Страница:
Быстро вошел я в курс дел подведомственных мне департаментов, причем в отношении главнейшего из них - департамента полиции - моя прежняя в нем служба принесла мне огромную пользу, особенно знакомство с личным составом этого учреждения. Директор Трусевич уехал в отпуск, вице-директор Н. П. Зуев вступил в управление департаментом, что сразу дало мне возможность начать проводить те перемены, которые я считал безусловно необходимыми. Прежде всего я, не упраздняя районных охранных отделений, приступил к их реформе, заключавшейся в том, что начальниками районов назначал, с полного одобрения командира отдельного корпуса жандармов, барона фон Таубе, старших чинов губернских жандармских управлений, а затем постепенно заменил некоторых ответственных чинов департамента полиции другими лицами.
Доклады у министра по департаменту полиции, в моем присутствии, продолжались по-прежнему два раза в неделю и таким образом давали мне возможность ближе знакомиться с личностью и деятельностью П. А. Столыпина, вызывая во мне все большее и большее уважение к этому выдающемуся государственному деятелю. Нельзя не остановиться на них подробно.
П. А. Столыпин не был петербургским чиновником. Его служба началась в министерстве земледелия и протекала затем в провинции в должностях предводителя дворянства и губернатора в Гродно и Саратове. На всех этих должностях П. А. Столыпин заслужил всеобщую любовь и уважение, а на последнем посту имел случай проявить твердость и преданность Государю в тяжелое смутное время, рискуя своей жизнью. При беспорядках в Саратовской губернии он был ранен в правую руку, которой плохо владел до последнего времени. На посту министра внутренних дел, а затем и председателя Совета Министров он сохранил те же качества, выказав выдающиеся государственные способности и ораторский талант. Долг службы был у него на первом плане, а отсутствие личных интересов и тут привлекало к нему всех, с ним соприкасавшихся по какому бы то ни было поводу. Твердость и пренебрежение к опасности не покидали П. А. Столыпина до его трагического конца. Недаром вся Россия оплакивала его смерть. Вступление П. А. Столыпина на высокие посты, к которым он был призван, совпало с овладевшей Россией смутой, потрясшей весь государственный организм, л хотя острый ее период был прекращен сильной волей П. Н. Дурново,- но П. А. Столыпину остались в наследство ее следы и переход к нормальному времени. Правда, ему облегчило эту трудную задачу и общественное настроение. Эксцессы 1905 года испугали многих так называемых либералов, почувствовавших серьезную опасность для своего кармана. Провинциальные либеральные деятели среди дворянства и земства значительно поправели и пошли навстречу мероприятиям П. А. Столыпина по восстановлению государственного порядка. В этом направлении некоторые из них достигли, вопреки "программным убеждениям", крайних пределов, жертвуя большие суммы денег на усиление ненавистной им полиции. Новый избирательный закон дал и возможную для совместной с правительством работы 3-ю Государственную Думу.
П. А. Столыпин пользовался в ней огромным авторитетом, который, кроме указанных выше личных качеств, вызывался искренним отношением министра к этому законодательному учреждению.
"Не забывайте,- говорил мне П. А. Столыпин,- что Государю Императору благоугодно было даровать Русскому народу представительные учреждения. На нас лежит священная обязанность стараться, чтобы они могли правильно функционировать".
Этот взгляд проводился им в жизнь неукоснительно. Он старался быть в постоянном общении с членами Государственного Совета и Государственной Думы, обсуждая с ними у себя совместно с чинами министерства возникавшие вопросы, и шел навстречу пожеланиям не только обеих палат, но и отдельных их членов. Такое отношение не исключало другого принципа, что правительство, в стремлении к дружной работе с Государственным Советом и Государственной Думой, не должно умалять своего достоинства, оставаясь регулятором государственной жизни. При всяком покушении на самое существо власти он проявлял твердость в сохранении авторитета правительства. Это не могло не вызывать к нему всеобщего уважения, в особенности потому, что он был чужд мелочей, а тем более вопросов личного самолюбия. Раз какой-нибудь вопрос, по его убеждениям, имел важное значение для пользы родины, П. А. Столыпин являлся непреклонным и ни перед чем не останавливался. Слава и благоденствие России и ее Монарха были для него священны.
С П. А. Столыпиным можно было не соглашаться в отдельных вопросах, но нельзя было не преклоняться перед его искренностью и заботами о пользе России.
В положении его товарища я встретил очень немного вопросов, в которых наши мнения расходились, - это были вопросы окраинной политики и национальные. В первом я исходил из того же положения, что нельзя подчинить себе народности с высшей культурой при условии, что государство, желающее этого подчинения, стоит на низшей. Этим, по моему мнению, объясняется тщетность всех попыток ассимилировать России Финляндию и Польшу, не говоря уже о том, что такие попытки вызывали со стороны России громадные денежные затраты, ложившиеся бременем на государственную казну. Несмотря на эти тяжелые для правительства затраты, население окраин видело в каждой попытке к ассимиляции проявление насилия. Несомненно, что окраины должны были нести ограничения в целях государственного единства, сохраняя за собой свои национальные особенности и выработанные веками обычаи. П. А. Столыпин не был сторонником насилия, но проведение строгой системы подчинения окраин было выражением владевшей им мысли о "сильной России".
Мне не приходилось вмешиваться в эту сферу политики министра, так как, при вступлении моем в должность, я высказал ему мысль, что беру на себя обязанность заведования полицией, а не вмешательство в общую политику, поэтому я соприкасался с указанными выше вопросами только в узких рамках моих функций. Так, я не мог не согласиться, что нельзя допустить в Финляндии экстерриториальность для революционеров и полную свободу организовывать террористические акты в нескольких верстах от резиденции Государя Императора.
И с этой же специальной стороны я поднимал у министра еврейский вопрос, находя, что все ограничения в этой области не достигают цели, а вызывают озлобление, крайне опасное для сохранения внутреннего порядка. П. А. Столыпин не был противником моей мысли, но находил, что предоставление равноправия евреям вызовет негодование в некоторой части русского общества. Он докладывал мои соображения Государю Императору, который, насколько я мог понять из слов министра, разделял его мнение, поручив П. А. Столыпину, не возбуждая законодательного вопроса, в административном порядке принять меры к облегчению ограничительных постановлений против еврейства. Такие меры были приняты, вызвали неудовольствие со стороны Государственной Думы и едва не полный разрыв министра с крайними правыми партиями.
Очень сочувственно относился П. А. Столыпин и к работе общественных учреждений. Он стремился распространить положение о земстве на те местности, где оно еще не было введено. Этот вопрос он считал настолько важным, что, встретив в Государственном Совете отрицательное отношение к введению земства в юго-западных губерниях, пошел на самые крайние меры: ему удалось испросить у Государя роспуск Государственного Совета и Государственной Думы на несколько дней и провести закон о земстве в порядке 87-й ст. учрежд. Госуд. Думы{9}. Проявляя такую настойчивость, П. А. Столыпин не заботился о своих личных интересах, ставя на карту возможное неудовольствие Государя Императора, ввиду отставки некоторых обиженных членов Государственного Совета правого крыла.
Излюбленным детищем министра надо считать вопрос об аграрной реформе, от правильного решения которого, по его мнению, зависело самое существование государства. В России, при абсолютном монархическом строе, как бы поощрялось среди крестьянства крайнее социалистическое направление. Крепостное право, а затем общинное владение землей уничтожали принцип частной собственности и вкореняли в крестьян убеждение, что земля - общая. Такой способ владения землей имел еще и другую дурную сторону, так как ослаблял в крестьянах-общинниках стремление к интенсивному хозяйству на непринадлежащих лично каждому из них участках. Отсутствие у них лично принадлежащей им земли подрывало уважение к чужому праву собственности на соседние с ними помещичьи имения. Несмотря на то, что к сторонникам общинного землевладения принадлежали, по разным основаниям, не только либералы, но и большинство консерваторов, на которых правительству естественно было опираться, П. А. Столыпин, придя к убеждению, что только путем создания института частной собственности у крестьян можно поднять самое понятие о собственности, составляющее основной принцип всякого общежития, а тем более государства, провел закон о выселении крестьян на хутора при широком содействии правительства. Он был совершенно убежден, что мелкие собственники окажутся наиболее твердым, с точки зрения правительства, классом, причем не боялся возникновения деревенского пролетариата, что и высказал с кафедры Государственной Думы при обсуждении этого законопроекта. Министр направлял все свои силы к тому, чтобы выселение крестьян на хутора велось самым интенсивным образом и в 1909 году, вместе с министром земледелия и землеустройства А. В. Кривошеиным, лично объехал некоторые губернии, знакомясь на месте с ходом работ землеустроительных комиссий. В течение зимы министр приказал приехать в Петербург со всей России непременным членам губернских присутствий по землеустройству. Он сам торжественно открыл первое заседание, и надо было видеть, с каким одушевлением он выяснял перед собранием цели и задачи новой аграрной реформы. Речь эта, благодаря ораторскому таланту П. А. Столыпина, произвела на присутствовавших очень большое впечатление. Дальнейшие работы съезда, протекавшие под председательством товарища министра внутренних дел А. И. Лыкошина, ежедневно докладывались министру.
Не менее важным государственным делом надо считать заботы П. А. Столыпина о реорганизации полиции, вылившиеся в определенный законопроект; к сожалению, 3-я Государственная Дума не успела рассмотреть, а 4-я, занятая революционной работой, совсем не удосужилась его обсуждать. Мысль о необходимой реформе полиции возникла у П. А. Столыпина еще в 1906 году. Была организована комиссия под председательством бывшего товарища министра внутренних дел А. А. Макарова, которая выделила для детального обсуждения основных вопросов подкомиссию, под председательством директора департамента полиции М. И. Трусевича. Я принял участие в этой комиссии в качестве исполняющего обязанности вице-директора департамента.
С назначением на пост начальника главного тюремного управления я, по высочайшему повелению, был оставлен ее членом, продолжая участвовать в ней и в качестве товарища министра, хотя председателем оставался до конца А. А. Макаров. До моего вступления в члены комиссии, последняя выработала законопроект об исключительном положении и неприкосновенности личности. В подкомиссии были собраны все иностранные законодательства и даже инструкционные положения, регулирующие это дело в других государствах, а также составлен сборник всех тех обязанностей, которые лежали на русской полиции и были разбросаны по различным частям свода законов. Исходя из того положения, что полиция исполняет массу функций, не имеющих ничего общего с ее прямым назначением, был выдвинут первый принцип об освобождении ее от этих обязанностей, чтобы дать ей возможность заняться своим прямым делом. Вторым принципом было улучшение материального быта полицейских чинов, в связи с необходимым увеличением штатов, поднятие образовательного ценза и уничтожение полной зависимости полиции от личного усмотрения местного начальства. Третьим - объединение полиции и отдельного корпуса жандармов как в центральных, так и в местных учреждениях. Четвертым - согласование действий офицеров отдельного корпуса жандармов с деятельностью чинов судебного ведомства по производству дознаний о политических преступлениях, причем в этом случае функции корпуса жандармов сокращались и восстановлялся порядок, указанный в судебных уставах Императора Александра II. По выработке этих основных положений, они были переданы в пленум комиссии, детально рассмотрены, и готовый законопроект был внесен в Государственную Думу.
Этим законопроектом затрагивался вопрос о подчинения департамента полиции и отдельного корпуса жандармов одному лицу - товарищу министра внутренних дел, который мог совместить в себе и должность командира корпуса. Вопрос этот на практике вызывал постоянные недоразумения, и обе эти должности то соединялись, то разъединялись, в зависимости от взглядов министра внутренних дел и личностей кандидатов на эти посты. В законодательном порядке он был разрешен весной 1905 года, когда была учреждена должность товарища министра внутренних дел, заведующего полицией и командира корпуса жандармов в лице генерал-майора Д. Ф. Трепова. В ноябре того же года с назначением Д. Ф. Трепова дворцовым комендантом эта должность была упразднена, а заведование департаментом полиции принял на себя министр внутренних дел П. Н. Дурново. Со вступлением в министерство П. А. Столыпина эти функции были возложены на товарища министра А. А. Макарова при отдельном командире корпуса. Я заместил А. А. Макарова во время сохранения этого разделения. В феврале 1909 года П. А. Столыпин тяжко заболел. Когда он стал понемногу оправляться, я беседовал с ним по этому поводу. Министр безусловно стоял за соединение, и мы обсуждали только: провести ли в законодательном порядке высочайше утвержденную инструкцию генералу Трепову, или назначить меня командиром корпуса и фактически соединить вновь эти должности. Первое предположение вызывало известные осложнения, так как Д. Ф. Трепову было предоставлено право всеподданнейшего доклада помимо министра, право заседать в Совете Министров и распоряжаться кредитом, что П. А. Столыпин и я находили невозможным. Поэтому министр остановился на второй комбинации, тем более что ее легко было осуществить, так как я, как бывший военный, мог быть переименован в военный чин. Единственное затруднение состояло в необходимости устроить другое назначение бывшему в то время командиром корпуса жандармов барону фон Таубе.
П. А. Столыпин не любил откладывать раз принятого решения и приказал мне прямо от него поехать к генералу Сухомлинову и просить его предоставить барону фон Таубе соответствующую должность по военному ведомству. Генерал Сухомлинов высказал сожаление, что ему очень трудно и почти невозможно исполнить желание министра внутренних дел, так как барон фон Таубе оставил военное министерство и перешел в администрацию с должности командира полка и поэтому ему могла быть предоставлена в крайнем случае только бригада, что далеко не соответствовало бы занимаемому им посту. Я передал П. А. Столыпину ответ генерала Сухомлинова, и министр тогда лично просил последнего по телефону исполнить его настоятельное желание. В тот же вечер я участвовал в комиссии по реформе полиции, в здании Мариинского дворца. Меня вызвали к телефону, и генерал Сухомлинов передал мне для доклада министру, что совершенно неожиданно произошло событие, дающее возможность предоставить барону фон Таубе соответствующий пост. В этот день получил высшее назначение наказный атаман войска Донского, и военный министр испросил высочайшее повеление на замену ушедшего атамана генералом бароном фон Таубе. 26 марта я был назначен командующим отдельным корпусом жардармов с переименованием в генерал-майоры и с оставлением в должности шталмейстера. Пока шли формальности, сопряженные с этим назначением, врачи потребовали поездки П. А. Столыпина для лечения в Крым, так что я вступил в должность в его отсутствие и, по его возвращении, встретил его на Николаевском вокзале, как шефа жандармов, с рапортом.
Первое мое распоряжение было указание начальнику штаба о необходимости впредь держаться порядка старшинства и избегать всяких чрезвычайных наград. Генерал Гершельман{10} подтвердил мне правильность составившегося у меня ранее убеждения, что система М. И. Трусевича, против которой ничего не мог сделать барон фон Таубе, расшатывает корпус и поселяет рознь и неудовольствие между офицерами.
Мое назначение дало мне возможность приступить к исправлению и другого недостатка в корпусе, на который я обратил внимание еще во время моей службы в департаменте полиции. Революционное движение не осталось без серьезных изменений со времени 60-х годов. К нему присоединилось широкое общественное движение, деятельность которого, будучи направлена против правительства, давала почву для развития работы революционных партий. Я был убежден, что бороться с этим разраставшимся движением одними полицейскими и карательными мерами невозможно, что правительству необходимо широкое ознакомление с движением, чтобы своевременно творческой работой в области назревших реформ пойти навстречу некоторым справедливым пожеланиям и тем ослабить нападки на власть. Жандармские офицеры были не в состоянии удовлетворить указанной жизненной потребности правительства, так как не обладали для этого необходимым образованием, причем недостаток его не пополнялся сведениями, которые они получали на кратковременных подготовительных курсах перед переводом в корпус. Я убедился в этом, присутствуя на всех выпускных экзаменах офицеров, оканчивавших курсы, совпавших с началом моего командования корпусом. Я выработал целый ряд необходимых для осуществления моей мысли мероприятий, настаивая на болшей продолжительности занятий на курсах и расширения программы преподавания в сторону более подробного ознакомления с разветвлениями современной общественной жизни. Мне не удалось полностью осуществить эту мысль, благодаря препятствиям со стороны военного министерства и Государственной Думы, и я должен был ограничиться расширением программ курсов по общеобразовательным предметам.
К празднику Св. Пасхи директор департамента полиции М. И. Трусевич был назначен сенатором, и возник вопрос о его заместителе. Я выдвинул кандидатуру вице-директора Н. П. Зуева, к которой министр отнесся не очень сочувственно, и он более двух месяцев не был утвержден в должности. В июне я поднял вновь этот вопрос, причем высказал те основания, которые заставляли меня настаивать на назначении Н. П. Зуева, указав министру, что Н. П. Зуев в продолжение многих лет заведовал административной, а главное, денежной частью департамента, так что я могу быть совершенно спокоен за правильное расхождение казенных денег и за крайнюю их бережливость. Это было особенно важно ввиду наличности долга в 800 тысяч рублей при оставлении М. И. Трусевичем должности. Н. П. Зуев знал и политическую часть, так как ведал ею в первый период своей службы в департаменте полиции, и хотя не любил этой отрасли, но, как безукоризненно порядочный человек, был ярым врагом провокации, что совпадало с моими намерениями борьбы с ней. На замечание министра о недостаточной энергии моего кандидата я ответил, что непосредственное руководство политической частью я оставляю за собой и что мне очень важно быть уверенным в искренности ко мне моего ближайшего в таком щекотливом деле помощника.
"Хорошо, я вам уступаю, вы отвечаете мне за департамент полиции, поздравьте Н. П. Зуева, но за то и вы должны уступить мне в назначении вице-директора. Я имею в виду привлечь к службе в центральном управлении самарского вице-губернатора С. П. Белецкого, которого я хорошо знаю еще по моей службе в Гродно, - это выдающийся работник",- сказал П. А. Столыпин.
Назначения состоялись, и месяца через два министр спросил меня, доволен ли я С. П. Белецким. Я ответил, что лучшего назначения я не мог бы желать по его познаниям и выдающейся трудоспособности. Я находил только, что С. П. Белецкий принадлежит к числу тех чиновников, которые, будучи незаменимыми в подчиненных должностях, немыслимы в качестве самостоятельных начальников.
В своем выборе директора департамента полиции я не ошибся, и, оставляя пост товарища министра внутренних дел, я доложил новому министру, что вместо 800 тысяч долгу, который я застал при вступлении в заведование департаментом, я за мое время оставляю экономию в полмиллиона рублей.
Заканчивая мою посильную характеристику П. А. Столыпина, я должен упомянуть, что кроме законодательных работ, возникших по его инициативе, о которых я только что сказал, при нем был выработан законопроект об обществах и союзах и подготовлялся закон о печати, так что можно смело утверждать, что П. А. Столыпин поставил себе задачей осуществление в законодательном порядке всех принципов, возвещенных Манифестом 17 октября, и исполнение этой задачи считал своей священной обязанностью.
XIV. Путешествия Государя Императора и связанные с ними меры по охране. Система политического розыска и произведенные мной в ней изменения
В июне месяце начались путешествия Государя Императора по России и за границу, продолжавшиеся в течение всей моей службы на посту товарища министра внутренних дел, что отнимало у меня массу времени и при громадной текущей работе лишало возможности серьезно заняться деятельностью организаторской, и приходилось ограничиваться только частичными исправлениями усмотренных мной в системе политического розыска недостатков. Я стремился всеми силами поднять военный дух корпуса и стать ближе к подчиненным мне офицерам.
Служба в отдельном корпусе жандармов состояла, главным образом, в борьбе с революционным движением и была тесно связана с деятельностью департамента полиции, руководившего политическим розыском на пространстве всей Империи.
Я думаю, что едва ли какое-либо другое понятие, как понятие о политическом розыске, вызывало больше недоумений среди непосвященных в дело лиц, создавало самые превратные толкования и, благодаря возможности использовать этот недостаток понимания, служило лицам, ведущим борьбу с правительством, средством возбуждать против него общество. Временное правительство точно так же мало представляло себе истинное положение этого дела, считало, что политический розыск есть совокупность злоупотреблений и даже преступлений со стороны лиц, им занимавшихся, внимательно исследовало, по оказавшимся в его руках документам, все мельчайшие подробности,преступлений не нашло, но и не установило истинного значения розыскной системы. Вот почему, стоя во главе розыска более двух лет, я хочу ознакомить читателя с правдой.
Нет ни одного правительства в мире, начиная с абсолютной монархии и кончая советской властью большевиков, которое не было бы вынуждено, в целях своего существования и самосохранения, отказаться от борьбы со своими политическими врагами, признавая направленные против существующей власти действия лиц иных убеждений преступлениями, а потому не только карать их на основании уголовного закона, но в большей части случаев предупреждать самое возникновение этих преступлений.
Правительству приходится иметь дело не только с фактами, но и с намерениями. Трудностью своевременного ознакомления с такими намерениями, в целях предупреждения преступлений, объясняется и трудность розыска, которая почти непонятна для рядового обывателя, вследствие того, что политический розыск оперирует не после, а до совершения преступления. Отсутствие правильного понимания высказанных мной положений ярко выразилось даже в речах членов Государственной Думы после трагической смерти П. А. Столыпина. Правительство упрекали, что оно пользуется для своих целей осведомления секретными сотрудниками вроде Богрова{11}, признавали это почти преступным и даже рекомендовали поручить политический розыск молодым людям с высшим образованием. Такой совет характерен и уничтожает в корне обвинение правительства в провокации, так как введение чиновников в революционные организации, в том числе и в террористические группы, несомненно было бы явным подстрекательством к преступлению при том условии, что революционные партии проявили бы верх наивности, допустив посторонний элемент в свою среду. Подобная розыскная система со стороны правительства заслуживала бы, по справедливости, название провокационной.
Под словом "провокация" нельзя понимать необходимость осведомленности о готовящемся преступлении, а нужно раз навсегда установить, что провокация - есть организация или пособничество к преступлению в целях личного успеха и выслуги перед начальством. Нельзя считать провокацией случаи, когда член революционной партии, ставший сотрудником розыскных учреждений, выдает только часть преступного плана, скрывая иногда очень многое,- иначе он действовать не может, так как будет немедленно разоблачен и убит. Искусство политического розыска в том и заключается, чтобы по получаемым, часто кратким, сведениям воссоздать полную картину готовящегося преступления. Пользование сотрудником являлось бы преступным только тогда, когда без его участия революционеры отказались бы от всех своих преступных намерений. Я хочу пояснить эту мысль примером.
Доклады у министра по департаменту полиции, в моем присутствии, продолжались по-прежнему два раза в неделю и таким образом давали мне возможность ближе знакомиться с личностью и деятельностью П. А. Столыпина, вызывая во мне все большее и большее уважение к этому выдающемуся государственному деятелю. Нельзя не остановиться на них подробно.
П. А. Столыпин не был петербургским чиновником. Его служба началась в министерстве земледелия и протекала затем в провинции в должностях предводителя дворянства и губернатора в Гродно и Саратове. На всех этих должностях П. А. Столыпин заслужил всеобщую любовь и уважение, а на последнем посту имел случай проявить твердость и преданность Государю в тяжелое смутное время, рискуя своей жизнью. При беспорядках в Саратовской губернии он был ранен в правую руку, которой плохо владел до последнего времени. На посту министра внутренних дел, а затем и председателя Совета Министров он сохранил те же качества, выказав выдающиеся государственные способности и ораторский талант. Долг службы был у него на первом плане, а отсутствие личных интересов и тут привлекало к нему всех, с ним соприкасавшихся по какому бы то ни было поводу. Твердость и пренебрежение к опасности не покидали П. А. Столыпина до его трагического конца. Недаром вся Россия оплакивала его смерть. Вступление П. А. Столыпина на высокие посты, к которым он был призван, совпало с овладевшей Россией смутой, потрясшей весь государственный организм, л хотя острый ее период был прекращен сильной волей П. Н. Дурново,- но П. А. Столыпину остались в наследство ее следы и переход к нормальному времени. Правда, ему облегчило эту трудную задачу и общественное настроение. Эксцессы 1905 года испугали многих так называемых либералов, почувствовавших серьезную опасность для своего кармана. Провинциальные либеральные деятели среди дворянства и земства значительно поправели и пошли навстречу мероприятиям П. А. Столыпина по восстановлению государственного порядка. В этом направлении некоторые из них достигли, вопреки "программным убеждениям", крайних пределов, жертвуя большие суммы денег на усиление ненавистной им полиции. Новый избирательный закон дал и возможную для совместной с правительством работы 3-ю Государственную Думу.
П. А. Столыпин пользовался в ней огромным авторитетом, который, кроме указанных выше личных качеств, вызывался искренним отношением министра к этому законодательному учреждению.
"Не забывайте,- говорил мне П. А. Столыпин,- что Государю Императору благоугодно было даровать Русскому народу представительные учреждения. На нас лежит священная обязанность стараться, чтобы они могли правильно функционировать".
Этот взгляд проводился им в жизнь неукоснительно. Он старался быть в постоянном общении с членами Государственного Совета и Государственной Думы, обсуждая с ними у себя совместно с чинами министерства возникавшие вопросы, и шел навстречу пожеланиям не только обеих палат, но и отдельных их членов. Такое отношение не исключало другого принципа, что правительство, в стремлении к дружной работе с Государственным Советом и Государственной Думой, не должно умалять своего достоинства, оставаясь регулятором государственной жизни. При всяком покушении на самое существо власти он проявлял твердость в сохранении авторитета правительства. Это не могло не вызывать к нему всеобщего уважения, в особенности потому, что он был чужд мелочей, а тем более вопросов личного самолюбия. Раз какой-нибудь вопрос, по его убеждениям, имел важное значение для пользы родины, П. А. Столыпин являлся непреклонным и ни перед чем не останавливался. Слава и благоденствие России и ее Монарха были для него священны.
С П. А. Столыпиным можно было не соглашаться в отдельных вопросах, но нельзя было не преклоняться перед его искренностью и заботами о пользе России.
В положении его товарища я встретил очень немного вопросов, в которых наши мнения расходились, - это были вопросы окраинной политики и национальные. В первом я исходил из того же положения, что нельзя подчинить себе народности с высшей культурой при условии, что государство, желающее этого подчинения, стоит на низшей. Этим, по моему мнению, объясняется тщетность всех попыток ассимилировать России Финляндию и Польшу, не говоря уже о том, что такие попытки вызывали со стороны России громадные денежные затраты, ложившиеся бременем на государственную казну. Несмотря на эти тяжелые для правительства затраты, население окраин видело в каждой попытке к ассимиляции проявление насилия. Несомненно, что окраины должны были нести ограничения в целях государственного единства, сохраняя за собой свои национальные особенности и выработанные веками обычаи. П. А. Столыпин не был сторонником насилия, но проведение строгой системы подчинения окраин было выражением владевшей им мысли о "сильной России".
Мне не приходилось вмешиваться в эту сферу политики министра, так как, при вступлении моем в должность, я высказал ему мысль, что беру на себя обязанность заведования полицией, а не вмешательство в общую политику, поэтому я соприкасался с указанными выше вопросами только в узких рамках моих функций. Так, я не мог не согласиться, что нельзя допустить в Финляндии экстерриториальность для революционеров и полную свободу организовывать террористические акты в нескольких верстах от резиденции Государя Императора.
И с этой же специальной стороны я поднимал у министра еврейский вопрос, находя, что все ограничения в этой области не достигают цели, а вызывают озлобление, крайне опасное для сохранения внутреннего порядка. П. А. Столыпин не был противником моей мысли, но находил, что предоставление равноправия евреям вызовет негодование в некоторой части русского общества. Он докладывал мои соображения Государю Императору, который, насколько я мог понять из слов министра, разделял его мнение, поручив П. А. Столыпину, не возбуждая законодательного вопроса, в административном порядке принять меры к облегчению ограничительных постановлений против еврейства. Такие меры были приняты, вызвали неудовольствие со стороны Государственной Думы и едва не полный разрыв министра с крайними правыми партиями.
Очень сочувственно относился П. А. Столыпин и к работе общественных учреждений. Он стремился распространить положение о земстве на те местности, где оно еще не было введено. Этот вопрос он считал настолько важным, что, встретив в Государственном Совете отрицательное отношение к введению земства в юго-западных губерниях, пошел на самые крайние меры: ему удалось испросить у Государя роспуск Государственного Совета и Государственной Думы на несколько дней и провести закон о земстве в порядке 87-й ст. учрежд. Госуд. Думы{9}. Проявляя такую настойчивость, П. А. Столыпин не заботился о своих личных интересах, ставя на карту возможное неудовольствие Государя Императора, ввиду отставки некоторых обиженных членов Государственного Совета правого крыла.
Излюбленным детищем министра надо считать вопрос об аграрной реформе, от правильного решения которого, по его мнению, зависело самое существование государства. В России, при абсолютном монархическом строе, как бы поощрялось среди крестьянства крайнее социалистическое направление. Крепостное право, а затем общинное владение землей уничтожали принцип частной собственности и вкореняли в крестьян убеждение, что земля - общая. Такой способ владения землей имел еще и другую дурную сторону, так как ослаблял в крестьянах-общинниках стремление к интенсивному хозяйству на непринадлежащих лично каждому из них участках. Отсутствие у них лично принадлежащей им земли подрывало уважение к чужому праву собственности на соседние с ними помещичьи имения. Несмотря на то, что к сторонникам общинного землевладения принадлежали, по разным основаниям, не только либералы, но и большинство консерваторов, на которых правительству естественно было опираться, П. А. Столыпин, придя к убеждению, что только путем создания института частной собственности у крестьян можно поднять самое понятие о собственности, составляющее основной принцип всякого общежития, а тем более государства, провел закон о выселении крестьян на хутора при широком содействии правительства. Он был совершенно убежден, что мелкие собственники окажутся наиболее твердым, с точки зрения правительства, классом, причем не боялся возникновения деревенского пролетариата, что и высказал с кафедры Государственной Думы при обсуждении этого законопроекта. Министр направлял все свои силы к тому, чтобы выселение крестьян на хутора велось самым интенсивным образом и в 1909 году, вместе с министром земледелия и землеустройства А. В. Кривошеиным, лично объехал некоторые губернии, знакомясь на месте с ходом работ землеустроительных комиссий. В течение зимы министр приказал приехать в Петербург со всей России непременным членам губернских присутствий по землеустройству. Он сам торжественно открыл первое заседание, и надо было видеть, с каким одушевлением он выяснял перед собранием цели и задачи новой аграрной реформы. Речь эта, благодаря ораторскому таланту П. А. Столыпина, произвела на присутствовавших очень большое впечатление. Дальнейшие работы съезда, протекавшие под председательством товарища министра внутренних дел А. И. Лыкошина, ежедневно докладывались министру.
Не менее важным государственным делом надо считать заботы П. А. Столыпина о реорганизации полиции, вылившиеся в определенный законопроект; к сожалению, 3-я Государственная Дума не успела рассмотреть, а 4-я, занятая революционной работой, совсем не удосужилась его обсуждать. Мысль о необходимой реформе полиции возникла у П. А. Столыпина еще в 1906 году. Была организована комиссия под председательством бывшего товарища министра внутренних дел А. А. Макарова, которая выделила для детального обсуждения основных вопросов подкомиссию, под председательством директора департамента полиции М. И. Трусевича. Я принял участие в этой комиссии в качестве исполняющего обязанности вице-директора департамента.
С назначением на пост начальника главного тюремного управления я, по высочайшему повелению, был оставлен ее членом, продолжая участвовать в ней и в качестве товарища министра, хотя председателем оставался до конца А. А. Макаров. До моего вступления в члены комиссии, последняя выработала законопроект об исключительном положении и неприкосновенности личности. В подкомиссии были собраны все иностранные законодательства и даже инструкционные положения, регулирующие это дело в других государствах, а также составлен сборник всех тех обязанностей, которые лежали на русской полиции и были разбросаны по различным частям свода законов. Исходя из того положения, что полиция исполняет массу функций, не имеющих ничего общего с ее прямым назначением, был выдвинут первый принцип об освобождении ее от этих обязанностей, чтобы дать ей возможность заняться своим прямым делом. Вторым принципом было улучшение материального быта полицейских чинов, в связи с необходимым увеличением штатов, поднятие образовательного ценза и уничтожение полной зависимости полиции от личного усмотрения местного начальства. Третьим - объединение полиции и отдельного корпуса жандармов как в центральных, так и в местных учреждениях. Четвертым - согласование действий офицеров отдельного корпуса жандармов с деятельностью чинов судебного ведомства по производству дознаний о политических преступлениях, причем в этом случае функции корпуса жандармов сокращались и восстановлялся порядок, указанный в судебных уставах Императора Александра II. По выработке этих основных положений, они были переданы в пленум комиссии, детально рассмотрены, и готовый законопроект был внесен в Государственную Думу.
Этим законопроектом затрагивался вопрос о подчинения департамента полиции и отдельного корпуса жандармов одному лицу - товарищу министра внутренних дел, который мог совместить в себе и должность командира корпуса. Вопрос этот на практике вызывал постоянные недоразумения, и обе эти должности то соединялись, то разъединялись, в зависимости от взглядов министра внутренних дел и личностей кандидатов на эти посты. В законодательном порядке он был разрешен весной 1905 года, когда была учреждена должность товарища министра внутренних дел, заведующего полицией и командира корпуса жандармов в лице генерал-майора Д. Ф. Трепова. В ноябре того же года с назначением Д. Ф. Трепова дворцовым комендантом эта должность была упразднена, а заведование департаментом полиции принял на себя министр внутренних дел П. Н. Дурново. Со вступлением в министерство П. А. Столыпина эти функции были возложены на товарища министра А. А. Макарова при отдельном командире корпуса. Я заместил А. А. Макарова во время сохранения этого разделения. В феврале 1909 года П. А. Столыпин тяжко заболел. Когда он стал понемногу оправляться, я беседовал с ним по этому поводу. Министр безусловно стоял за соединение, и мы обсуждали только: провести ли в законодательном порядке высочайше утвержденную инструкцию генералу Трепову, или назначить меня командиром корпуса и фактически соединить вновь эти должности. Первое предположение вызывало известные осложнения, так как Д. Ф. Трепову было предоставлено право всеподданнейшего доклада помимо министра, право заседать в Совете Министров и распоряжаться кредитом, что П. А. Столыпин и я находили невозможным. Поэтому министр остановился на второй комбинации, тем более что ее легко было осуществить, так как я, как бывший военный, мог быть переименован в военный чин. Единственное затруднение состояло в необходимости устроить другое назначение бывшему в то время командиром корпуса жандармов барону фон Таубе.
П. А. Столыпин не любил откладывать раз принятого решения и приказал мне прямо от него поехать к генералу Сухомлинову и просить его предоставить барону фон Таубе соответствующую должность по военному ведомству. Генерал Сухомлинов высказал сожаление, что ему очень трудно и почти невозможно исполнить желание министра внутренних дел, так как барон фон Таубе оставил военное министерство и перешел в администрацию с должности командира полка и поэтому ему могла быть предоставлена в крайнем случае только бригада, что далеко не соответствовало бы занимаемому им посту. Я передал П. А. Столыпину ответ генерала Сухомлинова, и министр тогда лично просил последнего по телефону исполнить его настоятельное желание. В тот же вечер я участвовал в комиссии по реформе полиции, в здании Мариинского дворца. Меня вызвали к телефону, и генерал Сухомлинов передал мне для доклада министру, что совершенно неожиданно произошло событие, дающее возможность предоставить барону фон Таубе соответствующий пост. В этот день получил высшее назначение наказный атаман войска Донского, и военный министр испросил высочайшее повеление на замену ушедшего атамана генералом бароном фон Таубе. 26 марта я был назначен командующим отдельным корпусом жардармов с переименованием в генерал-майоры и с оставлением в должности шталмейстера. Пока шли формальности, сопряженные с этим назначением, врачи потребовали поездки П. А. Столыпина для лечения в Крым, так что я вступил в должность в его отсутствие и, по его возвращении, встретил его на Николаевском вокзале, как шефа жандармов, с рапортом.
Первое мое распоряжение было указание начальнику штаба о необходимости впредь держаться порядка старшинства и избегать всяких чрезвычайных наград. Генерал Гершельман{10} подтвердил мне правильность составившегося у меня ранее убеждения, что система М. И. Трусевича, против которой ничего не мог сделать барон фон Таубе, расшатывает корпус и поселяет рознь и неудовольствие между офицерами.
Мое назначение дало мне возможность приступить к исправлению и другого недостатка в корпусе, на который я обратил внимание еще во время моей службы в департаменте полиции. Революционное движение не осталось без серьезных изменений со времени 60-х годов. К нему присоединилось широкое общественное движение, деятельность которого, будучи направлена против правительства, давала почву для развития работы революционных партий. Я был убежден, что бороться с этим разраставшимся движением одними полицейскими и карательными мерами невозможно, что правительству необходимо широкое ознакомление с движением, чтобы своевременно творческой работой в области назревших реформ пойти навстречу некоторым справедливым пожеланиям и тем ослабить нападки на власть. Жандармские офицеры были не в состоянии удовлетворить указанной жизненной потребности правительства, так как не обладали для этого необходимым образованием, причем недостаток его не пополнялся сведениями, которые они получали на кратковременных подготовительных курсах перед переводом в корпус. Я убедился в этом, присутствуя на всех выпускных экзаменах офицеров, оканчивавших курсы, совпавших с началом моего командования корпусом. Я выработал целый ряд необходимых для осуществления моей мысли мероприятий, настаивая на болшей продолжительности занятий на курсах и расширения программы преподавания в сторону более подробного ознакомления с разветвлениями современной общественной жизни. Мне не удалось полностью осуществить эту мысль, благодаря препятствиям со стороны военного министерства и Государственной Думы, и я должен был ограничиться расширением программ курсов по общеобразовательным предметам.
К празднику Св. Пасхи директор департамента полиции М. И. Трусевич был назначен сенатором, и возник вопрос о его заместителе. Я выдвинул кандидатуру вице-директора Н. П. Зуева, к которой министр отнесся не очень сочувственно, и он более двух месяцев не был утвержден в должности. В июне я поднял вновь этот вопрос, причем высказал те основания, которые заставляли меня настаивать на назначении Н. П. Зуева, указав министру, что Н. П. Зуев в продолжение многих лет заведовал административной, а главное, денежной частью департамента, так что я могу быть совершенно спокоен за правильное расхождение казенных денег и за крайнюю их бережливость. Это было особенно важно ввиду наличности долга в 800 тысяч рублей при оставлении М. И. Трусевичем должности. Н. П. Зуев знал и политическую часть, так как ведал ею в первый период своей службы в департаменте полиции, и хотя не любил этой отрасли, но, как безукоризненно порядочный человек, был ярым врагом провокации, что совпадало с моими намерениями борьбы с ней. На замечание министра о недостаточной энергии моего кандидата я ответил, что непосредственное руководство политической частью я оставляю за собой и что мне очень важно быть уверенным в искренности ко мне моего ближайшего в таком щекотливом деле помощника.
"Хорошо, я вам уступаю, вы отвечаете мне за департамент полиции, поздравьте Н. П. Зуева, но за то и вы должны уступить мне в назначении вице-директора. Я имею в виду привлечь к службе в центральном управлении самарского вице-губернатора С. П. Белецкого, которого я хорошо знаю еще по моей службе в Гродно, - это выдающийся работник",- сказал П. А. Столыпин.
Назначения состоялись, и месяца через два министр спросил меня, доволен ли я С. П. Белецким. Я ответил, что лучшего назначения я не мог бы желать по его познаниям и выдающейся трудоспособности. Я находил только, что С. П. Белецкий принадлежит к числу тех чиновников, которые, будучи незаменимыми в подчиненных должностях, немыслимы в качестве самостоятельных начальников.
В своем выборе директора департамента полиции я не ошибся, и, оставляя пост товарища министра внутренних дел, я доложил новому министру, что вместо 800 тысяч долгу, который я застал при вступлении в заведование департаментом, я за мое время оставляю экономию в полмиллиона рублей.
Заканчивая мою посильную характеристику П. А. Столыпина, я должен упомянуть, что кроме законодательных работ, возникших по его инициативе, о которых я только что сказал, при нем был выработан законопроект об обществах и союзах и подготовлялся закон о печати, так что можно смело утверждать, что П. А. Столыпин поставил себе задачей осуществление в законодательном порядке всех принципов, возвещенных Манифестом 17 октября, и исполнение этой задачи считал своей священной обязанностью.
XIV. Путешествия Государя Императора и связанные с ними меры по охране. Система политического розыска и произведенные мной в ней изменения
В июне месяце начались путешествия Государя Императора по России и за границу, продолжавшиеся в течение всей моей службы на посту товарища министра внутренних дел, что отнимало у меня массу времени и при громадной текущей работе лишало возможности серьезно заняться деятельностью организаторской, и приходилось ограничиваться только частичными исправлениями усмотренных мной в системе политического розыска недостатков. Я стремился всеми силами поднять военный дух корпуса и стать ближе к подчиненным мне офицерам.
Служба в отдельном корпусе жандармов состояла, главным образом, в борьбе с революционным движением и была тесно связана с деятельностью департамента полиции, руководившего политическим розыском на пространстве всей Империи.
Я думаю, что едва ли какое-либо другое понятие, как понятие о политическом розыске, вызывало больше недоумений среди непосвященных в дело лиц, создавало самые превратные толкования и, благодаря возможности использовать этот недостаток понимания, служило лицам, ведущим борьбу с правительством, средством возбуждать против него общество. Временное правительство точно так же мало представляло себе истинное положение этого дела, считало, что политический розыск есть совокупность злоупотреблений и даже преступлений со стороны лиц, им занимавшихся, внимательно исследовало, по оказавшимся в его руках документам, все мельчайшие подробности,преступлений не нашло, но и не установило истинного значения розыскной системы. Вот почему, стоя во главе розыска более двух лет, я хочу ознакомить читателя с правдой.
Нет ни одного правительства в мире, начиная с абсолютной монархии и кончая советской властью большевиков, которое не было бы вынуждено, в целях своего существования и самосохранения, отказаться от борьбы со своими политическими врагами, признавая направленные против существующей власти действия лиц иных убеждений преступлениями, а потому не только карать их на основании уголовного закона, но в большей части случаев предупреждать самое возникновение этих преступлений.
Правительству приходится иметь дело не только с фактами, но и с намерениями. Трудностью своевременного ознакомления с такими намерениями, в целях предупреждения преступлений, объясняется и трудность розыска, которая почти непонятна для рядового обывателя, вследствие того, что политический розыск оперирует не после, а до совершения преступления. Отсутствие правильного понимания высказанных мной положений ярко выразилось даже в речах членов Государственной Думы после трагической смерти П. А. Столыпина. Правительство упрекали, что оно пользуется для своих целей осведомления секретными сотрудниками вроде Богрова{11}, признавали это почти преступным и даже рекомендовали поручить политический розыск молодым людям с высшим образованием. Такой совет характерен и уничтожает в корне обвинение правительства в провокации, так как введение чиновников в революционные организации, в том числе и в террористические группы, несомненно было бы явным подстрекательством к преступлению при том условии, что революционные партии проявили бы верх наивности, допустив посторонний элемент в свою среду. Подобная розыскная система со стороны правительства заслуживала бы, по справедливости, название провокационной.
Под словом "провокация" нельзя понимать необходимость осведомленности о готовящемся преступлении, а нужно раз навсегда установить, что провокация - есть организация или пособничество к преступлению в целях личного успеха и выслуги перед начальством. Нельзя считать провокацией случаи, когда член революционной партии, ставший сотрудником розыскных учреждений, выдает только часть преступного плана, скрывая иногда очень многое,- иначе он действовать не может, так как будет немедленно разоблачен и убит. Искусство политического розыска в том и заключается, чтобы по получаемым, часто кратким, сведениям воссоздать полную картину готовящегося преступления. Пользование сотрудником являлось бы преступным только тогда, когда без его участия революционеры отказались бы от всех своих преступных намерений. Я хочу пояснить эту мысль примером.