища в святом храме.
По тротуару шли редкие прохожие, мимо проезжали автомобили, но он не узнавал ни пешеходов, ни водителей. Слишком долго он отсутствовал. За эти годы кто-то приехал, кто-то уехал. Кто-то умер.
Когда Шеннон свернул на усыпанную гравием подъездную дорожку к старому дому на восточной окраине города, его страх усилился. Оштукатуренные стены дома требовали побелки, крыше из кровельной плитки не помешал бы ремонт, но ничего зловещего в этом доме, в отличие от зданий в центре, не было. Скромный домик. Печальный. Запущенный. Ничего более. Несмотря на лишения, Джой провел здесь счастливое детство. Ребенком он не понимал, что его семья бедна; осознание этого пришло позже, когда он уехал в колледж и смог взглянуть на жизнь в Ашервиле со стороны. Однако он несколько минут просидел в автомобиле, скованный страхом, не испытывая ни малейшего желания вылезать из кабины и входить в дом.
Наконец Джой выключил двигатель и подфарники. И хотя температура в салоне не могла мгновенно понизиться, разом замерз без теплого воздуха, струящегося от печки.
Дом ждал.
Может, Джой боялся встретиться лицом к лицу с собственной виной и примириться со своим горем? Он не был хорошим сыном. И теперь лишился возможности искупить боль, которую причинил близким. Возможно, его пугало осознание того, что до конца своих дней придется жить под бременем содеянного, терзаться угрызениями совести и не надеяться на прощение.
Нет. Эта ноша, конечно, тяжела, но она его не страшила. Ни вина, ни горе не могли вызвать такую сухость во рту и заставить сердце биться, как паровой молот, при взгляде на родовое гнездо. Здесь что-то другое.
Сумерки начали сгущаться, притягивая ветерок с северо-востока. Двадцатифутовые сосны, выстроившиеся вдоль подъездной дорожки, покачивали кронами, готовясь к ночи.
Поначалу Джой решил, что должно случиться что-то экстраординарное. У него возникло ощущение, что он на пороге встречи со сверхъестественным. Такое с ним иногда случалось в далеком прошлом: он, алтарный служка, стоял рядом со священником и пытался уловить момент, когда обычное вино в потире становилось священной кровью Христа. Но почти сразу Джой решил, что ведет себя глупо. И его тревога столь же иррациональна, что и страх ребенка, который боится воображаемого тролля, прячущегося в темноте под его кроватью.
Джой вылез из кабины, направился к багажнику, чтобы достать чемодан. Повернул ключ и вдруг испугался еще сильнее: что-то чудовищное ждало его под крышкой. И пока багажник медленно открывался, сердце Шеннона едва не выскочило из груди, колотя по ребрам. Он даже отступил на шаг.
Но в багажнике, естественно, лежал только его потрепанный, видавший виды чемодан. Глубоко вдохнув, чтобы успокоить нервы, Джой достал его и захлопнул крышку.
Однако для успокоения нервов одного глубокого вдоха явно было мало. Захотелось выпить. Джою всегда хотелось выпить. Виски давно уже стало для него единственным лекарством от многих проблем. Иногда это средство даже помогало.
Ступени крыльца истерлись за долгие года. Их давно не красили, они протестующе потрескивали под тяжестью человеческого тела. Джой не удивился бы, если бы какая-нибудь из них провалилась.
За два десятилетия его отсутствия дом заметно обветшал. Джоя это удивило. Последние двенадцать лет, первого числа каждого месяца, его брат посылал отцу чек на приличную сумму, так что старик мог или переехать в новый дом, или подновить старый. На что же отец тратил деньги?
Ключ, как Джою и сказали, лежал под резиновым ковриком. Для Ашервиля ключ под ковриком или просто незапертая входная дверь были обычным делом.
Дверь открывалась в гостиную. Джой поставил чемодан у лестницы на второй этаж.
Включил свет.
Диван и кресло двадцатилетней давности заменили на новые, но столь похожие, что они не выделялись среди остальной мебели. Больше ничего не изменилось, если не считать появления телевизора с таким огромным экраном, будто он принадлежал богу.
На первом этаже дома располагались кухня и соединенная с ней столовая. За этим зеленым, с хромированной окантовкой столом Джой обедал в детстве с родителями и братом. И стулья остались теми же самыми, правда, обивку сидений на них сменили.
У Джоя возникло чувство, что дом давно уже пустует, закрытый для окружающего мира, и за долгие столетия он стал первым, кто ступил под эти молчаливые своды. Мать Шеннона умерла шестнадцать лет назад, отец – только полтора дня, но, казалось, что они ушли в небытие давным-давно.
На двери в подвал в углу кухни висел календарь – подарок Первого национального банка. Октябрьский лист украшали сложенные горкой оранжевые тыквы. Из одной уже вырезали фонарь.
Джой подошел к двери, но открывать ее не стал.
Он хорошо помнил подвал. Две комнаты, в первой – водонагреватель и котел отопления. Вторая комната – брата.
Шеннон постоял, держась за латунную рукоятку рубильника. Она холодила ладонь и не желала согреваться теплом человеческого тела.
Рукоятка скрипнула, когда он, наконец, ее повернул.
Две тусклые, припорошенные пылью лампочки зажглись, когда Джой щелкнул выключателем. Первая – в коридорчике у лестницы, вторая – в комнате с котлом.
Ему не хотелось спускаться в подвал вечером, сразу же по прибытии. До утра оставалось совсем ничего. Более того, он вообще не видел необходимости спускаться в подвал.
Освещенный круг на бетонном полу у ступеней, как он и помнил, покрывали трещины. Ближе к стенам и углам они уползали в тень.
– Привет, – поздоровался Джой. Зачем он это сделал, сам не понял. Но продолжил: – Есть тут кто-нибудь?
Никого.
Шеннон погасил свет в подвале и закрыл дверь. Потом отнес чемодан на второй этаж. Короткий узкий коридор устилал вытертый серый в желтый горошек линолеум. За единственной дверью по правую руку находилась комната родителей. Последние шестнадцать лет, после смерти матери, отец спал там один. А теперь опустела и эта комната.
Чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом, Джой посмотрел вниз, в гостиную, ожидая увидеть того, кто поднимается следом за ним. Но кто это мог быть? Все ушли. Умерли или уехали.
Дом был скромным, маленьким, обычным. Но на какие-то мгновения Джой почувствовал, что дом огромен, необъятен, в нем полно тайных комнат, где живут неведомые ему люди и разворачиваются невидимые глазу драмы. И тишина уже не казалась обычной, она рвала барабанные перепонки, как женский крик.
Шеннон открыл дверь и вошел в свою спальню.
Снова дома.
Джой боялся. Он не мог сказать, чего и почему. Даже если и знал, то знание это надежно пряталось где-то между интуицией и воспоминаниями.
Он едва не развернулся посреди улицы. С трудом подавил желание вжать в пол до упора педаль газа и умчаться, ни разу не оглянувшись.
Городок ничем не отличался от любого другого в угледобывающей части Пенсильвании, где шахты давно закрылись, а приличной работы нет уже многие десятилетия. Тем не менее бедность и нищета не бросались в глаза, не поражали в самое сердце, не повергали в отчаяние. Поэтому Шеннона удивила собственная столь неординарная реакция на возвращение в родные пенаты.
Деловой центр Ашервиля занимал два квартала. Тут высились двух– и трехэтажные каменные здания, возведенные в пятидесятых годах девятнадцатого века и почерневшие от времени и грязи. Со времен юности Джоя они ничуть не изменились.
Очевидно, ассоциация торговцев или городской совет реализовали какой-то проект по благоустройству. Все двери, рамы, ставни и карнизы заново покрасили, в тротуарах прорезали круглые дыры, в которые посадили молодые клены. Деревья вытянулись лишь на восемь футов и еще крепились к поддерживающим их стойкам.
Красная и янтарная осенняя листва оживляла город, но с приближением сумерек Ашервиль становился все более мрачным, неприветливым, отталкивающим. Балансирующее на гребнях гор солнце словно сжалось, и его лучам недоставало яркости. В грязно-желтом свете удлиняющиеся тени молодых деревьев тянулись ко все новым и новым трещинам на асфальте тротуара.
Джой включил печку. Волна горячего воздуха согрела его не сразу.
Над шпилем церкви Пресвятой Богородицы кружила огромная черная птица. Она напоминала темного ангела, ищущего прибежища в святом храме.
По тротуару шли редкие прохожие, мимо проезжали автомобили, но он не узнавал ни пешеходов, ни водителей. Слишком долго он отсутствовал. За эти годы кто-то приехал, кто-то уехал. Кто-то умер.
Когда Шеннон свернул на усыпанную гравием подъездную дорожку к старому дому на восточной окраине города, его страх усилился. Оштукатуренные стены дома требовали побелки, крыше из кровельной плитки не помешал бы ремонт, но ничего зловещего в этом доме, в отличие от зданий в центре, не было. Скромный домик. Печальный. Запущенный. Ничего более. Несмотря на лишения, Джой провел здесь счастливое детство. Ребенком он не понимал, что его семья бедна; осознание этого пришло позже, когда он уехал в колледж и смог взглянуть на жизнь в Ашервиле со стороны. Однако он несколько минут просидел в автомобиле, скованный страхом, не испытывая ни малейшего желания вылезать из кабины и входить в дом.
Наконец Джой выключил двигатель и подфарники. И хотя температура в салоне не могла мгновенно понизиться, разом замерз без теплого воздуха, струящегося от печки.
Дом ждал.
Может, Джой боялся встретиться лицом к лицу с собственной виной и примириться со своим горем? Он не был хорошим сыном. И теперь лишился возможности искупить боль, которую причинил близким. Возможно, его пугало осознание того, что до конца своих дней придется жить под бременем содеянного, терзаться угрызениями совести и не надеяться на прощение.
Нет. Эта ноша, конечно, тяжела, но она его не страшила. Ни вина, ни горе не могли вызвать такую сухость во рту и заставить сердце биться, как паровой молот, при взгляде на родовое гнездо. Здесь что-то другое.
Сумерки начали сгущаться, притягивая ветерок с северо-востока. Двадцатифутовые сосны, выстроившиеся вдоль подъездной дорожки, покачивали кронами, готовясь к ночи.
Поначалу Джой решил, что должно случиться что-то экстраординарное. У него возникло ощущение, что он на пороге встречи со сверхъестественным. Такое с ним иногда случалось в далеком прошлом: он, алтарный служка, стоял рядом со священником и пытался уловить момент, когда обычное вино в потире становилось священной кровью Христа. Но почти сразу Джой решил, что ведет себя глупо. И его тревога столь же иррациональна, что и страх ребенка, который боится воображаемого тролля, прячущегося в темноте под его кроватью.
Джой вылез из кабины, направился к багажнику, чтобы достать чемодан. Повернул ключ и вдруг испугался еще сильнее: что-то чудовищное ждало его под крышкой. И пока багажник медленно открывался, сердце Шеннона едва не выскочило из груди, колотя по ребрам. Он даже отступил на шаг.
Но в багажнике, естественно, лежал только его потрепанный, видавший виды чемодан. Глубоко вдохнув, чтобы успокоить нервы, Джой достал его и захлопнул крышку.
Однако для успокоения нервов одного глубокого вдоха явно было мало. Захотелось выпить. Джою всегда хотелось выпить. Виски давно уже стало для него единственным лекарством от многих проблем. Иногда это средство даже помогало.
Ступени крыльца истерлись за долгие года. Их давно не красили, они протестующе потрескивали под тяжестью человеческого тела. Джой не удивился бы, если бы какая-нибудь из них провалилась.
За два десятилетия его отсутствия дом заметно обветшал. Джоя это удивило. Последние двенадцать лет, первого числа каждого месяца, его брат посылал отцу чек на приличную сумму, так что старик мог или переехать в новый дом, или подновить старый. На что же отец тратил деньги?
Ключ, как Джою и сказали, лежал под резиновым ковриком. Для Ашервиля ключ под ковриком или просто незапертая входная дверь были обычным делом.
Дверь открывалась в гостиную. Джой поставил чемодан у лестницы на второй этаж.
Включил свет.
Диван и кресло двадцатилетней давности заменили на новые, но столь похожие, что они не выделялись среди остальной мебели. Больше ничего не изменилось, если не считать появления телевизора с таким огромным экраном, будто он принадлежал богу.
На первом этаже дома располагались кухня и соединенная с ней столовая. За этим зеленым, с хромированной окантовкой столом Джой обедал в детстве с родителями и братом. И стулья остались теми же самыми, правда, обивку сидений на них сменили.
У Джоя возникло чувство, что дом давно уже пустует, закрытый для окружающего мира, и за долгие столетия он стал первым, кто ступил под эти молчаливые своды. Мать Шеннона умерла шестнадцать лет назад, отец – только полтора дня, но, казалось, что они ушли в небытие давным-давно.
На двери в подвал в углу кухни висел календарь – подарок Первого национального банка. Октябрьский лист украшали сложенные горкой оранжевые тыквы. Из одной уже вырезали фонарь.
Джой подошел к двери, но открывать ее не стал.
Он хорошо помнил подвал. Две комнаты, в первой – водонагреватель и котел отопления. Вторая комната – брата.
Шеннон постоял, держась за латунную рукоятку рубильника. Она холодила ладонь и не желала согреваться теплом человеческого тела.
Рукоятка скрипнула, когда он, наконец, ее повернул.
Две тусклые, припорошенные пылью лампочки зажглись, когда Джой щелкнул выключателем. Первая – в коридорчике у лестницы, вторая – в комнате с котлом.
Ему не хотелось спускаться в подвал вечером, сразу же по прибытии. До утра оставалось совсем ничего. Более того, он вообще не видел необходимости спускаться в подвал.
Освещенный круг на бетонном полу у ступеней, как он и помнил, покрывали трещины. Ближе к стенам и углам они уползали в тень.
– Привет, – поздоровался Джой. Зачем он это сделал, сам не понял. Но продолжил: – Есть тут кто-нибудь?
Никого.
Шеннон погасил свет в подвале и закрыл дверь. Потом отнес чемодан на второй этаж. Короткий узкий коридор устилал вытертый серый в желтый горошек линолеум. За единственной дверью по правую руку находилась комната родителей. Последние шестнадцать лет, после смерти матери, отец спал там один. А теперь опустела и эта комната.
Чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом, Джой посмотрел вниз, в гостиную, ожидая увидеть того, кто поднимается следом за ним. Но кто это мог быть? Все ушли. Умерли или уехали.
Дом был скромным, маленьким, обычным. Но на какие-то мгновения Джой почувствовал, что дом огромен, необъятен, в нем полно тайных комнат, где живут неведомые ему люди и разворачиваются невидимые глазу драмы. И тишина уже не казалась обычной, она рвала барабанные перепонки, как женский крик.
Шеннон открыл дверь и вошел в свою спальню.
Снова дома.
Джой боялся. Он не мог сказать, чего и почему. Даже если и знал, то знание это надежно пряталось где-то между интуицией и воспоминаниями.
Глава 2
Гроза надвинулась с северо-востока, и надежда увидеть звезды развеялась, как сигаретный дым. Темнота слилась с облаками, укутавшими горы, и небеса, в которых не осталось даже искорки, придавили долину, словно тяжелая могильная плита.
Подростком Джой Шеннон любил сидеть у окна своей спальни на втором этаже, глядя на кусок неба, оставленный ему для обозрения окружающими горами, и думать о том, что, кроме Ашервиля, на земле много больших городов, куда он однажды поедет и где даже мальчик из бедной шахтерской семьи сможет подманить удачу и стать, кем ему хочется. Особенно, если планы у мальчика грандиозные и он не собирается жалеть себя, чтобы достичь цели.
Теперь сорокалетний Джой, прихватив с собой бутылку "Джека Дэниелса", сидел у того же самого окна, не зажигая света, и смотрел в черные небеса.
Двадцать лет назад, когда мир был куда как лучше, октябрьским вечером Джой приехал домой из колледжа в Шиппенсбурге, что случалось довольно редко. Хорошо закончив школу, он получил субсидию на продолжение учебы, но для полной оплаты стоимости обучения ее не хватало, поэтому он вечерами и по уик-эндам подрабатывал в супермаркете.
Его старший брат, Пи-Джи (Пол Джон) тоже приехал на тот уик-энд. Мать приготовила обед: мясной рулет с томатным соусом, картофельное пюре, печеную кукурузу, а потом они с отцом поиграли в карты. Они много смеялись, в доме царила атмосфера любви и теплоты. Время, проведенное с Пи-Джи, всегда запоминалось надолго. Он достигал успехов во всем, за что брался. На выпускных вечерах в школе и колледже выступал, соответственно, от имени класса и курса, блистал на футбольном поле, практически не проигрывал в покер, пользовался вниманием самых красивых девушек, а самое главное, отлично ладил с людьми. Пи-Джи окружал ореол дружелюбия, даже незнакомцы сразу проникались к нему доверием, он обладал редким даром: с первого взгляда определял, что человеку интересно и каким образом можно расположить его к себе. Очень естественно, не прилагая к этому никаких усилий, Пи-Джи везде и всегда сразу становился душой компании. Умный, но предпочитающий держаться в тени, красивый, но начисто лишенный тщеславия, остроумный, но не ехидный, Пи-Джи был для Джоя потрясающим, лучшим в мире старшим братом. Более того, был и по прошествии стольких лет оставался эталоном, по которому Джой Шеннон мерил себя. Он мечтал быть таким, как Пи-Джи, если в такое было возможно.
Но за прошедшие десятилетия эта мечта обратилась в пыль, в ничто. Если Пи-Джи шел от успеха к успеху, на долю Джоя выпадали одни неудачи.
Он взял из миски, которая стояла на полу у стула с прямой спинкой, несколько кубиков льда, бросил в стакан, налил два дюйма "Джека Дэниелса".
С чем у Джоя было все хорошо, так это с выпивкой. И хотя за всю взрослую жизнь на его банковском счету редко лежало больше двух тысяч долларов, он практически всегда мог позволить себе приличное виски. Никто не мог сказать, что Джой Шеннон пьет дешевое пойло.
В последний вечер, который он провел под крышей родного дома, в субботу, 25 октября 1975 года, он сидел у этого окна с бутылкой "колы". Тогда он еще не пристрастился к спиртному. В небе, как бриллианты, сверкали звезды, за горами ждали тысячи дорог, и выбор зависел только от него.
Теперь при нем была бутылка виски. Что его очень радовало.
На дворе стоял 1995 год, 21 октября, тоже суббота. Субботний вечер Джой считал худшим из всей недели, хотя и не мог сказать, почему. Может, не любил субботу, потому что большинство людей в этот день наряжались и ходили кто в гости, кто на танцы, на концерт или в театр, чтобы таким образом отпраздновать окончание еще одной рабочей недели, тогда как Джой не находил повода для празднования: он всего лишь выдержал еще семь дней тюрьмы, каковой стала его жизнь.
Гроза началась около одиннадцати. Яркие серебряные зигзаги молний зазмеились по черноте неба, отражаясь в оконном стекле. Раскаты грома вытряхнули из облаков первые крупные капли. И те ударились в окно и расплылись по нему, отделив от Джоя внешний мир мутной водяной пленкой.
В половине первого он поднялся со стула и пошел к кровати. В комнате стояла кромешная тьма, словно в угольной шахте, но Джой прожил в этой комнате двадцать лет и мог найти дорогу без света. Мысленным взором он видел вытертый, потрескавшийся линолеум, овальный тряпочный коврик, связанный матерью, узкую кровать с металлическим изголовьем, тумбочку с перекошенными ящиками. В одном углу стоял тяжелый, обшарпанный стол, за которым он двенадцать лет делал уроки, а когда ему исполнилось то ли восемь, то ли девять, написал первые рассказы о волшебных царствах, монстрах и путешествиях на Луну.
Мальчишкой Джой любил книги и хотел стать писателем. Как раз в этом за последние двадцать лет он неудачи не потерпел, пусть и потому, что даже не предпринял такой попытки. После того октябрьского уик-энда в 1975 он перестал писать и отказался от своей мечты.
На кровати не было не только покрывала, но и простыней. А Джой слишком устал, чтобы искать их. Да и голова кружилась от выпитого.
Он вытянулся на голом матрасе, в рубашке и джинсах, даже не сняв туфли. В темноте заскрипели пружины. Знакомый звук.
Но, несмотря на усталость, спать Джою не хотелось. Полбутылки виски не хватило, чтобы успокоить нервы и заглушить дурное предчувствие. Джой ощущал, что ему грозит опасность. А заснув, стал бы совершенно беззащитным.
И все-таки он понимал, что надо отдохнуть. До похорон отца оставалось меньше двенадцати часов, и требовалось набраться сил. День предстоял нелегкий.
Он перенес стул к двери. Спинку подставил под ручку. Соорудил простую, но эффективную баррикаду.
Комната находилась на втором этаже. Никакой незваный гость не мог подобраться к окну снаружи. А если бы и подобрался, то открыть не смог: не позволил бы шпингалет.
Улегшись вновь, какое-то время Джой вслушивался в барабанную дробь, которую дождь выбивал по крыше. Если бы кто-то в этот самый момент бродил по дому, дробь эта заглушила бы шум шагов, они бы просто растворились в этом ровном звуковом фоне.
– Шеннон, – пробормотал он, – ты еще не такой старый, а у тебя уже едет крыша.
Как оркестр похоронного кортежа, дождь проводил Джоя в тяжелый сон.
Во сне он делил кровать с мертвой женщиной, одетой в странную прозрачную одежду, заляпанную кровью. Умершая, она вдруг зашевелилась, оживленная демонической энергией, и провела холодной рукой по его щеке. "Хочешь заняться со мной любовью? – спросила она. – Никто не узнает. Даже я не смогу свидетельствовать против тебя, потому что я не только мертва, но и слепа, – она повернула голову, и Джой увидел, что у нее нет глаз. Пустые глазницы смотрели на него самой черной чернотой, которую ему доводилось видеть. – Я твоя, Джой. Я вся твоя".
Он проснулся не с криком, а со всхлипом отчаяния. Сел, свесив ноги с кровати, закрыл лицо руками, из глаз катились слезы. И пусть даже от выпитого голова шла кругом, а к горлу подкатывала тошнота, Джой понимал, что реакция на кошмарный сон какая-то странная. Сердце колотилось от страха, но горе было куда сильнее ужаса.
Часы показывали половину четвертого утра. Он проспал меньше трех часов.
Темнота по-прежнему давила на окно, дождь все лил и лил. Джой поднялся, подошел к столу, на котором оставил недопитую бутылку. Один глоток повредить не мог. Наоборот, помог бы дотянуть до рассвета.
Сворачивая пробку, Джой почувствовал, что его неудержимо потянуло к окну. Словно железную стружку – магнитом, но он устоял. Потому что его вновь охватил страх: а вдруг по другую сторону залитого дождем стекла он увидит ту самую женщину, блондинку со спутанными, мокрыми волосами, с пустыми глазницами чернее тьмы, в прозрачном платье, с протянутыми к нему руками, беззвучно призывающую его выпрыгнуть из окна и улететь с ней в грозу.
Джой убедил себя, что она точно маячит за окном, как призрак. Даже не решался взглянуть в ту сторону, боясь заметить женщину хоть краем глаза. Случись это, и она, как вампир, забарабанила бы по стеклу, умоляя впустить под крышу, тогда как без приглашения не смела переступить порог.
Возвращаясь к кровати с бутылкой в руке, Джой намеренно отворачивался от прямоугольника ночи.
И гадал: перепил или сходит с ума?
А потом, к собственному изумлению, закрутил крышку, так и не приложившись к бутылке.
Подростком Джой Шеннон любил сидеть у окна своей спальни на втором этаже, глядя на кусок неба, оставленный ему для обозрения окружающими горами, и думать о том, что, кроме Ашервиля, на земле много больших городов, куда он однажды поедет и где даже мальчик из бедной шахтерской семьи сможет подманить удачу и стать, кем ему хочется. Особенно, если планы у мальчика грандиозные и он не собирается жалеть себя, чтобы достичь цели.
Теперь сорокалетний Джой, прихватив с собой бутылку "Джека Дэниелса", сидел у того же самого окна, не зажигая света, и смотрел в черные небеса.
Двадцать лет назад, когда мир был куда как лучше, октябрьским вечером Джой приехал домой из колледжа в Шиппенсбурге, что случалось довольно редко. Хорошо закончив школу, он получил субсидию на продолжение учебы, но для полной оплаты стоимости обучения ее не хватало, поэтому он вечерами и по уик-эндам подрабатывал в супермаркете.
Его старший брат, Пи-Джи (Пол Джон) тоже приехал на тот уик-энд. Мать приготовила обед: мясной рулет с томатным соусом, картофельное пюре, печеную кукурузу, а потом они с отцом поиграли в карты. Они много смеялись, в доме царила атмосфера любви и теплоты. Время, проведенное с Пи-Джи, всегда запоминалось надолго. Он достигал успехов во всем, за что брался. На выпускных вечерах в школе и колледже выступал, соответственно, от имени класса и курса, блистал на футбольном поле, практически не проигрывал в покер, пользовался вниманием самых красивых девушек, а самое главное, отлично ладил с людьми. Пи-Джи окружал ореол дружелюбия, даже незнакомцы сразу проникались к нему доверием, он обладал редким даром: с первого взгляда определял, что человеку интересно и каким образом можно расположить его к себе. Очень естественно, не прилагая к этому никаких усилий, Пи-Джи везде и всегда сразу становился душой компании. Умный, но предпочитающий держаться в тени, красивый, но начисто лишенный тщеславия, остроумный, но не ехидный, Пи-Джи был для Джоя потрясающим, лучшим в мире старшим братом. Более того, был и по прошествии стольких лет оставался эталоном, по которому Джой Шеннон мерил себя. Он мечтал быть таким, как Пи-Джи, если в такое было возможно.
Но за прошедшие десятилетия эта мечта обратилась в пыль, в ничто. Если Пи-Джи шел от успеха к успеху, на долю Джоя выпадали одни неудачи.
Он взял из миски, которая стояла на полу у стула с прямой спинкой, несколько кубиков льда, бросил в стакан, налил два дюйма "Джека Дэниелса".
С чем у Джоя было все хорошо, так это с выпивкой. И хотя за всю взрослую жизнь на его банковском счету редко лежало больше двух тысяч долларов, он практически всегда мог позволить себе приличное виски. Никто не мог сказать, что Джой Шеннон пьет дешевое пойло.
В последний вечер, который он провел под крышей родного дома, в субботу, 25 октября 1975 года, он сидел у этого окна с бутылкой "колы". Тогда он еще не пристрастился к спиртному. В небе, как бриллианты, сверкали звезды, за горами ждали тысячи дорог, и выбор зависел только от него.
Теперь при нем была бутылка виски. Что его очень радовало.
На дворе стоял 1995 год, 21 октября, тоже суббота. Субботний вечер Джой считал худшим из всей недели, хотя и не мог сказать, почему. Может, не любил субботу, потому что большинство людей в этот день наряжались и ходили кто в гости, кто на танцы, на концерт или в театр, чтобы таким образом отпраздновать окончание еще одной рабочей недели, тогда как Джой не находил повода для празднования: он всего лишь выдержал еще семь дней тюрьмы, каковой стала его жизнь.
Гроза началась около одиннадцати. Яркие серебряные зигзаги молний зазмеились по черноте неба, отражаясь в оконном стекле. Раскаты грома вытряхнули из облаков первые крупные капли. И те ударились в окно и расплылись по нему, отделив от Джоя внешний мир мутной водяной пленкой.
В половине первого он поднялся со стула и пошел к кровати. В комнате стояла кромешная тьма, словно в угольной шахте, но Джой прожил в этой комнате двадцать лет и мог найти дорогу без света. Мысленным взором он видел вытертый, потрескавшийся линолеум, овальный тряпочный коврик, связанный матерью, узкую кровать с металлическим изголовьем, тумбочку с перекошенными ящиками. В одном углу стоял тяжелый, обшарпанный стол, за которым он двенадцать лет делал уроки, а когда ему исполнилось то ли восемь, то ли девять, написал первые рассказы о волшебных царствах, монстрах и путешествиях на Луну.
Мальчишкой Джой любил книги и хотел стать писателем. Как раз в этом за последние двадцать лет он неудачи не потерпел, пусть и потому, что даже не предпринял такой попытки. После того октябрьского уик-энда в 1975 он перестал писать и отказался от своей мечты.
На кровати не было не только покрывала, но и простыней. А Джой слишком устал, чтобы искать их. Да и голова кружилась от выпитого.
Он вытянулся на голом матрасе, в рубашке и джинсах, даже не сняв туфли. В темноте заскрипели пружины. Знакомый звук.
Но, несмотря на усталость, спать Джою не хотелось. Полбутылки виски не хватило, чтобы успокоить нервы и заглушить дурное предчувствие. Джой ощущал, что ему грозит опасность. А заснув, стал бы совершенно беззащитным.
И все-таки он понимал, что надо отдохнуть. До похорон отца оставалось меньше двенадцати часов, и требовалось набраться сил. День предстоял нелегкий.
Он перенес стул к двери. Спинку подставил под ручку. Соорудил простую, но эффективную баррикаду.
Комната находилась на втором этаже. Никакой незваный гость не мог подобраться к окну снаружи. А если бы и подобрался, то открыть не смог: не позволил бы шпингалет.
Улегшись вновь, какое-то время Джой вслушивался в барабанную дробь, которую дождь выбивал по крыше. Если бы кто-то в этот самый момент бродил по дому, дробь эта заглушила бы шум шагов, они бы просто растворились в этом ровном звуковом фоне.
– Шеннон, – пробормотал он, – ты еще не такой старый, а у тебя уже едет крыша.
Как оркестр похоронного кортежа, дождь проводил Джоя в тяжелый сон.
Во сне он делил кровать с мертвой женщиной, одетой в странную прозрачную одежду, заляпанную кровью. Умершая, она вдруг зашевелилась, оживленная демонической энергией, и провела холодной рукой по его щеке. "Хочешь заняться со мной любовью? – спросила она. – Никто не узнает. Даже я не смогу свидетельствовать против тебя, потому что я не только мертва, но и слепа, – она повернула голову, и Джой увидел, что у нее нет глаз. Пустые глазницы смотрели на него самой черной чернотой, которую ему доводилось видеть. – Я твоя, Джой. Я вся твоя".
Он проснулся не с криком, а со всхлипом отчаяния. Сел, свесив ноги с кровати, закрыл лицо руками, из глаз катились слезы. И пусть даже от выпитого голова шла кругом, а к горлу подкатывала тошнота, Джой понимал, что реакция на кошмарный сон какая-то странная. Сердце колотилось от страха, но горе было куда сильнее ужаса.
Часы показывали половину четвертого утра. Он проспал меньше трех часов.
Темнота по-прежнему давила на окно, дождь все лил и лил. Джой поднялся, подошел к столу, на котором оставил недопитую бутылку. Один глоток повредить не мог. Наоборот, помог бы дотянуть до рассвета.
Сворачивая пробку, Джой почувствовал, что его неудержимо потянуло к окну. Словно железную стружку – магнитом, но он устоял. Потому что его вновь охватил страх: а вдруг по другую сторону залитого дождем стекла он увидит ту самую женщину, блондинку со спутанными, мокрыми волосами, с пустыми глазницами чернее тьмы, в прозрачном платье, с протянутыми к нему руками, беззвучно призывающую его выпрыгнуть из окна и улететь с ней в грозу.
Джой убедил себя, что она точно маячит за окном, как призрак. Даже не решался взглянуть в ту сторону, боясь заметить женщину хоть краем глаза. Случись это, и она, как вампир, забарабанила бы по стеклу, умоляя впустить под крышу, тогда как без приглашения не смела переступить порог.
Возвращаясь к кровати с бутылкой в руке, Джой намеренно отворачивался от прямоугольника ночи.
И гадал: перепил или сходит с ума?
А потом, к собственному изумлению, закрутил крышку, так и не приложившись к бутылке.
Глава 3
Утром дождь прекратился, но тяжелые облака по-прежнему прижимались к земле.
Похмелья Джой избежал. Он знал, сколько надо выпить, чтобы свести к минимуму нежелательные эффекты. И каждый день в большом количестве принимал витамины группы В, чтобы компенсировать уничтоженное алкоголем. Именно дефицит витаминов группы В и является причиной похмелья. Джой знал все нюансы. Пил методично и основательно, подходил к этому процессу в высшей степени профессионально.
Позавтракал тем, что нашлось в холодильнике: кусок зачерствевшего кофейного торта, полстакана апельсинового сока.
Приняв душ, Джой надел свой единственный костюм, белую рубашку, темно-красный галстук. Костюм он не доставал из шкафа уже лет пять, и пиджак висел на нем, как на вешалке. Воротник рубашки тоже был на размер велик. Джой показался себе похожим на пятнадцатилетнего подростка в одежде отца.
Поскольку спиртное ускоряло обмен веществ, организм Джоя сжигал все, что он съедал и выпивал, поэтому к каждому декабрю Шеннон становился на фунт легче в сравнении с предыдущим январем. То есть до полной бестелесности оставались какие-то сто шестьдесят лет.
В десять утра он пошел в "Похоронное бюро Девоковски" на Главной улице. Бюро не работало, но Джоя впустили, потому что мистер Девоковски его ждал.
Лу Девоковски уже тридцать пять лет хоронил жителей Ашервиля. Не худой, сутулый, с запавшими глазами, как рисуют в комиксах и показывают в фильмах представителей его профессии, а крепкий и краснолицый, с черными, не тронутыми сединой волосами – наглядное свидетельство тому, что работа с покойниками – гарантия долгой и активной жизни.
– Джой.
– Мистер Девоковски.
– Мне очень жаль.
– Мне тоже.
– Вчера попрощаться с ним пришло полгорода.
Джой промолчал.
– Все любили твоего отца.
Джой молчал, не доверяя своему голосу.
– Я отведу тебя к нему.
Темно-красный ковер ритуального зала, бежевые стены, приглушенный свет. Розы, выглядывающие из теней, их сладковатый аромат, наполняющий воздух. Полированный гроб, бронзовые ручки и инкрустации. Следуя телефонным указаниям Джоя, мистер Девоковски предоставил все самое лучшее. Таким было бы желание Пи-Джи... да и похороны оплачивались его деньгами.
Джой осторожно приблизился к постаменту, словно человек во сне, которому не хочется заглядывать в гроб из опасения увидеть в нем себя.
Но в гробу покоился Дэн Шеннон в темно-синем костюме на постели из кремового атласа. Последние двадцать лет дали себя знать. Время обошлось с ним неласково, он ссохся и, похоже, радовался тому, что ушел.
Мистер Девоковски тактично удалился, оставив Джоя наедине с отцом.
– Извини, – прошептал Джой. – Извини, что ни разу не вернулся, не увидел больше ни тебя, ни маму.
После короткого колебания коснулся щеки старика. Холодная и сухая.
Он убрал руку, в шепот проникла дрожь:
– Я просто выбрал не тот путь. Неведомую дорогу... и как-то... так уж вышло, не вернулся назад. Не могу сказать почему, папа. Сам этого не понимаю.
Какое-то время Джой не мог говорить.
Аромат роз усилился.
Дэна Шеннона можно было бы принять за шахтера, хотя он не проработал в шахте ни дня, даже подростком. Широкое, тяжелое лицо. Большие плечи. Сильные, крупные кисти, испещренные шрамами. Он был автомехаником, отличным автомехаником, хотя время и место не обеспечивало его фронтом работы.
– Ты заслужил любящего сына, – наконец вымолвил Джой. – Хорошо, что у тебя их было два, не так ли? – он закрыл глаза. – Мне очень жаль. Господи, как же мне жаль!
Его сердце разрывалось от угрызений совести, огромная тяжесть, прямо-таки чугунная наковальня, навалилась на плечи, и разговор с мертвым отцом не принес облегчения. Даже господь бог в тот момент не мог бы помочь Джою.
Мистер Девоковски встретил вышедшего из ритуального зала Джоя в холле похоронного бюро.
– Пи-Джи знает?
Джой покачал головой.
– Я еще не смог его найти.
– Как это, не смог найти? Он же твой брат, – на мгновение скорбь на лице главного похоронных дел мастера Ашервиля сменилась недоумением, даже презрением.
– Он постоянно путешествует, мистер Девоковски. Вы это знаете. Все время в пути, собирает материалы для новых книг. В том, что я не смог его найти... моей вины нет.
С неохотой Девоковски кивнул.
– Несколько месяцев назад я видел статью о нем в "Пипл"[1].
Пи-Джи Шеннон, бытописатель дорожной жизни, самый знаменитый литературный цыган после Джека Керуака[2].
– Ему следовало иногда приезжать домой, – вздохнул мистер Девоковски. – Может, написать книгу об Ашервиле. Когда он услышит о смерти отца, бедный Пи-Джи, он очень огорчится. Пи-Джи сильно любил отца.
"Я тоже", – подумал Джой, но ничего не сказал.
Учитывая свое поведение в последние двадцать лет, он сам бы в это не поверил. Но он любил Дэна Шеннона. Господи, любил. И любил свою мать, Кэтлин... Пусть не приехал на похороны и не увидел ее в смерти.
– Пи-Джи приезжал в августе. Провел здесь неделю. Твой отец всюду водил его, показывал. Очень гордился Пи-Джи.
Помощник Девоковски, худенький молодой человек в черном костюме, вошел в холл. Заговорил шепотом:
– Сэр, пора отправлять усопшего в церковь.
Девоковски глянул на часы.
– Ты пойдешь на церемонию? – спросил Джоя.
– Да, конечно.
Владелец похоронного бюро кивнул и отвернулся.
Снаружи небо напоминало пепелище с чернотой сажи и густой серостью пепла. Чувствовалось, что тучи вот-вот прольются дождем. Джой, правда, надеялся, что природа смилостивится и дождь пойдет после завершения мессы и погребальной службы.
На улице, когда Джой подходил к своему автомобилю сзади, направляясь к водительской дверце, он увидел, как сам по себе открылся багажник, крышка поднялась на несколько дюймов. Вдруг из темноты протянулась изящная рука. Женская. Со сломанным большим пальцем, вывернутым под неестественным углом, с кровью, капающей из-под вырванных ногтей.
На Ашервиль внезапно навалилась темнота. Ветер стих. Тучи, до того плывшие с востока, внезапно замерли, как потолок в аду. Джой остановился как вкопанный от леденящего кровь страха. Только рука двигалась, только рука жила, только ее отчаянный зов сохранил значимость и важность в этом закаменевшем мире.
Джою стало тошно от вывернутого большого пальца, вырванных ногтей, медленно капающей крови... но он не мог отвести глаз. Он знал, что рука принадлежит женщине в прозрачном одеянии, пришедшей в мир бодрствующих из сна, который Джой видел прошлой ночью. Хотя такого просто не могло быть.
Выдвинувшись из тени, отбрасываемой крышкой багажника, рука повернулась ладонью вверх. В центре виднелась кровавая ранка, возможно, нанесенная ногтем.
Джой закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса, но тут же перед его мысленным взором возник алтарь церкви Богородицы так ясно, словно он стоял в шаге от него. Серебряный звон колоколов нарушал тишину, но он слышал не настоящие колокола, звонившие в этот октябрьский день. Звук этот шел из памяти, им сопровождались утренние мессы далекого прошлого. «Это говорит моя вина, моя вина, моя самая ужасная вина». Джой видел потир, поблескивающий в свете свечей. Облатку, символизирующую тело Господне, в высоко поднятой руке священника. Джой напрягался, чтобы уловить момент пресуществления, когда реализовывалась надежда, вознаграждалась вера. Момент совершения чуда: превращения облатки в плоть, вина – в кровь. «Есть ли надежда для мира, для заблудших вроде меня?»
Образы, проносящиеся перед мысленным взором, стали такими же невыносимыми, как вид окровавленной руки, и Джой открыл глаза. Ничего нет. Багажник закрыт. Ветер и не думал стихать. Черные тучи накатывались с северо-востока, вдалеке лаяла собака.
Крышка багажника не поднималась, женщина не тянулась к нему. Галлюцинация.
Джой поднял руки, посмотрел на них, словно они принадлежали другому человеку. Их била дрожь.
Delirium tremens[3]. Дрожь в руках. Чертики, ползающие по стенам. В данном случае рука, высовывающаяся из багажника. Все пьяницы проходят через это... особенно когда пытаются завязать.
Похмелья Джой избежал. Он знал, сколько надо выпить, чтобы свести к минимуму нежелательные эффекты. И каждый день в большом количестве принимал витамины группы В, чтобы компенсировать уничтоженное алкоголем. Именно дефицит витаминов группы В и является причиной похмелья. Джой знал все нюансы. Пил методично и основательно, подходил к этому процессу в высшей степени профессионально.
Позавтракал тем, что нашлось в холодильнике: кусок зачерствевшего кофейного торта, полстакана апельсинового сока.
Приняв душ, Джой надел свой единственный костюм, белую рубашку, темно-красный галстук. Костюм он не доставал из шкафа уже лет пять, и пиджак висел на нем, как на вешалке. Воротник рубашки тоже был на размер велик. Джой показался себе похожим на пятнадцатилетнего подростка в одежде отца.
Поскольку спиртное ускоряло обмен веществ, организм Джоя сжигал все, что он съедал и выпивал, поэтому к каждому декабрю Шеннон становился на фунт легче в сравнении с предыдущим январем. То есть до полной бестелесности оставались какие-то сто шестьдесят лет.
В десять утра он пошел в "Похоронное бюро Девоковски" на Главной улице. Бюро не работало, но Джоя впустили, потому что мистер Девоковски его ждал.
Лу Девоковски уже тридцать пять лет хоронил жителей Ашервиля. Не худой, сутулый, с запавшими глазами, как рисуют в комиксах и показывают в фильмах представителей его профессии, а крепкий и краснолицый, с черными, не тронутыми сединой волосами – наглядное свидетельство тому, что работа с покойниками – гарантия долгой и активной жизни.
– Джой.
– Мистер Девоковски.
– Мне очень жаль.
– Мне тоже.
– Вчера попрощаться с ним пришло полгорода.
Джой промолчал.
– Все любили твоего отца.
Джой молчал, не доверяя своему голосу.
– Я отведу тебя к нему.
Темно-красный ковер ритуального зала, бежевые стены, приглушенный свет. Розы, выглядывающие из теней, их сладковатый аромат, наполняющий воздух. Полированный гроб, бронзовые ручки и инкрустации. Следуя телефонным указаниям Джоя, мистер Девоковски предоставил все самое лучшее. Таким было бы желание Пи-Джи... да и похороны оплачивались его деньгами.
Джой осторожно приблизился к постаменту, словно человек во сне, которому не хочется заглядывать в гроб из опасения увидеть в нем себя.
Но в гробу покоился Дэн Шеннон в темно-синем костюме на постели из кремового атласа. Последние двадцать лет дали себя знать. Время обошлось с ним неласково, он ссохся и, похоже, радовался тому, что ушел.
Мистер Девоковски тактично удалился, оставив Джоя наедине с отцом.
– Извини, – прошептал Джой. – Извини, что ни разу не вернулся, не увидел больше ни тебя, ни маму.
После короткого колебания коснулся щеки старика. Холодная и сухая.
Он убрал руку, в шепот проникла дрожь:
– Я просто выбрал не тот путь. Неведомую дорогу... и как-то... так уж вышло, не вернулся назад. Не могу сказать почему, папа. Сам этого не понимаю.
Какое-то время Джой не мог говорить.
Аромат роз усилился.
Дэна Шеннона можно было бы принять за шахтера, хотя он не проработал в шахте ни дня, даже подростком. Широкое, тяжелое лицо. Большие плечи. Сильные, крупные кисти, испещренные шрамами. Он был автомехаником, отличным автомехаником, хотя время и место не обеспечивало его фронтом работы.
– Ты заслужил любящего сына, – наконец вымолвил Джой. – Хорошо, что у тебя их было два, не так ли? – он закрыл глаза. – Мне очень жаль. Господи, как же мне жаль!
Его сердце разрывалось от угрызений совести, огромная тяжесть, прямо-таки чугунная наковальня, навалилась на плечи, и разговор с мертвым отцом не принес облегчения. Даже господь бог в тот момент не мог бы помочь Джою.
Мистер Девоковски встретил вышедшего из ритуального зала Джоя в холле похоронного бюро.
– Пи-Джи знает?
Джой покачал головой.
– Я еще не смог его найти.
– Как это, не смог найти? Он же твой брат, – на мгновение скорбь на лице главного похоронных дел мастера Ашервиля сменилась недоумением, даже презрением.
– Он постоянно путешествует, мистер Девоковски. Вы это знаете. Все время в пути, собирает материалы для новых книг. В том, что я не смог его найти... моей вины нет.
С неохотой Девоковски кивнул.
– Несколько месяцев назад я видел статью о нем в "Пипл"[1].
Пи-Джи Шеннон, бытописатель дорожной жизни, самый знаменитый литературный цыган после Джека Керуака[2].
– Ему следовало иногда приезжать домой, – вздохнул мистер Девоковски. – Может, написать книгу об Ашервиле. Когда он услышит о смерти отца, бедный Пи-Джи, он очень огорчится. Пи-Джи сильно любил отца.
"Я тоже", – подумал Джой, но ничего не сказал.
Учитывая свое поведение в последние двадцать лет, он сам бы в это не поверил. Но он любил Дэна Шеннона. Господи, любил. И любил свою мать, Кэтлин... Пусть не приехал на похороны и не увидел ее в смерти.
– Пи-Джи приезжал в августе. Провел здесь неделю. Твой отец всюду водил его, показывал. Очень гордился Пи-Джи.
Помощник Девоковски, худенький молодой человек в черном костюме, вошел в холл. Заговорил шепотом:
– Сэр, пора отправлять усопшего в церковь.
Девоковски глянул на часы.
– Ты пойдешь на церемонию? – спросил Джоя.
– Да, конечно.
Владелец похоронного бюро кивнул и отвернулся.
Снаружи небо напоминало пепелище с чернотой сажи и густой серостью пепла. Чувствовалось, что тучи вот-вот прольются дождем. Джой, правда, надеялся, что природа смилостивится и дождь пойдет после завершения мессы и погребальной службы.
На улице, когда Джой подходил к своему автомобилю сзади, направляясь к водительской дверце, он увидел, как сам по себе открылся багажник, крышка поднялась на несколько дюймов. Вдруг из темноты протянулась изящная рука. Женская. Со сломанным большим пальцем, вывернутым под неестественным углом, с кровью, капающей из-под вырванных ногтей.
На Ашервиль внезапно навалилась темнота. Ветер стих. Тучи, до того плывшие с востока, внезапно замерли, как потолок в аду. Джой остановился как вкопанный от леденящего кровь страха. Только рука двигалась, только рука жила, только ее отчаянный зов сохранил значимость и важность в этом закаменевшем мире.
Джою стало тошно от вывернутого большого пальца, вырванных ногтей, медленно капающей крови... но он не мог отвести глаз. Он знал, что рука принадлежит женщине в прозрачном одеянии, пришедшей в мир бодрствующих из сна, который Джой видел прошлой ночью. Хотя такого просто не могло быть.
Выдвинувшись из тени, отбрасываемой крышкой багажника, рука повернулась ладонью вверх. В центре виднелась кровавая ранка, возможно, нанесенная ногтем.
Джой закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса, но тут же перед его мысленным взором возник алтарь церкви Богородицы так ясно, словно он стоял в шаге от него. Серебряный звон колоколов нарушал тишину, но он слышал не настоящие колокола, звонившие в этот октябрьский день. Звук этот шел из памяти, им сопровождались утренние мессы далекого прошлого. «Это говорит моя вина, моя вина, моя самая ужасная вина». Джой видел потир, поблескивающий в свете свечей. Облатку, символизирующую тело Господне, в высоко поднятой руке священника. Джой напрягался, чтобы уловить момент пресуществления, когда реализовывалась надежда, вознаграждалась вера. Момент совершения чуда: превращения облатки в плоть, вина – в кровь. «Есть ли надежда для мира, для заблудших вроде меня?»
Образы, проносящиеся перед мысленным взором, стали такими же невыносимыми, как вид окровавленной руки, и Джой открыл глаза. Ничего нет. Багажник закрыт. Ветер и не думал стихать. Черные тучи накатывались с северо-востока, вдалеке лаяла собака.
Крышка багажника не поднималась, женщина не тянулась к нему. Галлюцинация.
Джой поднял руки, посмотрел на них, словно они принадлежали другому человеку. Их била дрожь.
Delirium tremens[3]. Дрожь в руках. Чертики, ползающие по стенам. В данном случае рука, высовывающаяся из багажника. Все пьяницы проходят через это... особенно когда пытаются завязать.