Курчаткин Анатолий. Цунами

   Писать письмо Рад начал было на английском, но, написавши строк пять, удалил текст и перешел на русский. У него не было того знания английского, чтобы написать письмо так, как хотелось. Он мог это сделать только на русском. Латинская обертка была, конечно, жестковата, но управиться с ней особого труда не составляло.
   «Ужасно интересно, как ты прожил эти годы, – неспешно ходили у Рада по клавишам пальцы. – Помню, в годы, когда мы с тобой познакомились, было модно цитировать китайскую поговорку: „Не дай вам Бог жить в годы перемен“. Все с удовольствием цитировали ее и посмеивались: „А что, совсем даже ничего жить“. Оказывается, то были не перемены, а так, замена декораций. Настоящие перемены пришли позднее. Не знаю, как ты, а я эту китайскую поговорку очень хорошо прочувствовал. Хотя не уверен, китайская ли она. Откуда у китайцев Бог. Они же конфуцианцы. А конфуцианство Бога не знает…»
   И дальше, дальше ходили пальцы по клавишам – про китайцев, американцев, чехов, прибалтов… обо всем, обо всем, и только ничего о себе. Почти ничего. Так, вскользь, между строками, здесь фразой, здесь обрывком фразы – с небрежностью, походя: не перегрузить информацией, не оттолкнуть навязчивостью. Не письмо – болтовня, светский треп, салон фрейлины ее императорского высочества Анны Шерер: жу-жу-жу, жу-жу-жу…
   Рад дописал письмо, перечитал, исправил опечатки и поместил в папку отправки. Связь с провайдером установилась с первой попытки – ночь, линии не заняты, самое дешевое интернетовское время. Щелчок мышки – и его письмо исчезло с экрана, чтобы, пронесшись по телефонным кабелям, брызнув пучком радиоволн в космос, отразиться от спутника и, устремившись обратно к земле, объявиться на другой стороне земного шара, с убытком по времени в восемь часов, упасть там в почтовый ящик полузабытого им знакомца тринадцатилетней давности.
   Письмо ушло, заноза внутри исчезла, и Рад тотчас почувствовал: нет даже сил сидеть на стуле. Глаза закрывались, в голове был туман, он спал не легши. Выписывая ногами кренделя, Рад добрался до кровати, стащил с себя надетые, когда вставал, спортивные штаны, попытался снять рубашку – и рубашки уже не осилил. Недорасстегнув ее, он повалился рядом с Женей-Джени, стянул с нее половину одеяла, кое-как укрылся – и сон окончательно объял его.

* * *

   Разбудил Рада стук в дверь.
   Проснувшись, Рад по привычке первым делом посмотрел на часы напротив окна. Часы показывали около десяти. Свет торшера терялся в свете наступившего дня. Только на потолке были видны слабые контуры желтоватого овала.
   Стук повторился. Черноволосая Женя-Джени рядом приоткрыла глаза, сонно поглядела на Рада и, путаясь в звуках, произнесла: «Какого черта?!» После чего бурно перевернулась со спины на живот и, уткнувшись лицом в подушку, затихла.
   Спуская ноги на лаковый лед паркета, Рад с досадой обнаружил, что спал, не сняв рубахи, и она вся как жеваная. Ему приходилось тут самому и стирать, и гладить, и глаженой свежей, как помнилось Раду, у него не было.
   – О черт! – ругнулся теперь он. И бросил тому, что стучался в дверь: – Иду!
   За дверью оказался хозяин дома.
   – Привет, – сказал он. – Ты не в Интернете ли? А то там людям с городского телефона нужно звонки сделать, а он все занят и занят. Или это что-то на станции?
   Рад, стоя перед своим бывшим сокурсником в трусах и жеваной рубашке, оглянулся на стол. Экран монитора был тускло-сер, но маленькое овальное оконце около кнопки включения горело желтым – отправивши Дрону письмо, он не только не снял рубашки, но и не выключил компьютер. И видимо, не отсоединился от провайдера. А провайдерский компьютер угодливо решил нынче быть учтивым, не обижать пользователя и не разрывать с ним соединения.
   – Привет, – ответно произнес Рад и повел рукой, приглашая хозяина дома войти.
   То, что Женя-Джени провела вторую половину ночи в его комнате, не было тайной, и он не считал нужным делать из ее пребывания здесь секрет Полишинеля.
   Хозяин дома ступил в комнату, стараясь не глядеть на белое кипение постели с выглядывающей из-под одеяла черноволосой головкой на подушке.
   – Что, не отключился? – догадался он, сумев наконец переместить взгляд с головки на подушке к монитору.
   – Извини, – сказал Рад, направляясь к столу. – Уважительная причина: помутнение рассудка.
   Хозяин дома, следуя за ним, издал горловой звук одобрительного понимания. Похоже, он невольно покосился на постель.
   Рад сел к компьютеру, подергал мышкой – монитор, оживая, щелкнул, и, несколько секунд спустя, экран высветился, явив глазам окно почтовой программы. Внизу среди ярлычков прочих программ висел и ярлычок Интернета – два зеленых квадратика, один на другом.
   – Даешь! – сказал хозяин дома, становясь у Рада за спиной. – Чем вы тут занимались? Разжигали себя порносайтами, что ли?
   Рад не ответил. Он щелкнул на кнопку получения почты и стал ждать. Оконце отчета, вылетевшее на середину экрана, известило о том, что почта начала поступать. В окне почтового ящика одно за другим стали выскакивать сообщения о поступивших письмах.
   – А позднее получить почту не можешь? – вознегодовал над головой Рада хозяин дома. – Там ждут, позвонить нужно!
   – Сейчас, сейчас, – отозвался Рад.
   Он неотрывно глядел в окно почтового ящика. Все это были рассылки, что поступало. И первое письмо, и второе, и десятое… Какое-нибудь четрнадцатое-пятнадцатое было не рассылкой. Совершенно точно, что не рассылкой. Впервые за все время его жизни здесь.
   Рад кликнул по адресу – и вытащенное из почтового ящика письмо вылетело на экран. Написано оно были кириллицей. И начиналось, без всякого обращения, словами: «Вот так да!».
   – Есть, – сказал Рад, отрываясь от экрана и откидываясь на спинку стула.
   – Что есть? – с недовольством спросил над его головой хозяин дома.
   Рад убрал с экрана письмо, заменив одной из рассылок, и развернулся на стуле, чтобы видеть своего бывшего сокурсника.
   – Письмо от Дрона.
   – Какого Дрона? – Бывший сокурсник, может быть, и не забыл их вчерашнего разговора во время чтения стихов наследником обэриутов, но имени сына знакомого тейкуна в памяти у него явно не удержалось.
   – Дрона Цеховца, – сдерживая ликование, ответил Рад.
   – Дрона Цеховца? – переспросил бывший сокурсник. – Что это за Цеховец? – И вспомнил: – А, это который сын?
   – Который сын, – подтвердил Рад. – Ты с ним, между прочим, знаком.
   Ночью, сочиняя письмо, он сообразил, что они все трое были на той квартире, где учреждалась оппозиционная партия. Только он не был уверен, остался ли тогда его сокурсник, когда они с Дроном слиняли, или ушел еще раньше.
   Хозяин дома, однако, не вспомнил Дрона на том сборе. Он только поразился самому этому факту: как жизнь свела траектории их судеб в одной точке Москвы на несколько часов и развела:
   – Что ты говоришь! Надо же. Кругла земля, удивительно кругла!..
   – А ты тогда до конца был? Или ушел? – спросил Рад.
   – Нет, не досидел. – В тоне хозяина дома, каким он произнес это, прозвучала снисходительность искушенности. – Там это так все затянулось! А метро же до часу. Не нынешние времена: хоть в два часа ночи машину поймаешь, хоть в четыре утра. И своих колес еще не было. А ты, кстати, что, до конца сидел?
   – Нет, тоже не до конца, – признался Рад. – Вот, с Дроном как раз и ушли.
   – Так что не замели тебя?
   – А все-таки что, без ГБ не обошлось? – ответно спросил Рад.
   – О! – воскликнул хозяин дома. – Какое хорошее дело без них обходилось. Приехали, навели шухер: обыск, понятые, всех, кто остался, – в воронок и в отделение милиции. В милиции, естественно, – допрос, протокол, удар по психике. Но и все, по почкам не били, и вообще не били – не нынешние времена. По психике потоптались, до вечера подержали – и отпустили. Ты что, не знал?
   – Нет, не знал, – сказал Рад. Что было абсолютной правдой: действительно не знал.
   – Милицией все и кончилось. – В голосе хозяина дома снова прозвучали нотки снисходительности. – Не прежние все-таки времена уже были. Неприятностей наобещали, конечно, – полный короб, но ни к кому больше не вязались ни разу. Больше того! – вспомнил он. – Потом, году уже в девяносто пятом, девяносто шестом – у меня звонок: подполковник такой-то, надо встретиться. Ну я ушами, конечно, застриг. Пришел он ко мне. Оказывается, один из тех, кто тогда допрашивал. И чего он хотел?
   – Да, чего? – отозвался Рад.
   – На работу он ко мне наниматься пришел, в службу безопасности. Обратите, говорит, внимание, вот, например, касательно себя: мы знали, что вы там были, но даже не стали вас вызывать, волновать вас…
   – Что, взял на работу? – с любопытством спросил Рад.
   – Да нет, зачем он мне нужен, – ответил хозяин дома. – Не фигура. Рядовой исполнитель, пешка. Какой мне от него прок. Его трудоустройство – его проблема.
   Письма между тем продолжали поступать – одна рассылка за другой, – и наконец почта, что была в почтовом ящике Рада на сервере у провайдера, перекочевала к нему в компьютер полностью. Рад щелкнул кнопкой «отключиться», значок подключения к Интернету погас, значки постоянных программ, словно обрадовавшись исчезновению нахального временщика, перемигнулись.
   – Готово. Линия свободна. Можно звонить, – сказал Рад.
   Хозяин дома, однако, теперь не спешил уйти.
   – Так и что пишет? – произнес он.
   – Кто? – спросил Рад. Хотя прекрасно понял, о ком речь.
   – Не хочешь показывать. Не хочешь говорить. Секрет! – Хозяин дома одобрительно потрепал Рада по плечу. – Правильно, правильно. Тайна фирмы. – Он сделал было шаг уходить – и остановился. – Между прочим, – снова потрепал он Рада по плечу, но сейчас это было требованием взглянуть на него. Рад взглянул, и бывший сокурсник, указав кивком головы на Женю-Джени, понизив голос почти до шепота, проговорил заговорщически: – Между прочим, должен предупредить, особо не увлекайся. Та еще штучка. Избалованная. Так быстро бабы избаловываются… – В голосе его прозвучала нотка исповедальности. – Попробуют денег – потом всё, как отравленные.
   Рад промолчал. Ему хотелось как можно скорее вновь открыть письмо Дрона и впиться в него. Впиться – именно так он ждал этого момента.
   – О'кей, ухожу. – Бывший сокурсник понял его молчание. – Выясни только ее планы, – кивнул он в сторону кровати. – Через час-полтора снимаемся. Пол, конечно, еще бы тусовалась и тусовалась, но мне же и на службе появиться нужно.
   – О'кей, – ответил теперь Рад.
   Дверь за хозяином дома закрылась, и он тут же развернулся к экрану, схватил мышку, нашел в списке писем письмо Дрона и кликнул его.
   «Вот так да!» – вылетели на экран слова, что он уже знал.
   Рад посмотрел на время, когда было отправлено письмо. Получалось, что Дрон ответил ему чуть не сразу, как ушло его собственное послание. Он отправлял его под утро, там, на другом конце земного шара был вечер, и, видимо, Дрон как раз сидел за компьютером.
   Ну да, так и было, Дрон об этом и написал: «Сидел за компьютером, собрался отключиться, дай, думаю, посмотрю почту – и ба: твое послание!»
   Письмо Дрона было замечательно. Он писал, что всегда помнил о Раде, жалел, что потеряли друг друга, много говорил о нем с женой… и далее, далее все в таком роде, а под конец предлагал восстановить отношения, во всяком случае, переписку, которой он будет очень рад. «Расскажи о себе, как жил, что делал, чем занимался эти годы», – просил он. «И может быть, осуществим какие-нибудь совместные проекты», – еще такие слова были в его письме.
   Рад встал, прошелся по комнате, щелкнул кнопкой защелки на дверной ручке, отошел, вернулся и отомкнул дверь. Сказать, что он был возбужден, было бы неверно. Его распирало от возбуждения. Ему хотелось иметь сейчас в комнате грушу и вволю побоксировать с ней. Оказаться на гаревой дорожке на стадионе и изо всех сил рвануть стометровку. Разбежаться и прыгнуть с шестом в высоту. И если бы действительно имел сейчас возможность это сделать, то поставил бы мировые рекорды.
   Но так как у него не было подобной возможности, он с полного роста упал на пол, приняв тело на руки, и стал отжиматься. Двадцать один, тридцать три, сорок пять, считал он.
   Когда счет перевалил за полусотню, Рад услышал свое имя.
   – Радусик! – звала его Женя-Джени. – Радусик! Таким именем она наградила его нынче ночью.
   Рад отжался в последний раз, поднялся рывком на ноги и, подойдя к кровати, сел на постель.
   – Проснулась. Привет, Жечка.
   Это было имя, которое придумалось у него для нее сейчас, вот в этот миг.
   На лице Жени-Джени появилась гримаска недовольства.
   – Не называй меня так. Мне не нравится.
   – Ты же называешь меня Радусиком.
   – Ой, ну Радусик – это так нежно, так ласково. Так влюбленно, – добавила она, сделав цезуру и произнося «влюбленно» с подчеркнутой затаенностью. – Не знаешь, – произнесла затем Женя-Джени, – когда все собираются линять?
   – Да пора уже подниматься. Через час, примерно так. Он подталкивал ее к отъезду. Его бы даже больше устроило, если бы ее не было здесь уже через пять минут. Ему хотелось остаться одному. Точнее, наедине с письмом Дрона.
   Женя-Джени, однако, закрыла глаза и заворочалась, устраиваясь заново для сна.
   – Отлично, – сказала она, затихнув. – Я еще посплю, а когда все уедут, я тебя жду. Радусик, – пролепетала она через паузу.

* * *

   Обедать Женя-Джени потребовала везти ее в город.
   – Терпеть не могу есть дома. Человек рожден не для того, чтобы сидеть в четырех стенах. Хочу горячего, и в ресторане, – сказала она. – А заодно еще и в монастырь сходим. Тысячу лет, со школы еще, там не была.
   – Собираешься в монашки? – с серьезным видом спросил Рад.
   – Еще не хватало. Не представляю, как это – сидеть в четырех стенах, и только молитвы.
   – И зачем тогда тебе монастырь?
   – Ты это без шуток? – во взгляде, каким она посмотрела на него, было возмущение. – Прикосновение к святыням истории возвышает человека.
   – Сама додумалась? – Теперь Рад не сумел скрыть иронии.
   – Ах, ты издеваешься! – воскликнула Женя-Джени. – Ох, я наивная. Так меня легко обдурить. Сколько настрадалась из-за этого – и все равно.
   – Если б было все равно, все бы лазили в окно, – ответил Рад старой детской поговоркой-дразнилкой.
   Он не знал, как с ней разговаривать. О чем и как. Поэтому из него и лезла эта дурашливость. Которой он и сам был недоволен. Был недоволен – и не мог от нее избавиться.
   – Нет, я не лазаю в окна. Я предпочитаю в дверь, – без всякой шутливости в голосе произнесла Женя-Джени. – Через дверь – много проще. Не говоря о том, что естественней.
   – Вот и я о том же, – подытожил Рад.
   Они ходили по дому, с этажа на этаж, из комнаты в комнату, из одного помещения в другое – Рад проверял запоры на окнах, краны в ванных комнатах и сливные бачки в туалетах, гасил оставленные включенными лампы, вытаскивал из розеток забытые зарядные устройства для мобильных телефонов, скручивал провода, передавал нести зарядные устройства Жене-Джени. Наверное, коль скоро в доме только что был хозяин, а значит, и отвечал за него, можно было не устраивать такой проверки, но Рад чувствовал себя ответственным за сохранность и порядок в доме и не мог оставить его, не совершив осмотра.
   – Ну все, одеваемся, – сказал он, когда осмотр был закончен и все забытые зарядные устройства снесены на тумбочку в прихожую. – В монастырь и в ресторан. Замечательное сочетание.
   У него не имелось никакого желания ехать в город. Все так же хотелось только одного: скорее вновь сесть за письмо Дрона, прочитать его заново, уяснить все смысловые нюансы и написать ответ. Но нельзя же было просто так взять и выставить ее из дома: хочешь в ресторан – вот и отправляйся, а я вполне удовлетворюсь тем, что в холодильнике.
   Выбеленный снегом двор весь был в рубчатых следах от автомобильных шин. Но сейчас от всего автомобильного стада осталась одна скромная, яркого желтого цвета пятидверная «сузуки». Она одиноко стояла на краю расчищенной два дня назад Радом бетонной площадки, уткнувшись тупым носом в наметанный им вал, – казалось, ей самой странно это ее одиночество после царившего здесь автомобильного столпотворения.
   – Водить умеешь? – спросила Женя-Джени, когда подходили к машине.
   – Вроде бы, – отозвался Рад.
   – Поведи, пожалуйста, – попросила она, наведя брелок с ключами на машину и нажимая на кнопку сигнализации. Блокировка замков на машине верноподданно пискнула и пыхнула подфарниками – словно провиляла хвостом собака. – Когда женщина с мужчиной, вести должен все же мужчина. А иначе это как-то унизительно для обоих. Согласен?
   – Согласен, согласен, – сказал Рад, открывая дверцу со стороны водительского места. – Вести машину, во всяком случае.
   Машина была чудо – мягкая в управлении, как бархатная, приемистая, с тихим, ровно работающим движком, Рад, ведя ее, наслаждался.
   – Отличная машина! – искренне восхитился он.
   У него за все время, как смог позволить себе машину, были только отечественные «жигули», последние – новые, прямо с конвейера, но и новые они не шли ни в какое сравнение с этой малышкой.
   – А у тебя есть машина? – спросила Женя-Джени.
   – Была, – коротко отозвался Рад.
   – И куда делась? Разбил? Рад помолчал.
   – Разбили, – сказал он затем.
   – Дал кому-то, и они?
   Рад снова помолчал. Ну не рассказывать же было ей о тех восьми часах с «калашниковыми» у бока и усатой армянке нотариусе под дверью.
   – И не давал, а все равно, – ответил он в конце концов.
   – Непонятно ты говоришь. – В голосе Жени-Джени опять прозвучало недовольство обиды. Она то и дело обижалась на него.
   – Ну как поняла, так и поняла. Не имеет значения, – свернул Рад разговор.
   Вот это было уже грубовато, но теперь Женю-Джени в его ответе ничего не задело.
   – Нравится, как ты ведешь, – похвалила она его. Что было, скорее всего, чем-то вроде светской вежливости. Рад полагал, что водит он совершенно обычно.
   – Как умеем, – ответил он.
   – Нет, правда, – подтвердила Женя-Джени. – Так твердо. Так надежно.
   – Как умеем, – повторил Рад.
   Площадь перед монастырем, выдержавшим осаду поляков в далеком 1612 году, была пустынна, гнавший поземку ветер хозяйничал на ее просторе с наглостью братьев-славян, жаждущих присоединения азиатской Московии к свету и блеску просвещенной Европы. Только в воротах монастырской стены Рад и Женя-Джени столкнулись с группой бородатых мужчин, обвешанных сумками и рюкзаками, внавал набитыми книгами – так, что те не давали застегнуться молниям и неопрятно торчали наружу углами и корешками переплетов. Были это, однако, не монахи, какой-то другой народ. В одежде их была та же неопрятность, что в виде их сумок, и шли они шумно, не сторонясь, никого не замечая вокруг, – Рад и Женя-Джени, можно сказать, в самом деле столкнулись с ними. Жиды, масоны, демократы, Россия, на фонарь, за яйца, вобрало в себя на несколько мгновений Рада и Женю-Джени облако горячего разговора, что шел между мужчинами.
   Еще несколько мгновений, как вынырнули из этого облака, Рад с Женей-Джени шли молча. Словно нужно было остыть от того жара, которым облако опахнуло их.
   А ты не еврей? – спросила потом Женя-Джени.
   Рад посмотрел на нее с удивлением. Вот уж чего он не ожидал от Жени-Джени, так озабоченности этим вопросом.
   – Нет, только масон, – сказал он.
   – Нет, я серьезно.
   – И я серьезно, – ответил Рад.
   – Понятно: не еврей, – удовлетворенно заключила Женя-Джени. – Очень хорошо.
   Она произнесла это так, что Рад невольно почувствовал укол уязвленности.
   – Чем же это? – спросил он.
   – Значит, я не выйду за тебя замуж.
   – Конечно, нет, – сказал Рад. – Я тебя разве звал? Теперь посмотрела на него Женя-Джени. Во взгляде ее серых глаз была пугающая упорная серьезность.
   – Мне не нужно, чтоб меня звали. Я, кого нужно, сама позову.
   – А при чем здесь еврей, не еврей?
   – Потому что я выйду замуж только за еврея.
   Рад снова покосился на Женю-Джени. Чудный шел у них разговор в центре русского православия.
   – Так ты сама еврейка? – догадался он.
   – Нет, я не еврейка, – сказала Женя-Джени. – Не полукровка, никто. Просто, если еврей изменит, то сделает это так, что ты об этом даже не догадаешься.
   – И что? – вопросил Рад. – Это для тебя так важно? Пусть изменяет, но чтоб не знать?
   – Все равно все мужчины полигамны. – Взгляд Жени-Джени был так же пугающе серьезен. – А чего не знаешь – того нет. Кроме того, евреи умеют делать деньги. Я не права?
   – Есть и русские, которые умеют делать деньги, – сказал Рад.
   – Но у еврея – это наверняка.
   Рад услышал в себе то раздражение, которое уже знал по вчерашнему дню, когда сидели с нею у барной стойки и она восхищалась тем наследником обэриутов.
   – Я русский, русский, – сказал он. – Все, вопрос исчерпан.
   Они уже вышли к центральной площади лавры. Внутри монастырских стен было так же пустынно, как перед ними. За всю дорогу до площади на глаза им попались только несколько человек: старая колодистая женщина в большом черном платке шла под руку с молодой, терпеливо-устало помогающей ей преодолевать путь к намеченной цели, пожилой пухлотелый монах в короткой дубленой куртке поверх рясы, выставив вперед ухо, беседовал с мирянином – молодым жидкобородым, худым человеком в продуваемом, легком пальтишке, подгоняемые морозом, прижимая к груди обеими руками по толстой книге, пролетели куда-то один за другим быстрым шагом трое семинаристов.
   Женя-Джени остановилась посередине площади и, поворачиваясь направо, налево, принялась созерцать окружающую застройку.
   – Давно я здесь не была, – произнесла она наконец.
   – Да, со школы, – подтвердил Рад.
   – Откуда ты знаешь? – удивилась она.
   – Би-би-си из Лондона передало, – сказал Рад.
   – А, я же сама об этом и говорила, – вспомнила Женя-Джени.
   – Ну да, ты сказала, а Би-би-си передало. – Раду все так же проще всего было разговаривать с нею, дурачась и насмешничая.
   В Троице-Сергиевском соборе, мгновенно сносившем сознание своей приземистостью и лаконичностью линий в эпоху золотоордынской Руси, шла служба. Здесь, внутри, в отличие от улицы, было довольно людно. Но не толпа, вполне свободно, и Рад с Женей-Джени под гудение служившего священника и речитативное пение хора, вдыхая сладковатый запах ладана, обошли всю церковь, поднялись к раке с мощами основателя обители, шестьсот с лишним лет назад вдохновившего княжескую дружину на битву с золотоордынским войском, и постояли над ней. Подумав немного, Рад перекрестился. Кажется, он делал это впервые с той детской дошкольной поры, когда матери отца еще удавалось время от времени водить его в церковь. Периферическим зрением Рад увидел, что Женя-Джени повторила его движения.
   – Ты крещеный? – спросила она, когда они отошли от раки.
   – Крещеный, – неохотно отозвался Рад. – Ты, я понимаю, тоже?
   – Нет, я нет, – сказала Женя-Джени. – У меня отец был большим партийным начальником.
   – Чего же ты крестилась?
   – А не надо подсматривать, – ответила Женя-Джени.
   Раду казалось, она ждет от него новых вопросов, чтобы продолжить разговор, но он больше не стал ее ни о чем спрашивать.
   Она вернулась к этому разговору, когда они стояли около ротонды, сооруженной на том месте, где, по преданию, в дни осады монастыря чудесным образом забил родник.
   – Ты веришь в такое? – спросила его Женя-Джени. Рад пожал плечами.
   – Если не верить, значит, обвинять людей во лжи.
   – Но и верить трудно, да?
   – Согласен. – Рад кивнул. Ему неожиданно понравилось, как Женя-Джени развила его ответ. И захотелось подхватить ее мысль. – Вера ведь, в принципе, – сказал он, – основывается на знании. Но знание, в свою очередь, тоже требует веры. Вроде бы парадокс? Ничего подобного. Вот они, люди, что сидели здесь в осаде, видели этот родник, пользовались им, он их спас. Осада закончилась – родник иссяк. Скажи им, что родника не было, – они поверят? Нет, они будут верить своему знанию. Но мы, не видевшие родника, этого знания лишены. Отсюда наши сомнения. Единственный способ развеять их – вера. Мы должны верить тем людям, нашим предкам. Поверим – обретем знание. Укрепимся в сомнении – утратим веру.
   – Иначе говоря, для веры в Бога нужны чудеса. Так? – спросила Женя-Джени.
   Она очень точно сформулировала суть его слов. Хотя именно этого слова – «чудо» – он ни разу не произнес.
   – Чудо нужно суметь увидеть. Постичь его. – Нереализованная мечта стоять на кафедре с аспидом доски за спиной, рассказывать многоглазой аудитории перед собой о таинстве математического выражения мира властно подхватила его, и он воспарил на ее крыльях в небо. – Вот, предположим, математика. Я думаю, не случайно многие великие умы, занимаясь ею, приходили к Богу. А пифагорейцы так прямо поклонялись числу. Ведь что такое число? Вроде бы то, чего в мире не существует. Что человек выдумал для удобства жизни. Пять пальцев, десять пальцев, двадцать пальцев. Чтобы вести счет. А на самом деле в числе – весь мир. Через число можно выразить все сущее – только выведи формулу. Разве не чудо? Что такое золотое сечение, знаешь?
   Женя-Джени смотрела на него с выражением восхищенного интереса на лице.
   – Ты спрашиваешь искусствоведа? Без золотого сечения что в архитектуре, что в живописи – никуда. Сообщить тебе, кто автор термина? Леонардо да Винчи.