Страница:
А сколько приходилось возиться с бобрятами! Одной бобрихе ни за что бы не справиться без помощи бобра. Заботливые родители очень часто меняли травяную подстилку, приносили бобрятам корм — нежные побеги и листья, — причесывали и приглаживали их шерстку и бормотали им какие-то нежные бобровые слова, которые издали звучали, как шепот людей. Зато громкий жалобный плач бобрят, их лепет, прерываемый криками и взвизгиваниями, вырывался даже за толстые стены землянки. Очень шумными становились малыши, когда они были голодны, когда радовались чему-нибудь, или же попадали в какую-либо беду, что постоянно с ними случалось. Когда кто-нибудь из родителей возвращался домой (они никогда не отлучались вместе) после работы на плотине или с охапкой душистой травы для подстилки — была ли то мать или отец, — всегда раздавалось тихое певучее приветствие, в ответ на которое бобрята громко визжали и кричали от радости, и этот неистовый шум продолжался гораздо дольше, чем требовало благоразумие. Только во время сна бобрята притихали.
Весь день-деньской бобрята возились друг с другом, царапались, ползали всюду, и, наверно, им было очень весело. Вообще же это бобровое семейство ничем не отличалось от остальных семей. Им было хорошо и уютно у себя дома.
Теперь малыши уже подросли настолько, что могли попытать свои силы в нырялке. Сначала они просто лежали на воде, случалось — и вверх ногами, или же барахтались там, визжа от радости. Они были очень легкими и пушистыми, совсем воздушными, поэтому им никак не удавалось погрузиться в воду достаточно глубоко, чтобы можно было грести одновременно двумя перепончатыми лапками. Вот и приходилось подгребать то одной, то другой лапкой, переваливаясь с боку на бок, захлебываясь, извиваясь, барахтаясь. А старые бобры озабоченно плавали вокруг, подбадривая их и, вероятно, давая советы на своем звучном бобровом говоре. Наблюдая эти сценки, я пришел к заключению, что задача научить малышей плавать была нелегкой для бобров-родителей, но бобрята, казалось, получали большое удовольствие, барахтаясь в воде, а с этим, как вы сами понимаете, надо считаться.
Однако малыши быстро утомлялись. Тогда они вылезали из воды и отдыхали в «сушилке». Сушилка была устроена немного ниже уровня пола — вероятно, для того, чтобы вода, струившаяся с шерсти зверьков, не замочила их зеленых постелей. Каждый бобренок очень тщательно выжимал, стряхивал, вытирал воду со своей шерстки спереди, сбоку, сзади — всюду, куда только мог дотянуться; бобрята сидели выпрямившись и работали очень усердно, сопя и вздыхая, точно дети после купания.
Наконец, когда работа была закончена и шерсть у них высыхала или же им казалось, что она высохла, они переворачивались вверх ногами, портя этим все дело, и раздавался целый хор пронзительных криков. Тогда появлялись свежие зеленые листочки и водоросли, которые бобры приготовляли заранее для того, чтобы скорее успокоить малышей, и крики нетерпения переходили в довольное чавканье и бормотанье.
Скоро все затихало, маленькие глазки закрывались, и бобрята, сбившись в кучу и вцепившись передними лапками Друг дружке в шерсть, засыпали на постелях из душистой травы.
И так день проходил за днем в бобровом доме. Когда бобрятам исполнится двадцать дней, в их жизни наступит необыкновенный праздник. Нырнув в темный тоннель, малыши вдруг очутятся в неведомом ослепительном мире, который окружал их со всех сторон, но которого они никогда не видали. А пока бобрята спали, родители по очереди оставались возле них, по очереди осматривали плотину, от которой зависела их жизнь, следили, не подкрадывается ли хищник к их маленькому замку. Нужно было заготовить и корм и подстилку. Бобры хорошо знали: как только проснутся малыши, снова придется делать сто дел сразу. Месяц Цветов — очень хлопотливое время.
Наши четыре маленьких героя или героини, а может быть, и те и другие, дожили наконец до той чудесной поры, когда научились нырять по-настоящему и уже не выскакивали из воды хвостом вверх, словно резиновый мяч, а могли проплывать довольно большое расстояние, не взывая о помощи Как вдруг как-то днем — это было в тот самый день и час, когда Гитчи Мигуон обедал в лесу, — старый бобр заметил, что вода в нырялке стала убывать. Он насторожился. Бобриха тоже услышала бульканье и пришла посмотреть, в чем дело. Вода, кружась воронкой, опускалась в тоннеле все ниже и ниже. Потом воды не стало.
Кто-то сломал плотину!
Бобры друг за другом бросились вниз через пустую нырялку. Нельзя было терять время. У них не будет воды — драгоценной воды, от которой зависит жизнь детенышей! Их дом теперь открыт для всех на свете, а это грозит смертью.
Четыре бобренка ужасно испугались. Они почувствовали, что случилась беда, но были еще слишком малы, чтобы понять, в чем дело. Бобрята подползли друг к другу и тихо похныкивали.
Встревоженные родители кинулись вплавь по обмелевшему пруду — прямо к плотине. В самом низу стены они обнаружили отверстие величиной с бочку — скоро в пруду совсем не останется воды!
Бобры тотчас принялись за работу. Они таскали сучья откуда попало, выдирали большие комья земли с болотистого берега, отгрызали острыми зубами ветки с упавших деревьев, катали камни и все это бросали прямо в дыру, а потом затыкали отверстия травой и ветками кустарника. Они рыли глину и таскали ее к дыре в плотине; глина, пропитавшись водой, становилась вязкой и хорошо замазывала щели между сучьями, ветками и камнями. Но пруд был слишком мал для такой большой течи, и родниковая вода, которая питала пруд, собиралась гораздо медленнее, чем вытекала из него.
И вот теперь, когда плотина снова была в порядке, в пруду совсем не осталось воды!
Пока бобры трудились, отчаяние не раз охватывало их (не верьте тому, кто будет уверять вас, что животные не способны чувствовать отчаяние!), но они все-таки продолжали работать до тех пор, пока не починили плотину; только тогда, усталые и измученные, бобры побрели к своим четырем детенышам, которых они так любили, и к дому, который уже не был больше защитой для них. А как они трудились, чтобы построить его, и как нужен он был для семьи!
Бобры не умеют быстро ходить. Они легко переплыли бы пруд, но пробираться по скользкому илистому дну через камни и заросли спутанных водорослей было тяжело. Сколько драгоценного времени уйдет, пока они добредут, карабкаясь и спотыкаясь, до своей хатки, которая теперь казалась так далеко! Любой зверь может их настигнуть. А если повстречается волк или медведь, все погибло. Бобры были беззащитны теперь, потому что природа создала их не для борьбы, а только для мирного труда.
Спеши! Спеши, Гитчи Мигуон! Беги со всех ног! Твоя помощь очень нужна маленьким братьям, нужна немедленно! Скоро, с минуты на минуту, охотник будет здесь…
По вязкому дну пруда на усталых коротких ножках медленно и мучительно плелись два несчастных бобра; они спешили как могли к своим детенышам, которые теперь остались в незащищенной хатке.
А там четыре бобренка, сбившись в кучу и вцепившись передними лапками друг дружке в шерсть, с ужасом смотрели на блестящее черное чудовище с плоской головой. Оно подползало к ним медленно, оскалив зубы, шипя, как змея. Нигик2 — выдра! Голодная, злая, хитрая, она сломала плотину, осушила пруд, и теперь добыча была перед ней — четыре маленьких бобренка.
Ее длинное тело загородило вход. Казалось, спасения нет. Выдра подобрала под себя лапы, готовясь к прыжку…
Как раз в эту минуту Гитчи Мигуон, задыхаясь от быстрого бега, с ружьем наготове, выскочил из тростников и, перескакивая с камня на камень, бросился к бобровой хатке.
Глава IV. ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Глава V. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ САДЖО
Весь день-деньской бобрята возились друг с другом, царапались, ползали всюду, и, наверно, им было очень весело. Вообще же это бобровое семейство ничем не отличалось от остальных семей. Им было хорошо и уютно у себя дома.
Теперь малыши уже подросли настолько, что могли попытать свои силы в нырялке. Сначала они просто лежали на воде, случалось — и вверх ногами, или же барахтались там, визжа от радости. Они были очень легкими и пушистыми, совсем воздушными, поэтому им никак не удавалось погрузиться в воду достаточно глубоко, чтобы можно было грести одновременно двумя перепончатыми лапками. Вот и приходилось подгребать то одной, то другой лапкой, переваливаясь с боку на бок, захлебываясь, извиваясь, барахтаясь. А старые бобры озабоченно плавали вокруг, подбадривая их и, вероятно, давая советы на своем звучном бобровом говоре. Наблюдая эти сценки, я пришел к заключению, что задача научить малышей плавать была нелегкой для бобров-родителей, но бобрята, казалось, получали большое удовольствие, барахтаясь в воде, а с этим, как вы сами понимаете, надо считаться.
Однако малыши быстро утомлялись. Тогда они вылезали из воды и отдыхали в «сушилке». Сушилка была устроена немного ниже уровня пола — вероятно, для того, чтобы вода, струившаяся с шерсти зверьков, не замочила их зеленых постелей. Каждый бобренок очень тщательно выжимал, стряхивал, вытирал воду со своей шерстки спереди, сбоку, сзади — всюду, куда только мог дотянуться; бобрята сидели выпрямившись и работали очень усердно, сопя и вздыхая, точно дети после купания.
Наконец, когда работа была закончена и шерсть у них высыхала или же им казалось, что она высохла, они переворачивались вверх ногами, портя этим все дело, и раздавался целый хор пронзительных криков. Тогда появлялись свежие зеленые листочки и водоросли, которые бобры приготовляли заранее для того, чтобы скорее успокоить малышей, и крики нетерпения переходили в довольное чавканье и бормотанье.
Скоро все затихало, маленькие глазки закрывались, и бобрята, сбившись в кучу и вцепившись передними лапками Друг дружке в шерсть, засыпали на постелях из душистой травы.
И так день проходил за днем в бобровом доме. Когда бобрятам исполнится двадцать дней, в их жизни наступит необыкновенный праздник. Нырнув в темный тоннель, малыши вдруг очутятся в неведомом ослепительном мире, который окружал их со всех сторон, но которого они никогда не видали. А пока бобрята спали, родители по очереди оставались возле них, по очереди осматривали плотину, от которой зависела их жизнь, следили, не подкрадывается ли хищник к их маленькому замку. Нужно было заготовить и корм и подстилку. Бобры хорошо знали: как только проснутся малыши, снова придется делать сто дел сразу. Месяц Цветов — очень хлопотливое время.
Наши четыре маленьких героя или героини, а может быть, и те и другие, дожили наконец до той чудесной поры, когда научились нырять по-настоящему и уже не выскакивали из воды хвостом вверх, словно резиновый мяч, а могли проплывать довольно большое расстояние, не взывая о помощи Как вдруг как-то днем — это было в тот самый день и час, когда Гитчи Мигуон обедал в лесу, — старый бобр заметил, что вода в нырялке стала убывать. Он насторожился. Бобриха тоже услышала бульканье и пришла посмотреть, в чем дело. Вода, кружась воронкой, опускалась в тоннеле все ниже и ниже. Потом воды не стало.
Кто-то сломал плотину!
Бобры друг за другом бросились вниз через пустую нырялку. Нельзя было терять время. У них не будет воды — драгоценной воды, от которой зависит жизнь детенышей! Их дом теперь открыт для всех на свете, а это грозит смертью.
Четыре бобренка ужасно испугались. Они почувствовали, что случилась беда, но были еще слишком малы, чтобы понять, в чем дело. Бобрята подползли друг к другу и тихо похныкивали.
Встревоженные родители кинулись вплавь по обмелевшему пруду — прямо к плотине. В самом низу стены они обнаружили отверстие величиной с бочку — скоро в пруду совсем не останется воды!
Бобры тотчас принялись за работу. Они таскали сучья откуда попало, выдирали большие комья земли с болотистого берега, отгрызали острыми зубами ветки с упавших деревьев, катали камни и все это бросали прямо в дыру, а потом затыкали отверстия травой и ветками кустарника. Они рыли глину и таскали ее к дыре в плотине; глина, пропитавшись водой, становилась вязкой и хорошо замазывала щели между сучьями, ветками и камнями. Но пруд был слишком мал для такой большой течи, и родниковая вода, которая питала пруд, собиралась гораздо медленнее, чем вытекала из него.
И вот теперь, когда плотина снова была в порядке, в пруду совсем не осталось воды!
Пока бобры трудились, отчаяние не раз охватывало их (не верьте тому, кто будет уверять вас, что животные не способны чувствовать отчаяние!), но они все-таки продолжали работать до тех пор, пока не починили плотину; только тогда, усталые и измученные, бобры побрели к своим четырем детенышам, которых они так любили, и к дому, который уже не был больше защитой для них. А как они трудились, чтобы построить его, и как нужен он был для семьи!
Бобры не умеют быстро ходить. Они легко переплыли бы пруд, но пробираться по скользкому илистому дну через камни и заросли спутанных водорослей было тяжело. Сколько драгоценного времени уйдет, пока они добредут, карабкаясь и спотыкаясь, до своей хатки, которая теперь казалась так далеко! Любой зверь может их настигнуть. А если повстречается волк или медведь, все погибло. Бобры были беззащитны теперь, потому что природа создала их не для борьбы, а только для мирного труда.
Спеши! Спеши, Гитчи Мигуон! Беги со всех ног! Твоя помощь очень нужна маленьким братьям, нужна немедленно! Скоро, с минуты на минуту, охотник будет здесь…
По вязкому дну пруда на усталых коротких ножках медленно и мучительно плелись два несчастных бобра; они спешили как могли к своим детенышам, которые теперь остались в незащищенной хатке.
А там четыре бобренка, сбившись в кучу и вцепившись передними лапками друг дружке в шерсть, с ужасом смотрели на блестящее черное чудовище с плоской головой. Оно подползало к ним медленно, оскалив зубы, шипя, как змея. Нигик2 — выдра! Голодная, злая, хитрая, она сломала плотину, осушила пруд, и теперь добыча была перед ней — четыре маленьких бобренка.
Ее длинное тело загородило вход. Казалось, спасения нет. Выдра подобрала под себя лапы, готовясь к прыжку…
Как раз в эту минуту Гитчи Мигуон, задыхаясь от быстрого бега, с ружьем наготове, выскочил из тростников и, перескакивая с камня на камень, бросился к бобровой хатке.
Глава IV. ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Выдра прыгнула. Жадная, она хотела схватить всех маленьких бобрят зараз! Но те отскочили, как четыре пружинки, в разные стороны. Не рассчитав прыжка, она упустила их всех, а сама со всего размаху налетела на стену. На минуту хищника оглушил удар. И это спасло бобрят. Они бросились к выходу, теперь свободному.
Разъяренная своей неудачей, выдра пустилась было вдогонку, но выход в конце тоннеля был загорожен. Кем? Она еще не знала.
Не прошло и минуты, как началась жестокая схватка между выдрой и двумя бобрами. Они подоспели как раз вовремя. Бобры, такие добрые и игривые от природы, теперь бились не на жизнь, а на смерть ради спасения своих детенышей. Выдра была более ловкой и более свирепой, чем они; уж если она вцепится зубами, словно бульдог, то не выпустит своей жертвы; но у бобров шкурка толстая, ее нелегко прокусить, а их острые, похожие на резец зубы, которые до сих пор никого не кусали и только подтачивали стволы деревьев, с отчаяния впивались в тело хищника. Бобры упирались лапками и все сильнее и сильнее кусались.
Выдра билась жестоко — она была не из трусливых — и все норовила стиснуть своими крепкими челюстями морду бобра, чтобы хоть один из них перестал кусаться. Но пришлось ей спасать свою собственную голову.
Она вертелась и извивалась, как огромная мохнатая ящерица, забрасывая то влево, то вправо свою змеиную голову, шипя, щелкая зубами, рыча. Бобры же не издали ни звука, пока она таскала их с места на место, и только снова и снова впивались в нее зубами. Перед ними был враг — самый страшный из всех врагов, — его надо было прикончить во что бы то ни стало. Раз и навсегда надо положить конец его злодействам.
И снова враги набрасывались друг на друга, боролись, кувыркались, пока не выкатились вниз по тоннелю, извиваясь бесформенной массой ног, хвостов, сверкающих зубов, прямо к ногам Гитчи Мигуона — он только что сделал последний длинный прыжок с камня на камень и очутился перед бобровым домом.
Встреча с новым врагом обескуражила выдру. Метнувшись что было силы, она вырвалась на свободу и одним прыжком отскочила далеко в сторону, так что бобрам уже было не догнать ее.
Не обращая внимания на индейца, бобры побрели за убегавшим хищником, увязая в иле; а для выдры, наоборот, это была прекрасная дорога. В один миг она проскользнула футов на двадцать вперед. Два — три прыжка — и снова скользила, и так до тех пор, пока не очутилась у плотины. Махнула через нее — и поминай как звали!
Никогда больше не станет она нападать на Бобровый Народ!
Большое Перо стоял поблизости на камне и видел, как убегала выдра. Он направил было на нее дуло своего ружья, но потом решил, что злодейка и так достаточно наказана, и не стал стрелять: ведь бобрам она больше не причинит вреда.
Как бы то ни было, но теперь уже все наладилось: вода начала снова собираться в пруду — ее удерживала плотина, которую, как вы, наверно, помните, починили бобры; пруд становился все глубже. Охотнику нужно было поспешить обратно к берегу, пока не залило камни.
Индейца немного беспокоила судьба маленьких бобрят. Он видел, как они убежали из хатки, но вернулись ли малыши, этого он не знал. Поэтому, выбрав место, откуда его не было видно и нельзя было почуять, он присел на берегу и стал следить за тем, что происходило около бобрового домика.
Скоро он увидел, как бобриха стала собирать малышей. Двое бобрят появились из укромного уголка, где они притаились, спасаясь от страшного врага. Мать по очереди провожала их домой: бобрята становились на широкий плоский хвост бобрихи, придерживаясь лапками за ее шерсть, чтобы не упасть, и так, словно на салазках, подъезжали ко входу в хатку И, пока малыши ехали, они смотрели по сторонам, разглядывали все кругом и, по-видимому, были очень довольны
Мне кажется, что Большое Перо получил не меньшее удовольствие, чем они, — он тихонько посмеивался, любуясь этой забавной сценкой. Потом он задумался. Присматриваясь ко всему, что происходило, он вдруг почувствовал, что очень жестоко убивать этих зверьков, которые так самоотверженно трудятся, чтобы защитить своих детенышей и свой скромный дом, и которые так любят друг друга, — это было, казалось ему, равносильно убийству маленьких людей. Никогда еще он не видел того, что довелось ему увидеть сегодня. Теперь только понял он, почему старики индейцы часто называют бобров Говорящими Братьями и Бобровым Народом.
Большое Перо решил переночевать у пруда, хотя не захватил с собой ни одеяла, ни еды: он боялся, что вернется злодейка-выдра или же появится другая, потому что эти хищники часто рыскают парами.
Но никто не нарушил покоя бобрового пруда. На рассвете, когда Гитчи Мигуон покидал это место, пруд уже наполнился водой до краев, потайной вход был закрыт, и все, казалось, было в полном порядке, словно ничего и не случилось.
Вот и все, что узнал Большое Перо. Но индеец не знал, что двое бобрят, напуганные до полусмерти, выкарабкались из хатки, побрели по длинному потайному ходу под заболоченной землей (бобры часто выкапывают такие ходы для разных целей) и, пройдя его до конца, очутились около плотины. Вряд ли они знали, куда бредут, да, верно, и не думали об этом — им только нужно было уйти подальше от злого чудовища. Никто не заметил, как они перебрались на противоположную сторону плотины и продолжали свой путь по осушенному руслу ручья. Зловешее шипение выдры все время преследовало их по пятам, словно в страшном сне. И так отчетливо оно вдруг стало слышно и так близко, что зверьки в ужасе забились в маленькую пещерку на берегу. Это произошло как раз вовремя: не успели они укрыться, как выдра — настоящая, страшная выдра — прошмыгнула мимо них. К счастью, бобрята, как и многие другие молодые зверьки, не распространяют никакого запаха; даже лиса, несмотря на свой чуткий нос, могла бы найти их только случайно. Вот и выдра не узнала, где они спрятались. Она мчалась без оглядки все дальше и дальше от пруда.
А скованные ужасом бобрята прижались друг к другу в своем убежище, не смея двинуться вперед и боясь вернуться. Они стали поджидать свою мать — не придет ли она к ним на помощь?
Но отсутствие запаха, которое только что принесло им спасение, теперь оказалось для них бедой. Старые бобры обнюхали все кругом, но не смогли обнаружить никаких следов и так и не узнали, что бобрята перебрались через плотину. А испуганные зверьки не догадались, как недалеко они находились от пруда. Вот и сидели они, словно два заблудившихся ребенка, забившись в свою пещерку, обездоленные, понурые, и все прислушивались, не донесется ли к ним любимый ласковый голос. Малыши все ждали и ждали свою большую маму, такую заботливую и добрую, — она всегда утешала их в их маленьких бедах, согревала своим коричневым пушистым телом и так старательно причесывала и прихорашивала каждый день. Ну, конечно же, она или отец — это он играл с ними так хорошо, учил плавать и всегда приносил им душистую траву для постелей и веточки с нежными листьями на обед, — кто-нибудь из них да придет. Теперь у бобрят не было ни душистой подстилки, ни лакомых листочков — ничего, кроме твердых камней и жесткого песка, а ни мать, ни отец не шли за ними. Напрасно прождали бобрята всю долгую ночь, дрожа от холода, голода и страха.
Один раз какой-то длинный темный зверь, похожий на ласку, но гораздо крупнее ласки, заглянул к ним; но они сидели тихо, как две мышки, и почти перестали дышать. Он громко засопел у самого входа в пещерку и побежал дальше. Это была норка… Она увидела, что они вдвоем, и побоялась напасть на них.
Не скоро набрались зверьки храбрости, чтобы выглянуть на минутку, но сейчас же спрятались обратно — нужно было спасаться от огромного серого чудовища, которое спускалось на них сверху. Круглые желтые глаза засверкали близко-близко… Но вот чудовище взмыло вверх и уселось на ветку. И смотрело оттуда, смотрело на них, щелкало клювом, громко, протяжно кричало и очень страшно смеялось.
Вопахо — Лесная Сова-Хохотунья — подкарауливала их, хотела сделать бобрят своей добычей. Она терпеливо ждала, и каждый раз, когда малыши выглядывали из пещерки, страшные желтые глаза все еще глядели на них.
На рассвете сова исчезла. Вода уже струилась через плотину, и ручеек снова зажурчал. Бобрята спустились к нему и поплыли в поисках своего дома. Если бы они только знали, как близко была их хатка! Но в маленьких головках все перепуталось, и они окончательно заблудились. Не в силах бороться с течением, они отдались воле воды и спускались все ниже и ниже по ручью, все дальше и дальше от дома, от родителей, от сестренок3, с которыми так хорошо играли и возились всю свою коротенькую жизнь.
Так они плыли, слабые, голодные, не умея найти себе корм. И все-таки теперь они чувствовали себя как-то безопаснее, потому что были в воде, и продолжали свое бесцельное путешествие, которое не могло привести к добру. Ручеек становился все спокойнее и спокойнее, и зверьки незаметно очутились в ленивых водах Березовой Реки.
Лань, которая паслась на отмели, подняла голову и увидела их. Она насторожила уши и долго следила за ними своими добрыми глазами. Дальше на пути повстречалась ондатра — мускусная крыса; она поздоровалась с ними, громко пискнув, и прошмыгнула мимо. Птицы глядели на них с верхушек деревьев и что-то щебетали им. А солнце грело так ласково, и мир был так прекрасен! И они продолжали плыть все дальше и дальше, неизвестно куда. Так бы они и плыли в забытьи от голода и слабости, пока не заснули бы, чтобы никогда больше не проснуться.
В тот самый момент, когда бобрята очутились на зеркальной поверхности Березовой Реки, их заметил Гитчи Мигуон.
Он сидел на берегу ручья в том самом месте, где недавно обедал. Спустив осторожно на воду свой челн, он тихонько поплыл к ним. Бобрята услышали шум, приоткрыли глазки и увидели его. Но почему-то они не испугались даже тогда, когда он поднял их за крошечные черные хвостики, чтобы опустить в лодку. Наверно, им все уже было безразлично А может быть, большой настороженный глаз, нарисованный на носу лодки, не выглядел уж так сердито, как задумал художник; или, скорей всего, они чувствовали, что индеец не обидит их: зверьки, даже самые маленькие, узнают своих настоящих друзей.
Большое Перо, сложив ладони вместе, осторожно держал бобрят — зверьки были такие маленькие и жалкие. Их крошечные передние лапки сжались в кулачки, словно они приготовились к бою4, но круглые головки отяжелели и поникли, глазки смыкались. Индеец знал, что они умирают, и ему стало их жаль. Охотники часто бывают добрыми людьми.
Большое Перо решил во что бы то ни стало спасти бобрят. Он жил охотой и ему часто приходилось убивать бобров ради их ценной шкурки. А вот теперь он имеет возможность сделать доброе дело для бобров — спасти этих заблудившихся малышей, которых унесло течение и которые очутились у него в руках.
Причалив к берегу, он достал чашку с молоком, разбавил его водой и стал вливать зверькам в рот. Маленькие пушистые тельца распростерлись на огрубелых ладонях индейца, и он почувствовал, какие они легкие и как слабо бьются их сердечки. Пока шло кормление, бобрята ухватились своими лапками, словно крошечными ручками, за сильные пальцы индейца. Большое Перо совсем растрогался, но как дальше поступить со зверьками, он еще не знал. Ему следовало бы спешить домой — он обещал своим детям, Саджо и Шепиэну, вернуться в определенный день, и, чтобы не огорчать их, ему нужно было сдержать свое слово. Если отнести бобрят к пруду, вряд ли они найдут дорогу к хатке — ведь надо весь пруд переплыть; оставить их тут на месте — еще хуже: они наверняка умрут с голоду либо погибнут в когтях орла, ястреба; даже голодная рыба опасна для них. Большое Перо подумал, не взять ли бобрят с собой, хотя понимал, что в далеком пути возни будет очень много. Но как можно покинуть этих малышей в беде? Это было бы жестоко. У старых индейцев очень строгие правила в таких случаях.
Бобриха-мать, наверно, считала своих детенышей очень красивыми, но индейцу они казались уродливыми: у бобрят были длинные задние ноги и коротенькие передние, шарообразные тельца и курносые носики. Они напоминали сказочных Бакваджис — индейских волшебниц.
Большое Перо в конце концов решил, что их уродство — небольшая беда, зато они очень забавны и будет интересно их приручить. Приближался день рождения его дочери Саджо — ей исполнится одиннадцать лет. Бобрята с курносыми носиками, наверно, очень понравятся девочке. Это как раз такой подарок, как надо! А когда они вырастут и их уже будет неудобно держать дома, тогда бобрят снова отвезут в родные места.
Бобрятам понравилось молоко, и они стали просить еще. Если бы вы слышали их жалобные голоса! Они еще сильнее растрогали Гитчи Мигуона. «Как можно было покинуть малышей, которые плачут совсем как дети», — подумал он, и снова принялся хлопотать и поить их молоком.
Потом он подошел к березе, которая росла среди сосен, срезал с нее большой кусок коры и стал мастерить корзинку для бобрят. Он обвязал ее кедровым лыком, чтобы сохранить форму. Вслед за этим сделал плотно прилегающую крышку и проделал в ней дырочки, чтобы воздух проходил свободно. Еще он сплел ручку из коры кедра. Когда корзинка была готова, он выстлал ее дно травой и положил сверху сочные листики и молодые побеги тех растений, которыми питаются бобры.
Когда Большое Перо поднял своих питомцев за плоские хвостики, чтобы положить в корзинку, они почувствовали запах душистой подстилки — совсем как дома — и нашли нежные почки и листики, которыми так хотелось полакомиться; они слушали добрый, успокаивающий голос своего нового друга — он так хорошо напоил их молоком! — и от всего этого им сразу стало лучше.
Казалось, теперь они забыли и страшное шипение выдры, и сову с ее круглыми желтыми глазами и злым хлопающим клювом. Как жутко она смеялась над ними в ту темную ночь! И вот они подползли друг к другу, что-то бормоча и урча про себя, — уже давно они этого не делали, — и ели, ели, пока не наелись досыта.
А Большое Перо, делая быстрые взмахи веслом, гнал каноэ домой, к своим любимым детям. Он очень радовался подарку, который вез им. Он не сомневался, что и сынишка, хотя тот был тремя годами старше сестры, вместе с ней будет забавляться зверьками. И он был рад, что помог этим маленьким страдальцам.
Беседуя со своим каноэ или с ружьем, быть может, с бобрятами или просто сам с собой, он говорил:
— Мино-та-кия! (Хорошо!) Кэгет мино-та-кия! (Очень хорошо!)
Маленькие искатели приключений тоже, наверно, были всем довольны, так как они совсем притихли. И в самом деле: им было хорошо в их гнездышке. Сквозь оконца берестяного домика к ним доносилась звонкая песня дроздов, веселое журчание воды и убаюкивающий гомон лесных насекомых. Только время от времени, видно вспомнив своих близких и родную землянку, они жалобно похныкивали и теснее прижимались друг к дружке. И тогда тоска затихала, усталые головки склонялись, а круглые черные глазки отказывались смотреть… Все звуки словно замирали вокруг, и все горести куда-то исчезали. Бобрята спали.
Вот как получилось, что два маленьких заблудившихся бобренка, таких маленьких, что они легко поместились бы вдвоем в пол-литровом горшочке, ехали теперь к новому дому и к новым друзьям; они видели много удивительных вещей, о которых даже самые умные бобры ничего не слыхали, и пережили приключения, которых не переживал никто из бобров, я в этом вполне уверен.
Большое Перо был прав, когда говорил «мино-та-кия». Это было на самом деле чудесно!
Разъяренная своей неудачей, выдра пустилась было вдогонку, но выход в конце тоннеля был загорожен. Кем? Она еще не знала.
Не прошло и минуты, как началась жестокая схватка между выдрой и двумя бобрами. Они подоспели как раз вовремя. Бобры, такие добрые и игривые от природы, теперь бились не на жизнь, а на смерть ради спасения своих детенышей. Выдра была более ловкой и более свирепой, чем они; уж если она вцепится зубами, словно бульдог, то не выпустит своей жертвы; но у бобров шкурка толстая, ее нелегко прокусить, а их острые, похожие на резец зубы, которые до сих пор никого не кусали и только подтачивали стволы деревьев, с отчаяния впивались в тело хищника. Бобры упирались лапками и все сильнее и сильнее кусались.
Выдра билась жестоко — она была не из трусливых — и все норовила стиснуть своими крепкими челюстями морду бобра, чтобы хоть один из них перестал кусаться. Но пришлось ей спасать свою собственную голову.
Она вертелась и извивалась, как огромная мохнатая ящерица, забрасывая то влево, то вправо свою змеиную голову, шипя, щелкая зубами, рыча. Бобры же не издали ни звука, пока она таскала их с места на место, и только снова и снова впивались в нее зубами. Перед ними был враг — самый страшный из всех врагов, — его надо было прикончить во что бы то ни стало. Раз и навсегда надо положить конец его злодействам.
И снова враги набрасывались друг на друга, боролись, кувыркались, пока не выкатились вниз по тоннелю, извиваясь бесформенной массой ног, хвостов, сверкающих зубов, прямо к ногам Гитчи Мигуона — он только что сделал последний длинный прыжок с камня на камень и очутился перед бобровым домом.
Встреча с новым врагом обескуражила выдру. Метнувшись что было силы, она вырвалась на свободу и одним прыжком отскочила далеко в сторону, так что бобрам уже было не догнать ее.
Не обращая внимания на индейца, бобры побрели за убегавшим хищником, увязая в иле; а для выдры, наоборот, это была прекрасная дорога. В один миг она проскользнула футов на двадцать вперед. Два — три прыжка — и снова скользила, и так до тех пор, пока не очутилась у плотины. Махнула через нее — и поминай как звали!
Никогда больше не станет она нападать на Бобровый Народ!
Большое Перо стоял поблизости на камне и видел, как убегала выдра. Он направил было на нее дуло своего ружья, но потом решил, что злодейка и так достаточно наказана, и не стал стрелять: ведь бобрам она больше не причинит вреда.
Как бы то ни было, но теперь уже все наладилось: вода начала снова собираться в пруду — ее удерживала плотина, которую, как вы, наверно, помните, починили бобры; пруд становился все глубже. Охотнику нужно было поспешить обратно к берегу, пока не залило камни.
Индейца немного беспокоила судьба маленьких бобрят. Он видел, как они убежали из хатки, но вернулись ли малыши, этого он не знал. Поэтому, выбрав место, откуда его не было видно и нельзя было почуять, он присел на берегу и стал следить за тем, что происходило около бобрового домика.
Скоро он увидел, как бобриха стала собирать малышей. Двое бобрят появились из укромного уголка, где они притаились, спасаясь от страшного врага. Мать по очереди провожала их домой: бобрята становились на широкий плоский хвост бобрихи, придерживаясь лапками за ее шерсть, чтобы не упасть, и так, словно на салазках, подъезжали ко входу в хатку И, пока малыши ехали, они смотрели по сторонам, разглядывали все кругом и, по-видимому, были очень довольны
Мне кажется, что Большое Перо получил не меньшее удовольствие, чем они, — он тихонько посмеивался, любуясь этой забавной сценкой. Потом он задумался. Присматриваясь ко всему, что происходило, он вдруг почувствовал, что очень жестоко убивать этих зверьков, которые так самоотверженно трудятся, чтобы защитить своих детенышей и свой скромный дом, и которые так любят друг друга, — это было, казалось ему, равносильно убийству маленьких людей. Никогда еще он не видел того, что довелось ему увидеть сегодня. Теперь только понял он, почему старики индейцы часто называют бобров Говорящими Братьями и Бобровым Народом.
Большое Перо решил переночевать у пруда, хотя не захватил с собой ни одеяла, ни еды: он боялся, что вернется злодейка-выдра или же появится другая, потому что эти хищники часто рыскают парами.
Но никто не нарушил покоя бобрового пруда. На рассвете, когда Гитчи Мигуон покидал это место, пруд уже наполнился водой до краев, потайной вход был закрыт, и все, казалось, было в полном порядке, словно ничего и не случилось.
Вот и все, что узнал Большое Перо. Но индеец не знал, что двое бобрят, напуганные до полусмерти, выкарабкались из хатки, побрели по длинному потайному ходу под заболоченной землей (бобры часто выкапывают такие ходы для разных целей) и, пройдя его до конца, очутились около плотины. Вряд ли они знали, куда бредут, да, верно, и не думали об этом — им только нужно было уйти подальше от злого чудовища. Никто не заметил, как они перебрались на противоположную сторону плотины и продолжали свой путь по осушенному руслу ручья. Зловешее шипение выдры все время преследовало их по пятам, словно в страшном сне. И так отчетливо оно вдруг стало слышно и так близко, что зверьки в ужасе забились в маленькую пещерку на берегу. Это произошло как раз вовремя: не успели они укрыться, как выдра — настоящая, страшная выдра — прошмыгнула мимо них. К счастью, бобрята, как и многие другие молодые зверьки, не распространяют никакого запаха; даже лиса, несмотря на свой чуткий нос, могла бы найти их только случайно. Вот и выдра не узнала, где они спрятались. Она мчалась без оглядки все дальше и дальше от пруда.
А скованные ужасом бобрята прижались друг к другу в своем убежище, не смея двинуться вперед и боясь вернуться. Они стали поджидать свою мать — не придет ли она к ним на помощь?
Но отсутствие запаха, которое только что принесло им спасение, теперь оказалось для них бедой. Старые бобры обнюхали все кругом, но не смогли обнаружить никаких следов и так и не узнали, что бобрята перебрались через плотину. А испуганные зверьки не догадались, как недалеко они находились от пруда. Вот и сидели они, словно два заблудившихся ребенка, забившись в свою пещерку, обездоленные, понурые, и все прислушивались, не донесется ли к ним любимый ласковый голос. Малыши все ждали и ждали свою большую маму, такую заботливую и добрую, — она всегда утешала их в их маленьких бедах, согревала своим коричневым пушистым телом и так старательно причесывала и прихорашивала каждый день. Ну, конечно же, она или отец — это он играл с ними так хорошо, учил плавать и всегда приносил им душистую траву для постелей и веточки с нежными листьями на обед, — кто-нибудь из них да придет. Теперь у бобрят не было ни душистой подстилки, ни лакомых листочков — ничего, кроме твердых камней и жесткого песка, а ни мать, ни отец не шли за ними. Напрасно прождали бобрята всю долгую ночь, дрожа от холода, голода и страха.
Один раз какой-то длинный темный зверь, похожий на ласку, но гораздо крупнее ласки, заглянул к ним; но они сидели тихо, как две мышки, и почти перестали дышать. Он громко засопел у самого входа в пещерку и побежал дальше. Это была норка… Она увидела, что они вдвоем, и побоялась напасть на них.
Не скоро набрались зверьки храбрости, чтобы выглянуть на минутку, но сейчас же спрятались обратно — нужно было спасаться от огромного серого чудовища, которое спускалось на них сверху. Круглые желтые глаза засверкали близко-близко… Но вот чудовище взмыло вверх и уселось на ветку. И смотрело оттуда, смотрело на них, щелкало клювом, громко, протяжно кричало и очень страшно смеялось.
Вопахо — Лесная Сова-Хохотунья — подкарауливала их, хотела сделать бобрят своей добычей. Она терпеливо ждала, и каждый раз, когда малыши выглядывали из пещерки, страшные желтые глаза все еще глядели на них.
На рассвете сова исчезла. Вода уже струилась через плотину, и ручеек снова зажурчал. Бобрята спустились к нему и поплыли в поисках своего дома. Если бы они только знали, как близко была их хатка! Но в маленьких головках все перепуталось, и они окончательно заблудились. Не в силах бороться с течением, они отдались воле воды и спускались все ниже и ниже по ручью, все дальше и дальше от дома, от родителей, от сестренок3, с которыми так хорошо играли и возились всю свою коротенькую жизнь.
Так они плыли, слабые, голодные, не умея найти себе корм. И все-таки теперь они чувствовали себя как-то безопаснее, потому что были в воде, и продолжали свое бесцельное путешествие, которое не могло привести к добру. Ручеек становился все спокойнее и спокойнее, и зверьки незаметно очутились в ленивых водах Березовой Реки.
Лань, которая паслась на отмели, подняла голову и увидела их. Она насторожила уши и долго следила за ними своими добрыми глазами. Дальше на пути повстречалась ондатра — мускусная крыса; она поздоровалась с ними, громко пискнув, и прошмыгнула мимо. Птицы глядели на них с верхушек деревьев и что-то щебетали им. А солнце грело так ласково, и мир был так прекрасен! И они продолжали плыть все дальше и дальше, неизвестно куда. Так бы они и плыли в забытьи от голода и слабости, пока не заснули бы, чтобы никогда больше не проснуться.
В тот самый момент, когда бобрята очутились на зеркальной поверхности Березовой Реки, их заметил Гитчи Мигуон.
Он сидел на берегу ручья в том самом месте, где недавно обедал. Спустив осторожно на воду свой челн, он тихонько поплыл к ним. Бобрята услышали шум, приоткрыли глазки и увидели его. Но почему-то они не испугались даже тогда, когда он поднял их за крошечные черные хвостики, чтобы опустить в лодку. Наверно, им все уже было безразлично А может быть, большой настороженный глаз, нарисованный на носу лодки, не выглядел уж так сердито, как задумал художник; или, скорей всего, они чувствовали, что индеец не обидит их: зверьки, даже самые маленькие, узнают своих настоящих друзей.
Большое Перо, сложив ладони вместе, осторожно держал бобрят — зверьки были такие маленькие и жалкие. Их крошечные передние лапки сжались в кулачки, словно они приготовились к бою4, но круглые головки отяжелели и поникли, глазки смыкались. Индеец знал, что они умирают, и ему стало их жаль. Охотники часто бывают добрыми людьми.
Большое Перо решил во что бы то ни стало спасти бобрят. Он жил охотой и ему часто приходилось убивать бобров ради их ценной шкурки. А вот теперь он имеет возможность сделать доброе дело для бобров — спасти этих заблудившихся малышей, которых унесло течение и которые очутились у него в руках.
Причалив к берегу, он достал чашку с молоком, разбавил его водой и стал вливать зверькам в рот. Маленькие пушистые тельца распростерлись на огрубелых ладонях индейца, и он почувствовал, какие они легкие и как слабо бьются их сердечки. Пока шло кормление, бобрята ухватились своими лапками, словно крошечными ручками, за сильные пальцы индейца. Большое Перо совсем растрогался, но как дальше поступить со зверьками, он еще не знал. Ему следовало бы спешить домой — он обещал своим детям, Саджо и Шепиэну, вернуться в определенный день, и, чтобы не огорчать их, ему нужно было сдержать свое слово. Если отнести бобрят к пруду, вряд ли они найдут дорогу к хатке — ведь надо весь пруд переплыть; оставить их тут на месте — еще хуже: они наверняка умрут с голоду либо погибнут в когтях орла, ястреба; даже голодная рыба опасна для них. Большое Перо подумал, не взять ли бобрят с собой, хотя понимал, что в далеком пути возни будет очень много. Но как можно покинуть этих малышей в беде? Это было бы жестоко. У старых индейцев очень строгие правила в таких случаях.
Бобриха-мать, наверно, считала своих детенышей очень красивыми, но индейцу они казались уродливыми: у бобрят были длинные задние ноги и коротенькие передние, шарообразные тельца и курносые носики. Они напоминали сказочных Бакваджис — индейских волшебниц.
Большое Перо в конце концов решил, что их уродство — небольшая беда, зато они очень забавны и будет интересно их приручить. Приближался день рождения его дочери Саджо — ей исполнится одиннадцать лет. Бобрята с курносыми носиками, наверно, очень понравятся девочке. Это как раз такой подарок, как надо! А когда они вырастут и их уже будет неудобно держать дома, тогда бобрят снова отвезут в родные места.
Бобрятам понравилось молоко, и они стали просить еще. Если бы вы слышали их жалобные голоса! Они еще сильнее растрогали Гитчи Мигуона. «Как можно было покинуть малышей, которые плачут совсем как дети», — подумал он, и снова принялся хлопотать и поить их молоком.
Потом он подошел к березе, которая росла среди сосен, срезал с нее большой кусок коры и стал мастерить корзинку для бобрят. Он обвязал ее кедровым лыком, чтобы сохранить форму. Вслед за этим сделал плотно прилегающую крышку и проделал в ней дырочки, чтобы воздух проходил свободно. Еще он сплел ручку из коры кедра. Когда корзинка была готова, он выстлал ее дно травой и положил сверху сочные листики и молодые побеги тех растений, которыми питаются бобры.
Когда Большое Перо поднял своих питомцев за плоские хвостики, чтобы положить в корзинку, они почувствовали запах душистой подстилки — совсем как дома — и нашли нежные почки и листики, которыми так хотелось полакомиться; они слушали добрый, успокаивающий голос своего нового друга — он так хорошо напоил их молоком! — и от всего этого им сразу стало лучше.
Казалось, теперь они забыли и страшное шипение выдры, и сову с ее круглыми желтыми глазами и злым хлопающим клювом. Как жутко она смеялась над ними в ту темную ночь! И вот они подползли друг к другу, что-то бормоча и урча про себя, — уже давно они этого не делали, — и ели, ели, пока не наелись досыта.
А Большое Перо, делая быстрые взмахи веслом, гнал каноэ домой, к своим любимым детям. Он очень радовался подарку, который вез им. Он не сомневался, что и сынишка, хотя тот был тремя годами старше сестры, вместе с ней будет забавляться зверьками. И он был рад, что помог этим маленьким страдальцам.
Беседуя со своим каноэ или с ружьем, быть может, с бобрятами или просто сам с собой, он говорил:
— Мино-та-кия! (Хорошо!) Кэгет мино-та-кия! (Очень хорошо!)
Маленькие искатели приключений тоже, наверно, были всем довольны, так как они совсем притихли. И в самом деле: им было хорошо в их гнездышке. Сквозь оконца берестяного домика к ним доносилась звонкая песня дроздов, веселое журчание воды и убаюкивающий гомон лесных насекомых. Только время от времени, видно вспомнив своих близких и родную землянку, они жалобно похныкивали и теснее прижимались друг к дружке. И тогда тоска затихала, усталые головки склонялись, а круглые черные глазки отказывались смотреть… Все звуки словно замирали вокруг, и все горести куда-то исчезали. Бобрята спали.
Вот как получилось, что два маленьких заблудившихся бобренка, таких маленьких, что они легко поместились бы вдвоем в пол-литровом горшочке, ехали теперь к новому дому и к новым друзьям; они видели много удивительных вещей, о которых даже самые умные бобры ничего не слыхали, и пережили приключения, которых не переживал никто из бобров, я в этом вполне уверен.
Большое Перо был прав, когда говорил «мино-та-кия». Это было на самом деле чудесно!
Глава V. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ САДЖО
Почти неделю спустя после описанных событий Саджо и Шепиэн хлопотали по хозяйству, готовясь к встрече с отцом. Они жили недалеко от поселка Обисоуэй. Этот поселок лежал в Долине Лепечущих Вод, вблизи небольшого водопада, чье тихое, убаюкивающее журчание напоминало индейцам лепет сонных голосов. Отсюда и пошло такое название.
Около озера на зеленом пригорке стояла бревенчатая избушка Большого Пера. Лес подступал прямо к ней. Но участок вблизи домика был старательно расчищен от бурелома и молодняка, сквозь ряды стройных деревьев открывался чудесный вид на озеро.
Это было огромное озеро. Его холмистые, заросшие лесом берега убегали в голубую даль, словно волны необъятного изумрудного океана. Узкая тропинка вилась от избушки вниз по склону холма, к роще высоких, стройных тополей, стоявших у самой воды. Там Гитчи Мигуон любил коротать с детьми часы своего досуга в жаркие летние дни.
Хижина охотника была невелика, но снаружи выглядела очень живописно: она была срублена из золотистых сосновых бревен, а все щели были тщательно законопачены желтовато-зеленым мхом. И, хотя внутри находилась лишь одна-единственная комната, в ней было уютно. Пол из гладко отесанных, крепко сколоченных бревен отличался ослепительной чистотой, потому что его усердно скребли и мыли, и ни один пол не мог состязаться с ним в чистоте. На трех скамьях-кроватях, поставленных в ряд вдоль стены, красовались аккуратно сложенные индейские одеяла, привезенные с Гудзонова залива. Они радовали глаз своими яркими красками. Некоторые из них были красные, другие белые или зеленые; на всех цветных одеялах по краям шли белые широкие полосы. Три одностворчатых оконца сверкали на солнце; на стеклах не было ни одного пятнышка, и они блестели, по выражению Шепиэна, как внутренняя сторона ружейного дула, — таково было его понятие о чистоте. В таком состоянии он поддерживал обычно и свое ружье. А сегодня он особенно усердно смазывал и начищал его внутри и снаружи, пока ружье не заблестело весело в своем углу, напротив входной двери, так что не заметить его было бы невозможно. Мальчик выменял это ружье у скупщика Американской меховой компании на четыре дорогие норковые шкурки и хранил его, как бесценное сокровище; других собственных вещей у него было немного, смею вас в этом уверить.
Около озера на зеленом пригорке стояла бревенчатая избушка Большого Пера. Лес подступал прямо к ней. Но участок вблизи домика был старательно расчищен от бурелома и молодняка, сквозь ряды стройных деревьев открывался чудесный вид на озеро.
Это было огромное озеро. Его холмистые, заросшие лесом берега убегали в голубую даль, словно волны необъятного изумрудного океана. Узкая тропинка вилась от избушки вниз по склону холма, к роще высоких, стройных тополей, стоявших у самой воды. Там Гитчи Мигуон любил коротать с детьми часы своего досуга в жаркие летние дни.
Хижина охотника была невелика, но снаружи выглядела очень живописно: она была срублена из золотистых сосновых бревен, а все щели были тщательно законопачены желтовато-зеленым мхом. И, хотя внутри находилась лишь одна-единственная комната, в ней было уютно. Пол из гладко отесанных, крепко сколоченных бревен отличался ослепительной чистотой, потому что его усердно скребли и мыли, и ни один пол не мог состязаться с ним в чистоте. На трех скамьях-кроватях, поставленных в ряд вдоль стены, красовались аккуратно сложенные индейские одеяла, привезенные с Гудзонова залива. Они радовали глаз своими яркими красками. Некоторые из них были красные, другие белые или зеленые; на всех цветных одеялах по краям шли белые широкие полосы. Три одностворчатых оконца сверкали на солнце; на стеклах не было ни одного пятнышка, и они блестели, по выражению Шепиэна, как внутренняя сторона ружейного дула, — таково было его понятие о чистоте. В таком состоянии он поддерживал обычно и свое ружье. А сегодня он особенно усердно смазывал и начищал его внутри и снаружи, пока ружье не заблестело весело в своем углу, напротив входной двери, так что не заметить его было бы невозможно. Мальчик выменял это ружье у скупщика Американской меховой компании на четыре дорогие норковые шкурки и хранил его, как бесценное сокровище; других собственных вещей у него было немного, смею вас в этом уверить.