Страница:
Капли влаги, собираясь под потолком, набирали силу и с неравномерными промежутками срывались вниз. Белнэп сверился с маленьким компасом с фосфоресцирующими делениями: вилла была в одной восьмой мили впереди, и бóльшую часть пути он преодолел без труда, поскольку подземный коллектор шел параллельно улице.
«Хорошему человеку все по плечу, – подумал он. – Или плохому».
Угрозы и обвинения Уилла Гаррисона прошли через организм Белнэпа, словно тарелка несвежих устриц. Неужели он в прошлом действительно заходил слишком далеко? Вне всякого сомнения. Белнэп был не из тех, кто дожидается зеленого сигнала светофора, чтобы перейти улицу. Он не любил бумагомарание. Как сказал пророк, дуга Вселенной длинна, но в конечном счете она сгибается к справедливости. И Белнэпу хотелось верить, что это правда. Однако, если это происходило слишком медленно, он с радостью был готов помочь ей гнуться.
Он не любил заниматься самоанализом, но у него не было иллюзий в отношении себя. Да, бывало, он выходил из себя, действовал сгоряча, даже бывал излишне жесток. Иногда – крайне редко – ярость затмевала в нем осознанную волю, и в такие моменты он понимал, каково это – быть одержимым. Превыше всего он ценил преданность: это была движущая сила его жизни. Придумать ничего омерзительнее предательства Белнэп не смог бы – но только об этом он даже не размышлял. Это убеждение жило в нем на клеточном уровне, являлось неотъемлемой частью его естества.
В мостках была дыра фута в три, там, где тоннель делал поворот, повторяя изгибы улицы на поверхности земли. Заметив ее в самый последний момент, Белнэп прыгнул. Инструменты – гвоздодер, пусковое устройство кошки – больно ударили его по бедру. Кошка, хотя и компактной модели, сделанная из легчайших полимеров, все же была достаточно громоздкая, и ее трехлапый якорь постоянно вываливался из сумки.
Несмотря на завесу убедительных доводов, подобную облаку из чернильного мешка, выпущенного кальмаром, за которой попытался спрятаться Гаррисон, чутье подсказывало Белнэпу, что между убийством Ансари и исчезновением Джареда Райнхарта есть связь. И в расчет нужно было брать не только чутье. Друзья Белнэпа из ОКО – его настоящие друзья – не собирались отвернуться от него только потому, что Гаррисон выплеснул на него ушат дерьма. Надавив на кое-кого из них, он узнал о нескольких в высшей степени любопытных сообщениях, поступивших по разведывательным каналам. Сообщения эти были помечены грифом «Из неназванных источников», и, как предупредил Белнэпа его знакомый аналитик, общая картина оставалась еще нечеткой, подобной недопроявленной фотографии. Однако все указывало на то, что похитители Райнхарта были или наняты, или завербованы другой, более сильной организацией. Кукловоды, в свою очередь, подчинялись другим кукловодам. И убийство Халила Ансари встраивалось в общий узор: скрытное поглощение одной сети другой, более могущественной.
Белнэп уже был совсем близко к вилле. Однако путь, которым он двигался, вел его не к самой вилле; кабели входили в подвал здания через трубы из прочного полихлорвинила диаметром всего несколько дюймов. Подвод воды и отвод канализационных стоков имели меньше фута в поперечнике. Однако, исследовав строительные чертежи, Белнэп обнаружил, что есть еще один путь. Система римских акведуков общей протяженностью двести шестьдесят миль, из которых лишь чуть больше тридцати проходили над землей, обслуживалась огромным количеством рабов, трудившихся под руководством Curator Aquarium, хранителя воды. И хранитель воды всегда требовал, чтобы водопровод строился с учетом необходимости обслуживания и ремонта: через регулярные промежутки устраивались входы, закрытые специальными ставнями, – аналоги современных канализационных люков, через которые обеспечивался быстрый доступ к местам засорения. В напоминающей пчелиные соты почве под римскими улицами современные коммуникационные тоннели постоянно пересекались с колодцами и подводящими каналами древних акведуков, в том числе водопровода императора Траяна. Белнэп снова сверился с показаниями компаса, а также похожего на шагомер устройства, измерявшего перемещение в горизонтальной плоскости. С помощью этих двух инструментов он мог определить свое положение. Остановившись перед металлической решеткой на петлях, Белнэп перешел в соседний тоннель, где проходили трубы газо– и водопровода. Ему в нос ударил затхлый воздух сточной канавы, насыщенный запахом сырости и разросшейся за многие столетия плесени. В то время как тоннель с кабелями связи проходил приблизительно параллельно поверхности земли, пол каземата, в который он попал, вскоре начал наклоняться вниз, уводя его с каждым шагом все глубже и глубже под землю. И воздух по мере спуска, казалось, становился все более плотным и насыщенным серой.
Тоннель – только теперь он больше напоминал пещеру, с осыпавшимся за многие столетия потолком и усеянным грудами обломков полом, похожий скорее на естественное геологическое образование, чем на проход, проделанный руками человека, – то сужался, то расширялся, и Белнэпу, петлявшему в подземном лабиринте, по пути к цели приходилось то и дело сгибаться в три погибели. Вполне вероятно, в некоторых галереях уже несколько веков не ступала нога человека.
У него мелькнула неприятная мысль: если он уронит или компас, или фонарик, то сможет запросто заблудиться, остаться здесь навсегда, превратившись в сгнивший скелет, который пролежит здесь долгие годы, прежде чем на него наткнется следующий бесстрашный исследователь, дерзнувший спуститься в подземные катакомбы.
Волосы под каской промокли от пота; ему пришлось остановиться и повязать голову носовым платком, наподобие банданы, чтобы защитить от соленой влаги глаза. Наконец он оказался, по своим расчетам, прямо под виллой – но в пятидесяти футах под ней, на глубине колодца в прериях.
На эту мысль его навела сливная решетка, обозначенная на плане подвала. Похоже, такие решетки были достаточно распространены среди зданий, возведенных над древним водопроводом, ныне не действующим. И действительно, это был простейший способ освобождать подвальные помещения от воды, которая заполняла их во время сильных дождей. Для того чтобы избежать засорения, выкапывался вертикальный колодец, ведущий в один из старинных римских акведуков.
Белнэп перевел рычажок на фонарике вперед до самого конца, переключив луч на самый яркий свет. Несколько минут поисков – и он обнаружил покрытую лишайником кучку земли на каменистом полу тоннеля, над ней, высоко вверху – ему пришлось всмотреться в крошечный цифровой бинокль – решетку. Белнэп сложил лапы пневматического якоря, направил его вертикально вверх и нажал спусковой крючок. С приглушенным хлопком дуло пускового устройства извергло сложенный якорь и пару закрепленных на нем полипропиленовых шпагатов, соединенных между собой. Резкий щелчок сообщил, что якорь зацепился за решетку. Белнэп подергал за шпагат, убеждаясь, что якорь держится прочно. Еще один резкий рывок – и моток пропилена развернулся в веревочную лестницу. На вид хлипкую, непрочную, однако внешность была обманчива. Сплетенная микроволоконная структура могла выдержать многократный вес человеческого тела.
Белнэп начал подниматься вверх. Перемычки, соединяющие два главных шпагата, были расположены на расстоянии двух футов друг от друга. Он преодолел еще чуть больше трети пути, а одно неверное движение уже означало бы падение вниз и неминуемую гибель. Разумеется, все усилия окажутся напрасными, если в подвале находился кто-то, видевший якорь. Но это маловероятно. Охранник обязательно проверит подвал во время обхода – больше того, Белнэп на это рассчитывал, – однако только раз или два за всю ночь.
Решетка, когда он наконец до нее добрался, оказалась тяжелой: фунтов двести стали, держащиеся на месте за счет собственной тяжести, и гибкая веревочная лестница не могла предоставить достаточного упора, чтобы ее сдвинуть. В груди у Белнэпа все оборвалось. Зайти так далеко… оказаться в считаных дюймах…
Переполненный отчаянием, он огляделся вокруг. Его взгляд остановился на облицовке колодца в том месте, где тот переходил в сливное отверстие в полу подвала. Там был установлен железный фартук, подобный раструбу дымовой трубы, судя по виду, сделанный из полуторамиллиметровой стали. Концом гвоздодера Белнэп отогнул сталь в двух местах, сделав импровизированный выступ. Затем он уперся ногами в противоположные стенки колодца и что было мочи надавил на решетку. Угол приложения сил был неестественный: его локти находились выше плеч. Массивная решетка даже не шелохнулась.
У Белнэпа гулко заколотилось сердце, не столько от физической усталости, сколько от внутреннего опустошения, которому он не мог позволить перерасти в отчаяние. Белнэп подумал о Джареде Райнхарте, который находился в руках наемников сети Ансари, всецело в их власти. «Друга надо выбирать тщательно, – как-то раз сказал Джаред. – А выбрав, никогда его не подводить». Сам Джаред сдержал свое слово. Но сдержит ли его теперь Белнэп?
Многие его знакомые расстались с жизнью ни за что ни про что, как дома, в спокойной обстановке, так и во время очередной операции. Мак Марин, по прозвищу Гора, вышедший без единой царапины из нескольких десятков смертельно опасных операций, скончался в постели у себя дома, пав жертвой лопнувшего аневризма в каком-то крохотном сосуде головного мозга. Мики Даммет, человек, чью грудь украшали четыре шрама от входных пулевых отверстий, отдал богу душу на развилке проселочных дорог, после того как водитель грузовика не заметил знак «Стоп». А Алиса Захави погибла под пулями в ходе операции, но операция эта была так отвратительно спланирована с самого начала, что даже в случае успеха не принесла бы никакого результата. Этим достойным людям судьба назначила бессмысленную, ничтожную смерть. Белнэп набрал полную грудь воздуха. Отдать свою жизнь, спасая такого человека, как Райнхарт, – в этом, по крайней мере, будет благородство. В наш век, когда героизм превратился в лишний атрибут, приносящий лишь ненужный риск, легко представить менее достойную смерть – а вот более достойную придумать сложно.
Выдохнув, Белнэп навалился вперед каждой клеточкой своего тела, одержимый силой, не только рожденной у него внутри, но и пришедшей извне.
Решетка поддалась.
Вверх, в сторону. Белнэп сдвинул массивный диск вбок, так, чтобы протиснуть в щель руку, затем с помощью второй руки передвинул его еще дальше. Твердый металл скользнул по гладкому бетону: звук получился гораздо более тихим, чем он опасался.
И вот, через сорок минут после того, как он вышел из фургона и поднял канализационный люк, Белнэп проник в то самое место, которого он так упорно избегал: в место, оборудованное в соответствии с точными – и глубоко извращенными указаниями покойного Халила Ансари.
Теперь наступил черед того, что для Белнэпа всегда было самым сложным.
Ждать.
Подобно фонду Рокфеллера, фонд Банкрофта имел отделения по всему земному шару, но при этом стремился сохранять затраты на содержание иностранных филиалов в строгих пределах. Снова и снова докладчики по-деловому приводили все новые примеры понятия «цена денег» – что, на взгляд Андреа, для некоммерческой благотворительной организации было крайне важно, особенно потому, что в данном контексте под «ценой» понимались спасенные жизни, облегчение от страданий.
«Впрочем, чему тут удивляться, – подумала она, – если вспомнить, что за человек стоит у истоков фонда».
Поль Банкрофт. Одно это имя вызывало благоговейный трепет. Доктор Банкрофт всегда предпочитал оставаться в тени: торжественные приемы во фраках и вечерних платьях и упоминание крупным шрифтом в разделе светской хроники были не для него. Однако полностью скрыть его многоликий талант было невозможно. Андреа вспомнила, как на первом курсе на семинаре по основам экономики ей пришлось овладеть набором функций от многих переменных, известным как «теорема Банкрофта», – и как, основательно изучив этот вопрос, она с изумлением для себя обнаружила, что автор этой теоремы приходится ей родственником. Доктору Банкрофту не было и тридцати, когда он своими работами внес значительный вклад в теорию игр и в ее приложение к общественной психологии. Однако за созданием фонда стояла более практическая мудрость: несколько блестящих инвестиций и удачная игра на бирже превратили приличное фамильное состояние в огромный капитал, что позволило преобразовать скромный фонд в организацию, распространившую свою деятельность на весь земной шар.
В три часа начал свое выступление последний докладчик по имени Рэндол Хейвуд: красное, обветренное лицо, говорящее о многих годах, проведенных под палящим тропическим солнцем, яйцеобразная голова с коротко остриженными черными волосами. Его полем деятельности была тропическая медицина, и он возглавлял программу, которая занималась распределением фондов на разработку и создание препарата против малярии. Девяносто миллионов долларов предстояло выделить в качестве «семенного фонда» медицинскому институту Хауэлла, еще девяносто получала группа исследователей в институте Джонса Гопкинса. Хейвуд кратко рассказал о «молекулярных мишенях», о принципах действия вакцины, о том, какие проблемы ставит живучесть носителей болезни, упомянул о недостаточной эффективности нынешнего поколения вакцин. Ежегодно наиболее агрессивный малярийный паразит, Plasmodium falciparum, отнимает около миллиона жизней.
Миллион жизней. Статистика? Абстрактная цифра? Или человеческая трагедия.
В голосе Хейвуда звучали приглушенные раскаты грома. Весь он казался каким-то угрюмым, мрачным. «Грозовая туча на рассвете», – подумала Андреа.
– Пока что результаты наших работ таковы, что никаких просветов на горизонте не видно. Все боятся давать несбыточные обещания. История борьбы с малярией состоит из длинного перечня крушения самых радужных надежд. Вот все, что я хотел сказать. – Хейвуд обвел взглядом сидящих за столом, приглашая задавать вопросы.
Андреа с громким стуком поставила чашечку на блюдце, решив, что звякнуть фарфором о фарфор – более вежливо, чем просто кашлянуть.
– Прошу прощения, для меня это внове, но предыдущие докладчики говорили о том, что фонд ищет на рынке незаполненные пустоты. – Она многозначительно умолкла.
– И вакцины являются лучшим тому примером, – кивнув с мудрым видом, подтвердил Хейвуд. – Общая ценность одной прививки значительно выше, чем ее ценность применительно только к одному человеку, потому что, если я привит, вам от этого тоже лучше. Я уже не могу передавать болезнетворные микробы другим людям, и, разумеется, обществу не приходится оплачивать мои больничные, пропуски занятий, госпитализацию. Любой экономист подтвердит, что ценность прививки для общества в целом более чем в двадцать раз выше того, что готов заплатить за нее отдельно взятый человек. Вот почему правительства стран всегда напрямую вкладывают средства в вакцинацию населения. В конечном счете это идет на благо всего общества, подобно общественной санитарии, чистой воде и так далее. В данном случае, однако, болезнь сильнее всего свирепствует в беднейших странах мира, которые просто не располагают необходимыми средствами. В таких государствах, как Уганда, Ботсвана или Замбия, ежегодный бюджет здравоохранения составляет где-то долларов пятнадцать на душу населения. У нас же эта цифра приближается к пяти тысячам долларов.
Пока Хейвуд говорил, Андреа не отрывала от него взгляд. На фоне здорового румянца его лица тем более поразительными казались его бесцветные глаза. Могучего телосложения, он обладал здоровенными руками с обгрызенными ногтями. То есть перед ней был человек, принадлежащий хорошо знакомому ей типу: здоровяк… с больным желудком. Задира со стеклянным подбородком.
– Вы представили полную перспективу, – сказала Андреа.
– Тут все сводится к подсчету долларов и центов. Фармацевтические компании с готовностью бросаются разрабатывать новые лекарства, если для них есть рынок. Однако в данном случае у них нет финансовой заинтересованности. Зачем тратить огромные деньги, разрабатывая препарат для тех, кто не сможет его купить?
– И именно здесь на сцену выходит фонд Банкрофта.
– Именно здесь на сцену выходим мы, – мрачно кивнув, подтвердил Хейвуд. Новенькая соображает быстро. – По сути дела, мы пытаемся залить насос перед пуском.
Он начал собирать бумаги, но Андреа еще не закончила.
– Прошу прощения, – сказала она, – я долгое время работала в финансах, поэтому, возможно, мой взгляд однобокий. Но почему бы вместо того, чтобы пытаться заранее выбрать победителя, не учредить приз, чтобы в проблему вцепились все исследователи?
– Прошу прощения? – Хейвуд потер переносицу.
– Поставьте в конце радуги горшок с золотом. – Среди собравшихся за столом пробежал тихий ропот, и Андреа почувствовала, что заливается краской. Она начинала жалеть о том, что заговорила. «Но ведь я права, – строго одернула она себя. – Разве не так?» – Направлять исследования очень трудно. Но, полагаю, существуют сотни лабораторий и исследовательских групп – в университетах, некоммерческих научно-исследовательских институтах, да и в фирмах, занимающихся биотехникой, – которые могли бы наткнуться на что-нибудь стóящее, если бы попробовали. Заставив их соревноваться друг с другом, тем самым можно направить всю созидательную энергию в нужное русло. Почему бы не назначить приз победителю? Обещайте приобрести что-нибудь около миллиона доз эффективной вакцины по разумной цене. И это будет означать, что тот же самый стимул появится у всех потенциальных инвесторов – то есть размер приза многократно увеличится.
На красном лице руководителя программы появилось выражение едва сдерживаемого раздражения.
– Мы сейчас заняты тем, – объяснил он, – что пытаемся заставить ученых оторваться от стартовой площадки.
– При этом вы заранее выбрали тех, кто, на ваш взгляд, имеет лучшие шансы победить.
– Совершенно верно.
– Это игра в рулетку.
На противоположном конце стола внушительного вида мужчина с густой копной волнистых седых волос поднял руку, привлекая к себе внимание Андреа.
– А что же предлагаете вы? – спросил он. – Своего рода тотализатор для исследователей в области медицины? «Победителем можете стать вы!» – да? – Его голос был гладким, даже слащавым. Вызов был в словах, а не в интонации.
У Андреа Банкрофт вспыхнуло лицо. Однако возражение было не по существу. У нее в памяти всплыло то, что она прочитала в какой-то исторической книге. Молодая женщина смело выдержала взгляд своего оппонента.
– Разве мысль эта так нова? В восемнадцатом веке британское правительство учредило награду тому, кто первым предложит способ измерять долготу на море. Если вы посмотрите на этот пример, уверена, вы согласитесь, что проблема была решена и победитель получил деньги. – Она заставила себя сделать еще глоток чая, надеясь, что никто не обратил внимания на ее дрожащую руку.
Седовласый мужчина задержал на ней одобрительный взгляд. Черты его лица, резкие и правильные, согревались теплом карих глаз; одежда – антрацитовый твидовый пиджак, вязаная жилетка в мелкую ломаную клетку на пуговицах, такую носят профессора. Один из консультантов?
Внезапно смутившись, Андреа уставилась в чашку. «Отлично, Андреа, у тебя большое будущее, – подумала она. – Нажить врагов в первый же день».
Однако все сомнения затмевало чувство восторженного возбуждения: рядом с ней были люди, которые не просто говорили о том, чтобы изменить мир, – тема ночных бесед в общежитии первокурсников, – эти люди действительно что-то делали. И подходили к этому мудро. Очень мудро. Если ей когда-нибудь предоставится возможность встретиться с доктором Банкрофтом лично, надо будет постараться сдержаться.
Руководитель программы собрал бумаги.
– Мы непременно примем ваши замечания к сведению, – рассеянным тоном заметил он. Его слова не были ни отказом, ни подтверждением.
– Ну-ну, – произнес бронзовый от загара мужчина, сидящий слева от Андреа. Она вспомнила, что его зовут Саймон Банкрофт. Он наградил ее мимолетной улыбкой: возможно, насмешливые поздравления, однако настолько двусмысленные, что впоследствии их можно будет выдать за настоящее признание.
Был объявлен часовой перерыв. Члены попечительского совета разошлись кучками. Кто-то направился вниз в буфет, где угощали кофе и выпечкой, другие гуляли по галерее или, устроившись на улице в креслах под навесами, защищающими от солнца, уставили взгляд в крошечные экраны карманных компьютеров. Андреа, внезапно почувствовав себя совершенно одинокой, бесцельно бродила по огромному зданию: ученик, только что переведенный в новую школу. «Это чтобы не оказаться в буфете за одним столиком не с тем, с кем нужно», – язвительно подумала она. Из размышлений ее вывел приятный баритон.
– Мисс Банкрофт?
Андреа подняла взгляд. Тот профессор в твидовом костюме и свитере. Чистый, прозрачный взгляд. Ему было лет под семьдесят, однако его лицо в состоянии покоя было практически лишено морщин, а в движениях сквозила жизненная сила.
– Не согласитесь немного прогуляться со мной?
Они очутились на дорожке, вымощенной плитами, которая спускалась за домом по разбитому террасами саду и вела через маленький деревянный мостик в лабиринт из кустов бирючины.
– Здесь как будто иной мир, – нарушила молчание Андреа. – Брошенный посреди другого, привычного. Словно ресторан на Луне.
– А, вы про это место. Еда хорошая, но атмосферы никакой.
Андреа прыснула.
– Вы давно работаете в фонде Банкрофта?
– Давно, – ответил ее спутник. Он легко перешагнул через тонкие ветки, перегородившие дорожку. Вельветовые брюки и прочные башмаки на толстой подошве. Типично профессорский наряд, но довольно элегантный.
– Наверное, вам нравится.
– Работа как работа.
Казалось, он не спешит говорить об их небольшой размолвке, но Андреа было не по себе.
– Ну, – помолчав, спросила она, – я выставила себя полной дурой?
– Я бы сказал, вы выставили дураком Рэндола Хейвуда.
– Но мне показалось…
– Что? Вы были абсолютно правы, мисс Банкрофт. Тянуть, а не толкать – вот наиболее эффективное использование средств фонда в том, что касается исследований в области медицины. Ваше предложение, если так можно сказать, попало в точку.
Андреа улыбнулась.
– Хорошо бы, если бы вы сообщили это главному шишке.
Пожилой мужчина вопросительно посмотрел на нее.
– Я хочу сказать, когда меня представят доктору Банкрофту? – Еще произнося эти слова, Андреа почувствовала, что уже оступилась. – Так, подождите-ка, как вы сказали, кто вы такой?
«Хорошему человеку все по плечу, – подумал он. – Или плохому».
Угрозы и обвинения Уилла Гаррисона прошли через организм Белнэпа, словно тарелка несвежих устриц. Неужели он в прошлом действительно заходил слишком далеко? Вне всякого сомнения. Белнэп был не из тех, кто дожидается зеленого сигнала светофора, чтобы перейти улицу. Он не любил бумагомарание. Как сказал пророк, дуга Вселенной длинна, но в конечном счете она сгибается к справедливости. И Белнэпу хотелось верить, что это правда. Однако, если это происходило слишком медленно, он с радостью был готов помочь ей гнуться.
Он не любил заниматься самоанализом, но у него не было иллюзий в отношении себя. Да, бывало, он выходил из себя, действовал сгоряча, даже бывал излишне жесток. Иногда – крайне редко – ярость затмевала в нем осознанную волю, и в такие моменты он понимал, каково это – быть одержимым. Превыше всего он ценил преданность: это была движущая сила его жизни. Придумать ничего омерзительнее предательства Белнэп не смог бы – но только об этом он даже не размышлял. Это убеждение жило в нем на клеточном уровне, являлось неотъемлемой частью его естества.
В мостках была дыра фута в три, там, где тоннель делал поворот, повторяя изгибы улицы на поверхности земли. Заметив ее в самый последний момент, Белнэп прыгнул. Инструменты – гвоздодер, пусковое устройство кошки – больно ударили его по бедру. Кошка, хотя и компактной модели, сделанная из легчайших полимеров, все же была достаточно громоздкая, и ее трехлапый якорь постоянно вываливался из сумки.
Несмотря на завесу убедительных доводов, подобную облаку из чернильного мешка, выпущенного кальмаром, за которой попытался спрятаться Гаррисон, чутье подсказывало Белнэпу, что между убийством Ансари и исчезновением Джареда Райнхарта есть связь. И в расчет нужно было брать не только чутье. Друзья Белнэпа из ОКО – его настоящие друзья – не собирались отвернуться от него только потому, что Гаррисон выплеснул на него ушат дерьма. Надавив на кое-кого из них, он узнал о нескольких в высшей степени любопытных сообщениях, поступивших по разведывательным каналам. Сообщения эти были помечены грифом «Из неназванных источников», и, как предупредил Белнэпа его знакомый аналитик, общая картина оставалась еще нечеткой, подобной недопроявленной фотографии. Однако все указывало на то, что похитители Райнхарта были или наняты, или завербованы другой, более сильной организацией. Кукловоды, в свою очередь, подчинялись другим кукловодам. И убийство Халила Ансари встраивалось в общий узор: скрытное поглощение одной сети другой, более могущественной.
Белнэп уже был совсем близко к вилле. Однако путь, которым он двигался, вел его не к самой вилле; кабели входили в подвал здания через трубы из прочного полихлорвинила диаметром всего несколько дюймов. Подвод воды и отвод канализационных стоков имели меньше фута в поперечнике. Однако, исследовав строительные чертежи, Белнэп обнаружил, что есть еще один путь. Система римских акведуков общей протяженностью двести шестьдесят миль, из которых лишь чуть больше тридцати проходили над землей, обслуживалась огромным количеством рабов, трудившихся под руководством Curator Aquarium, хранителя воды. И хранитель воды всегда требовал, чтобы водопровод строился с учетом необходимости обслуживания и ремонта: через регулярные промежутки устраивались входы, закрытые специальными ставнями, – аналоги современных канализационных люков, через которые обеспечивался быстрый доступ к местам засорения. В напоминающей пчелиные соты почве под римскими улицами современные коммуникационные тоннели постоянно пересекались с колодцами и подводящими каналами древних акведуков, в том числе водопровода императора Траяна. Белнэп снова сверился с показаниями компаса, а также похожего на шагомер устройства, измерявшего перемещение в горизонтальной плоскости. С помощью этих двух инструментов он мог определить свое положение. Остановившись перед металлической решеткой на петлях, Белнэп перешел в соседний тоннель, где проходили трубы газо– и водопровода. Ему в нос ударил затхлый воздух сточной канавы, насыщенный запахом сырости и разросшейся за многие столетия плесени. В то время как тоннель с кабелями связи проходил приблизительно параллельно поверхности земли, пол каземата, в который он попал, вскоре начал наклоняться вниз, уводя его с каждым шагом все глубже и глубже под землю. И воздух по мере спуска, казалось, становился все более плотным и насыщенным серой.
Тоннель – только теперь он больше напоминал пещеру, с осыпавшимся за многие столетия потолком и усеянным грудами обломков полом, похожий скорее на естественное геологическое образование, чем на проход, проделанный руками человека, – то сужался, то расширялся, и Белнэпу, петлявшему в подземном лабиринте, по пути к цели приходилось то и дело сгибаться в три погибели. Вполне вероятно, в некоторых галереях уже несколько веков не ступала нога человека.
У него мелькнула неприятная мысль: если он уронит или компас, или фонарик, то сможет запросто заблудиться, остаться здесь навсегда, превратившись в сгнивший скелет, который пролежит здесь долгие годы, прежде чем на него наткнется следующий бесстрашный исследователь, дерзнувший спуститься в подземные катакомбы.
Волосы под каской промокли от пота; ему пришлось остановиться и повязать голову носовым платком, наподобие банданы, чтобы защитить от соленой влаги глаза. Наконец он оказался, по своим расчетам, прямо под виллой – но в пятидесяти футах под ней, на глубине колодца в прериях.
На эту мысль его навела сливная решетка, обозначенная на плане подвала. Похоже, такие решетки были достаточно распространены среди зданий, возведенных над древним водопроводом, ныне не действующим. И действительно, это был простейший способ освобождать подвальные помещения от воды, которая заполняла их во время сильных дождей. Для того чтобы избежать засорения, выкапывался вертикальный колодец, ведущий в один из старинных римских акведуков.
Белнэп перевел рычажок на фонарике вперед до самого конца, переключив луч на самый яркий свет. Несколько минут поисков – и он обнаружил покрытую лишайником кучку земли на каменистом полу тоннеля, над ней, высоко вверху – ему пришлось всмотреться в крошечный цифровой бинокль – решетку. Белнэп сложил лапы пневматического якоря, направил его вертикально вверх и нажал спусковой крючок. С приглушенным хлопком дуло пускового устройства извергло сложенный якорь и пару закрепленных на нем полипропиленовых шпагатов, соединенных между собой. Резкий щелчок сообщил, что якорь зацепился за решетку. Белнэп подергал за шпагат, убеждаясь, что якорь держится прочно. Еще один резкий рывок – и моток пропилена развернулся в веревочную лестницу. На вид хлипкую, непрочную, однако внешность была обманчива. Сплетенная микроволоконная структура могла выдержать многократный вес человеческого тела.
Белнэп начал подниматься вверх. Перемычки, соединяющие два главных шпагата, были расположены на расстоянии двух футов друг от друга. Он преодолел еще чуть больше трети пути, а одно неверное движение уже означало бы падение вниз и неминуемую гибель. Разумеется, все усилия окажутся напрасными, если в подвале находился кто-то, видевший якорь. Но это маловероятно. Охранник обязательно проверит подвал во время обхода – больше того, Белнэп на это рассчитывал, – однако только раз или два за всю ночь.
Решетка, когда он наконец до нее добрался, оказалась тяжелой: фунтов двести стали, держащиеся на месте за счет собственной тяжести, и гибкая веревочная лестница не могла предоставить достаточного упора, чтобы ее сдвинуть. В груди у Белнэпа все оборвалось. Зайти так далеко… оказаться в считаных дюймах…
Переполненный отчаянием, он огляделся вокруг. Его взгляд остановился на облицовке колодца в том месте, где тот переходил в сливное отверстие в полу подвала. Там был установлен железный фартук, подобный раструбу дымовой трубы, судя по виду, сделанный из полуторамиллиметровой стали. Концом гвоздодера Белнэп отогнул сталь в двух местах, сделав импровизированный выступ. Затем он уперся ногами в противоположные стенки колодца и что было мочи надавил на решетку. Угол приложения сил был неестественный: его локти находились выше плеч. Массивная решетка даже не шелохнулась.
У Белнэпа гулко заколотилось сердце, не столько от физической усталости, сколько от внутреннего опустошения, которому он не мог позволить перерасти в отчаяние. Белнэп подумал о Джареде Райнхарте, который находился в руках наемников сети Ансари, всецело в их власти. «Друга надо выбирать тщательно, – как-то раз сказал Джаред. – А выбрав, никогда его не подводить». Сам Джаред сдержал свое слово. Но сдержит ли его теперь Белнэп?
Многие его знакомые расстались с жизнью ни за что ни про что, как дома, в спокойной обстановке, так и во время очередной операции. Мак Марин, по прозвищу Гора, вышедший без единой царапины из нескольких десятков смертельно опасных операций, скончался в постели у себя дома, пав жертвой лопнувшего аневризма в каком-то крохотном сосуде головного мозга. Мики Даммет, человек, чью грудь украшали четыре шрама от входных пулевых отверстий, отдал богу душу на развилке проселочных дорог, после того как водитель грузовика не заметил знак «Стоп». А Алиса Захави погибла под пулями в ходе операции, но операция эта была так отвратительно спланирована с самого начала, что даже в случае успеха не принесла бы никакого результата. Этим достойным людям судьба назначила бессмысленную, ничтожную смерть. Белнэп набрал полную грудь воздуха. Отдать свою жизнь, спасая такого человека, как Райнхарт, – в этом, по крайней мере, будет благородство. В наш век, когда героизм превратился в лишний атрибут, приносящий лишь ненужный риск, легко представить менее достойную смерть – а вот более достойную придумать сложно.
Выдохнув, Белнэп навалился вперед каждой клеточкой своего тела, одержимый силой, не только рожденной у него внутри, но и пришедшей извне.
Решетка поддалась.
Вверх, в сторону. Белнэп сдвинул массивный диск вбок, так, чтобы протиснуть в щель руку, затем с помощью второй руки передвинул его еще дальше. Твердый металл скользнул по гладкому бетону: звук получился гораздо более тихим, чем он опасался.
И вот, через сорок минут после того, как он вышел из фургона и поднял канализационный люк, Белнэп проник в то самое место, которого он так упорно избегал: в место, оборудованное в соответствии с точными – и глубоко извращенными указаниями покойного Халила Ансари.
Теперь наступил черед того, что для Белнэпа всегда было самым сложным.
Ждать.
Катона, штат Нью-Йорк
Руководители программ фонда начали обзорные доклады. Первое время Андреа думала только о том, чтобы оставаться внешне собранной и уверенной в себе. Однако прошло немного времени, и все ее внимание оказалось приковано к выступлениям. Вполне естественно, они были достаточно скучными. Но молодая женщина не могла не поражаться тому, насколько обширна деятельность фонда. Проекты очистки питьевой воды и вакцинации в странах третьего мира, программа борьбы с неграмотностью в Аппалачии,[15] программы искоренения полиомиелита в Африке и Азии, программы обеспечения питательными микроэлементами малоразвитых районов земного шара. Каждый работник фонда рассказывал о своей программе кратко и четко: стоимость, задачи, перспективы на будущее, оценка эффективности. Язык был простым, без цветистых изысков. Однако предмет повествования был увлекателен сам по себе – описывались один за другим проекты, каждому из которых предстояло изменить жизнь тысяч людей. Так, в одном случае речь шла о сооружении оросительных каналов в бедных сельскохозяйственных районах, что должно было позволить собирать стабильно высокие урожаи там, где сейчас шла борьба за выживание. Несколько снимков, представленных на закрепленном на стене мониторе, красноречиво продемонстрировали результаты: воистину пустыня была превращена в цветущий сад.Подобно фонду Рокфеллера, фонд Банкрофта имел отделения по всему земному шару, но при этом стремился сохранять затраты на содержание иностранных филиалов в строгих пределах. Снова и снова докладчики по-деловому приводили все новые примеры понятия «цена денег» – что, на взгляд Андреа, для некоммерческой благотворительной организации было крайне важно, особенно потому, что в данном контексте под «ценой» понимались спасенные жизни, облегчение от страданий.
«Впрочем, чему тут удивляться, – подумала она, – если вспомнить, что за человек стоит у истоков фонда».
Поль Банкрофт. Одно это имя вызывало благоговейный трепет. Доктор Банкрофт всегда предпочитал оставаться в тени: торжественные приемы во фраках и вечерних платьях и упоминание крупным шрифтом в разделе светской хроники были не для него. Однако полностью скрыть его многоликий талант было невозможно. Андреа вспомнила, как на первом курсе на семинаре по основам экономики ей пришлось овладеть набором функций от многих переменных, известным как «теорема Банкрофта», – и как, основательно изучив этот вопрос, она с изумлением для себя обнаружила, что автор этой теоремы приходится ей родственником. Доктору Банкрофту не было и тридцати, когда он своими работами внес значительный вклад в теорию игр и в ее приложение к общественной психологии. Однако за созданием фонда стояла более практическая мудрость: несколько блестящих инвестиций и удачная игра на бирже превратили приличное фамильное состояние в огромный капитал, что позволило преобразовать скромный фонд в организацию, распространившую свою деятельность на весь земной шар.
В три часа начал свое выступление последний докладчик по имени Рэндол Хейвуд: красное, обветренное лицо, говорящее о многих годах, проведенных под палящим тропическим солнцем, яйцеобразная голова с коротко остриженными черными волосами. Его полем деятельности была тропическая медицина, и он возглавлял программу, которая занималась распределением фондов на разработку и создание препарата против малярии. Девяносто миллионов долларов предстояло выделить в качестве «семенного фонда» медицинскому институту Хауэлла, еще девяносто получала группа исследователей в институте Джонса Гопкинса. Хейвуд кратко рассказал о «молекулярных мишенях», о принципах действия вакцины, о том, какие проблемы ставит живучесть носителей болезни, упомянул о недостаточной эффективности нынешнего поколения вакцин. Ежегодно наиболее агрессивный малярийный паразит, Plasmodium falciparum, отнимает около миллиона жизней.
Миллион жизней. Статистика? Абстрактная цифра? Или человеческая трагедия.
В голосе Хейвуда звучали приглушенные раскаты грома. Весь он казался каким-то угрюмым, мрачным. «Грозовая туча на рассвете», – подумала Андреа.
– Пока что результаты наших работ таковы, что никаких просветов на горизонте не видно. Все боятся давать несбыточные обещания. История борьбы с малярией состоит из длинного перечня крушения самых радужных надежд. Вот все, что я хотел сказать. – Хейвуд обвел взглядом сидящих за столом, приглашая задавать вопросы.
Андреа с громким стуком поставила чашечку на блюдце, решив, что звякнуть фарфором о фарфор – более вежливо, чем просто кашлянуть.
– Прошу прощения, для меня это внове, но предыдущие докладчики говорили о том, что фонд ищет на рынке незаполненные пустоты. – Она многозначительно умолкла.
– И вакцины являются лучшим тому примером, – кивнув с мудрым видом, подтвердил Хейвуд. – Общая ценность одной прививки значительно выше, чем ее ценность применительно только к одному человеку, потому что, если я привит, вам от этого тоже лучше. Я уже не могу передавать болезнетворные микробы другим людям, и, разумеется, обществу не приходится оплачивать мои больничные, пропуски занятий, госпитализацию. Любой экономист подтвердит, что ценность прививки для общества в целом более чем в двадцать раз выше того, что готов заплатить за нее отдельно взятый человек. Вот почему правительства стран всегда напрямую вкладывают средства в вакцинацию населения. В конечном счете это идет на благо всего общества, подобно общественной санитарии, чистой воде и так далее. В данном случае, однако, болезнь сильнее всего свирепствует в беднейших странах мира, которые просто не располагают необходимыми средствами. В таких государствах, как Уганда, Ботсвана или Замбия, ежегодный бюджет здравоохранения составляет где-то долларов пятнадцать на душу населения. У нас же эта цифра приближается к пяти тысячам долларов.
Пока Хейвуд говорил, Андреа не отрывала от него взгляд. На фоне здорового румянца его лица тем более поразительными казались его бесцветные глаза. Могучего телосложения, он обладал здоровенными руками с обгрызенными ногтями. То есть перед ней был человек, принадлежащий хорошо знакомому ей типу: здоровяк… с больным желудком. Задира со стеклянным подбородком.
– Вы представили полную перспективу, – сказала Андреа.
– Тут все сводится к подсчету долларов и центов. Фармацевтические компании с готовностью бросаются разрабатывать новые лекарства, если для них есть рынок. Однако в данном случае у них нет финансовой заинтересованности. Зачем тратить огромные деньги, разрабатывая препарат для тех, кто не сможет его купить?
– И именно здесь на сцену выходит фонд Банкрофта.
– Именно здесь на сцену выходим мы, – мрачно кивнув, подтвердил Хейвуд. Новенькая соображает быстро. – По сути дела, мы пытаемся залить насос перед пуском.
Он начал собирать бумаги, но Андреа еще не закончила.
– Прошу прощения, – сказала она, – я долгое время работала в финансах, поэтому, возможно, мой взгляд однобокий. Но почему бы вместо того, чтобы пытаться заранее выбрать победителя, не учредить приз, чтобы в проблему вцепились все исследователи?
– Прошу прощения? – Хейвуд потер переносицу.
– Поставьте в конце радуги горшок с золотом. – Среди собравшихся за столом пробежал тихий ропот, и Андреа почувствовала, что заливается краской. Она начинала жалеть о том, что заговорила. «Но ведь я права, – строго одернула она себя. – Разве не так?» – Направлять исследования очень трудно. Но, полагаю, существуют сотни лабораторий и исследовательских групп – в университетах, некоммерческих научно-исследовательских институтах, да и в фирмах, занимающихся биотехникой, – которые могли бы наткнуться на что-нибудь стóящее, если бы попробовали. Заставив их соревноваться друг с другом, тем самым можно направить всю созидательную энергию в нужное русло. Почему бы не назначить приз победителю? Обещайте приобрести что-нибудь около миллиона доз эффективной вакцины по разумной цене. И это будет означать, что тот же самый стимул появится у всех потенциальных инвесторов – то есть размер приза многократно увеличится.
На красном лице руководителя программы появилось выражение едва сдерживаемого раздражения.
– Мы сейчас заняты тем, – объяснил он, – что пытаемся заставить ученых оторваться от стартовой площадки.
– При этом вы заранее выбрали тех, кто, на ваш взгляд, имеет лучшие шансы победить.
– Совершенно верно.
– Это игра в рулетку.
На противоположном конце стола внушительного вида мужчина с густой копной волнистых седых волос поднял руку, привлекая к себе внимание Андреа.
– А что же предлагаете вы? – спросил он. – Своего рода тотализатор для исследователей в области медицины? «Победителем можете стать вы!» – да? – Его голос был гладким, даже слащавым. Вызов был в словах, а не в интонации.
У Андреа Банкрофт вспыхнуло лицо. Однако возражение было не по существу. У нее в памяти всплыло то, что она прочитала в какой-то исторической книге. Молодая женщина смело выдержала взгляд своего оппонента.
– Разве мысль эта так нова? В восемнадцатом веке британское правительство учредило награду тому, кто первым предложит способ измерять долготу на море. Если вы посмотрите на этот пример, уверена, вы согласитесь, что проблема была решена и победитель получил деньги. – Она заставила себя сделать еще глоток чая, надеясь, что никто не обратил внимания на ее дрожащую руку.
Седовласый мужчина задержал на ней одобрительный взгляд. Черты его лица, резкие и правильные, согревались теплом карих глаз; одежда – антрацитовый твидовый пиджак, вязаная жилетка в мелкую ломаную клетку на пуговицах, такую носят профессора. Один из консультантов?
Внезапно смутившись, Андреа уставилась в чашку. «Отлично, Андреа, у тебя большое будущее, – подумала она. – Нажить врагов в первый же день».
Однако все сомнения затмевало чувство восторженного возбуждения: рядом с ней были люди, которые не просто говорили о том, чтобы изменить мир, – тема ночных бесед в общежитии первокурсников, – эти люди действительно что-то делали. И подходили к этому мудро. Очень мудро. Если ей когда-нибудь предоставится возможность встретиться с доктором Банкрофтом лично, надо будет постараться сдержаться.
Руководитель программы собрал бумаги.
– Мы непременно примем ваши замечания к сведению, – рассеянным тоном заметил он. Его слова не были ни отказом, ни подтверждением.
– Ну-ну, – произнес бронзовый от загара мужчина, сидящий слева от Андреа. Она вспомнила, что его зовут Саймон Банкрофт. Он наградил ее мимолетной улыбкой: возможно, насмешливые поздравления, однако настолько двусмысленные, что впоследствии их можно будет выдать за настоящее признание.
Был объявлен часовой перерыв. Члены попечительского совета разошлись кучками. Кто-то направился вниз в буфет, где угощали кофе и выпечкой, другие гуляли по галерее или, устроившись на улице в креслах под навесами, защищающими от солнца, уставили взгляд в крошечные экраны карманных компьютеров. Андреа, внезапно почувствовав себя совершенно одинокой, бесцельно бродила по огромному зданию: ученик, только что переведенный в новую школу. «Это чтобы не оказаться в буфете за одним столиком не с тем, с кем нужно», – язвительно подумала она. Из размышлений ее вывел приятный баритон.
– Мисс Банкрофт?
Андреа подняла взгляд. Тот профессор в твидовом костюме и свитере. Чистый, прозрачный взгляд. Ему было лет под семьдесят, однако его лицо в состоянии покоя было практически лишено морщин, а в движениях сквозила жизненная сила.
– Не согласитесь немного прогуляться со мной?
Они очутились на дорожке, вымощенной плитами, которая спускалась за домом по разбитому террасами саду и вела через маленький деревянный мостик в лабиринт из кустов бирючины.
– Здесь как будто иной мир, – нарушила молчание Андреа. – Брошенный посреди другого, привычного. Словно ресторан на Луне.
– А, вы про это место. Еда хорошая, но атмосферы никакой.
Андреа прыснула.
– Вы давно работаете в фонде Банкрофта?
– Давно, – ответил ее спутник. Он легко перешагнул через тонкие ветки, перегородившие дорожку. Вельветовые брюки и прочные башмаки на толстой подошве. Типично профессорский наряд, но довольно элегантный.
– Наверное, вам нравится.
– Работа как работа.
Казалось, он не спешит говорить об их небольшой размолвке, но Андреа было не по себе.
– Ну, – помолчав, спросила она, – я выставила себя полной дурой?
– Я бы сказал, вы выставили дураком Рэндола Хейвуда.
– Но мне показалось…
– Что? Вы были абсолютно правы, мисс Банкрофт. Тянуть, а не толкать – вот наиболее эффективное использование средств фонда в том, что касается исследований в области медицины. Ваше предложение, если так можно сказать, попало в точку.
Андреа улыбнулась.
– Хорошо бы, если бы вы сообщили это главному шишке.
Пожилой мужчина вопросительно посмотрел на нее.
– Я хочу сказать, когда меня представят доктору Банкрофту? – Еще произнося эти слова, Андреа почувствовала, что уже оступилась. – Так, подождите-ка, как вы сказали, кто вы такой?