Кузнецов Владислав. Кембрийский период. Книга 2. Свет на облаках.

   Так что имя попросту родилось. Заново. Старая крепость, разрушенная во время войны между сидами и людьми, древний оплот Диведа — поднималась снова, пусть и на новом месте! Кер-Сиди. Город сидов. Не больше, не меньше — в самый раз!
   Каждый день прибавлялись новые жители. Сида же и пришла не одна — с войском, двумя десятками молодцов из её родного клана, да с греками, которые по имперскому опыту знали, что вернейший способ прокормиться — устроиться на строительство нового города. Скоро Гулидиен подбросил ей и пленных ирландцев-разбойников, которых подозревали в отсутствии душ. Но больше всего было обычных камбрийцев, решивших поработать зимой — кто с ремеслом, за плату, кто без — за прокорм, что после начала саксонских нашествий считалось большой экономией — семье и клану ртом меньше.
   В убытках оказался, разве, смотритель при входе в разрушенный бруг Гвина. Немайн разрешила ему остаться, но тот всё равно больше времени бродил по сельским окрестностям, да рассказывал всякие чудесные ужасы. Вместе с тем отвалили щиты от входа в сидовскую крепость, и принялись таскать оттуда землю. Смотритель рассказывал, что там была не только земля — а что было кроме земли, не говорил. Только зыркал исподлобья, да намекал, что про такие вещи и говорить нехорошо.
   Видимо, был прав — но сида занималась очисткой проклятой земли всерьёз. Ивор посоветовался со своим малым Советом. Решили: не мешать и не накликать на себя дурную работу. Немайн лучше знать, что делать с холмом брата. А с холмом творилось страшное. Из него долго носили землю. Таскали внутрь уголь. Потом из холма повалил дым, больше всего напоминающий дым от горящего торфяника. Затем дымить начали уже скалы на вершине холма. Но вот, наконец, волхования закончились и началась обычная работа — люди копали землю, люди рубили деревья... Строились. Хотя и странно.
   Для пущей безопасности заселили перво-наперво старый лагерь, оставшийся от осады. Начали обустраиваться. Строили не правильные дома, и не старинные, а призёмистые сооружения с высокой крышей, почти как длинные дома саксов. Только ещё стены зачем-то землёй присыпали. По совету норманна, корабельного плотника Эгиля — мол, так теплее. Харальд немедленно подтвердил.
   Вообще, Эгиль на стройке быстро оказался главным. Кроме Немайн, конечно, но она — вне счёта. На хранительнице висели подвоз, и планы, и новенькое показать, и три дня в неделю на державные дела. А плотницкой работы оказалось много, и соображения было нужно много. Тут норманн и выдвинулся — сперва как мастер, а там и как мирный вождь. Перво-наперво опыт норманна понадобился на новой машине — которая перекрыла реку для враждебных кораблей. Это был уже не тот простенький мангонель — а хороший, правильный требюше. Впрочем, Эгиль того не знал. Для него это была вторая машина Немхэйн. И только.
   Отличия были в основном в грузе-противовесе. Неподвижный ящик с землёй — так было раньше. А стал ящик, способный ворочаться.
   — Зачем? — спрашивал Эгиль.
   — Так лучше... — и богиня принималась чертить на земле посохом свои магические картины. Из которых стало понятнее, что Немхэйн хочет сделать, и что получится — а получалось, что камни будут лететь точнее, машина же прослужит дольше — но никак не отчего. Впрочем, не его дело обсуждать богиню. Его — делать то, что хитрейшая и проказливейшая придумает. Право, не возись она столько с водой — решил бы, что перед ним родственница Локи. Так она ещё и лгать не умеет... Дерётся, как ас, хозяйство ведёт, как ван, а ушами шевелит и грустит — как домашняя зверюшка! Ну и кто она после этого?
   А ей и правда приходилось больше придумывать, а не рабочими командовать. Пусть не было ни мер, ни толковых инструментов — но спланировать город хотя бы приблизительно было необходимо. Так, на глазок: на холме цитадель, внизу форт — бывший строительный лагерь, с нею связанный. За ещё не усиленной камнем и деревом косой — речной порт, а вот там когда-нибудь встанет морской. Мелковато, но грунт там песчаный, всегда можно углубить. Ремесленные и заводские кварталы — сбоку, чтоб на цитадель не несло, торговые — между ними и портом. К каждому кварталу — акведук.
   Главной проблемой на побережье Камбрии стала вода... Брать питьевую воду прямо из реки — нельзя. Вдруг сверху, по течению, придёт зараза? А подземная вода тут слишком солона. Отрыли отводок — против течения, так, чтобы любая дрянь мимо проскакивала. Но, для верности, пришлось поднимать речную воду колесом с черпаками в песчаный фильтр, а оттуда — в башню. Шесть колёс, каждое поднимает на четыре метра. Между — самотёком. Но тратить очищенную питьевую воду на привод устройств... Нельзя. Впрочем, совмещение ветряной мельницы с водонапорной башней решило и эту проблему.
   Потом от холма и иных возвышенностей к морю потянулись длинные канавы. Их мостили, как римские дороги — камнем, добытым из недр и с вершины холма. Узнав, для чего все эти муки, рабочие чуть бунт не подняли. Сида явилась, пожала плечами, предложила увольняться. И предупредила, что в дальнейшем в случае изведения рабочего времени на подобные митинги дневная плата выдаваться не будет. И напомнила:
   — Я скупая, забыли? — по лицам поняла — вспомнили.
   Подтвердила: канавы — будущая канализация. В Кер-Мирддине есть, и в новом городе будет. А если кто привык, живучи на ферме, дерьмо на поля выносить — так из города это, во-первых, далековато. Во-вторых — многовато. В-третьих, ежели какая бочка опрокинется — кто отчищать будет? И главное — Леди сида хочет так и только так. Все стоки — только в море.
   Работы продолжились, хотя многие ворчали на холмовую дурь. Недолго. Эгиль разъяснил: кулаком и словами. Второе было даже слегка непривычно. Не любил он слова тратить. Да и кулак считал менее оскорбительным и более доходчивым средством.
   — Да не может она иначе! Мы, люди, вроде лисиц или свиней. Грязюку не любим — но терпим. А она сида и росомаха. Барсучьи норы знаете? Вот у росомах похоже, только они чаще шалаш строят. А в нору он зимой превращается, когда снегом завалит. Любого зверя в свой подземный дворец пустит — если тот не начнёт в норе гадить и добычу несожранную гноить. Лиса, конечно, начнёт — ну тут барсук с ней и разделывается. До смерти не убивает, но зимой остаться без дома — много ли радости? Зверю много не надо, да кто летом поленился себе нору вырыть, тот зимой сдохнет. Ну, норвежской зимой. Ваша, скорее, осень. А потому мёрзлых лисиц вам наблюдать не приходится... А у нас и не такое видывали. Один охотник рассказывал — довелось ему наблюдать, как росомаха выдру гнала. Лисиц, скажем, росомахи, как и волков с собаками, на дух не переносят, душат сразу. А выдру могут и в дом пустить, и убьют вряд ли. Это уж скорее одна выдра другую задерёт, чем росомаха приживалку тронет. Но эта вот, похоже, провинилась. А зная выдр, могу сказать, что нагадить перед жилищем для них — первейшее дело. Дом свой метят. Так вот, гонит когтистая перепончатую. Та уже идти не может. Легла, глазки закрыла — ешь меня! А росомахе наплевать! Как даст под хвост лапищей! Сразу в выдре силы нашлись. Та — бежать. А росомаха припрыжкой неуклюжей — следом. Так, наверное, насмерть и загнала бы, но тут охотник чихнул. Росомахи, они людей уважают, так что мохнатая сразу ушла. А гладкошёрстая осталась. Подумал охотник, да так живьём и подобрал. А чего шкуру портить? Ещё и спасибо сказал росомашке — история-то вышла занятная, да ещё с подтверждением: выдрочка на целую неделю зажилась. Вся деревня смотрела на перепончатую, что от усталости ходить не может. Кормили даже. А как на лапы вставать начала, тогда, конечно, оглушили и ошкурили. Вот оно как заканчивается, у росомахи в доме гадить. А ещё, говорят, у выдр лапы короткие от этого.
   — От чего?
   — А оттого, что их росомахи так вот за проступки наказывают. Раньше они высокие были. Как волки. Но их так гоняли, что лапы от бега стёрлись больше, чем наполовину. Оттого они теперь призёмистые.
   Дни шли, работы вились и переплетались, как тетива лука — пучки в одну сторону, потом все вместе — в другую. Сида как-то ухитрилась сделать так, чтобы никто не сидел без дела — и всяк непременно делал то, что лучше всего умел. При этом всем всего хватало. Чудеса!
   Эгиль заметил — Немайн часто останавливается посмотреть, как он работает. И при этом молчит. Просто стоит и смотрит. Недолго. Потом убегает. Эгиль немного думал над этим. Решил — раз молчит, значит, он всё делает правильно...
   Отец Адриан, которого с подачи базилиссы уважительно-ласкательно называли "батюшкой", погрыз кончик стила — а перья грызть противно, может, потому к ним и не удалось приспособиться? Послание выходило почти бесконечным — а всё оттого, что его занесло в дела мирские, хоть и интересные, но всё же — не главные. Главной была душа той, что упорно называла себя Немайн, и её восприятие жителями Диведа.
   Как передать безумное счастье, разрывающее Немайн, он не знал — а сида счастлива. Неосознанно — зато до упаду, до свечения изнутри! Как человек, который строит своё будущее. И не думает о прошлом. Кажется, она решила, что прошлого для неё больше нет — и тут, конечно, ошиблась — по весне откроется навигация, и вся Ойкумена узнает, кто строит новый город в устье реки Туи. Дионисий не удержится, отправит в Рим доклад о своих подозрениях — и пусть "сида" никогда не узнает, чего ему стоило отправить римскому понтифику полуправду! Какие уж тут подозрения, когда приехавший из Африки учитель узнаёт свою ученицу... Да и быть ей больше некем!
   Так что пусть беглая базилисса Августина-Ираклия пока радуется. Тем более, что эта радость не бездельна — связи с Византией у неё есть, и мятежная провинция Африка, скорее всего, окажется на её стороне. Впрочем, как бы там ни развивались дела в империи, жить Августина — или всё-таки Немайн? — решительно предпочитает в Камбрии. И вот именно это в ней никак не переменится. Так что она и правда строит себе дом, город и страну — сама!
   А в душе у неё есть один мало-мальский грешок — нравится ей быть сидой! Жить чужой жизнью и чужой судьбой — или, всё-таки, своей?
   Северные язычники, например, абсолютно уверены, что своей. Перемена имён их не пугает. В чужой земле разумно именоваться другим именем. А слава приходит по делам! Так что здесь они спокойны, не сомневаются, что служат достойной их мечей, и очень надеются совершить много подвигов.
   У них другие вопросы — которые они и приходили задавать. Сначала, что характерно, долго беседовали с лекарем-язычником. Разумеется, вопросы, возникшие от общения с истовой, но самую малость склонной к ереси христианкой, тот разрешить не смог. Дурного в этом не было — настроить воинов против церкви или хранительницы правды тот и не пытался. Только уверял, что она относится к числу языческих богов. А не просто к народу холмов. Его рассуждения были лестны — служить богине должно было показаться очень почётным. Но — норманнов такие объяснения не устроили, и они явились к священнику истинного Бога. Что Адриану очень понравилось.
   Хотя, когда варвары, пригибаясь в дверях, ввалилась внутрь его скромного обиталища, викарий даже струхнул немного. Не то, чтобы он боялся викингов. Знал — северяне люди хоть суровые, но вдумчивые. Не все. Эти двое. Такое у каждого ремесло. А потому спор ограничится словами, если не задеть их веру поношением. Другое дело, что эта парочка впервые проявила интерес к христианству. А ведь там, откуда они явились, лежала целая страна. Которая тоже могла проявить интерес — но пока, по слухам судя, интерес этот проявился только в сожжении дотла ирландских миссий на Оркнейских островах. Потому викарию было очень жаль, что в Кер-Сиди не было ни епископа Дионисия, ни патриарха Пирра. О чём и написал. После чего принялся припоминать беседу, которую вёл с нежданными гостями. Сперва он предложил им сесть и отужинать. Не отказались. Но — говорили о стройке, да о местных обычаях, казавшихся странными. Советовались, как иноземцы с иноземцем. И только омыв руки, перешли к делу.
   — Вот рассуди, — говорил тот, что стал первым поэтом Глентуи, — Немхэйн возится с землёй и рекой, и выглядит как жительницы холмов. Значит, она из ванов. Но мудрый старик уверяет, что она из тех богов, которые победили в давней войне с другими богами! Значит, должна быть из асов. Но ни на кого из асов она не похожа! И вся её родня — тоже! Зато они похожи на ванов. И сильно. Манавидан, например, — это же явно другое имя Фрейра! Опять же, холмовым народом правят ваны, и не иначе. А этот сморчок уверяет, что Немхэйн сестра Одина. Да у того вообще нет сестёр!
   Он возмущённо фыркнул и треснул кулаком о ладонь. А кулак у него был большой. А на ладони виднелись мозоли, и явно не от стила. Адриан спокойно кивнул. Он немного знал о Вотане и других германских богах. Изучил, пусть и наспех, когда понял, что отправляется в Британию вместе со своим другом и покровителем. И вот — пригодилось. Впрочем, понятно, что Августина-Ираклия никакой родней Вотану-Водану-Одину и как его ещё там — не приходиться. Викарий грустновато улыбнулся. Девочке хватит собственной родни. По весне. Зачем ей ещё какие-то языческие боги, когда есть царь Констант. Который наверняка — знает. И уже действует. Только бурное море ограничивает эти действия. До весны. Всего лишь до весны.
   Между тем заговорил доселе молчавший строитель машины и зодчий валов:
   — И вот ещё что я подумал. Один же обманщик. Не как Локи, а только для дела, но всё-таки. А тут все уверяют, что сиды не лгут! И за полгода, что сида здесь живёт, не разочаровались. Значит, она не ас.
   — Меня не волнуют названия, — ответил тогда викарий, — Меня волнуют души. Всякий, кто получил от Творца дары земного бытия и бессмертной души — человек. Немайн — тоже человек. И Один ваш, я подозреваю, тоже. Не держите за обиду: мой Бог человек точно. Не только человек, но в том числе. Что есть большая слава и почесть для всех людей.
   — Один — ас, — уточнил Эгиль, — и какова его слава, мы знаем. А кто Немхэйн? Как это выразить одним словом? Так, чтобы всякий понял. Видишь ли, мы горды, что ей служим. Здесь её знают, понимают, кто она — и видят в нашей службе славу и почесть. А что мы скажем, когда вернёмся в родные фиорды? Что мы служили некоей женщине? Даже и не королеве?
   — Объясните. Расскажите всё, — брякнул тогда викарий, и сам понял, что сморозил глупость.
   — Люди не будут слушать долго повесть тех, кто потерял вождя и корабль, а потом служил неизвестно кому. Какое-то время будут — из уважения к деньгам и оружию. Но — недолго. А потому нам нужно уметь сказать коротко.
   Эгиль выдохся. Вытер рукавом лоб, на котором набухли капли. Как будто без продыху полчаса топором отмахал.
   — И мы не хотим говорить ложь. Даже случайно, — дополнил Харальд, — Мы всё-таки из её дружины. А потому, если ты сможешь нам сказать, кто она, так, чтобы это стало ясно не только мудрецам. Так вот. Немайн — не обычный человек. Это видно. Не только по ушам и зубам. Не только...
   Отец Адриан только хмыкнул. Но — молчал, потому как говорить было пока нечего. Выдавать тайну — в мыслях не было. Но — следовало что-то рассказать. И не путать многообещающих варваров в сложных измышлениях. И — нет, не лгать! — но повернуть истину таким боком, за которым не было б видно её нежелательной части.
   — Я всё-таки начну сложно, — сказал он наконец, — я всё-таки грек, а греки — народ, любящий мудрствование. Так что — сначала сложно, а потом, быть может, мы достигнем и краткой ясности... Итак, вернёмся к тому, что я уже сказал: Немайн, прежде всего, человек. Бессмертная душа, тварное тело. Это образ Бога, по которому мы сотворены. И только от самого человека зависит, сможет ли он подняться выше. Стать — не просто человеком. И даже — не только человеком. Обычно христиане не особенно обращают на это внимание. Уж больно гордыню воспаляет — и ведёт к обратному результату. Но в вас всё равно этой самой гордыни — на легион. И вы не христиане, вам только знать... Так вот и знайте — в каждом человеке, помимо тела и души, есть ещё нечто. Немножко — но есть, как бы плох он ни был. Это нечто мы именуем Святым Духом, третьей ипостасью Бога, — он сделал резкий жест, Харальд, готовый задать вопрос, так и замер с приоткрытым ртом, — Не перебивай, прошу тебя! Мне и так тяжело вести мысль. Одной из частей Бога, всегда различных, и всегда единых. Эта часть Бога разлита во всём добром, что есть в мире, и, в первую очередь, в людях. И если человек будет творить добро и красоту, расти душой — часть эта в нём будет прирастать. Понемногу. Сначала — это будет выглядеть как... — Адриан замялся, подыскивая слово попроще, — как удача! Правильные дела начнут спориться, и выходить лучше, чем человек этот будет рассчитывать или даже надеяться. Потому, что действовать будет уже не только его сила. А вот потом... Потом человек может стать богом. То, что это возможно — правда. Таково слово. "Вы — боги". Те, кто стал его частью, но при этом остался собой. И становится богом велением и благодатью Создателя. Это и есть подобие Бога.
   — Это она?
   — Не знаю. Это заметно только по чудесам. Безусловным. И часто — отрицаемым самим чудотворцем. Не мне судить. Я только верю, что Немайн на этой дороге, а как далеко зашла... Это её личное дело. Её и Бога...
   Викинги переглянулись.
   — Не больно просто получилось, — развёл руками Эгиль, — то она богиня, то нет... То ещё часть Бога внутри.
   И с надеждой посмотрел на Харальда. Мол, может хоть скальд чего-то разобрал? Но поэт молчал, только бороду принялся поглаживать.
   — Так он и у тебя внутри, Дух-то Святой, — хмыкнул викарий, — только не особо много пока, видимо. Но что-то же есть! Вот, например, корабли у тебя хорошие выходят? А бывает так, что ты и сам не понимаешь, как вот это у тебя такое ладное судно получилось?
   — Судно, — буркнул Эгиль, — это не то, что плавает, а то, в чём плавает. Но бывало, да... Это что, он?
   Викарий кивнул.
   — Почти наверняка. Но, ещё раз скажу — сколько в ком, судить не могу. Но путь никому не закрыт...
   А Харальд вдруг заложил руки за спину. Склонил голову набок.
   — А ты на неё похож, — сказал, — не лицом, словами. Всё неопределённое, запутанное. Непонятное уму. Но — ясное сердцу. А потому благодарю тебя. Хотя всё, чего ты достиг — так это того, что мы острее стали чувствовать суть Немхэйн. Но никак не приблизились к тому, чтобы описать её словами...
   Коротко поклонились, ушли. А викарий остался сидеть, и рассматривать огонёк в лампе. Он ведь и сам желал знать окончательный, полный, короткий ответ на вопрос: кто такая Немайн? И только что сам себе доказал, что это, в главном и наиважнейшем, ему не дано. Как бы она ни обзавелась своим новым именем, оно не мешает ей оставаться доброй христианкой и коронованной базилиссой. Святые не стали бы помогать самозванке. Тем более, что церковь вполне допускает именоваться в миру прозвищем, отличным от крестильного имени. Остального Адриан знать уже и не хотел. Немайн — кем бы она ни являлась — нужна и Камбрии, и Риму, и Церкви.
   Священник снова обмакнул стило в чернильницу. Кстати, придуманную всё ею же. Такую перевернёшь, а чернила и не разольются! Вот это новшество ему по вкусу! А перья... Что ж. Камбрийские гуси могут быть довольны — их станут реже резать.
   "Что же касается души самой странной из моих духовных дочерей, то её немного угнетает невозможность соблюдать все установленные посты", — выскрипел пергамент под острой раздвоенной палочкой, — "и вечное причисление к больным из-за того, что ей необходимо ежедневное потребление мяса, чтобы сохранять силы и здоровье. Я немного утешил её, напомнив, что такое же послабление дозволяется путешествующим и находящимся в военном походе, а также напомнив слова Спасителя о том, что не человек для субботы, но суббота для человека. Немайн со мной согласилась — но я вижу, что сомнения её не оставили, а потому прошу тебя, если представится такая возможность, подсказать мне ещё какие-нибудь убедительные аргументы. Кроме того, на неё очень тяжёлое впечатление производят неизбежные в предприятиях такого размаха несчастные случаи. Иногда я задаюсь вопросом — где же она ухитрилась провести последние четыре года, чтобы, приобретя навыки воина и изворотливость политика, сохранить детскую надежду на безопасность этого мира?" Или веру в его благость, достойную святой. Но вот этого викарий писать не стал. "А случаи, которые это открыли, на стройке весьма редки, что я отношу на распорядительность как самой Немайн, так и её помощников, Эгиля и Анны."
   Но — всё таки произошли. Хотя и случилось это уже после того, как были отрыты рвы, и дело дошло до укреплений посолиднее. Которых по периметру города не планировалось вовсе. Только рвы и валы, всего в один-два ряда. Но — не просто линией, а углами, чтобы один вал мог простреливать другой, продольно. Когда-нибудь их оденут камнем — но это не к спеху...
   Раньше, при первом случае, нужно вводить хорошее оружие, которое позволит защищать их не крепостью стен, а меткостью стрел. Теперешний лук из вяза оружием был очень слабым. И Немайн расчёты делала исходя из характеристик классического длинного лука. Про который она знала только то, что он изготовлялся из тиса, и был довольно прост.
   И, конечно, она устроила закрытые землёй почти со всех сторон площадки для баллист. А мастерам и воинам приходилось объяснять каждое слово: фланкирование куртины — вот как раз баллистами, прикрытый путь, который скоро будет, но пока не прокопали, анвелопа — которой не будет очень долго, теналь, равелин, орильон... Воины кэдмановского клана и немногие дружинники, успевшие наняться к Немайн на службу, вынужденно вникали в эту премудрость. Чтобы ненароком не натворить бед, коверкая магические слова сиды, быстро перекрестили орильоны в "сидовы ушки", равелины в "земляные рога", а прикрытый путь оставили как есть. Потому как звучал понятно и неволшебно. Ещё шутили, что сида хоть ворота оставила как есть: хорошие, дубовые, двойные, с запасом камней для того. Дошутились. В один прекрасный день сида объявила, что временные меры отменяются, и пора все трое ворот оборудовать как надо! Все ждали нового волшебного слова. И было слово, и слово было непонятно-страшное: "захаб". Снова взялись за лопаты. Насыпали внутренний вал, короткий, параллельно наружному. Но отныне всякий, желающий въехать в город должен был тащиться от передовых ворот до внутренних не меньше трёхсот шагов меж двух валов, на которых стояла внимательная стража. Пока — немногочисленная и всего лишь с луками. И камнями, которых было вполне достаточно, чтобы завалить рукотворное ущелье едва не доверху...
   И всё-таки одной линии укреплений камбрийцам казалось мало. Здесь Немайн пришлось выдержать битву с Ивором, который заявил, что Леди-хранительнице республики положено больше рвов и валов, чем какой-то захудалой королеве — а те, бывало, и по девять колец друг за другом насыпали. Но его удалось утешить тем, что ни одно валлийское королевство не строило крепостных башен — у кого были, обходились римскими. А башен пришлось заложить аж три. Хотя сначала Немайн хотела отделаться одним донжоном на вершине холма. Но — запас воды нужно было укрепить, а жить в водонапорной башне — врагу не пожелаешь. Сыровато!
   Где две башни — там и три. Число правильное, а главное — две любые могут простреливать всё пространство перед оставшейся. Две такой защиты не обеспечат, да и прикрытый частоколом дворик — тоже. А четыре — дорого. Продумали использование — и у каждой из башен оказалась форма и характер. Одна — технологическая, водонапорная. Заодно часы и маяк — ратьер. Вторая — жилая, а заодно оружейная и складская. Третья — именно, что третья. Пониже, потолще... Для важных людей и гостей, которых не пустишь в свой дом, а под рукой иметь желательно — добровольных и не совсем.
   Жильё себе Немайн решила отвести наверху. Ей побегать немного казалось необидно. Зато Анна, увидев на плане помещения для учеников, грустно завздыхала. Что поделать — даже молоденькой этаж за этажом ножками наворачивать утомительно, а Анна, как ни храбрилась, девочкой заново не стала.
   — Приступ лености? Хорошо, — Немайн, как всегда, все ставит вверх тормашками, — Повод для урока. Ты ведь ничего не имеешь против вершины, только ходить не хочешь, так? Так скажи мне — а что делают люди, когда идти не хотят или не могут?
   — Едут...
   Подъёмник придумали быстро. Кто будет крутить барабаны, и спрашивать не стоило. Не люди же! Но выяснилось: запрячь трудолюбивую (хоть и халтурящую при стирке, как плохая служанка) речку Туи в нижнем течении трудно и нельзя. Трудно — как любую равнинную реку в устье. Вот так, навскидку, Немайн могла предложить только медленное колесо восточного типа. Клирик ещё застал их работающими на Евфрате и Тигре. Несложные в изготовлении, но маломощные, они годились для подачи воды в оросительные системы — и только. Проблема была в том, что ради подъёма воды на метр-полтора эти колёса нужно было заглубить на два-три. А вот этого позволить себе было нельзя. Глубин таких на реке не было. А те что были, поменьше, назывались фарватером — по ним корабли ходили.