Лампитт Дина. Серебряный лебедь

   Разные мысли мелькали в его мозгу. Гиацинт вспомнил свое одинокое детство с Бенистерами в Кале. Его родственников, конечно, что-то связывало с ним, но эти узы не были крепкими. Он очень ясно помнил, как блуждал по деревням и городам Европы, пытаясь разузнать о своем происхождении. Вспомнил он и о том, как был ошеломлен, получив письмо, в котором говорилось, что миссис Уэстон ждет его. И когда он приехал, ничего не зная о Елизавете, она, такая добрая и очаровательная, все-таки не ответила на его вопрос. Мэтью Бенистер по прозвищу Гиацинт, которого Уэстоны приняли в свою семью как родного, так ничего и не узнал о том, кем он был на самом деле, до приезда в Саттон.
   А теперь, охваченный страстью, Мэтью еще острее ощущал свое одиночество. В этот момент он так нуждался в поддержке отца или брата. Он был еще слишком молод и не мог знать, что любовь бывает разной, что она течет мощным потоком, растекаясь в маленькие речки и ручейки, и никогда не повторяется. Он любил Сибеллу, как любят статую, восхищаясь ее неувядающей прелестью, но в то же время его сердце разрывалось от чувства вины, потому что красота Мелиор Мэри приводила его в трепет.
   Задумавшись, он забрел в самую чащу леса. Деревья здесь росли так густо, что касались друг друга, а снег, падавший с неба, задерживался на ветвях, не достигая земли. Он никак потом не мог понять, зачем полез в эту чащу, но сейчас двинулся вперед и, раздвигая руками стволы и ветви, протискивался в узкие щели между ними.
   Вдруг он остановился. Перед ним на спине лежал скелет человека. Его пустые глазницы смотрели в небо, а костяные руки были запрокинуты за голову. Гиацинт не сомневался в том, что этот человек умер здесь и что не его пытались спрятать а он сам хотел скрыться. Но он не страдал умирая, потому что его тело лежало в такой позе будто он прилег отдохнуть. Гиацинту почему-то в голову пришла мысль, что это был цыган, ушедший от людей, почувствовав близкий конец.
   Но тут он понял, что до него это зрелище наблюдал еще по крайней мере один человек, потому что рядом со скелетом в землю был воткнут самодельный деревянный крест, на котором было что-то написано. Наклонившись поближе, Гиацинт с трудом разглядел полустершуюся надпись: «Здесь покоится Джиле из Гилфорда».
   Большое некрасивое здание с низкими потолками, стоявшее на территории поместья сэра Ричарда Уэстона со времен постройки замка Саттон, в двенадцатую ночь Рождества было переделано из хранилища сена в праздничный дворец. Там было шумно и торжественно — ослепительно горело множество свечей, и трудно было сказать, находятся ли они в помещении или светят даже с улицы. На всех стенах висели массивные серебряные подсвечники, а сами свечи были сделаны из багряно-красного воска, привезенного с Востока.
   Пылающие угли бросали отсвет на платья деревенских девушек и женщин и на легкую накидку Елизаветы, которая отдыхала на стуле, специально принесенном из замка. Она хлопала в ладоши и притопывала в такт музыке скрипача. Он сидел на высоком стуле, возвышаясь над всеми остальными, и, обливаясь потом, ударял смычком по струнам, издававшим то ли божественную, то ли дьявольскую музыку.
   Не танцевали только самые маленькие и самые старые, а все остальные топали и хлопали в ладоши в такт музыке и выделывали разные замысловатые па, смеясь и гикая. То и дело распахивалась дверь, и, если кто-то вдруг хотел освежиться или какая-нибудь влюбленная пара уходила от посторонних глаз в ночную стужу, всех присутствующих припорашивало снегом. В такие моменты через дверь был виден замок Саттон, возвышающийся в своей холодной красоте над безмятежным белым пространством. Но сегодня никто не обращал на него внимания — все гости расположились в низенькой пристройке, где развлекались, танцевали и радовались жизни, как короли.
   У стены стояли маленькие столики, заставленные различными яствами, пирогами, пудингами, жареной бараниной, говяжьей ветчиной и блюдами из дичи и зайчатины. Пирожные, торты, фруктовые запеканки ждали, пока их разрежут, муссы, соки и желе тоже ожидали своей очереди. Было и необыкновенное разнообразие напитков — от разных сортов вин для джентльменов до джина для тех, чей желудок был покрепче. И все время звучала скрипка — одна мелодия сменяла другую. Джозеф, как всегда, роскошно одетый, сдвинул парик набок, и в ярком свете стали видны его коротко остриженные волосы. Он кружился с Сибеллой по зале, обнимая ее за талию так крепко, что девушка едва касалась ногами земли. А тем. временем молодые люди оспаривали друг у друга честь танцевать с Мелиор Мэри, просто неотразимой в светло-зеленом платье и с ягодами остролиста в волосах.
   Гиацинт, кружась в танце с какой-то пожилой дамой, пожирал взглядом обеих девушек и в конце концов, проклиная себя, столкнулся с Бриджет Клоппер, вызвав всеобщее веселье. Это обстоятельство отвлекло его, и юноша даже не заметил, как Джозеф оделся, помог Сибелле накинуть мантилью, как они вместе вышли на улицу, где не слышалось ни скрипки, ни смеха, и обледеневшая каменная громада дома сверкала, как огромный кристалл. Не заметил он также, как они сели в карету Джозефа, которая дожидалась его в тени замка, и укатили, никем не замеченные, в молчаливую темноту деревьев.
   — Вы поняли, зачем я привез вас сюда? — спросил Джозеф, когда они наконец оказались в глубине рощи поместья Саттон.
   Сибелла обладала особым знанием, да и вообще была сообразительной, поэтому только ответила «да» и стала ждать, что будет дальше.
   — Джон Уэстон дал согласие на то, чтобы вы стали моей женой, но я хочу спросить у вас самой. Вот почему я и привез вас сюда. Мне уже тридцать четыре года, а вам еще нет шестнадцати. Сибелла, вы меня любите? Вы хотите выйти за меня замуж? Или этот мальчишка Мэтью украл вас у меня?
   В белом сиянии снега можно было в малейших деталях разглядеть их лица — его, такое искреннее, с крупными чертами, и ее, хрупкое, с едва заметно выступающими скулами и чистыми глазами.
   — О, я люблю вас, — ответила она. — А его люблю как друга, как товарища. Вы меня понимаете?
   Губы Джозефа потянулись к ней, и, к его несказанной радости, она прильнула к нему. И, хотя ее любовь к Гиацинту стала для него еще более непонятной, он прогнал от себя всякие мысли и приказал Черномазому отвезти их еще глубже в лес, где можно было, забыв обо всех правилах приличия, лишить ее невинности при задернутых занавесках кареты, и даже луна не увидела бы их. С ним Сибелла переступила порог, за которым стала женщиной.
   По мере того как пустели бутылки и графины, шум праздника нарастал. Елизавета не чаяла наконец вернуться в дом, а Мелиор Мэри, наоборот, не имела ни малейшего желания заканчивать праздник. Она звонко смеялась и постоянно кружилась в танце со всеми, кроме Мэтью Бенистера. В светло-зеленом платье и с ягодами остролиста в волосах она гордо ходила по зале, как снежная королева, изредка одаривая кого-нибудь взглядом, что заставляло счастливца снова протиснуться сквозь толпу и пригласить ее на танец. Но в конце вечера, когда старый скрипач перестал играть и склонился в поклоне, Мелиор Мэри подошла к Гиацинту и сделала перед ним реверанс, подражая деревенской девушке.
   — Ну, братец Гиацинт, — сказала она, — теперь-то вы найдете время для меня?
   Живые глаза юноши заблестели.
   — А я думал, мисс, что вы заняты другим!
   Она тряхнула головой, и серебристые волос упали ей на щеки.
   — Не стоит спорить. Вы собираетесь и дальше хмуриться, или все же потанцуем?
   Гиацинт никогда не чувствовал ее так близко, и это новое ощущение поразило его. Кровь сразу закипела в нем.
   — Вы любите только меня? — прошептала она. Он молча кивнул головой. Девушка оттолкнула его.
   — Вы что, онемели?
   И, резко развернувшись, стала пробираться между танцующими парами прочь от него. Неприятное предчувствие овладело Гиацинтом, и он бросился следом. Выбежав на улицу, он услышал стук копыт в холодной темноте — Мелиор Мэри вскочила на одну из фермерских лошадей и умчалась в сторону рощи.
   Карета Джозефа очень медленно ехала в сторону замка. Занавески были еще задернуты. Джозеф и Сибелла сидели, прижавшись друг к другу. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза, очень утомленная первой близостью с мужчиной. Джозеф думал только о том, как засыплет ее подарками, когда она станет его женой, потому что сделка с французской компанией «Миссисипи» оказалась очень удачной и, получив свою долю, он становился обладателем еще одного огромного состояния. Когда-то давно о нем говорили, что он богаче королевы Анны, но это не соответствовало действительности. Теперь же ходили слухи о том, что его состояние равно состоянию Георга I, и на сей раз это было правдой.
   Прервав такие приятные размышления, он сказал:
   — Дорогая моя, в январе я должен буду уехать, чтобы привезти вам корону. Когда я вернусь, мы поженимся, и вы наденете ее в день нашей свадьбы.
   Сибелла засмеялась и поцеловала Джозефа в щеку. Она ощущала приятный запах его духов и думала только об их будущем счастье, когда вдруг послышался топот копыт и дверь кареты сотряслась под громоподобными ударами.
   — Господи! — воскликнул Джозеф, и в его руке неизвестно откуда появился пистолет.
   Они услышали, как Черномазый спросил: «Кто здесь?» Четверка фламандских лошадей, заржав, встала на дыбы. Снова раздался стук, и Джозеф, вскочив на ноги, распахнул дверь. Приставив пистолет к самому носу нарушителя их спокойствия, он воскликнул:
   — Еще одно движение, и я снесу твою чертову голову с плеч!
   Но всадник прокричал в ответ:
   — Не стреляйте! Это я — Мэтью Бенистер. Где Мелиор Мэри?
   — Не знаю, — сердито ответил Джозеф. — Разве она не с вами на празднике?
   — Мы не поладили, и она куда-то ускакала, — объяснил Мэтью.
   — В таком случае, вы оказались даже глупее, чем я предполагал.
   Гнев Джозефа все возрастал, а ревность и негодование усугубились мыслью о том, что мог бы увидеть Гиацинт, приди он на десять минут раньше.
   — Как вы могли позволить моей племяннице уйти одной в такую ночь? Если с ней что-нибудь случится, вы будете в этом виноваты! Вот, значит, как вы платите за доброту моей сестры!
   В ответ Гиацинт ударом кулака через открытую дверь повалил Джозефа на спину.
   — Примите вот это!
   Джозеф поднялся на ноги.
   — Мэтью, Бенистер, вы никогда мне не нравились.
   С этими словами он выбил Гиацинта кулаком из седла, и тот упал в снег. Но Джозеф не успокоился. Он выпрыгнул из кареты со сжатыми кулаками, ожидая, пока его противник поднимется, чтобы снова сбить его с ног.
   И они вцепились друг в друга, катаясь по земле, как школьники, а на снегу красными маками расцветали пятна крови из их носов. Конец драке положил Черномазый. Спрыгнув с козел, он, такой огромный и сильный, схватил обоих за воротники, одного правой рукой, другого — левой, и швырнул их на землю в разные стороны, словно щенков.
   — Достаточно, мистер Джозеф! И вы, молодой человек, успокойтесь. Мелиор Мэри ускакала в темноту, и сейчас надо ее искать.
   Черномазый рывком поставил обоих на ноги.
   — Ну, вы, полезайте в карету, — приказал он Мэтью. — Отпустите свою лошадь. — Он смерил противников взглядом черных глаз. — Если я услышу от вас хоть слово, а это относится и к вам, мисс, то вы вернетесь в Саттон пешком, потому что я собираюсь разыскать наследницу этого дома и не намерен без нее возвращаться.
   А Джон всю ночь ходил по комнате, и, когда к утру вернулись все четверо — замерзшие, мокрые и грязные, как банда цыганских пиратов, — он был очень зол на них и не желал слушать никаких извинений и объяснений. В очень резкой форме он попросил Джозефа как можно быстрее покинуть дом и не возвращаться вплоть до дня свадьбы.
   Настроение у всех было испорчено.
   В феврале Елизавета, которая к тому времени была уже на шестом месяце беременности, гуляла в саду и нечаянно оступилась — не очень сильно, но этого оказалось достаточно, чтобы у нее начались преждевременные роды. Воды, которые позволяли ребенку жить в ее утробе, отошли слишком рано, и он был вынужден пробивать себе дорогу в этот мир, еще не имея достаточно сил, чтобы противостоять ему.
   Роды затянулись. Елизавете шел тридцать девятый год, и у нее уже не было той силы, которой обладает молодая женщина, поэтому крошечный мальчик появился на свет только к концу третьего дня. Он прожил всего несколько минут… Его назвали Джоном Джозефом Уэстоном и похоронили по христианским обычаям. Когда маленький гробик опускали в землю, у Джона Уэстона промелькнула мысль о проклятии, лежащем на всех владельцах поместья Саттон, и о том, что его молодая и красивая дочь, столько уже пережившая из-за этого, снова стала наследницей.
   Весной сошел снег, нападавший за долгую и суровую зиму; весной был день рождения Сибеллы, которая родилась под таинственным знаком Рыб.
   Пословица о марте, который приходит как лев, а уходит как овечка, подтвердилась почти сразу. Теплая погода установилась быстро и неожиданно, и буйно зацвело поле нарциссов, по которому когда-то гулял Фрэнсис Уэстон с Роуз, держа на руках своего сына Генри. И Мелиор Мэри стала вставать на рассвете и ходить на реку Уэй — там, где течение было спокойным и безопасным, она училась плавать.
   Девушка уходила очень рано, но ее исчезновения не оставались незамеченными. Гиацинт, спускавшийся в конюшню, едва успев одеться, обнаруживал, что Фидл — лошади Мелиор Мэри — уже нет. Однако чуть позже, когда он завтракал со всей семьей, девушка обязательно сидела за столом как ни в чем не бывало и была так аккуратно одета, словно провела перед зеркалом все время от восхода солнца. Спустя неделю после того, как он узнал о ее очередном капризе, Гиацинт решил последить за ней.
   Стояло чудесное цветущее утро. Повсюду звонко и радостно щебетали птицы, и воздух был наполнен звуками и запахами весны. Но как только золотой диск солнца показывался над горизонтом, все звуки менялись. Каждое живое существо, от маленькой быстроногой лани до огромного тяжеловесного быка, одиноко пасущегося в своем лесном королевстве, поднимало голову с радостной песней. Или, во всяком случае, так казалось Гиацинту. Каждое существо пело гимн своему богу Пану, играющему для них на дудочке сладкие мотивы рассвета, который дарил им новый день, новую жизнь и чудо нового времени года.
   И Мелиор Мэри была частью всего этого. Она скакала впереди него на своей большой черной лошади, просто одетая, вставив в стремена босые ноги. Серебристые волосы облаком окружали ее голову и плечи. Она была похожа на богиню.
   Девушка подъехала к реке, и вошла в воду по спину лошади. Все было, как в сказке: красивое животное, девушка в белоснежных одеждах и сверкающая на солнце река. На маленьком лебедином островке, где пышно цвели дикие цветы, она спрыгнула с лошади и, сорвав несколько свежих фиалок, начала плести венок.
   Сердце билось так сильно, что, должно быть, юноша сделал резкое движение, потому что Мелиор Мэри подняла глаза, увидела его, но ничего не сказала, а просто улыбнулась, когда он плыл к ней на своем коне в бурлящей воде. Добравшись до острова и спешившись, он нарвал целую охапку цветов и бросил ей на колени. Он бы всю ее обвил цветочными гирляндами!
   И тогда Мелиор Мэри сделала то, от чего он чуть не задохнулся: в мгновение ока скинула рубашку и оказалась перед ним обнаженной в утренних лучах солнца. Эта девушка превосходила все понятия о человеческой красоте — она была совершенна. Она была рождена, чтобы все мужчины умирали от счастья, видя ее.
   А затем двое совершили вечный ритуал весны; на темную землю пролилась кровь ее невинности, и она почувствовала боль первой близости с мужчиной. Мелиор Мэри была жертвой, принесенной божеству по имени Мэтью, и когда их обнаженные тела слились воедино, они оба растворились в щедром и прекрасном солнечном свете.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   Воздух кафе Уиллз, которое располагалось в Ковент Гарден, был наполнен сотней различных запахов — заманчивых, дразнящих и приятных. Их смесь можно было безошибочно определить как аромат модного места развлечений и встреч в Лондоне.
   Джон Уэстон вошел в длинную комнату, разделенную на ряды кабинетов, и бросил мантилью поверх других, мокрой кучей лежащих у огня. Для него этот аромат был символом города, столицы, куда он раньше приезжал развлечься, чтобы снова вернуться домой и начать спокойно жить.
   Здесь он встречался с писателями, политиками, финансистами, а потом, вернувшись в Саттон, часами мог стоять в своих полях, полной грудью вдыхая свежий воздух, слушая триумфальное пение птиц и наслаждаясь различными деревенскими запахами и звуками.
   Но сейчас он уже собрался повернуться и уйти, когда кто-то дотронулся до его руки.
   Бойкая и очень некрасивая девушка с выпуклыми глазами и ужасной фигурой в дерзкой позе стояла перед ним. Судя по чепцу и фартуку, это была здешняя прислуга, но, однако, смотрела она так, что Джон почувствовал себя совершенно голым. Затем девушка сделала реверанс и сказала:
   — Сквайр Уэстон, сэр? Капитан Воган просил обратить на вас внимание. Он сказал, что вы приедете из пригорода, что вы высокий, широкоплечий и хорошо воспитаны.
   Она была совершенно не привлекательна, и даже не оригинальна, но Джон не мог не ущипнуть ее за щечку.
   — Правда? Я бы никогда не описал себя такими словами. А где я могу найти капитана?
   — За четвертым столиком слева, сэр. Вы его сразу узнаете — такой большой и жизнерадостный парень, как и вы сами. В наше время очень редко встречаются мужчины ваших пропорций, скажу я вам. Черт, мне иногда кажется, что вокруг одни пигмеи.
   Джон закашлялся, а она многозначительно закатила свои лягушачьи глаза.
   — Позовите меня, как только я вам понадоблюсь. Я появлюсь, вы и до трех не успеете сосчитать, сэр. Меня знают под именем Долли, Долли Лакомая Ножка.
   Откуда-то раздался громкий смех, и чей-то голос сказал:
   — Она обслужит вас не только кофе, вы и глазом не моргнете, мистер Уэстон.
   Джон обернулся и увидел капитана, который поднялся с сиденья с высокой спинкой, образующей одну из стенок их кабинета.
   — Долли просто помешана на высоких мужчинах, — добавил он уже тише. — Мне кажется, она верит, что это свидетельствует о таких же размерах всего остального.
   Незнакомец расхохотался, и у Джона появилось несколько секунд, чтобы рассмотреть его повнимательнее.
   Осанка Чарльза Вогана была довольно надменной, а густые черные волосы и сверкающие голубые глаза выдавали в нем ирландца. Джон понял, что предки капитана действительно приехали из Ирландии, но, конечно, пообтерлись на английской земле. Когда-то давно они примкнули к партии роялистов, которая противостояла партии Кромвеля и Содружеству. И теперь их потомок продолжал начатое ими дело. Во время восстания якобитов 1715 года, когда толпа приверженцев Джеймса III уверенно атаковала войска короля Георга I, жизнь Вогана висела на волоске. Он был, без сомнения, одним из самых отважных деятелей якобитского движения. И теперь — Джон глазам своим не верил — этот великий человек сидел перед ним, потирая бедро и промокая лоб рукавом. Он обратился к нему весьма помпезно:
   — Имею ли я честь разговаривать с капитаном Воганом?
   Человек, сидящий напротив него, выпрямился и засмеялся:
   — Ну, зачем же так официально? Сегодня моя голова высоко ценится.
   Что-то заставило Джона сесть рядом с ним и сказать:
   — Простите, я забыл.
   Но когда Долли принесла им кофе и ушла выполнять поручение Вогана, заказавшего трубку, Джон спросил:
   — А как же Долли? Ведь она знает, кто вы такой.
   Воган улыбнулся.
   — Долли совершенно безвредна, она просто любит все большое. — Он снова развеселился, но все же пояснил: — Она скорее предаст собственную мать, чем меня. У нас весьма… родственные отношения.
   Он широко улыбнулся, и Джон громко рассмеялся.
   — А вы, оказывается, проявляете доблесть не только в сражениях.
   Чарльз кивнул.
   — Да, обо мне так говорят, сэр, и я горжусь этим.
   — Но что за срочное дело, по которому вы вызвали меня из Саттона?
   Прежде чем ответить, Воган огляделся вокруг и затем тихо сказал:
   — По поводу того, кто сейчас находится в Риме, сэр. Я думаю, вы и сами догадались.
   — Да. — Джон совсем понизил голос. — Разве там не все в порядке?
   В ответ капитан еще раз щедро улыбнулся.
   — Напротив! В ближайшее время он задумал жениться.
   — Давно пора! Он уже довольно долго собирается это сделать. А на ком?
   — Полагаю, у него большой выбор. Но в любом случае не сомневайтесь: она будет лучше всех и самого благородного происхождения в Европе. Не забывайте, что когда-нибудь эта женщина будет носить английскую корону.
   На мгновение сверкающие голубые глаза Вогана засветились фанатичным огнем, и Джон понял, что он не привык сдаваться и будет бороться до конца.
   — А что хочет от меня тот, кто обитает на воде?
   Воган ответил:
   — Думаю, того же, что и обычно. Чтобы победить, у нас должна быть полная казна. Он просит его сторонников позаботиться о материальной стороне дела.
   — Я выпишу вам чек на немедленное получение ста гиней. Этих денег ему хватит, чтобы заплатить портному за новый жилет.
   Оба многозначительно улыбнулись. Стройный и элегантный молодой человек, живущий в Риме, был их надеждой на будущее, и, если для продолжения династии Стюартов понадобится пожертвовать чьей-то женой или отцом, они огорчились бы, но одобрили это. А в том, что их король должен безупречно выглядеть, когда придет время поцеловать принцессу Европы, они даже не сомневались. И если бы у Джона не попросили денег для короля, он бы очень удивился.
   Деловая часть разговора была закончена, поэтому они просто молча сидели, попыхивая трубками и отпуская свои мысли клубиться вместе с дымом. Но вдруг из соседнего кабинета послышался пронзительный голос:
   — Ну, конечно, он сумасшедший. По-моему, Джозеф Гейдж определенно рехнулся!
   Эта реплика сопровождалась тоненьким, похожим на женский, смешком, за которым последовал громкий смех собеседника, человека, начавшего разговор.
   — Его последний подвиг, — продолжил первый, — переходит всякие границы. По-моему, это просто оскорбительно.
   Джон напрягся и стал прислушиваться к разговору, оставаясь незаметным за высокой спинкой своего сиденья. Чарльз Воган вопросительно посмотрел на него. Джон нацарапал на счете: «Он говорит о брате моей жены», и жестом попросил его помолчать.
   Тем временем говорящий продолжал: — Он нашел себе невесту, совсем ребенка. Это он-то, объездивший больше публичных домов, чем можно себе представить, собирается жениться на девочке, которой едва исполнилось шестнадцать. И даже говорят, что он буквально сходит по ней с ума.
   Очевидно, кто-то спросил, что же это за девочка, так как незнакомец пояснил:
   — Кажется, подопечная какого-то богатого господина. Он живет где-то в пригороде. Ее приданое, конечно, ничего не значит для нашего Джозефа, ведь он несказанно разбогател, получив свою долю от миссисипской сделки, и мог бы купить самого короля… Это он как раз и пытается сделать, дорогие вы мои.
   — Что? — переспросил кто-то.
   — Да-да, — повторил мужчина возбужденно, — об этом уже ходят слухи при дворе, а очень скоро заговорит и весь Лондон.
   — Он пытался купить короля?
   — Да не нашего короля. — Голос говорящего звучал очень нетерпеливо. — Он был в Польше, а тамошний монарх очень слаб, и в его казне совсем пусто. Джозеф Гейдж предложил ему продать королевскую корону.
   На какое-то время наступила полная тишина, а потом раздался оглушительный хохот.
   Чарльз Воган приподнял брови и написал на счете: «Это правда?»
   Джон покачал головой и пожал плечами, разведя руками.
   — Но это еще не все. — Незнакомец явно упивался произведенным впечатлением. — Он съездил в Испанию и предложил продать ему Сардинию, поскольку испанцам уже порядком поднадоело это несчастное место, которое приносит им одно расстройство. Они готовы расстаться с ним в любой момент. Вы не поверите, но это самое место понадобилось нашему другу Гейджу под огород.
   — Не может быть! — громко воскликнул кто-то. — Целую Сардинию использовать под выращивание овощей?!
   — Таков наш мастер Джозеф. А я за все свадебные подарки той девочке не дал бы и гинеи.
   Джон стремительно вскочил на ноги, и не успел Воган и глазом моргнуть, как этот высоченный человек уже стоял рядом с теми людьми. Не говоря ни слова, он схватил за плечо довольно женственного юношу с пухлыми надутыми губами. На его парике и туфлях красовались бордовые ленты. Тот ахнул и удивленно посмотрел на Джона.
   — Вы можете говорить о Джозефе Гейдже все, что угодно, так как он сам себе хозяин и ни перед кем не отчитывается за свои действия, и, замечу, я очень рад, что пол-Лондона завидует ему, его богатству и некоторым странностям. Но вы пятнаете доброе имя моей подопечной, сэр, а этого я не потерплю! Я настаиваю, чтобы вы немедленно извинились, сэр.
   — В таком случае считайте, что я уже извинился, — ответил молодой человек, враждебно глядя на Джона.
   Джон замялся, не зная, как вести себя дальше, и в конце концов сказал, поднеся указательный палец к самому носу своего обидчика:
   — И больше ни слова о ней! Через две недели они должны пожениться, и я не хочу, чтобы кто-то помешал этому.
   Он повернулся к капитану Вогану, но место, где еще недавно сидел его собеседник, было пусто. Крайне удивленный, Джон подошел к столу и увидел записку, краешком подсунутую под подсвечник. В записке было следующее: «Дорогой друг, я возмущен не меньше вас, но все же не могу привлекать к себе излишнее внимание. Вышлите свой чек по адресу, который я указал ниже, на Эссекс-стрит. Друзья направят ваш подарок тому, кто оценит вашу щедрость по заслугам. А я остаюсь вашим верным и преданным слугой. К. В.»