Кунин Владимир Владимирович. Мой дед, мой отец и я сам

   К машине шли командир полка и замполит.
   Они вели заслуженную артистку, желая ее устроить поудобнее – в кабине. Но замполит первым увидел, что кабина занята, и незаметно подтолкнул командира полка.
   Полковник тоже увидел в кабине девушку-старшину и, не останавливаясь, провел заслуженную артистку к задней двери фургона.
   Замполит подошел к кабине и смущенно спросил:
   – Значит, покидаешь нас, Катя...
   – Покидаю, – деревянно ответила девушка.
   – Так, значит... – сказал замполит.
   Девушка кивнула.
   – Ну, не забывай, значит... Скоро вся петрушка кончится, мы твоего в первую очередь демобилизуем.
   – Спасибо, – сказала девушка.
   – Вот так, значит, – сказал замполит. – В штаб дивизии приедешь, скажи, чтоб тебя с комсомольского учета сняли и личное дело на руки выдали. Скажешь, что я разрешил...
   – Слушаюсь.
   – Ну, прошай, Катя. Будь здорова. Рожай парня! Чтобы, значит, мальчишка был!
   – Можно ехать? – спросил сержант.
   – Давайте! – ответил замполит.
   Младший лейтенант спрыгнул с подножки.
   Они впервые посмотрели с девушкой друг на друга.
   – Петенька! – шепотом прокричала девушка и в ужасе зажала рот ладонью.
   Сержант перевесил автомат поближе к себе и тихонько тронул с места.

* * *

   И снова сквозь тополя под колеса катилась дорога.
   В фургоне сидели уставшие артисты, и каждый по-своему кушал свой «банкетик». Только старая певица, накинув ватник на плечи и надев совсем старушечьи очки на нос, пыталась читать книгу.
   В кабине сержант смотрел на дорогу, на обочины и назад – в зеркальце на крыле. Руки его почти неподвижно лежали на руле.
   – Конечно, – говорила девушка-санинструктор, – без наговоров все это не обойдется... Пойдут шушукаться по дворам! У нас бабы злые. В мирное-то время злые были, а уж сейчас-то, наверное, и вовсе... Так и слышу их! Господи! Хоть бы Петенька скорей приехал...
   Сержант внимательно огляделся по сторонам, остановил машину.
   – Посиди секунду, – сказал он девушке, взял автомат и вылез из каби-ны.
   Он подошел у задней двери кабины и заглянул внутрь:
   – Простите, пожалуйста. Если кому-нибудь нужно выйти... Вы понимаете, о чем я говорю? То лучше это сделать сейчас, потому что больше останавливаться не будем. Для справки: ехать нам минут сорок.
   – Мы потерпим, – сказал немолодой артист. – Как дамы?
   – Дамы всю жизнь во всех отношениях были в десять раз терпеливее мужчин, – не забыв снять очки, кокетливо улыбнулась сержанту старая певица.
   – Прекрасно, – сказал сержант.
   Он легко запрыгнул в прицеп и, повернувшись спиной к открытой двери фургона, открыл один ящик и достал оттуда осколочную гранату.
   Сунув гранату в карман, сержант спрыгнул с прицепа, заглянул внутрь фургона и небрежно, словно о нестоящем внимания пустяке, сказал:
   – Да, кстати, если вы вдруг услышите какую-нибудь стрельбу, ложитесь все рядком и лежите спокойненько. Ладно? И вообще, держите хвост морковкой.
   Артисты посерьезнели, закивали головами, а пожилой артист сказал пышным голосом:
   – «Стократ священен союз меча и лиры...»
   – Правильно! – сказал сержант. – «Единый лавр их дружно обвивает». Поехали?

* * *

   Тяжело фургону тащить за собой груженый прицеп. Хорошо еще, что дорога прямая.
   – Парни все за войну избаловались, – говорила девушка, – домой приедут – подавай им должность. Конечно, он на фронте, может, ротой или взводом, как Петя, командовал, и на гражданке идти куда-нибудь в подчинение ему будет очень прискорбно. Но думаю, что я смогу Петьку устроить. В конце концов может в школе кружок военного дела вести. Или в райкоме комсомола будет работать. Правда ведь?
   Сержант отрвал глаза от дороги и посмотрел на ожившую девушку.
   – Пусть уж лучше кружок ведет...
   Но девушка не слышала сержанта. Она слегка охнула, замерла, глаза у нее широко раскрылись и невидяще остановились на лице сержанта.
   – Ты что? – тревожно спросил сержант.
   Девушка глубоко вздохнула, улыбнулась и как-то очень по-женски проговорила слабым голосом:
   – Толкнулся.
   – Кто?!
   – Он, – она показала на свой живот и счастливо прошептала. – Он так шевелится! Васька, он так шевелится!
   И в это время раздалась пулеметная очередь, сразу же вспоровшая капот ЗИСа. Наверное, двигатель задет не был, потому что сержант резко прибавил газу, погнал машину вперед.
   – Пригнись! – крикнул сержант девушке.
   А пулемет бил по машине, и осколки дорожного бетона взлетали фонтанчиками из-под колес.
   Сержант посмотрел в зеркальце и увидел, что горит прицеп.
   Прицеп, в котором лежали несколько десятков ящиков с гранатами и взрывателями, полыхал на ветру.
   – А, черт! – сержант еще увеличил скорость.

* * *

   – Вот теперь он загружен! – торжествующе кричал старший по званию немецкий офицер. – Вот теперь в нем есть все!
   Он сам лежал у пулемета и старательно ловил в прицел мчащийся фургон.
   – Вперед! Догнать его! Догнать!..
   Из ельника выскочили три мотоциклиста с пулеметами на колясках и понеслись за нелепым русским фургоном, отягощенным горящим прицепом.
   Сержант еще раз посмотрел в зеркало заднего вида. Горел прицеп. Догоняли мотоциклисты.
   Сержант вытянул кнопку ручного газа, установил постоянные обороты двигателя и снял ногу с педали.
   – Катька! Рулить сможешь?
   – Смогу.
   – Держи баранку. И только прямо!
   Сержант открыл дверь кабины, передал руль девушке.
   – Ты куда?!
   – Прицеп горит. Сбросить надо!
   – Убьют, Васька! – закричала девушка.
   – Не убьют! Держи хвост морковкой!
   Наверное, это мог сделать только «цирковой». Сержант встал на подножку кабины, ухватился за что-то, подтянулся и впрыгнул на крышу фургона.
   Мчался ЗИС, горел прицеп, совсем близко были немцы, а сержант по крыше фургона пробежал в полный рост и спустился в проем задней двери. Артисты лежали на полу кузова.
   – «Единый лавр...» – пробормотал сержант и попытался снять сцепку прицепа с крюка.
   Гудел и терщал огонь на прицепе, каждую секунду мог раздаться взрыв, а сцепка все никак не снималась с крюка.
   Неловко изогнувшись, сидя на пассажирском сиденьи, девушка Катя, старшина медицинской службы, демобилизованная по причине беременности, вела грузовик.
   На сержанте уже тлела гимнастерка. Лицо его было обожжено, руки в крови.
   Одной ногой он стоял на борту прицепа, другой на ступеньке фургона, а внизу под ним неслась серая лента бетонной дороги. Сержант ждал, чтобы машину тряхнуло на выбоине и тогда сцепка ослабнет.
   Переднее колесо на полном ходу скользнуло по краю воронки и сержант мгновенно сбросил сцепку с крюка. Он еле успел ухватиться за косяк фургонной двери. Машина, освободившаяся от прицепа, помчалась по шоссе.
   Горящий прицеп стал отставать, и немцы поняли, что остановить автомобиль им не удастся. Тогда они открыли ураганный огонь.
   Они видели, как сержант снова оказался на крыше фургона. Сержант вынул из кармана гранату, выдернул чеку и сильно бросил гранату в удаляющийся полыхающий прицеп.
   Машина чудом проскочила глубокую воронку, прицеп взорвался, и высыпавшие на дорогу немцы были сметены с лица земли.
   Сержант быстро спустился с крыши фургона на подножку кабины, просунулся в дверцу и увидел простреленное ветровое стекло; девушку Катю, сбоку держащуюся за руль; и кровь, заливающую катину гимнастерку, шинель, юбку...
   Еще сержант увидел глаза Кати – залитые слезами и устремленные неподвижно на дорогу. Вперед, только вперед...
   Сержант перехватил руль, поставил ногу на педаль, убрал ручной газ и осторожно привалил Катю к спинке сиденья.
   – Катя! Катюша! Ты что?! Ты потерпи немножечко, – бормотал сержант и гнал, гнал машину вперед.
   Лицо Кати было неподвижно, и только слезы тихо сползали с ресниц.
   – Убили нас, Васенька, – вдруг сказала Катя. – Невовремя нас убили...
   – Что ты! Что ты?! – закричал сержант. – Катюшенька, что ты говоришь?! Ты живая! Ты даже очень живая! И он живой! Он тоже живой! Ты только потерпи немножечко! Мы сейчас. Мы мигом!
   Фургон мчался по шоссе с невиданной скоростью. Сержант остервенело крутил баранку, смотрел вперед и не видел, как рядом с ним умерла Катя.
   – Ты не волнуйся, ты держи хвост морковкой! – кричал он ей, не отрывая глаз от дороги. – Приедет Петька. Поженитесь. Ты не смотри, что он молодой! Он же четыре года от Москвы до Германии топал! Он и жизни-то человеческой совсем не видел! Передовая да санбаты! Пацана воспитывать будете. Я к вам в гости приеду. У вас цирк в городе есть? А, Катюшка? Может, ты пить хочешь, Катенька?.. Сейчас! Ты думаешь, у меня нету? У меня все есть!
   Сержант протянул окровавленную, обожженную руку вниз, достал флягу, протянул ее Кате. И, улыбаясь, посмотрел на нее.
   Сквозь простреленное стекло в кабину ворвался встречный ветер. Он пошевелил прядку волос мертвой Кати и высушил слезы на ее щеках.
   Сержант осторожно положил флягу на сиденье, притормозил и поехал медленно-медленно.
   Словно похоронные дроги, фургон ехал по расположению дивизии. Еле-еле катил он по неширокой улочке, и все, кто попадался ему навстречу, останавливались и смотрели ему вслед.
   С искареженным капотом, простреленным ветровым стеклом, с дверцами, пробитыми пулеметными очередями, с израненным в щепки фургоном, хромая спущенными правыми задними колесами, ЗИС медленно подкатил к штабу дивизии.
   – Артисты приехали! Арти...
   Сержант тяжело вылез из-за руля, обошел фургон и заглянул внутрь:
   – Все живы?
   – Все, голубчик... Все, слава богу, – ответила старая певица.

* * *

   Сержант и старик-ефрейтор только что закончили делать холмик на могиле Кати.
   Неподалеку, метрах в трехстах, шел концерт под открытым небом. Оттуда доносилась музыка, веселые куплеты и аплодисменты.
   Сержант взял лопату под мышку, помотал забинтованными руками и попросил старика-ефрейтора:
   – Сверни мне покурить.
   – Погоди ты с куревом, – недовольно сказал старик. – Сыми шапку.
   Сержант бросил лопату и неловко стянул с себя пилотку.
   Старик тоже снял с себя пилотку, засунул ее под ремень, обратился лицом к солнцу, перекрестился и сказал:
   – Господи, упокой душу рабы твоей... Как ее звали-то?
   – Катя, – грустно сказал сержант.
   – Господи, упокой душу рабы твоей Катерины... – старик истово перекрестился. – Прости своей усопшей рабе все прегрешения...
   – Какие еще прегрешения?! – злобно ощерился сержант и шагнул у старику-ефрейтору.
   – Ну, говорят так... – забормотал старик.
   – Я тебе покажу «прегрешения»! – рявкнул сержант.
   Старик испуганно втянул голову в плечи и сержант почувствовал себя виноватым.
   – Не было у нее никаких прегрешений, – тихо произнес сержант. – Не было...
   Старик посмотрел на сержанта прозрачными детскими глазами и вдруг спросил:
   – Интересно. И кто бы у нее народился: дочка? сын?.. А?
   Совсем неподалеку, метрах в трехстах, под открытым небом шел концерт. Играл баян, бросал мячики пожилой жонглер...
   – А? – переспросил старый ефрейтор. – Как думаешь?
   – Не знаю, – ответил сержант. – Они сына хотели.
   – Конечно, – оживленно сказал старый ефрейтор. – Первый ребятенок в семье обязательно парень должен быть. Работник! Или можно было его пустить по умственной линии. Как считаешь?
   – Не знаю, – сказал сержант. – Не знаю... Но если когда-нибудь у меня будет сын...

* * *

   Очень ранним летним утром по спящей улице вели слона.
   Вел его человек средних лет, одетый в джинсы и старую вытертую кожаную куртку. На ногах у него были кеды.
   Шли они посередине неширокой улицы, прямо по белой осевой линии.
   Человек курил сигарету, а слон время от времени досадливо отмахивался от дыма хоботом.
   Шли они мимо спящих бездомных «запорожцев» и «москвичей». Шли они мимо даже одной «Волги», хотя у «волг» обычно всегда есть гараж, и им не свойственно легкомыслие «запорожцев».
   Шли они мимо симпатичных прозрачных кафе, мимо магазина «Спорттовары», мимо маленькой студии телевидения, мимо очень красивого кинотеатра, где шел цикл мультяшек «Ну погоди!»
   Ни одна живая душа не встретилась слону и человеку в джинсах. Только у витрины «Универмага», где был выставлен мебельный гарнитур спальни с торшером и баром, самозабвенно целовалась какая-то парочка.
   Человек, который вел слона, и внимания на них не обратил, а слон – это был, наверное, бестактный слон – замедлил шаг и несколько раз обернулся. Хорошо, что парочка так целовалась, что слона-то и не приметила.
   На перекрестке уже работал светофор-автомат. Человек и слон постояли, подождали зеленого сигнала, синхронно посмотрели направо, затем налево, и только после этого двинулись дальше. И если бы человеку не хотелось пить, а слону не мешал дым от сигареты, они оба чувствовали бы себя прекрасно.
   Пройдя перекресток, человек подвел слона к автоматам с газированной водой.
   Человек выпил два стакана воды без сиропа, вытер рот и лицо платком, порылся в карманах и достал несколько кусочков сахара, угостил слона и повел его снова по середине улицы, прямо по белой осевой линии.

И я сам

   Это был небольшой и очень симпатичный городок юга России. Жители таких городов глубоко убеждены, что они живут в центре вселенной, а Минск, Одесса, Лондон и Харьков – это не что иное, как предместья их собственного города.
   В общем, это был хороший город, и в нем стоял хороший цирк.
   Цирк имел брезентовый купол цвета хаки и был виден из любого конца города. Даже из дачной местности.
   Фасад цирка был украшен рекламами – творениями местного живописца, который имел весьма смутное представление о пропорциях. А еще на фасаде были густо наклеены бумажные плакаты с названиями номеров.
   Рядом с цирком дремали несколько «запорожцев», «москвичей» и «газиков-козлов». «Газики» были явно колхозного происхождения.
   Двери цирка были еще открыты, и опаздывающие зрители торопливо прошмыгивали в освещенное фойе. А сквозь брезентовый купол город слышал, как цирковой оркестр настраивал инструменты.
   «Последний день сезона!» – предупреждала афишная тумба.
   «Последний день сезона!» – возвещал рекламный щит.
   «Последний день сезона!» – гласило объявление над кассами.
   Через пять минут начиналось последнее представление летнего сезона.
   Рядом со входом в цирк стояли двое: двенадцатилетний мальчишка с хитрой продувной рожей и очень элегантный молодой человек двадцати двух лет с цирковым значком на лацкане синего модного пиджака.
   Следует заметить, что элегантный молодой человек был поразительно похож на сержанта Васю, с которым мы познакомились на фронтовой дороге весной сорок пятого года. Буквально одно лицо!
   Под мышкой мальчишка держал скрипичный футляр, а в руках небольшую картонку величиной в половину тетрадного листа, всю усеянную значками.
   Такая же картонка, только с другими значками, была в руках у молодого человека. Молодой человек нервничал, горячился, а мальчишка холодно улыбался и вел себя с опытностью ростовщика-монополиста.
   – Слушай, мне это начинает не нравиться, – нервно сказал молодой че-ловек. – Ты просто кошмарный тип! Ты же меня постоянно обжуливаешь!
   – О чем ты говоришь?! – презрительно усмехнулся мальчишка. – Я тебе дал два «Камовских» из вертолетной серии за твой паршивый польский харцеровский значок, и ты еще недоволен! Кстати, там у тебя кусочек эмали отбит, так что я, кажется, вообще совершаю непростительную глупость.
   – Ну, хорошо, хорошо... – торопливо сказал молодой человек. – Согласен. Бери, кровопивец, бери... Гангстер!
   «Кровопивец» изобразил отчаянную решительность, которая называется «Эх, где наша не пропадала!» и обмен состоялся.
   Мальчишка с удовольствием воткнул редкий польский значок в свою картонку и отдал два общедоступных значка молодому человеку.
   Слышно было, как прозвенел звонок в цирке. Молодой человек нервно посмотрел на часы.
   – Не торопись, – сказал мальчишка. – Помнишь, ты мне еще в прошлый приезд обещал цирковой значок?
   – Два года назад я приезжал сюда юным, доверчивым, начинающим собирателем, а ты уже тогда был вампир со стажем, и тебе ничего не стоило выманить у меня такое обещание. Но теперь...
   – А что изменилось? – насмешливо спросил мальчишка. – У тебя и сейчас для коллекционера очень низкий уровень. Тебя выручает только то, что ты теперь часто бываешь за границей.
   – Почему это? – обиделся молодой человек.
   – Потому что ты собираешь все. А в нашем деле нужна узкая специализация. Нельзя разбрасываться так, как это делаешь ты. Собирай «спорт», или «искусство», или «авиацию». А ты за все хватаешься. Ни учета, ни системы.
   В цирке раздались два звонка.
   – Все, – нервно сказал молодой человек. – Во-первых, меня тошнит от твоего покровительственного тона, а во-вторых, мне пора на работу.
   – Так как же насчет циркового значка?
   – Никак.
   Молодой человек уже сделал два шага к двери цирка, как вдруг услышал спокойный голос мальчика:
   – Тебе же хуже.
   – Почему? – испуганно остановился молодой человек.
   – Потому что у меня появился значок прессы мексиканской олимпиады, а я знаю, что ты умираешь от желания его иметь.
   – Покажи!
   – Иди, иди, на работу опаздаешь, – заметил опытный соблазнитель.
   – Я тебя в цирк проведу, – унизился молодой человек.
   – Значок, – жестко сказал мальчишка.
   Прозвенело три звонка.
   – Ну хорошо, – сказал молодой человек. – Поговорим после... Ты идешь со мной?
   – А куда я это дену? – мальчишка с ненавистью посмотрел на футляр со скрипкой.
   – Полежит у меня в гардеробной. Давай! – быстро сказал молодой человек, взял у мальчишки скрипку и они побежали к закрывающимся дверям цирка.

* * *

   В гардеробной цирка заканчивали гримироваться Витя и Нина – брат и сестра – партнеры знакомого нам молодого человека. Им тоже было по двадцать два, и они были очень похожи.
   Влетел наш знакомый со скрипкой в руках.
   – Братцы... – виновато сказал он и стал молниеносно раздеваться.
   – Совесть есть? – спросил Витя.
   – Нет у него совести. Не задавай идиотских вопросов, – сказала Нина.
   Она встала из-за стола, открыла футляр, посмотрела на скрипку, на молодого человека, который уже натягивал блестящую рубашку и задумчиво сказала:
   – Что-то новенькое...
   – Ты собираешься еще прирабатывать в оркестре? – спросил Витя.
   Молодой человек запрыгнул на реквизитный ящик и стал надевать белоснежные брюки.
   – Ребята, это глупо, – жалобно сказал молодой человек, стараясь попась в штанину. – Нинка, закрой футляр! Чужая вешь!
   Он наконец надел штаны, сел на ящик и стал натягивать на ноги мягкие белые ботинки «акробатки».
   Витя бинтовал кисти рук.
   Молодой человек вместе со стулом повернулся к Нине и подставил ей спину.
   – Дорогие братья и сестры! Помогите несчастненькому...
   Сверкающая рубашка застегивалась сзади на крючки.
   И пока он шнуровал свои ботинки, Нина привычно застегивала ему сзади рубашку. На последнем крючке молодой человек перехватил ее руку и очень нежно поцеловал в ладонь.
   Нина щелкнула его по носу.
   – С каким бы наслаждением я тебя сейчас треснула!
   Молодой человек счастливо рассмеялся.
   – Кончайте курлыкать! – сказал Витя. – Я пошел разминаться. Догоняй-те... Васька, не тяни резину!
   Он вышел из гардеробной. Васька тут же обнял Нину, прижал ее к себе и зарылся лицом в ее волосы.
   – Я люблю тебя. Дружочек мой, солнышко мое...
   – Милый мой! Хороший, глупый, родной! Пусти меня...
   Она с силой высвободилась из васькиных обьятий.
   – Давай, Васюська, крась рожицу. А то Витька раскричится и будет абсолютно прав.
   Она тоже выскочила из гардеробной и захлопнула за собой дверь.
   Васька сел перед зеркалом и стал быстро накладывать тон на лицо.
   Я другом ей не был,
   Я мужем ей не был —
   Я только ходил по следам.
   Сегодня я отдал ей целое небо,
   А завтра всю землю отдам... —
   бормотал он, глядя на себя в зеркало.

* * *

   Нина разминалась во внутреннем дворике цирка у вагончиков. Рядом с ней стоял красивый парень – воздушный гимнаст Сатаров-младший и что-то говорил ей. Нина смеялась, кокетливо поглядывая на Сатарова.
   Все это очень не нравилось нининому брату Вите. Он недобро покрутил головой и, наконец, не выдержал:
   – Нинка! Работай!
   – А я что делаю? – удивилась Нина.
   – Работай, кому сказано!
   – Витек, зачем так с Ниночкой? – с явным чувством собственного превосходства улыбнулся Сатаров...
   ... Васька уже закончил гримироваться и теперь бинтовал эластичным бинтом кисти рук.
   Открылась дверь гардеробной и вошел Витя.
   – Старик, – сказал он, внимательно разглядывая старую афишу на стене. – Мне, конечно, это все до лампочки... Я, как ты знаешь, за сестрой особенно не присматриваю. Девчонка взрослая.
   Васька напряженно смотрел на него через зеркало. Затем резко повернулся к нему лицом и жестко произнес:
   – Короче.
   – Просто мне показалось, что тебе имеет смысл знать об этом, – спокойно поправляя бинты на правой руке, сказал Витя. – Уже несколько раз я видел, как Сатаров-младший очень симпатично клеит Нинку. Если бы он вел себя как-нибудь иначе – я бы и сам отреагировал. Как брат...
   – Спасибо, Витек, – улыбнулся Васька.
   – Просто я подумал, что тебе следует об этом знать.
   – Все в порядке, партнерчик! Держи хвост морковкой!
   – Да, кстати... Я давно хотел тебя спросить: откуда у тебя эта дурацкая пословица?
   Васька глянул на него, попытался что-то вспомнить, пожал в недоумении плечами и растерянно ответил:
   – Понятия не имею.
   Разгоряченные, вымотанные, со следами грубого «циркового» грима на мокрых лицах.
   – Ты плотнее можешь брать группировку на заднем сальто-мортале? – раздраженно крикнул мужчина женщине.
   Женщина молча махнула рукой.
   – Что ты машешь? Что ты машешь? С таким сальто-морталем тебя ни один нижний не поймает!
   Не отвечая, женщина устало накинула халат.
   – Ну, погоди! – угрожающе сказал мужчина. – В Казани ты у меня по четыре раза репетировать будешь!
   Мимо них двое униформистов тащили какой-то реквизит.
   – С окончанием! – крикнул один из них.
   Она подошла вплотную к своему партнеру.
   – С окончанием... – ласково сказала она ему. – Не злись.
   – С окончанием... – проворчал он и поцеловал ее в щеку.
   Последний день сезона.
   Актеры, отработавшие свои номера, наспех снимали грим, натягивали рабочие комбинезоны на голое тело. Они вытаскивали ящики, разбирали реквизит, укладывали костюмы.
   То и дело слышалось:
   – С окончанием!
   А рядом разминались артисты и лошади.
   Старик-конюх водил сразу двух лошадей.
   На полу сидел ассистент аппаратурного номера и гаечным ключом развинчивал металлическую конструкцию.
   На низко повешенной трапеции разминался Сатаров-старший.
   Рядом занимался на кольцах Сатаров-младший. Не прекращая выжиматься, он что-то говорил Нине.
   Нина, опираясь о стенку руками, пританцовывала, разминала голеностопные суставы.
   Радушно улыбаясь, к ним подошел Васька и сказал Нине:
   – Мадам, ваш братец изволит просить вас...
   И Васька показал на разминавшегося неподалеку Витю.
   Нина отошла.
   – Старик, – Васька весело и нежно посмотрел на Сатарова. – Как тебе известно, я Пажеский корпус не кончал, и все, что я сейчас скажу, может быть, покажется тебе несколько грубоватым. Так вот, если ты еще хоть раз подойдешь к Нине... Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю? Ноги переломаю. Понял?
   Сатаров спрыгнул с колец и оказался на полголовы выше Васьки.
   – Что ты сказал?
   – Я сказал, что если ты еще раз подойдешь к Нине, я тебе ноги переломаю. И лучше не торопи меня это делать. У нас еще впереди работа, упаковка... Успеется.
   Сатаров-младший сгреб Ваську за сверкающую рубашку, притянул его к себе и тихо спросил:
   – Мальчик, на кого ты хвостик задираешь?
   И в то же мгновение получил два коротких и резких удара в лицо и солнечное сплетение.
   Ошеломленный Сатаров отлетел к вагончику, но тут же бросился на Ваську. Он был вдвое сильнее Васьки и не менее тренирован.
   Васька спокойно встретил его прямым ударом в челюсть, но и сам не успел увернуться от руки Сатарова. Удар был настолько силен, что Васька перелетел через чей-то реквизитный ящик. Но тут же вскочил и бросился к Сатарову.
   Испуганно закричали женщины, заплакал чей-то ребенок.
   Сатарова-младшего уже держали за руки его старший брат, конюх и кто-то из артистов. Сатаров-младший сплевывал кровью, рвался к Ваське и кричал:
   – Я сейчас из него такую мартышку сделаю!
   С манежа за кулисы влетел инспектор манежа во фраке.
   – Вы что, с ума сошли?! – в ужасе закричал он сдавленным голосом. – Там же все слышно! Товарищи! Что же вы делаете?!
   – Все. Все в порядке, – умоляюще проговорил Сатаров-старший. – Разминочка. Обычная разминочка. Тихо, тихо...
   – Ну, все. Хватит, – сказал Васька Нине и Вите. – Отпустите, ну вас к черту.
   Глаз у него заплывал опухолью. Нина и Витя выпустили его. Он осторожно потрогал глаз рукой и ухмыльнулся, глядя на младшего Сатарова.
   – Крепенький паренек...
   – Работать сможешь? – деловито спросил его Витя.