Страница:
— Ущерб?
— Материальный? Никакого. А для наших нервов — изрядный.
— Как это соотносится по времени со взрывом в Пастеровском?
Клейн невесело ухмыльнулся:
— Пару часов спустя.
— Это могла быть проверка возможностей шамборовского прототипа. Если тот существовал. И если его украли.
— Вот-вот. Что мы имеем? Лаборатория взорвана. Сам Шамбор погиб или пропал. А его работа уничтожена… или исчезла.
Джон кивнул:
— И вы боитесь, что взрыв должен был скрыть его убийство и кражу записей и образца.
— Действующий ДНК-компьютер в недобрых руках — опасная штуковина.
— В любом случае я собирался лететь в Париж. Из-за Марти.
— Я так и думал. Хорошее прикрытие. Кроме того, ты скорее сможешь распознать молекулярный компьютер, чем любой другой в нашей конторе. — Клейн воздел очи горе, словно ожидая увидеть сыплющиеся с ясного неба МБР. — Ты должен выяснить, действительно ли погибли отчёты, дневники, протоколы Шамбора, или они украдены. Существует ли действующий образец молекулярного компьютера. Работаем по обычной схеме. Я — твой единственный связной. В любое время дня и ночи. Если тебе потребуется что-нибудь — что угодно — от правительства или армии по обе стороны Атлантики, — только попроси. Но все должно быть проведено в строжайшей тайне, понимаешь? Нам не нужна паника. И хуже того — не хватало, чтобы какая-нибудь излишне горячая страна второго или третьего мира заключила с этими подрывниками сделку.
— Точно. — Половина слаборазвитых стран мира готова перегрызть Соединённым Штатам глотку. Как и множество террористов, все чаще избиравших Америку и американцев своими мишенями. — Когда отправляться?
— Немедленно, — ответил Клейн. — Я поставлю на это дело и других экспертов, но главное направление — твоё. ЦРУ и ФБР выделили своих шпиков. А что касается Зеллербаха… не забывай, я не меньше твоего о нем тревожусь. Будем надеяться, что он скоро придёт в себя. Но времени у нас очень, очень мало, а жизней на кону стоит слишком много.
Глава 2
Глава 3
— Материальный? Никакого. А для наших нервов — изрядный.
— Как это соотносится по времени со взрывом в Пастеровском?
Клейн невесело ухмыльнулся:
— Пару часов спустя.
— Это могла быть проверка возможностей шамборовского прототипа. Если тот существовал. И если его украли.
— Вот-вот. Что мы имеем? Лаборатория взорвана. Сам Шамбор погиб или пропал. А его работа уничтожена… или исчезла.
Джон кивнул:
— И вы боитесь, что взрыв должен был скрыть его убийство и кражу записей и образца.
— Действующий ДНК-компьютер в недобрых руках — опасная штуковина.
— В любом случае я собирался лететь в Париж. Из-за Марти.
— Я так и думал. Хорошее прикрытие. Кроме того, ты скорее сможешь распознать молекулярный компьютер, чем любой другой в нашей конторе. — Клейн воздел очи горе, словно ожидая увидеть сыплющиеся с ясного неба МБР. — Ты должен выяснить, действительно ли погибли отчёты, дневники, протоколы Шамбора, или они украдены. Существует ли действующий образец молекулярного компьютера. Работаем по обычной схеме. Я — твой единственный связной. В любое время дня и ночи. Если тебе потребуется что-нибудь — что угодно — от правительства или армии по обе стороны Атлантики, — только попроси. Но все должно быть проведено в строжайшей тайне, понимаешь? Нам не нужна паника. И хуже того — не хватало, чтобы какая-нибудь излишне горячая страна второго или третьего мира заключила с этими подрывниками сделку.
— Точно. — Половина слаборазвитых стран мира готова перегрызть Соединённым Штатам глотку. Как и множество террористов, все чаще избиравших Америку и американцев своими мишенями. — Когда отправляться?
— Немедленно, — ответил Клейн. — Я поставлю на это дело и других экспертов, но главное направление — твоё. ЦРУ и ФБР выделили своих шпиков. А что касается Зеллербаха… не забывай, я не меньше твоего о нем тревожусь. Будем надеяться, что он скоро придёт в себя. Но времени у нас очень, очень мало, а жизней на кону стоит слишком много.
Глава 2
Париж, Франция
Только когда кончилась его смена — к шести часам вечера, — Фарук аль-Хамид смог наконец стянуть униформу и через служебный вход покинуть Европейский госпиталь имени Жоржа Помпиду. Проходя многолюдным бульваром Виктор до переулка, где притулилось кафе «Масуд», он даже не заметил, что за ним следят, — да и с чего бы ему замечать? Слишком вымотал его день, занятый протиркой полов, перетаскиванием кип грязного белья и прочими нелёгкими обязанностями больничного санитара.
Столик он занял не внутри кафе, но и не под навесом, а точно посредине, там, где полагалось находиться раздвинутым по случаю тёплого денька стеклянным дверям и где свежий весенний ветерок смешивался с ароматными запахами, сочащимися с кухни.
Фарук всего единожды окинул взглядом кафе. После этого он уже не обращал внимания ни на собратьев-алжирцев, ни на марокканцев или мавританцев, облюбовавших это кафе. Вскоре он уже допивал вторую чашку крепкого кофе и недоброжелательно поглядывал на тех, кто предпочитал вино. Любое спиртное запретно, но этот закон ислама забывали слишком многие североафриканцы, покинувшие родину, — словно они могли оставить позади и заветы Аллаха.
Незнакомец подсел к нему за столик, когда Фарук уже совсем изошёл злобой.
Арабом он не был — его выдавали голубые глаза, — но по-арабски говорил, как на родном.
— Салаам алаке куум, Фарук. Ты, как я вижу, человек рабочий. Ты заслуживаешь лучшей доли. У меня есть к тебе предложение. Ты выслушаешь?
— Вастахаб? — подозрительно пробурчал Фарук. — Бесплатно ничего не бывает.
Незнакомец кивнул:
— Истинно так. И все же — тебе с семьёй хотелось бы съездить куда-нибудь в отпуск?
— Эсмали! Отпуск? — с горечью бросил Фарук. — Ты говоришь о невозможном.
Незнакомец изъяснялся по-арабски даже чище, чем Фарук, хотя и со слабым акцентом — как житель Ирака, возможно, или саудовец. Но он происходил не из Ирака, не из Аравии и не из Алжира. Это был европеец, под густым загаром — белый, жилистый, намного старше Фарука. Покуда незнакомец подзывал официанта, чтобы заказать себе кофе, Фарук приглядывался к нему, но даже стиль дорогой одежды не помог санитару определить, откуда родом его собеседник, — а он мог назвать родину почти любого встречного. Это была игра, придуманная им, чтобы отвлечь мысли от усталости в мышцах после долгих часов работы, от невозможности занять достойное место в этом новом мире.
— Для тебя — да, — согласился пожилой незнакомец. — Для меня — нет. Я тот, кто воплощает невозможное.
— Ла! Я не стану убивать.
— Тебя и не просят. Равно как не попросят красть или ломать что-либо.
Фарук примолк, с растущим интересом глядя на собеседника.
— Тогда как я смогу отплатить за свой отпуск?
— Написав своей рукой записку администрации больницы. По-французски. Напиши, что ты болен и на пару дней тебя заменит твой кузен Мансур. За это ты получишь деньги.
— У меня нет двоюродного брата.
— У всех алжирцев есть братья.
— Верно. Но у меня нет родни в Париже.
Незнакомец многозначительно улыбнулся:
— Он только что приехал из Алжира.
Сердце Фарука ёкнуло. Отпуск — с женой, с детьми. Отпуск для него. Незнакомец прав — всем в Париже плевать, кто явится на работу в огромный госпиталь Помпиду, лишь бы работа была сделана, и притом задёшево. Но… затея этого типа явно не к добру. Может, они собираются красть наркотики? Хотя, с другой стороны, все в этой больнице неверные, да и не его это дело. Он постарался забыть обо всем, кроме сладкого предвкушения — вот он приходит домой и объявляет, что они едут… куда?
— Я бы хотел снова повидать Средиземное море, — осторожно промолвил алжирец, вглядываясь в лицо незнакомца — не слишком ли много он запросил? — Капри, может быть. Я слышал, пляжи Капри покрыты серебряным песком. Это будет… очень дорого.
— Тогда Капри. Или Порто-Веккьо. Или, если уж на то пошло, Канны или Монако.
Названия слетали с уст незнакомца — волшебные, искусительные.
— Напомните, — попросил Фарук аль-Хамид, улыбаясь от всего усталого, истосковавшегося сердца, — что я должен написать.
Несколькими часами позже в одной из комнат убогой мебилирашки, зажатой между огромными винными складами на берегу Гаронны, за окраиной города Бордо, зазвонил телефон.
Единственным обитателем комнаты был бледный человечек двадцати с хвостиком лет. Сидя на краешке кушетки, дрожа всем телом, он расширенными от ужаса глазами взирал на разрывающийся от звона телефон. С реки доносились крики грузчиков, протяжные гудки с барж, и при каждом звуке юноша — звали его Жан-Люк Массне — дёргался, точно марионетка на ниточках. Трубку он так и не поднял.
Когда телефон наконец смолк, юноша вытащил из саквояжа блокнот и принялся торопливо царапать что-то неровным почерком, пытаясь излить на бумагу что-то, застрявшее в памяти, но вскоре передумал — тихо выругавшись, оторвал листок и, смяв, запустил его в мусорную корзину. Содрогаясь от ужаса и отвращения к себе, он швырнул блокнот на столик, решив, что единственный выход для него — это удрать, сбежать. Схватив саквояж, он бросился к двери.
Стук послышался, не успел ещё юноша отворить. Взгляд Жан-Люка следовал за лёгким покачиванием ручки. Так мышка следит за трепещущим язычком змеи.
— Жан-Люк, ты там? — Негромкий голос явно принадлежал уроженцу южной Франции, и владелец его стоял за дверью. — Это капитан Боннар. Почему ты не взял трубку? Впусти меня!
При звуках этого голоса Жан-Люк вздрогнул от облегчения и попытался сглотнуть, но в горле у него пересохло, точно в пустыне. Трясущимися пальцами он отпер и распахнул дверь.
— Bonjour, mon Capitaine. Как вы… — начал юноша, но осёкся, прерванный повелительным жестом стоящего на пороге человека в униформе элитного подразделения французских воздушных десантников. Прежде чем переступить порог и обратиться к застывшему в распахнутых дверях Жан-Люку, капитан Боннар обшарил тревожным взглядом обшарпанную комнатушку.
— Жан-Люк, если ты действительно так перепуган, как это кажется, — сухо заметил он, — я бы предложил тебе закрыть дверь.
Физиономия капитана была совершенно квадратная, светлые волосы — коротко стрижены, как полагается военному. Взгляд его был ясен и суров, а осанка внушала уверенность, которой перепуганный Жан-Люк просто упивался.
Пепельно-бледное лицо юноши мучительно порозовело.
— П… простите, капитан. — Он захлопнул дверь.
— Попробую. В чем дело? Ты заявил, что едешь в отпуск… в Аркашон, так? Тогда что ты делаешь здесь?
— П-прячусь, сударь. Какие-то люди искали меня в гостинице. Непростые люди. Они знали, как меня зовут, где я живу в Париже… все. — Он сбился и сглотнул. — Один из них угрожал портье пистолетом… Я все подслушал! Откуда они знали, что я там буду? Они меня чуть ли не убить собирались, а я даже не знаю — за что? Так что я выскочил на улицу, сел в машину и удрал. Я сидел в укромном месте, слушал радио и как раз думал, как бы мне вернуться за багажом, когда услышал про эту ужасную трагедию в институте. Что… что доктор Шамбор чуть ли не мёртв. Вам об этом ничего не известно? Его нашли?
Капитан Боннар печально покачал головой:
— Известно, что тем вечером он работал в своей лаборатории допоздна, и с тех пор его никто не видел. Но следователи понимают, что на разбор завала уйдёт самое малое неделя. Сегодня нашли ещё два тела.
— Какой ужас! Бедный доктор Шамбор! Он был ко мне так добр. Всегда говорил, что я себя извожу. Я не хотел брать отпуск, но он сумел меня убедить.
Капитан со вздохом кивнул снова:
— Ты продолжай. Объясни, что, как тебе кажется, нужно было тем людям.
Лаборант утёр набежавшие слезы.
— Конечно, когда я услышал про институт и доктора Шамбора… тогда все стало понятно. И я опять удрал. И не останавливался, пока не нашёл вот эту мебилирашку. Здесь меня никто не знает, и место нелюдное.
— Je comprends[2]. Тут-то ты мне и позвонил.
— Oui. Я не знал, что ещё делать.
Капитан недоуменно покачал головой:
— Тебя преследуют, потому что Эмиль Шамбор погиб при взрыве? Почему? Это какая-то бессмыслица… или ты хочешь сказать, что это не случайность?
Жан-Люк закивал:
— Я ничего собой не представляю, но я был ассистентом великого Эмиля Шамбора! Мне кажется, это его решили взорвать.
— Но, господи помилуй, зачем? Кому могло понадобиться его убивать?
— Не знаю кому, капитан, но это произошло из-за молекулярного компьютера. Когда я уезжал, он был на девяносто девять процентов уверен, что создал действующую модель. Но вы же его знаете — он такой скрытный. Он не хотел, чтобы даже слух об этом просочился, покуда машина не заработает. Вы же понимаете, насколько важно подобное открытие? Уйма народу готова была бы убить и его, и меня, и кого угодно, чтобы наложить лапы на ДНК-компьютер.
Капитан Боннар поморщился:
— Мы не нашли никаких следов устройства… но там груда обломков высотой с Монблан. Ты уверен?
Лаборант кивнул:
— Bien sur[3]. Я все время был с ним. Конечно, я мало что понимал в его теории, но… — Юноша вновь оцепенел, скованный ужасом. — Его компьютер уничтожен? Вы не нашли его заметок? Доказательств?
— От корпуса остались одни руины, а в центральном институтском компьютере пусто.
— Само собой. Доктор Шамбор волновался, что к мейнфрейму слишком легко получить доступ, что его могут взломать. Поэтому все данные он заносил в журнал, а тот запирал в сейфе. Весь проект хранился в этом сейфе!
Боннар застонал:
— Значит, повторить его достижение мы не сможем.
— Не обязательно, — осторожно возразил Жан-Люк.
— Что? — Капитан нахмурился. — Что ты хочешь сказать?
— Что мы сможем повторить его работу. Построить ДНК-компьютер без него. — Жан-Люк заколебался, явно сражаясь с собственными страхами. — Наверное, поэтому те люди явились за мной в Аркашон.
Боннар уставился на него.
— У тебя есть копия его журнала?
— Нет, мои собственные заметки. Они, конечно, не так полны. Я понимал не все, что он делал, и он запретил и мне, и тому чудаку-американцу делать собственные записи. Но я потихоньку сделал копии всех журналов, по памяти, вплоть до конца прошлой недели — я тогда ушёл в отпуск. Разумеется, журнал профессора был бы гораздо полнее и понятнее, но, думаю, другой специалист в той же области сможет повторить работу профессора или даже улучшить её.
— Твои заметки! — возбуждённо повторил Боннар. — Ты взял их с собой в отпуск? Они при тебе?
— Да, сударь. — Жан-Люк похлопал саквояж по пухлому боку. — Я не выпускаю их из виду.
— Тогда нам нельзя мешкать. Они могли проследить твой путь. В любую минуту они могут ворваться сюда. — Десантник шагнул к окну, выглянул на тёмную улицу. — Подойди-ка. Ты не видишь там тех людей? Или похожих? Мы должны быть уверены, чтобы знать: выходить нам через парадное или чёрным ходом.
Жан-Люк шагнул к распахнутому окну, послушно вглядываясь в освещённый неяркими фонарями пейзаж внизу. Трое входили в пивную на берегу, двое — выходили. С полдюжины грузчиков выкатывали одну за другой тяжёлые винные бочки со склада и взгромождали их в открытый кузов грузовика. На тротуаре сидел бездомный и клевал носом.
— Нет, сударь, — сознался Жан-Люк, оглядев каждого. — Их я не вижу.
Капитан Боннар довольно хмыкнул.
— Bon. Тогда поторопимся, прежде чем они двинутся по твоему следу. Хватай чемодан. Мой джип за углом. Пошли.
— Merci! — Жан-Люк обернулся, подхватил саквояж и шагнул к двери. Но стоило ему повернуться к десантнику спиной, как Боннар, одной рукой подхватив подушку с кушетки, другой вытащил из кобуры на поясе пистолет — «ле франсэз милитер» с навинченным глушителем. Пистолет был очень старый — эту модель сняли с производства в конце пятидесятых. Серийный номер кто-то тщательно спилил. Предохранителя не было вовсе, так что тому, кто предпочитал «милитер» другому оружию, приходилось быть осторожным. Боннару нравилось ощущение лёгкого риска, а справиться даже с таким пистолетом для него не составляло труда.
— Жан-Люк! — бросил он в спину Массне.
Лаборант обернулся. Лицо его сияло от облегчения и радости, и, даже увидев пистолет и подушку, он удивился, но не понял, и только вскинул руку в недоумении.
— Капитан?
— Прости, сынок, — прошептал Боннар. — Но мне нужны эти записки.
Прежде чем Массне успел заговорить или шевельнуться, капитан Дариус Боннар прижал подушку к его темени, а другой рукой прижал дуло к виску юноши и спустил курок. Послышался хлопок. Подушка дрогнула, забрызганная кровью, мозгом и осколками кости. Пуля пробила ткань и глубоко ушла в штукатурку.
Придерживая подушку, чтобы не залить пол кровью, капитан Боннар уложил тело на кушетку, придав ему расслабленную позу. Потом он отвинтил глушитель и засунул в карман. Пистолет он вложил в мёртвые, но ещё гибкие пальцы Жан-Люка, подвинул подушку, примерился и рукой лаборанта нажал на спуск. В тесной комнате выстрел прозвучал оглушительно громко, хотя Боннар знал, чего ожидать.
Место было, конечно, не самое фешенебельное, но даже здесь стрельба привлечёт внимание. Времени оставалось немного. Боннар проверил, как лежит подушка. Но выстрел был произведён почти идеально — вторая пуля попала почти точно в отверстие, оставленное первой. А пороховые ожоги на руке Жан-Люка убедят судмедэкспертов, что юноша, потрясённый смертью любимого научного руководителя, покончил с собой.
Со стола капитан взял только блокнот. Вмятинки на верхнем листе подсказывали, что предыдущий лист тоже был использован, и недавно. Смятый листок Боннар вытащил из мусорной корзины и, не тратя времени на чтение, засунул вместе с блокнотом во внутренний карман. Заглянул под кровать, под все остальные предметы скудной меблировки. Первую пулю выковырнул из штукатурки и задвинул отверстие исцарапанным от старости бюро.
Когда он подхватил саквояж несчастного Жан-Люка, вдалеке уже раздавалось завывание сирен. Десантник прислушался; сердце его бешено колотилось, подстёгнутое адреналином. Oui. Они едут сюда. С обычным хладнокровием Боннар заставил себя в последний раз окинуть комнату взглядом, довольно кивнул — ничто не упущено — и открыл дверь. Когда спина капитана Боннара скрылась за поворотом лестницы, перед мебилирашкой уже останавливались, визжа тормозами, полицейские машины.
Только когда кончилась его смена — к шести часам вечера, — Фарук аль-Хамид смог наконец стянуть униформу и через служебный вход покинуть Европейский госпиталь имени Жоржа Помпиду. Проходя многолюдным бульваром Виктор до переулка, где притулилось кафе «Масуд», он даже не заметил, что за ним следят, — да и с чего бы ему замечать? Слишком вымотал его день, занятый протиркой полов, перетаскиванием кип грязного белья и прочими нелёгкими обязанностями больничного санитара.
Столик он занял не внутри кафе, но и не под навесом, а точно посредине, там, где полагалось находиться раздвинутым по случаю тёплого денька стеклянным дверям и где свежий весенний ветерок смешивался с ароматными запахами, сочащимися с кухни.
Фарук всего единожды окинул взглядом кафе. После этого он уже не обращал внимания ни на собратьев-алжирцев, ни на марокканцев или мавританцев, облюбовавших это кафе. Вскоре он уже допивал вторую чашку крепкого кофе и недоброжелательно поглядывал на тех, кто предпочитал вино. Любое спиртное запретно, но этот закон ислама забывали слишком многие североафриканцы, покинувшие родину, — словно они могли оставить позади и заветы Аллаха.
Незнакомец подсел к нему за столик, когда Фарук уже совсем изошёл злобой.
Арабом он не был — его выдавали голубые глаза, — но по-арабски говорил, как на родном.
— Салаам алаке куум, Фарук. Ты, как я вижу, человек рабочий. Ты заслуживаешь лучшей доли. У меня есть к тебе предложение. Ты выслушаешь?
— Вастахаб? — подозрительно пробурчал Фарук. — Бесплатно ничего не бывает.
Незнакомец кивнул:
— Истинно так. И все же — тебе с семьёй хотелось бы съездить куда-нибудь в отпуск?
— Эсмали! Отпуск? — с горечью бросил Фарук. — Ты говоришь о невозможном.
Незнакомец изъяснялся по-арабски даже чище, чем Фарук, хотя и со слабым акцентом — как житель Ирака, возможно, или саудовец. Но он происходил не из Ирака, не из Аравии и не из Алжира. Это был европеец, под густым загаром — белый, жилистый, намного старше Фарука. Покуда незнакомец подзывал официанта, чтобы заказать себе кофе, Фарук приглядывался к нему, но даже стиль дорогой одежды не помог санитару определить, откуда родом его собеседник, — а он мог назвать родину почти любого встречного. Это была игра, придуманная им, чтобы отвлечь мысли от усталости в мышцах после долгих часов работы, от невозможности занять достойное место в этом новом мире.
— Для тебя — да, — согласился пожилой незнакомец. — Для меня — нет. Я тот, кто воплощает невозможное.
— Ла! Я не стану убивать.
— Тебя и не просят. Равно как не попросят красть или ломать что-либо.
Фарук примолк, с растущим интересом глядя на собеседника.
— Тогда как я смогу отплатить за свой отпуск?
— Написав своей рукой записку администрации больницы. По-французски. Напиши, что ты болен и на пару дней тебя заменит твой кузен Мансур. За это ты получишь деньги.
— У меня нет двоюродного брата.
— У всех алжирцев есть братья.
— Верно. Но у меня нет родни в Париже.
Незнакомец многозначительно улыбнулся:
— Он только что приехал из Алжира.
Сердце Фарука ёкнуло. Отпуск — с женой, с детьми. Отпуск для него. Незнакомец прав — всем в Париже плевать, кто явится на работу в огромный госпиталь Помпиду, лишь бы работа была сделана, и притом задёшево. Но… затея этого типа явно не к добру. Может, они собираются красть наркотики? Хотя, с другой стороны, все в этой больнице неверные, да и не его это дело. Он постарался забыть обо всем, кроме сладкого предвкушения — вот он приходит домой и объявляет, что они едут… куда?
— Я бы хотел снова повидать Средиземное море, — осторожно промолвил алжирец, вглядываясь в лицо незнакомца — не слишком ли много он запросил? — Капри, может быть. Я слышал, пляжи Капри покрыты серебряным песком. Это будет… очень дорого.
— Тогда Капри. Или Порто-Веккьо. Или, если уж на то пошло, Канны или Монако.
Названия слетали с уст незнакомца — волшебные, искусительные.
— Напомните, — попросил Фарук аль-Хамид, улыбаясь от всего усталого, истосковавшегося сердца, — что я должен написать.
* * *
Бордо, ФранцияНесколькими часами позже в одной из комнат убогой мебилирашки, зажатой между огромными винными складами на берегу Гаронны, за окраиной города Бордо, зазвонил телефон.
Единственным обитателем комнаты был бледный человечек двадцати с хвостиком лет. Сидя на краешке кушетки, дрожа всем телом, он расширенными от ужаса глазами взирал на разрывающийся от звона телефон. С реки доносились крики грузчиков, протяжные гудки с барж, и при каждом звуке юноша — звали его Жан-Люк Массне — дёргался, точно марионетка на ниточках. Трубку он так и не поднял.
Когда телефон наконец смолк, юноша вытащил из саквояжа блокнот и принялся торопливо царапать что-то неровным почерком, пытаясь излить на бумагу что-то, застрявшее в памяти, но вскоре передумал — тихо выругавшись, оторвал листок и, смяв, запустил его в мусорную корзину. Содрогаясь от ужаса и отвращения к себе, он швырнул блокнот на столик, решив, что единственный выход для него — это удрать, сбежать. Схватив саквояж, он бросился к двери.
Стук послышался, не успел ещё юноша отворить. Взгляд Жан-Люка следовал за лёгким покачиванием ручки. Так мышка следит за трепещущим язычком змеи.
— Жан-Люк, ты там? — Негромкий голос явно принадлежал уроженцу южной Франции, и владелец его стоял за дверью. — Это капитан Боннар. Почему ты не взял трубку? Впусти меня!
При звуках этого голоса Жан-Люк вздрогнул от облегчения и попытался сглотнуть, но в горле у него пересохло, точно в пустыне. Трясущимися пальцами он отпер и распахнул дверь.
— Bonjour, mon Capitaine. Как вы… — начал юноша, но осёкся, прерванный повелительным жестом стоящего на пороге человека в униформе элитного подразделения французских воздушных десантников. Прежде чем переступить порог и обратиться к застывшему в распахнутых дверях Жан-Люку, капитан Боннар обшарил тревожным взглядом обшарпанную комнатушку.
— Жан-Люк, если ты действительно так перепуган, как это кажется, — сухо заметил он, — я бы предложил тебе закрыть дверь.
Физиономия капитана была совершенно квадратная, светлые волосы — коротко стрижены, как полагается военному. Взгляд его был ясен и суров, а осанка внушала уверенность, которой перепуганный Жан-Люк просто упивался.
Пепельно-бледное лицо юноши мучительно порозовело.
— П… простите, капитан. — Он захлопнул дверь.
— Попробую. В чем дело? Ты заявил, что едешь в отпуск… в Аркашон, так? Тогда что ты делаешь здесь?
— П-прячусь, сударь. Какие-то люди искали меня в гостинице. Непростые люди. Они знали, как меня зовут, где я живу в Париже… все. — Он сбился и сглотнул. — Один из них угрожал портье пистолетом… Я все подслушал! Откуда они знали, что я там буду? Они меня чуть ли не убить собирались, а я даже не знаю — за что? Так что я выскочил на улицу, сел в машину и удрал. Я сидел в укромном месте, слушал радио и как раз думал, как бы мне вернуться за багажом, когда услышал про эту ужасную трагедию в институте. Что… что доктор Шамбор чуть ли не мёртв. Вам об этом ничего не известно? Его нашли?
Капитан Боннар печально покачал головой:
— Известно, что тем вечером он работал в своей лаборатории допоздна, и с тех пор его никто не видел. Но следователи понимают, что на разбор завала уйдёт самое малое неделя. Сегодня нашли ещё два тела.
— Какой ужас! Бедный доктор Шамбор! Он был ко мне так добр. Всегда говорил, что я себя извожу. Я не хотел брать отпуск, но он сумел меня убедить.
Капитан со вздохом кивнул снова:
— Ты продолжай. Объясни, что, как тебе кажется, нужно было тем людям.
Лаборант утёр набежавшие слезы.
— Конечно, когда я услышал про институт и доктора Шамбора… тогда все стало понятно. И я опять удрал. И не останавливался, пока не нашёл вот эту мебилирашку. Здесь меня никто не знает, и место нелюдное.
— Je comprends[2]. Тут-то ты мне и позвонил.
— Oui. Я не знал, что ещё делать.
Капитан недоуменно покачал головой:
— Тебя преследуют, потому что Эмиль Шамбор погиб при взрыве? Почему? Это какая-то бессмыслица… или ты хочешь сказать, что это не случайность?
Жан-Люк закивал:
— Я ничего собой не представляю, но я был ассистентом великого Эмиля Шамбора! Мне кажется, это его решили взорвать.
— Но, господи помилуй, зачем? Кому могло понадобиться его убивать?
— Не знаю кому, капитан, но это произошло из-за молекулярного компьютера. Когда я уезжал, он был на девяносто девять процентов уверен, что создал действующую модель. Но вы же его знаете — он такой скрытный. Он не хотел, чтобы даже слух об этом просочился, покуда машина не заработает. Вы же понимаете, насколько важно подобное открытие? Уйма народу готова была бы убить и его, и меня, и кого угодно, чтобы наложить лапы на ДНК-компьютер.
Капитан Боннар поморщился:
— Мы не нашли никаких следов устройства… но там груда обломков высотой с Монблан. Ты уверен?
Лаборант кивнул:
— Bien sur[3]. Я все время был с ним. Конечно, я мало что понимал в его теории, но… — Юноша вновь оцепенел, скованный ужасом. — Его компьютер уничтожен? Вы не нашли его заметок? Доказательств?
— От корпуса остались одни руины, а в центральном институтском компьютере пусто.
— Само собой. Доктор Шамбор волновался, что к мейнфрейму слишком легко получить доступ, что его могут взломать. Поэтому все данные он заносил в журнал, а тот запирал в сейфе. Весь проект хранился в этом сейфе!
Боннар застонал:
— Значит, повторить его достижение мы не сможем.
— Не обязательно, — осторожно возразил Жан-Люк.
— Что? — Капитан нахмурился. — Что ты хочешь сказать?
— Что мы сможем повторить его работу. Построить ДНК-компьютер без него. — Жан-Люк заколебался, явно сражаясь с собственными страхами. — Наверное, поэтому те люди явились за мной в Аркашон.
Боннар уставился на него.
— У тебя есть копия его журнала?
— Нет, мои собственные заметки. Они, конечно, не так полны. Я понимал не все, что он делал, и он запретил и мне, и тому чудаку-американцу делать собственные записи. Но я потихоньку сделал копии всех журналов, по памяти, вплоть до конца прошлой недели — я тогда ушёл в отпуск. Разумеется, журнал профессора был бы гораздо полнее и понятнее, но, думаю, другой специалист в той же области сможет повторить работу профессора или даже улучшить её.
— Твои заметки! — возбуждённо повторил Боннар. — Ты взял их с собой в отпуск? Они при тебе?
— Да, сударь. — Жан-Люк похлопал саквояж по пухлому боку. — Я не выпускаю их из виду.
— Тогда нам нельзя мешкать. Они могли проследить твой путь. В любую минуту они могут ворваться сюда. — Десантник шагнул к окну, выглянул на тёмную улицу. — Подойди-ка. Ты не видишь там тех людей? Или похожих? Мы должны быть уверены, чтобы знать: выходить нам через парадное или чёрным ходом.
Жан-Люк шагнул к распахнутому окну, послушно вглядываясь в освещённый неяркими фонарями пейзаж внизу. Трое входили в пивную на берегу, двое — выходили. С полдюжины грузчиков выкатывали одну за другой тяжёлые винные бочки со склада и взгромождали их в открытый кузов грузовика. На тротуаре сидел бездомный и клевал носом.
— Нет, сударь, — сознался Жан-Люк, оглядев каждого. — Их я не вижу.
Капитан Боннар довольно хмыкнул.
— Bon. Тогда поторопимся, прежде чем они двинутся по твоему следу. Хватай чемодан. Мой джип за углом. Пошли.
— Merci! — Жан-Люк обернулся, подхватил саквояж и шагнул к двери. Но стоило ему повернуться к десантнику спиной, как Боннар, одной рукой подхватив подушку с кушетки, другой вытащил из кобуры на поясе пистолет — «ле франсэз милитер» с навинченным глушителем. Пистолет был очень старый — эту модель сняли с производства в конце пятидесятых. Серийный номер кто-то тщательно спилил. Предохранителя не было вовсе, так что тому, кто предпочитал «милитер» другому оружию, приходилось быть осторожным. Боннару нравилось ощущение лёгкого риска, а справиться даже с таким пистолетом для него не составляло труда.
— Жан-Люк! — бросил он в спину Массне.
Лаборант обернулся. Лицо его сияло от облегчения и радости, и, даже увидев пистолет и подушку, он удивился, но не понял, и только вскинул руку в недоумении.
— Капитан?
— Прости, сынок, — прошептал Боннар. — Но мне нужны эти записки.
Прежде чем Массне успел заговорить или шевельнуться, капитан Дариус Боннар прижал подушку к его темени, а другой рукой прижал дуло к виску юноши и спустил курок. Послышался хлопок. Подушка дрогнула, забрызганная кровью, мозгом и осколками кости. Пуля пробила ткань и глубоко ушла в штукатурку.
Придерживая подушку, чтобы не залить пол кровью, капитан Боннар уложил тело на кушетку, придав ему расслабленную позу. Потом он отвинтил глушитель и засунул в карман. Пистолет он вложил в мёртвые, но ещё гибкие пальцы Жан-Люка, подвинул подушку, примерился и рукой лаборанта нажал на спуск. В тесной комнате выстрел прозвучал оглушительно громко, хотя Боннар знал, чего ожидать.
Место было, конечно, не самое фешенебельное, но даже здесь стрельба привлечёт внимание. Времени оставалось немного. Боннар проверил, как лежит подушка. Но выстрел был произведён почти идеально — вторая пуля попала почти точно в отверстие, оставленное первой. А пороховые ожоги на руке Жан-Люка убедят судмедэкспертов, что юноша, потрясённый смертью любимого научного руководителя, покончил с собой.
Со стола капитан взял только блокнот. Вмятинки на верхнем листе подсказывали, что предыдущий лист тоже был использован, и недавно. Смятый листок Боннар вытащил из мусорной корзины и, не тратя времени на чтение, засунул вместе с блокнотом во внутренний карман. Заглянул под кровать, под все остальные предметы скудной меблировки. Первую пулю выковырнул из штукатурки и задвинул отверстие исцарапанным от старости бюро.
Когда он подхватил саквояж несчастного Жан-Люка, вдалеке уже раздавалось завывание сирен. Десантник прислушался; сердце его бешено колотилось, подстёгнутое адреналином. Oui. Они едут сюда. С обычным хладнокровием Боннар заставил себя в последний раз окинуть комнату взглядом, довольно кивнул — ничто не упущено — и открыл дверь. Когда спина капитана Боннара скрылась за поворотом лестницы, перед мебилирашкой уже останавливались, визжа тормозами, полицейские машины.
Глава 3
Париж, Франция
Вторник, 6 мая
Транспортный самолёт «С-17», вылетевший строго по графику в понедельник с базы ВВС Бакли рейсом на Мюнхен, взял на борт единственного пассажира, чьё имя не значилось ни в списке членов экипажа, ни в грузовой декларации. В шесть часов утра во вторник реактивная громадина совершила незапланированную посадку в Париже, чтобы принять на борт некую посылку. К транспортнику подъехала принадлежащая ВВС США машина, и мужчина в мундире подполковника армии занёс на борт металлическую коробку — пустую. Человек этот остался на борту. А вот несуществующего пассажира там уже не было, когда пятнадцать минут спустя транспортник взлетел.
Вскоре машина ВВС остановилась снова, у одного из служебных корпусов международного аэропорта имени Шарля де Голля, к северу от французской столицы. Двери фургончика распахнулись, и оттуда вышел высокий мужчина в мундире подполковника армии США. Этим подполковником был Джон Смит. Подтянутый и сильный, скуластый и синеглазый, он выглядел очень по-военному. А то, что тёмные волосы были отпущены чуть длиннее, чем полагалось по уставу, скрывала фуражка.
Окинув раскинувшееся под тёмным предрассветным небом поле внимательным взглядом, Джон вошёл в здание — ничем не примечательный военный с вещмешком на плече и портативным компьютером «Ай-Би-Эм» в особо прочном алюминиевом кейсе. Когда подполковник Смит через полчаса покинул здание, формы на нем уже не было. Была штатская, излюбленная Джоном одежда — твидовый пиджак, синяя рубашка, бежевые брюки и поверх — плащ. А под спортивным пиджаком — портупея с кобурой, и в кобуре — «зиг-зауэр» калибра 9 мм.
Пройдя по бетону взлётной полосы, Джон влился в поток пассажиров, просачивающийся через французскую таможню. Удостоверение подполковника американской армии позволило ему пройти без досмотра. На стоянке у аэропорта его уже ждал лимузин. Смит забрался на заднее сиденье, не выпуская из рук ни компьютер, ни чемодан.
Парижане известны своим жизнелюбием, и к парижским водителям это относится в превосходной степени. В частности, сигнал служил здесь средством общения: длинный гудок — «уйди с дороги, козёл!», короткий гудок — «осторожней», серия гудков, часто в ритме танца, — весёлое приветствие. В особенности же любому представителю многонациональной армии шофёров, управлявших многочисленными такси и лимузинами города, требовались ловкость, быстрая реакция и полнейшее бесстрастие. Водитель Смита, американец, обладал всеми тремя качествами, за что его пассажир был весьма благодарен. Он хотел как можно скорее попасть к Марти.
Покуда лимузин мчался по Окружному бульвару на юг, в объезд запруженного машинами центра, Смиту оставалось только нервничать. Свои исследования молекулярных цепей в Колорадо он поручил коллеге — не без сожаления, но с лёгкостью. За время долгого перелёта через океан он позвонил в больницу узнать, как состояние Марти. Перемен не было — ни к лучшему, ни, слава богу, к худшему.
Ещё он обзвонил многочисленных коллег в Токио, Берлине, Сиднее, Брюсселе и Лондоне, пытаясь тактично прощупать, насколько далеко зашли они в своих попытках создать молекулярный компьютер. Прямого ответа не дал никто — каждый надеялся быть первым. Но, обдумав их реакцию, Смит решил, что все они покуда далеки от успеха. Все выражали соболезнования в связи с гибелью Эмиля Шамбора, но о его работах не упоминали. Джону показалось, что остальные исследователи пребывали в том же неведении, что и он сам прежде.
Лимузин свернул на де ла Порт-де-Севр и вскоре подкатил к воротам Европейского госпиталя имени Жоржа Помпиду. Восьмисоткоечный памятник современной архитектуры, с его выпуклыми стенами и стеклянным фасадом, возвышался прямо напротив парка Андре Ситроена, напоминая более всего огромный многослойный леденец от кашля. Смит расплатился с водителем, вытащил багаж и ступил в мраморное фойе под стеклянной крышей, где смог наконец снять солнечные очки и осмотреться.
Фойе было настолько просторным — пожалуй, сюда можно было бы уместить пару стадионов, — что пальмы в кадках колыхались на ветру. Госпиталь был совсем новый — его открыли всего пару лет назад под бурные аплодисменты, с криками, что это-де «больница будущего». Направляясь к стойке справочной, Джон Смит подмечал детали: совершенно магазинного вида эскалаторы, ведущие к отделениям этажом выше, пёстрые стрелки, указывающие дорогу к операционным, висящий в воздухе лимонный аромат, напоминающий почему-то о воске, которым натирают паркет.
На превосходном французском Джон поинтересовался, где находится палата интенсивной терапии, куда поместили Марти, и поднялся на эскалаторе наверх. Вокруг царила тихая суета — начиналась пересменка, приходили и уходили медсёстры, техники, санитары и капелланы. Все происходило незаметно, и только намётанный взгляд уловил бы момент передачи обязанностей.
Образцовая больница строилась на основе теории, по которой не больной должен идти к врачу, а врач — к больному, так что обычных отделений здесь не было. Прибывающие пациенты попадали вначале в одну из двадцати двух приёмных, а оттуда личная наблюдающая медсестра провожала каждого в отдельную палату. В изножье каждой койки стоял компьютер, истории болезни существовали исключительно в киберпространстве, а операции, если в них возникала необходимость, проводились с помощью роботов. Колоссальная больница могла похвастаться даже бассейнами, тренажёрными залами и кафе.
За прилежащим к палате интенсивной терапии сестринским постом, у самых дверей, стояли двое жандармов. Смит представился дежурной медсестре — по-французски — как семейный врач доктора Мартина Зеллербаха.
— Я бы хотел побеседовать с лечащим врачом доктора Зеллербаха.
— Тогда вам нужен доктор Дюбо. Он сейчас на обходе, у вашего друга уже побывал. Я сообщу ему на пейджер.
— Мерси. Вы не проводите меня к больному? Я подожду в палате.
— Bien sur. S'il vous plait![4] — Медсестра рассеянно улыбнулась ему и распахнула перед приезжим американцем тяжёлые двери — правда, не раньше, чем жандарм проверил его документы.
Двери затворились за спиной Джона, отрезав шумы из фойе. Здесь ходили неслышно, говорили вполголоса, так что, казалось, можно было услышать, как вздыхают, перемигиваясь в тиши, лампочки, экраны и индикаторы бессчётных аппаратов. Мир интенсивной терапии принадлежал машинам, а не врачам или медсёстрам, а пациенты были лишь беспомощными придатками к ним.
Марти лежал, зажатый между высокими бортиками койки, на узком матрасе, прикованный к своему высокотехнологичному ложу проводами, трубками, датчиками, беспомощный, точно младенец. При виде его у Джона защемило в груди. Бледное круглощекое личико Марти застыло, но дыхание, слава богу, было ровным.
Пробежавшись пальцами по клавиатуре в изножье кровати, Джон вывел на экран историю болезни. Из комы Марти так пока и не вышел. Остальные травмы не представляли угрозы для жизни — несколько ссадин и ушибов, но длительная кома грозила поражением мозга, внезапной смертью или, хуже того, вечным пребыванием в чистилище между жизнью и смертью. Впрочем, кибер-анамнез несколько успокоил Джона. Вегетативные рефлексы сохранились — Марти самостоятельно дышал, порой кашлял, зевал, моргал, а глазные яблоки его непроизвольно двигались — следовательно, ствол мозга, управлявший этими процессами, не был повреждён.
— Доктор Смит? — В палату вбежал невысокий, совершенно седой и очень смуглый старик. — Из Соединённых Штатов, полагаю? — Джон увидел вышитое на белом халате медика имя прежде, чем незнакомец представился — Эдуар Дюбо, лечащий врач Марти.
— Спасибо, что так быстро подошли, — поблагодарил его Джон. — В каком состоянии доктор Зеллербах?
— Могу вас порадовать, — сказал Дюбо. — Ваш друг, кажется, поправляется.
Смит против воли улыбнулся.
— Как так? В его истории болезни нет никаких записей после утреннего обхода.
— Да-да, но я, видите ли, не закончил. Пришлось… э… отойти. Мы сейчас поговорим, а я тем временем допечатаю. — Врач склонился над компьютером. — С доктором Зеллербахом нам очень повезло. Он, как видите, до сих пор без сознания, но этим утром уже проговорил несколько слов и шевельнул рукой. Он откликается на стимуляцию.
Вторник, 6 мая
Транспортный самолёт «С-17», вылетевший строго по графику в понедельник с базы ВВС Бакли рейсом на Мюнхен, взял на борт единственного пассажира, чьё имя не значилось ни в списке членов экипажа, ни в грузовой декларации. В шесть часов утра во вторник реактивная громадина совершила незапланированную посадку в Париже, чтобы принять на борт некую посылку. К транспортнику подъехала принадлежащая ВВС США машина, и мужчина в мундире подполковника армии занёс на борт металлическую коробку — пустую. Человек этот остался на борту. А вот несуществующего пассажира там уже не было, когда пятнадцать минут спустя транспортник взлетел.
Вскоре машина ВВС остановилась снова, у одного из служебных корпусов международного аэропорта имени Шарля де Голля, к северу от французской столицы. Двери фургончика распахнулись, и оттуда вышел высокий мужчина в мундире подполковника армии США. Этим подполковником был Джон Смит. Подтянутый и сильный, скуластый и синеглазый, он выглядел очень по-военному. А то, что тёмные волосы были отпущены чуть длиннее, чем полагалось по уставу, скрывала фуражка.
Окинув раскинувшееся под тёмным предрассветным небом поле внимательным взглядом, Джон вошёл в здание — ничем не примечательный военный с вещмешком на плече и портативным компьютером «Ай-Би-Эм» в особо прочном алюминиевом кейсе. Когда подполковник Смит через полчаса покинул здание, формы на нем уже не было. Была штатская, излюбленная Джоном одежда — твидовый пиджак, синяя рубашка, бежевые брюки и поверх — плащ. А под спортивным пиджаком — портупея с кобурой, и в кобуре — «зиг-зауэр» калибра 9 мм.
Пройдя по бетону взлётной полосы, Джон влился в поток пассажиров, просачивающийся через французскую таможню. Удостоверение подполковника американской армии позволило ему пройти без досмотра. На стоянке у аэропорта его уже ждал лимузин. Смит забрался на заднее сиденье, не выпуская из рук ни компьютер, ни чемодан.
Парижане известны своим жизнелюбием, и к парижским водителям это относится в превосходной степени. В частности, сигнал служил здесь средством общения: длинный гудок — «уйди с дороги, козёл!», короткий гудок — «осторожней», серия гудков, часто в ритме танца, — весёлое приветствие. В особенности же любому представителю многонациональной армии шофёров, управлявших многочисленными такси и лимузинами города, требовались ловкость, быстрая реакция и полнейшее бесстрастие. Водитель Смита, американец, обладал всеми тремя качествами, за что его пассажир был весьма благодарен. Он хотел как можно скорее попасть к Марти.
Покуда лимузин мчался по Окружному бульвару на юг, в объезд запруженного машинами центра, Смиту оставалось только нервничать. Свои исследования молекулярных цепей в Колорадо он поручил коллеге — не без сожаления, но с лёгкостью. За время долгого перелёта через океан он позвонил в больницу узнать, как состояние Марти. Перемен не было — ни к лучшему, ни, слава богу, к худшему.
Ещё он обзвонил многочисленных коллег в Токио, Берлине, Сиднее, Брюсселе и Лондоне, пытаясь тактично прощупать, насколько далеко зашли они в своих попытках создать молекулярный компьютер. Прямого ответа не дал никто — каждый надеялся быть первым. Но, обдумав их реакцию, Смит решил, что все они покуда далеки от успеха. Все выражали соболезнования в связи с гибелью Эмиля Шамбора, но о его работах не упоминали. Джону показалось, что остальные исследователи пребывали в том же неведении, что и он сам прежде.
Лимузин свернул на де ла Порт-де-Севр и вскоре подкатил к воротам Европейского госпиталя имени Жоржа Помпиду. Восьмисоткоечный памятник современной архитектуры, с его выпуклыми стенами и стеклянным фасадом, возвышался прямо напротив парка Андре Ситроена, напоминая более всего огромный многослойный леденец от кашля. Смит расплатился с водителем, вытащил багаж и ступил в мраморное фойе под стеклянной крышей, где смог наконец снять солнечные очки и осмотреться.
Фойе было настолько просторным — пожалуй, сюда можно было бы уместить пару стадионов, — что пальмы в кадках колыхались на ветру. Госпиталь был совсем новый — его открыли всего пару лет назад под бурные аплодисменты, с криками, что это-де «больница будущего». Направляясь к стойке справочной, Джон Смит подмечал детали: совершенно магазинного вида эскалаторы, ведущие к отделениям этажом выше, пёстрые стрелки, указывающие дорогу к операционным, висящий в воздухе лимонный аромат, напоминающий почему-то о воске, которым натирают паркет.
На превосходном французском Джон поинтересовался, где находится палата интенсивной терапии, куда поместили Марти, и поднялся на эскалаторе наверх. Вокруг царила тихая суета — начиналась пересменка, приходили и уходили медсёстры, техники, санитары и капелланы. Все происходило незаметно, и только намётанный взгляд уловил бы момент передачи обязанностей.
Образцовая больница строилась на основе теории, по которой не больной должен идти к врачу, а врач — к больному, так что обычных отделений здесь не было. Прибывающие пациенты попадали вначале в одну из двадцати двух приёмных, а оттуда личная наблюдающая медсестра провожала каждого в отдельную палату. В изножье каждой койки стоял компьютер, истории болезни существовали исключительно в киберпространстве, а операции, если в них возникала необходимость, проводились с помощью роботов. Колоссальная больница могла похвастаться даже бассейнами, тренажёрными залами и кафе.
За прилежащим к палате интенсивной терапии сестринским постом, у самых дверей, стояли двое жандармов. Смит представился дежурной медсестре — по-французски — как семейный врач доктора Мартина Зеллербаха.
— Я бы хотел побеседовать с лечащим врачом доктора Зеллербаха.
— Тогда вам нужен доктор Дюбо. Он сейчас на обходе, у вашего друга уже побывал. Я сообщу ему на пейджер.
— Мерси. Вы не проводите меня к больному? Я подожду в палате.
— Bien sur. S'il vous plait![4] — Медсестра рассеянно улыбнулась ему и распахнула перед приезжим американцем тяжёлые двери — правда, не раньше, чем жандарм проверил его документы.
Двери затворились за спиной Джона, отрезав шумы из фойе. Здесь ходили неслышно, говорили вполголоса, так что, казалось, можно было услышать, как вздыхают, перемигиваясь в тиши, лампочки, экраны и индикаторы бессчётных аппаратов. Мир интенсивной терапии принадлежал машинам, а не врачам или медсёстрам, а пациенты были лишь беспомощными придатками к ним.
Марти лежал, зажатый между высокими бортиками койки, на узком матрасе, прикованный к своему высокотехнологичному ложу проводами, трубками, датчиками, беспомощный, точно младенец. При виде его у Джона защемило в груди. Бледное круглощекое личико Марти застыло, но дыхание, слава богу, было ровным.
Пробежавшись пальцами по клавиатуре в изножье кровати, Джон вывел на экран историю болезни. Из комы Марти так пока и не вышел. Остальные травмы не представляли угрозы для жизни — несколько ссадин и ушибов, но длительная кома грозила поражением мозга, внезапной смертью или, хуже того, вечным пребыванием в чистилище между жизнью и смертью. Впрочем, кибер-анамнез несколько успокоил Джона. Вегетативные рефлексы сохранились — Марти самостоятельно дышал, порой кашлял, зевал, моргал, а глазные яблоки его непроизвольно двигались — следовательно, ствол мозга, управлявший этими процессами, не был повреждён.
— Доктор Смит? — В палату вбежал невысокий, совершенно седой и очень смуглый старик. — Из Соединённых Штатов, полагаю? — Джон увидел вышитое на белом халате медика имя прежде, чем незнакомец представился — Эдуар Дюбо, лечащий врач Марти.
— Спасибо, что так быстро подошли, — поблагодарил его Джон. — В каком состоянии доктор Зеллербах?
— Могу вас порадовать, — сказал Дюбо. — Ваш друг, кажется, поправляется.
Смит против воли улыбнулся.
— Как так? В его истории болезни нет никаких записей после утреннего обхода.
— Да-да, но я, видите ли, не закончил. Пришлось… э… отойти. Мы сейчас поговорим, а я тем временем допечатаю. — Врач склонился над компьютером. — С доктором Зеллербахом нам очень повезло. Он, как видите, до сих пор без сознания, но этим утром уже проговорил несколько слов и шевельнул рукой. Он откликается на стимуляцию.