Да, немцы могли быть и здесь, в этой глухой деревушке. И Анатолий Тарасенко решил рискнуть сам:
– Пойду разведаю. Услышите выстрелы – уходите в горы…
Он было двинулся уже вниз, но в это время кто-то поспешно окликнул его из кустов. Оказывается, в отряд прибыл мальчишка-связной. Он передал приказ: командиру явиться на связь для важного задания.
– Лорето, – спросил его Тарасенко, – как Фауст?
Он спрашивал связного о двухлетнем сыне помещика Доминико де Батистис – черноглазом мальчугане с кудрявыми волосами.
Лорето Боттичели улыбнулся, поправил на плече связку хвороста и запел веселую песню. Это была песня-пароль. Она означала, что ничего тревожного не не произошло, Фауст со своей мамой вернулся на ферму Чеккони, и вечером русский друг снова может приходить слушать Москву.
Маленький Лорето многое знал о делах командира отряда. Когда помещик уезжал по своим делам в Рим, черноглазая Амелия – жена Доминико де Батистис – открывала кабинет хозяина, а сама выходила во двор и зорко наблюдала за всем, что происходит вокруг. Тарасенко тем временем включал приемник, и, когда раздавались позывные Москвы, Лорето цокал от удовольствия. Скоро все жители вокруг узнавали от Лорето, что близится конец фашистского нашествия.
Прощаясь, они расходились в разные стороны. Тарасенко благодарил Амелию, брал на руки маленького Фауста и шел с ним по дороге до другой фермы, откуда тропинка сворачивала в горы. Прогулка на руках у русского нравилась маленькому Фаусту. А там, на другой ферме, где жил отец Амелии, Тарасенко спускал с рук свой бесценный груз, вытаскивал из тайника автомат и отправлялся в горы.
Вот и сейчас Лорето повел Анатолия по тропинке, что вела на ферму Чеккони.
Там уже ждали. У каменной стены, как всегда, стояла Амелия, и глаза ее тревожно и светло мерцали.
– Анатоль, – сказала она, – к тебе пришел большой человек.
Это был представитель Комитета Сопротивления. Обменявшись условными знаками, они, не теряя времени, приступили к делу. Комитет предлагал разбить отряд на мелкие группы и отправить в надежные места. Тарасенко с самой большой группой оставался в окрестностях Монтеротондо. Ему разрешалось использовать последнее секретное убежище. Так решил Комитет.
Сообщив адреса новых явок, представитель Комитета распрощался и ушел.
Амелия укладывала в корзину Тарасенко хлеб, козье молоко и сыр. Анатолий подошел к радиоприемнику и стал искать Москву. И вот знакомый голос Юрия Левитана: «Говорит Москва. Передаем последние известия. От Советского Информбюро»… Сообщалось о боях под Ленинградом. «Обрадую ребят самыми свежими новостями», – думал Анатолий.
Он уже собрался обратно в отряд, но, как всегда, из предосторожности выглянул в окно, поглядел окрест и вдруг заметил двух солдат, подходивших к дому.
– Немцы!..
Амелия испуганно прильнула к окну. Вот уже слышен скрип калитки. Через минуту фашисты войдут в дом. Что делать? Отстреливаться нельзя: наверняка погубишь всю семью Доминико де Батистис…
Вдруг Амелия схватила маленького Фауста и подала на руки русскому. Анатолий все понял. Лорето дали корзину, Тарасенко взял его за руку и с Фаустом на плече направился к выходу.
В глазах Амелии пылали боль, любовь и надежда. Но, пожалуй, больше на ее прекрасном лице было ненависти. Той ненависти, которую трудно отличить от любви, которая в сердце рядом с любовью и так же необходима человеку, как само сердце.
Немцы были уже в сенях. Какая-то секунда решила все. Тарасенко шел веселый, оживленно улыбался Фаусту. Немцы посторонились, пропустив мужчину с детьми, и Тарасенко вышел на улицу…
Уже потом, выйдя из ворот дома, он до конца оценил этот отчаянный и полный благородства поступок итальянской женщины. Если бы немцы что-то заподозрили… Ведь при одном упоминании о русских у них сводило скулы!
Тарасенко прошел до конца улицы и остановился. Лорето глядел на него большими черными, все понимающими глазами, и сердце Анатолия дрогнуло от чувства любви к этим отважным людям. Он прижал к своей груди Фауста, потом поцеловал его и передал Лорето.
Через минуту он уже крался по длинной извилистой балке, которая вела к стоянке отряда.
Продукты, принесенные командиром, очень пригодились, но надежды хоть немного отдохнуть в деревне рухнули.
С большим трудом отряд преодолел еще один хребет и снова начал спуск в долину. Был поздний вечер. Все шли молча, уставшие от тяжелого перехода. У Алексея Кубышкина совсем разорвались ботинки, и каждый шаг причинял ему нестерпимую боль.
Вдруг до слуха партизан откуда-то снизу донеслось блеяние коз. Оно было таким неожиданно буднично-безмятежным…
Тарасенко остановил отряд и вместе с Николо быстро спустился в долину.
Среди друзей
На заброшенной барже
Почему плохи дела у папы римского?
– Пойду разведаю. Услышите выстрелы – уходите в горы…
Он было двинулся уже вниз, но в это время кто-то поспешно окликнул его из кустов. Оказывается, в отряд прибыл мальчишка-связной. Он передал приказ: командиру явиться на связь для важного задания.
– Лорето, – спросил его Тарасенко, – как Фауст?
Он спрашивал связного о двухлетнем сыне помещика Доминико де Батистис – черноглазом мальчугане с кудрявыми волосами.
Лорето Боттичели улыбнулся, поправил на плече связку хвороста и запел веселую песню. Это была песня-пароль. Она означала, что ничего тревожного не не произошло, Фауст со своей мамой вернулся на ферму Чеккони, и вечером русский друг снова может приходить слушать Москву.
Маленький Лорето многое знал о делах командира отряда. Когда помещик уезжал по своим делам в Рим, черноглазая Амелия – жена Доминико де Батистис – открывала кабинет хозяина, а сама выходила во двор и зорко наблюдала за всем, что происходит вокруг. Тарасенко тем временем включал приемник, и, когда раздавались позывные Москвы, Лорето цокал от удовольствия. Скоро все жители вокруг узнавали от Лорето, что близится конец фашистского нашествия.
Прощаясь, они расходились в разные стороны. Тарасенко благодарил Амелию, брал на руки маленького Фауста и шел с ним по дороге до другой фермы, откуда тропинка сворачивала в горы. Прогулка на руках у русского нравилась маленькому Фаусту. А там, на другой ферме, где жил отец Амелии, Тарасенко спускал с рук свой бесценный груз, вытаскивал из тайника автомат и отправлялся в горы.
Вот и сейчас Лорето повел Анатолия по тропинке, что вела на ферму Чеккони.
Там уже ждали. У каменной стены, как всегда, стояла Амелия, и глаза ее тревожно и светло мерцали.
– Анатоль, – сказала она, – к тебе пришел большой человек.
Это был представитель Комитета Сопротивления. Обменявшись условными знаками, они, не теряя времени, приступили к делу. Комитет предлагал разбить отряд на мелкие группы и отправить в надежные места. Тарасенко с самой большой группой оставался в окрестностях Монтеротондо. Ему разрешалось использовать последнее секретное убежище. Так решил Комитет.
Сообщив адреса новых явок, представитель Комитета распрощался и ушел.
Амелия укладывала в корзину Тарасенко хлеб, козье молоко и сыр. Анатолий подошел к радиоприемнику и стал искать Москву. И вот знакомый голос Юрия Левитана: «Говорит Москва. Передаем последние известия. От Советского Информбюро»… Сообщалось о боях под Ленинградом. «Обрадую ребят самыми свежими новостями», – думал Анатолий.
Он уже собрался обратно в отряд, но, как всегда, из предосторожности выглянул в окно, поглядел окрест и вдруг заметил двух солдат, подходивших к дому.
– Немцы!..
Амелия испуганно прильнула к окну. Вот уже слышен скрип калитки. Через минуту фашисты войдут в дом. Что делать? Отстреливаться нельзя: наверняка погубишь всю семью Доминико де Батистис…
Вдруг Амелия схватила маленького Фауста и подала на руки русскому. Анатолий все понял. Лорето дали корзину, Тарасенко взял его за руку и с Фаустом на плече направился к выходу.
В глазах Амелии пылали боль, любовь и надежда. Но, пожалуй, больше на ее прекрасном лице было ненависти. Той ненависти, которую трудно отличить от любви, которая в сердце рядом с любовью и так же необходима человеку, как само сердце.
Немцы были уже в сенях. Какая-то секунда решила все. Тарасенко шел веселый, оживленно улыбался Фаусту. Немцы посторонились, пропустив мужчину с детьми, и Тарасенко вышел на улицу…
Уже потом, выйдя из ворот дома, он до конца оценил этот отчаянный и полный благородства поступок итальянской женщины. Если бы немцы что-то заподозрили… Ведь при одном упоминании о русских у них сводило скулы!
Тарасенко прошел до конца улицы и остановился. Лорето глядел на него большими черными, все понимающими глазами, и сердце Анатолия дрогнуло от чувства любви к этим отважным людям. Он прижал к своей груди Фауста, потом поцеловал его и передал Лорето.
Через минуту он уже крался по длинной извилистой балке, которая вела к стоянке отряда.
Продукты, принесенные командиром, очень пригодились, но надежды хоть немного отдохнуть в деревне рухнули.
С большим трудом отряд преодолел еще один хребет и снова начал спуск в долину. Был поздний вечер. Все шли молча, уставшие от тяжелого перехода. У Алексея Кубышкина совсем разорвались ботинки, и каждый шаг причинял ему нестерпимую боль.
Вдруг до слуха партизан откуда-то снизу донеслось блеяние коз. Оно было таким неожиданно буднично-безмятежным…
Тарасенко остановил отряд и вместе с Николо быстро спустился в долину.
Среди друзей
Козы лениво щипали сочную траву, охраняемые молодой пастушкой. Увидев перед собой нежданно появившихся вооруженных людей, девушка остановилась, на ее лице застыл испуг. Она сделала движение бежать.
– Нет, нет! – торопливо остановил ее Николо. – Мы же не немцы!.. Это русские. Мы партизаны!..
Испуг на лице девушки постепенно сменился изумлением. Русские!? Откуда? Она знала, что русские бьют немцев далеко отсюда, но чтобы они добрались уже до итальянских долин – этого она еще не слышала!
Серое платье, украшенное вышивкой, плотно облегало стройную фигуру пастушки. Густые волосы спускались на загорелые плечи. Зубы сверкали белизной. Казалось, девушка сошла с картины Тициана.
– Нам нужно отдохнуть и поесть, – сказал Тарасенко. – Где мы можем это сделать?
– А у нас в деревне, – простодушно и сердечно ответила девушка. – Немцев здесь нет… Пойдемте, я проведу вас.
Скоро уставший, измученный отряд Тарасенко был уже в небольшой деревушке, которая раскинулась полукругом возле озерца, обрамленного чахлыми, посеревшими от пыли эвкалиптами. У причала виднелись рыбачьи лодки. Со всех сторон деревушку обступали каштаны, дубы, кипарисы и карликовые оливковые деревья. Белые хижины из неотесанных камней утопали в зелени фруктовых садов.
Навстречу отряду шел старый рыбак в башмаках с деревянной подошвой. К ногам его жался огромный серый пес, ударявший пушистым хвостом по дырявым штанам хозяина. Девушка бросилась к старику.
– Это партизаны, отец! – торопливо объяснила она. – Русские! Их надо накормить.
Старый рыбак с минуту разглядывал пришельцев, словно убеждаясь, не обман ли это, потом, улыбнувшись, пошел им навстречу, поглаживая черную бороду.
– Давно, очень давно я не видел русских! – проговорил он, пожимая каждому руку. – Ну что ж… Проходите. У нас вы будете в безопасности. Немцы сюда редко заглядывают. Они ведь любят грабить людей обычно на больших дорогах… А русские для нас как родные…
Они присели отдохнуть возле хижины старого Доменико. Закурив трубку, рыбак неожиданно сказал:
– А ведь в молодости мне выпало счастье видеть того, кто породнил нас…
Он сказал это так взволнованно и значительно, что светлое, счастливое предчувствие невольно шевельнулось в Алексее.
– Неужели Ленина? – выговорил он, еще не веря в возможность этого.
– Да! Клянусь Геркулесом… Жил я тогда на Капри, у своего дальнего родственника – старого рыбака, друга Горького, Антонио Аравелло. Был, помню, тихий вечер. Ах, какие хорошие вечера на Капри! Безоблачное небо, ласковые волны… Антонио говорит мне: «Сегодня поедем на рыбную ловлю». – «С кем?» – спрашиваю. – «С Горьким»… Я уже не раз с ним ездил, но в этот вечер с ним был еще человек. Он был среднего роста, с большой головой, широколобый, бородка клинышком. Когда говорил, щурил сверкающие глаза.
– Ленин! – одинаково выдохнули сразу несколько партизан.
– Он все время щурился, смеялся, вспоминал какие-то меткие русские словечки, и оба они с Горьким заливались хохотом… У него было очень живое, подвижное лицо. И большая человеческая простота. Я знаю людей, поверьте мне. Но такой человек… Такого человека… – Доменико захлебнулся словами, не умея подыскать нужного. – Всего, я конечно, не запомнил, но помню, что он говорил: куда бы ни забросила судьба русского, он всегда помнит о Родине, всегда остается ее верным сыном…
– Уж это точно, – раздумчиво произнес Тарасенко, подумал и добавил: – Это звучит, как клятва.
– Вот и вы… вдали от своей родины, – сказал Доменико и замолчал. Потом заговорил горячо, темпераментно: – А какие дела творите!..
Вся деревня уже знала о приходе русских партизан.
– О, святая мадонна! – кричала какая-то старуха. – Русских, настоящих русских ты к нам послала… Слава тебе!..
– Ах, святой Рокко! – удовлетворенно покряхтывали старики. – Это он привел к нам русских… Слава святому!..
– Русские в Италии, русские… Гитлеру конец! – судачили женщины.
Первыми к дому Доменико с визгом ринулись босоногие мальчишки, заспешили женщины в темных платках. Многие из них несли свежее, еще парное козье молоко, белый сыр, кукурузные лепешки. Старики наперебой приглашали русских воспользоваться их гостеприимством. Это было кстати, потому что в тесной хижине Доменико с трудом могли разместиться лишь четыре-пять человек.
Алексей, Език, Николо и Анатолий Тарасенко решили остаться у Доменико.
– В тесноте, да не в обиде, – сказал Тарасенко, склоняясь над бутоном гвоздики, росшей в расколотом горшке на единственном подоконнике.
В комнате стояли стол, кровать и комод. Пол был кирпичный, неровный. На закопченной стене висело изображение святого Джованни. На стуле лежали ивовые прутья. Старик по вечерам плел из них корзиночки для яиц и продавал их на рынке.
Никто не заметил, как на столе появились свежая скатерть, чашки, ложки и хлеб. Мария – дочь рыбака – все делала быстро и с любовью.
Доменико предложил гостям поленту – жидкую кашу из кукурузной муки; она была главной пищей бедняков Италии. Мария принесла из подвала копченую рыбу и вино. Появились фрукты и даже сигареты, правда, самые дешевые.
Доменико не переставал расспрашивать русских, как они попали на итальянскую землю и как теперь сражаются с фашистами. Потом он принялся рассказывать сам.
– Однажды Муссолини уже побывал в тюрьме. – Рыбак усмехнулся. – И сидел бы там до сих пор, если бы не эти нацистские собаки! Они освободили его и перевезли – вы думаете, куда? В курортный городок Сало, вблизи Вероны. Вы понимаете? Там он, говорят, под охраной СС сколотил новое правительство и даже создал новую республику.
– Что это за республика! – усмехнулся Тарасенко. – Карточный домик. Дунет ветер – развалится. Недаром наши русские называют ее: «Республика сало». Но мы еще поджарим дуче на его же собственном сале.
Весь день прошел в разговорах…
Решено было передохнуть в деревне, а потом связаться с Римом, с подпольной группой коммунистов.
Тарасенко обвел внимательным взглядом уставшие лица бойцов и остановился на Кубышкине.
– Пойдешь в дозор, – тихо приказал он, – а через три часа разбуди меня.
Алексей взял автомат и вышел на улицу.
Деревня уже спала. Яркозвездное небо склонилось так низко, точно собиралось прикрыть землю собой.
Алексей прошел в сад и остановился. Отсюда хорошо просматривались дорога и значительная часть деревни. Слева виднелось озерцо.
Он стоял, осторожно вслушиваясь в ночные шорохи. Изредка доносились едва слышные ласковые всплески волн. Алексей взглянул на тихую гладь озера и увидел плывущую лодку. В ней сидели двое. Должно быть, запоздавшие рыбаки возвращались домой. Зазвучала тихая задушевная песня:
И вспомнились в этот миг Алексею тихие сиреневые вечера в родном городе, вспомнилась любимая Маша.
В сумерки, когда вечерняя прохлада побеждала зной, они садились в небольшую лодку и плыли к зеленому мысу, что кудрявился липами и вербами.
Потом они разжигали на берегу небольшой костер. Огонь выхватывал из темноты причудливые очертания деревьев. В кустах опавшей черемухи распевали иволги. Сверкали росинки на траве, а белые лепестки цветов рябины медленно падали на прохладную землю, наполняя вечерний воздух густым ароматом.
«Всегда ли будет нам так хорошо?» – спрашивала Маша.
Он думал, что так будет всегда…
Ах, Маша, Маша! Где ты? Что с тобой?..
Алексей глубоко и судорожно вздохнул и крепко сжал автомат. Путь к Родине у него, как и у всех этих русских парней из отряда Тарасенко, лежит через жестокую борьбу с врагами. И он будет биться до последних своих сил, пока может держать в руках оружие…
На утро решали, кого послать для связи в Рим. Поручение вызвался выполнить Език Вагнер.
Алексей пошел проводить его до околицы. Вдруг Език сказал:
– Кто знает, встретимся ли?.. Ты не забыл деревню под Псковом, где ваши самолеты бомбили нас?
Алексей сдержанно улыбнулся:
– Я ничего не забыл, Език. И, будь спокоен, никогда не забуду.
– Так знай, Алексей, что если бы не тот солдат, который стоял тогда в охране и отпустил тебя, ты был бы расстрелян… Имя его – Конрад Бюхнер… Его отца, коммуниста, расстреляли в тридцать восьмом году в Бухенвальде. И сам Конрад был тоже коммунистом.
Алексей от неожиданности остановился. Отчетливо вспомнилась глухая деревушка, в которую он пришел полузамерзший после своего первого и неудачного побега. Как живой, встал перед ним высокий немец с резко очерченным лицом…
– Но почему… почему же Бюхнер служит в охранке? – сдавленным голосом спросил он.
Вагнер взглянул на него и улыбнулся:
– Если бы коммунисты сидели только дома и не шли на самый трудный участок борьбы, они не были бы коммунистами.
Жесткий, тугой комок подкатывался к горлу Алексея. А Вагнер продолжал:
– Я тебе говорю об этом потому, что сам хочу во всем походить на коммуниста. Ну, прощай!
– Передай привет Бессонному, – тихо сказал Кубышкин.
Они крепко, по-братски обнялись…
Над холмами едва занималась пепельно-серая заря, а внизу над озером волнами стлался густой туман. Изредка над деревушкой пролетали птицы, слышался совиный крик в оливковой роще, доносилось позвякивание овечьих бубенчиков.
Долго Алексей смотрел вслед другу, с которым так странно свела его судьба под Псковом…
Прошло двое суток. Алексей волновался больше всех. Наконец, на третьи сутки на тропинке крутого подъема показались два тяжело навьюченных ослика. Они упирались копытами, тяжело дыша, обессиленные. Их погонял итальянец – высокий тощий старик со всклокоченными седыми волосами над морщинистым лбом. Он шел молча, сильно прихрамывая. В переметных сумах были оружие и продукты. Старик привез приказ немедленно перебираться в Рим.
Лунный свет уже заливал заросли кактусов, когда Анатолий Тарасенко приказал собираться в путь. Он горячо поблагодарил Доменико и Марию за теплый прием и, прощаясь, сказал:
– Кончится война – приезжайте к нам в Россию, в гости. Все, о чем мы вам рассказывали, вы увидите и услышите сами. Народ наш так же гостеприимен, как ваш…
– Пусть дева Мария воздаст вам сторицей за вашу доброту! – Девушка низко поклонилась и подала Тарасенко бутылку «Киянти».
Отряд разделился на две группы…
…А восьмого февраля Бессонный уже встречал на окраине Рима группу партизан, которых привел Кубышкин. Другая часть отряда под командованием самого Анатолия Тарасенко ушла в Турлупарские лесные балки.
– Нет, нет! – торопливо остановил ее Николо. – Мы же не немцы!.. Это русские. Мы партизаны!..
Испуг на лице девушки постепенно сменился изумлением. Русские!? Откуда? Она знала, что русские бьют немцев далеко отсюда, но чтобы они добрались уже до итальянских долин – этого она еще не слышала!
Серое платье, украшенное вышивкой, плотно облегало стройную фигуру пастушки. Густые волосы спускались на загорелые плечи. Зубы сверкали белизной. Казалось, девушка сошла с картины Тициана.
– Нам нужно отдохнуть и поесть, – сказал Тарасенко. – Где мы можем это сделать?
– А у нас в деревне, – простодушно и сердечно ответила девушка. – Немцев здесь нет… Пойдемте, я проведу вас.
Скоро уставший, измученный отряд Тарасенко был уже в небольшой деревушке, которая раскинулась полукругом возле озерца, обрамленного чахлыми, посеревшими от пыли эвкалиптами. У причала виднелись рыбачьи лодки. Со всех сторон деревушку обступали каштаны, дубы, кипарисы и карликовые оливковые деревья. Белые хижины из неотесанных камней утопали в зелени фруктовых садов.
Навстречу отряду шел старый рыбак в башмаках с деревянной подошвой. К ногам его жался огромный серый пес, ударявший пушистым хвостом по дырявым штанам хозяина. Девушка бросилась к старику.
– Это партизаны, отец! – торопливо объяснила она. – Русские! Их надо накормить.
Старый рыбак с минуту разглядывал пришельцев, словно убеждаясь, не обман ли это, потом, улыбнувшись, пошел им навстречу, поглаживая черную бороду.
– Давно, очень давно я не видел русских! – проговорил он, пожимая каждому руку. – Ну что ж… Проходите. У нас вы будете в безопасности. Немцы сюда редко заглядывают. Они ведь любят грабить людей обычно на больших дорогах… А русские для нас как родные…
Они присели отдохнуть возле хижины старого Доменико. Закурив трубку, рыбак неожиданно сказал:
– А ведь в молодости мне выпало счастье видеть того, кто породнил нас…
Он сказал это так взволнованно и значительно, что светлое, счастливое предчувствие невольно шевельнулось в Алексее.
– Неужели Ленина? – выговорил он, еще не веря в возможность этого.
– Да! Клянусь Геркулесом… Жил я тогда на Капри, у своего дальнего родственника – старого рыбака, друга Горького, Антонио Аравелло. Был, помню, тихий вечер. Ах, какие хорошие вечера на Капри! Безоблачное небо, ласковые волны… Антонио говорит мне: «Сегодня поедем на рыбную ловлю». – «С кем?» – спрашиваю. – «С Горьким»… Я уже не раз с ним ездил, но в этот вечер с ним был еще человек. Он был среднего роста, с большой головой, широколобый, бородка клинышком. Когда говорил, щурил сверкающие глаза.
– Ленин! – одинаково выдохнули сразу несколько партизан.
– Он все время щурился, смеялся, вспоминал какие-то меткие русские словечки, и оба они с Горьким заливались хохотом… У него было очень живое, подвижное лицо. И большая человеческая простота. Я знаю людей, поверьте мне. Но такой человек… Такого человека… – Доменико захлебнулся словами, не умея подыскать нужного. – Всего, я конечно, не запомнил, но помню, что он говорил: куда бы ни забросила судьба русского, он всегда помнит о Родине, всегда остается ее верным сыном…
– Уж это точно, – раздумчиво произнес Тарасенко, подумал и добавил: – Это звучит, как клятва.
– Вот и вы… вдали от своей родины, – сказал Доменико и замолчал. Потом заговорил горячо, темпераментно: – А какие дела творите!..
Вся деревня уже знала о приходе русских партизан.
– О, святая мадонна! – кричала какая-то старуха. – Русских, настоящих русских ты к нам послала… Слава тебе!..
– Ах, святой Рокко! – удовлетворенно покряхтывали старики. – Это он привел к нам русских… Слава святому!..
– Русские в Италии, русские… Гитлеру конец! – судачили женщины.
Первыми к дому Доменико с визгом ринулись босоногие мальчишки, заспешили женщины в темных платках. Многие из них несли свежее, еще парное козье молоко, белый сыр, кукурузные лепешки. Старики наперебой приглашали русских воспользоваться их гостеприимством. Это было кстати, потому что в тесной хижине Доменико с трудом могли разместиться лишь четыре-пять человек.
Алексей, Език, Николо и Анатолий Тарасенко решили остаться у Доменико.
– В тесноте, да не в обиде, – сказал Тарасенко, склоняясь над бутоном гвоздики, росшей в расколотом горшке на единственном подоконнике.
В комнате стояли стол, кровать и комод. Пол был кирпичный, неровный. На закопченной стене висело изображение святого Джованни. На стуле лежали ивовые прутья. Старик по вечерам плел из них корзиночки для яиц и продавал их на рынке.
Никто не заметил, как на столе появились свежая скатерть, чашки, ложки и хлеб. Мария – дочь рыбака – все делала быстро и с любовью.
Доменико предложил гостям поленту – жидкую кашу из кукурузной муки; она была главной пищей бедняков Италии. Мария принесла из подвала копченую рыбу и вино. Появились фрукты и даже сигареты, правда, самые дешевые.
Доменико не переставал расспрашивать русских, как они попали на итальянскую землю и как теперь сражаются с фашистами. Потом он принялся рассказывать сам.
– Однажды Муссолини уже побывал в тюрьме. – Рыбак усмехнулся. – И сидел бы там до сих пор, если бы не эти нацистские собаки! Они освободили его и перевезли – вы думаете, куда? В курортный городок Сало, вблизи Вероны. Вы понимаете? Там он, говорят, под охраной СС сколотил новое правительство и даже создал новую республику.
– Что это за республика! – усмехнулся Тарасенко. – Карточный домик. Дунет ветер – развалится. Недаром наши русские называют ее: «Республика сало». Но мы еще поджарим дуче на его же собственном сале.
Весь день прошел в разговорах…
Решено было передохнуть в деревне, а потом связаться с Римом, с подпольной группой коммунистов.
Тарасенко обвел внимательным взглядом уставшие лица бойцов и остановился на Кубышкине.
– Пойдешь в дозор, – тихо приказал он, – а через три часа разбуди меня.
Алексей взял автомат и вышел на улицу.
Деревня уже спала. Яркозвездное небо склонилось так низко, точно собиралось прикрыть землю собой.
Алексей прошел в сад и остановился. Отсюда хорошо просматривались дорога и значительная часть деревни. Слева виднелось озерцо.
Он стоял, осторожно вслушиваясь в ночные шорохи. Изредка доносились едва слышные ласковые всплески волн. Алексей взглянул на тихую гладь озера и увидел плывущую лодку. В ней сидели двое. Должно быть, запоздавшие рыбаки возвращались домой. Зазвучала тихая задушевная песня:
Не все слова Алексей понимал, но грустная, берущая за сердце мелодия родила вдруг в его душе острое, щемящее чувство. Он вспомнил о Родине, которая была где-то там, далеко-далеко за этими озерами и горами. Она манила к себе, звала призывно и настойчиво.
О, приду я к любимой своей,
К той, что сердце мое унесла,
Чтоб взглянуть на нее хоть разок…
И вспомнились в этот миг Алексею тихие сиреневые вечера в родном городе, вспомнилась любимая Маша.
В сумерки, когда вечерняя прохлада побеждала зной, они садились в небольшую лодку и плыли к зеленому мысу, что кудрявился липами и вербами.
Потом они разжигали на берегу небольшой костер. Огонь выхватывал из темноты причудливые очертания деревьев. В кустах опавшей черемухи распевали иволги. Сверкали росинки на траве, а белые лепестки цветов рябины медленно падали на прохладную землю, наполняя вечерний воздух густым ароматом.
«Всегда ли будет нам так хорошо?» – спрашивала Маша.
Он думал, что так будет всегда…
Ах, Маша, Маша! Где ты? Что с тобой?..
Алексей глубоко и судорожно вздохнул и крепко сжал автомат. Путь к Родине у него, как и у всех этих русских парней из отряда Тарасенко, лежит через жестокую борьбу с врагами. И он будет биться до последних своих сил, пока может держать в руках оружие…
На утро решали, кого послать для связи в Рим. Поручение вызвался выполнить Език Вагнер.
Алексей пошел проводить его до околицы. Вдруг Език сказал:
– Кто знает, встретимся ли?.. Ты не забыл деревню под Псковом, где ваши самолеты бомбили нас?
Алексей сдержанно улыбнулся:
– Я ничего не забыл, Език. И, будь спокоен, никогда не забуду.
– Так знай, Алексей, что если бы не тот солдат, который стоял тогда в охране и отпустил тебя, ты был бы расстрелян… Имя его – Конрад Бюхнер… Его отца, коммуниста, расстреляли в тридцать восьмом году в Бухенвальде. И сам Конрад был тоже коммунистом.
Алексей от неожиданности остановился. Отчетливо вспомнилась глухая деревушка, в которую он пришел полузамерзший после своего первого и неудачного побега. Как живой, встал перед ним высокий немец с резко очерченным лицом…
– Но почему… почему же Бюхнер служит в охранке? – сдавленным голосом спросил он.
Вагнер взглянул на него и улыбнулся:
– Если бы коммунисты сидели только дома и не шли на самый трудный участок борьбы, они не были бы коммунистами.
Жесткий, тугой комок подкатывался к горлу Алексея. А Вагнер продолжал:
– Я тебе говорю об этом потому, что сам хочу во всем походить на коммуниста. Ну, прощай!
– Передай привет Бессонному, – тихо сказал Кубышкин.
Они крепко, по-братски обнялись…
Над холмами едва занималась пепельно-серая заря, а внизу над озером волнами стлался густой туман. Изредка над деревушкой пролетали птицы, слышался совиный крик в оливковой роще, доносилось позвякивание овечьих бубенчиков.
Долго Алексей смотрел вслед другу, с которым так странно свела его судьба под Псковом…
Прошло двое суток. Алексей волновался больше всех. Наконец, на третьи сутки на тропинке крутого подъема показались два тяжело навьюченных ослика. Они упирались копытами, тяжело дыша, обессиленные. Их погонял итальянец – высокий тощий старик со всклокоченными седыми волосами над морщинистым лбом. Он шел молча, сильно прихрамывая. В переметных сумах были оружие и продукты. Старик привез приказ немедленно перебираться в Рим.
Лунный свет уже заливал заросли кактусов, когда Анатолий Тарасенко приказал собираться в путь. Он горячо поблагодарил Доменико и Марию за теплый прием и, прощаясь, сказал:
– Кончится война – приезжайте к нам в Россию, в гости. Все, о чем мы вам рассказывали, вы увидите и услышите сами. Народ наш так же гостеприимен, как ваш…
– Пусть дева Мария воздаст вам сторицей за вашу доброту! – Девушка низко поклонилась и подала Тарасенко бутылку «Киянти».
Отряд разделился на две группы…
…А восьмого февраля Бессонный уже встречал на окраине Рима группу партизан, которых привел Кубышкин. Другая часть отряда под командованием самого Анатолия Тарасенко ушла в Турлупарские лесные балки.
На заброшенной барже
А ведь все же привелось вновь встретиться двум неразлучным дружкам!..
Всех партизан, прибывших в Рим, распределили по квартирам коммунистов. Свое жилье получил и Алексей. Встретив его, хозяин дома предупредил:
– С вами будет жить еще один товарищ.
Они вошли в небольшую уютную комнату. Склонившись у настольной лампы, спиной к вошедшим, сидел какой-то блондин. Он лишь чуть повернул голову…
– Език! – вскрикнул Кубышкин.
Блондин вскочил… Да, это был он, Език Вагнер!
– Такая, знать, у нас с тобой судьба, – улыбался Алексей…
Места ночевок приходилось довольно часто менять: конспирация есть конспирация.
– Ничего, – подбадривал Бессонный, – главное сейчас – не попасть зверю в лапы.
Много дней и ночей Кубышкину и Вагнеру пришлось провести на старой, заброшенной барже, уткнувшейся носом в берег мутно-рыжего Тибра, недалеко от замка Святого ангела. На вершине замка стоял бронзовый архангел с обнаженным мечом в руке. Не оливковой ветви и не кресту доверено было охранять богатства Ватикана, а обнаженному мечу. Что ж, в этом была своя логика…
Дремуча история этого замка. Почти две тысячи лет назад, в 136 году до нашей эры, воздвиг его император Адриан. Вначале он был сооружен как мавзолей, но постепенно превратился в тюрьму и крепость. Здесь папы выдерживали осады взбунтовавшихся феодалов и восставших жителей Рима.
В темнице замка был заточен и умер всемирно известный авантюрист Калиостро. Отсюда бежал, спустившись по веревке, знаменитый кардинал Фарнезе. У стен замка папа Сикст пятый вешал своих противников. В этом замке папы хранили свои миллионы, награбленные во всех частях света…
– Святой ангел и нас охранит от врагов, – посмеивался Език.
– Мы, русские, говорим: на бога надейся, да сам не оплошай, – хмурился Алексей.
– Не оплошаем!..
Поздними вечерами в тесную каюту баржи приходили итальянские коммунисты. Им очень хотелось услышать о Советском Союзе, его могучих городах, о колхозах, о жизни советских людей. И Алексей подробно рассказывал обо всем. Это были простые и теплые беседы.
Однажды вечером рабочий Антонио Монтальбано, с которым Алексей познакомился еще на военном заводе, принес Обращение делегатов первой конференции итальянских военнопленных к солдатам итальянского экспедиционного корпуса в России, ко всем итальянцам.
Человек среднего роста, худощавый и подвижной, как большинство итальянцев, Антонио выглядел намного старше своих лет. Нелегкий труд рабочего, большая семья, невзгоды, много лет подряд сыпавшиеся на его голову, – все оставило следы на продолговатом, резко очерченном лице.
– Недавно с русского фронта дезертировал мой старый приятель, – сказал Антонио. – Он и привез это обращение. Просил размножить и распространить среди итальянцев. Можете ли вы, Алессио, помочь в этом?
Алексей задумался. Вот если бы Марио сумел достать ротатор… Достанет, раз нужно!
– Попытаемся сделать.
Ответ чрезвычайно обрадовал итальянца. Антонио радостно улыбнулся:
– Я, признаться, знал, что вы не откажетесь. А уж готовые листовки мы сумеем пустить по рукам!
Русский, поляк и итальянец долго еще сидели в старой барже и шепотом обсуждали, как лучше распространять листовки.
Незаметно подкралась ночь. На фоне неба, черного, как сутана священника, мерцали далекие звезды. Рим спал. Дремали платаны, что росли в два ряда перед замком Святого ангела. Блестела роса на отшлифованной гальке берега. Тибр тихо катил свои мутные воды. Шумно было только в баре, что расположился неподалеку. Из ярко освещенных его окон на улицу выплескивался вой саксафонов, пронзительный визг труб и тупой, однообразный стук большого барабана. Шло разгульное, отчаянное ночное веселье.
Прозрачные занавеси позволяли прохожим видеть, как краснолицые немецкие офицеры и полуголые женщины конвульсивно дергались в такт музыке, как стояли они у стоек с бокалами, курили, выпивали. Вот зашел в бар итальянец, его тут же взяли за воротник и вытолкали, крича вслед: «Здесь только немцы!».
Антонио мрачно сказал:
– Вот они, наши «союзнички!» Просто стыдно за Италию: связалась с такими бандитами!
– Ничего, ничего, Антонио, – потрепал его по руке Алексей. – Рано или поздно, а этому придет конец. Всему свой час… – Он поиграл гладкими речными камешками, подбрасывая их на ладони, потом неожиданно весело рассмеялся: – А ты думаешь, наши союзники лучше ваших?
– Да!.. – нахмурился Антонио. – Тоже вояки! Обещали американцы высадить в Риме дивизию парашютистов, а где они?.. Вот за это, видно, и наказал их наш двугорбый Везувий… – И Антонио, оживившись, рассказал такую историю.
В одну из августовских ночей американские «летающие крепости» совершили налет на Неаполь. И только начали падать бомбы – и не куда-нибудь, а на рабочие кварталы, – как возмутился Везувий.
Из кратера вулкана поднялся огромный столб дымного огня и осветил небо. «Летающие крепости» стали видны, как в тысяче прожекторов. Тут по ним и ударили немецкие зенитные батареи. Крепко досталось американцам. Они в панике побросали бомбы на жилые кварталы и исчезли…
– Идиоты! – выругался Език, прерывая итальянца.
– То ли еще было двадцать третьего августа! За неудачу с Неаполем англо-американские самолеты обрушились на Рим… – Голос Антонио дрогнул и стал глуше. – Бомбили «вечный город»…А Ватикан стоял нетронутый. Бомбить его было запрещено… И священник во время проповеди сказал: «Видите, братья, как любят нас, католиков, американцы! Рим бомбили, а Ватикан не тронули. Так давайте же помолимся за их доброту». Потом священник пожаловал своей пастве около тысячи пачек сигарет с надписью на каждой пачке: «Молитесь за Гитлера и Муссолини».
– Хороша доброта! – Алексей круто свел темные брови к переносице. – Ну, да понятно – рыбак рыбака видит издалека.
– Да, – продолжал Антонио, – много было жертв, много разрушений… – Он склонил голову. – В этот день от американской бомбы погибла моя единственная дочь.
Дрожащими от волнения пальцами Антонио достал сигарету. И тут же переменил тему разговора:
– Через несколько дней к вам придет наш связной из центральной группы патриотического действия компартии Антонио Грамши. Его паролем будет: «Да хранит вас Святой ангел». Вы ответите: «Мы сдадимся, когда Ангел вложит свой меч в ножны!..» Этому человеку и отдадите листовки с «Обращением».
– Ясно, – рассеянно покивал Алексей, озабоченный тем, как достать ротатор.
– Договорились? – Антонио поднялся и крепко пожал друзьям руки. – До свидания!..
…Нужно было идти на виллу к Марио.
Алексей уже знал Рим. Не очень хорошо, но знал. Ему полюбился этот город, большой, многообразный, шумный.
То ли сказывалось обаяние, оставшееся от далекой поры школьных лет, когда, приоткрыв рот, слушал он рассказы учителя истории о древнем Риме, то ли действовала непосредственная близость многочисленных исторических памятников, – невольно в душу проникали трепетное ощущение древности, дыхание седой череды веков, пролетевших над «вечным городом».
Спускаясь с Капитолийского холма – этого римского кремля, где высится величественная бронзовая статуя императора Марка Аврелия, – к развалинам Форума, Алексей порой испытывал такое ощущение, как будто он идет не по городу двадцатого века, а бредет меж хижин древних римлян-язычников. В этой небольшой равнине между двумя холмами – Капитолийским и Палатинским – было когда-то коровье пастбище. Место и сейчас называется так: Кампо Ваччино – коровье поле. Здесь-то и собирались на Форум (площадь) жители племен, основавших город, чтобы обсудить самое насущное в своей жизни. Здесь шумели народные сборища, устраивались веселые празднества – сатурналии (развалины храма Сатурна и по сей день громоздятся на Форуме), отсюда позднее отправлялись в свои громкие походы знаменитые римские легионы.
Все дышало древностью, сама История, казалось, поселилась здесь. Но и на нее занес руку жестокий, кровавый фашизм, всемирный убийца и грабитель. Его нужно было сломить. Его нужно было уничтожить. Нужно было торопиться…
Ноги сами убыстряли шаг.
Через неделю Антонио уже распространял отпечатанный тираж «Обращения» среди итальянцев. Это было как раз тогда, когда гитлеровцы отправляли рабочих в Германию. «Обращение» сыграло важную роль. Мало нашлось людей, которые добровольно поехали в Германию и на Восточный фронт. Сопротивление гитлеровцам росло.
Через несколько дней на баржу пришел Николо, как всегда, веселый, шутливый.
– Здорово, капитаны! Как поживает ваш быстроходный корабль?
– Несемся на всех парусах, – в тон ему ответил Кубышкин, поеживаясь от холода, проникавшего в каждую щель старой баржи.
Николо рассказал свежие новости, а потом сообщил:
– Довольно, ребята! Пожили вы под охраной Ангела и хватит. Приказано перевести вас в более теплое место. На этот раз – под собор святого Петра.
– Куда, куда? – поднял свои прямые тонкие брови Език. – Под охрану самого папы?!.
Всех партизан, прибывших в Рим, распределили по квартирам коммунистов. Свое жилье получил и Алексей. Встретив его, хозяин дома предупредил:
– С вами будет жить еще один товарищ.
Они вошли в небольшую уютную комнату. Склонившись у настольной лампы, спиной к вошедшим, сидел какой-то блондин. Он лишь чуть повернул голову…
– Език! – вскрикнул Кубышкин.
Блондин вскочил… Да, это был он, Език Вагнер!
– Такая, знать, у нас с тобой судьба, – улыбался Алексей…
Места ночевок приходилось довольно часто менять: конспирация есть конспирация.
– Ничего, – подбадривал Бессонный, – главное сейчас – не попасть зверю в лапы.
Много дней и ночей Кубышкину и Вагнеру пришлось провести на старой, заброшенной барже, уткнувшейся носом в берег мутно-рыжего Тибра, недалеко от замка Святого ангела. На вершине замка стоял бронзовый архангел с обнаженным мечом в руке. Не оливковой ветви и не кресту доверено было охранять богатства Ватикана, а обнаженному мечу. Что ж, в этом была своя логика…
Дремуча история этого замка. Почти две тысячи лет назад, в 136 году до нашей эры, воздвиг его император Адриан. Вначале он был сооружен как мавзолей, но постепенно превратился в тюрьму и крепость. Здесь папы выдерживали осады взбунтовавшихся феодалов и восставших жителей Рима.
В темнице замка был заточен и умер всемирно известный авантюрист Калиостро. Отсюда бежал, спустившись по веревке, знаменитый кардинал Фарнезе. У стен замка папа Сикст пятый вешал своих противников. В этом замке папы хранили свои миллионы, награбленные во всех частях света…
– Святой ангел и нас охранит от врагов, – посмеивался Език.
– Мы, русские, говорим: на бога надейся, да сам не оплошай, – хмурился Алексей.
– Не оплошаем!..
Поздними вечерами в тесную каюту баржи приходили итальянские коммунисты. Им очень хотелось услышать о Советском Союзе, его могучих городах, о колхозах, о жизни советских людей. И Алексей подробно рассказывал обо всем. Это были простые и теплые беседы.
Однажды вечером рабочий Антонио Монтальбано, с которым Алексей познакомился еще на военном заводе, принес Обращение делегатов первой конференции итальянских военнопленных к солдатам итальянского экспедиционного корпуса в России, ко всем итальянцам.
Человек среднего роста, худощавый и подвижной, как большинство итальянцев, Антонио выглядел намного старше своих лет. Нелегкий труд рабочего, большая семья, невзгоды, много лет подряд сыпавшиеся на его голову, – все оставило следы на продолговатом, резко очерченном лице.
– Недавно с русского фронта дезертировал мой старый приятель, – сказал Антонио. – Он и привез это обращение. Просил размножить и распространить среди итальянцев. Можете ли вы, Алессио, помочь в этом?
Алексей задумался. Вот если бы Марио сумел достать ротатор… Достанет, раз нужно!
– Попытаемся сделать.
Ответ чрезвычайно обрадовал итальянца. Антонио радостно улыбнулся:
– Я, признаться, знал, что вы не откажетесь. А уж готовые листовки мы сумеем пустить по рукам!
Русский, поляк и итальянец долго еще сидели в старой барже и шепотом обсуждали, как лучше распространять листовки.
Незаметно подкралась ночь. На фоне неба, черного, как сутана священника, мерцали далекие звезды. Рим спал. Дремали платаны, что росли в два ряда перед замком Святого ангела. Блестела роса на отшлифованной гальке берега. Тибр тихо катил свои мутные воды. Шумно было только в баре, что расположился неподалеку. Из ярко освещенных его окон на улицу выплескивался вой саксафонов, пронзительный визг труб и тупой, однообразный стук большого барабана. Шло разгульное, отчаянное ночное веселье.
Прозрачные занавеси позволяли прохожим видеть, как краснолицые немецкие офицеры и полуголые женщины конвульсивно дергались в такт музыке, как стояли они у стоек с бокалами, курили, выпивали. Вот зашел в бар итальянец, его тут же взяли за воротник и вытолкали, крича вслед: «Здесь только немцы!».
Антонио мрачно сказал:
– Вот они, наши «союзнички!» Просто стыдно за Италию: связалась с такими бандитами!
– Ничего, ничего, Антонио, – потрепал его по руке Алексей. – Рано или поздно, а этому придет конец. Всему свой час… – Он поиграл гладкими речными камешками, подбрасывая их на ладони, потом неожиданно весело рассмеялся: – А ты думаешь, наши союзники лучше ваших?
– Да!.. – нахмурился Антонио. – Тоже вояки! Обещали американцы высадить в Риме дивизию парашютистов, а где они?.. Вот за это, видно, и наказал их наш двугорбый Везувий… – И Антонио, оживившись, рассказал такую историю.
В одну из августовских ночей американские «летающие крепости» совершили налет на Неаполь. И только начали падать бомбы – и не куда-нибудь, а на рабочие кварталы, – как возмутился Везувий.
Из кратера вулкана поднялся огромный столб дымного огня и осветил небо. «Летающие крепости» стали видны, как в тысяче прожекторов. Тут по ним и ударили немецкие зенитные батареи. Крепко досталось американцам. Они в панике побросали бомбы на жилые кварталы и исчезли…
– Идиоты! – выругался Език, прерывая итальянца.
– То ли еще было двадцать третьего августа! За неудачу с Неаполем англо-американские самолеты обрушились на Рим… – Голос Антонио дрогнул и стал глуше. – Бомбили «вечный город»…А Ватикан стоял нетронутый. Бомбить его было запрещено… И священник во время проповеди сказал: «Видите, братья, как любят нас, католиков, американцы! Рим бомбили, а Ватикан не тронули. Так давайте же помолимся за их доброту». Потом священник пожаловал своей пастве около тысячи пачек сигарет с надписью на каждой пачке: «Молитесь за Гитлера и Муссолини».
– Хороша доброта! – Алексей круто свел темные брови к переносице. – Ну, да понятно – рыбак рыбака видит издалека.
– Да, – продолжал Антонио, – много было жертв, много разрушений… – Он склонил голову. – В этот день от американской бомбы погибла моя единственная дочь.
Дрожащими от волнения пальцами Антонио достал сигарету. И тут же переменил тему разговора:
– Через несколько дней к вам придет наш связной из центральной группы патриотического действия компартии Антонио Грамши. Его паролем будет: «Да хранит вас Святой ангел». Вы ответите: «Мы сдадимся, когда Ангел вложит свой меч в ножны!..» Этому человеку и отдадите листовки с «Обращением».
– Ясно, – рассеянно покивал Алексей, озабоченный тем, как достать ротатор.
– Договорились? – Антонио поднялся и крепко пожал друзьям руки. – До свидания!..
…Нужно было идти на виллу к Марио.
Алексей уже знал Рим. Не очень хорошо, но знал. Ему полюбился этот город, большой, многообразный, шумный.
То ли сказывалось обаяние, оставшееся от далекой поры школьных лет, когда, приоткрыв рот, слушал он рассказы учителя истории о древнем Риме, то ли действовала непосредственная близость многочисленных исторических памятников, – невольно в душу проникали трепетное ощущение древности, дыхание седой череды веков, пролетевших над «вечным городом».
Спускаясь с Капитолийского холма – этого римского кремля, где высится величественная бронзовая статуя императора Марка Аврелия, – к развалинам Форума, Алексей порой испытывал такое ощущение, как будто он идет не по городу двадцатого века, а бредет меж хижин древних римлян-язычников. В этой небольшой равнине между двумя холмами – Капитолийским и Палатинским – было когда-то коровье пастбище. Место и сейчас называется так: Кампо Ваччино – коровье поле. Здесь-то и собирались на Форум (площадь) жители племен, основавших город, чтобы обсудить самое насущное в своей жизни. Здесь шумели народные сборища, устраивались веселые празднества – сатурналии (развалины храма Сатурна и по сей день громоздятся на Форуме), отсюда позднее отправлялись в свои громкие походы знаменитые римские легионы.
Все дышало древностью, сама История, казалось, поселилась здесь. Но и на нее занес руку жестокий, кровавый фашизм, всемирный убийца и грабитель. Его нужно было сломить. Его нужно было уничтожить. Нужно было торопиться…
Ноги сами убыстряли шаг.
Через неделю Антонио уже распространял отпечатанный тираж «Обращения» среди итальянцев. Это было как раз тогда, когда гитлеровцы отправляли рабочих в Германию. «Обращение» сыграло важную роль. Мало нашлось людей, которые добровольно поехали в Германию и на Восточный фронт. Сопротивление гитлеровцам росло.
Через несколько дней на баржу пришел Николо, как всегда, веселый, шутливый.
– Здорово, капитаны! Как поживает ваш быстроходный корабль?
– Несемся на всех парусах, – в тон ему ответил Кубышкин, поеживаясь от холода, проникавшего в каждую щель старой баржи.
Николо рассказал свежие новости, а потом сообщил:
– Довольно, ребята! Пожили вы под охраной Ангела и хватит. Приказано перевести вас в более теплое место. На этот раз – под собор святого Петра.
– Куда, куда? – поднял свои прямые тонкие брови Език. – Под охрану самого папы?!.
Почему плохи дела у папы римского?
Через секретный темный ход Николо привел Алексея и Вагнера в полуосвещенные гроты – остатки первого собора Константина. Собор этот был построен еще в 326 году на месте бывших садов Нерона, в той их части, где некогда располагался знаменитый цирк тирана. В нем было замучено множество христиан и среди них, по преданию, мифический апостол Петр. Церковь, выстроенная императором Константином, простояв почти двенадцать веков, пришла в ветхость. В 1506 году над ней, стараясь сохранить старую постройку, начали воздвигать новый храм – главную церковь Ватикана. В строительстве приняли участие такие великие мастера, как Браманте, Рафаэль, Микеланджело… Сооружение этого величайшего в мире храма длилось 120 лет.