– Все правильно, – вспомнила Даша. – На Лысой Горе у местных ведьм самая главная тусовка.
– В смысле – центральный офис? – угрюмо уточнила Катя.
– Но шестого, наверное, будет бал, – романтично вздохнула Маша. – Как у Булгакова – бал Сатаны! – Она нежно сжала в объятиях свой пухлый рюкзак с прихваченными из дому жизненно важными книгами.
– Или как минимум дискотека, – осовременила идею Даша. – Шабаш, короче!
– А почему шестого? – буркнула Катерина.
Она искренне не могла понять, чему так радуются эти двое? Но в данный момент идиотский энтузиазм одной и не менее идиотская ведьмацкая версия другой не раздражали ее, а даже успокаивали. С появлением двух новых персонажей трагический абсурд происходящего превратился вдруг в балаганную комедию, и на их фоне Катя вновь почувствовала себя единственным нормальным человеком.
– Тю! – язвительно удивилась Чуб. (Несмотря на Катину добровольную сдачу с повинной, «крутая», разрумянившая ее позорным синяком, по-прежнему не нравилась ей, агрессивно и неуправляемо.) – Это даже я знаю! С шестого на седьмое июля – ночь на Ивана Купала. Ты что, даже Гоголя в детстве не читала? – Между нами, Даша не читала его тоже, но купальские цитаты из Николая Васильевича были щедро приведены в книге, вдохновившей бывшего арт-директора «О-е-ей!» на наш «славянский Хэллоуин». – Я вообще не врубаюсь, – нахохлилась она на Дображанскую. – С чего ты возомнила, что это письмо адресовано лично тебе? Тут же черным по белому написано: «ясныЕ киевицЫ». Ты че, множественное число от единственного не отличаешь?
– Но ты ведь и сама считала, что этот спектакль поставили ради Кати, а мы им случайно подвернулись. Почему же ты злишься, что она подумала то же самое? – возразила ей Маша, ободренная своим внезапно возросшим статусом.
– Это потому, что у нас письма не было, – не сдалась Даша Чуб. – Если бы я знала, что они нас на шабаш пригласили…
– Шабаш – расхожее слово, – хмуро выдавила из себя Катерина. – Так можно назвать любую закрытую вечеринку без тормозов. А то ты сама не знаешь, как большие папы гуляют. А потом он же конкретно мне дал понять, что приструнит Василия. А какое, прости, Василий Федорович к вам отношение имеет?
Чуб воззвала взглядом к Маше, надеясь, что та немедленно щелкнет Катю по носу каким-нибудь убийственно-умным ответом, но Ковалева согласно затрясла головой и опять перебежала на Катину сторону.
– Логично, – поддакнула она. – Тут много непонятного. Кто прислал нам это письмо? Что значит «на войне, как на войне»? И почему только от нас зависит, «состоится ли торжество»?
– Это как раз очень понятно, – встряла Землепотрясная. – Шабаш-то в нашу честь! Если мы не придем, он и не состоится. Ух, – возбужденно просипела она, – чувствую, ждет нас еще одна веселенькая ночка!
– Ой, девки, влезете вы в какую-то халепу… – по-отечески проворчал молчавший доселе таксист. – Ну объясните вы мне, почему все бабы на магии помешаны? Моя, вон, тоже все травники всякие покупает.
– А по той же самой причине, – жарко оповестила его Даша, – по которой мужиков в ведьмы не берут! Вы никогда не задумывались, почему все ведьмы – женщины?
– Оно и видно, – беззлобно хмыкнул водила, косясь на Дашины папуасские косы.
– Я всегда говорила, все мы – язычники! – завела Чуб подцепленную за время подготовки к «Хэллоуину» тему. – Минимум наполовину! Почему, интересно?
– Потому, что у нас есть тело, – просто ответила Маша.
– Ну и че?
– А телом мы ничем не отличаемся от животных. Оно точно так же хочет есть, спать, греться на солнце, играться, заниматься сексом…
– Ну, про секс ты у нас много знаешь, – добродушно хмыкнула Чуб.
– Язычество – это всего лишь обожествление природы, – разъяснила ей Ковалева.
– Тогда я – язычница! – гордо объявила Землепотрясная. – Я природу просто обожаю. Солнце, море, травку…
– Трахаться! – попыталась воскреснуть Катя. – Знаете, мне все же кажется, что я чего-то не учла… Пожар устроили, это ясно. Но журналистка… – Дображанская безнадежно вздохнула.
– Здесь, здесь остановите, – застучала Даша шоферу по спине.
Слева от них проплыли похожие на размокший сладкий пряник Золотые Ворота, а впереди уже маячил подтянутый и гордый, похожий на дворец из западных сказок дом в остроконечном колпаке крыши.
Тот, с кем им необходимо было быть вежливыми, обосновался в одном из самых красивых домов Киева!
– Расплатись, – приказала Чуб отбывающей епитимью Кате и, выпрыгнув из машины, восторженно задрала подбородок.
Легкомысленное июльское солнце, щурясь из-под сахарно-ватных облаков, подсластило давно жаждущий ремонта фасад дома № 1, и сейчас он, каралово-розовый, с готическим кружевом балконов и высокой башней-фонарем, поддерживаемой снизу двумя серыми химерами с острыми перепончатыми крыльями и львиными головами на мускулистых мужских телах, показался Даше волшебно-прекрасным.
– Неплохой домик. И квартиры здесь недешевые. Только запущенный очень. – Катя окончательно успокоилась и неодобрительно поглядела на умостившийся под самым «колпаком» балкон с обрушившимися перилами.
– Башня, – оценила пейзаж Даша, – это должно быть на самом верху. Это его балкон, – ткнула она пальцем в лишившийся безопасной ограды бетонный четырехугольник. – И-и-интересно все-таки, кто там живет? Может, сам К. Д.?
– Тогда зачем ему писать о себе в третьем лице? – опровергла идею Маша и, не сдержавшись, ляпнула потаенное: – А вдруг сам Воланд, как у Булгакова?
– Воланд – на «В», – резонно заметила Чуб.
– Кто бы он ни был, – вернулся к Кате ненадолго дезертировавший с поля боя начальственный тон, – он действительно объяснит мне сейчас все! Идемте.
– А ты не командуй, – одернула ее Даша, двигаясь следом.
Полукруглая арка с тяжелой дверью завела их во внутренний двор, и, сворачивая в подъезд, Маша прочла на косо стоптанном мраморном пороге выложенную черной мозаикой надпись «Salve».
– Это по-латыни «здравствуй»! – взволнованно перевела она своим спутницам.
– И вам привет, – рассмеялась Даша, входя.
Они поднялись по широкой мраморной лестнице, совсем не по-сказочному грязной и запущенной, закруглившейся на последнем этаже Г-образной площадкой. Все три выжидательно молчали, интенсивно раздумывая про себя: кто же живет в этом теремке? Старик? Мальчик? Человек? Колдун? Злостный мистификатор? Дьявол?
Шествовавшая впереди Даша Чуб, уже державшая наготове один из трех диковинных ключей, придирчиво осмотрела две двери без каких-либо опознавательных номеров и табличек, решая, какая из них ведет в башню, и даже на всякий случай выглянула в окно.
– Эта, – провозгласила она убежденно. – Только вот, – засомневалась она вдруг, – вежливо ли это – так вламываться? Может, лучше сначала позвонить?
– Обойдутся, – раздраженно фыркнула Катя, решительно оттесняя ее плечом. – На мою вежливость пусть не рассчитывает. Пусти-ка.
Она вытащила из сумки персональный дубликат и с угрожающим видом вставила его в замок, – кошачья голова ключа бесшумно повернулась, высокая дверь поехала внутрь. Катя бесстрашно шагнула в коридор и вопросительно покачала глазами влево-вправо.
– Эй, есть здесь кто? – позвала она.
Даша и Маша последовали за ней.
Коридор был огромным и темным, с уходящим в небо потолком, без труда вмещавшим в себя бесчисленное количество шкафов.
– Есть тут кто-нибудь? – начальственно-громко гаркнула Катя, раздосадованная абсолютной тишиной.
Даша, энергично похлопав по стене, нащупала металлический выключатель, – на четырехметровой высоте вспыхнула старинная пятирожковая лампа. И они увидели, что в завешенном золотым плюшем проеме комнаты, словно актеры, появившиеся из-за кулис на зов аплодисментов, стоят три разномастные кошки и настороженно смотрят на них.
– Bay! – поразилась Чуб. – Да тут их целое стадо.
Первый, несомненно кот, размером с крупного спаниеля, черный и лобастый, с увесистыми лапами и одним лихо надорванным ухом, злобно оскалился в ответ и, спружинив великолепным двухметровым прыжком на близстоящий шкаф, зашипел на них, грозно выгнув спину. Вторая, белая, задумчиво подняла переднюю лапку, будто решая, подойти к ним поближе или не стоит. Рыжая неуверенно замурчала.
– Какие милые, – умилилась Маша и потянулась рукой к белой, чтобы погладить. Но та демонстративно отступила на шаг, не сводя с нее серьезного, изучающего взгляда, в котором, впрочем, не было и тени страха. Рыжая же, напротив, незамедлительно сорвалась с места и, утробно, громко мурча, сама полезла под протянутую ладонь, выражая полную готовность к этой чудесной процедуре.
– Ненавижу кошек, – брезгливо сказала Катя. – У меня на них аллергия!
– На ведовских кошек не бывает аллергии, – заспорил с ней спокойный женский голос.
Троица нервно завертела головами в поисках хозяйки дома, зачем-то рекомендованной им в мужском роде.
– Где вы? – не выдержала Катя, с подозрением всматриваясь в золотистый занавес.
– Я здесь, – сказал голос, аккуратный и тщательный, как у телевизионных дикторов 80-х годов. – Меня зовут Белладонна.
Глаза девушек одновременно скрестились в одной точке, у самого пола.
– Черный – Бегемот, а рыжая – Изида. Но мы зовем ее просто Пуфик.
Белая кошка открывала рот, а оттуда…
– Проходите и чувствуйте себя как дома, – почтительно сказала кошачья блондинка.
Глава восьмая,
Катя стремительно побледнела, бессмысленно выпучив глаза.
Маша замерла с зависшей над кошачьей спиной рукой. Рот Даши вытянулся длинным «О».
– Дур-р-р-ры!!! – раскатисто прошипел Бегемот со шкафа. – Ни чер-р-р-р-р-та не знают и лезут к чер-р-р-рту в пасть!
– Не обращайте внимания, – светски промурчала Белладонна. – Он признавал только Кылыну.
– А-а-о-о… – нечленораздельно простонала Катя и, рывком закрыв ладонями уши, кинулась в комнату.
Белладонна отпрыгнула, спасаясь от невидящих Катиных ног, и удивленно посмотрела ей вслед длинным невозмутимым взглядом. Рыжая Изида Пуфик даже не обернулась – только недовольно и требовательно ударила Машу мягкой лапкой по застывшей в воздухе ладошке: «Ну, гладь, чего остановилась?»
– Землепотрясно, – ошалела от удивления Чуб. – Говорящие кошки. Вот это финт!
– А вы действительно говорите? – огорошенно промямлила Маша. – Или это мы вас понимаем?
Белладонна нравоучительно взглянула на нее: «А не софистика ли это, деточка?» – и двинулась в комнату, приглашая их за собой.
– Стойте, – испуганно вскрикнула Маша. – А можно вас попросить, – зашептала она, нервничая и извиняясь глазами, – чтобы вы чуть-чуть помолчали? Вы видите, женщине очень-очень плохо.
– Как угодно, – с достоинством ответила Белладонна.
– Они пр-р-р-р-ростолюдинки. Они нам не указ! – зарычал Бегемот.
– Они – люди. И их трое, – весомо возразила белая кошка и нырнула под золотой плюш.
Кот беспардонно фыркнул и, пролетев черной бурей прямо у них над головами, понесся куда-то за угол коридора, поскальзываясь когтями на паркете.
Комната оказалась совершенно круглой, одетой в кольцо уходящих к потолку книжных шкафов, расступившихся лишь для того, чтобы дать место дверям, входной и балконной, поместившейся прямо напротив, и еще огромному и безмолвному камину. Широкую каминную полку поддерживали головами три двухметровые черномраморные кошки: одна – слева и две – справа.
Сверху висела облупленная картина. И даже не картина, а фреска в византийском стиле, написанная на каменном пласте, – вроде тех, что сохранились на стенах древней Софии Киевской, запечатлевших семью возведшего ее Ярослава Мудрого. Плоское поясное изображение «византийки» в голубом платье держало в руке кособокие весы с опустившимся левым «плечом»…
Несмотря на умопомрачительное множество книг, вещей и вещиц, в комнате царил удивительный, почти музейный порядок. И верно, потому Маша, всегда чувствовавшая себя как дома в библиотеках и музеях, точнее, только там и чувствовавшая себя по-настоящему дома, исступленно закачала головой. Это была мечта, воплощенная и невероятно прекрасная!
– Не понимаю я тех, кто от старья фанатеет! – Даша явно испытывала здесь прямо противоположные чувства. – Даже странно, что тут телевизор есть. – Она подошла к вписавшемуся в книжные полки черному ящику и, отыскав пульт, защелкала по каналам, безучастно вглядываясь в обрывки дневных сериалов и хвосты репортажей и передач.
А Маша подумала: в чем-то Чуб, безусловно, права – и телевизор, и программа передач, лежавшая на тонконогом дамском бюро черного дерева рядом с допотопным, с ушастыми клавишами, телефоном, смотрелись тут таким же моветоном, как и сам «ходячий моветон» – Даша Землепотрясная.
– Это она! – прохрипела Катя.
Девушки дружно обернулись и только теперь заметили некий интригующий предмет, лежавший на столике у камина, – большой и тяжелый, в темном переплете, оканчивающемся двумя фигурными металлическими застежками. Женщина, напоминавшая замороженный в холодильнике прозекторской труп Кати, сидела сгорбившись на диване, глядя на него, как на собственный смертный приговор.
– Я схожу с ума! – страшно сказала она, и ее палец испуганно задрожал в направлении мучительного предмета и отдернулся, боясь соприкоснуться с ним кожей. – Это она – та, та самая книга!
Маша подошла к ней.
– Наверное, их просто было две, – предположила она.
Огромный том, возлежавший на зеленой малахитовой столешнице, и впрямь казался однояйцевым близнецом первого, украденного Катей и сгоревшего в пламени огня. Но почему бы человеку, – или нечеловеку? – проживавшему в этой чудесной квартире, не иметь у себя точно такую же книгу?
– Я же целый день с ней таскалась! – будто прочла ее мысли Катя. – Вон царапина. И ржавчина на нижней застежке. Откройте, если там нет 104-й страницы… – В ее голосе послышался приближающийся шторм истерики.
Даша, вызывающе хмыкнув («Ну и размазня ты, тетя!»), бестрепетно склонилась над столом и, расцепив металлические застежки, стала переворачивать толстые, непослушные листы.
– 99-я, 102-я, 104-я… Тю! Точно нет, – оповестила она, вглядываясь в неровные зубья оборванной бумаги.
Не слишком испугавшись своему открытию, Чуб сбросила страницы вправо и прочла на титульном листе:
– На русском, – недовольно буркнула она.
– На современном русском?
– Да не очень. Кто сейчас так пишет? «Слава тебе», «Да пребудет сила с тобой».
Катя окинула комнату просветленным взором и наткнулась взглядом на Белладонну.
– May, – старательно сказала белая кошка с неисправимым человеческим акцентом. И помолчав, добавила для пущей убедительности: – May. May.
– Мне померещилось! – с несказанным облегчением огласила Катя миру. – Журналистка – подстава. Книга – фуфло. Она не сгорела, они привезли ее сюда!
– Ну и что нам теперь с этой Фомой Станиславской делать? – пренебрежительно поинтересовалась Чуб, лихо объединяя в единый образ двух легендарных неверящих.
Катя уставилась на Машу сверлящим вопрошающим взглядом, ожидая, что хоть та согласится с ее реалистичными доводами. Маша натужно молчала. Ситуация была пиковая. Спорить с Катей означало выбить почву у нее из-под ног. Признать ее правоту – повесить ту, как жернов, себе на шею и мяукать в ее присутствии, словно кошки, делая вид, что ничего не произошло.
– Послушайте, – приняла Соломоново решение Ковалева, – по-моему, вам лучше лечь и немного отдохнуть. Нам ведь все равно нужно хозяина дождаться. А у вас, кажется, температура. – Она деликатно коснулась Катиного лба и попыталась уложить красивую брюнетку на диван.
К ее глубокому удивлению, женщина не сопротивлялась.
– А у меня анальгин и аспирин есть… Я вам сейчас дам, – зачастила Маша.
– А на фига ты их с собой таскаешь? – искренне изумилась Землепотрясная.
– В смысле – центральный офис? – угрюмо уточнила Катя.
– Но шестого, наверное, будет бал, – романтично вздохнула Маша. – Как у Булгакова – бал Сатаны! – Она нежно сжала в объятиях свой пухлый рюкзак с прихваченными из дому жизненно важными книгами.
– Или как минимум дискотека, – осовременила идею Даша. – Шабаш, короче!
– А почему шестого? – буркнула Катерина.
Она искренне не могла понять, чему так радуются эти двое? Но в данный момент идиотский энтузиазм одной и не менее идиотская ведьмацкая версия другой не раздражали ее, а даже успокаивали. С появлением двух новых персонажей трагический абсурд происходящего превратился вдруг в балаганную комедию, и на их фоне Катя вновь почувствовала себя единственным нормальным человеком.
– Тю! – язвительно удивилась Чуб. (Несмотря на Катину добровольную сдачу с повинной, «крутая», разрумянившая ее позорным синяком, по-прежнему не нравилась ей, агрессивно и неуправляемо.) – Это даже я знаю! С шестого на седьмое июля – ночь на Ивана Купала. Ты что, даже Гоголя в детстве не читала? – Между нами, Даша не читала его тоже, но купальские цитаты из Николая Васильевича были щедро приведены в книге, вдохновившей бывшего арт-директора «О-е-ей!» на наш «славянский Хэллоуин». – Я вообще не врубаюсь, – нахохлилась она на Дображанскую. – С чего ты возомнила, что это письмо адресовано лично тебе? Тут же черным по белому написано: «ясныЕ киевицЫ». Ты че, множественное число от единственного не отличаешь?
– Но ты ведь и сама считала, что этот спектакль поставили ради Кати, а мы им случайно подвернулись. Почему же ты злишься, что она подумала то же самое? – возразила ей Маша, ободренная своим внезапно возросшим статусом.
– Это потому, что у нас письма не было, – не сдалась Даша Чуб. – Если бы я знала, что они нас на шабаш пригласили…
– Шабаш – расхожее слово, – хмуро выдавила из себя Катерина. – Так можно назвать любую закрытую вечеринку без тормозов. А то ты сама не знаешь, как большие папы гуляют. А потом он же конкретно мне дал понять, что приструнит Василия. А какое, прости, Василий Федорович к вам отношение имеет?
Чуб воззвала взглядом к Маше, надеясь, что та немедленно щелкнет Катю по носу каким-нибудь убийственно-умным ответом, но Ковалева согласно затрясла головой и опять перебежала на Катину сторону.
– Логично, – поддакнула она. – Тут много непонятного. Кто прислал нам это письмо? Что значит «на войне, как на войне»? И почему только от нас зависит, «состоится ли торжество»?
– Это как раз очень понятно, – встряла Землепотрясная. – Шабаш-то в нашу честь! Если мы не придем, он и не состоится. Ух, – возбужденно просипела она, – чувствую, ждет нас еще одна веселенькая ночка!
– Ой, девки, влезете вы в какую-то халепу… – по-отечески проворчал молчавший доселе таксист. – Ну объясните вы мне, почему все бабы на магии помешаны? Моя, вон, тоже все травники всякие покупает.
– А по той же самой причине, – жарко оповестила его Даша, – по которой мужиков в ведьмы не берут! Вы никогда не задумывались, почему все ведьмы – женщины?
– Оно и видно, – беззлобно хмыкнул водила, косясь на Дашины папуасские косы.
– Я всегда говорила, все мы – язычники! – завела Чуб подцепленную за время подготовки к «Хэллоуину» тему. – Минимум наполовину! Почему, интересно?
– Потому, что у нас есть тело, – просто ответила Маша.
– Ну и че?
– А телом мы ничем не отличаемся от животных. Оно точно так же хочет есть, спать, греться на солнце, играться, заниматься сексом…
– Ну, про секс ты у нас много знаешь, – добродушно хмыкнула Чуб.
– Язычество – это всего лишь обожествление природы, – разъяснила ей Ковалева.
– Тогда я – язычница! – гордо объявила Землепотрясная. – Я природу просто обожаю. Солнце, море, травку…
– Трахаться! – попыталась воскреснуть Катя. – Знаете, мне все же кажется, что я чего-то не учла… Пожар устроили, это ясно. Но журналистка… – Дображанская безнадежно вздохнула.
– Здесь, здесь остановите, – застучала Даша шоферу по спине.
Слева от них проплыли похожие на размокший сладкий пряник Золотые Ворота, а впереди уже маячил подтянутый и гордый, похожий на дворец из западных сказок дом в остроконечном колпаке крыши.
«Прочие объяснения вы получите в башне первого дома на Ярославовом Валу, если будете вежливы с Ним.– Возле первого, – уточнила Даша, не сводя глаз с дворца.
К. Д.»
Тот, с кем им необходимо было быть вежливыми, обосновался в одном из самых красивых домов Киева!
– Расплатись, – приказала Чуб отбывающей епитимью Кате и, выпрыгнув из машины, восторженно задрала подбородок.
Легкомысленное июльское солнце, щурясь из-под сахарно-ватных облаков, подсластило давно жаждущий ремонта фасад дома № 1, и сейчас он, каралово-розовый, с готическим кружевом балконов и высокой башней-фонарем, поддерживаемой снизу двумя серыми химерами с острыми перепончатыми крыльями и львиными головами на мускулистых мужских телах, показался Даше волшебно-прекрасным.
– Неплохой домик. И квартиры здесь недешевые. Только запущенный очень. – Катя окончательно успокоилась и неодобрительно поглядела на умостившийся под самым «колпаком» балкон с обрушившимися перилами.
– Башня, – оценила пейзаж Даша, – это должно быть на самом верху. Это его балкон, – ткнула она пальцем в лишившийся безопасной ограды бетонный четырехугольник. – И-и-интересно все-таки, кто там живет? Может, сам К. Д.?
– Тогда зачем ему писать о себе в третьем лице? – опровергла идею Маша и, не сдержавшись, ляпнула потаенное: – А вдруг сам Воланд, как у Булгакова?
– Воланд – на «В», – резонно заметила Чуб.
– Кто бы он ни был, – вернулся к Кате ненадолго дезертировавший с поля боя начальственный тон, – он действительно объяснит мне сейчас все! Идемте.
– А ты не командуй, – одернула ее Даша, двигаясь следом.
Полукруглая арка с тяжелой дверью завела их во внутренний двор, и, сворачивая в подъезд, Маша прочла на косо стоптанном мраморном пороге выложенную черной мозаикой надпись «Salve».
– Это по-латыни «здравствуй»! – взволнованно перевела она своим спутницам.
– И вам привет, – рассмеялась Даша, входя.
Они поднялись по широкой мраморной лестнице, совсем не по-сказочному грязной и запущенной, закруглившейся на последнем этаже Г-образной площадкой. Все три выжидательно молчали, интенсивно раздумывая про себя: кто же живет в этом теремке? Старик? Мальчик? Человек? Колдун? Злостный мистификатор? Дьявол?
Шествовавшая впереди Даша Чуб, уже державшая наготове один из трех диковинных ключей, придирчиво осмотрела две двери без каких-либо опознавательных номеров и табличек, решая, какая из них ведет в башню, и даже на всякий случай выглянула в окно.
– Эта, – провозгласила она убежденно. – Только вот, – засомневалась она вдруг, – вежливо ли это – так вламываться? Может, лучше сначала позвонить?
– Обойдутся, – раздраженно фыркнула Катя, решительно оттесняя ее плечом. – На мою вежливость пусть не рассчитывает. Пусти-ка.
Она вытащила из сумки персональный дубликат и с угрожающим видом вставила его в замок, – кошачья голова ключа бесшумно повернулась, высокая дверь поехала внутрь. Катя бесстрашно шагнула в коридор и вопросительно покачала глазами влево-вправо.
– Эй, есть здесь кто? – позвала она.
Даша и Маша последовали за ней.
Коридор был огромным и темным, с уходящим в небо потолком, без труда вмещавшим в себя бесчисленное количество шкафов.
– Есть тут кто-нибудь? – начальственно-громко гаркнула Катя, раздосадованная абсолютной тишиной.
Даша, энергично похлопав по стене, нащупала металлический выключатель, – на четырехметровой высоте вспыхнула старинная пятирожковая лампа. И они увидели, что в завешенном золотым плюшем проеме комнаты, словно актеры, появившиеся из-за кулис на зов аплодисментов, стоят три разномастные кошки и настороженно смотрят на них.
– Bay! – поразилась Чуб. – Да тут их целое стадо.
Первый, несомненно кот, размером с крупного спаниеля, черный и лобастый, с увесистыми лапами и одним лихо надорванным ухом, злобно оскалился в ответ и, спружинив великолепным двухметровым прыжком на близстоящий шкаф, зашипел на них, грозно выгнув спину. Вторая, белая, задумчиво подняла переднюю лапку, будто решая, подойти к ним поближе или не стоит. Рыжая неуверенно замурчала.
– Какие милые, – умилилась Маша и потянулась рукой к белой, чтобы погладить. Но та демонстративно отступила на шаг, не сводя с нее серьезного, изучающего взгляда, в котором, впрочем, не было и тени страха. Рыжая же, напротив, незамедлительно сорвалась с места и, утробно, громко мурча, сама полезла под протянутую ладонь, выражая полную готовность к этой чудесной процедуре.
– Ненавижу кошек, – брезгливо сказала Катя. – У меня на них аллергия!
– На ведовских кошек не бывает аллергии, – заспорил с ней спокойный женский голос.
Троица нервно завертела головами в поисках хозяйки дома, зачем-то рекомендованной им в мужском роде.
– Где вы? – не выдержала Катя, с подозрением всматриваясь в золотистый занавес.
– Я здесь, – сказал голос, аккуратный и тщательный, как у телевизионных дикторов 80-х годов. – Меня зовут Белладонна.
Глаза девушек одновременно скрестились в одной точке, у самого пола.
– Черный – Бегемот, а рыжая – Изида. Но мы зовем ее просто Пуфик.
Белая кошка открывала рот, а оттуда…
– Проходите и чувствуйте себя как дома, – почтительно сказала кошачья блондинка.
Глава восьмая,
в которой Маша безуспешно пытается сосчитать киевские Лысые Горы
Во Франции главным местом колдовских сборищ почитался Puy de Dome. В Германии – Блоксберг, Хорсельберг, Бехтельсберг и многие другие горы. В Швеции – Блакулла. В Испании – ланды Бараона и пески под Севильей. В Италии – знаменитое сборище – у Беневентского орешника (Noce di Benevento), гора Патерно близ Болоньи, гора Спинато близ Мирандолы. В Литве – гора Шатрия, в польских Карпатах – Бабья Гора. В Росии – Лысая Гора близ Киева.
А. Амфитеатров. «Дьявол»
Катя стремительно побледнела, бессмысленно выпучив глаза.
Маша замерла с зависшей над кошачьей спиной рукой. Рот Даши вытянулся длинным «О».
– Дур-р-р-ры!!! – раскатисто прошипел Бегемот со шкафа. – Ни чер-р-р-р-р-та не знают и лезут к чер-р-р-рту в пасть!
– Не обращайте внимания, – светски промурчала Белладонна. – Он признавал только Кылыну.
– А-а-о-о… – нечленораздельно простонала Катя и, рывком закрыв ладонями уши, кинулась в комнату.
Белладонна отпрыгнула, спасаясь от невидящих Катиных ног, и удивленно посмотрела ей вслед длинным невозмутимым взглядом. Рыжая Изида Пуфик даже не обернулась – только недовольно и требовательно ударила Машу мягкой лапкой по застывшей в воздухе ладошке: «Ну, гладь, чего остановилась?»
– Землепотрясно, – ошалела от удивления Чуб. – Говорящие кошки. Вот это финт!
– А вы действительно говорите? – огорошенно промямлила Маша. – Или это мы вас понимаем?
Белладонна нравоучительно взглянула на нее: «А не софистика ли это, деточка?» – и двинулась в комнату, приглашая их за собой.
– Стойте, – испуганно вскрикнула Маша. – А можно вас попросить, – зашептала она, нервничая и извиняясь глазами, – чтобы вы чуть-чуть помолчали? Вы видите, женщине очень-очень плохо.
– Как угодно, – с достоинством ответила Белладонна.
– Они пр-р-р-р-ростолюдинки. Они нам не указ! – зарычал Бегемот.
– Они – люди. И их трое, – весомо возразила белая кошка и нырнула под золотой плюш.
Кот беспардонно фыркнул и, пролетев черной бурей прямо у них над головами, понесся куда-то за угол коридора, поскальзываясь когтями на паркете.
Комната оказалась совершенно круглой, одетой в кольцо уходящих к потолку книжных шкафов, расступившихся лишь для того, чтобы дать место дверям, входной и балконной, поместившейся прямо напротив, и еще огромному и безмолвному камину. Широкую каминную полку поддерживали головами три двухметровые черномраморные кошки: одна – слева и две – справа.
Сверху висела облупленная картина. И даже не картина, а фреска в византийском стиле, написанная на каменном пласте, – вроде тех, что сохранились на стенах древней Софии Киевской, запечатлевших семью возведшего ее Ярослава Мудрого. Плоское поясное изображение «византийки» в голубом платье держало в руке кособокие весы с опустившимся левым «плечом»…
Несмотря на умопомрачительное множество книг, вещей и вещиц, в комнате царил удивительный, почти музейный порядок. И верно, потому Маша, всегда чувствовавшая себя как дома в библиотеках и музеях, точнее, только там и чувствовавшая себя по-настоящему дома, исступленно закачала головой. Это была мечта, воплощенная и невероятно прекрасная!
– Не понимаю я тех, кто от старья фанатеет! – Даша явно испытывала здесь прямо противоположные чувства. – Даже странно, что тут телевизор есть. – Она подошла к вписавшемуся в книжные полки черному ящику и, отыскав пульт, защелкала по каналам, безучастно вглядываясь в обрывки дневных сериалов и хвосты репортажей и передач.
А Маша подумала: в чем-то Чуб, безусловно, права – и телевизор, и программа передач, лежавшая на тонконогом дамском бюро черного дерева рядом с допотопным, с ушастыми клавишами, телефоном, смотрелись тут таким же моветоном, как и сам «ходячий моветон» – Даша Землепотрясная.
– Это она! – прохрипела Катя.
Девушки дружно обернулись и только теперь заметили некий интригующий предмет, лежавший на столике у камина, – большой и тяжелый, в темном переплете, оканчивающемся двумя фигурными металлическими застежками. Женщина, напоминавшая замороженный в холодильнике прозекторской труп Кати, сидела сгорбившись на диване, глядя на него, как на собственный смертный приговор.
– Я схожу с ума! – страшно сказала она, и ее палец испуганно задрожал в направлении мучительного предмета и отдернулся, боясь соприкоснуться с ним кожей. – Это она – та, та самая книга!
Маша подошла к ней.
– Наверное, их просто было две, – предположила она.
Огромный том, возлежавший на зеленой малахитовой столешнице, и впрямь казался однояйцевым близнецом первого, украденного Катей и сгоревшего в пламени огня. Но почему бы человеку, – или нечеловеку? – проживавшему в этой чудесной квартире, не иметь у себя точно такую же книгу?
– Я же целый день с ней таскалась! – будто прочла ее мысли Катя. – Вон царапина. И ржавчина на нижней застежке. Откройте, если там нет 104-й страницы… – В ее голосе послышался приближающийся шторм истерики.
Даша, вызывающе хмыкнув («Ну и размазня ты, тетя!»), бестрепетно склонилась над столом и, расцепив металлические застежки, стала переворачивать толстые, непослушные листы.
– 99-я, 102-я, 104-я… Тю! Точно нет, – оповестила она, вглядываясь в неровные зубья оборванной бумаги.
Не слишком испугавшись своему открытию, Чуб сбросила страницы вправо и прочла на титульном листе:
Слава тебе, Ясная Киевица!– Ты читаешь? На каком языке это написано? – всполошилась Катя, и в «теткином» вопросе прозвучала такая сумасшедшая надежда, что Даша даже не смогла съерничать ей в ответ.
Да пребудет сила с тобой, когда ныне, как и в любую иную ночь, стоя на горе, породившей Город, ты, завидев на небе красный огонь, полетишь туда, чтобы остановить то, что может нарушить Истину…
– На русском, – недовольно буркнула она.
– На современном русском?
– Да не очень. Кто сейчас так пишет? «Слава тебе», «Да пребудет сила с тобой».
Катя окинула комнату просветленным взором и наткнулась взглядом на Белладонну.
– May, – старательно сказала белая кошка с неисправимым человеческим акцентом. И помолчав, добавила для пущей убедительности: – May. May.
– Мне померещилось! – с несказанным облегчением огласила Катя миру. – Журналистка – подстава. Книга – фуфло. Она не сгорела, они привезли ее сюда!
– Ну и что нам теперь с этой Фомой Станиславской делать? – пренебрежительно поинтересовалась Чуб, лихо объединяя в единый образ двух легендарных неверящих.
Катя уставилась на Машу сверлящим вопрошающим взглядом, ожидая, что хоть та согласится с ее реалистичными доводами. Маша натужно молчала. Ситуация была пиковая. Спорить с Катей означало выбить почву у нее из-под ног. Признать ее правоту – повесить ту, как жернов, себе на шею и мяукать в ее присутствии, словно кошки, делая вид, что ничего не произошло.
– Послушайте, – приняла Соломоново решение Ковалева, – по-моему, вам лучше лечь и немного отдохнуть. Нам ведь все равно нужно хозяина дождаться. А у вас, кажется, температура. – Она деликатно коснулась Катиного лба и попыталась уложить красивую брюнетку на диван.
К ее глубокому удивлению, женщина не сопротивлялась.
– А у меня анальгин и аспирин есть… Я вам сейчас дам, – зачастила Маша.
– А на фига ты их с собой таскаешь? – искренне изумилась Землепотрясная.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента