Еще раньше произошли изменения при дворе. Уже в 1826 г. все придворные чины получили темно-зеленый мундирный фрак с черным бархатным отложным воротничком, а указы от 11 марта 1831 г. и 27 февраля 1834 г. ввели новые фасоны придворных мундиров. Они напоминали гражданские мундиры, изготавливались из темно-зеленого сукна и имели красные суконные стоячие воротники и обшлага, отличаясь более роскошным шитьем с бранденбурами (вышитыми золотом ниспадающими кистями). Последним указом было добавлено шитье вокруг воротника. Парадные мундиры должны были носиться с белыми штанами до колен (кюлотами), белыми чулками и башмаками с пряжками или белыми брюками с золотыми лампасами. Новые мундиры оказались долговечными и просуществовали вплоть до 1917 г. Мундирный фрак носили с черными брюками. Мундир камер-юнкера от камергерского ничем, кроме золотого камергерского ключа, не отличался.
В каждом конкретном случае следовало предписание, в какой форме являться на официальное мероприятие, что фиксировалось и в камер-фурьерских журналах. На балы кавалеры приглашались обычно не в мундирах, а в мундирных фраках[248]. Когда А. С. Пушкин был назначен камер-юнкером (7 января 1834 г.), то на первый бал в январе 1834 г. в Аничковом дворце он прибыл в камер-юнкерском мундире и, узнав, что гости во «фраках» (мундирных фраках), оставил на балу супругу и, переодевшись дома в штатское, демонстративно отправился на вечер к С. В. Салтыкову. Император «был недоволен, – отметил 26 января А. С. Пушкин, – и несколько раз принимался говорить обо мне»[249]. На Масленице А. С. Пушкин уже танцевал мазурку на утреннем балу в Зимнем дворце. Особенной радости ему это не доставляло, тем более что с соблюдением формы одежды ему явно не везло. Описывая бал в Аничковом дворце в декабре 1834 г., поэт подробно рассказывает, как он прибыл не в круглой, а в треугольной шляпе с плюмажем: «Г.[раф] Бобр[инский], заметя мою… треугольную шляпу, велел принести мне круглую. Мне дали одну, такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и пожелтели. Вообще бал мне понравился. Г[осуда]рь очень прост в своем обращении, совершенно по-домашнему»[250].
Не любил Николай Павлович и очки, считая их признаком вольнодумства и неблагонадежности. Собственно очки были запрещены при дворе и в предшествующее царствование. Александр Павлович и Мария Федоровна, будучи близорукими, пользовались лорнетами. Николай I также не признавал очков, и редко кто по медицинским показаниям их носил.
Для женской половины императорской семьи были привычны так называемые мундирные платья. Александра Федоровна была шефом Кавалергардского полка, Александра Николаевна – лейб-гвардии Гусарского.
В кабинете Николая I висел портрет его покойной дочери, одетой в мундир этого подшефного полка. Эти факты дали основание одному современному историку, И. Ф. Савицкому, вслед за польском мемуаристом заметить, что «Николай даже женскую прелесть без мундира не воспринимал»[251]. Конечно же, это не так, но в представлении Николая Павловича мундирное платье женской красоте не вредило. Хотя карикатурные изображения женщин в военных мундирах на рисунках ему тоже были свойственны.
Романтизм, оказавший столь заметное влияние на развитие искусства, проявлялся и в моде, особенно дамской. С конца 1820-х гг. изменяется силуэт платья: юбка расширяется, талия затягивается корсетом (лиф с «осиной талией»), появляется обширное декольте, открывающее плечи, становится модным рукав «жиго» («бараний окорок»), который к 40-м гг. снова становится узким и прилегающим. Для придания пышной формы юбке используются несколько нижних накрахмаленных, но вскоре их сменяет кринолин.
Уже упоминавшийся кринолин (от франц. erin – волос и lin – лен; возможно на основе лат. erinis – волос и linum – полотняная ткань), характерный еще для периода испанской моды в Европе и продержавшийся до Французской революции, вновь вернулся в моду к 1850 г. и продержался примерно до конца 1860-х гг. (более характерен в период между Крымской и франкопрусской войнами). Сначала кринолином называлась жесткая волосяная ткань, помогавшая поддерживать форму юбок (что позволяло не носить множество нижних полотняных накрахмаленных юбок). Но изобретатель и основатель известной фирмы Чарлз Ворт (англичанин по рождению, как пишет о нем Т. Т. Коршунова) запатентовал специальное устройство, позволявшее сжимать и разжимать обручи юбки по мере надобности. Стальные пружины «нанесли удар» первоначальному устройству кринолина.
В 1830-х гг. начала складываться и определенная формула для свадебных платьев: традиционно белое или кремовое платье. Свадебные вуали были редкими до начала XIX в., но позже фату из белого кружева закрепляли на голове, и она свисала почти до полу[252]. Великая княжна Ольга Николаевна записала в дневнике 6 декабря (1838 г.): «В Петербурге в церкви Эрмитажа была торжественно объявлена помолвка. Мэри в русском парадном платье была очень хороша: белый тюль, затканный серебром и осыпанный розами, обволакивал ее. Мама сама придумала ее наряд. Он был так прекрасен, что с тех пор стало традицией надевать его во всех парадных случаях»[253]. Тогда же, в 1830-х гг., к свадебному наряду добавился флердоранж (венок из цветков апельсина)[254].
Традиции мундиропочитания перешли от отца к сыновьям. Николай Павлович с подросткового возраста приучал сыновей к мундиру. Так, 10 июня 1830 г. он пишет из Варшавы воспитателю своего тринадцатилетнего наследника К. К. Мердеру: «К приезду нашему вели изготовить Саше кавалергардскую форму, но постарайся, чтоб хорошо его одели, жене сделаем сюрприз и 1 июля пропарадируем с разводом»[255]. У наследника были также гусарский, павловский и казачий мундиры. Вступив на престол, Александр II свое царствование начал с изменения униформы, как гражданской, так и военной. Подвергся модернизации гражданский мундир, когда мундир «французского образца» с вырезом юбки спереди был заменен полукафтаном с полной юбкой[256]. Продолжая традицию, Николай Павлович также оплачивал счета глухонемому художнику В. Королеву за изготовление моделей с образцами обмундирования. В начале царствования, как отмечали современники, на улицах Петербурга нередко можно было встретить офицеров одного и того же полка, но по-разному экипированных. Офицеры не поспевали за указами об изменении формы одежды[257]. «Крючок» от мундира Николая I «зацепил» и его сыновей…
Впрочем, были в мундирах и своеобразный блеск, и великолепие. Уж на что нелицеприятно описывал высшее петербургское общество маркиз де Кюстин, но и он заметил: «У нас балы обезображены унылыми фраками мужчин, тогда как петербургским салонам особенный блеск придают разнообразные и ослепительные мундиры русских офицеров. В России великолепие женских украшений сочетается с золотом военного платья»[258].
«Быть дамам в русском платье»: дамская униформа
В каждом конкретном случае следовало предписание, в какой форме являться на официальное мероприятие, что фиксировалось и в камер-фурьерских журналах. На балы кавалеры приглашались обычно не в мундирах, а в мундирных фраках[248]. Когда А. С. Пушкин был назначен камер-юнкером (7 января 1834 г.), то на первый бал в январе 1834 г. в Аничковом дворце он прибыл в камер-юнкерском мундире и, узнав, что гости во «фраках» (мундирных фраках), оставил на балу супругу и, переодевшись дома в штатское, демонстративно отправился на вечер к С. В. Салтыкову. Император «был недоволен, – отметил 26 января А. С. Пушкин, – и несколько раз принимался говорить обо мне»[249]. На Масленице А. С. Пушкин уже танцевал мазурку на утреннем балу в Зимнем дворце. Особенной радости ему это не доставляло, тем более что с соблюдением формы одежды ему явно не везло. Описывая бал в Аничковом дворце в декабре 1834 г., поэт подробно рассказывает, как он прибыл не в круглой, а в треугольной шляпе с плюмажем: «Г.[раф] Бобр[инский], заметя мою… треугольную шляпу, велел принести мне круглую. Мне дали одну, такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и пожелтели. Вообще бал мне понравился. Г[осуда]рь очень прост в своем обращении, совершенно по-домашнему»[250].
Не любил Николай Павлович и очки, считая их признаком вольнодумства и неблагонадежности. Собственно очки были запрещены при дворе и в предшествующее царствование. Александр Павлович и Мария Федоровна, будучи близорукими, пользовались лорнетами. Николай I также не признавал очков, и редко кто по медицинским показаниям их носил.
Для женской половины императорской семьи были привычны так называемые мундирные платья. Александра Федоровна была шефом Кавалергардского полка, Александра Николаевна – лейб-гвардии Гусарского.
В кабинете Николая I висел портрет его покойной дочери, одетой в мундир этого подшефного полка. Эти факты дали основание одному современному историку, И. Ф. Савицкому, вслед за польском мемуаристом заметить, что «Николай даже женскую прелесть без мундира не воспринимал»[251]. Конечно же, это не так, но в представлении Николая Павловича мундирное платье женской красоте не вредило. Хотя карикатурные изображения женщин в военных мундирах на рисунках ему тоже были свойственны.
Романтизм, оказавший столь заметное влияние на развитие искусства, проявлялся и в моде, особенно дамской. С конца 1820-х гг. изменяется силуэт платья: юбка расширяется, талия затягивается корсетом (лиф с «осиной талией»), появляется обширное декольте, открывающее плечи, становится модным рукав «жиго» («бараний окорок»), который к 40-м гг. снова становится узким и прилегающим. Для придания пышной формы юбке используются несколько нижних накрахмаленных, но вскоре их сменяет кринолин.
Уже упоминавшийся кринолин (от франц. erin – волос и lin – лен; возможно на основе лат. erinis – волос и linum – полотняная ткань), характерный еще для периода испанской моды в Европе и продержавшийся до Французской революции, вновь вернулся в моду к 1850 г. и продержался примерно до конца 1860-х гг. (более характерен в период между Крымской и франкопрусской войнами). Сначала кринолином называлась жесткая волосяная ткань, помогавшая поддерживать форму юбок (что позволяло не носить множество нижних полотняных накрахмаленных юбок). Но изобретатель и основатель известной фирмы Чарлз Ворт (англичанин по рождению, как пишет о нем Т. Т. Коршунова) запатентовал специальное устройство, позволявшее сжимать и разжимать обручи юбки по мере надобности. Стальные пружины «нанесли удар» первоначальному устройству кринолина.
В 1830-х гг. начала складываться и определенная формула для свадебных платьев: традиционно белое или кремовое платье. Свадебные вуали были редкими до начала XIX в., но позже фату из белого кружева закрепляли на голове, и она свисала почти до полу[252]. Великая княжна Ольга Николаевна записала в дневнике 6 декабря (1838 г.): «В Петербурге в церкви Эрмитажа была торжественно объявлена помолвка. Мэри в русском парадном платье была очень хороша: белый тюль, затканный серебром и осыпанный розами, обволакивал ее. Мама сама придумала ее наряд. Он был так прекрасен, что с тех пор стало традицией надевать его во всех парадных случаях»[253]. Тогда же, в 1830-х гг., к свадебному наряду добавился флердоранж (венок из цветков апельсина)[254].
Традиции мундиропочитания перешли от отца к сыновьям. Николай Павлович с подросткового возраста приучал сыновей к мундиру. Так, 10 июня 1830 г. он пишет из Варшавы воспитателю своего тринадцатилетнего наследника К. К. Мердеру: «К приезду нашему вели изготовить Саше кавалергардскую форму, но постарайся, чтоб хорошо его одели, жене сделаем сюрприз и 1 июля пропарадируем с разводом»[255]. У наследника были также гусарский, павловский и казачий мундиры. Вступив на престол, Александр II свое царствование начал с изменения униформы, как гражданской, так и военной. Подвергся модернизации гражданский мундир, когда мундир «французского образца» с вырезом юбки спереди был заменен полукафтаном с полной юбкой[256]. Продолжая традицию, Николай Павлович также оплачивал счета глухонемому художнику В. Королеву за изготовление моделей с образцами обмундирования. В начале царствования, как отмечали современники, на улицах Петербурга нередко можно было встретить офицеров одного и того же полка, но по-разному экипированных. Офицеры не поспевали за указами об изменении формы одежды[257]. «Крючок» от мундира Николая I «зацепил» и его сыновей…
Впрочем, были в мундирах и своеобразный блеск, и великолепие. Уж на что нелицеприятно описывал высшее петербургское общество маркиз де Кюстин, но и он заметил: «У нас балы обезображены унылыми фраками мужчин, тогда как петербургским салонам особенный блеск придают разнообразные и ослепительные мундиры русских офицеров. В России великолепие женских украшений сочетается с золотом военного платья»[258].
«Быть дамам в русском платье»: дамская униформа
Первые упоминания о каких-то русских платьях относятся еще ко времени Екатерины II[259].
В 1791 г. в журнале «Магазин английских, французских и немецких мод» сообщалось, что «для балов в торжественные дни и для выездов в знатные и почтенные дома носят дамы: русские платья из объярей, двойных тафт и из разных как английских, так и французских материй, шитые шелками или каменьями, с юбками одинаковой материи или другого цвету; рукава бывают одинакового цвета с юбкою; пояса носят по корсету, шитые шелками или каменьями по приличию платья; на шее носят околки, или род косынок на вздержке или со складками из блонд или из кружева, на грудь надевают закладку или рубашечку из итальянского или из простого флеру…»[260]
Объярь — шелковая переливчатая одноцветная ткань, позднее называвшаяся муар.
Тафта (от перс, tafta – сотканное) – шелковая или хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения из туго скрученных нитей основы, отличалась тонкостью, но при этом была жесткой, как говорили, «хрусткой».
Так называемые русские платья выглядели своеобразно. Великая княгиня Елизавета Алексеевна (супруга Александра Павловича) так описывала в письме к матери рождественский бал 1792 г.: «На следующий день было Рождество. Танцевали и играли в игры в тронном зале, в русских костюмах; правда, одеты были в довольно маленькие кринолины и очень легкие платья. Позавчера состоялся большой бал. Императрица была так добра, что подарила мне бархатное платье цвета аметиста, расшитое золотом, и сатиновую юбку соломенного цвета»[261].
В 1799 г. И. Г. Георги (более известный своим описанием Санкт-Петербурга) опубликовал этнографическое обозрение России под длинным названием, характерным для XVIII в.: «Описание всех обитающих в Российском государстве народов, их житейских обрядов, обыкновенных одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей» (2-е изд., СПб., 2005), в котором также упомянул о русском придворном платье: «Женщины придворные одеваются в так называемое русское платье, но оное весьма мало отвечает сему наименованию и есть паче утонченного европейского вкуса, ибо и сам вид оного больше на вид польского похож»[262].
При Павле I была восстановлена старая мода. Графиня В. Н. Головина сообщает, что во время коронации Павла I весной 1797 г. «все были в полном параде: в первый раз появились придворные платья»[263]. Имеются в виду робы, то есть кринолины, которые, казалось, давно сделала немодными Французская революция. В «Объявлении экспедиции церемониальных дел», относящемся, по-видимому, к декабрю 1796 г., предписывалось дамам иметь во время коронационных торжеств робы из черного бархата с таким же шлейфом и юбкой[264]. Однако на большие балы, как правило, надевали русское платье. На бал в Кавалергардской зале Гатчинского дворца 30 августа 1797 г. предписывалось прибывать «по учиненным накануне повесткам, дамы в русском платье, кавалеры в праздничных кафтанах, а штаб и обер-офицеры в мундирах и башмаках»[265]. На маленьких балах, а также во время «вечерних собраний» в Кавалергардской или Кавалерской комнатах допускались отступления от этикета. Тогда дамы были в обыкновенных, а не русских платьях[266].
А. Малюков. Портрет императрицы Александры Федоровны. 1836 г.
При Александре I русское платье было восстановлено в правах. Сопровождавшая прусскую королевскую чету в Санкт-Петербург придворная прусская статс-дама Фосс записала в дневнике от 9-го января 1809 г.: «Утром пришла графиня Ливен с портным Ея Величества императрицы-матери. Он снял с меня мерку для Русского платья, которое государь желает мне подарить». В два часа дня во время обеда прусской королевы на ней уже был «синий русский сарафан»[267]. 13 января в 11 часов в дворцовой церкви во время обручения великой княжны Екатерины Павловны с принцем Ольденбургским все прусские дамы «были в русских придворных платьях, подаренных нам самим царем»[268].
К 1810-м гг. относится портрет великой княжны Александры Павловны, написанный неизвестным художником[269]. Судя по кокошнику, в русском платье была и великая княгиня Александра Федоровна в Александро-Невской лавре во время богослужения в 1818 г. Описывая свое болезненное состояние, она между прочим заметила, что была «вовсе не интересна в… розовом глазетовом платье, с кокошником, шитым серебром, на голове»[270].
Глазет – ткань с шелковой основой и металлическим утком серебряного цвета, то есть разновидность парчи.
Коронационные торжества Николая I в Москве также предполагали русское платье. На 25 июля 1826 г. был назначен торжественный въезд императорской четы в Москву. В камер-фурьерском журнале осталась запись: «25-го сего июля пополудни в 4 часа для чего все придворные обоего пола… съезжаться в 3 часу пополудни в петровский дворец и быть дамам в русском платье, а кавалерам в праздничных кафтанах. За подписанием камер-фурьера Бабкина»[271].
В первых записях камер-фурьерских журналов за 1826 г. также неоднократно упоминается «белое русское платье» или «белое круглое платье».
В таком платье дамы должны были быть 1 января и 18 апреля на Св. Пасху, так же как и во время торжественного въезда в Москву 25 июля.
Писатель Ф. Ансело, находившийся в составе французской делегации на коронации Николая I, писал о предписании императора относительно костюма на маскараде: «Женщинам полагалось явиться в национальном костюме, и лишь немногие ослушались этого предписания. Национальный наряд, кокетливо видоизмененный и роскошно украшенный, сообщал дамским костюмам пикантное своеобразие. Женские головные уборы, род диадемы из шелка, расшитый золотом и серебром, блистали брильянтами. Корсаж, украшенный сапфирами и изумрудами, заключал грудь в сверкающие латы, а из-под короткой юбки видны были ножки в шелковых чулках и вышитых туфлях. На плечи девушек спадали длинные косы с большими бантами на концах»[272]. В дневнике А. С. Пушкина от 6 декабря 1833 г. (день именин Николая I) сообщается о некоторых новых назначениях и далее следует фраза: «Дамы представлялись в русском платье»[273].
Вскоре русское платье окончательно приобрело официальный статус. В николаевском указе от 27 февраля 1834 г. «Описание дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору» русское платье было детально регламентировано. Парадный дамский наряд состоял из бархатного вечернего платья, имевшего разрез спереди книзу от талии, который открывал юбку из белой материи, «какой кто пожелает». По «хвосту и борту» платья, также «вокруг и на переде юбки» предписывалось иметь золотое шитье, «одинаковое с шитьем парадных мундиров придворных чинов». Статс-дамы в русском платье были изображены на известной картине А. И. Ладурнера «Вид Белого (Гербового) зала в Зимнем дворце» (1838), хранящейся в Эрмитаже. Через две недели после указа о дамских нарядах фрейлина А. С. Шереметева сообщила в письме домой от 10 марта 1834 г. о вечернем собрании у Александры Федоровны: «На императрице было русское платье нынешнего покроя без талии»[274]. Вскоре, 25 марта, она же уточняла, рассказывая о подготовке к балу в связи с присягой цесаревича: «Мы все будем в русских платьях, т. е. дамы будут одеты в чем-то вроде сарафанов, но из легкой материи, а на голове будут розаны в виде кокошника. Молодые дамы (танцующие) в гирляндах из белых розанов. Императрица будет также сама в сарафане»[275].
Платье гофмейстерины должно было быть из бархата малинового цвета, у статс-дам – зеленого цвета с золотым шитьем, у камер-фрейлин – пунцового, у наставниц великих княжон – синего с золотым шитьем[276]. Именно таким был наряд у камер-фрейлины и наставницы великой княжны Ольги Николаевны. В конце 1836 г., накануне Николина дня, 5 декабря, у великой княжны Ольги Николаевны появилась новая воспитательница – Анна Алексеевна Окулова (1794–1861), старшая из пятерых сестер Окуловых, выпускница Екатерининского института, которая заменила гувернантку шведку Дункер. Выбор был сделан самим Николаем I. Об Анне Алексеевне с благодарностью вспоминает Ольга Николаевна: «Ее сделали фрейлиной, по рангу она следовала за статс-дамами и получила, как Жюли Баранова (Ю. Ф. Баранова, урожденная Адлерберг. – А. В.), русское платье синего цвета с золотом, собственный выезд и ложу в театре… Она мне предложила вести дневник»[277].
У фрейлин великих княгинь, как и у фрейлин царицы, платья были с серебряным шитьем, у фрейлин великих княжон – из светло-синего бархата. Замужние придворные дамы должны были «иметь повойник или кокошник», а девицы «повязку» произвольного цвета с белой вуалью. Описанный наряд также получил название русского платья. Фасон платья приглашенных ко двору дам также должен был соответствовать тому же образцу, но платья эти могли быть «различных цветов, с различным шитьем», но нельзя было повторять узор, назначенный для придворных дам[278].
В дальнейшем во время всех торжественных церемоний, например во время обручения Марии Николаевны и герцога Максимилиана Лейхтенбергского, следует стандартное объявление: «дамам быть в русском платье, а кавалерам в парадных мундирах»[279]. Как уже отмечалось, придворные дамы имели также особые знаки отличия – портреты носили на правой стороне груди, а фрейлины вензеля (шифры) – на левой стороне корсажа[280].
В обычные воскресные дни и во второстепенные праздники имел место не большой, а малый выход, то есть кавалеры свиты – в обыкновенной форме, а придворные дамы в городских платьях, все же очень нарядных, собирались к обедне в маленькую церковь. Обедня начиналась в 11 часов, и после службы император и императрица, цесаревна и цесаревич принимали лиц, желавших им представиться, в прилегавшей к церкви зале, называемой ротондой»[281].
Несовершеннолетние великие княжны с некоторыми поправками следовали также общему стилю. Та же Ольга Николаевна вспоминает о крестинах родившегося 9 сентября 1827 г. великого князя Константина Николаевича за пять дет до указа 1834 г.: «К крестинам нам завили локоны, надели платья-декольте, белые туфли и Екатерининские ленты через плечо. Мы находили себя очень эффектными и внушающими уважение. Но – о разочарование! – когда Папа увидел нас издали, он воскликнул: "Что за обезьяны! Сейчас же снять ленты и прочие украшения!" Мы были очень опечалены. По просьбе Мама нам оставили только нитки жемчуга… Уже тогда я поняла его желание, чтобы нас воспитывали в простоте и строгости, и это я ему обязана свои вкусом и привычками на всю жизнь»[282]. Для несовершеннолетних княжон Николай I считал излишним не только трен (шлейф. – А. В.) и платье с декольте, но и Аннинские ленты через плечо. В 1833 г., когда той же Ольге Николаевне исполнилось 11 лет, положение несколько изменилось. Она с гордостью записала в своих воспоминаниях «Сон юности»: «По обычаю в одиннадцать лет я получила русское придворное платье из розового бархата, вышитого лебедями, без трена. На некоторых приемах, а также на большом балу в день Ангела Папа, 6 декабря, мне было разрешено появляться в нем в Белом зале (то есть на придворных балах. – А. В.)»[283].
В 1830-х гг. великие княжны стали надевать первые бархатные платья, произведенные на Фряновской шелкоткацкой мануфактуре купца-старообрядца Павла Назаровича Рогожина (Рагожина). «Ему мы, – записала Ольга Николаевна, – обязаны первыми бархатными платьями, которые мы надевали по воскресеньям в церковь. Это праздничное одеяние состояло из муслиновой юбки и бархатного корсажа фиолетового цвета. К нему мы надевали нитку жемчуга с кистью, подарок шаха персидского. Почти всегда мы, сестры, были одинаково одеты, только Мари разрешено было еще прикалывать цветы»[284].
Кокошники фрейлин бросились в глаза и маркизу де Кюстину в 1839 г. Впрочем, не отличавшийся влечением к женскому полу маркиз и в этом случае полон сарказма: «Национальный наряд русских придворных дам величественен и дышит стариной. Голову их венчает убор, похожий на своего рода крепостную стену из богато разукрашенной ткани или на невысокую мужскую шляпу без дна. Этот венец высотой в несколько дюймов, расшитый, как правило, драгоценными камнями, приятно обрамляет лицо, оставляя лоб открытым; самобытный и благородный, он очень к лицу красавицам, но безнадежно вредит женщинам некрасивым»[285]. Отклонения от регламентированного фасона, как правило, не допускались. Когда на одном из балов в 1840-х гг. некоторые дамы появились в кокошниках из цветов, это вызвало гнев императора, хотя возможность использовать украшения и драгоценные камни оставалась.
К свадьбе Марии Николаевны в 1839 г. ее приданое по обычаю было выставлено в Зимнем дворце. По свидетельству великой княжны Ольги Николаевны, «в третьем зале – русские костюмы в числе двенадцати, и между ними – подвенечное платье, воскресный туалет, так же как и парадные платья со всеми к ним полагающимися драгоценностями, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов»[286].
Во время торжественного въезда в Санкт-Петербург невесты наследника цесаревича принцессы Марии Дармштадтской 8 сентября 1840 г. она впервые надела, переодевшись в трактире «У трех рук», парадное светло-синее платье с серебряным кружевом и бриллианты. Императрица была в золотом платье с каштановым кружевом[287]. В то время камер-медхина А. И. Утермер, в замужестве Яковлева, впоследствии вспоминала об этом русском платье: «После приема принцесса вернулась в свои покои, где мне пришлось снимать с ее головы и шеи драгоценнейшие бриллиантовые уборы, какие я видела первый раз в жизни. На принцессе был голубого цвета шлейф, весь вышитый серебром, и белый шелковый сарафан, перед которого тоже был вышит серебром, а вместо пуговиц нашиты были бриллианты с рубинами; повязка темно-малинового бархата, обшитая бриллиантами; с головы спадала вышитая серебром вуаль»[288]. Парадные шлейфы и сарафаны были приготовлены среди прочего приданого невесты за счет русского казначейства.
В 1791 г. в журнале «Магазин английских, французских и немецких мод» сообщалось, что «для балов в торжественные дни и для выездов в знатные и почтенные дома носят дамы: русские платья из объярей, двойных тафт и из разных как английских, так и французских материй, шитые шелками или каменьями, с юбками одинаковой материи или другого цвету; рукава бывают одинакового цвета с юбкою; пояса носят по корсету, шитые шелками или каменьями по приличию платья; на шее носят околки, или род косынок на вздержке или со складками из блонд или из кружева, на грудь надевают закладку или рубашечку из итальянского или из простого флеру…»[260]
Объярь — шелковая переливчатая одноцветная ткань, позднее называвшаяся муар.
Тафта (от перс, tafta – сотканное) – шелковая или хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения из туго скрученных нитей основы, отличалась тонкостью, но при этом была жесткой, как говорили, «хрусткой».
Так называемые русские платья выглядели своеобразно. Великая княгиня Елизавета Алексеевна (супруга Александра Павловича) так описывала в письме к матери рождественский бал 1792 г.: «На следующий день было Рождество. Танцевали и играли в игры в тронном зале, в русских костюмах; правда, одеты были в довольно маленькие кринолины и очень легкие платья. Позавчера состоялся большой бал. Императрица была так добра, что подарила мне бархатное платье цвета аметиста, расшитое золотом, и сатиновую юбку соломенного цвета»[261].
В 1799 г. И. Г. Георги (более известный своим описанием Санкт-Петербурга) опубликовал этнографическое обозрение России под длинным названием, характерным для XVIII в.: «Описание всех обитающих в Российском государстве народов, их житейских обрядов, обыкновенных одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей» (2-е изд., СПб., 2005), в котором также упомянул о русском придворном платье: «Женщины придворные одеваются в так называемое русское платье, но оное весьма мало отвечает сему наименованию и есть паче утонченного европейского вкуса, ибо и сам вид оного больше на вид польского похож»[262].
При Павле I была восстановлена старая мода. Графиня В. Н. Головина сообщает, что во время коронации Павла I весной 1797 г. «все были в полном параде: в первый раз появились придворные платья»[263]. Имеются в виду робы, то есть кринолины, которые, казалось, давно сделала немодными Французская революция. В «Объявлении экспедиции церемониальных дел», относящемся, по-видимому, к декабрю 1796 г., предписывалось дамам иметь во время коронационных торжеств робы из черного бархата с таким же шлейфом и юбкой[264]. Однако на большие балы, как правило, надевали русское платье. На бал в Кавалергардской зале Гатчинского дворца 30 августа 1797 г. предписывалось прибывать «по учиненным накануне повесткам, дамы в русском платье, кавалеры в праздничных кафтанах, а штаб и обер-офицеры в мундирах и башмаках»[265]. На маленьких балах, а также во время «вечерних собраний» в Кавалергардской или Кавалерской комнатах допускались отступления от этикета. Тогда дамы были в обыкновенных, а не русских платьях[266].
А. Малюков. Портрет императрицы Александры Федоровны. 1836 г.
При Александре I русское платье было восстановлено в правах. Сопровождавшая прусскую королевскую чету в Санкт-Петербург придворная прусская статс-дама Фосс записала в дневнике от 9-го января 1809 г.: «Утром пришла графиня Ливен с портным Ея Величества императрицы-матери. Он снял с меня мерку для Русского платья, которое государь желает мне подарить». В два часа дня во время обеда прусской королевы на ней уже был «синий русский сарафан»[267]. 13 января в 11 часов в дворцовой церкви во время обручения великой княжны Екатерины Павловны с принцем Ольденбургским все прусские дамы «были в русских придворных платьях, подаренных нам самим царем»[268].
К 1810-м гг. относится портрет великой княжны Александры Павловны, написанный неизвестным художником[269]. Судя по кокошнику, в русском платье была и великая княгиня Александра Федоровна в Александро-Невской лавре во время богослужения в 1818 г. Описывая свое болезненное состояние, она между прочим заметила, что была «вовсе не интересна в… розовом глазетовом платье, с кокошником, шитым серебром, на голове»[270].
Глазет – ткань с шелковой основой и металлическим утком серебряного цвета, то есть разновидность парчи.
Коронационные торжества Николая I в Москве также предполагали русское платье. На 25 июля 1826 г. был назначен торжественный въезд императорской четы в Москву. В камер-фурьерском журнале осталась запись: «25-го сего июля пополудни в 4 часа для чего все придворные обоего пола… съезжаться в 3 часу пополудни в петровский дворец и быть дамам в русском платье, а кавалерам в праздничных кафтанах. За подписанием камер-фурьера Бабкина»[271].
В первых записях камер-фурьерских журналов за 1826 г. также неоднократно упоминается «белое русское платье» или «белое круглое платье».
В таком платье дамы должны были быть 1 января и 18 апреля на Св. Пасху, так же как и во время торжественного въезда в Москву 25 июля.
Писатель Ф. Ансело, находившийся в составе французской делегации на коронации Николая I, писал о предписании императора относительно костюма на маскараде: «Женщинам полагалось явиться в национальном костюме, и лишь немногие ослушались этого предписания. Национальный наряд, кокетливо видоизмененный и роскошно украшенный, сообщал дамским костюмам пикантное своеобразие. Женские головные уборы, род диадемы из шелка, расшитый золотом и серебром, блистали брильянтами. Корсаж, украшенный сапфирами и изумрудами, заключал грудь в сверкающие латы, а из-под короткой юбки видны были ножки в шелковых чулках и вышитых туфлях. На плечи девушек спадали длинные косы с большими бантами на концах»[272]. В дневнике А. С. Пушкина от 6 декабря 1833 г. (день именин Николая I) сообщается о некоторых новых назначениях и далее следует фраза: «Дамы представлялись в русском платье»[273].
Вскоре русское платье окончательно приобрело официальный статус. В николаевском указе от 27 февраля 1834 г. «Описание дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору» русское платье было детально регламентировано. Парадный дамский наряд состоял из бархатного вечернего платья, имевшего разрез спереди книзу от талии, который открывал юбку из белой материи, «какой кто пожелает». По «хвосту и борту» платья, также «вокруг и на переде юбки» предписывалось иметь золотое шитье, «одинаковое с шитьем парадных мундиров придворных чинов». Статс-дамы в русском платье были изображены на известной картине А. И. Ладурнера «Вид Белого (Гербового) зала в Зимнем дворце» (1838), хранящейся в Эрмитаже. Через две недели после указа о дамских нарядах фрейлина А. С. Шереметева сообщила в письме домой от 10 марта 1834 г. о вечернем собрании у Александры Федоровны: «На императрице было русское платье нынешнего покроя без талии»[274]. Вскоре, 25 марта, она же уточняла, рассказывая о подготовке к балу в связи с присягой цесаревича: «Мы все будем в русских платьях, т. е. дамы будут одеты в чем-то вроде сарафанов, но из легкой материи, а на голове будут розаны в виде кокошника. Молодые дамы (танцующие) в гирляндах из белых розанов. Императрица будет также сама в сарафане»[275].
Платье гофмейстерины должно было быть из бархата малинового цвета, у статс-дам – зеленого цвета с золотым шитьем, у камер-фрейлин – пунцового, у наставниц великих княжон – синего с золотым шитьем[276]. Именно таким был наряд у камер-фрейлины и наставницы великой княжны Ольги Николаевны. В конце 1836 г., накануне Николина дня, 5 декабря, у великой княжны Ольги Николаевны появилась новая воспитательница – Анна Алексеевна Окулова (1794–1861), старшая из пятерых сестер Окуловых, выпускница Екатерининского института, которая заменила гувернантку шведку Дункер. Выбор был сделан самим Николаем I. Об Анне Алексеевне с благодарностью вспоминает Ольга Николаевна: «Ее сделали фрейлиной, по рангу она следовала за статс-дамами и получила, как Жюли Баранова (Ю. Ф. Баранова, урожденная Адлерберг. – А. В.), русское платье синего цвета с золотом, собственный выезд и ложу в театре… Она мне предложила вести дневник»[277].
У фрейлин великих княгинь, как и у фрейлин царицы, платья были с серебряным шитьем, у фрейлин великих княжон – из светло-синего бархата. Замужние придворные дамы должны были «иметь повойник или кокошник», а девицы «повязку» произвольного цвета с белой вуалью. Описанный наряд также получил название русского платья. Фасон платья приглашенных ко двору дам также должен был соответствовать тому же образцу, но платья эти могли быть «различных цветов, с различным шитьем», но нельзя было повторять узор, назначенный для придворных дам[278].
В дальнейшем во время всех торжественных церемоний, например во время обручения Марии Николаевны и герцога Максимилиана Лейхтенбергского, следует стандартное объявление: «дамам быть в русском платье, а кавалерам в парадных мундирах»[279]. Как уже отмечалось, придворные дамы имели также особые знаки отличия – портреты носили на правой стороне груди, а фрейлины вензеля (шифры) – на левой стороне корсажа[280].
В обычные воскресные дни и во второстепенные праздники имел место не большой, а малый выход, то есть кавалеры свиты – в обыкновенной форме, а придворные дамы в городских платьях, все же очень нарядных, собирались к обедне в маленькую церковь. Обедня начиналась в 11 часов, и после службы император и императрица, цесаревна и цесаревич принимали лиц, желавших им представиться, в прилегавшей к церкви зале, называемой ротондой»[281].
Несовершеннолетние великие княжны с некоторыми поправками следовали также общему стилю. Та же Ольга Николаевна вспоминает о крестинах родившегося 9 сентября 1827 г. великого князя Константина Николаевича за пять дет до указа 1834 г.: «К крестинам нам завили локоны, надели платья-декольте, белые туфли и Екатерининские ленты через плечо. Мы находили себя очень эффектными и внушающими уважение. Но – о разочарование! – когда Папа увидел нас издали, он воскликнул: "Что за обезьяны! Сейчас же снять ленты и прочие украшения!" Мы были очень опечалены. По просьбе Мама нам оставили только нитки жемчуга… Уже тогда я поняла его желание, чтобы нас воспитывали в простоте и строгости, и это я ему обязана свои вкусом и привычками на всю жизнь»[282]. Для несовершеннолетних княжон Николай I считал излишним не только трен (шлейф. – А. В.) и платье с декольте, но и Аннинские ленты через плечо. В 1833 г., когда той же Ольге Николаевне исполнилось 11 лет, положение несколько изменилось. Она с гордостью записала в своих воспоминаниях «Сон юности»: «По обычаю в одиннадцать лет я получила русское придворное платье из розового бархата, вышитого лебедями, без трена. На некоторых приемах, а также на большом балу в день Ангела Папа, 6 декабря, мне было разрешено появляться в нем в Белом зале (то есть на придворных балах. – А. В.)»[283].
В 1830-х гг. великие княжны стали надевать первые бархатные платья, произведенные на Фряновской шелкоткацкой мануфактуре купца-старообрядца Павла Назаровича Рогожина (Рагожина). «Ему мы, – записала Ольга Николаевна, – обязаны первыми бархатными платьями, которые мы надевали по воскресеньям в церковь. Это праздничное одеяние состояло из муслиновой юбки и бархатного корсажа фиолетового цвета. К нему мы надевали нитку жемчуга с кистью, подарок шаха персидского. Почти всегда мы, сестры, были одинаково одеты, только Мари разрешено было еще прикалывать цветы»[284].
Кокошники фрейлин бросились в глаза и маркизу де Кюстину в 1839 г. Впрочем, не отличавшийся влечением к женскому полу маркиз и в этом случае полон сарказма: «Национальный наряд русских придворных дам величественен и дышит стариной. Голову их венчает убор, похожий на своего рода крепостную стену из богато разукрашенной ткани или на невысокую мужскую шляпу без дна. Этот венец высотой в несколько дюймов, расшитый, как правило, драгоценными камнями, приятно обрамляет лицо, оставляя лоб открытым; самобытный и благородный, он очень к лицу красавицам, но безнадежно вредит женщинам некрасивым»[285]. Отклонения от регламентированного фасона, как правило, не допускались. Когда на одном из балов в 1840-х гг. некоторые дамы появились в кокошниках из цветов, это вызвало гнев императора, хотя возможность использовать украшения и драгоценные камни оставалась.
К свадьбе Марии Николаевны в 1839 г. ее приданое по обычаю было выставлено в Зимнем дворце. По свидетельству великой княжны Ольги Николаевны, «в третьем зале – русские костюмы в числе двенадцати, и между ними – подвенечное платье, воскресный туалет, так же как и парадные платья со всеми к ним полагающимися драгоценностями, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов»[286].
Во время торжественного въезда в Санкт-Петербург невесты наследника цесаревича принцессы Марии Дармштадтской 8 сентября 1840 г. она впервые надела, переодевшись в трактире «У трех рук», парадное светло-синее платье с серебряным кружевом и бриллианты. Императрица была в золотом платье с каштановым кружевом[287]. В то время камер-медхина А. И. Утермер, в замужестве Яковлева, впоследствии вспоминала об этом русском платье: «После приема принцесса вернулась в свои покои, где мне пришлось снимать с ее головы и шеи драгоценнейшие бриллиантовые уборы, какие я видела первый раз в жизни. На принцессе был голубого цвета шлейф, весь вышитый серебром, и белый шелковый сарафан, перед которого тоже был вышит серебром, а вместо пуговиц нашиты были бриллианты с рубинами; повязка темно-малинового бархата, обшитая бриллиантами; с головы спадала вышитая серебром вуаль»[288]. Парадные шлейфы и сарафаны были приготовлены среди прочего приданого невесты за счет русского казначейства.