Кунин Владимир Владимирович. Мой дед, мой отец и я сам

Владимир Кунин
Мой дед, мой отец и я сам

   Очень ранним летним утром по спящей улице вели слона.
   Вел его невыспавшийся человек в картузе и кургузом пиджачишке.
   Шли они медленно: слон осторожно ставил свои огромные ноги на булыжную мостовую, а человек то и дело сонно спотыкался и погромыхивал подковами высоких русских сапог.
   Шли они пустынной улицей мимо полицейского участка, мимо пожарной части с колоколом и низенькой деревянной вышкой, мимо купеческих лавочек и лабазов, мимо трактира с закрытыми ставнями, мимо увеселительного заведения «С иллюзионом и танцами „Орионъ“».
   Ни одна живая душа не встретилась слону и его сонному поводырю. Только у белого господского дома, сидя на каменной тумбе у ворот, спал дворник. Спал, задрав бороду кверху, широко открыв рот.
   Если бы мимо дворника шел только один слон, дворник никогда не проснулся бы. Но человек, который вел слона, споткнулся в очередной раз точно напротив господского дома и дворник открыл глаза.
   Увидел человека в картузе и сапогах...
   Веревку, уходящую из-за спины человека куда-то вверх...
   И наконец, увидел слона!
   Но это дворнику показалось невероятным и он снова заснул.
   А человек и слон подошли на перекрестке к чугунной водопроводной колонке и остановились. Человек снял с головы картуз, нажал на рычаг и, когда вода полилась из крана, нагнулся и напился воды. Он вытер рот и лицо картузом, напялил его на голову, и даже не посмотрев на слона, просто пошел дальше.
   А слон пошел за ним.

Мой дед

   До берега было версты полторы.
   Лодка неподвижно стояла в стеклянно-спокойном море. Старая серая лодка казалась розовой, и море тоже было розовым, потому что солнце должно было вот-вот уйти за синие горы и на прощанье перекрашивало все, что видело под собой.
   В лодке сидели трое: два здоровенных мускулистых парня лет двадцати-двадцати двух и двенадцатилетний мальчишка.
   Все трое сидели голышом, спинами друг к другу, и каждый из них ловил ставриду на свой «самодур». То один, то другой вытаскивал «самодур» из воды, молча и деловито снимал с крючка серебряных рыбешек, нанизывал на кукан пойманную рыбу и снова опускал его за борт.
   Все трое работали слаженно и четко, видимо, уже не в первый раз, и поэтому им не было нужды разговаривать.
   Мальчишка посадил очередную порцию пойманной рыбы на кукан, с трудом приподнял его и показал парням. Наверное, они решили, что рыбы достаточно, – кукан был положен на дно лодки, а парни начали аккуратно сматывать снасти.
   Когда «самодуры» были намотаны на плоские дощечки, парни отдали их мальчишке. Тот, который был поздоровее, сел на весла, другой за руль, а мальчишка перебрался на нос лодки, где лежал увязанный мешок.
   По розовой воде лодка поплыла к берегу.
   Она плыла к синевато-серому берегу, в тень гор, оставляя за кормой короткую, искрящуюся, и тут же исчезающую дорожку.
   Они вытащили лодку на берег, закрутили цепь вокруг ветхого деревянного столбика и вынули из мешка одежду.
   Мальчишка натянул на себя штаны и старенькую ситцевую косовороточку.
   Парни же неожиданно стали облачаться в очень элегантные костюмы по последней моде сезона тысяча девятьсот двенадцатого-тринадцатого года: узкие брюки со штрипками, манишки со стоячими воротничками, галстуки бантами, узкие, в талию, светлые сюртуки, котелки и даже тросточки! Все это было вынуто из того же дерюжного мешка, в котором еще недавно покоились невероятные мальчишеские штаны и старенькая выцветшая косовороточка.
   Без всякого удивления мальчишка смотрел на превращение своих приятелей в важных господ. Мало того, он даже что-то строго сказал им и показал на заходящее солнце. И «господа» стали поспешно заканчивать свой туалет.
   Потом мальчишка вложил один угол мешка в другой и надел его на голову, как капюшон. Он надел его так, как это делали все черноморские грузчики.
   А потом перекинул через плечо тяжелый кукан с рыбой и первым направился к городу. Два щеголя последовали за ним.

* * *

   По мере того, как город приближался к ним, мальчишка все больше и больше отходил от молодых господ в сторону. Не забегал вперед, не отставал, а просто держался так, чтобы никто не мог заподозрить их в знакомстве.
   Только один раз мальчишка оглянулся по сторонам, остановился и подозвал молодых людей к себе.
   Они подошли. Мальчишка вынул из кармана своих необъятных штанов увесистый шмат хлеба, осторожно разломил его на три равные части и две отдал молодым господам. А свою часть спрятал в карман и тут же отошел от господ в сторонку.
   Молодые господа незамедлительно слопали свой хлеб и двинулись дальше.
   И опять между этими тремя странными особами не было сказано ни единого слова. Не было даже слов благодарности, что само по себе уже удивительно!
   Так они дошли до городской набережной: два молодых элегантных барина, небрежно помахивающих тросточками, и метрах в десяти сбоку от господ – мальчишка с куканом ставриды.
   И никто на этой прекрасной набережной не смог бы догадаться, что все трое между собой очень даже знакомы.
   А набережная была действительно прекрасна! Ну может ли быть быть в приморских южных городах место более замечательное, чем набережная! Так есть, было и будет всегда. И это вполне справедливо. Так было и тогда – совсем незадолго до Первой мировой войны.
   На набережной стайками стояли столики кофеен, с набережной в море глазели витрины магазинов, магазинчиков и лавчонок, на набережной знакомились и заключали сделки, острили и ухаживали за женщинами, мужчины демонстрировали новые покрои жилетов – «всемирно известный парижский портной Луи Гершкович. Для господ офицеров семь процентов скидка», женщины кокетничали и дурно французили с очаровательным южно-русским акцентом.
   Томные местные красавцы с удивительным достоинством топорщили усики, а приехавшие «на воды» москвичи и петербуржцы сонно и слегка небрежно, что вполне извинительно на юге, раскланивались со знакомыми.
   Набережная перешептывалась, сплетничала и с нагловатым весельем смотрела вослед чуть ли не каждой смазливой бабенке.
   У мангала с шашлыками молодой человек в лихом канотье обучал двух своих приятельниц зубами снимать кусочки горячего мяса с шампуров. И так как дамы с удовольствием делали все не так, как им показывал молодой человек, – всем троим было очень смешно. И молодой человек, и его дамы, отчаянно веселясь, все время поглядывали на гуляющих – с кем-то здоровались, кому-то помахивали ручкой, а кому-то даже и подмигивали. Это была «их» набережная и тех, с кем они здоровались.
   Вдруг молодой человек засуетился, торопливо вытер платочком рот, перехватил шампур с шашлыком в левую руку и, держа его двумя пальцами – большим и указательным, словно дирижерскую палочку, правой рукой почтительно приподнял соломенное канотье.
   – Мосье Жорж! Бонжур, мосье!
   Молодой человек в восторге от того, что увидел какого-то мосье Жоржа дернулся и, взмахнув ручками, сделал этакое «антраша».
   Застыли перепачканные мордашки двух дам. Они удивленно посмотрели на своего кавалера, а потом улыбнулись тому, с кем он здоровался.
   А раскланивался их кавалер со знакомыми уже нам двумя молодыми щеголями, которые еще совсем недавно голыми ловили с лодки ставриду на «самодур».
   Щеголи остановились.
   В сторонке остановился и мальчишка с рыбой.
   Тот, который был поменьше, смотрел на шашлык, пляшущий в руке у молодого человека, а его приятель, элегантный верзила, принюхался и откровенно проглотил слюну.
   – Коман са ва? – великосветски спросил молодой человек, исчерпав половину своих познаний во французском языке.
   Щеголь медленно перевел взгляд с шашлыка на лицо молодого человека, приподнял котелок, вежливо поклонился дамам и ответил:
   – Са ва бьен.
   Он еще раз поклонился и, взмахнув палочкой, собрался было продолжить свой путь, но молодой человек сделал к нему движение и, показывая на десятки шампуров, лежащих на мангале, сказал:
   – Силь ву пле, мосье Жорж, силь ву пле, мосье Антуан! Как говорят у нас в России, не откажите составить компанию... Эх, забыл я как это по-вашему!
   Мальчишка напряженно смотрел на своих приятелей из-за угла греческой кофейни.
   Верзила снова проглотил слюну. Щеголь приподнял котелок и, благодарно улыбаясь, развел руками – дескать, с удовольствием бы, но... Тут уж и верзила поклонился. Оба они незаметно для всех глазами поискали мальчишку с рыбой и смешались с толпой гуляющих.
   Мальчишка, ухмыляясь, посмотрел на молодого человека с шашлыками и, презрительно цыкнув сквозь редкие зубы, побежал за своими приятелями.
   – Кто это? – спросила одна из дам, ловко стягивая зубами мясо с шампура.
   – Это знаменитейшие французские циркачи, воздушные гимнасты Антуан и Жорж! – ответил молодой человек.
   – Хочу в цирк! Хочу в цирк! Хочу посмотреть на французиков! – капризно надувая губки, затараторила вторая дама.
   Их кавалер набил рот шашлыком, и с трудом, но очень галантно произнес:
   – Мадам! Желание женщины – закон для джентельмена!

* * *

   Теперь Антуан и Жорж шли у самой воды, а в стороне от них плелся мальчишка с рыбой.
   – Васька, – сказал Антуан Жоржу. – Так больше жить нельзя. У меня голова с голодухи кружится.
   – Ну потерпи еще немного, – ответил Жорж. – Потерпи, Феденька. Нажарят нам сейчас ставридки...
   – Каждый день ставридка, ставридка, ставридка! – зло проговорил верзила Федя. – До каких пор?
   – А я тебе сколько раз говорил, давай сорвемся из этого цирка к чертовой матери! – сказал Вася и негромко свистнул.
   Мальчишка вопросительно посмотрел на него.
   Вася сделал какой-то жест руками, понятный только одному мальчишке, и мальчишка умчался, размахивая куканом с рыбой.
   – Куда ты сорвешься? Куда ты сорвешься? Ни денег, ни ангажемента... Трапеции, и те хозяйские! Попасть бы к Саламонскому, к Никитину, к Чинизелли. Показать бы им нашу работу, найти бы себе хорошего хозяина...
   Вася нагнулся, поднял плоский голыш и с силой пустил его по воде «блинчиками».
   – А нельзя ли вообще без хозяина? – спросил он, глядя как камень скачет по воде.
   – Это как же? – испугался Федя.
   – А очень просто, – ответил Вася и бросил второй голыш.
   – А жить как же?
   – Товарищество организовать, – задумчиво произнес Вася и пустил по воде третий голыш. – И начать жить по-новому...
   – Какое товарищество? – спросил Федя. – Цирковое?
   – Ну, мы с тобой цирковое, а другие – общее. Российское.
   – Кто это такие «другие»? – подозрительно спросил Федя.
   – Есть люди, – коротко ответил Вася.
   – Знаю я этих людей, – зло сказал Федя. – Это те люди, к которым ты в Тамбове по ночам на сходки бегал, а мне врал, что на рандеву к барышне Кошкиной собираешься. Я, если хочешь, все про тебя понимаю! Я не дурак какой-нибудь! Ты лучше придумай, как у нашего хозяина хоть пятерочку выманить!
   – Нет. Надо, чтобы эта сволочь отдала все наши деньги, которые мы заработали за последние полтора месяца! – решительно возразил Вася. – Часть на дорогу пойдет, а на остальные... Нам бы только до Тамбова добраться!

* * *

   В глубине набережной стоял богатый провинциальный цирк. Он светился огнями и вход его, украшенный яркими и наивными афишами, был уже забит публикой, которая вливалась в три настежь открытые двери.
   Афишы были прекрасны:
   «Стой, прохожий! Один ты или с дамой, остановись перед рекламой, читай, не ленись, сегодня – бенефис!»
   «Сегодня, в субботу, 18 июля 1913 года – граф Люксембург в волнах страстей! Дуэты из опереток!»
   «В последний раз! Опасный жокейский трюк!»
   «Чудо воздуха! Шедевр полетов! С новыми трюками исполняют г. г. Жорж и Антуан – Париж»
   Такие же замечательные афиши украшали стены кабинета хозяина цирка. Здесь все было плюшевое и золотое. Висели гравюры из лошадиной жизни, у двери стоял манекен, одетый во фрак, и у резной ножки манекена – лакированные башмаки с «ушками». А рядом в углу – «шамбарьеры» и стэки разных сортов.
   За столом сидел удивительно симпатичный, дородный господин лет сорока пяти и, мечтательно подняв к потолку глаза, ласково улыбаясь, изредка шевелил губами, будто повторял про себя чьи-то прекрасные строки.
   Однако, если бы мы посмотрим на стол, то увидили бы руки господина. Господина директора цирка.
   Его руки, вернее, пальцы – длинные, красивые с фантастической быстротой пересчитывали деньги. Пересчитывали так, как это мог сделать только профессиональный банковский кассир с тридцатилетним стажем.
   Раздался стук в дверь. Хозяин цирка мгновенно сдернул с головы турецкую феску и прикрыл ею пачку денег. А затем, не изменяя выражения лица, повернулся и пророкотал:
   – Антрэ!
   В дверь просунулась чья-то испуганная усатая морда и прохрипела:
   – Сергей Прокофьевич! К вам господин городской голова и господин полицмейстер идут-с!
   – Очень мило с их стороны, – улыбнулся хозяин цирка и щелкнул пальцами.
   Морда исчезла. Хозяин цирка приподнял феску, не торопясь снял с пачки несколько крупных бумажек и положил их в правый карман шелкового стеганого халата с кистями, а потом снял с пачки еще несколько бумажек и положил их в левый карман. Оставшуюся пачку он спрятал в ящик письменного стола и замкнул на ключ.
   А феску снова надел на голову. И в эту секунду открылась дверь и в кабинет вошли городской голова и полицмейстер.
   – Очень мило с вашей стороны, ваше превосходительство! И с вашей, ваше превосходительство! – хозяин цирка широко раскинул руки, встал навстречу важным гостям. – Прошу покорнейше, прошу покорнейше...

* * *

   К «черной», служебной двери цирка подходили Васька-Жорж и Антуан-Фе-дя.
   Слышно было, как оркестр настраивал свои инструменты.
   На почтительном расстоянии от входа слонялись мальчишки, стараясь хоть краешком глаза проникнуть за таинственную дверь.
   – Здрасьте, дяденька Жорж! – крикнули мальчишки.
   – Привет, – ответил Вася и внимательно вгляделся в стайку мальчишек.
   – Здеся я, здеся, – негромко проговорил мальчишеский голос за из спинами.
   Вася и Федя обернулись и увидели своего приятеля. Он стоял у самой двери, в тени, и будто бы безразлично смотрел в сторону.
   – Рыба пожарена хлеба я не достал куды ее девать? – спросил он без запятых.
   – Подожди нас после представления на берегу. Там и поужинаем, – сказал Федя.
   Мальчишка кивнул и повернулся к Васе.
   – Проведите, дяденька Жорж.
   Вася изобразил удивление и спросил:
   – Куда?
   – Не смешите меня, дяденька. Или вы не знаете!
   – В цирк, что ли?
   – А то вы не знаете!
   – Ты же раз двадцать смотрел, – сказал Федя.
   – Мне опять смерть как охота!
   – Я пойду, – сказал Федя Васе. – Может быть, успею до представления у него хоть несколько рублей попросить.
   Вася посмотрел на Федю, на мальчишку, и снова на Федю. Казалось, что в голове у него сейчас рождается какой-то план.
   – Иди, – сказал он Феде. – Я мигом...
   Федя ушел за кулисы, а Вася взял мальчишку за шиворот и отвел его в сторону. Приятели завистливо смотрели им вслед.
   – Я вам завтра ставридки – мильен наловлю! А хочете во-от такенного краба? – и мальчишка развел руками на добрый метр.
   – Да заткнись ты! Не нужен мне твой краб. Ты язык за зубами держать умеешь?
   – Могила! – мрачно и твердо проговорил мальчишка.
   – Ну так слушай, «могила»... Ты лошадь сможешь достать?
   В кабинете хозяина шел приятный разговор.
   – Ах, господа, артисты – это дети, – говорил хозяин, мягко улыбаясь и приветствуя гостей рюмочкой коньяка. – Милые, неразумные, требующие постоянного внимания и заботы. Каждый из них сохранил ребячью душу и, что иногда прискорбно, младенческое отношение к миру. Клянусь вам, господа, я несу этот крест исключительно из любви к искусству!
   В дверь просунулась усатая морда.
   – Сергей Прокофьич! На один моментик-с... – сладко прохрипела морда.
   – Прошу прощения, господа, – улыбнулся хозяин цирка и вышел из кабинета.

* * *

   В коридоре усатый громила одной рукой прижимал к стенке Федю и шептал хозяину:
   – Скандал грозится устроить, гнида этакая!..
   – Сергей Прокофьевич, ну хоть часть денег-то отдайте! Хоть сколько-нибудь! Мы же с Васькой с голоду дохнем!
   – Тих-хо! – усатый поднес огромный кулак к носу Феди.
   – Он правильно говорит «тихо», – ласково сказал хозяин. – Тихо. До конца сезона – ни копейки. Вон отсюда!
   Хозяин цирка вернулся в кабинет, сел, как ни в чем ни бывало в кресло, и продолжил свой монолог:
   – Поверьте мне, что сегодня управлять цирком с пользой для народа и просвещением для умов может только человек, обладающий мудростью Талейрана и нежным сердцем многодетной матери...
   Их превосходительства молча выразили свое восхищение хозяину цирка, а одно из превосходительств правой рукой приподнял рюмку, левой же умильно приложил платок к глазам.

* * *

   А потом их превосходительства сидели в ложе со своими чадами и домочадцами, аплодировали первому номеру – гротеск-наездницам на двух толстозадых битюгах, и все время незаметно, стараясь не привлечь внимания друг друга, пытались хоть краем глаза, хоть наощупь, определить количество денег, врученных каждому хозяином цирка.
   Хозяин во фраке, с бутоньеркой в петлице стоял посреди арены с длинным шамбарьером в руке и улыбался их превосходительствам и всей почтенной публике.

* * *

   Вася и Федя переодевались в крохотной гордеробной. Они натягивали трико с блестками, а вещи, снятые с себя, увязывали в свертки.
   Федя достал моток шпагата. Он уже собирался перевязать узел, как Вася решительно отобрал у него моток и засунул его за вырез трико.
   – Перетяни чем-нибудь другим, – сказал он Феде. – Шпагат может еще понадобиться.
   А с манежа доносилась цирковая музыка, шум и аплодисменты.
   – Пропадем, Васька, пропадем...
   – Держи хвост морковкой!
   Слышен был визг рыжего и хохот зала.
   – Ты здесь? – спросил Вася в маленькое окошко.
   – Интересно, где же мне быть? – обиженно ответил мальчишеский голос.
   Вася поднял два свертка с афишами, обувью и «цивильными» костюмами и стал просовывать их в окошко.
   Тоненькие мальчишеские руки приняли вещи и снова протянулись в окно.
   – Давайте!
   – Все.
   – Все? – руки мальчишки легли на нижний край окна и презрительно забарабанили пальцами. – И это весь багаж? Вы меня уморите!
   И мальчишка захихикал под окном.
   – Антуан и Жорж! Антуан и Жорж! Приготовиться к выходу! – послышалось из-за двери.
   Вася метнулся к окну и быстро спросил:
   – Ты достал? То, что я просил, достал?
   Руки мальчишки снова ухватились за нижний край окошка, он подтянулся и в окне показалась его голова.
   – Слушайте, дяденька Жорж, – сказал он сдавленным от напряжения голосом. – Вы меня удивляете! Что я, нанялся здесь зря сидеть?

* * *

   На арене рыжий ездил на свинье, пел куплеты про тещу и очень веселил знакомого нам молодого человека в соломенном канотье и его двух дам, тоже знакомых нам по приморской набережной.
   – А когда будут французики? – обиженно надувая хорошенькие губки спрашивала одна из дам и кокетливо била щеголя веером по руке.
   – Мон шерочка! – мгновенно прерывая хохот, томно отвечал кавалер. – Вы заставляете меня страдать! М-м-м!.. Боготворю вас!
   Он прижимался губами к локтю своей дамы, незаметно поглаживал колено другой, которая молча и тупо набивала рот шоколадными конфетами.
   – Когда будут французики?! – капризничала первая.

* * *

   Со стороны кулис «французики» уже стояли у занавеса и ждали своего выхода.
   Около них топтались двое громил – усатая морда и морда без усов – телохранители хозяина. Кроме всего, «морды» открывали занавес перед выпуском артистов на арену.
   – Ежели что себе позволите... – сказал один Феде.
   – Голову оторвем! – сказал другой Васе.
   Слегка раздвинулся занавес и между «мордами» показалось ласковое, доброе и улыбающееся лицо хозяина цирка.
   – Готовы? – мягко спросил он Васю и Федю.
   Вася кивнул головой.
   Хозяин скрылся за занавесом и тут же раздался его красивый голос:
   – Чудо воздуха! Шедевр полетов! Всемирно известные воздушные гимнасты из Парижа – Жорж и Антуан!
   Оркестрик грянул положенную музыку, морды распахнули занавес и «всемирно известные» вышли на арену.
   Проходя мимо хозяина, они слегка поклонились ему, и хозяин сделал благодушный круглый приглашающий жест рукой.
   Из-под купола уже свисали две веревочные лестницы. Вася и Федя вышли на середину арены и, улыбаясь, поклонились зрителям. Зрители зааплодировали.
   Вася и Федя взялись за свои лестницы и быстро полезли наверх.
   Они так красиво и ловко поднимались к куполу, что зрители продолжали аплодировать. И под аплодисменты, не прекращая движения, Вася сказал Феде:
   – Все помнишь?
   – Все...
   – Левое слуховое окно. Не перепутай!
   – Пропадем, Васька...
   – Держи хвост морковкой!
   Пятнадцать метров высоты. Узенькая дощечка – «мостик».
   На этот мостик встал Вася. Напротив него в нескольких метрах – «ловиторка». В нее сел Федя и сразу стал раскачиваться.
   Вася натер руки магнезией, взялся за трапецию и спрыгнул с мостика. Веревочные лестницы униформисты оттянули ко второму ярусу. Вася раскачивался на трапеции. Уже висел вниз головой в «ловиторке» Федя.
   Внизу соломенное канотье поглаживает колено дамы, перепачканной в шоколадке, и страстно пожимает руку второй своей приятельницы. Все трое смотрят вверх, следя за раскачивающимися гимнастами.
   – Алле... – негромко говорит Вася.
   – Ап! – командует Федя.
   И Вася перелетает с трапеции в руки Феди.
   – Ах! – вскрикивают дамы и цирк разражается аплодисментами.
   Трюк следует за трюком, сальто-мортале за сальто-мортале...
   Все задрали головы к куполу, на «всемирно известных Жоржа и Антуана», и только их превосходительства, отделенные друг от друга собственными женами и детьми, получили, наконец, возможность пересчитать деньги, лежащие у них в карманах.
   Одно превосходительство приятно удивлен суммой и, не в силах сдержать себя, бормочет:
   – Великолепно! – и начинает аплодировать.
   Другому превосходительству кажется, что денег могло быть и больше, и поэтому кисло соглашается:
   – Ничего, – и дважды вяло хлопает в ладоши.
   Усевшись в «ловиторке», Федя тоже делает «комплимент» публике.
   У занавеса стоит «рыжий». Он единственный из артистов труппы, которому разрешено находиться на манеже во время исполнения чужого номера.
   Вася улыбается публике и глазами показывает Феде на левое слуховое окно в куполе. Оно находится как раз на уровне мостика, ловиторки и трапеции.
   Под куполом жарко. Окно открыто для притока свежего воздуха и в него видна южная черно-синяя ночь, усыпанная звездами.
   Федя раскачивается в ловиторке, Вася на трапеции. Оба они не открывают глаз от окна. Оно то приближается к ним почти вплотную, то удаляется.
   – Алле! – командует Вася.
   Теперь они смотрят только друг на друга.
   – Ап! – кричит Федя.
   Вася отрывается от трапеции, делает два с половиной сальто-мортале, и Федя ловит его за ноги.
   – Может быть не стоит, Васька? – задыхаясь от напряжения, шепчет Федя. – Может, потерпим, а?
   – Швунгуй меня на курбет! Я тебя плохо слышу, – вися вниз головой, хрипит Вася.
   На каче вперед Федя резко перебрасывает Васю и ловит его за кисти рук. Теперь их лица почти рядом.
   Качается под ними арена...
   Качаются под ними зрители...
   Тревожно смотрит на них невеселый, измотанный «рыжий».
   – Возьми себя в руки! – говорит Вася. – Алле!
   И перелетает на трапецию, а с трапеции на мостик.
   – Да, не могут у нас так, не могут! Не дано нашему мужику такое. Не дано! – сокрушенно говорит приличный господин своему соседу – пьяноватому офицеру.
   Офицер осоловело смотрит наверх, поднимает воображаемое ружье и целится в раскачивающегося Васю.
   – Жаканом его... Влет... И – нету.
   Приличный господин добродушно замечает:
   – Ну кто же влет бьет жаканом? Бекасинчиком. От силы четвертым-пятым номером. И кучность хорошая, а по такому расстоянию и сила убойная достаточная... А вы – «жаканом»!
   – Внимание! – провозгласил хозяин цирка и поправил бутоньерку в петлице.
   Цирк замер. Оркестрик смолк.
   – Атансион! – повторил хозяин специально для «Жоржа» и «Антуана».
   Вася поклонился. Дескать – «понял вас».
   – Рекордное достижение! Гранд-пассаж из-под купола цирка! Единственные исполнители в мире Жорж и Антуан!
   По тросам, удерживающим мостик, Вася забрался на «штамберт» – металлическую перекладину под самым куполом.
   – Тишина! – крикнул хозяин цирка и повторил для «французов». – Сильянс!
   Тихой тревожной дробью раскатился в оркестре барабан.
   И тогда Вася, стоя под самым куполом, вдруг произнес:
   – Господа!
   У хозяина цирка от удивления сам по себе открылся рот.
   Испуганно уставились вверх униформисты.
   Прекратила жевать шоколадные конфеты одна из дам нашего знакомого. А другая удивленно посмотрела на своего обожателя.
   – Господа! – повторил Вася.
   Цирк был поражен.
   «Рыжий» вскочил с барьера.
   На какую-то секунду в оркестре сбился барабан, начал дробь снова и все никак не мог от волнения войти в нужный ритм.
   Под его захлебывающиеся нервные удары Вася сказал:
   – Господа! Вот уже полтора месяца мы работаем в этом цирке, а хозяин до сих пор не выплатил нам ни копейки...