Страница:
— Черт возьми, я рассказал вам чистую
npaвду!
— Вы говорите, что некий сумасшедший, появившийся из вашего прошлого, несет ответственность за свершившееся кровопролитие, — негромким, но совершенно стальным голосом заявил молодой. — Я вижу здесь только одного сумасшедшего.
Старший полицейский тем временем вполголоса совещался со своим могучим коллегой.
— Вы останавливались в отеле “Сен-Готард”, верно? — в конце концов спросил он Бена. — Почему бы вам не проводить нас туда?
В сопровождении троих полицейских — здоровяк шел позади, молодой — спереди, а старший — рядом — Бен проделал весь путь в обратном направлении — через подземную галерею, по эскалатору вверх и далее по Банхофштрассе до гостиницы. Хотя на него не надели наручников, он понимал, что это вопрос простой формальности.
Перед гостиницей, не сводя внимательного взгляда с его вещей, стояла одетая в полицейскую форму женщина, которую, судя по всему, специально прислали сюда. Ее каштановые волосы были коротко, совсем по-мужски острижены, а выражение ее лица было каменным.
В окне вестибюля Бен поймал взгляд того самого прилипчивого рассыльного, который недавно надоедал ему. Их глаза встретились, и одетый в униформу человечек поспешно отвел взгляд, как будто ему только что сообщили, что он таскал вещи Ли Харви Освальда.
— Ваш багаж, да? — спросил Бена молодой полицейский.
— Да, да, — раздраженно подтвердил Бен. — И что из того?
Что дальше? Неужели тут тоже таится какой-то подвох?
Женщина-полицейский открыла коричневую кожаную сумку. Остальные трое заглянули внутрь и тут же обернулись к Бену.
— Это ваше? — снова спросил молодой.
— Я уже сказал — мое, — ответил Бен.
Полицейский постарше достал из кармана брюк носовой платок и с его помощью вынул из сумки то, что лежало сверху. Это был тот самый пистолет “вальтер ППК”, из которого стрелял Кавано.
Глава 3
— Вы говорите, что некий сумасшедший, появившийся из вашего прошлого, несет ответственность за свершившееся кровопролитие, — негромким, но совершенно стальным голосом заявил молодой. — Я вижу здесь только одного сумасшедшего.
Старший полицейский тем временем вполголоса совещался со своим могучим коллегой.
— Вы останавливались в отеле “Сен-Готард”, верно? — в конце концов спросил он Бена. — Почему бы вам не проводить нас туда?
В сопровождении троих полицейских — здоровяк шел позади, молодой — спереди, а старший — рядом — Бен проделал весь путь в обратном направлении — через подземную галерею, по эскалатору вверх и далее по Банхофштрассе до гостиницы. Хотя на него не надели наручников, он понимал, что это вопрос простой формальности.
Перед гостиницей, не сводя внимательного взгляда с его вещей, стояла одетая в полицейскую форму женщина, которую, судя по всему, специально прислали сюда. Ее каштановые волосы были коротко, совсем по-мужски острижены, а выражение ее лица было каменным.
В окне вестибюля Бен поймал взгляд того самого прилипчивого рассыльного, который недавно надоедал ему. Их глаза встретились, и одетый в униформу человечек поспешно отвел взгляд, как будто ему только что сообщили, что он таскал вещи Ли Харви Освальда.
— Ваш багаж, да? — спросил Бена молодой полицейский.
— Да, да, — раздраженно подтвердил Бен. — И что из того?
Что дальше? Неужели тут тоже таится какой-то подвох?
Женщина-полицейский открыла коричневую кожаную сумку. Остальные трое заглянули внутрь и тут же обернулись к Бену.
— Это ваше? — снова спросил молодой.
— Я уже сказал — мое, — ответил Бен.
Полицейский постарше достал из кармана брюк носовой платок и с его помощью вынул из сумки то, что лежало сверху. Это был тот самый пистолет “вальтер ППК”, из которого стрелял Кавано.
Глава 3
Вашингтон, округ Колумбия
Молодая женщина с серьезным выражением лица шла торопливой походкой по длинному центральному коридору пятого этажа министерства юстиции США, громоздкого, как мамонт, здания, выдержанного в стиле эпохи Возрождения и занимавшего целый квартал между Девятой и Десятой стрит. У женщины были блестящие темно-каштановые волосы, карие — цвета жженого сахара — глаза и острый нос. При первом взгляде на нее можно было подумать, что кто-то из ее родителей был азиатом или, возможно, испанцем. Одетая в коричневое пальто строгого покроя, она несла в руке кожаный портфель и вполне могла оказаться адвокатом, лоббистом или же правительственным служащим, спешившим по своим делам.
Ее звали Анна Наварро. Ей исполнилось тридцать три года, и работала она в Управлении специальных расследований, почти неизвестном широкой публике подразделении министерства юстиции.
Войдя в душный зал заседаний, женщина поняла, что еженедельное совещание уже давно началось. Арлисс Дюпре, стоявший на возвышении возле белой доски, повернулся к ней, прервав фразу на полуслове. Она почувствовала устремленные на нее взгляды и немного покраснела. Именно этого, несомненно, добивался Дюпре. Она села на ближайший свободный стул и на мгновение ослепла от падавшего из окна яркого солнечного света.
— Ну, вот и она. Очень мило с ее стороны, что она соизволила присоединиться к нам, — заявил Дюпре. Даже его оскорбления можно было безошибочно предсказать. Анна лишь кивнула, твердо решив, что ни в коем случае не позволит ему спровоцировать себя на резкость. Он лично сказал ей, что совещание начнется в восемь пятнадцать. Скорее всего он собирался начать его именно в восемь и будет наотрез отрицать, что мог сказать ей что-либо иное. Мелочные бюрократические уколы, направленные на то, чтобы как можно сильнее испортить ей жизнь. Даже если никто другой и не знал, почему она опоздала, то им обоим это было отлично известно.
До того как Дюпре возглавил Управление специальных расследований, общие совещания здесь были редкостью. Теперь же он устраивал их еженедельно, рассчитывая таким образом поднять свой авторитет. Дюпре был приземистым коренастым человеком лет сорока пяти; его фигуру бывшего штангиста слишком туго облегал легкий серый костюм, один из трех, которые он надевал по очереди. Все три были куплены в магазине готового платья. Даже через весь зал до Анны Наварро доносился резкий аптечный запах его лосьона после бритья. Лицо у него было круглое, как полная луна, покрытое пористой, наподобие круто сваренной овсянки, багровой кожей.
Было время, когда она по-настоящему беспокоилась о том, что думали о ней такие люди, как Арлисс Дюпре, и старалась произвести на них наилучшее впечатление. Теперь она полностью оставила подобные попытки. У нее были свои друзья, и Дюпре просто не входил в их число. Сидевший на противоположной стороне стола, Дэвид Деннин, рыжеволосый человек с квадратным подбородком, сочувственно взглянул на нее.
— Как некоторые из вас, возможно, уже слышали, Отдел внутреннего взаимодействия попросил временно прикомандировать к ним одного из присутствующих здесь наших коллег. — Дюпре повернулся и сурово уставился на Анну. — Учитывая объем числящейся за вами, агент Наварро, незавершенной работы, я склонен считать согласие принять задание от другого подразделения более чем безответственным поступком с вашей стороны. Может быть, вы рассчитываете таким путем чего-то добиться? Так скажите нам, чего именно. Вы знаете, что в этом кругу можно говорить совершенно откровенно.
— Я впервые слышу об этом, — совершенно искренне ответила Анна.
— Правда? Ну, что ж, возможно, я поторопился с выводами, — чуть мягче произнес Дюпре.
— Вполне возможно, — сухо согласилась Анна.
— Я предположил, что вы потребовались для участия в какой-то работе. Хотя, может быть, вы как раз и есть та самая работа.
— Я не поняла. Повторите, пожалуйста.
— Возможно, вы сами окажетесь объектом расследования, — с удовольствием произнес Дюпре. — Впрочем, для меня в этом случае не будет ничего удивительного. Вы та еще штучка, агент Наварро. — Кто-то из его постоянных собутыльников расхохотался.
Анна подвинулась вместе со стулом, чтобы солнце не светило в глаза.
С тех самых пор, как в Детройте, когда они жили на одном этаже в отеле “Вестин” и она отвергла (как ей казалось, очень деликатно) недвусмысленные пьяные домогательства Дюпре, он пользовался любой возможностью, чтобы вставлять в ее послужной список уничижительные и противные, как крысиное дерьмо, замечания: “В лучшем случае, она может проявить очень ограниченный интерес... Ошибки, допущенные вследствие невнимательности, но все же не являющиеся признаком некомпетентности...”
Как-то раз она услышала, что он говорил о ней одному из коллег-мужчин как “о сексуально озабоченной бабенке, дожидающейся, когда же с нею что-то произойдет, и в то же время очень боящейся этого”. Он прилепил к ней самый, пожалуй, вредоносный и оскорбительный ярлык, какой только существовал в Бюро: “Не желает играть на команду”. Правда, нежелание играть на команду означало лишь то, что она отказывалась пьянствовать с мужчинами, в том числе и с самим Дюпре, и не допускала коллег в свою личную жизнь. Он также считал обязательным для себя подшивать в ее досье описания всех допущенных ею ошибок, хотя среди них не было ни одной серьезной — просто несколько незначительных процедурных упущений. Так, например, во время следствия по делу о преступлениях некоего агента Администрации по контролю за применением законов о наркотиках, подкупленного крупным наркодельцом и замешанного в нескольких убийствах, она не представила форму 460 в требуемый недельный срок.
И самые лучшие агенты допускают ошибки. Она была убеждена, что лучшие на самом деле допускают даже больше мелких оплошностей, чем заурядные работники, потому что сосредоточиваются на ходе расследования, а не на скрупулезном соблюдении всех бесчисленных процедур, предусмотренных правилами и регламентами. Можно рабски следовать каждому из смешных процедурных требований, но так и не раскрыть дела.
Анна почувствовала, что он смотрит на нее, подняла глаза, и их взгляды встретились.
— У нас набирается очень и очень приличный объем работы, — продолжал Дюпре. — Когда кто-то не справляется со своей частью, это означает, что нагрузка на каждого из остальных становится еще больше. У нас имеется чиновник Внутренней налоговой службы не самого низкого уровня, подозреваемый в организации кое-каких весьма непростых налоговых махинаций. Еще нам подбросили пройдоху из ФБР, который, похоже, пользуется своим значком для того, чтобы устроить свою личную вендетту. Еще один подлец, продававший оружие из хранилища для вещественных доказательств.
Именно такими делами обычно и занималось УСР: расследованием (впрочем, в своем кругу эту работу называли словом “ревизия”) должностных преступлений, к которым в той или иной степени были причастны сотрудники других правительственных учреждений. Управление являлось своего рода федеральной версией министерства внутренних дел.
— Может быть, служебная нагрузка, которая ложится на вас здесь, кажется вам слишком большой? — с нажимом произнес Дюпре. — Или я не прав?
Анна сделала вид, что записывает что-то в блокноте, и промолчала. Она чувствовала, что ее щеки горят. Она медленно набрала в грудь воздуха, старательно подавляя охвативший ее гнев. Она не могла позволить себе показать, что ее задевают эти мелкие укусы. Выдержав паузу, она все же заговорила.
— Но почему же вы не отказались от такого откомандирования? — Анна произнесла эти слова очень спокойно, почти равнодушно, но вопрос отнюдь не был невинным: Дюпре обладал слишком малым влиянием для того, чтобы бросить вызов высокопоставленному, строго засекреченному и практически всесильному Отделу внутреннего взаимодействия, а любой намек на ограниченность его власти должен был вызывать у начальника управления приступ бешенства.
Маленькие уши Дюпре покраснели.
— Я думаю, что все ограничится краткой беседой. Если охотники за призраками из ОВВ на самом деле знают столько, сколько хотят показать, то они должны понимать, что вы не слишком-то подходите для такой работы.
Его глаза пылали презрением.
Анна любила свою работу и знала, что хорошо справляется с ней. Она не рассчитывала на похвалы. Единственное, чего она хотела, это избавиться от необходимости тратить время и энергию на то, чтобы отстаивать свое право заниматься этой работой, цепляться за нее ногтями. Она старательно хранила на лице нейтральное выражение, ощущая, как напряжение собралось в тугой комок где-то в области желудка.
— Уверена, что вы приложили все силы, чтобы они смогли это понять.
Наступила полная тишина. Анна видела, как Дюпре мучительно искал подходящий ответ. Так ничего и не придумав, он перевел взгляд на свою любимую белую доску, где были записаны пункты повестки дня.
— Мы будем скучать без вас, — проронил он.
Вскоре после окончания совещания в крошечный закуток, служивший Анне Наварро кабинетом, пришел Дэвид Деннин.
— ОВВ хочет заполучить вас, потому что вы лучше всех, кто у нас имеется, — сказал он. — Вы ведь знаете это, не так ли?
Анна устало покачала головой.
— Я была удивлена, увидев вас на совещании. Вы же теперь занимаетесь надзорными операциями. — Но, так или иначе, это было очень кстати. Ходили слухи, что Дэвида должны вот-вот перевести в аппарат министра юстиции.
— Благодаря вам, — ответил Деннин. — Я сегодня оказался там как представитель своего отдела. Мы стараемся не пропустить никаких перемен. Так что я заглянул, чтобы кинуть взгляд на статьи бюджета. И на вас. — Он ласково накрыл ее руку ладонью. Но Анна заметила, что, кроме тепла, в его глазах было и изрядное беспокойство.
— Я очень обрадовалась, когда увидела вас там, — сказала Анна. — И передайте мои наилучшие пожелания Рамону.
— Обязательно передам, — ответил Дэвид. — Мы обязательно снова пригласим вас на паэлью.
— Но ведь вы заглянули не только для того, чтобы увидеть меня?
Деннин все так же, не отрываясь, смотрел ей в лицо.
— Послушайте, Анна, ваше новое назначение, что бы за ним ни стояло, не может ограничиться просто вручением предписания на очередную работу. Здешняя поговорка “Пути Призрака неисповедимы” — не шутка, а правда.
Он произнес старую шутку без всякого юмора. Призраком в министерстве называли за глаза Алана Бартлета, который уже много лет был директором Отдела внутреннего взаимодействия. Еще в семидесятые годы заместитель министра юстиции, выступая на закрытых слушаниях перед подкомиссией сената по разведке, в шутку отозвался о нем как о “призраке из машины”, и эта кличка приклеилась намертво. Пусть Бартлет и не был на самом деле призраком, но все равно он оставался легендарной непостижимой фигурой. Неизменно пользуясь блестящей репутацией, мало с кем встречаясь, он управлял своим владением, в поле зрения которого попадали лишь немногочисленные дела, засекреченные по самому высшему разряду, а его собственные привычки затворника-анахорета постепенно сделались символом тайных путей его отдела. Анна пожала плечами.
— Не имею ни малейшего понятия. Я никогда не встречалась с ним и не думаю, что знаю хоть кого-нибудь, кому приходилось с ним общаться. Дейв, слухи всегда порождаются неосведомленностью. Кто-кто, а уж вы-то не можете этого не знать.
— Тогда послушайтесь совета невежды, которому не безразлична ваша судьба, — ответил Деннин. — Я не знаю, что за штуку затеял ОВВ. Но будьте осторожны, ладно?
— В каком смысле?
Деннин лишь встревожено покачал головой.
— Там совсем иной мир, — сказал он.
Тем же утром, немного позже, Анна оказалась в огромном мраморном вестибюле офисного здания на М-стрит, направляясь в Отдел внутреннего взаимодействия за своим новым назначением. Работу отдела плохо представляли себе даже сотрудники министерства, а область его компетенции была — по крайней мере по утверждениям некоторых сенаторов — опасно неопределенной. “ Там совсем иной мир”, —сказал Деннин, и ей самой тоже так казалось.
ОВВ располагался на десятом этаже этого современного здания в Вашингтоне и был изолирован от той самой бюрократии, представителей которой ему частенько приходилось выводить на чистую воду. Анна старалась не слишком пялиться на журчащий посреди вестибюля фонтан, полы и стены из зеленого мрамора. “Какое еще правительственное учреждение может себе позволить такую роскошь?” — спрашивала она себя. Войдя в лифт, она обнаружила, что даже кабина отделана мрамором.
Кроме нее, в лифте оказался лишь один пассажир — чрезмерно красивый парень в чересчур дорогом костюме. Адвокат, решила она. Как и подавляющее большинство населения этого города.
Краем глаза взглянув в зеркальную стенку кабины, Анна заметила, что попутчик устремил на нее взгляд. Вернее, Взгляд. Она знала, что стоит их глазам встретиться, как он улыбнется, пожелает ей доброго утра и заведет банальную болтовню, обычную при подъеме в лифте. Несмотря на то, что он, вне всякого сомнения, не имел в виду ничего дурного — лишь мимолетный вежливый флирт без надежды на продолжение знакомства, — Анна заранее испытала легкое раздражение от мысли о подобном разговоре. Если мужчины спрашивали ее, почему такая красивая женщина вдруг оказалась правительственным следователем, она никогда не давала вежливых шутливых ответов. Как будто то, что она делала, чтобы заработать себе на жизнь, относилось к какой-то особой, грубой и не заслуживающей уважения сфере человеческой деятельности.
Обычно Анна притворялась, что не замечает таких взглядов. Но на сей раз она хмуро посмотрела на своего спутника, и тот поспешно уставился в сторону.
Независимо от того, что хотел от нее ОВВ, время для этого назначения было выбрано исключительно не подходящее; в этом Дюпре был совершенно прав. Возможно, вы сами окажетесь объектом расследования, сказал он, и хотя Анна лишь пожала плечами в ответ на это предположение, оно, как ни странно, все же тревожило ее. Что, черт возьми, это могло означать? Арлисс Дюпре сейчас наверняка сидит у себя в кабинете в компании своих собутыльников и строит всевозможные предположения на этот счет.
Двери лифта открылись, и Анна оказалась в роскошном, сплошь выложенном мрамором зале, который вполне мог принадлежать этажу, где размещаются кабинеты руководства чрезвычайно дорогой юридической фирмы. На стене справа она увидела вывеску в виде печати министерства юстиции. Посетителям предписывалось сообщать о своем прибытии по селектору. Анна нажала кнопку. Было 11.25 утра, до назначенного ей времени оставалось пять минут. Анна гордилась своей пунктуальностью.
Женский голос спросил ее имя, и в следующий момент дверь автоматически открылась. Анна вошла и оказалась перед красивой темнокожей женщиной со стрижкой “каре”. “Женщиной, пожалуй, чересчур шикарной для службы в правительственном учреждении”, — подумала Анна.
Секретарша холодно посмотрела на нее и предложила присесть. Анна уловила в ее голосе чуть заметный ямайский акцент.
В помещении ОВВ роскошь уступила место полной стерильности. Жемчужно-серый ковер был чистым и гладким — Анна Наварро еще ни разу не видела ничего подобного ни в одном правительственном учреждении. Холл для ожидающих посетителей ярко освещался таким множеством галогенных ламп, что в помещении практически не было теней. Фотографии президента и министра юстиции оправлены в блестящие стальные рамки. Стулья и кофейный столик — из очень светлой твердой древесины. Все выглядело совершенно новым, как будто обстановку распаковали и установили лишь несколько часов назад и она еще не успела оскверниться присутствием людей.
Анне сразу бросились в глаза голографические этикетки из фольги, наклеенные на стоявшие перед секретаршей факсовый и телефонный аппараты: это были знаки правительственной маркировки, свидетельствовавшие, что эти линии связи защищены при помощи официально сертифицированных шифровальных телефонных систем.
То и дело негромко мурлыкал телефон, и женщина — у нее были надеты наушники — негромко отвечала. Первых два абонента говорили по-английски, третий, вероятно, по-французски, потому что секретарша ответила именно на этом языке. Еще два кратких разговора по-английски — как показалось Анне, по поводу времени приема. И еще один звонок, на который секретарша отвечала на языке из свистящих и щелкающих слов. Анна задумалась, пытаясь отгадать, какой же это язык, еще раз посмотрела на часы, поерзала на стуле с прямой жесткой спинкой и подняла глаза на секретаршу.
— Это был баскский язык, не так ли? — спросила она. По ее голосу можно было угадать, что это больше, нежели простое предположение наугад, но она все же не уверена до конца.
Женщина коротко кивнула и сдержанно улыбнулась.
— Вам придется ждать не слишком долго, мисс Наварро, — сказала она.
Затем внимание Анны привлекла высокая деревянная конструкция, сооруженная позади секретарского стола. Эта конструкция полностью загораживала противоположную стену. По закрепленному на ней значку, указывавшему на наличие выхода, Анна поняла, что это перегородка, скрывающая вход на лестницу. Она позволяла агентам ОВВ или их посетителям приходить и уходить, оставаясь невидимыми никем из присутствующих в официальной приемной. Что же все-таки представлял собой этот отдел?
Прошло еще пять минут.
— А мистеру Бартлету известно о моем присутствии? — осведомилась Анна, поднявшись с места.
Секретарша без всякого выражения на лице встретила ее вопросительный взгляд.
— Он как раз заканчивает беседу с кем-то.
Анна снова опустилась на стул. Ей было очень жаль, что она не взяла с собой ничего почитать. У нее не было даже “Морнинг пост”, а первозданную чистоту приемной, естественно, не оскверняли никакие газеты или журналы. Она вынула электронную записную книжку, авторучку и принялась составлять список предстоящих дел.
Секретарша приложила палец к уху и кивнула.
— Мистер Бартлет говорит, что сейчас примет вас. — Она вышла из-за своего стола и повела Анну вдоль ряда дверей. На них не было табличек с именами, одни только номера. Дойдя до самого конца приемной, она открыла дверь, отличавшуюся от всех остальных тем, что на ней красовалась надпись “Директор”, и оказалась в самом опрятном кабинете из всех, которые ей когда-либо приходилось видеть. На стоявшем у дальней стены столе стопки бумаг были разложены с такой аккуратностью, будто расстояние между ними специально измеряли линейкой.
Из-за огромного орехового стола вышел маленький, совершенно беловолосый человек в идеально чистом и отглаженном костюме, похожем на флотский мундир, и протянул посетительнице маленькую тонкую руку. Анна заметила бледно-розовые, прекрасно наманикюренные ногти и была удивлена силой пожатия руки. Она заметила также, что на столе не было ничего, кроме стопки зеленых папок и блестящего черного телефона. А позади стола на стене был закреплен выложенный бархатом стеклянный ящик, в котором лежала пара карманных часов, на первый взгляд по-настоящему старинных и представлявших антикварную ценность. Это был единственный намек на эксцентричность в этой комнате.
— Я ужасно сожалею, что заставил вас так долго ждать, — сказал хозяин кабинета. Его возраст было трудно определить, но Анна решила, что ему пятьдесят с небольшим. Его глаза, прикрытые толстыми стеклами очков в оправе телесного цвета, казались большими и круглыми, будто у совы. — Я знаю, насколько вы заняты, и считаю огромной любезностью с вашей стороны то, что вы согласились прийти. — Он говорил тихо, настолько тихо, что Анне пришлось напрягать слух, чтобы расслышать его слова, заглушаемые шорохом вентиляции. — Мы очень благодарны за то, что вы смогли выкроить для нас время.
— Если говорить честно, то я даже не представляла себе, что можно отказаться от вызова в ОВВ, — не скрывая ехидства, ответила она.
Он улыбнулся, как будто сказала она что-то смешное.
— Прошу вас, садитесь.
Анна опустилась в кресло с высокой спинкой, стоявшее перед столом.
— Говоря по правде, мистер Бартлет, мне очень интересно, зачем я вам понадобилась.
— Надеюсь, это не причинило вам никаких неудобств, — заявил Бартлет, сложив руки, как во время молитвы.
— Дело тут вовсе не в неудобствах, — ответила Анна и добавила, немного повысив голос: — Я с удовольствием отвечу на любые вопросы, которые вы сочтете нужным мне задать.
Бартлет ободряюще закивал.
— Именно на это я и рассчитываю. Но боюсь, что эти вопросы будет очень и очень непросто сформулировать. Более того, если бы мы могли хотя бы наметить эти вопросы, то можно было бы утверждать, что полдела уже сделано. Вам понятно, что я имею в виду?
— Я возвращаюсь к моему собственному вопросу, — подчеркнуто нетерпеливо произнесла Анна. — Что я здесь делаю?
— Прошу простить меня. Вы считаете, что я говорю невыносимо непонятно. Конечно же, вы правы, и я приношу извинения за это. Профессиональный недостаток. Слишком много времени приходится иметь дело с бумагами, с бесконечным количеством бумаг. Полностью лишен бодрящего воздуха практики. Но это уже должно быть как раз вашим вкладом. Теперь позвольте мне задать вопрос вам, мисс Наварро. Вы знаете, чем мы здесь занимаемся?
— В ОВВ? Очень смутно. Расследованиями внутри правительственного аппарата, причем все они строго секретны. — Анна решила, что на заданный вопрос лучше ответить чуточку уклончиво; на самом деле ей было известно немного больше, чем сказала она. Она знала, что за нейтрально звучащим названием скрывается чрезвычайно засекреченная, мощная и очень влиятельная сыскная служба, специализирующаяся на проходящих по высшему грифу секретности ревизиях и экспертизах работы других американских правительственных учреждений, в тех случаях, когда те не могли обойтись своими силами и когда дело касалось очень уж острых вопросов. Люди из ОВВ принимали самое непосредственное участие в расследовании таких, например, дел, как дело Олдрича Эймса, высокопоставленного сотрудника ЦРУ, оказавшегося русским шпионом, дела “Иран-контрас”, затронувшего заметных лиц из Белого дома во время президентства Рейгана, в расследовании многочисленных скандалов, связанных с закупками, проводимыми министерством обороны. Ходили слухи, что именно люди из ОВВ первыми раскрыли подозрительные действия агента контрразведки ФБР Роберта Филипа Ханссена. Поговаривали даже, что ОВВ стоял за утечкой информации, получившей название “Большая глотка”, той самой утечкой, которая оказалась причиной крушения Ричарда Никсона.
Бартлет посмотрел куда-то в середину кабинета.
— Методы расследования, по сути своей, повсюду одни и те же, — сказал он после непродолжительной паузы. — Разница лишь в сфере компетентности и области деятельности. Наша область действий имеет отношение к вопросам национальной безопасности.
— У меня нет допуска к информации такого уровня, — быстро вставила Анна.
— Вообще-то, — Бартлет снова позволил себе чуть заметно улыбнуться, — теперь он у вас есть.
Ей что, повысили допуск без ее ведома?
— Все равно это не моя территория.
— Но ведь вы же не настолько строго соблюдаете границы, не так ли? — возразил Бартлет. — Почему бы нам не вспомнить о сотруднике СНБ, которому вы в прошлом году присвоили кодовый номер тридцать три?
Молодая женщина с серьезным выражением лица шла торопливой походкой по длинному центральному коридору пятого этажа министерства юстиции США, громоздкого, как мамонт, здания, выдержанного в стиле эпохи Возрождения и занимавшего целый квартал между Девятой и Десятой стрит. У женщины были блестящие темно-каштановые волосы, карие — цвета жженого сахара — глаза и острый нос. При первом взгляде на нее можно было подумать, что кто-то из ее родителей был азиатом или, возможно, испанцем. Одетая в коричневое пальто строгого покроя, она несла в руке кожаный портфель и вполне могла оказаться адвокатом, лоббистом или же правительственным служащим, спешившим по своим делам.
Ее звали Анна Наварро. Ей исполнилось тридцать три года, и работала она в Управлении специальных расследований, почти неизвестном широкой публике подразделении министерства юстиции.
Войдя в душный зал заседаний, женщина поняла, что еженедельное совещание уже давно началось. Арлисс Дюпре, стоявший на возвышении возле белой доски, повернулся к ней, прервав фразу на полуслове. Она почувствовала устремленные на нее взгляды и немного покраснела. Именно этого, несомненно, добивался Дюпре. Она села на ближайший свободный стул и на мгновение ослепла от падавшего из окна яркого солнечного света.
— Ну, вот и она. Очень мило с ее стороны, что она соизволила присоединиться к нам, — заявил Дюпре. Даже его оскорбления можно было безошибочно предсказать. Анна лишь кивнула, твердо решив, что ни в коем случае не позволит ему спровоцировать себя на резкость. Он лично сказал ей, что совещание начнется в восемь пятнадцать. Скорее всего он собирался начать его именно в восемь и будет наотрез отрицать, что мог сказать ей что-либо иное. Мелочные бюрократические уколы, направленные на то, чтобы как можно сильнее испортить ей жизнь. Даже если никто другой и не знал, почему она опоздала, то им обоим это было отлично известно.
До того как Дюпре возглавил Управление специальных расследований, общие совещания здесь были редкостью. Теперь же он устраивал их еженедельно, рассчитывая таким образом поднять свой авторитет. Дюпре был приземистым коренастым человеком лет сорока пяти; его фигуру бывшего штангиста слишком туго облегал легкий серый костюм, один из трех, которые он надевал по очереди. Все три были куплены в магазине готового платья. Даже через весь зал до Анны Наварро доносился резкий аптечный запах его лосьона после бритья. Лицо у него было круглое, как полная луна, покрытое пористой, наподобие круто сваренной овсянки, багровой кожей.
Было время, когда она по-настоящему беспокоилась о том, что думали о ней такие люди, как Арлисс Дюпре, и старалась произвести на них наилучшее впечатление. Теперь она полностью оставила подобные попытки. У нее были свои друзья, и Дюпре просто не входил в их число. Сидевший на противоположной стороне стола, Дэвид Деннин, рыжеволосый человек с квадратным подбородком, сочувственно взглянул на нее.
— Как некоторые из вас, возможно, уже слышали, Отдел внутреннего взаимодействия попросил временно прикомандировать к ним одного из присутствующих здесь наших коллег. — Дюпре повернулся и сурово уставился на Анну. — Учитывая объем числящейся за вами, агент Наварро, незавершенной работы, я склонен считать согласие принять задание от другого подразделения более чем безответственным поступком с вашей стороны. Может быть, вы рассчитываете таким путем чего-то добиться? Так скажите нам, чего именно. Вы знаете, что в этом кругу можно говорить совершенно откровенно.
— Я впервые слышу об этом, — совершенно искренне ответила Анна.
— Правда? Ну, что ж, возможно, я поторопился с выводами, — чуть мягче произнес Дюпре.
— Вполне возможно, — сухо согласилась Анна.
— Я предположил, что вы потребовались для участия в какой-то работе. Хотя, может быть, вы как раз и есть та самая работа.
— Я не поняла. Повторите, пожалуйста.
— Возможно, вы сами окажетесь объектом расследования, — с удовольствием произнес Дюпре. — Впрочем, для меня в этом случае не будет ничего удивительного. Вы та еще штучка, агент Наварро. — Кто-то из его постоянных собутыльников расхохотался.
Анна подвинулась вместе со стулом, чтобы солнце не светило в глаза.
С тех самых пор, как в Детройте, когда они жили на одном этаже в отеле “Вестин” и она отвергла (как ей казалось, очень деликатно) недвусмысленные пьяные домогательства Дюпре, он пользовался любой возможностью, чтобы вставлять в ее послужной список уничижительные и противные, как крысиное дерьмо, замечания: “В лучшем случае, она может проявить очень ограниченный интерес... Ошибки, допущенные вследствие невнимательности, но все же не являющиеся признаком некомпетентности...”
Как-то раз она услышала, что он говорил о ней одному из коллег-мужчин как “о сексуально озабоченной бабенке, дожидающейся, когда же с нею что-то произойдет, и в то же время очень боящейся этого”. Он прилепил к ней самый, пожалуй, вредоносный и оскорбительный ярлык, какой только существовал в Бюро: “Не желает играть на команду”. Правда, нежелание играть на команду означало лишь то, что она отказывалась пьянствовать с мужчинами, в том числе и с самим Дюпре, и не допускала коллег в свою личную жизнь. Он также считал обязательным для себя подшивать в ее досье описания всех допущенных ею ошибок, хотя среди них не было ни одной серьезной — просто несколько незначительных процедурных упущений. Так, например, во время следствия по делу о преступлениях некоего агента Администрации по контролю за применением законов о наркотиках, подкупленного крупным наркодельцом и замешанного в нескольких убийствах, она не представила форму 460 в требуемый недельный срок.
И самые лучшие агенты допускают ошибки. Она была убеждена, что лучшие на самом деле допускают даже больше мелких оплошностей, чем заурядные работники, потому что сосредоточиваются на ходе расследования, а не на скрупулезном соблюдении всех бесчисленных процедур, предусмотренных правилами и регламентами. Можно рабски следовать каждому из смешных процедурных требований, но так и не раскрыть дела.
Анна почувствовала, что он смотрит на нее, подняла глаза, и их взгляды встретились.
— У нас набирается очень и очень приличный объем работы, — продолжал Дюпре. — Когда кто-то не справляется со своей частью, это означает, что нагрузка на каждого из остальных становится еще больше. У нас имеется чиновник Внутренней налоговой службы не самого низкого уровня, подозреваемый в организации кое-каких весьма непростых налоговых махинаций. Еще нам подбросили пройдоху из ФБР, который, похоже, пользуется своим значком для того, чтобы устроить свою личную вендетту. Еще один подлец, продававший оружие из хранилища для вещественных доказательств.
Именно такими делами обычно и занималось УСР: расследованием (впрочем, в своем кругу эту работу называли словом “ревизия”) должностных преступлений, к которым в той или иной степени были причастны сотрудники других правительственных учреждений. Управление являлось своего рода федеральной версией министерства внутренних дел.
— Может быть, служебная нагрузка, которая ложится на вас здесь, кажется вам слишком большой? — с нажимом произнес Дюпре. — Или я не прав?
Анна сделала вид, что записывает что-то в блокноте, и промолчала. Она чувствовала, что ее щеки горят. Она медленно набрала в грудь воздуха, старательно подавляя охвативший ее гнев. Она не могла позволить себе показать, что ее задевают эти мелкие укусы. Выдержав паузу, она все же заговорила.
— Но почему же вы не отказались от такого откомандирования? — Анна произнесла эти слова очень спокойно, почти равнодушно, но вопрос отнюдь не был невинным: Дюпре обладал слишком малым влиянием для того, чтобы бросить вызов высокопоставленному, строго засекреченному и практически всесильному Отделу внутреннего взаимодействия, а любой намек на ограниченность его власти должен был вызывать у начальника управления приступ бешенства.
Маленькие уши Дюпре покраснели.
— Я думаю, что все ограничится краткой беседой. Если охотники за призраками из ОВВ на самом деле знают столько, сколько хотят показать, то они должны понимать, что вы не слишком-то подходите для такой работы.
Его глаза пылали презрением.
Анна любила свою работу и знала, что хорошо справляется с ней. Она не рассчитывала на похвалы. Единственное, чего она хотела, это избавиться от необходимости тратить время и энергию на то, чтобы отстаивать свое право заниматься этой работой, цепляться за нее ногтями. Она старательно хранила на лице нейтральное выражение, ощущая, как напряжение собралось в тугой комок где-то в области желудка.
— Уверена, что вы приложили все силы, чтобы они смогли это понять.
Наступила полная тишина. Анна видела, как Дюпре мучительно искал подходящий ответ. Так ничего и не придумав, он перевел взгляд на свою любимую белую доску, где были записаны пункты повестки дня.
— Мы будем скучать без вас, — проронил он.
Вскоре после окончания совещания в крошечный закуток, служивший Анне Наварро кабинетом, пришел Дэвид Деннин.
— ОВВ хочет заполучить вас, потому что вы лучше всех, кто у нас имеется, — сказал он. — Вы ведь знаете это, не так ли?
Анна устало покачала головой.
— Я была удивлена, увидев вас на совещании. Вы же теперь занимаетесь надзорными операциями. — Но, так или иначе, это было очень кстати. Ходили слухи, что Дэвида должны вот-вот перевести в аппарат министра юстиции.
— Благодаря вам, — ответил Деннин. — Я сегодня оказался там как представитель своего отдела. Мы стараемся не пропустить никаких перемен. Так что я заглянул, чтобы кинуть взгляд на статьи бюджета. И на вас. — Он ласково накрыл ее руку ладонью. Но Анна заметила, что, кроме тепла, в его глазах было и изрядное беспокойство.
— Я очень обрадовалась, когда увидела вас там, — сказала Анна. — И передайте мои наилучшие пожелания Рамону.
— Обязательно передам, — ответил Дэвид. — Мы обязательно снова пригласим вас на паэлью.
— Но ведь вы заглянули не только для того, чтобы увидеть меня?
Деннин все так же, не отрываясь, смотрел ей в лицо.
— Послушайте, Анна, ваше новое назначение, что бы за ним ни стояло, не может ограничиться просто вручением предписания на очередную работу. Здешняя поговорка “Пути Призрака неисповедимы” — не шутка, а правда.
Он произнес старую шутку без всякого юмора. Призраком в министерстве называли за глаза Алана Бартлета, который уже много лет был директором Отдела внутреннего взаимодействия. Еще в семидесятые годы заместитель министра юстиции, выступая на закрытых слушаниях перед подкомиссией сената по разведке, в шутку отозвался о нем как о “призраке из машины”, и эта кличка приклеилась намертво. Пусть Бартлет и не был на самом деле призраком, но все равно он оставался легендарной непостижимой фигурой. Неизменно пользуясь блестящей репутацией, мало с кем встречаясь, он управлял своим владением, в поле зрения которого попадали лишь немногочисленные дела, засекреченные по самому высшему разряду, а его собственные привычки затворника-анахорета постепенно сделались символом тайных путей его отдела. Анна пожала плечами.
— Не имею ни малейшего понятия. Я никогда не встречалась с ним и не думаю, что знаю хоть кого-нибудь, кому приходилось с ним общаться. Дейв, слухи всегда порождаются неосведомленностью. Кто-кто, а уж вы-то не можете этого не знать.
— Тогда послушайтесь совета невежды, которому не безразлична ваша судьба, — ответил Деннин. — Я не знаю, что за штуку затеял ОВВ. Но будьте осторожны, ладно?
— В каком смысле?
Деннин лишь встревожено покачал головой.
— Там совсем иной мир, — сказал он.
Тем же утром, немного позже, Анна оказалась в огромном мраморном вестибюле офисного здания на М-стрит, направляясь в Отдел внутреннего взаимодействия за своим новым назначением. Работу отдела плохо представляли себе даже сотрудники министерства, а область его компетенции была — по крайней мере по утверждениям некоторых сенаторов — опасно неопределенной. “ Там совсем иной мир”, —сказал Деннин, и ей самой тоже так казалось.
ОВВ располагался на десятом этаже этого современного здания в Вашингтоне и был изолирован от той самой бюрократии, представителей которой ему частенько приходилось выводить на чистую воду. Анна старалась не слишком пялиться на журчащий посреди вестибюля фонтан, полы и стены из зеленого мрамора. “Какое еще правительственное учреждение может себе позволить такую роскошь?” — спрашивала она себя. Войдя в лифт, она обнаружила, что даже кабина отделана мрамором.
Кроме нее, в лифте оказался лишь один пассажир — чрезмерно красивый парень в чересчур дорогом костюме. Адвокат, решила она. Как и подавляющее большинство населения этого города.
Краем глаза взглянув в зеркальную стенку кабины, Анна заметила, что попутчик устремил на нее взгляд. Вернее, Взгляд. Она знала, что стоит их глазам встретиться, как он улыбнется, пожелает ей доброго утра и заведет банальную болтовню, обычную при подъеме в лифте. Несмотря на то, что он, вне всякого сомнения, не имел в виду ничего дурного — лишь мимолетный вежливый флирт без надежды на продолжение знакомства, — Анна заранее испытала легкое раздражение от мысли о подобном разговоре. Если мужчины спрашивали ее, почему такая красивая женщина вдруг оказалась правительственным следователем, она никогда не давала вежливых шутливых ответов. Как будто то, что она делала, чтобы заработать себе на жизнь, относилось к какой-то особой, грубой и не заслуживающей уважения сфере человеческой деятельности.
Обычно Анна притворялась, что не замечает таких взглядов. Но на сей раз она хмуро посмотрела на своего спутника, и тот поспешно уставился в сторону.
Независимо от того, что хотел от нее ОВВ, время для этого назначения было выбрано исключительно не подходящее; в этом Дюпре был совершенно прав. Возможно, вы сами окажетесь объектом расследования, сказал он, и хотя Анна лишь пожала плечами в ответ на это предположение, оно, как ни странно, все же тревожило ее. Что, черт возьми, это могло означать? Арлисс Дюпре сейчас наверняка сидит у себя в кабинете в компании своих собутыльников и строит всевозможные предположения на этот счет.
Двери лифта открылись, и Анна оказалась в роскошном, сплошь выложенном мрамором зале, который вполне мог принадлежать этажу, где размещаются кабинеты руководства чрезвычайно дорогой юридической фирмы. На стене справа она увидела вывеску в виде печати министерства юстиции. Посетителям предписывалось сообщать о своем прибытии по селектору. Анна нажала кнопку. Было 11.25 утра, до назначенного ей времени оставалось пять минут. Анна гордилась своей пунктуальностью.
Женский голос спросил ее имя, и в следующий момент дверь автоматически открылась. Анна вошла и оказалась перед красивой темнокожей женщиной со стрижкой “каре”. “Женщиной, пожалуй, чересчур шикарной для службы в правительственном учреждении”, — подумала Анна.
Секретарша холодно посмотрела на нее и предложила присесть. Анна уловила в ее голосе чуть заметный ямайский акцент.
В помещении ОВВ роскошь уступила место полной стерильности. Жемчужно-серый ковер был чистым и гладким — Анна Наварро еще ни разу не видела ничего подобного ни в одном правительственном учреждении. Холл для ожидающих посетителей ярко освещался таким множеством галогенных ламп, что в помещении практически не было теней. Фотографии президента и министра юстиции оправлены в блестящие стальные рамки. Стулья и кофейный столик — из очень светлой твердой древесины. Все выглядело совершенно новым, как будто обстановку распаковали и установили лишь несколько часов назад и она еще не успела оскверниться присутствием людей.
Анне сразу бросились в глаза голографические этикетки из фольги, наклеенные на стоявшие перед секретаршей факсовый и телефонный аппараты: это были знаки правительственной маркировки, свидетельствовавшие, что эти линии связи защищены при помощи официально сертифицированных шифровальных телефонных систем.
То и дело негромко мурлыкал телефон, и женщина — у нее были надеты наушники — негромко отвечала. Первых два абонента говорили по-английски, третий, вероятно, по-французски, потому что секретарша ответила именно на этом языке. Еще два кратких разговора по-английски — как показалось Анне, по поводу времени приема. И еще один звонок, на который секретарша отвечала на языке из свистящих и щелкающих слов. Анна задумалась, пытаясь отгадать, какой же это язык, еще раз посмотрела на часы, поерзала на стуле с прямой жесткой спинкой и подняла глаза на секретаршу.
— Это был баскский язык, не так ли? — спросила она. По ее голосу можно было угадать, что это больше, нежели простое предположение наугад, но она все же не уверена до конца.
Женщина коротко кивнула и сдержанно улыбнулась.
— Вам придется ждать не слишком долго, мисс Наварро, — сказала она.
Затем внимание Анны привлекла высокая деревянная конструкция, сооруженная позади секретарского стола. Эта конструкция полностью загораживала противоположную стену. По закрепленному на ней значку, указывавшему на наличие выхода, Анна поняла, что это перегородка, скрывающая вход на лестницу. Она позволяла агентам ОВВ или их посетителям приходить и уходить, оставаясь невидимыми никем из присутствующих в официальной приемной. Что же все-таки представлял собой этот отдел?
Прошло еще пять минут.
— А мистеру Бартлету известно о моем присутствии? — осведомилась Анна, поднявшись с места.
Секретарша без всякого выражения на лице встретила ее вопросительный взгляд.
— Он как раз заканчивает беседу с кем-то.
Анна снова опустилась на стул. Ей было очень жаль, что она не взяла с собой ничего почитать. У нее не было даже “Морнинг пост”, а первозданную чистоту приемной, естественно, не оскверняли никакие газеты или журналы. Она вынула электронную записную книжку, авторучку и принялась составлять список предстоящих дел.
Секретарша приложила палец к уху и кивнула.
— Мистер Бартлет говорит, что сейчас примет вас. — Она вышла из-за своего стола и повела Анну вдоль ряда дверей. На них не было табличек с именами, одни только номера. Дойдя до самого конца приемной, она открыла дверь, отличавшуюся от всех остальных тем, что на ней красовалась надпись “Директор”, и оказалась в самом опрятном кабинете из всех, которые ей когда-либо приходилось видеть. На стоявшем у дальней стены столе стопки бумаг были разложены с такой аккуратностью, будто расстояние между ними специально измеряли линейкой.
Из-за огромного орехового стола вышел маленький, совершенно беловолосый человек в идеально чистом и отглаженном костюме, похожем на флотский мундир, и протянул посетительнице маленькую тонкую руку. Анна заметила бледно-розовые, прекрасно наманикюренные ногти и была удивлена силой пожатия руки. Она заметила также, что на столе не было ничего, кроме стопки зеленых папок и блестящего черного телефона. А позади стола на стене был закреплен выложенный бархатом стеклянный ящик, в котором лежала пара карманных часов, на первый взгляд по-настоящему старинных и представлявших антикварную ценность. Это был единственный намек на эксцентричность в этой комнате.
— Я ужасно сожалею, что заставил вас так долго ждать, — сказал хозяин кабинета. Его возраст было трудно определить, но Анна решила, что ему пятьдесят с небольшим. Его глаза, прикрытые толстыми стеклами очков в оправе телесного цвета, казались большими и круглыми, будто у совы. — Я знаю, насколько вы заняты, и считаю огромной любезностью с вашей стороны то, что вы согласились прийти. — Он говорил тихо, настолько тихо, что Анне пришлось напрягать слух, чтобы расслышать его слова, заглушаемые шорохом вентиляции. — Мы очень благодарны за то, что вы смогли выкроить для нас время.
— Если говорить честно, то я даже не представляла себе, что можно отказаться от вызова в ОВВ, — не скрывая ехидства, ответила она.
Он улыбнулся, как будто сказала она что-то смешное.
— Прошу вас, садитесь.
Анна опустилась в кресло с высокой спинкой, стоявшее перед столом.
— Говоря по правде, мистер Бартлет, мне очень интересно, зачем я вам понадобилась.
— Надеюсь, это не причинило вам никаких неудобств, — заявил Бартлет, сложив руки, как во время молитвы.
— Дело тут вовсе не в неудобствах, — ответила Анна и добавила, немного повысив голос: — Я с удовольствием отвечу на любые вопросы, которые вы сочтете нужным мне задать.
Бартлет ободряюще закивал.
— Именно на это я и рассчитываю. Но боюсь, что эти вопросы будет очень и очень непросто сформулировать. Более того, если бы мы могли хотя бы наметить эти вопросы, то можно было бы утверждать, что полдела уже сделано. Вам понятно, что я имею в виду?
— Я возвращаюсь к моему собственному вопросу, — подчеркнуто нетерпеливо произнесла Анна. — Что я здесь делаю?
— Прошу простить меня. Вы считаете, что я говорю невыносимо непонятно. Конечно же, вы правы, и я приношу извинения за это. Профессиональный недостаток. Слишком много времени приходится иметь дело с бумагами, с бесконечным количеством бумаг. Полностью лишен бодрящего воздуха практики. Но это уже должно быть как раз вашим вкладом. Теперь позвольте мне задать вопрос вам, мисс Наварро. Вы знаете, чем мы здесь занимаемся?
— В ОВВ? Очень смутно. Расследованиями внутри правительственного аппарата, причем все они строго секретны. — Анна решила, что на заданный вопрос лучше ответить чуточку уклончиво; на самом деле ей было известно немного больше, чем сказала она. Она знала, что за нейтрально звучащим названием скрывается чрезвычайно засекреченная, мощная и очень влиятельная сыскная служба, специализирующаяся на проходящих по высшему грифу секретности ревизиях и экспертизах работы других американских правительственных учреждений, в тех случаях, когда те не могли обойтись своими силами и когда дело касалось очень уж острых вопросов. Люди из ОВВ принимали самое непосредственное участие в расследовании таких, например, дел, как дело Олдрича Эймса, высокопоставленного сотрудника ЦРУ, оказавшегося русским шпионом, дела “Иран-контрас”, затронувшего заметных лиц из Белого дома во время президентства Рейгана, в расследовании многочисленных скандалов, связанных с закупками, проводимыми министерством обороны. Ходили слухи, что именно люди из ОВВ первыми раскрыли подозрительные действия агента контрразведки ФБР Роберта Филипа Ханссена. Поговаривали даже, что ОВВ стоял за утечкой информации, получившей название “Большая глотка”, той самой утечкой, которая оказалась причиной крушения Ричарда Никсона.
Бартлет посмотрел куда-то в середину кабинета.
— Методы расследования, по сути своей, повсюду одни и те же, — сказал он после непродолжительной паузы. — Разница лишь в сфере компетентности и области деятельности. Наша область действий имеет отношение к вопросам национальной безопасности.
— У меня нет допуска к информации такого уровня, — быстро вставила Анна.
— Вообще-то, — Бартлет снова позволил себе чуть заметно улыбнуться, — теперь он у вас есть.
Ей что, повысили допуск без ее ведома?
— Все равно это не моя территория.
— Но ведь вы же не настолько строго соблюдаете границы, не так ли? — возразил Бартлет. — Почему бы нам не вспомнить о сотруднике СНБ, которому вы в прошлом году присвоили кодовый номер тридцать три?