Страница:
Алла Кузнецова
Арифметика жизни. Избранное
О как мы просто узнаём по злым приметам злые годы
Вновь является детство ко мне,
Чуть коснувшись моей седины,
И опять я пишу о войне,
Потому что я родом с Войны.
В опаленном начале судьбы
Несмываема горя печать,
Я не в силах об этом забыть
И не вправе об этом молчать!
Рождённые тишиной
Живу, казнённая войной
В своём безрадостном начале,
В строке, рождённой тишиной,
Ловлю вкрапления печали.
Уйду в былое с головой,
Лист исписав не без помарок, —
И стынет в луже восковой
Свечи заплаканный огарок.
Забыть иль помнить – мне видней!
Страница – прошлого набросок.
Я не корректор горьких дней,
Я их усталый отголосок.
«В глухом углу родного сада…»
В глухом углу родного сада,
Где ярких маков пышный сноп,
Теснился долго у ограды
Полуразрушенный окоп.
Достался времени в наследство
Остаток злых военных гроз
Как память раненого детства,
Как символ материнских слез.
В нем не бойцы стояли насмерть:
Туда от взрывов и смертей
Водила мать одетых наспех
Всех четверых своих детей.
И зависала жизнь на нитке,
Час ожиданий страх верстал,
Усердно лаяли зенитки
И рев моторов нарастал,
Носились огненные смерчи
Среди кварталов городских…
И, все-таки, спасла от смерти
Мать четверых детей своих!
Теперь окоп с землей сравнялся,
И, виноватый без вины,
Он только в памяти остался
Страницей ужасов войны.
Взгляну – и вспомню поневоле
Огонь и дым минувших дней
И все, что выпало на долю
Солдатки, матери моей.
«Как мы играли и чем мы играли…»
Как мы играли и чем мы играли
В сожженном, растерзанном нашем квартале?!.
Патронами, пулями, гнутою каской,
В подбитые танки влезали с опаской,
Лепили “фашиста” из глины и пыли
И все по порядку скакалкой лупили.
Горланили песни, играя в победу, —
“Землянку”, “Катюшу”, “Ты ждешь, Лизавета”…
Как мы страдали! О, как мы страдали
В сожженном, растерзанном нашем квартале,
Когда истощенные мамы болели
И бабушек лица под утро белели,
И плакали люди надсадно и жутко,
И есть нам хотелось до боли в желудке.
Несчастного детства несчастные дети…
Где рвутся снаряды, там счастье в запрете.
«…У дороги лебеда…»
…У дороги лебеда,
У дороги зелена —
Наша скудная еда
(Что поделаешь, война!).
Тащит память дни мои,
Где убожество стола
И старания семьи,
Чтобы я не умерла:
Каждый хвалит и жуёт,
Не щадя зубов и щёк,
Братик Димочка суёт
Мне под нос свой кулачок:
– Только, дурочка, не съешь —
Обязательно умрёшь!
Правда, мама, коржик свеж
И на хлебушек похож?
Мама говорит:
– Ну да!
Что на свете есть вкусней?!
Лебединая еда!
Пища белых лебедей!
Нина, старшая сестра,
Две косички за спиной,
Вдруг на цыпочках пошла
Лебедёнком предо мной.
Зазевалась – и молчу,
Слёзы сохнут на щеках,
И поменьше стал чуть-чуть
Коржик в маминых руках.
Вспомню это – к горлу ком!
И чем старше, тем больней…
Промокну глаза платком,
Повздыхаю в тишине,
Подойду к стеклу окна,
Мирным днём печаль дробя…
Ах, проклятая война,
Только б не было тебя!
«Страницу памяти открою…»
Страницу памяти открою —
Зима, декабрь, число второе…
Последние бои за город…
Ночь, и мороз ползёт за ворот.
Мы выскочили, в чём стояли,
И в лютой стуже грели души
Надеждой той, что нам вселяли
Непревзойдённые «катюши».
Кричала мама нам: – Смотрите!..
На небо!.. Справа от черешни!..
Глядели все, и каждый видел,
А я не видела, хоть тресни!
В желанье «сполохи» увидеть
Хотелось плакать, стать повыше,
Но, чтобы маму не обидеть,
Кричала тоже: «Вижу!.. Вижу!..»
«Когда задачи в битвах жарких…»
Когда задачи в битвах жарких
Почти что были решены,
Американские подарки
Давали сиротам войны.
И мама принесла в корзинке
Для нас подарок дорогой,
Сказала: – Вот они… ботинки…
День отстояла, а на кой?..
Ни мне, ни вам не надо, дети,
Такие штучки не для нас!..
Снесу певице Лизавете,
Пожалуй, будут в самый раз!
А я, с кровати спрыгнув ловко,
Прилипла к маме: «Не ходи!..»
И ярко-красные обновки
Прижала к худенькой груди.
И мама, подавляя вздохи,
Сказала, глядя на меня:
«И правда!.. Что ж искать пороки
В зубах дарёного коня?!»
Она совсем не возражала,
Весёлой радуясь возне,
А я обулась и сказала,
Что башмаки как раз по мне!
Потёрла тряпкой для порядка,
Была беда невелика,
Что от коленки и до пятки,
Как и от пятки до носка!..
«Нас безотцовщиною звали…»
Нас безотцовщиною звали
В те дни, что ныне далеки,
А мы отцов годами ждали
Всем похоронкам вопреки.
Порой дерзили и грубили,
Ожесточившись от обид,
И сверстников своих лупили
За то, что скажут: – Он убит!
И не могли с бедой смириться,
Бунтуя, детские сердца,
Поверить – значит согласиться
И сразу потерять отца.
Ушло в былое лихолетье
Родной отеческой земли,
Живут войны минувшей дети,
Что безотцовщиной росли,
Хранят семейные преданья,
В которых правда об отцах,
Лелея чудо ожиданья
В давно заждавшихся сердцах.
«Мы умели расти…»
Мы умели расти
и счастливым несчастное детство
Делать как-то случайно,
не вникая в злой истины суть.
Хоть достались беда,
похоронки да бедность в наследство,
Но смеяться умели,
внушая друг другу: «Забудь!..»
Вспоминаю бассейн,
нас манивший водицею пресной,
Зарывали друзей до ушей
в золотые пески,
Откровенно в ответ
на удары судьбы интересной
Хохотали до слёз
и прощали обиды долги.
Но сжимает дыханье
каким-то невидимым тромбом
При свиданиях с детством
под отзвуки страшных боёв,
Где бассейн – не бассейн,
а воронка от авиабомбы,
Что наполнена ливнями
щедро, до самых краёв!
Где прибрежный песок —
просто тёплая пыль у дороги
(Заявлялись домой,
представляя собой чертенят),
А удары судьбы —
это «пряники» мамочки строгой,
Что в кадушку с водой
окунала нас всех, как щенят…
Умудрялись расти
и счастливым несчастное детство
Делать как-то случайно
в безотцовщины горьком кругу.
Нам достались беда,
похоронки да бедность в наследство —
Всё, о чём я теперь
ночью вспомнить без слёз не могу.
С любовью и памятью
Бывает, что память душе неподвластна
И время с характером своеобразным
Сметает, что было, забыв сохранить, —
И нами теряются даты и лица,
Тихонько стираются жизни страницы
И рвётся бесценная прошлого нить.
Седой ветеран! Расскажи своим внукам
И правнукам всем, их друзьям и подругам
О том, что ты помнишь, что выстрадал сам!
Ты ныне – Истории главный свидетель,
Ты двигал те годы к Великой Победе
По страшным, «жестокой войны» адресам!
Пусть тянутся к миру, к добру наши дети,
Пусть гимны слагают и вам, и Победе,
Пусть любят Отчизну, как любите вы!
Пусть ваше далёкое станет им близким,
Пусть мимо воздвигнутых вам обелисков
Они не пройдут, не склонив головы!
«Я не знала отца. Мне совсем ещё было немного…»
Я не знала отца. Мне совсем еще было немного,
А война ворвалась, отбирая отцов у детей,
И когда он шагал по суровым военным дорогам,
Я впервые сумела пройти от стола до дверей.
Но, не зная отца, я его бесконечно любила
И ждала терпеливо, совсем не по-детски, без слез.
Все старалась забыть, что старик – почтальон молчаливый
Похоронку в наш дом перед самой победой принес.
Я на жизни дороге счастливый ждала перекресток —
Годы шли полосою, где нет ожиданьям конца,
Ожидала ребенком, серьезной девчонкой – подростком,
Сколько помню себя – я всегда ожидала отца.
Только взрослой совсем мне поверить пришлось наконец —
то
В то, что павшим в боях никогда не подняться с земли…
Тянет сердце к одной из солдатских могил Будапешта
И цветут тополя и кричат по весне журавли.
Мне порой нелегко, но никто эту тяжесть не снимет,
Встречи ласковый миг тихим счастьем приносит мне в
сны
Дорогой мой отец, мой родной, долгожданный, любимый,
Не пришедший ко мне с той зловещей проклятой войны.
«В беде и неудаче…»
В беде и неудаче,
Когда душа горит,
Бывало, что заплачу,
А мама говорит:
«Нам сырости не надо,
Не плачь, не смей реветь!
Ведь ты – дитя солдата,
Так научись терпеть!»
Росла под звуки града
Зениток во дворе,
Не в доме так, как надо, —
В окопе, как в норе,
Среди глухих раскатов
Злых рукотворных гроз:
«Ты, дочка, – дочь солдата,
Так обходись без слез!».
В строю многоголосом
Живу, завет храня,
Истерика да слезы —
Совсем не для меня!
Душою цепенею,
Но в горе промолчу,
О маме сожалея,
Дитя свое учу:
«Нам сырости не надо,
Не смей, малыш, реветь!
Ведь ты же – внук солдата,
Так научись терпеть!».
Необходимость
Как-то, помню, у скамьи садовой,
На мои колени опершись,
Сын спросил без всяких предисловий:
– Мамочка, а кто такой фашист?
Чёрной краской, самой жёсткой кистью,
Не щадя предплечья и плеча,
У дымящей кучи старых листьев
Я творила образ палача:
Голосом, доходчивым сравненьем,
Злой обидой, что во мне жила,
С явным нескрываемым презреньем
Нелюдей клеймила, как могла!
Понял сын!.. И будет внук когда-то
Задавать вопрос подобный мне,
Я отвечу! Потому что надо,
Чтобы знали внуки о войне!
Обо всём, что было, слово в слово,
Дань отдав Победы торжеству,
Правнукам своим твердить готова
(Если я, конечно, доживу!).
На Зееловских высотах
Мне надоели и жара, и транспорт,
И теплая из термоса вода,
Но хорошо, что по пути на Франкфурт
Мы, все-таки, заехали сюда.
Не в первый раз высоты эти вижу,
Но, как всегда, коснусь рукой травы —
И станут мне еще родней и ближе
Солдаты страшных тех сороковых.
Им передам с теплом своих ладоней
Признательность отеческой земли,
Любовь и скорбь родительского дома,
Где чувство ожиданья сберегли.
От имени живых, что так не близко,
Любых сословий и краёв любых,
Рассыплю по земле у обелиска
Букет из незабудок голубых,
Скажу слова, которых нет дороже,
За всех родных, любимых, жен и мам,
А теплый ветер, осушив мне слезы,
Их понесет по памятным холмам.
И станет вероятнее надежда,
Что руки неизвестного гонца
Кладут цветы вблизи от Будапешта
На землю, приютившую отца,
Что кто-то там, как я, попричитает,
Подставив ветру мокрые глаза,
И упадет, пусть самая скупая,
Но все же наша, русская слеза.
И никаких тебе запретов!
Мы родом из войны, мой милый,
И судьбы – как судьба одна,
И как война нас ни давила,
Но нами пройдена она.
Отцы дарили нам надежды
(Для сердца – чувственный запал),
И мой, что пал под Будапештом,
И твой, что без вести пропал.
Мы ждали их под крыши дома
И не хотели вспоминать,
Что чей-то почерк незнакомый
Издал запрет на право ждать.
Нас ожидание, как прежде,
Будило в сонной тишине,
Мы всё же верили надежде,
Не веря смерти и войне.
И никаких тебе запретов!
Отец – солдат с тобой, со мной,
Мы ждём их, ждём зимой и летом,
Они торопятся домой
В свой отчий край, к любимой, к детям,
Успев других опередить…
Закона нет на белом свете,
Чтоб ожиданье запретить!
Ветеранам
Быстро годы промчались,
Но солдат есть солдат:
Повторись всё сначала —
Вновь прошёл бы сквозь ад,
Тот, где падал и рьяно
Поднимался с земли,
У судьбы ветеранов
Есть законы свои!
Пусть бы жили подольше,
Пусть бы жили под сто,
И не надо нам больше
Чёрных плит и крестов,
Пусть шагают по тверди,
Вспоминая бои…
Очень жаль, что у смерти
Есть законы свои!
Их всё меньше и меньше,
Этих стареньких лиц,
Где во всём отболевшем
Суть бессмертных страниц,
И живущим, и павшим
Поклонись до земли —
И у памяти нашей
Есть законы свои!
Старушкам Ленинграда
Не Эрмитаж, не парки и сады,
Не новостроек дерзкие громады,
Не над Невой зависшие мосты,
А именно старушки Ленинграда
Меня волнуют более всего!
Любовь и нежность, грусть и сожаленье
Моё переполняют существо,
Когда гляжу на них с благоговеньем.
Не безвозвратность лет, ушедших прочь,
Не красота увядшая волнует,
А весь тот груз, который им пришлось
Нести сквозь жизнь, что ныне торжествует.
Не всем досталось счастье – быть в живых
(Да будет пухом им земля родная!..),
На мёрзлый камень берега Невы
Кладу гвоздики, павших поминая.
А тем, кто жив, белёным сединой,
Пусть будет мир достойною наградой.
Поклон вам всем что ни на есть земной,
Бесценные старушки Ленинграда!
Мужество
Блокадник может поделиться,
Он этот ужас видел сам:
Блокадой выпитые лица,
Читаемые по глазам,
И шаг замедленный, где метры
Осиливает человек
(Наклон вперёд, как против ветра, —
И тихо падает на снег…).
Он помнит полумёртвый город,
Где Смерти правая рука —
Невыносимый страшный Голод,
Союзник лютого врага…
Как бомбовозы шли армадой,
Прицельно, планово бомбя,
Жгли продовольственные склады,
Чтоб город «выжрал сам себя».
Он может вспомнить злую долю,
Где и без боя, как в бою,
Когда несломленную волю
Внёс в биографию свою,
И дух надеждой поднимая,
Всё выстоял, коль так пришлось,
Тогда ещё не понимая,
Что это Мужеством звалось.
«Какой-то добрый кровельщик-чудак…»
Какой-то добрый кровельщик – чудак,
Перекрывая старый наш чердак,
Мне крикнул сверху:
– Эй, ловите дочку!
Да приоденьте в новую сорочку,
Ей столько лет, что замуж бы пора!
И сбросил куклу на траву двора.
Она в густой траве ничком лежала.
Я, чувствуя, как комом горло сжало,
Взяла своё бесценное наследство —
Подружку из расстрелянного детства,
И, отойдя к сиреневым кустам,
Щекой прижалась к крохотным устам…
Когда беда вошла в наш мирный дом,
Когда война затмила всё кругом,
Мне куклу из тряпицы сшила мама,
Дрожащими от голода руками
Улыбчивый нарисовала рот.
В том сорок первом мне сравнялся год…
Ну, здравствуй, детства маленький свидетель!
Ты видишь – мирный день погож и светел,
Шумят хлеба, кругом цветут сады.
Живи теперь без горя, без нужды,
Назло врагам, назло смертям живи,
Как память нежной маминой любви.
Книга памяти
На страницах книги старой —
Время, канувшее в Лету,
Тихо дремлют мемуары
Сотворивших нам Победу.
Там вписался звон награды
В богом проклятые годы
И сроднились боль утраты
С буйной радостью свободы.
И людей ушедших лица
На обложке светло-синей
Проступают, как живица
На сосновой древесине.
Жестокие новости
Усердно пишут грязный том
Любители смертей,
Приходят новости в мой дом,
Приносят плач детей,
Осиротевших матерей,
Руины городов,
Опять листки календарей
Пропитаны бедой.
И вновь печаль моя со мной,
И снова мысль сквозит,
Что кто-то крутит шар земной,
А кто-то – тормозит.
Тополь
… требуются работники
От 18 до 40 лет…
(Из объявления)
За окном жужжание и топот —
Автовышка, пилы, старый тополь…
Расчленяют ветви пышной кроны,
Носятся над гнёздами вороны.
– Люди, жив я!!! Ни дупла, ни тлена!..
Защищал собою ваши стены!..
Старикам в жару дарил прохладу
За терпенье в страшную блокаду!..
Всем нам хватит солнца и свободы,
Мне привычно мерить жизни годы!..
Но никто над тополем не сжалился,
Провинился тем, что он… состарился.
Ищу на страницах
Чтоб сердце не стыло от будничной прозы,
А память хранила солдатские лица,
В кипенье поэзии многоголосой
Я Друниной строки ищу на страницах.
Чтоб помнить всегда, что бессмертное слово
В судьбе человека весомей, чем годы,
Живут во мне строки Сергея Орлова
И многих других, добывавших свободу.
Живут ваши строки красиво и долго,
Любимые мною поэты в шинели,
Как чистые росы на ржавых осколках
Тех страшных боёв, что давно отгремели.
Петушки
(быль)
1
Ирисы (в народе – петушки)
В рост идут, как только снег растает,
Сабельками листья прорастают,
Облачком лиловым – гребешки,
Дружно зацветают петушки!..
…Городской окраиною нашей
Танки шли гнетущим душу маршем
В поле, за пшеничный горизонт,
Не по дням, а по часам коротким
Изменялись линии и сводки,
На восток, к Москве, катился фронт,
Босоногая ребячья стая
Обгоняла танки, пыль глотая,
Молча вслед глядели старики:
«Наш ли воин отступает битым?» —
Женщины кривились от обиды,
Поправляя чёрные платки.
Трудный час, который страшно вспомнить!
Нет, не час – недели, месяца
Те, что были (помни, память, помни!)
Пыткою для каждого бойца,
Старика ли, женщины, подростка —
Всех, кто был способен понимать
Тяжесть слов, безжалостных и жёстких:
«Отходить», «сдавать» и «оставлять».
2
Сняли парня с танка экипажем,
В крайний дом внесли: «Спаси, мамаша!
Где теперь разыщешь лазарет?!.
Так уж вышло, вновь открылась рана,
Нету сил глядеть на капитана —
Постоянный жар да тяжкий бред.»
Женщина сорвала покрывало:
«Горе наше общее, – сказала, —
Здесь вот и кладите на кровать!
Разве может быть сейчас иначе?..
Боже мой, да он совсем ведь мальчик,
Нашим старшеклассникам под стать!»
Лоб горячий тронула губами,
Нежно убрала вихор упрямый.
«Настрадался, мой ты золотой!..
Четверо своих, он будет пятым!
Что же вы нахохлились, галчата?
Ну-ка, живо к речке за водой!»
3
…Он очнулся, взглядом изумлённым
Поглядел на потолок белёный,
Ходики увидел на стене,
Низкое окно с открытой рамой,
Ветку вишни с красными плодами,
В непривычной доброй тишине
Шлёпанье какое-то услышал,
В уголке заметил чубчик рыжий
Занятого делом малыша:
В пол ботинком вбить стараясь гвоздик,
Он пыхтел и хмурился от злости,
Ножки под себя смешно поджав,
Повернулся в сторону кровати,
Подошёл несмело: «Здравствуй, дядя!» —
По мужски ладошку протянул,
Молвил так серьёзно: «Меткий Митя!
А тебя – я знаю! – дядя Витя!»
Живо подтянул к кровати стул,
Чинно сел, ладошки – на коленки,
Луч заката заскользил по стенке —
Засмотрелся. Вдруг к дверям стрелой:
«Мама! – закричал, слова глотая, —
Он уже совсем не умирает!
Слышишь, мама? Он уже живой!»
4
Как тянулась трудная неделя!..
День, что год, то стон, то жаркий бред!
Женщина встречала у постели
Мало обещающий рассвет
С выжиданьем – что сегодня будет?
С мыслями – придётся хоронить…
И с досадой, что живые люди
Ничего не могут изменить.
Всем на свете поделиться можно,
Подарить и просто дать взаймы,
Только вот здоровьем – невозможно,
Даже между близкими людьми.
И ещё нельзя делиться жизнью,
Словно хлеб, разрезать на двоих
И сказать: «Зачем же долго жить мне,
Коль минуты сочтены твои?!.
И делилась мать, чем было можно:
Лаской, хлебом, козьим молоком,
Сном, надеждой, словом осторожным
О друзьях, что дальше шли с полком,
Тишиной и свежести вечерней,
Добротою из ребячьих глаз,
Митиным вопросом: «Он ничейный?»
И ответом Леночки: «Он наш!»
Чистым взглядом самой старшей, Нины,
Тихой, словно утренний рассвет,
Тёплыми ладошками Алины,
Маленькой, которой года нет.
Всем делилась: травами, плодами
Теми, что пошли здоровью впрок,
Да прокипячёнными бинтами,
Чтоб сумел он выйти за порог,
Чтоб сумел он, крепко встав на ноги,
Продержаться на семи ветрах
Беспощадной фронтовой дороги,
Где лютует ненавистный враг,
Мстить за вероломное коварство,
За людей, что в битвах полегли…
Да спасёт его её лекарство,
Налитое соками земли!
5
На развилке двух степных дорог,
Пыльных, тёплых, далеко зовущих,
Расставались двое. Ветерок,
Вольный, своенравный, вездесущий
Разнотравье рядом шевелил,
Мчался на загривке у пшеницы,
Копошились толстые шмели
В запоздалом цвете медуницы…
Но влюблённым было не до них:
В грозовом безжалостном рассвете
Мир сошёлся клином на двоих
(Кто себя не помнит в годы эти?!).
Он сорвал пушистый стебелёк:
«Ну-ка, желтоглазая, поведай,
Возвращусь ли к милой на порог,
Чтобы вместе праздновать победу?»
Медленно кружились лепестки,
Вот и вся ромашка облетела!..
И глазами, полными тоски,
На танкиста девушка глядела.
6
Петушки, мои вы петушки!..
Дружные, живучие на диво,
Нёс вас от излучины реки
Молодой танкист. Неторопливо,
Слабость пересилив, пряча боль,
Во дворе, где жизнь ему вернули,
Посадил, чтоб помнили его,
Улыбнулись или же всплакнули,
Разминал руками чернозём
Тёмный, жирный, щедрый урожаем —
Нежным корневищам новый дом
Подарил, любя и обожая
Этот двор и женщину, что в нём
Поднимала ребятню без мужа.
Пусть растут, а он придёт потом,
Завершив дела, которым служит.
7
Петушки, мои вы петушки!..
Сколько лет прошло, а вы всё те же!
Торопились наперегонки
Расцвести и девушку утешить,
Как она любимого ждала,
Веря в то, что вместе загадали!..
Не вернулся – и обида жгла,
И надежда таяла с годами
Время лечит, жизнь берёт своё,
Заглушая боль и неудачи,
Порастает прошлое быльём —
Хорошо, что так, а не иначе!
8
Петушки, мои вы петушки!
Нежная история живая!..
Вспоминая домик у реки,
Вас я непременно вспоминаю,
Вижу потемневшее крыльцо,
Старой мамы согнутую спину,
Женщину, похожую лицом
На мою сестру родную, Нину.
Маленький, уютный отчий дом,
Нет тебя и никогда не будет —
Вырос новый дом на месте том,
Поселились в нём чужие люди,
Много лет как мама умерла
(Нет её единственной и милой!),
В августе, оставив все дела,
Ездили мы к маме на могилу.
Облачком лиловым петушки
Нас встречали дружно у ограды,
Правнуки цветов, что у реки
Много лет назад росли когда-то.
Прошлое упрямо теребя,
Поминали парня добрым словом,
Первый день былого сентября
Всё о нём поведал в свете новом.
9
Первый день, когда цветы горят
И на клумбах, и в руках, и в классах,
Звонкий день, когда учителя
Объявляют старт на школьных трассах,
Первоклашек за руку ведут —
И во всём торжественность, парадность,
День, когда, наткнувшись на беду,
Вдребезги разбилась наша радость.
И сестра, которой нет добрей,
Цепенея в горе, мимовольно
Сжала руку дочери своей
(Так, что та взмолилась: «Мне же больно!»),
Замерла, не отводя лица,
Глаз не отрывая от портрета —
Переснятой карточки бойца,
Видно, с комсомольского билета.
«Он, конечно он! Сквозь годы мчась,
Продолжает жить на школьном стенде!..»
И бледнея, и боясь упасть,
Сжав виски, плечом прижалась к стенке.
И с улыбкой юноша смотрел,
Словно смерти не было и горя,
Но кричала надпись, что сгорел
Капитан-танкист в бою за город…
Петушки, мои вы петушки!..
Вновь и вновь иду к вам на свиданье,
Чтоб коснуться ласково строки
Нашего семейного преданья.
Над природой нет земных царей
Ещё чуть-чуть весны —
и вновь наступит лето,
И в ночи, что белы,
погасят ламп огни…
Из истин прописных
мне по сердцу вот эта:
Люби свой отчий край,
люби и сохрани!
Месяца и люди
Плакса – март… Январь трескучий…
С перемётами – февраль…
Тёплый май, где тучи кучей,
Гром расшатывает даль!
А июль!.. Весь яркий, модный,
Солнца жаркая латунь…
И ни тёплый, ни холодный
Скромный северный июнь.
Нет ни капли сумасбродства!
Всё за должное прими…
А заметили ль вы сходство
Между ними и людьми?
Может быть, рождённый в мае
Принял мая волшебство?
Мой – сентябрь, и я – то знаю,
Что похожа на него!