Кэтрин Куртц
Шахматная партия Дерини
Часть I
Глава 1
Март в Одиннадцати Королевствах всегда был месяцем бурь и штормов, он приносил с Великого Северного моря снег, который толстым слоем ложился на серебряные горы, вихрями кружился над высокогорными долинами востока, пока, наконец, не низвергался дождями на Великую Гвинедскую долину.
Март – самый непостоянный месяц.
Это последний оплот зимы перед наступлением весны, но он также и предвестник великого пробуждения природы, бурного расцвета той зелени, которая ежегодно затопляет всю страну.
Случалось, что март был мягким, но не часто. Сейчас же была такая весна, когда люди могли надеяться на скорое окончание зимы в этом году – такое тоже бывало. Но жители Гвинеда не особенно надеялись на раннюю весну. Они по опыту знали, что март – месяц капризный, часто жестокий, и ему ни в коем случае не следует доверять.
Март в первый год царствования короля Келсона не был исключением.
Сумерки пришли рано в Ремут – столицу государства Келсона.
Так часто бывало в марте, когда на страну с севера и востока накатывали бури.
Эта буря разразилась в полдень. Град размером с человеческий ноготь, ударивший по навесам ларьков и крышам лавок на рыночной площади, заставил торговцев поспешно искать убежища.
По истечении часа все надежды на то, что удастся спасти базарный день в столице, исчезли, и торговцы начали неохотно собирать свои товары, запирать лавки и расходиться по домам.
Над городом грохотал гром, висел острый запах озона и лил сильный дождь.
С наступлением сумерек под дождем можно было найти только тех, кого дела принудили быть на улице в такую ненастную погоду, – городских стражников на своих постах, солдат, посыльных, спешащих с поручениями, горожан, пробирающихся сквозь дождь, холод и ветер к своим теплым домашним очагам.
И теперь, когда опустилась темнота, только дождь и ветер гуляли по узким улицам Ремута, омывали черепичные крыши домов и купола соборов. Вода перехлестывала через край облицованных булыжниками сточных канав.
Колокола большого собора на севере города отзвонили положенные часы.
В каждом доме за стеклами окон, по которым ручьями стекала вода, были видны свечи, освещающие комнаты. Их пламя плясало под порывами дождя и ветра, которые проникали сквозь щели дверей.
В домах и тавернах, харчевнях и придорожных гостиницах жители города собрались за ужином у каминов, прихлебывали добрый эль, разговаривали о делах и ожидали, когда стихнет буря.
На дворец архиепископа, расположенный в северной части города, тоже обрушилась буря. В тени дворцовых стен на фоне темного неба угрюмо вырисовывалась громада собора святого Георга, вонзалась во тьму игла колокольни. Бронзовые ворота были заперты на крепкие засовы.
Одетые в кожаные плащи стражники патрулировали вдоль границ дворцовых строений, их воротники были подняты, капюшоны нахлобучены на глаза для защиты от ветра и дождя.
Пламя факелов, укрепленных в углублениях стены, свистело и трещало, свирепый ветер завывал, пробирая до костей.
Внутри дворца в тепле и уюте находился сам архиепископ Ремута, Преподобный Патрик Корриган. Он стоял у пылающего камина, протянув к огню пухлые ладони и похлопывая ими друг о друга, чтобы согреться. Затем плотнее закутался в свою подбитую мехом мантию и направился к письменному столу в глубине комнаты.
За столом сидел другой человек, одетый в фиолетовую сутану, указывающую на его высокий сан. Он склонился над листом пергамента, лежащим перед ним.
Две свечи на столе создавали равномерное желтое освещение. С полдюжины свечей, установленных в разных частях помещения, с трудом разгоняли мрак.
Молодой секретарь со свечой в руке нагнулся над левым плечом сидящего, внимательно следя за ним, готовый по первому приказу капнуть на бумагу красный воск для печати.
Корриган встал за правым плечом читающего.
Человек за столом закончил чтение, удовлетворенно кивнул, поднял перо и начертал подпись на бумаге. Секретарь моментально капнул воск на пергамент, и человек спокойно припечатал его своим аметистовым перстнем. Он подышал на камень, потер его о бархат рукава и снова надел перстень на палец.
– Это должно подействовать на Моргана, – сказал он.
Эдмунд Лорис, архиепископ Валорета, производил сильное впечатление. Он был строен, и роскошная фиолетовая сутана великолепно сидела на нем. Вьющиеся серебряные волосы создавали эффект нимба вокруг головы, на которой ловко сидела шапочка, прикрывающая тонзуру. Однако голубые глаза его были холодными и жестокими. На смуглом ястребином лице в данный момент ничего нельзя было прочесть, кроме хищного удовлетворения, так как Лорис только что скрепил своей печатью документ, Интердикт, которым довольно большая часть Гвинеда отлучалась от церкви. Интердикт, который лишит богатое герцогство Корвин на востоке страны всех таинств святой церкви.
Это было трудное решение. Лорис и его собратья почти четыре месяца думали над ним. Ведь народ Корвина не был повинен ни в чем, что могло бы оправдать такую крайнюю меру, как Интердикт. Но, с другой стороны, в герцогстве сложилась отвратительная ситуация, которую уже нельзя было больше терпеть, пренебрегать ею. Ее следовало искоренить.
И достопочтимые прелаты успокаивали свою совесть тем, что угроза Интердикта была направлена не против народа Корвина, а против одного человека, которого было невозможно достать каким-либо другим способом.
Господин Корвина герцог Дерини Аларик Морган – вот кто был объектом священной мести.
Морган, который постоянно применял свое нечестивое и святотатственное могущество Дерини, чтобы вмешиваться в людские дела, совращать невинных, пренебрегая церковной и светской властью.
Морган, который посвятил мальчика-короля Келсона в запретные тайны древней магии и развязал дуэль магии в священном соборе во время коронации Келсона.
Морган, который своей кровью Дерини обречен на вечные мучения в аду, если он не отречется от дьявольского наследия и не вернется для очищения в лоно святой церкви.
Морган, вокруг которого, как вокруг столпа, сплачиваются все Дерини.
Архиепископ Корриган нахмурился и взял в руки документ. Его кустистые брови сдвинулись в одну линию, когда он начал перечитывать текст. Закончив чтение, Корриган нахмурился и прикусил губу, но затем решительным движением сложил документ и кинул на стол.
Секретарь ловко капнул воск.
Корриган, не колеблясь, приложил к нему свой перстень, однако, его пальцы беспокойно бегали по нагрудному кресту, когда он усаживался в кресло рядом с Лорисом.
– Эдмунд, ты уверен, что мы…
Его речь была прервана коротким взглядом Лориса, и архиепископ вспомнил, что они не одни, что секретарь рядом и ждет дальнейших указаний.
– Пока все, отец Хью. Попросите войти монсеньора Горони, пожалуйста.
Священник поклонился и вышел.
Корриган со вздохом откинулся на спинку кресла.
– Ты же знаешь, что Морган никогда не допустит, чтобы Толливер отлучил его, – сказал он. – Неужели ты думаешь, что угроза Интердикта остановит его?
Формально герцог Аларик не подпадал под юрисдикцию обоих архиепископов, но они надеялись, что этот документ устранит эту досадную помеху.
Лорис щелкнул пальцами и взглянул на Корригана:
– Может, и нет, – признал он. – Но на народ подействует.
Уже сейчас ходят слухи, что на севере собираются банды повстанцев, желающих свергнуть власть герцога Дерини.
– Фу! – фыркнул Корриган, поднимая перо и макая его в хрустальную чернильницу. – Что может сделать мелкая горстка повстанцев против могущества Дерини? А кроме того, народ его любит.
– Да, пока любит, – согласился Лорис. Он наблюдал, как Корриган начал старательно подписывать письмо, которое они сочинили. Со скрытой улыбкой он смотрел, как кончик языка Корригана следует за каждым росчерком пера, выводящего затейливую роспись. – Но будет ли он любить его, когда вступит в силу Интердикт?
Корриган с удовлетворением посмотрел на свою работу и энергично встряхнул серебряной песочницей над бумагой с непросохшими чернилами. Излишки песка он стряхнул на пол.
– А кроме того, – сказал Лорис, глядя на коллегу сквозь опущенные ресницы, – говорят, что Варин, лидер повстанцев, объявил себя новым мессией, чье божественное предназначение – освободить страну от засилия проклятых Дерини. Разве ты не видишь, что такое усердие нам на пользу?
Корриган задумчиво прикусил нижнюю губу и задумался.
– И мы позволим этому самозванному мессии бродить по стране и будоражить народ? Эти восставшие для меня только еретики, и ничего больше.
– Я еще не дал официальных указаний, – ответил Лорис. – Я даже не встречался с этим Варином. Но ты должен признать, что это движение может нам очень помочь, если его направить туда, куда надо. А кроме того, – Лорис улыбнулся, – может, этот Варин действительно выполняет божественное предназначение?
– Я в этом сомневаюсь, – нахмурился Корриган. – И как далеко ты собираешься зайти в этом деле?
Лорис откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.
– Штаб повстанцев находится на холмах близ Джассы. Горони, которого мы посылаем в епископство Корвин, свяжется с повстанцами и вернется в Джассу. Затем я сам предполагаю встретиться с их предводителем.
– А до этого мы ничего предпринимать не будем?
Лорис кивнул:
– Ничего. Я не хочу, чтобы король понял, что мы что-то замышляем, и…
Послышался осторожный стук в дверь, и на пороге появился секретарь Корригана. С ним был ничем не примечательный человек постарше в дорожной одежде простого священника. Отец Хью поклонился и представил вновь пришедшего.
– Монсеньор Горони, Ваше Преосвященство.
Горони подошел к креслу Корригана, опустился на одно колено, поцеловал кольцо архиепископа, а затем по его жесту встал и приготовился слушать.
– Благодарю, отец Хью. Думаю, что вы сегодня больше не понадобитесь, – сказал Корриган, разрешая ему удалиться.
Лорис кашлянул, и Корриган взглянул на него.
– А как же то, о чем мы говорили, Патрик? Мы же решили, что того человека следует наказать?
– О, да, конечно, – пробормотал Корриган. Он покопался в сложенных на краю стола бумагах, выбрал одну и подал ее через стол Хью. – Это список вызванных на суд, который мне нужен как можно скорее. Как только подготовите официальный документ, принесите его мне на подпись.
– Хорошо, Ваше Преосвященство.
Хью взял бумагу и направился к выходу, а Корриган возобновил свою беседу с Горони.
– Это письмо епископу Толливеру. Вас ждет судно, которое доставит вас в вольный порт Конкарадин. Оттуда вы можете на купеческом судне добраться до Корвина. Так что на дорогу вам хватит трех дней.
Отец Хью де Берри, закрыв за собой дверь в кабинет архиепископа, нахмурился и пошел по длинному, освещенному факелами коридору по направлению к канцелярии. В пустом коридоре было холодно и сыро. Хью шел, дрожа от холода, и думал, что же ему делать.
Он был личным секретарем Патрика Корригана и поэтому имел доступ к такой информации, в которую обычно не посвящали таких молодых людей. Хью обладал блестящими способностями, был честным, благоразумным и преданным церкви, которой в лице архиепископа он верно служил. Однако вскоре его постигло тяжкое разочарование, не в церкви, а в человеке, которому он служил. Письмо, которое он сегодня переписывал для Корригана, помогло ему в этом. Вспомнив про письмо, Хью задрожал – и на этот раз не от холода.
Гвинед в опасности. Это было очевидно с того момента, как король Брион умер в Кандор Ри. Это было очевидно после того, как его наследник – мальчик Келсон – вынужден был вступить в бой за трон с Чариссой всего через несколько недель после гибели отца. И это было очевидно с того момента, когда Моргану, покровителю мальчика, пришлось использовать свое могущество, чтобы замедлить разгорание того невидимого пожара, который мог вспыхнуть после всех этих событий. И теперь уже стало совершенно ясно, что пожар готов вспыхнуть.
Ни для кого не секрет, что тиран Дерини Венсит из Торента летом объявит войну Гвинеду. Кроме того, молодой король вынужден лицом к лицу встретиться с народными волнениями, вызванными враждебными чувствами к Дерини и разжигаемыми религиозными фанатиками. Келсон сам начал чувствовать тяжесть ситуации, когда выяснилось, что в нем течет кровь Дерини. А теперь, когда над всем Корвином нависла угроза Интердикта…
Хью прижал руку к груди, где лежало письмо Корригана. Он знал, что архиепископ не одобрит то, что он собирается совершить. Он рассвирепеет, если узнает об этом. Но дело было слишком серьезно, чтобы оно могло пройти мимо короля. Король должен быть предупрежден.
Когда Интердикт вступит в силу, Моргану придется бороться на два фронта, в то время как ситуация такова, что все его силы должны быть сосредоточены на одном – защите короля. Интердикт роковым образом изменит планы короля и Моргана относительно подготовки к войне. И хотя Хью как священник решительно не одобрял запретное могущество Моргана, тем не менее, оно было реально и должно быть использовано для защиты Гвинеда при нападении врага.
Хью остановился у факела, немного не дойдя до дверей канцелярии, и начал рассматривать письмо, вертя его в руках. Пропустив обычные формулы вежливого обращения, стандартные для документов такого рода, он ахнул от изумления, когда прочел имя адресата.
Затем он пришел в себя и снова перечитал начало письма. Да, ошибки не было – монсеньор Дункан Говард Мак Лейн.
– Дункан! – подумал Хью. – Боже, что он сделал?
Дункан был исповедником молодого короля и товарищем Хью с самого детства. Они вместе росли, вместе ходили в школу. Что же мог совершить Дункан, что вызвало такое действие со стороны архиепископа?
Со страхом Хью начал читать письмо и ужас его все возрастал.
– …приказываем предстать перед высшим церковным судом… дать ответ по поводу вашего участия в скандальных событиях во время коронации короля в ноябре… подозрительная деятельность, связь с еретиками…
– Боже, – подумал про себя Хью, будучи не в силах продолжать чтение, – он тоже запятнан связью с Морганом. Интересно, знает ли он об этом?
Опустив бумагу, Хью принял решение. Сначала нужно идти к королю. Об этом он думал с самого начала, так как это дело государственной важности. Но затем необходимо найти Дункана и предупредить его. Если Дункан отдаст себя на суд архиепископов, то обстоятельства сейчас таковы, что может случиться что угодно. Его могут даже отлучить от церкви.
Хью вздрогнул и перекрестился при одной мысли об этом.
Угроза отлучения для человека – это такое же жуткое наказание, как угроза Интердикта для провинции. Это значит, что преступники будут полностью отделены от церкви и лишены возможности общаться с богобоязненными и праведными людьми. Этого с Дунканом не должно произойти.
Собравшись с духом, Хью толкнул дверь в канцелярию и спокойно подошел к столу, за которым сидел монах и затачивал перо.
– Его Преосвященству это необходимо сделать как можно скорее. Он ждет, брат Джеймс, – сказал он, положив документ на стол. – Займитесь этим, пожалуйста. А мне необходимо выполнить еще несколько поручений.
– Хорошо, отец, – сказал монах.
Март – самый непостоянный месяц.
Это последний оплот зимы перед наступлением весны, но он также и предвестник великого пробуждения природы, бурного расцвета той зелени, которая ежегодно затопляет всю страну.
Случалось, что март был мягким, но не часто. Сейчас же была такая весна, когда люди могли надеяться на скорое окончание зимы в этом году – такое тоже бывало. Но жители Гвинеда не особенно надеялись на раннюю весну. Они по опыту знали, что март – месяц капризный, часто жестокий, и ему ни в коем случае не следует доверять.
Март в первый год царствования короля Келсона не был исключением.
Сумерки пришли рано в Ремут – столицу государства Келсона.
Так часто бывало в марте, когда на страну с севера и востока накатывали бури.
Эта буря разразилась в полдень. Град размером с человеческий ноготь, ударивший по навесам ларьков и крышам лавок на рыночной площади, заставил торговцев поспешно искать убежища.
По истечении часа все надежды на то, что удастся спасти базарный день в столице, исчезли, и торговцы начали неохотно собирать свои товары, запирать лавки и расходиться по домам.
Над городом грохотал гром, висел острый запах озона и лил сильный дождь.
С наступлением сумерек под дождем можно было найти только тех, кого дела принудили быть на улице в такую ненастную погоду, – городских стражников на своих постах, солдат, посыльных, спешащих с поручениями, горожан, пробирающихся сквозь дождь, холод и ветер к своим теплым домашним очагам.
И теперь, когда опустилась темнота, только дождь и ветер гуляли по узким улицам Ремута, омывали черепичные крыши домов и купола соборов. Вода перехлестывала через край облицованных булыжниками сточных канав.
Колокола большого собора на севере города отзвонили положенные часы.
В каждом доме за стеклами окон, по которым ручьями стекала вода, были видны свечи, освещающие комнаты. Их пламя плясало под порывами дождя и ветра, которые проникали сквозь щели дверей.
В домах и тавернах, харчевнях и придорожных гостиницах жители города собрались за ужином у каминов, прихлебывали добрый эль, разговаривали о делах и ожидали, когда стихнет буря.
На дворец архиепископа, расположенный в северной части города, тоже обрушилась буря. В тени дворцовых стен на фоне темного неба угрюмо вырисовывалась громада собора святого Георга, вонзалась во тьму игла колокольни. Бронзовые ворота были заперты на крепкие засовы.
Одетые в кожаные плащи стражники патрулировали вдоль границ дворцовых строений, их воротники были подняты, капюшоны нахлобучены на глаза для защиты от ветра и дождя.
Пламя факелов, укрепленных в углублениях стены, свистело и трещало, свирепый ветер завывал, пробирая до костей.
Внутри дворца в тепле и уюте находился сам архиепископ Ремута, Преподобный Патрик Корриган. Он стоял у пылающего камина, протянув к огню пухлые ладони и похлопывая ими друг о друга, чтобы согреться. Затем плотнее закутался в свою подбитую мехом мантию и направился к письменному столу в глубине комнаты.
За столом сидел другой человек, одетый в фиолетовую сутану, указывающую на его высокий сан. Он склонился над листом пергамента, лежащим перед ним.
Две свечи на столе создавали равномерное желтое освещение. С полдюжины свечей, установленных в разных частях помещения, с трудом разгоняли мрак.
Молодой секретарь со свечой в руке нагнулся над левым плечом сидящего, внимательно следя за ним, готовый по первому приказу капнуть на бумагу красный воск для печати.
Корриган встал за правым плечом читающего.
Человек за столом закончил чтение, удовлетворенно кивнул, поднял перо и начертал подпись на бумаге. Секретарь моментально капнул воск на пергамент, и человек спокойно припечатал его своим аметистовым перстнем. Он подышал на камень, потер его о бархат рукава и снова надел перстень на палец.
– Это должно подействовать на Моргана, – сказал он.
Эдмунд Лорис, архиепископ Валорета, производил сильное впечатление. Он был строен, и роскошная фиолетовая сутана великолепно сидела на нем. Вьющиеся серебряные волосы создавали эффект нимба вокруг головы, на которой ловко сидела шапочка, прикрывающая тонзуру. Однако голубые глаза его были холодными и жестокими. На смуглом ястребином лице в данный момент ничего нельзя было прочесть, кроме хищного удовлетворения, так как Лорис только что скрепил своей печатью документ, Интердикт, которым довольно большая часть Гвинеда отлучалась от церкви. Интердикт, который лишит богатое герцогство Корвин на востоке страны всех таинств святой церкви.
Это было трудное решение. Лорис и его собратья почти четыре месяца думали над ним. Ведь народ Корвина не был повинен ни в чем, что могло бы оправдать такую крайнюю меру, как Интердикт. Но, с другой стороны, в герцогстве сложилась отвратительная ситуация, которую уже нельзя было больше терпеть, пренебрегать ею. Ее следовало искоренить.
И достопочтимые прелаты успокаивали свою совесть тем, что угроза Интердикта была направлена не против народа Корвина, а против одного человека, которого было невозможно достать каким-либо другим способом.
Господин Корвина герцог Дерини Аларик Морган – вот кто был объектом священной мести.
Морган, который постоянно применял свое нечестивое и святотатственное могущество Дерини, чтобы вмешиваться в людские дела, совращать невинных, пренебрегая церковной и светской властью.
Морган, который посвятил мальчика-короля Келсона в запретные тайны древней магии и развязал дуэль магии в священном соборе во время коронации Келсона.
Морган, который своей кровью Дерини обречен на вечные мучения в аду, если он не отречется от дьявольского наследия и не вернется для очищения в лоно святой церкви.
Морган, вокруг которого, как вокруг столпа, сплачиваются все Дерини.
Архиепископ Корриган нахмурился и взял в руки документ. Его кустистые брови сдвинулись в одну линию, когда он начал перечитывать текст. Закончив чтение, Корриган нахмурился и прикусил губу, но затем решительным движением сложил документ и кинул на стол.
Секретарь ловко капнул воск.
Корриган, не колеблясь, приложил к нему свой перстень, однако, его пальцы беспокойно бегали по нагрудному кресту, когда он усаживался в кресло рядом с Лорисом.
– Эдмунд, ты уверен, что мы…
Его речь была прервана коротким взглядом Лориса, и архиепископ вспомнил, что они не одни, что секретарь рядом и ждет дальнейших указаний.
– Пока все, отец Хью. Попросите войти монсеньора Горони, пожалуйста.
Священник поклонился и вышел.
Корриган со вздохом откинулся на спинку кресла.
– Ты же знаешь, что Морган никогда не допустит, чтобы Толливер отлучил его, – сказал он. – Неужели ты думаешь, что угроза Интердикта остановит его?
Формально герцог Аларик не подпадал под юрисдикцию обоих архиепископов, но они надеялись, что этот документ устранит эту досадную помеху.
Лорис щелкнул пальцами и взглянул на Корригана:
– Может, и нет, – признал он. – Но на народ подействует.
Уже сейчас ходят слухи, что на севере собираются банды повстанцев, желающих свергнуть власть герцога Дерини.
– Фу! – фыркнул Корриган, поднимая перо и макая его в хрустальную чернильницу. – Что может сделать мелкая горстка повстанцев против могущества Дерини? А кроме того, народ его любит.
– Да, пока любит, – согласился Лорис. Он наблюдал, как Корриган начал старательно подписывать письмо, которое они сочинили. Со скрытой улыбкой он смотрел, как кончик языка Корригана следует за каждым росчерком пера, выводящего затейливую роспись. – Но будет ли он любить его, когда вступит в силу Интердикт?
Корриган с удовлетворением посмотрел на свою работу и энергично встряхнул серебряной песочницей над бумагой с непросохшими чернилами. Излишки песка он стряхнул на пол.
– А кроме того, – сказал Лорис, глядя на коллегу сквозь опущенные ресницы, – говорят, что Варин, лидер повстанцев, объявил себя новым мессией, чье божественное предназначение – освободить страну от засилия проклятых Дерини. Разве ты не видишь, что такое усердие нам на пользу?
Корриган задумчиво прикусил нижнюю губу и задумался.
– И мы позволим этому самозванному мессии бродить по стране и будоражить народ? Эти восставшие для меня только еретики, и ничего больше.
– Я еще не дал официальных указаний, – ответил Лорис. – Я даже не встречался с этим Варином. Но ты должен признать, что это движение может нам очень помочь, если его направить туда, куда надо. А кроме того, – Лорис улыбнулся, – может, этот Варин действительно выполняет божественное предназначение?
– Я в этом сомневаюсь, – нахмурился Корриган. – И как далеко ты собираешься зайти в этом деле?
Лорис откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.
– Штаб повстанцев находится на холмах близ Джассы. Горони, которого мы посылаем в епископство Корвин, свяжется с повстанцами и вернется в Джассу. Затем я сам предполагаю встретиться с их предводителем.
– А до этого мы ничего предпринимать не будем?
Лорис кивнул:
– Ничего. Я не хочу, чтобы король понял, что мы что-то замышляем, и…
Послышался осторожный стук в дверь, и на пороге появился секретарь Корригана. С ним был ничем не примечательный человек постарше в дорожной одежде простого священника. Отец Хью поклонился и представил вновь пришедшего.
– Монсеньор Горони, Ваше Преосвященство.
Горони подошел к креслу Корригана, опустился на одно колено, поцеловал кольцо архиепископа, а затем по его жесту встал и приготовился слушать.
– Благодарю, отец Хью. Думаю, что вы сегодня больше не понадобитесь, – сказал Корриган, разрешая ему удалиться.
Лорис кашлянул, и Корриган взглянул на него.
– А как же то, о чем мы говорили, Патрик? Мы же решили, что того человека следует наказать?
– О, да, конечно, – пробормотал Корриган. Он покопался в сложенных на краю стола бумагах, выбрал одну и подал ее через стол Хью. – Это список вызванных на суд, который мне нужен как можно скорее. Как только подготовите официальный документ, принесите его мне на подпись.
– Хорошо, Ваше Преосвященство.
Хью взял бумагу и направился к выходу, а Корриган возобновил свою беседу с Горони.
– Это письмо епископу Толливеру. Вас ждет судно, которое доставит вас в вольный порт Конкарадин. Оттуда вы можете на купеческом судне добраться до Корвина. Так что на дорогу вам хватит трех дней.
Отец Хью де Берри, закрыв за собой дверь в кабинет архиепископа, нахмурился и пошел по длинному, освещенному факелами коридору по направлению к канцелярии. В пустом коридоре было холодно и сыро. Хью шел, дрожа от холода, и думал, что же ему делать.
Он был личным секретарем Патрика Корригана и поэтому имел доступ к такой информации, в которую обычно не посвящали таких молодых людей. Хью обладал блестящими способностями, был честным, благоразумным и преданным церкви, которой в лице архиепископа он верно служил. Однако вскоре его постигло тяжкое разочарование, не в церкви, а в человеке, которому он служил. Письмо, которое он сегодня переписывал для Корригана, помогло ему в этом. Вспомнив про письмо, Хью задрожал – и на этот раз не от холода.
Гвинед в опасности. Это было очевидно с того момента, как король Брион умер в Кандор Ри. Это было очевидно после того, как его наследник – мальчик Келсон – вынужден был вступить в бой за трон с Чариссой всего через несколько недель после гибели отца. И это было очевидно с того момента, когда Моргану, покровителю мальчика, пришлось использовать свое могущество, чтобы замедлить разгорание того невидимого пожара, который мог вспыхнуть после всех этих событий. И теперь уже стало совершенно ясно, что пожар готов вспыхнуть.
Ни для кого не секрет, что тиран Дерини Венсит из Торента летом объявит войну Гвинеду. Кроме того, молодой король вынужден лицом к лицу встретиться с народными волнениями, вызванными враждебными чувствами к Дерини и разжигаемыми религиозными фанатиками. Келсон сам начал чувствовать тяжесть ситуации, когда выяснилось, что в нем течет кровь Дерини. А теперь, когда над всем Корвином нависла угроза Интердикта…
Хью прижал руку к груди, где лежало письмо Корригана. Он знал, что архиепископ не одобрит то, что он собирается совершить. Он рассвирепеет, если узнает об этом. Но дело было слишком серьезно, чтобы оно могло пройти мимо короля. Король должен быть предупрежден.
Когда Интердикт вступит в силу, Моргану придется бороться на два фронта, в то время как ситуация такова, что все его силы должны быть сосредоточены на одном – защите короля. Интердикт роковым образом изменит планы короля и Моргана относительно подготовки к войне. И хотя Хью как священник решительно не одобрял запретное могущество Моргана, тем не менее, оно было реально и должно быть использовано для защиты Гвинеда при нападении врага.
Хью остановился у факела, немного не дойдя до дверей канцелярии, и начал рассматривать письмо, вертя его в руках. Пропустив обычные формулы вежливого обращения, стандартные для документов такого рода, он ахнул от изумления, когда прочел имя адресата.
Затем он пришел в себя и снова перечитал начало письма. Да, ошибки не было – монсеньор Дункан Говард Мак Лейн.
– Дункан! – подумал Хью. – Боже, что он сделал?
Дункан был исповедником молодого короля и товарищем Хью с самого детства. Они вместе росли, вместе ходили в школу. Что же мог совершить Дункан, что вызвало такое действие со стороны архиепископа?
Со страхом Хью начал читать письмо и ужас его все возрастал.
– …приказываем предстать перед высшим церковным судом… дать ответ по поводу вашего участия в скандальных событиях во время коронации короля в ноябре… подозрительная деятельность, связь с еретиками…
– Боже, – подумал про себя Хью, будучи не в силах продолжать чтение, – он тоже запятнан связью с Морганом. Интересно, знает ли он об этом?
Опустив бумагу, Хью принял решение. Сначала нужно идти к королю. Об этом он думал с самого начала, так как это дело государственной важности. Но затем необходимо найти Дункана и предупредить его. Если Дункан отдаст себя на суд архиепископов, то обстоятельства сейчас таковы, что может случиться что угодно. Его могут даже отлучить от церкви.
Хью вздрогнул и перекрестился при одной мысли об этом.
Угроза отлучения для человека – это такое же жуткое наказание, как угроза Интердикта для провинции. Это значит, что преступники будут полностью отделены от церкви и лишены возможности общаться с богобоязненными и праведными людьми. Этого с Дунканом не должно произойти.
Собравшись с духом, Хью толкнул дверь в канцелярию и спокойно подошел к столу, за которым сидел монах и затачивал перо.
– Его Преосвященству это необходимо сделать как можно скорее. Он ждет, брат Джеймс, – сказал он, положив документ на стол. – Займитесь этим, пожалуйста. А мне необходимо выполнить еще несколько поручений.
– Хорошо, отец, – сказал монах.
Глава 2
– Еще оленины, сэр?
Слуга в красной ливрее стоял на коленях перед Келсоном, держа на весу тяжелое блюдо.
Келсон с улыбкой покачал головой и отодвинул свою серебряную тарелку в сторону. Ворот его малиновой туники был расстегнут, на голове не было короны. Он уже давно сбросил сапоги, предпочтя им удобные мягкие туфли. Вздохнув, он вытянул ноги к огню.
Слуга унес оленину и начал убирать со стола.
Юный король сегодня обедал в своих покоях, деля трапезу с Дунканом и принцем Нигелем, своим дядей.
Дункан сделал глоток из серебряного кубка и аккуратно поставил его на стол.
Огонь из камина и свет факелов отражались от полированного металла посуды и создавали причудливую игру на столе и на фиолетовой сутане Дункана.
Священник взглянул на своего короля и улыбнулся. В его голубых глазах светились спокойствие, удовлетворение и безмятежность. Затем он повернулся к Нигелю, который боролся с новой бутылкой вина, пытаясь сорвать туго забитую пробку.
– Тебе помочь, Нигель?
– Только если ты сможешь расколдовать эту проклятую пробку, – хмыкнул Нигель.
– Конечно, Бенедикт, – сказал Дункан, подняв руку, чтобы сделать соответствующий знак.
Именно в этот момент пробка вылетела в сопровождении сильной струи красного вина.
Нигель вовремя отскочил в сторону, чтобы избежать купания. Келсон тоже успел вскочить с кресла и увернуться от струи вина. Однако все усилия Нигеля спасти от вина стол и ковер под ногами не увенчались успехом.
– О, святой Майкл! Ты действительно вмешался в это, Дункан? – добродушно воскликнул принц Нигель, держа забрызганную бутылку над столом, пока слуга вытирал пол. Я всегда говорил, что священникам доверять нельзя.
– Я то же самое могу сказать про принцев, – заметил Дункан, подмигивая Келсону, который еле сдерживал улыбку.
Слуга вытер кресло Келсона и бутылку, затем выжал тряпку над огнем и снова вернулся к столу.
Вино испарялось, и пламя шипело и выбрасывало зеленые языки.
Келсон, сев на свое место, помог подержать кубки и подсвечники, чтобы слуга смог протереть стол. Когда он закончил, Нигель наполнил три кубка, поставил бутылку в ведерко и подвинул его поближе к огню.
Принц Нигель был красив. В свои тридцать четыре года он был таким, каким обещал стать его царствующий племянник через двадцать лет, с той же широкой улыбкой, серыми глазами Халданов, проницательным умом, который был как бы визитной карточкой мужчин из этого рода.
Как и его брат Брион, Нигель был настоящий Халдан до мозга костей. Его военное искусство и образованность были предметом восхищения во всех Одиннадцати Королевствах.
Когда Нигель сел на место и поднял кубок, он сделал бессознательное движение правой рукой, чтобы пригладить свои иссиня-черные волосы. Дункан заметил это, и у него защемило сердце при виде такого знакомого жеста.
Всего несколько месяцев тому назад этот жест можно было увидеть у Бриона.
Бриона, которому Дункан в том или ином качестве служил двадцать пять лет.
Бриона, жертвы борьбы идеологий, которая теперь вновь угрожает разорить страну и ввергнуть королевство в страшную войну.
Теперь Бриона нет, и его четырнадцатилетний сын правит в королевстве с помощью могущества, унаследованного от своего великолепного отца.
А напряжение в королевстве все возрастало.
Мрачные мысли Дункана были прерваны скрипом открываемой двери.
Он взглянул и увидел, что на пороге появился юный паж в малиновой ливрее, который нес дымящуюся серебряную вазу, почти с него ростом. На плече у него висело белоснежное полотенце. Слабый запах лимона защекотал ноздри Дункана, когда мальчик встал на колени перед королем и протянул ему вазу.
Келсон кивком поблагодарил, погрузил пальцы в теплую ароматную воду, а затем вытер руки полотенцем.
Мальчик поклонился и поднес вазу Нигелю. Однако он даже не повернул голову в сторону принца. Затем наступила очередь Дункана, и священник тоже не удостоился взгляда юного пажа короля.
Дункан с трудом сдержал улыбку, когда возвращал полотенце. Но когда мальчик вышел из комнаты, Дункан с усмешкой посмотрел на Нигеля.
– Это один из твоих учеников, Нигель? – спросил он, зная, что так оно и есть. Нигель занимался обучением пажей для королевского двора.
Нигель гордо кивнул:
– Это Пейн. Самый юный. Ему еще много надо учиться, но с новыми пажами всегда так. Сегодня у него первый официальный выход для обслуживания.
Келсон засмеялся и поднял кубок, вертя его ножку между пальцами так, что грани кубка отбрасывали яркие зайчики на его тунику и стены комнаты, обитые гобеленами.
– Я помню, как был у тебя пажом, дядя. Совсем недавно. Когда ты впервые разрешил мне обслуживать отца, я испугался до смерти. – Он откинул голову на спинку кресла и продолжал сонным голосом:
– Конечно, бояться было нечего. Он оставался моим отцом, а я его сыном. И то, что я надел ливрею, ничего, в сущности, не меняло. – Он помолчал и продолжал:
– И все же, я боялся, потому что в этот момент я был не сыном своего отца. Я был только пажом, обслуживающим своего короля. А это большая разница, – он взглянул на Нигеля. – Пейн сегодня чувствовал то же самое. Хотя я знаю его всю жизнь и частенько играл с ним, он знал, что теперь я для него король, а не товарищ по играм. Интересно, все ли чувствуют то же самое?
Слуга Ричард, который расстилал королевское ложе в противоположном конце комнаты, подошел к Келсону и поклонился.
– Я вам еще нужен, сэр?
– Думаю, что нет. Дядя? Отец Дункан?
Они покачали головами, и Келсон кивнул Ричарду:
– На сегодня ты свободен, Ричард. Проверь охрану, когда пойдешь к себе. И распорядись, чтобы на улице ждала карета, – надо отвезти отца Дункана домой.
– Не стоит беспокоиться, – запротестовал священник. – Я великолепно доберусь и пешком.
– И где-нибудь по дороге замерзнешь? Нет. Эта ночь не располагает к прогулкам. Ричард, карета должна ждать отца Дункана. Ясно?
– Да, Ваше Величество.
Нигель осушил кубок и показал на дверь, которая закрылась за Ричардом.
– Прекрасный юноша, – сказал он, придвигаясь к столу, чтобы дотянуться до бутылки и налить себе еще вина. – Он вскоре будет готов к посвящению в рыцари. Один из лучших, кого я когда-либо обучал. Морган вполне согласен со мной в этом. Кому-нибудь из вас налить еще?
Он помахал бутылкой, но Келсон отрицательно покачал головой.
Дункан заглянул в свой кубок, обнаружил, что тот наполовину пуст, и подставил его под струю вина. Когда Нигель поставил бутылку на прежнее место, Дункан откинулся и стал размышлять вслух:
– Ричард Фиц Вильям. Ему сейчас около семнадцати?
– Почти восемнадцать, – поправил его Келсон. – Он единственный сын барона Фулька Фиц Вильяма. Я предполагал посвятить в рыцари его и еще дюжину других перед началом военной кампании, которая начнется летом. Его отец будет очень рад.
Нигель кивнул, а потом спросил:
– А что слышно о Венсите из Торента? Или о Кардосе?
– За последние три месяца – ничего, – ответил Келсон. – В городе, как вам известно, сильный гарнизон, и он отрезан снегопадом. Но как только дороги очистятся от снега, Винсет нападет на город. Мы не сможем послать войска на помощь до тех пор, пока не наступит настоящая весна. А тогда будет уже поздно.
– Значит мы потеряем Кардосу, – вздохнул Нигель, задумчиво глядя в свой кубок.
А Дункан добавил:
– И все договоры прекратят действие, и начнется война.
Нигель пожал плечами и погладил кончиком пальца край кубка.
– Разве это не было ясно с самого начала? Брион знал, где опасность, и послал Аларика в Кардосу прошлым летом. Когда Брион умер, мы вызвали Аларика сюда, чтобы спасти тебя, Келсон. Я думаю, что это был хороший обмен: город на короля. А кроме того, мы пока не потеряли Кардосу.
– Но потеряем, дядя, – пробормотал Келсон, опустив глаза. – А сколько жизней мы потеряем в таком обмене, – он задумчиво рассматривал свою руку, а потом продолжил:
– Я иногда думаю, стою ли я тех жизней, действительно ли моя жизнь имеет такую ценность.
Дункан наклонился к нему и успокаивающе потрепал его по руке.
– Короли всегда думают об этом, Келсон. Как только настанет день, когда ты перестанешь об этом думать, перестанешь оценивать свою жизнь, ты потеряешь право быть королем.
Юный король посмотрел на него с кривой усмешкой.
– Ты всегда знаешь, что сказать, Дункан. Однако твои слова не спасают ни людей от смерти, ни города от разорения. Они только убаюкивают совесть королей, которые должны решать, кому же жить, – он снова опустил глаза. – Прости, это прозвучало чересчур жестоко, не так ли?
Дункан не успел ничего сказать.
Его прервал стук в дверь, и на дороге появился Ричард. Его красивое лицо было напряжено. Он явно нервничал. Когда он поклонился королю, глаза его сверкнули.
– Прошу прощения, сэр, но явился священник, который настоятельно требует вашей аудиенции. Я ему сказал, что вы собираетесь спать и что ему лучше явиться завтра, но он утверждает, что должен немедленно поговорить с вами по очень важному делу.
Прежде чем Келсон успел ответить, из-за спины Ричарда вынырнул священник в темной сутане и бросился на колени перед Келсоном.
В руке короля мгновенно появился стилет, а Нигель привстал с кресла, держа наготове оружие.
Колени священника еще не успели коснуться пола, как Ричард прыгнул ему на спину, одной рукой обхватив его горло удушающим приемом, а другой рукой прижав кинжал к шейной вене. Колено Ричарда уперлось в спину человека.
Священник морщился от боли, но не вырывался, чтобы защитить себя или напасть на короля. Он закрыл глаза и раскинул в сторону руки, показывая, что у него нет оружия.
– Сэр, я не желаю причинить вам вреда, – прохрипел он, косясь на смертоносное лезвие кинжала, касающееся его шеи. – Я отец Хью де Берри, секретарь архиепископа Корригана…
– Хью! – воскликнул Дункан, с тревогой наклонившись вперед, когда узнал его. Он знаком приказал Ричарду отпустить его. – Какого дьявола? Почему ты здесь?
Слуга в красной ливрее стоял на коленях перед Келсоном, держа на весу тяжелое блюдо.
Келсон с улыбкой покачал головой и отодвинул свою серебряную тарелку в сторону. Ворот его малиновой туники был расстегнут, на голове не было короны. Он уже давно сбросил сапоги, предпочтя им удобные мягкие туфли. Вздохнув, он вытянул ноги к огню.
Слуга унес оленину и начал убирать со стола.
Юный король сегодня обедал в своих покоях, деля трапезу с Дунканом и принцем Нигелем, своим дядей.
Дункан сделал глоток из серебряного кубка и аккуратно поставил его на стол.
Огонь из камина и свет факелов отражались от полированного металла посуды и создавали причудливую игру на столе и на фиолетовой сутане Дункана.
Священник взглянул на своего короля и улыбнулся. В его голубых глазах светились спокойствие, удовлетворение и безмятежность. Затем он повернулся к Нигелю, который боролся с новой бутылкой вина, пытаясь сорвать туго забитую пробку.
– Тебе помочь, Нигель?
– Только если ты сможешь расколдовать эту проклятую пробку, – хмыкнул Нигель.
– Конечно, Бенедикт, – сказал Дункан, подняв руку, чтобы сделать соответствующий знак.
Именно в этот момент пробка вылетела в сопровождении сильной струи красного вина.
Нигель вовремя отскочил в сторону, чтобы избежать купания. Келсон тоже успел вскочить с кресла и увернуться от струи вина. Однако все усилия Нигеля спасти от вина стол и ковер под ногами не увенчались успехом.
– О, святой Майкл! Ты действительно вмешался в это, Дункан? – добродушно воскликнул принц Нигель, держа забрызганную бутылку над столом, пока слуга вытирал пол. Я всегда говорил, что священникам доверять нельзя.
– Я то же самое могу сказать про принцев, – заметил Дункан, подмигивая Келсону, который еле сдерживал улыбку.
Слуга вытер кресло Келсона и бутылку, затем выжал тряпку над огнем и снова вернулся к столу.
Вино испарялось, и пламя шипело и выбрасывало зеленые языки.
Келсон, сев на свое место, помог подержать кубки и подсвечники, чтобы слуга смог протереть стол. Когда он закончил, Нигель наполнил три кубка, поставил бутылку в ведерко и подвинул его поближе к огню.
Принц Нигель был красив. В свои тридцать четыре года он был таким, каким обещал стать его царствующий племянник через двадцать лет, с той же широкой улыбкой, серыми глазами Халданов, проницательным умом, который был как бы визитной карточкой мужчин из этого рода.
Как и его брат Брион, Нигель был настоящий Халдан до мозга костей. Его военное искусство и образованность были предметом восхищения во всех Одиннадцати Королевствах.
Когда Нигель сел на место и поднял кубок, он сделал бессознательное движение правой рукой, чтобы пригладить свои иссиня-черные волосы. Дункан заметил это, и у него защемило сердце при виде такого знакомого жеста.
Всего несколько месяцев тому назад этот жест можно было увидеть у Бриона.
Бриона, которому Дункан в том или ином качестве служил двадцать пять лет.
Бриона, жертвы борьбы идеологий, которая теперь вновь угрожает разорить страну и ввергнуть королевство в страшную войну.
Теперь Бриона нет, и его четырнадцатилетний сын правит в королевстве с помощью могущества, унаследованного от своего великолепного отца.
А напряжение в королевстве все возрастало.
Мрачные мысли Дункана были прерваны скрипом открываемой двери.
Он взглянул и увидел, что на пороге появился юный паж в малиновой ливрее, который нес дымящуюся серебряную вазу, почти с него ростом. На плече у него висело белоснежное полотенце. Слабый запах лимона защекотал ноздри Дункана, когда мальчик встал на колени перед королем и протянул ему вазу.
Келсон кивком поблагодарил, погрузил пальцы в теплую ароматную воду, а затем вытер руки полотенцем.
Мальчик поклонился и поднес вазу Нигелю. Однако он даже не повернул голову в сторону принца. Затем наступила очередь Дункана, и священник тоже не удостоился взгляда юного пажа короля.
Дункан с трудом сдержал улыбку, когда возвращал полотенце. Но когда мальчик вышел из комнаты, Дункан с усмешкой посмотрел на Нигеля.
– Это один из твоих учеников, Нигель? – спросил он, зная, что так оно и есть. Нигель занимался обучением пажей для королевского двора.
Нигель гордо кивнул:
– Это Пейн. Самый юный. Ему еще много надо учиться, но с новыми пажами всегда так. Сегодня у него первый официальный выход для обслуживания.
Келсон засмеялся и поднял кубок, вертя его ножку между пальцами так, что грани кубка отбрасывали яркие зайчики на его тунику и стены комнаты, обитые гобеленами.
– Я помню, как был у тебя пажом, дядя. Совсем недавно. Когда ты впервые разрешил мне обслуживать отца, я испугался до смерти. – Он откинул голову на спинку кресла и продолжал сонным голосом:
– Конечно, бояться было нечего. Он оставался моим отцом, а я его сыном. И то, что я надел ливрею, ничего, в сущности, не меняло. – Он помолчал и продолжал:
– И все же, я боялся, потому что в этот момент я был не сыном своего отца. Я был только пажом, обслуживающим своего короля. А это большая разница, – он взглянул на Нигеля. – Пейн сегодня чувствовал то же самое. Хотя я знаю его всю жизнь и частенько играл с ним, он знал, что теперь я для него король, а не товарищ по играм. Интересно, все ли чувствуют то же самое?
Слуга Ричард, который расстилал королевское ложе в противоположном конце комнаты, подошел к Келсону и поклонился.
– Я вам еще нужен, сэр?
– Думаю, что нет. Дядя? Отец Дункан?
Они покачали головами, и Келсон кивнул Ричарду:
– На сегодня ты свободен, Ричард. Проверь охрану, когда пойдешь к себе. И распорядись, чтобы на улице ждала карета, – надо отвезти отца Дункана домой.
– Не стоит беспокоиться, – запротестовал священник. – Я великолепно доберусь и пешком.
– И где-нибудь по дороге замерзнешь? Нет. Эта ночь не располагает к прогулкам. Ричард, карета должна ждать отца Дункана. Ясно?
– Да, Ваше Величество.
Нигель осушил кубок и показал на дверь, которая закрылась за Ричардом.
– Прекрасный юноша, – сказал он, придвигаясь к столу, чтобы дотянуться до бутылки и налить себе еще вина. – Он вскоре будет готов к посвящению в рыцари. Один из лучших, кого я когда-либо обучал. Морган вполне согласен со мной в этом. Кому-нибудь из вас налить еще?
Он помахал бутылкой, но Келсон отрицательно покачал головой.
Дункан заглянул в свой кубок, обнаружил, что тот наполовину пуст, и подставил его под струю вина. Когда Нигель поставил бутылку на прежнее место, Дункан откинулся и стал размышлять вслух:
– Ричард Фиц Вильям. Ему сейчас около семнадцати?
– Почти восемнадцать, – поправил его Келсон. – Он единственный сын барона Фулька Фиц Вильяма. Я предполагал посвятить в рыцари его и еще дюжину других перед началом военной кампании, которая начнется летом. Его отец будет очень рад.
Нигель кивнул, а потом спросил:
– А что слышно о Венсите из Торента? Или о Кардосе?
– За последние три месяца – ничего, – ответил Келсон. – В городе, как вам известно, сильный гарнизон, и он отрезан снегопадом. Но как только дороги очистятся от снега, Винсет нападет на город. Мы не сможем послать войска на помощь до тех пор, пока не наступит настоящая весна. А тогда будет уже поздно.
– Значит мы потеряем Кардосу, – вздохнул Нигель, задумчиво глядя в свой кубок.
А Дункан добавил:
– И все договоры прекратят действие, и начнется война.
Нигель пожал плечами и погладил кончиком пальца край кубка.
– Разве это не было ясно с самого начала? Брион знал, где опасность, и послал Аларика в Кардосу прошлым летом. Когда Брион умер, мы вызвали Аларика сюда, чтобы спасти тебя, Келсон. Я думаю, что это был хороший обмен: город на короля. А кроме того, мы пока не потеряли Кардосу.
– Но потеряем, дядя, – пробормотал Келсон, опустив глаза. – А сколько жизней мы потеряем в таком обмене, – он задумчиво рассматривал свою руку, а потом продолжил:
– Я иногда думаю, стою ли я тех жизней, действительно ли моя жизнь имеет такую ценность.
Дункан наклонился к нему и успокаивающе потрепал его по руке.
– Короли всегда думают об этом, Келсон. Как только настанет день, когда ты перестанешь об этом думать, перестанешь оценивать свою жизнь, ты потеряешь право быть королем.
Юный король посмотрел на него с кривой усмешкой.
– Ты всегда знаешь, что сказать, Дункан. Однако твои слова не спасают ни людей от смерти, ни города от разорения. Они только убаюкивают совесть королей, которые должны решать, кому же жить, – он снова опустил глаза. – Прости, это прозвучало чересчур жестоко, не так ли?
Дункан не успел ничего сказать.
Его прервал стук в дверь, и на дороге появился Ричард. Его красивое лицо было напряжено. Он явно нервничал. Когда он поклонился королю, глаза его сверкнули.
– Прошу прощения, сэр, но явился священник, который настоятельно требует вашей аудиенции. Я ему сказал, что вы собираетесь спать и что ему лучше явиться завтра, но он утверждает, что должен немедленно поговорить с вами по очень важному делу.
Прежде чем Келсон успел ответить, из-за спины Ричарда вынырнул священник в темной сутане и бросился на колени перед Келсоном.
В руке короля мгновенно появился стилет, а Нигель привстал с кресла, держа наготове оружие.
Колени священника еще не успели коснуться пола, как Ричард прыгнул ему на спину, одной рукой обхватив его горло удушающим приемом, а другой рукой прижав кинжал к шейной вене. Колено Ричарда уперлось в спину человека.
Священник морщился от боли, но не вырывался, чтобы защитить себя или напасть на короля. Он закрыл глаза и раскинул в сторону руки, показывая, что у него нет оружия.
– Сэр, я не желаю причинить вам вреда, – прохрипел он, косясь на смертоносное лезвие кинжала, касающееся его шеи. – Я отец Хью де Берри, секретарь архиепископа Корригана…
– Хью! – воскликнул Дункан, с тревогой наклонившись вперед, когда узнал его. Он знаком приказал Ричарду отпустить его. – Какого дьявола? Почему ты здесь?