Кунин Владимир Владимирович. Коммунальная квартира

Владимир Кунин
Коммунальная квартира

Глава первая
Багаж срочной отправки

   – О, черт побери! Чтоб тебя холера разорвала!.. – рявкнул я на весь коридор.
   Честно говоря, больно было не очень, просто я неожиданно треснулся обо что-то в темноте и испугался. То есть не испугался, но представился прекрасный случай рявкнуть, и я рявкнул.
   – О, черт побери! Чтоб тебя холера разорвала!.. – рявкнул я в темноте.
   И она не замедлила откликнуться, приоткрыла дверь, щелкнула своим выключателем, зажгла свою коридорную лампочку и, глядя на меня, ласково пропела на всю квартиру:
   – Как может советский ребенок, учащийся советской средней школы, позволять себе подобные выражения? Остается только пожалеть бедную школу и несчастный коллектив педагогов, которым приходится иметь дело с такими детьми...
   «Провались ты пропадом...» – подумал я и сказал:
   – А чего?.. Понаставили тут всякого!..
   Передо мной стоял совершенно, ну абсолютно не знакомый мне здоровенный ящик. Такой деревянный сундучище, завязанный толстыми веревками. Я мог бы поклясться, что этого ящика еще вчера не было! Сверху на ящике красовалась наклейка величиной с экран телевизора «Заря-2». На наклейке было написано крупными-крупными буквами: «Багаж срочной отправки», и дальше что-то, только помельче.
   Я еще в первом классе любые самые мелкие слова запросто читал, даже специально на «Нарочно не придумаешь» тренировался. Это в «Крокодиле» на последней странице всегда напечатано. Говорят, самое смешное. Взрослые говорят. А почему смешное – не говорят. Говорят: ты не поймешь – еще маленький...
   Ну вот. Только я хотел эту наклейку дальше дочитать, как вдруг из нашей комнаты выскочила мама, сделала на меня такие узкие глаза и тоже громко спросила:
   – Что случилось? Отвечай немедленно!..
   – Ничего... – ответил я. – Ничего не случилось...
   Мама тогда от меня отвернулась и говорит:
   – Что произошло, Елена Ивановна?
   А Елена Ивановна взяла и выключила свой свет в коридоре. Мама сказала:
   – Ах да!.. Простите!.. – И включила наш свет.
   Елена Ивановна – ответственный съемщик, и она один раз в кухне на собрании жильцов нашей квартиры сказала, что если в коридоре находятся два человека одной семьи, то и свет должен ихний гореть.
   Тут в коридоре стало совсем светло, потому что у нас с мамой лампочки очень яркие, и мама опять повернулась к Елене Ивановне:
   – Что он еще натворил?..
   «Еще»! Как будто я всю ночь не спал и только и делал, что творил!.. Как будто она не видит, что я только что проснулся и вообще стою в одних трусах! Как будто она не знает, куда я бежал!..
   Как только мама начинает говорить обо мне таким тоном, я ее сразу же перестаю любить. Ну просто кошмар, как перестаю! Она иногда еще с Анастасией Кондратьевной так говорит, с нашим классным руководителем. Будто она заранее согласна, что во всем виноват только я. В такие минуты я готов ее обвинить в предательстве! Мне после этого ничего не хочется. Ни «доброе утро» никому говорить, ни завтракать... Ничего. Хочется уйти куда-нибудь, убежать, поступить в интернат с английским языком, окончить его и уехать послом в Африку, в джунгли, переводить неграм все, что они там не понимают... Интересно, что бы тогда мама говорила!
   – Так что он еще натворил? – повторила мама.
   – Ничего, ровным счетом ничего, – сказала Елена Ивановна и почему-то поклонилась маме. – Если не считать, что одиннадцатилетний мальчик ругается, как ломовой извозчик, то тогда ровным счетом ничего...
   – Что ты сказал Елене Ивановне? – плохим голосом спросила меня мама.
   – Ничего я ей не сказал. Пусть не врет...
   Елена Ивановна еще раз поклонилась маме и сказала:
   – Пожалуйста!..
   – Как ты смеешь так разговаривать со взрослыми?! – крикнула мама. – Отвечай сейчас же!
   Я, конечно, промолчал.
   Когда взрослые кричат: «Как ты смеешь?..», или «Как у тебя язык повернулся?..», или «Как тебе не стыдно?..», то это вовсе не значит, что им нужно, чтобы я подробно объяснил, как я смел, или как у меня язык повернулся, или как мне стыдно. Вот как раз в этот момент им очень нужно, чтобы я молчал, а они могли бы кричать дальше.
   – Марш немедленно в ванную! – крикнула мама. – Я еще с тобой поговорю!..
   Мама хлопнула дверью нашей комнаты, а Елена Ивановна запела: «Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин» – и пошла в кухню. Она всегда пела с утра про ужин. Я поплелся в ванную, так и не узнав, что это был за «Багаж срочной отправки».
   Мне ничего не хотелось. Ничего. Я даже не знал, кого я сейчас больше ненавижу – Елену Ивановну или маму. Елену Ивановну я ненавидел всегда, постоянно и очень ровно. А маму редко. Вот в такие минуты. Но очень сильно. И мне всегда было жалко ее. Ну почему, почему мама должна кричать на меня только для того, чтобы показать Елене Ивановне, что она с ней согласна? Почему мама не может кричать на Елену Ивановну? Я где-то читал, что тигрица за своих тигрят на слона бросается! Вот это мать! А моя, наверное, никогда так тигрицей и не станет... И потом, зачем вся эта самодеятельность?! Сколько раз я слышал, как мама говорила, что Елена Ивановна фантастическая зануда! Сколько раз, когда Елены Ивановны не было дома, в кухне говорили, что она террориз... в общем, мучает всю квартиру!..
   Ванная была закрыта изнутри, и из-за двери слышно было, как хлещет душ, а как шумит газовая колонка, слышно не было. Душ принимал мой друг Мишка Чумаков. Он уже целый месяц принимал по утрам холодный душ и закалял свою нервную систему. Я не знаю, закалял ли холодный душ нервную систему у Мишки, но то, что Мишкин душ расстроил нервную систему всей квартиры, – это точно. У нас уборная находилась прямо в ванной, и каждое утро все умоляли Мишку быстрее закончить свои водные процедуры, а Мишка составил график и по этому графику каждый день стоял под холодным душем все больше и больше. Елена Ивановна заявила, что это злостное хулиганство, и написала в домоуправление. Она сказала, что во всех квартирах дети как дети, а в нашей квартире две десятилетние плесени. Это она еще в прошлом году сказала, когда нам с Мишкой по десять было. Конечно, сказала Елена Ивановна, плесень сама по себе не вырастет – родители виноваты в первую очередь. Чумаковы погнались за длинным рублем куда-то в Заполярье и сидят там себе на своей персональной льдине и в ус себе не дуют, а денежки им капают, и ребенка они бросили на шею немощной старухи бабушки, которая только и делает, что заседает в своем пенсионном совете и собирает взносы в свой прекрасный ДОСААФ. А о Цветковых и говорить нечего... Это, значит, о нас с мамой. Что можно требовать от матери-одиночки, сказала Елена Ивановна. Я это сам слышал из своей комнаты. Вот это вранье меня ужасно возмутило! Я высунулся в коридор и сказал Елене Ивановне, что она дура и сама одиночка, а мама никакая не одиночка, потому что мы живем вдвоем. «Дура» у меня просто так, само вырвалось, но во всем остальном я был совершенно прав. Что тут было! Елена Ивановна даже лиловая стала, как пальто Мишкиной бабушки. Она поклонилась (она всегда почему-то кланялась в таких случаях) и сказала: «Пожалуйста! Вот вам пример ужасного воспитания этой отвратительной богемы». Если бы Екатерина Павловна (это моя мама) работала бы, как она, Елена Ивановна, нормальным советским бухгалтером, а не монтажницей на киностудии и находилась бы в здоровом коллективе, а не среди разных артистов, то и сына своего воспитывала бы иначе!
   А мама, простить ей этого не могу, заплакала и сказала, что киностудия тоже советская и находится она, мама, не среди артистов, а среди пленки, из которой сделаны фильмы...
   Я потом спросил у Мишкиной бабушки, что такое «богема». Она сказала, что это опера, и я лишний раз убедился в том, что Елена Ивановна дура. При чем здесь опера?
   – Мишка, открой! – сказал я и дернул за ручку двери ванной.
   – Это ты, Вовка? – спросил Мишка.
   – Я!
   Мишка открыл дверь, и, несмотря на то что у меня было плохое настроение, я как увидел его, так стал долго-долго смеяться.
   Мишка стоял под душем синий-пресиний и весь какой-то очень пупырчатый. Как только я вошел, он сразу надулся, выпятил свою тощую грудь, как голубь-дутыш, расправил плечи и слегка согнул в локтях руки. Ну точно Юрий Власов при подходе к рекордному весу! Мишка из «Огонька» его фотографию вырезал и над столом у себя повесил.
   – Ну, чего ржешь? – спросил он сдавленным от напряжения голосом и выключил воду.
   – Ну и видик у тебя, Мишка!.. – еле сказал я и присел на край ванны.
   Мишка выдохнул воздух и нормальным голосом попросил:
   – Вовка, подай, пожалуйста, полотенце.
   Я дал ему полотенце, и он начал себя растирать. Когда он стал совсем сухой и не такой синий, он повесил полотенце на шею, надел трусы, опять сделал голубя-дутыша и проговорил тем самым голосом, которым спрашивал, почему я смеюсь:
   – Провалиться мне на этом месте, если я к зиме не стану моржом!..
   – Кем?
   – Моржом. Которые в проруби плавают. Понял?
   – Ладно. Не проваливайся. Тебе бабушка не разрешит.
   – Ха!.. – сказал Мишка и вылез из ванной. – Кто ее спросит?
   Я стал чистить зубы, а Мишка натягивать штаны.
   – Послушай, Мишка! – сказал я и сразу же забрызгал все зеркало зубной пастой. – Что такое ломовой извозчик?
   Я вынул щетку и стал рисовать ею на зеркале Ту-104.
   – Ааа... – протянул Мишка так, словно он тыся чу раз слышал про ломовых извозчиков. – Это которые металлолом возят...
   – Они ругаются? – спросил я.
   Ту-104 не получался, и я решил переделать его в истребитель.
   – Еще как!
   – Почему?
   – План не выполнят или еще что...
   Вот Мишка все всегда знает. Что ни спроси, все!
   – Да, Чумак!.. – вспомнил я. – Что это за бандура у нас в коридоре стоит?
   – Какая бандура? – удивился Мишка.
   – Ну, ящик такой с веревками!.. – пояснил я Мишке и стал сквозь зубы цыкать водой на зеркало,
   чтобы смыть истребитель, потому что истребитель тоже не получился.
   – Ох да, Вовка! Ты же ничего не знаешь!.. – завопил Мишка. – У нас же жилец новый!..
   – Ну да?! – сказал я и от удивления нечаянно цыкнул на Мишку. Мишка вытерся и пообещал дать мне в глаз. Я, конечно, никакого внимания на это не обратил, потому что Мишка всегда всем обещает и никогда никому не.дает, только сам получает. А когда я кому-нибудь за него даю, так он после этого целый месяц говорит: «А здорово мы их тогда, да, Вовка?» Но все равно цыкать на него с моей стороны было свинство, и я сказал:
   – Ну чего ты? Нечаянно же...
   Мишка успокоился, набрал в рот воды и тоже стал цыкать на зеркало. Я цыкал и молчал, а Мишка цыкал и рассказывал:
   – Лежу, читаю «За бортом по своей воле». Это про одного француза, который из рыб пресную воду сосал... Законная книга. Не хуже «Кон-Тики»!
   Мишка всегда такие книги читает. У него таких книг ужас сколько!
   – ...Вдруг раздается звонок, ты уже спал, и Елена идёт открывать. Открывает и говорит: «Здравствуйте, Петр Мартынович!»
   Петр Мартынович – это наш дворник. Вполне приличный дядька. Его Муська в нашей школе учится.
   – Вы, говорит, наверное, по моему заявлению?.. – Она на нас с Мишкой недавно заявление написала, что мы в коридоре в кегли играем.
   – ...А Петр и говорит: я ваши последние заявления, Елена Ивановна, еще не читал, так что я совсем по другому делу. Вот, прошу любить и жаловать, жильца вам нового привел...
   ...У нас уже месяца два как одна комната пустая стояла. Там раньше жил Генка Смирнов. Он в почтовом ящике работал. То есть не в самом ящике, а это просто так называется. Чтобы секретно было.
   Недавно в Генкином почтовом ящике давали всем премии, и Генка получил однокомнатную квартиру. Мы у него с Мишкой были. Ничего квартирка. Только он теперь там не один живет, а с Ритой Костюковой. Когда Генка с нами жил, она к нему в гости приходила и научила нас играть в слова. Из одного большого слова много маленьких получается. Мишка так насобачился, просто ужас! А на новой квартире Рита была уже не Костюкова, а Смирнова, как Генка. Женились они. Здорово, да?
   – ...Вот, говорит, прошу любить и жаловать, жильца вам нового привел... И слышу грохот. Я с кровати и к двери. Бабка на меня. Все, кричит, отцу напишу. Марш в кровать, завтра не добудишься!.. Ладно. Лег. Слышу, Елена говорит: «Боже мой! А это что такое?» А какой-то дядька ей отвечает: это мой багаж. А Елена: и все? А он: и все. А потом говорит: вы не волнуйтесь, я только багаж решил закинуть, а переселюсь сюда дня через два-три, не раньше. Мебелишку кое-какую подкуплю, говорит, и уж тогда навечно. А Елена так и лезет: а вы, говорит, где работаете? А он ей: пока нигде, я на пенсии. А Елена так удивилась, так удивилась. На пенсии, говорит?.. Ну и ну! – говорит. А он говорит: представьте себе. А она говорит: не могу. А он говорит: ничего, привыкнете. Тут Мартыныч засмеялся и говорит этому пенсионеру: «Значит, вы паспорточек свой завтра на прописочку в контору до трех заносите». А старик ему отвечает: ладно. Попрощался с Еленой, и они ушли. А Елена сразу же давай какой-то тетке по телефону звонить. Вот и все.
   Зеркало было уже почти чистое, и мы с Мишкой вытерли его какой-то тряпкой.
   – Мишка, – сказал я, – а ты видел, что на этом ящике написано?
   – Нет, – ответил он. – А что?
   – Эх, ты! – сказал я ему. – Где же твоя наблюдательность?
   Мишка всегда своей наблюдательностью хвастается.
   – А ты видел? – спросил Мишка.
   – Видел, только не все. Айда, – сказал я. – Посмотрим...
   – Пасту-то хоть с морды вытри, – посоветовал мне Мишка.
   – Ладно, не твое дело. Пошли.
   Но пасту я все-таки вытер.
   В коридоре мы зажгли свет и бросились к этому здоровенному ящику. Вернее, не к самому ящику, а к наклейке на ящике.
   Хотите верьте, хотите – нет, но там было написано:
   БАГАЖ СРОЧНОЙ ОТПРАВКИ.
   Отправитель: Цирк – Одесский.
   Получатель: Цирк – Московский.
   Багаж артиста: Азанчеева А.Н.
   Количество мест: Одно.
   Мы с Мишкой прямо обалдели...

Глава вторая
Пенсионер

   Мы его ждали целых четыре дня. А он все не шел и не шел. Мы прямо заждались. То есть не то чтобы мы уж очень сгорали от нетерпения увидеть этого циркового пенсионера, а просто нам с Мишкой было интересно, кто это будет жить в Генкиной комнате. Конечно, было обидно, что в нашу квартиру вселили какого-то старичка. Но во-первых, старичок был не просто старичок, а старичок из цирка, а во-вторых, одно то, что он был мужчиной, а не женщиной, уже было здорово. Мужчин в нашей квартире только двое – я и Мишка, а этого явно не хватало для борьбы только с одной Еленой. Правда, был Борис Иванович, Мишкин папа, но мне всегда казалось, что он так устает за время зимовки в Заполярье быть мужчиной, что как только он возвращается домой, так сразу же перестает им быть.
   Когда Генка жил с нами, силы были как-то уравновешены. Правда, с Еленой Генка не связывался, говорил «чихать на нее!», но всегда мог вступиться за нас перед моей мамой или Мишкиной бабушкой.
   На пенсионера надежда была слабая. Мишка авторитетно заявил, что как только пожилой мужчина бросает работу и переходит на пенсию, он постепенно становится похожим на женщину. Я Мишке сказал, что, может быть, этот цирковой старик стал пенсионером недавно и еще не успел превратиться в женщину. Мишка сказал, что может быть. А потом он еще сказал, что только на это и нужно рассчитывать.
   – Знаешь, Мишка, – сказал я, – его нужно будет сразу же поссорить с Еленой. А то если они снюхаются, нам житья вообще не будет...
   – Нет, – возразил Мишка, – с Еленой его ссорить ни к чему. Она с ним сама прекрасно поссорится. А вот от моей бабули его нужно блокировать.
   – Чего?
   – Блокировать. Ну значит, оградить... – небрежно пояснил Мишка.
   – А... – сказал я. – Это точно. А зачем?..
   – Ха! – сказал Мишка. Он так здорово умеет говорить это «ха!», что каждый раз, когда он мне скажет «ха!», я себя чувствую страшно глупым. – Ха! – сказал Мишка. – Голова еловая! Она же его моментально охватит!!!
   Я представил себе, как Мишкина бабушка будет охватывать этого старичка, и засмеялся.
   – Смех без причины... – начал было Мишка, но я показал ему кулак, и... «признак дурачины» он не сказал, а сказал: – Охватит в смысле вовлекет...
   – Вовлечет, – сказал я.
   – Ну вовлечет... Вовлечет она его в свой этот кружок пенсионеров, и старый хрыч будет целыми днями списки ДОСААФ переписывать. От скуки сдохнуть можно!..
   И как раз в это время раздался звонок. Мишка побежал открывать, а я уселся на багаж срочной отправки.
   Слышу, Мишка говорит:
   – Вам кого?
   А какой-то дядька отвечает:
   – Никого.
   Мишка говорит:
   – Нет, правда?
   А дядька:
   – Правда. – И проходит в коридор. Ничего такой дядька. Одет стильно. Чуть постарше Генки, чуть помоложе Бориса Ивановича. Как моя мама. Точно. И улыбается. И говорит:
   – Здрасьте, братцы!
   Мы говорим:
   – Здравствуйте. А вы к кому?
   А он подходит к двери Генкиной, то есть не Генкиной, а старичковой комнаты, достает из кармана ключ и заявляет:
   – Я ни к кому. Я сюда.
   Я от удивления даже с ящика спрыгнул. Спрыгнул и говорю:
   – Между прочим, это чужая комната. Здесь уже один старичок пенсионер живет. Из цирка. Так что совать ключ в чужую дверь неприлично.
   – Между прочим, сидеть на чужом ящике тоже неприлично...
   – А чем вы докажете, что он чужой?! – разозлился Мишка.
   – А чем вы докажете, что комната чужая? – прищурился на нас дядька.
   Мы с Мишкой чуть не захлебнулись от злости.
   – Ну, знаете! – закричал Мишка.
   – Знаю, – сказал дядька. – Знаю. Не кричи, пожалуйста...
   Тут я почувствовал, что дело неладно. Ну не мог же совершенно посторонний человек так спокойно лезть в чужую комнату.
   – Постой, – сказал я Мишке. – Не вопи. Вы его сын? – спросил я у дядьки.
   – Чей? – удивился он.
   – Ну, этого пенсионера, который здесь живет.
   – Который будет жить, – поправил меня дядька. – Нет, не сын.
   – Но вы его родственник?
   – Ближайший, – сказал дядька и повернулся к Мишке: – Послушай, петушок, а где здесь у вас телефон?
   – Я вам не петушок! – окрысился на него Мишка.
   – Прости, пожалуйста, я не знал, – виновато сказал дядька.
   Я засмеялся. Мишка посмотрел на меня, как Юлий Цезарь на Брута. Но мне было на это наплевать, потому что этот дядька мне определенно нравился. Что-то в нем такое было...
   – Ладно, Мишка, брось, – сказал я примирительно.
   – Правда, Мишка, брось, – сказал дядька и похлопал Мишку по плечу. – Не обижайся. Мне позвонить нужно...
   Мишка промолчал, а я почему-то взял дядьку за рукав и просто подвел его к телефону.
   И тогда дядька начал звонить в какой-то мебельный магазин и говорить, что он будет ждать машину у подъезда и пусть отсутствие грузчиков не смущает товарища директора, за разгрузку он сам отвечает. У него тут рядом стоят два его приятеля, которые, наверное, не откажутся ему немного помочь. Говоря это, он посмотрел на нас с Мишкой и подмигнул. Мишка отвернулся, а я кивнул дядьке головой и тоже ему подмигнул.
   – Все в порядке, – сказал дядька в трубку. – Гоните вашу машину, а мы будем ждать ее внизу.
   Он повесил трубку и сказал нам:
   – Я бы сразу на этой машине приехал, но я не знал, будет ли кто-нибудь в квартире. Ключей-то у меня от входной двери нет...
   – А вас как зовут? – спросил я.
   – Андрей... Николаевич, – сказал дядька и улыбнулся. – А вы почему не в школе?
   – А у нас сегодня «день здоровья», – ответил я.
   Мишка молчал как рыба. Обиделся.
   – Это что еще за «день»? – удивился Андрей Николаевич.
   – Самый лучший за весь месяц, – сказал я ему. – Во-первых, учиться не надо, а во-вторых, мы полдня одни в квартире. А вы тоже из цирка?
   – Тоже.
   Мишка повернулся сразу и так ехидно-ехидно говорит:
   – А чем вы докажете?
   И в его голосе послышалась Елена Ивановна. Андрей Николаевич посмотрел на меня, на Мишку, на меня, на Мишку и так же ехидно ответил:
   – Пожалуйста!
   Он порылся в карманах и достал оттуда полтинник. Он положил монету на ноготь большого пальца, резко подбросил ее под самый потолок и, ловко поймав ее, показал нам зажатый кулак и спросил:
   – Орел, решка?
   – Орел! – быстро сказал Мишка.
   – Решка! – сказал я.
   Кулак медленно разжимался у самых наших носов. Мишка засопел и наступил мне на ногу, а я пихнул его локтем. Кулак разжался. Монеты не было!!!
   Мишка тут же схватил вторую руку Андрея Николаевича и презрительно стал разжимать ему пальцы и на этой руке. Монеты не было и там!!!
   – Еще раз, – мрачно потребовал Мишка.
   – Потом, – сказал Андрей Николаевич. – Айда, братцы, вниз, а то машина уже пришла, наверное. – Он посмотрел на Мишку и тихонько добавил: – Ты, может, останешься? Мы с ним вдвоем попробуем справиться. – Он кивнул в мою сторону.
   – Еще чего! – ответил ему Мишка и первый пошел к двери.
   Андрей Николаевич наклонился ко мне и спросил:
   – Слушай, а как же тебя зовут? Его Мишка, а тебя?..
   – А меня Вова Цветков.
   – Ага. Прекрасно, – сказал Андрей Николаевич. – Ну пойдем, Цветков.
   И мы пошли вслед за Мишкой.
   Когда мы спустились вниз, машина с мебелью уже стояла у подъезда. Грузчик (один грузчик все-таки приехал) ни к чему не прикасался и, держась за борт грузовика, все время спрашивал: «На какой этаж нужно вещь носить?» От этого грузчика шел запах, как от спиртовки на уроках химии. И еще от него пахло луком.
   Он все спрашивал про этаж, а мы с Мишкой носили стулья. Андрей Николаевич посмотрел на грузчика, положил себе на спину диван-кровать и понес его на третий этаж! Грузчик, увидев это, как закричал:
   – Вот это ты, хозяин, молодец! Вот это молодец!..
   А когда мы с Мишкой понесли журнальный столик, грузчик всплеснул руками и опять закричал на всю улицу:
   – И сынки твои, хозяин, тоже молодец!..
   В общем, когда Андрей Николаевич отнес шкаф, а мы оттащили наверх книжные полки, грузчик стал просить у Андрея Николаевича на какую-то «маленькую». Андрей Николаевич сказал грузчику, что в другое время он бы ему и на «большую» не пожалел, но боится, что это может вконец расшатать грузчиково здоровье. Он, Андрей Николаевич, может предложить ему, грузчику, сигарету, хоть и считает, что это тоже приносит вред...
   Грузчик сказал, что он курением не балуется, но сигарету возьмет, потому что от хорошего человека, он что хочешь может взять. А за «маленькую» он не обиделся, потому как рабочий человек всегда понимает рабочего человека.
   Он хотел сказать что-то нам с Мишкой, но в это время подошел шофер машины, извинился перед Андреем Николаевичем и сказал грузчику, что он не рабочий человек, а так – барахло на палочке, потому что он напился в рабочее время.
   И тогда мы с Мишкой поняли, что грузчик был, оказывается, нетрезвый... Это надо же! А мы-то думали: почему он мебель не носит?!
   Мы поднялись наверх в квартиру, и Андрей Николаевич нам сказал:
   – Ну, братцы, что бы я без вас делал, просто ума не приложу.
   Я-то понял, что это он нам вместо «спасибо» сказал, а Мишка надул грудь, согнул в локтях руки и не своим голосом проговорил:
   – Это что! Вот я помню, мы с Вовкой бабушкин буфет двигали – дневник искали – вот это да!..
   – Да ладно тебе! – сказал я. – Расхвастался...
   Из Мишки вышел воздух, и он уже нормально спросил:
   – Мебель сейчас расставлять будем или подождем?
   – Сейчас, – ответил Андрей Николаевич. – Чего мы будем ждать? Конечно, расставим, чтобы потом не мучиться.
   – Мы намучаемся, а ему потом не понравится... – сказал я.
   – Понравится, – убежденно сказал Андрей Николаевич. – Обязательно понравится! Я за него, как за себя, ручаюсь. Я с ним знаешь сколько лет знаком?
   – Сколько?
   – Тридцать восемь, – рассмеялся Андрей Николаевич.
   – А вам самому сколько?
   – Столько же, – ответил Андрей Николаевич. – Тоже тридцать восемь...
   – Это ваш приемный папа? – спросил я. – Вы ему подкидыш? Да?
   Андрей Николаевич улыбнулся:
   – Нет, Вовка. И он мне не папа, и я ему не подкидыш. Я пошутил.
   Потом мы стали расставлять мебель, и Мишка очень здорово все время говорил, что куда нужно ставить. Андрей Николаевич почти во всем согласился с Мишкой и только журнальный столик поставил так, как я ему посоветовал.
   И мне было приятно за Мишку перед Андреем Николаевичем. Мне было приятно, что Андрей Николаевич так советуется с Мишкой, и было приятно, что Мишка так здорово ему советует.
   Я иногда стесняюсь Мишку. То есть не Мишку, а за Мишку. Вернее, не стесняюсь, а злюсь на него. Когда он начинает грудь надувать, или хвастаться, или врать...
   Мне обидно. Потому что другие могут подумать, что он больше ничего не может, а может только грудь надувать и хвастаться. Со своими-то ничего, а вот при посторонних Мишку так и распирает. И поэтому мне было сейчас очень приятно за Мишку перед Андреем Николаевичем.
   – Братцы! – сказал Андрей Николаевич. – Вы чудесный народ. Я очень рад, что буду с вами... Что я с вами познакомился, братцы!..
   Я ничего не сказал. Мишка посмотрел на меня и сказал:
   – А пенсионер когда приедет?
   – Сейчас! – ответил Андрей Николаевич. – Пенсионер будет здесь в одно мгновение!..
   Он усадил нас в кресла, приказал нам смотреть на дверь и вышел в коридор. Потом он заглянул в комнату и спросил у меня:
   – Послушай, Вовка! Кроме нас, в квартире никого нет?
   – Никого, – ответил я. – Но скоро придет Мишкина бабушка.
   Андрей Николаевич оставил дверь открытой и опять скрылся в коридоре.
   – Внимание!!! – крикнул он оттуда и...
   Чтоб мне провалиться! Чтоб нам вместе с Мишкой провалиться на этом самом месте!.. Из коридора в комнату на руках вошел Андрей Николаевич!!!