Куртц Кэтрин. Шахматная партия Дерини

   Бронвин пошла дальше, закутавшись в плащ Риммеля, а он стоял и смотрел ей вслед преданными глазами. Затем он повернулся и пошел по своим делам.
   Подойдя к ступеням, ведущим на террасу, он вдруг увидел Кевина, который вышел из своих покоев и направился вниз по ступеням.
   Кевин был чисто выбрит, его волосы аккуратно уложены. Он сменил свою пыльную охотничью одежду на бархатный камзол, а через плечо перебросил плащ с цветами клана Мак Лейнов.
   Он быстро спустился по лестнице, сопровождаемый звоном сверкающих шпор и шелестом кожи и бархата одежды, увидел Риммеля и поприветствовал его.
   – Риммель, я закончил с этими планами, которые ты мне оставил утром. Можешь зайти ко мне и забрать их, если они нужны тебе сейчас. Ты великолепно сделал свою работу.
   – Благодарю, милорд.
   Кевин двинулся дальше, а затем остановился.
   – Риммель, ты случайно не видел леди Бронвин? Я не могу нигде ее найти.
   – Вы найдете ее в гробнице матери, милорд, – ответил Риммель. – Я встретил ее несколько минут назад и она сказала, что направляется туда. Я предложил ей свой плащ, так как там будет холодно. Я надеюсь, что вы не рассердитесь?
   – Разумеется! – воскликнул Кевин, дружески хлопая Риммеля по плечу. – Благодарю тебя.
   Махнув рукой в знак прощания, Кевин двинулся дальше и вскоре скрылся за поворотом, а Риммель вошел в покои своего господина.
   Он стал обдумывать свое положение. Надо было решать, что же ему делать. Об убийстве этого блестящего молодого лорда не могло быть и речи. Ведь Риммель не был убийцей. Он был влюбленным.
   Этим утром Риммель провел несколько часов в разговорах с местными жителями. Он рассказал им о своей любви, своих страданиях и своем безвыходном положении, но, конечно, не называя никаких имен.
   Эти люди, живущие в горах, на границе с Коннейтом и дикой Меарой, дали ему весьма любопытные советы, как ему завоевать любовь своей избранницы. Риммель, например, с трудом мог поверить, что если он повесит на дверь Бронвин букет из колокольчиков и семь раз пропоет «Аве Мария», то девушка ни в чем не сможет отказать ему. Он не мог поверить и в чудесное действие жабы, положенной в бокал с вином Кевину, которая, по заверению местных знатоков, должна была заставить Бронвин разлюбить его. Эта жаба просто обрушила бы гнев Кевина на головы слуг.
   Но кое-кто из местных жителей дал ему хороший совет. Если Риммель хочет завоевать любовь женщины, то ему следует подняться в горы с мешком пищи и золотом. Там живет святая отшельница, старая вдова Бетана. Она много раз помогала молодым людям, находящимся в таком же печальном положении.
   И Риммель решил попытаться упросить старуху помочь ему. Его нисколько не смущало, что старуха, возможно, пользуется колдовством, а это плохо согласуется с церковными законами, которые он так почитал. Впрочем, его не смущало и то, что предмет его неразделенной любви – Дерини, и что у ее брата Моргана очень натянутые отношения с церковью.
   Он решил, что старая вдова Бетана может спасти его – в противном случае, ему остается только умереть. Может, старуха даст ему какой-нибудь амулет или любовный напиток, с помощью которого Риммель заставит Бронвин уйти от лорда Кевина и принять любовь простого архитектора.
   Риммель вошел в комнату Кевина и осмотрелся, пытаясь найти свои чертежи. Эта комната мало отличалась от других комнат в замке, так как была предназначена для приема временных гостей. Но Риммель увидел и вещи, принадлежащие лично Кевину: складной стул, обитый пледом цвета Мак Лейнов, коврик у постели, роскошное шелковое покрывало с вышитым графским гербом, лежащее на постели. На этой самой постели, куда приведет Кевин свою обожаемую Бронвин! И это произойдет всего лишь через три дня, если Риммель не сможет сделать невозможное. Да, ему надо действовать немедленно!
   Риммель с отвращением отвернулся от постели и увидел свернутые в трубочку чертежи, которые лежали на столе у двери. Он взял их и уже хотел выйти из комнаты, как вдруг увидел что-то сверкающее в небольшой шкатулке. Там лежали обычные драгоценности и специальные эмблемы и значки – кольца, цепи, броши. Но одна вещь приковала к себе его внимание: маленький овальный медальон на золотой цепочке – вещь слишком хрупкая и нежная, чтобы принадлежать мужчине.
   Не соображая, что он делает, Риммель осторожно взял медальон и открыл его.
   Оглянувшись на дверь, чтобы убедиться, что его никто не видит, он, затаив дыхание, заглянул внутрь. Это был портрет Бронвин – самый прекрасный из всех ее портретов, что он видел – золотые волны волос ниспадают на ее прекрасные плечи, губы слегка приоткрыты, взгляд нежный, призывающий, волнующий.
   Не позволяя себе думать о том, что он делает, Риммель быстро сунул медальон в карман и почти побежал к двери со скомканными чертежами под мышкой.
   Выскочив на улицу, он, не оглядываясь, побежал в свою комнату. Те, кто видел его в это время, могли подумать, что он неожиданно получил громадное наследство.
   Бронвин подняла голову от гроба матери и удрученно посмотрела на ее большой портрет. Теперь она поняла, что подслушанный ею разговор взволновал ее больше, чем она думала. Но она не знала что ей делать. Не могла же она вызвать этих женщин и запретить им сплетничать. Это ничего бы не изменило.
   Она изучала изображение матери и думала, какой та была прекрасной. Леди Алиса де Корвин де Морган была исключительно прекрасной женщиной при жизни и не нуждалась в том, чтобы изображение льстило ей. Его выполнили великолепные мастера, тщательно выписавшие мельчайшие детали. Портрет был как живой, и теперь, когда Бронвин стала взрослой, она чувствовала себя рядом с образом матери ребенком.
   Она смотрела на портрет и ей казалось, что портрет начал дышать, и сейчас заговорит.
   Широкое окно из цветного стекла вверху часовни было освещено медленно заходящим солнцем. Цветные лучи проникали в часовню и окрашивали ее в красные, золотые и оранжевые тона. Серый плащ Бронвин, небольшой алтарь из слоновой кости тоже переливались всеми цветами радуги.
   Бронвин услышала скрип двери за собой, повернулась и увидела, как в дверь просунулась голова Кевина. Его лицо просветлело, когда он увидел ее. Кевин вошел в часовню и закрыл за собой дверь. Он преклонил колени перед алтарем, прежде чем подойти к ней, и затем опустился на колени рядом с ней перед саркофагом.
   – А я не мог понять, где ты, – сказал он тихо, положив свою руку на ее плечо. – Что-нибудь случилось?
   – Нет, впрочем, да, – она покачала головой. – Я не знаю.
   Она посмотрела на свои руки и проглотила комок в горле. Кевин внезапно понял, что она готова расплакаться.
   – Что произошло? – спросил он, обнимая ее за плечи и притягивая к себе.
   Всхлипнув, Бронвин зарыдала и уткнулась лицом в его грудь.
   Кевин прижал ее к себе и дал ей возможность поплакать. Он нежно поглаживал ее волосы. Затем он сел на ступени и усадил ее себе на колени, как маленького испуганного ребенка.
   – Ну, а теперь, – сказал он тихо и спокойно, – расскажи мне, что же произошло?
   Ее рыдания понемногу становились тише.
   Кевин прислонился спиной к мраморной стене и, поглаживая Бронвин по голове, смотрел на цветные тени, которые были видны на белой стене часовни.
   – Ты помнишь, как мы приходили сюда детьми, чтобы поиграть здесь?
   – спросил он.
   Он посмотрел на Бровин и с облегчением увидел, что она вытирает глаза. Кевин достал из рукава носовой платок и подал ей, так как ее платок уже превратился в мокрый комочек.
   – Я думаю, что мы чуть не свели с ума мою мать в то последнее лето перед тем, как Аларик отправился на службу королю. Ему и Дункану было тогда по восемь лет, а мне одиннадцать. Тебе тогда было четыре или около того. Мы играли в прятки в саду. Аларик и я спрятались здесь за алтарем, в складках алтарного одеяния, которое висело здесь. И старый отец Ансельм пришел сюда, схватил нас и пригрозил рассказать обо всем матери, – он засмеялся. – И я припоминаю, что он долго ругал нас. Ругал до тех пор, пока не пришла ты с целым букетом роз. Ты тогда горько плакала, потому что шипы искололи тебе все руки.
   – Я помню, – сказала Бронвин, улыбаясь сквозь слезы. – А через несколько лет, когда мне было одиннадцать лет, а тебе семнадцать, ты… – она опустила глаза, – ты уговорил меня установить мысленную связь между нами.
   – И я никогда не жалел об этом, – засмеялся Кевин, целуя ее в лоб. – Так что же случилось, Брон? Я могу помочь чем-нибудь?
   – Нет, – сказала Бронвин, улыбаясь измученной улыбкой. – Просто я жалею себя. Я нечаянно услышала то, что мне не хотелось бы слышать, и это меня очень расстроило.
   – Что же ты услышала? – спросил он, нахмурившись и отодвигаясь от нее, чтобы увидеть ее лицо. – Если тебя что-то беспокоит, то только скажи мне, и я…
   Она покачала головой.
   – Ты ничего не сможешь сделать, Кевин. Все дело в том, кто я такая. Я слышала разговор женщин. Вот и все. Они… они не одобряют, что их будущий герцог женится на Дерини.
   – Это очень плохо, – Кевин снова прижал ее к себе и поцеловал в лоб. – Какое несчастье, что я полюбил Дерини и не могу жить без нее.
   Бронвин рассмеялась, встала, оправила платье и снова вытерла глаза.
   – Идем. Я уже перестала жалеть себя. Нам нужно торопиться, иначе мы опоздаем к обеду.
   Кевин поднялся на ноги, потянулся, обнял Бронвин.
   – Знаешь, что?
   – Что? – она обхватила его шею руками и нежно смотрела на него снизу вверх.
   – Мне кажется, что я люблю тебя.
   – Да? Это очень странно.
   – Почему?
   – Потому что мне тоже кажется, что я люблю тебя, – засмеялась она.
   Кевин тоже засмеялся. Он наклонился к ней и крепко поцеловал.
   – Это хорошо, что ты сказала мне об этом, девочка, – сказал он, когда они выходили из часовни. – Потому что через три дня ты будешь моей женой.
   А недалеко отсюда в маленькой комнатке архитектор Риммель лежал в своей постели и смотрел на маленький портрет в медальоне. Он не мог оторваться от этого портрета, с которого с призывным блеском в глазах и шаловливой полуулыбкой смотрела на него неотразимая женщина.
   Завтра же он пойдет к вдове Бетане. Он покажет ей этот портрет. Он скажет этой святой женщине, что должен завоевать любовь Бронвин, иначе ему придется умереть. И отшельница совершит чудо – эта красавица будет принадлежать ему, Риммелю.

Глава 10

   В утреннем полумраке на одной из глухих улочек Копота стоял Дункан с тремя лошадьми, дожидаясь кого-то. Последний раз он проверил упряжь лошади, поправил шпоры и потрепал лошадь по холке.
   В левой руке Дункан держал поводья лошади Аларика, которого все еще не было. Лошадь Моргана резко дернула головой, как бы вздрогнув от холода и сырости. Накидка, закрывавшая кожаное седло от дождя, чуть не упала, когда лошадь в нетерпении переступила с ноги на ногу.
   Задрожавшая вьючная лошадь, нагруженная тюками с мехами и кожами, вопросительно подняла голову и, увидев, что все спокойно, снова задремала.
   Дункану уже надоело ждать. Дождь, который начался еще днем, лил всю ночь, которую Дункан провел в тревожном полусне в задней комнате небольшой лавчонки. И вот посыльный сказал, что Аларик уже идет и скоро будет здесь. Так что Дункан стоял на дожде и ждал.
   Грубый кожаный плащ он застегнул до самого подбородка, ворот поднял, а капюшон надвинул насколько возможно, чтобы укрыться от дождя и ледяного ветра. Холод кольчуги Дункан ощущал даже сквозь шерстяную фуфайку, надетую под нее. Он подул на пальцы, переступил с ноги на ногу и поморщился, услышав, как в сапогах чавкает вода.
   Сколько еще можно ждать Аларика? И тут, как по команде, в доме напротив открылась дверь, и высокая, затянутая в кожу, фигура показалась на пороге. Аларик быстро сбежал с крыльца, подошел и ободряюще похлопал Дункана по плечу. Затем взглянул на свинцовое, затянутое тучами небо.
   – Прости, я задержался, – сказал он, стягивая накидку с седла и тщательно протирая его от просочившейся воды. – Все спокойно?
   – Да, все хорошо, если не считать сырых ног, – ответил Дункан шутливо, тоже протер седло и уселся на коня. – Но от этого нет лекарства. Что тебя так задержало?
   Морган проверил подпругу.
   – Совещание затянулось. Ведь если Варин узнает, что мы уехали, он тут же нападет, и у Гамильтона будет много хлопот. Поэтому я хотел бы, чтобы наш отъезд совершился тайно. Все должны думать, что герцог и его исповедник уединились в глубинах замка. Герцог должен очистить свою совесть от тех грехов, которые он совершил со времени последней своей исповеди.
   – Очистить свою совесть от грехов! – хмыкнул Дункан.
   Его кузен уже вскочил в седло.
   – А ты думаешь, кузен, что я не хочу попасть в царство небесное?
   – с улыбкой спросил Морган, проверяя, надежно ли привязана вьючная лошадь, и трогая свою лошадь вперед, догоняя Дункана.
   Дункан улыбнулся ему:
   – Да нет. Так мы уезжаем или нет из этого гнилого места?
   – Конечно, – ответил Морган. – Едем. К заходу солнца мы должны быть в старом монастыре Святого Неота, а до него целый день езды даже при хорошей погоде.
   – Великолепно, – пробормотал Дункан, когда они двинулись в путь по пустынным улицам Корота. – О таком путешествии я мечтал всю жизнь.
   А несколькими часами позже и за много миль от них Риммель карабкался на каменную скалу, которая возвышалась на западе от Кулди.
   Утро в этой горной стране было холодным и ветренным. В воздухе даже мелькали снежинки, хотя солнце было уже высоко. Однако Риммель, ощущавший нечто большее, чем трепет перед встречей со старухой, вспотел, несмотря на холод. Полотняный мешок, который висел у него на плече, с каждым шагом становился все тяжелее. Лошади, оставленные в долине, жалобно ржали, но Риммель заставлял себя забираться все выше.
   Его нервы были натянуты. Он провел долгую бессонную ночь, доказывая себе, что ему нечего бояться, что не следует трепетать перед этой старухой по имени Бетана, что она вовсе не похожа на женщину, чья магия коснулась его много лет назад. И все же…
   Риммель вздрогнул, вспомнив ту ночь, когда почти двадцать лет назад он и другой мальчик залезли в сад старой Эльфриды, чтобы наворовать фруктов. Они оба знали, что все ее считают ведьмой, что она ненавидит всех, кто приближается к ее маленькому участку. Они часто слышали ее злобные бормотания, когда проходили днем мимо ее сада. Но они были уверены, что не попадутся, что ночью им удастся провести старуху.
   И вот ночью в саду перед ними появилась старая Эльфрида, вокруг ее головы светился фиолетовый ореол, в руках – молния, от ослепляющего света и обжигающего жара которой Риммель и его товарищ в беспамятстве бежали со всех ног.
   Они убежали, и старуха не преследовала их. Но на следующее утро, когда Риммель проснулся, его волосы были совершенно белыми и ничто не помогло изменить их цвет.
   Его мать была в ужасе. Она подозревала, что к этому приложила руку старуха-колдунья. Однако Риммель всячески отрицал то, что он этой ночью выходил из дома. Он говорил, что вечером пошел спать, а утром проснулся с белыми волосами – ничего больше.
   А вскоре старуха Эльфрида уехала из деревни навсегда.
   Риммель задрожал от холодного воздуха. Он старался унять спазмы в желудке, которые начинались всегда, когда он вспоминал ту ужасную ночь.
   Бетана была ведьмой, которая делает то, за что ей платят. А если она посмеется над просьбой Риммеля? Или потребует цену, которую Риммель не сможет заплатить? Или еще хуже.
   Предположим, Бетана – злая колдунья. Предположим, она захочет обмануть его. Дать ему не то зелье или амулет? А, может, через много лет решит, что плата была недостаточной, и нашлет порчу на Риммеля, на лорда Кевина или даже на саму Бронвин?
   Риммель содрогнулся и заставил себя отбросить эти мысли. Это уже просто истерика. Он тщательно расспросил всех, кого мог, о Бетане, поговорил с теми, кто пользовался ее услугами. Не было никаких оснований думать, что она что-то другое, чем просто старая безобидная отшельница, которой иногда удавалось помочь людям, обращавшимся к ней. А кроме того, ведь она – единственная надежда Риммеля, если он хочет получить женщину, которую любит больше жизни.
   Прищурясь от солнца, Риммель остановился, чтобы рассмотреть тропинку. Впереди он увидел высокую узкую расселину в скале, завешенную звериной шкурой. У входа в пещеру паслись несколько облезлых овец, которые щипали чахлую, едва проклюнувшуюся после зимы траву. Слева от входа к камню был прислонен пастушеский посох. Но владельца посоха не было видно.
   Риммель глубоко вздохнул, собрал все свое мужество и выбрался на небольшую площадку перед самым входом в эту пещеру.
   – Есть кто-нибудь? – позвал он слегка дрожащим голосом. – Я… Я ищу Бетану. Я не хочу сделать ей ничего плохого.
   Наступила долгая тишина.
   Риммель слышал только жужжание насекомых, щебетание птиц, стук копыт овец, бродивших по каменистым склонам, и свое хриплое напряженное дыхание. И затем он услышал, как чей-то голос сказал:
   – Войди.
   Риммель вздрогнул. Подавив волнение, он подошел ко входу в пещеру и откинул в сторону шкуру, которая занавешивала его. Он машинально отметил, что это шкура козла.
   Он нервно оглянулся назад: ему в голову пришла странная мысль, что он больше никогда не увидит солнце, а затем шагнул в пещеру. Там было темно.
   – Входи, – повторил голос, когда Риммель заколебался у входа.
   Риммель шагнул вперед, все еще держа шкуру в руке, чтобы в пещеру попадал свет. Он огляделся, стараясь уловить обладателя голоса, который, казалось, исходил из камня, перекатывался взад-вперед по пещере, отражаясь от грязных стен.
   Но Риммель ничего не видел в темноте.
   – Отпусти шкуру и стой там, где стоишь.
   Он ожидал услышать голос, но все же вздрогнул от неожиданности и выпустил шкуру из рук.
   На этот раз он был уверен, что голос раздался слева от него. Однако не мог сделать ни шагу в сторону этого бесплотного голоса.
   Риммель проглотил слюну, постарался встать прямо и опустить руки.
   Колени его дрожали, ладони вспотели, но он боялся сдвинуться с места.
   – Кто ты? – спросил голос.
   На этот раз казалось, что он звучит откуда-то сзади. Голос был низкий и дребезжащий. Было невозможно сказать, кому он принадлежит: мужчине или женщине.
   Риммель нервно облизал губы.
   – Мое имя Риммель. Я архитектор. Его Милости герцога Кассана.
   – От чьего имени ты пришел сюда, архитектор Риммель? От своего или от имени герцога?
   – От своего.
   – И что тебе нужно от Бетаны? – спросил голос. – И не двигайся, пока я тебе не разрешу.
   Риммель только хотел повернуться, но снова замер и постарался расслабиться.
   Вероятно, тот, кому принадлежал этот голос, мог видеть в темноте.
   Риммель в темноте не видел.
   – Ты Бетана? – спросил он осторожно.
   – Да.
   – Я… – он сглотнул слюну. – Я принес тебе пищу, Бетана, – сказал он. – Я…
   – Брось мешок назад.
   Риммель повиновался.
   – Ну, так что же ты хочешь от Бетаны?
   Риммель опять проглотил слюну. Он чувствовал, как пот катится по его лбу, заливает глаза, но он боялся поднять руку и вытереть пот.
   Он с трудом продышался и постарался продолжить:
   – Одна… одна женщина, Бетана. Она… я…
   – Продолжай.
   Риммель сделал глубокий вдох.
   – Я хочу, чтобы эта женщина стала моей женой, Бетана. Но она… она предназначена другому. Она будет его женой, если ты не поможешь мне. Ты ведь можешь мне помочь, не правда ли?
   – Ты можешь повернуться и подойти ко мне.
   Со вздохом облегчения Риммель медленно повернулся.
   Внезапно сзади него вспыхнул свет, и он увидел свою собственную тень, пляшущую на каменных стенах пещеры. Свет был желто-оранжевым, вероятно, огонь. Он разогнал тьму и страх этой тесной пещеры.
   На каменном полу в десяти шагах от Риммеля стоял фонарь, а за ним, скрестив ноги, сидела древняя старуха в неописуемых лохмотьях. Лицо ее, окруженное гривой спутанных седых, когда-то черных, волос, было покрыто морщинами. Дрожащими руками старуха аккуратно складывала кусок черной тряпки, которой она прикрывала фонарь.
   Риммель протер глаза рукавом, нерешительно подошел к фонарю и встал, глядя на женщину, которую звали Бетана.
   – Ну, магистр Риммель, – сказала старуха. Глаза ее отражали неверный пляшущий свет фонаря. – Как видно, я тебе не понравилась.
   Зубы ее были желтыми и гнилыми, дыхание зловонным. Риммель с трудом сдержался, чтобы с отвращением не отступить подальше.
   Бетана хихикнула и жестом скрюченной руки показала на пол. На руке сверкнуло золото и Риммель понял, что это обручальное кольцо. Да, ведь люди же говорили, что она вдова. Интересно, кто был ее мужем?
   Риммель осторожно опустился на грязный пол и сел, скрестив ноги, подражая хозяйке этого жилища. Пока он устраивался, Бетана пристально смотрела на него, не говоря ни слова. Затем она кивнула.
   – Эта женщина – расскажи мне о ней. Она красива?
   – Она… – Риммель внезапно захлебнулся, горло его пересохло. – Вот ее изображение, – сказал он, доставая медальон и бережно держа его.
   Бетана протянула свою иссохшую руку, взяла медальон и открыла его своим кривым желтым ногтем. Бровь ее поползла вверх, когда она увидела портрет. Потом она внимательно посмотрела на Риммеля.
   – Это она?
   Риммель боязливо кивнул.
   – А медальон ее?
   – Был, – ответил Риммель. – Теперь его носит тот, кто собирается жениться на ней.
   – Ну, а тот, кто собирается жениться на ней, любит ли он ее?
   – спросила Бетана.
   Риммель кивнул.
   – А она его?
   Риммель опять кивнул.
   – Но ты тоже любишь ее – и так сильно, что готов рискнуть своей жизнью, чтобы обладать ею?
   Риммель кивнул в третий раз. Глаза его расширились.
   Бетана улыбнулась. Это была жуткая пародия на улыбку.
   – У меня тоже был когда-то мужчина, который рисковал своей жизнью, чтобы получить меня. Тебя это удивляет?
   Она закрыла медальон и, держа его за цепь узловатыми пальцами левой руки, правую протянула куда-то назад и достала желтую тыкву с узким горлышком.
   Риммель затаил дыхание и смотрел широко раскрытыми глазами, как она ногтем вынула затычку и протянула сосуд к нему. Все ночные страхи всплыли в его мозгу, но он усилием воли заставил себя забыть о них.
   – Подставь руки, архитектор Риммель, эту воду нельзя пролить на пол и потерять навсегда.
   Риммель протянул сложенные ладони, и Бетана налила в них воду из тыквы.
   – Ну, а теперь, – сказала она, отклонив тыкву в сторону, – наблюдай, как я буду делать священные знаки над водой. Смотри, как вихри времени и дыхание святой любви будут кружить в воде. Следи за ними.
   Она бормотала и раскачивала медальон над руками Риммеля, в которых была вода. Она рисовала медальоном какие-то сложные фигуры и знаки, произносила заклинания, распевала песнопения. Звуки ее дребезжащего голоса постепенно затихли. Она, не отрываясь, смотрела в глаза своего клиента, которые сначала были широко раскрыты, затем веки задрожали, начали опускаться и, наконец, глаза закрылись. Голос старухи затих.
   Взяв в руки медальон, она насухо вытерла руки Риммеля черной тряпкой. Ни одна капля воды не должна пропасть, иначе нарушится все течение времени.
   Затем Бетана вздохнула и снова открыла медальон. Она начала искать в своей памяти подходящее колдовство. Любовное колдовство. И не просто любовное, а такое, которое должно перенести любовь женщины от одного мужчины к другому.
   Да, раньше ей удавалось делать такое, и много раз. Но это было давно, когда Бетана была не так стара, беззуба и забывчива. И она не была уверена, что сможет сейчас вспомнить то, что нужно в таких случаях.
   Может, вот это? Нет, это заклинание для хорошего урожая… Вот если бы Риммель пришел просить сына… Нет, это не то заклинание, которое ей сейчас нужно.
   А вот заклинание для вызова Баазама – очень сильное заклинание. Но нет, Бетана покачала головой, это злое заклинание, заклинание для убийства. Даррей научил ее этому заклинанию много лет назад. Нет, она не хочет смерти этой молодой и прекрасной девушки, которая изображена на портрете. Она сама когда-то тоже была прекрасной. Даррей говорил, что она самая красивая из всех женщин на свете.
   Она снова посмотрела на портрет и какое-то смутное воспоминание промелькнуло перед ней. Эта женщина – не видела ли она ее раньше? Это было много лет назад, когда ее глаза были острыми, она не была так стара и скрючена – да! Конечно! Теперь она вспомнила.
   Это была прекрасная белокурая девочка с тремя мальчиками постарше – братьями или кузенами. Они приехали сюда в горы на пони, чтобы повеселиться и поесть на зеленом травяном ковре, который летом покрывал эти горные склоны. Это были дети дворян – дети могущественного герцога Кассан, того самого герцога, слуга которого теперь сидел в трансе на полу пещеры Бетаны!
   Бронвин!
   Теперь она вспомнила все. Девочку звали Бронвин. Леди Бронвин де Морган, племянница герцога Джареда, наполовину Дерини. И теперь она здесь перед ней на портрете.
   Бетана вздрогнула и боязливо посмотрела вокруг себя. Дерини. И она, Бетана, обещала совершить колдовство против нее. Как она осмелилась? Бетана не хотела делать ей ничего плохого. Девочка Бронвин улыбалась ей здесь в теплый летний день, как дочь, которой у Бетаны никогда не было.
   Это было так давно! Она гладила овец, играла с ними, разговаривала с Бетаной и нисколько не боялась старой вдовы, которая с улыбкой смотрела на ее проказы. Нет, Бетана не могла забыть всего этого.