Кеттлмен уселся на ствол упавшего кедра, снял рюкзак и вынул бинокль. Солнце уже приближалось к западному горизонту, и в каменных развалах мальпаиса скопились Густые тени. Кеттлмен тщательно, дюйм за дюймом, осмотрел местность. Далеко в лавовых полях на расстоянии семи-восьми миль он разглядел зеленое пятнышко. Все остальное представляло собой кошмар смерти и опустошения, он не смог найти другого такого пятна, ни одного оазиса, о которых рассказывал Флинт.
Повернув на север, с тяжелым рюкзаком на усталых и стертых плечах, он пробирался по вершине хребта. Здесь должна пролегать едва заметная тропа, проложенная оленями, горными козами, медведями и полудиким скотом. Солнце скоро скроется. Вряд ли сегодня он найдет трещину в стене. Несколько раз он останавливался, скручиваемый болью в желудке.
Обнаружив тропу, он посмотрел на нее с трепетом: Флинт говорил, что тут может пройти хорошая горная лошадка, но если так, то одна нога всадника будет свешиваться над пропастью.
Внизу все было черно. Уходящее солнце превратило лавовые поля в огненно-красную массу, словно возвращая время к страшным моментам ее рождения. В нескольких милях за лавой возвышался крутой склон — возможно, Эль-Морро или Скала Надписей, где более двухсот лет назад испанские конкистадоры оставили свои имена.
Хотя обрыв, по которому Кеттлмен спускался вниз, лежал в густой тени, тропа виднелась ясно, а лавовые поля еще купались в постепенно исчезающем красном свете. Внизу тропа кончалась лабиринтом скал и валунов, поросших низкорослым кустарником и несколькими чахлыми деревцами. Сначала он окорябал голень об острый край скалы, потом споткнулся и упал на колени. Наконец он сел и снял с плеч рюкзак. Он чувствовал себя совершенно измотанным. Никогда в жизни Кеттлмен не ощущал слабости и никогда не болел. Обладая огромной физической силой, он привык полагаться I На нее, и вот теперь впервые почувствовал слабость. Он сидел не шевелясь, хрипло дыша. Живот побаливал, и Кеттлмен боялся, что опять начнутся острые, невыносимые приступы.
Тени сгущались, затухало сияние огня в лавовых полях. Только небо оставалось того же темно-голубого цвета и то тут, то там, как фонари, вспыхивали звезды. Но он не двигался. Дышать стало легче, приступ не повторился, но он продолжал ждать. Слишком поздно теперь искать вход в убежище, это может занять у него несколько дней, даже зная те приметы, о которых рассказывал ему Флинт. Странно, что все эти годы он помнил их, словно предполагал, что когда-нибудь эти приметы пригодятся.
Он не питал ненависти к жене или ее отцу ни за то, что они пытались сделать, ни за то, что хотели нажиться, используя его связи. Он не питал к ним ненависти, потому что не ждал от них ничего более достойного.
С самого своего приезда на Восточное побережье он испытывал лишь одно желание: получить богатство и власть. Он дрался за это так, как учил его Флинт, действуя хладнокровно, безжалостно и умно.
Кеттлмен начал работать кебменом; он сам нашел эту работу, чтобы лучше узнать город и ощутить силу денег. Однажды он подслушал разговор двух бизнесменов о предполагаемой покупке участка под застройку. Следующим утром на рассвете он приобрел ключевую часть этой земли, а через две недели перепродал ее со значительной прибылью. Затем он целый год работал посыльным в маклерской фирме, держа рот на замке, а глаза и уши раскрытыми. Он не трогал свой капитал и только время от времени понемногу вкладывал деньги. Через год после прибытия в Нью-Йорк его капитал превышал первоначальный в три раза.
Он вкладывал деньги, пользуясь информацией, полученной на работе. Он ни на минуту не забывал, сколько можно услышать, если только захочешь. Позже он специально нанимал людей для подобного рода услуг. Бизнесмены часто обсуждают деловые вопросы, как будто кебмен или мелкая сошка из подчиненных глухонемые.
Посторонний звук нарушил его размышления. Он испуганно вздрогнул, когда услышал стук копыт о камень, повернулся и увидел всадника, едущего по тропе вдоль лавового поля. За ним растянулось небольшое стадо коров. Кеттлмен был хорошо укрыт, и ему оставалось лишь сидеть тихо, и стадо со всадником пройдут мимо. Процессию замыкали еще три всадника, и Кеттлмену не надо было объяснять, почему скот перегоняют в такое позднее время.
Последний всадник ехал в отдалении и, немного не доезжая до Кеттлмена, натянул поводья. К этому часу совсем стемнело. Только по звуку Кеттлмен догадался, что всадник остановился, а затем он услышал скрип седла, как будто человек на лошади сменил позу. Кеттлмен не двигался, лишь повернул ружье на звук. Он услышал, как чиркнула спичка, и сквозь листья увидел не лицо всадника, а его руку. Человек держал спичку в вытянутой руке, ожидая выстрела. Кеттлмена это удивило и развеселило, но он не сдвинулся с места. Спичка догорела, затем зажглась еще одна.
— Ну, — человек говорил тихо, слегка растягивая гласные, — я так и знал, что вы не будете стрелять. Так почему бы нам не поговорить?
Лошадь нетерпеливо била копытом. Кеттлмен не шевелился. Невидимый всадник закурил сигарету, склонив голову к зажженной в ладонях спичке, а не наоборот. Мелькнуло изможденное, костлявое лицо, затем спичку задули, и остался только огонек сигареты.
— Этот конь, — продолжал тихий голос, — хороший ночной конь. Это мустанг, он на вес золота для человека, который ездит ночью. Он сразу же вас почуял. Если бы это была лошадь, он бы заржал, если бы это была корова, он бросился бы загонять ее в стадо, а от медведя он бы шарахнулся. Так что вы — человек.
Всадник помедлил.
— Это я вижу по поведению мустанга.
Кеттлмен сидел тихо, ему было интересно, что сделает всадник. И когда тот снова заговорил, в его голосе появились просительные нотки.
— Послушайте, я свое сказал, теперь дело за вами. Как же люди будут дружить, если некоторые даже не хотят знакомиться? Если вы боитесь толпы, то те, впереди, уже доехали до самого ада, а может быть, и переехали его. Очень уж они скрытные. Вот я помню, один раз в Техасе… Слушайте, а кто вы такой вообще-то?
Кеттлмен решил, что наблюдательность человека заслуживает награды. Не так просто определить по поведению лошади, что ты не один, да к тому же сделать это в полной темноте.
— Я человек, который занимается своими делами, — сказал он громко, — и всех прошу оставить меня в покое.
— Разговаривает он нормально, хорошо разговаривает. Видно, что учился в школе, а я бы сказал, что в нашей округе таких немного. Вы можете, — вдруг сказал всадник, — оседлать не ту лошадь и посчитать меня за скотокрада. Кстати говоря, мне случалось уводить пару-тройку коров, но это было не здесь и очень давно. Что бы вы ни подумали, я с теми ребятами дел не имею. Ну, имею, но не те дела. Понимаете, я с ними знаком и знаю, что там, где они проедут, там скота недосчитаются, вот поэтому я сегодня решил проехаться с ними и почитать им из Библии. Знаете, вроде как установить взаимопонимание. Пускай делают, что хотят, но не трогают коров, за которыми я приглядываю. Если они сунутся к моему клейму, сказал я, то пусть потом пеняют на себя.
Огонек окурка проделал короткую дугу, ударился о лаву и потерялся в скалах.
— Разговор вроде как односторонний, — сказал всадник, — но если вы вдруг один из этих головорезов, которые к нам съезжаются, лучше держитесь подальше от «Кейбара». Нам не нужны неприятности.
— Мне тоже, — сказал Кеттлмен, — и мы вряд ли снова встретимся.
Минуту или две царило молчание, но всадник, похоже, не собирался двигаться дальше. Кеттлмен почти физически ощущал одолевающее того любопытство. Наконец всадник сказал:
— В жизни не все предсказуемо: вы говорите, что я вас больше не увижу, то есть мы не встретимся. Здесь много земли, но не так много, чтобы люди могли легко прятаться друг от друга. Я буду все время здесь. А что будет с вами, если мы не увидимся?
Не получив ответа, всадник сказал:
— Это хорошая земля, друг. — Он помолчал и добавил: — Если вы в бегах, вам, наверное, интересно знать, что в Аламитосе даже нет шерифа, да он и не нужен. Народ здесь не любопытный, хотя много приезжих. Некоторых из них тут здорово не любят.
— Я об этом ничего не знаю, — ответил Кеттлмен, — и меня не интересуют местные дела.
Он почувствовал симпатию к спокойному, невозмутимому человеку. Он услышал шорох бумаги и понял, что тот сворачивает еще одну сигарету.
— Вы не здешний, иначе я бы признал ваш голос, — сказал всадник, — я ведь знаю здесь почти каждого. Вы вроде как никуда не вписываетесь, если только не друг Порта Болдуина.
По каньону пронесся холодный ветерок. Кеттлмен выждал, затем спросил:
— Я его не знаю. Он здешний?
— Приезжий. Откуда-то с Востока. Он только что обосновался тут с сорока тысячами коров, а это значит, что кому-то придется потесниться. Кажется, он на это и рассчитывал, когда заявился сюда.
Порт Болдуин! Кеттлмен никогда не встречал этого человека, но имя слыхал. Оно принадлежало к прошлому, которое он надеялся оставить позади.
— Это он приглашает ганфайтеров?
— Точно. Хотя Том Наджент тоже может.
— А как насчет вашего ранчо?
— «Кейбар»? — Человек рассмеялся. — Наверное, ребята на ранчо скажут, что главный ганфайтер у них — это я. Сам-то я этого не скажу, но они могут. И вообще на «Кейбаре» подобрался крутой народец. Полковник знал, кого приглашать на работу.
— Знал?
— Он умер. На ранчо заправляет его дочь.
— Каким образом девушка собирается руководить схваткой с бандитами?
— Если найдется девушка, которая сможет воевать, то это наверняка будет наша хозяйка. С ней можно идти хоть куда. Лучшей хозяйки не придумаешь.
Всадник несколько минут помолчал, потом произнес:
— Я поеду дальше. У вас есть еда? Кофе?
— Спасибо. У меня все есть.
— Но нет лошади. И это странно. Пешком в нашей округе далеко не уйдешь.
Всадник развернул коня.
— Если захотите меня еще раз увидеть, спросите Пита Геддиса.
Кеттлмен слушал, как удаляется стук копыт, и ощущал странную привязанность к человеку, с которым спокойно и тихо разговаривал в ночи.
Итак, Портер Болдуин. Значит, прошлая жизнь не так уж далеко. Тем не менее Болдуин не мог знать, что Кеттлмен где-то рядом. Так что же задумал этот человек? Зачем Болдуин вдруг пригнал в эти места сорок тысяч голов скота? Он ничего не понимает в скотоводстве и вряд ли когда-нибудь им заинтересуется.
Кеттлмен, имеющий огромный опыт в деловых и финансовых схватках, решил, что Болдуина интересовало не скотоводство, а земля, которая принадлежала здесь крупным ранчо, правительству и железной дороге. Но новоявленный ранчеро не вел переговоров с железной дорогой.
Поднималась луна, а он ее в расчет не принял. Городской человек редко глядит на небо. Кеттлмен надел на спину рюкзак, на плечо повесил винтовку и, неся в руках ружье, двинулся в путь. Перейдя сухое русло ручья, он решил устроить ночлег среди скал. Ночью его разбудила боль. Она бушевала долго, и прошло много времени, прежде чем она постепенно затихла, оставив его совсем разбитым и дав возможность хоть ненадолго вздремнуть.
Перед рассветом Кеттлмен проснулся в холодном поту, чувствуя себя слабым, больным и неотдохнувшим. Он поднялся, разжег небольшой костер и, дрожа всем телом, сидел перед ним, безуспешно пытаясь согреться. Луна освещала скалы призрачным светом и бросала жутковатые тени на покрытое песком дно высохшего ручья. На востоке возвышалась темная громада плато. С холодного неба медленно спустился рассвет, а Кеттлмен не поел и даже не согрел кофе. В животе осталась грызущая боль, но он встал и надел рюкзак.
Вход в убежище был где-то рядом. Высота лавы достигала здесь пятидесяти футов — громадные черные глыбы, которые местами переходили в выпирающие серые складки, напоминавшие слоновью кожу. Он прошел несколько шагов, осторожно переступая с камня на камень и держась поближе к стене, потому что боялся пропустить вход. Повсюду рос густой, непроходимый, колючий кустарник, с раскиданными тут и там соснами. Он прошел всего с сотню ярдов, когда почувствовал тошноту и наклонился, уткнувшись в сосну.
Кеттлмен испугался. Ему меньше всего хотелось умереть здесь, где его найдут. Он должен исчезнуть, раствориться без следа. Он долго стоял, оперевшись о скалу, и наконец снова тронулся в путь. Только теперь Кеттлмен твердо решил для себя одно: как только он почувствует приближение конца, он из последних сил постарается забраться на лавовое поле. Там его найдут не скоро.
Человек по имени Кеттлмен пробрался через лабиринт скал, спустился в пересохшее русло, наполнявшееся после ливневых дождей, и снова выбрался к лаве. Он не прошел и мили, когда поднял голову и заметил на верхнем краю скал выходы белого кварца. Видимо он пропустил вход в убежище. Повернувшись, он отправился обратно. Дважды ему пришлось отдыхать. Незадолго до полудня он нашел вход. Трещину в скале ничего не скрывало — ни кустарник, ни нагромождение камней. Стена лавы просто поворачивала, скрывая перспективу и вход. Кеттлмен прошел здесь три раза и не заметил его, но когда сделал шаг назад, то заметил смещение перспективы. Только подойдя вплотную, можно было понять, в чем дело. Левый край отстоял от правого почти на четыре фута и освобождал проход, параллельный внешней стене лавы. На первый взгляд проход тянулся всего на семь-восемь футов, не больше, и заканчивался тупиком. Тем не менее, войдя в него, он обнаружил, что извилистый путь ведет дальше в лавовые поля. Повернувшись, он снова подошел к началу трещины и, остановившись, долго и тщательно осматривал край утеса напротив, пока не убедился, что там все спокойно. Тогда он старательно уничтожил свои следы рядом с трещиной и вошел в нее. Она змеилась, становясь все уже и глубже. Но по ней могла пройти лошадь, если привязать стремена к седлу. От любопытных взглядов сверху, случись вдруг кому-нибудь появиться на лавовых полях, тропу прикрывал нависающий край утеса.
Но на лаву никто не пойдет. Иногда олени спасались в мальпаисе от волков, но так уродовали и резали ноги об острые обломки скал, что здесь и оставались.
Кеттлмену понадобился почти час, чтобы добраться до убежища в лавовых полях. Увидев маленький оазис, он остановился, пораженный его неожиданной красотой. Стены отвесно поднимались вверх и там загибались внутрь. Дно котловины занимало почти акр, и по всей длине оазиса струился ручей. Он увидел несколько фруктовых деревьев, посаженных еще Флинтом, и грядку с растением чиа, чьи семена употребляли в пищу индейцы. Хижина была заметна не сразу, так как представляла собой перекрытый обломками скал каменный навес, а вход в нее затеняли тополя.
Он медленно двинулся по траве к зияющему отверстию в стене хижины, служившему окном, прошел мимо него и обнаружил дверь, сделанную из цельной деревянной плиты, толстой и крепкой. Комната оказалась больше, чем он ожидал, с двумя дощатыми кроватями у задней стены. В комнате стоял стол, два стула и скамья с тазом для умывания, в стены были вбиты крюки. Сюда проступала вода из ручья. Из окон и из двери хорошо просматривался вход в оазис и дно котловины.
Он смахнул пыль с кроватей и свалил на них свои вещи. Затем старательно подмел пол, разжег огонь и заварил чай. Попив горячего бульона и чая, он подошел к двери и сел на пороге, глядя на раскинувшийся перед ним луг и деревья.
Вот это место. Здесь он умрет.
Глава 4
Повернув на север, с тяжелым рюкзаком на усталых и стертых плечах, он пробирался по вершине хребта. Здесь должна пролегать едва заметная тропа, проложенная оленями, горными козами, медведями и полудиким скотом. Солнце скоро скроется. Вряд ли сегодня он найдет трещину в стене. Несколько раз он останавливался, скручиваемый болью в желудке.
Обнаружив тропу, он посмотрел на нее с трепетом: Флинт говорил, что тут может пройти хорошая горная лошадка, но если так, то одна нога всадника будет свешиваться над пропастью.
Внизу все было черно. Уходящее солнце превратило лавовые поля в огненно-красную массу, словно возвращая время к страшным моментам ее рождения. В нескольких милях за лавой возвышался крутой склон — возможно, Эль-Морро или Скала Надписей, где более двухсот лет назад испанские конкистадоры оставили свои имена.
Хотя обрыв, по которому Кеттлмен спускался вниз, лежал в густой тени, тропа виднелась ясно, а лавовые поля еще купались в постепенно исчезающем красном свете. Внизу тропа кончалась лабиринтом скал и валунов, поросших низкорослым кустарником и несколькими чахлыми деревцами. Сначала он окорябал голень об острый край скалы, потом споткнулся и упал на колени. Наконец он сел и снял с плеч рюкзак. Он чувствовал себя совершенно измотанным. Никогда в жизни Кеттлмен не ощущал слабости и никогда не болел. Обладая огромной физической силой, он привык полагаться I На нее, и вот теперь впервые почувствовал слабость. Он сидел не шевелясь, хрипло дыша. Живот побаливал, и Кеттлмен боялся, что опять начнутся острые, невыносимые приступы.
Тени сгущались, затухало сияние огня в лавовых полях. Только небо оставалось того же темно-голубого цвета и то тут, то там, как фонари, вспыхивали звезды. Но он не двигался. Дышать стало легче, приступ не повторился, но он продолжал ждать. Слишком поздно теперь искать вход в убежище, это может занять у него несколько дней, даже зная те приметы, о которых рассказывал ему Флинт. Странно, что все эти годы он помнил их, словно предполагал, что когда-нибудь эти приметы пригодятся.
Он не питал ненависти к жене или ее отцу ни за то, что они пытались сделать, ни за то, что хотели нажиться, используя его связи. Он не питал к ним ненависти, потому что не ждал от них ничего более достойного.
С самого своего приезда на Восточное побережье он испытывал лишь одно желание: получить богатство и власть. Он дрался за это так, как учил его Флинт, действуя хладнокровно, безжалостно и умно.
Кеттлмен начал работать кебменом; он сам нашел эту работу, чтобы лучше узнать город и ощутить силу денег. Однажды он подслушал разговор двух бизнесменов о предполагаемой покупке участка под застройку. Следующим утром на рассвете он приобрел ключевую часть этой земли, а через две недели перепродал ее со значительной прибылью. Затем он целый год работал посыльным в маклерской фирме, держа рот на замке, а глаза и уши раскрытыми. Он не трогал свой капитал и только время от времени понемногу вкладывал деньги. Через год после прибытия в Нью-Йорк его капитал превышал первоначальный в три раза.
Он вкладывал деньги, пользуясь информацией, полученной на работе. Он ни на минуту не забывал, сколько можно услышать, если только захочешь. Позже он специально нанимал людей для подобного рода услуг. Бизнесмены часто обсуждают деловые вопросы, как будто кебмен или мелкая сошка из подчиненных глухонемые.
Посторонний звук нарушил его размышления. Он испуганно вздрогнул, когда услышал стук копыт о камень, повернулся и увидел всадника, едущего по тропе вдоль лавового поля. За ним растянулось небольшое стадо коров. Кеттлмен был хорошо укрыт, и ему оставалось лишь сидеть тихо, и стадо со всадником пройдут мимо. Процессию замыкали еще три всадника, и Кеттлмену не надо было объяснять, почему скот перегоняют в такое позднее время.
Последний всадник ехал в отдалении и, немного не доезжая до Кеттлмена, натянул поводья. К этому часу совсем стемнело. Только по звуку Кеттлмен догадался, что всадник остановился, а затем он услышал скрип седла, как будто человек на лошади сменил позу. Кеттлмен не двигался, лишь повернул ружье на звук. Он услышал, как чиркнула спичка, и сквозь листья увидел не лицо всадника, а его руку. Человек держал спичку в вытянутой руке, ожидая выстрела. Кеттлмена это удивило и развеселило, но он не сдвинулся с места. Спичка догорела, затем зажглась еще одна.
— Ну, — человек говорил тихо, слегка растягивая гласные, — я так и знал, что вы не будете стрелять. Так почему бы нам не поговорить?
Лошадь нетерпеливо била копытом. Кеттлмен не шевелился. Невидимый всадник закурил сигарету, склонив голову к зажженной в ладонях спичке, а не наоборот. Мелькнуло изможденное, костлявое лицо, затем спичку задули, и остался только огонек сигареты.
— Этот конь, — продолжал тихий голос, — хороший ночной конь. Это мустанг, он на вес золота для человека, который ездит ночью. Он сразу же вас почуял. Если бы это была лошадь, он бы заржал, если бы это была корова, он бросился бы загонять ее в стадо, а от медведя он бы шарахнулся. Так что вы — человек.
Всадник помедлил.
— Это я вижу по поведению мустанга.
Кеттлмен сидел тихо, ему было интересно, что сделает всадник. И когда тот снова заговорил, в его голосе появились просительные нотки.
— Послушайте, я свое сказал, теперь дело за вами. Как же люди будут дружить, если некоторые даже не хотят знакомиться? Если вы боитесь толпы, то те, впереди, уже доехали до самого ада, а может быть, и переехали его. Очень уж они скрытные. Вот я помню, один раз в Техасе… Слушайте, а кто вы такой вообще-то?
Кеттлмен решил, что наблюдательность человека заслуживает награды. Не так просто определить по поведению лошади, что ты не один, да к тому же сделать это в полной темноте.
— Я человек, который занимается своими делами, — сказал он громко, — и всех прошу оставить меня в покое.
— Разговаривает он нормально, хорошо разговаривает. Видно, что учился в школе, а я бы сказал, что в нашей округе таких немного. Вы можете, — вдруг сказал всадник, — оседлать не ту лошадь и посчитать меня за скотокрада. Кстати говоря, мне случалось уводить пару-тройку коров, но это было не здесь и очень давно. Что бы вы ни подумали, я с теми ребятами дел не имею. Ну, имею, но не те дела. Понимаете, я с ними знаком и знаю, что там, где они проедут, там скота недосчитаются, вот поэтому я сегодня решил проехаться с ними и почитать им из Библии. Знаете, вроде как установить взаимопонимание. Пускай делают, что хотят, но не трогают коров, за которыми я приглядываю. Если они сунутся к моему клейму, сказал я, то пусть потом пеняют на себя.
Огонек окурка проделал короткую дугу, ударился о лаву и потерялся в скалах.
— Разговор вроде как односторонний, — сказал всадник, — но если вы вдруг один из этих головорезов, которые к нам съезжаются, лучше держитесь подальше от «Кейбара». Нам не нужны неприятности.
— Мне тоже, — сказал Кеттлмен, — и мы вряд ли снова встретимся.
Минуту или две царило молчание, но всадник, похоже, не собирался двигаться дальше. Кеттлмен почти физически ощущал одолевающее того любопытство. Наконец всадник сказал:
— В жизни не все предсказуемо: вы говорите, что я вас больше не увижу, то есть мы не встретимся. Здесь много земли, но не так много, чтобы люди могли легко прятаться друг от друга. Я буду все время здесь. А что будет с вами, если мы не увидимся?
Не получив ответа, всадник сказал:
— Это хорошая земля, друг. — Он помолчал и добавил: — Если вы в бегах, вам, наверное, интересно знать, что в Аламитосе даже нет шерифа, да он и не нужен. Народ здесь не любопытный, хотя много приезжих. Некоторых из них тут здорово не любят.
— Я об этом ничего не знаю, — ответил Кеттлмен, — и меня не интересуют местные дела.
Он почувствовал симпатию к спокойному, невозмутимому человеку. Он услышал шорох бумаги и понял, что тот сворачивает еще одну сигарету.
— Вы не здешний, иначе я бы признал ваш голос, — сказал всадник, — я ведь знаю здесь почти каждого. Вы вроде как никуда не вписываетесь, если только не друг Порта Болдуина.
По каньону пронесся холодный ветерок. Кеттлмен выждал, затем спросил:
— Я его не знаю. Он здешний?
— Приезжий. Откуда-то с Востока. Он только что обосновался тут с сорока тысячами коров, а это значит, что кому-то придется потесниться. Кажется, он на это и рассчитывал, когда заявился сюда.
Порт Болдуин! Кеттлмен никогда не встречал этого человека, но имя слыхал. Оно принадлежало к прошлому, которое он надеялся оставить позади.
— Это он приглашает ганфайтеров?
— Точно. Хотя Том Наджент тоже может.
— А как насчет вашего ранчо?
— «Кейбар»? — Человек рассмеялся. — Наверное, ребята на ранчо скажут, что главный ганфайтер у них — это я. Сам-то я этого не скажу, но они могут. И вообще на «Кейбаре» подобрался крутой народец. Полковник знал, кого приглашать на работу.
— Знал?
— Он умер. На ранчо заправляет его дочь.
— Каким образом девушка собирается руководить схваткой с бандитами?
— Если найдется девушка, которая сможет воевать, то это наверняка будет наша хозяйка. С ней можно идти хоть куда. Лучшей хозяйки не придумаешь.
Всадник несколько минут помолчал, потом произнес:
— Я поеду дальше. У вас есть еда? Кофе?
— Спасибо. У меня все есть.
— Но нет лошади. И это странно. Пешком в нашей округе далеко не уйдешь.
Всадник развернул коня.
— Если захотите меня еще раз увидеть, спросите Пита Геддиса.
Кеттлмен слушал, как удаляется стук копыт, и ощущал странную привязанность к человеку, с которым спокойно и тихо разговаривал в ночи.
Итак, Портер Болдуин. Значит, прошлая жизнь не так уж далеко. Тем не менее Болдуин не мог знать, что Кеттлмен где-то рядом. Так что же задумал этот человек? Зачем Болдуин вдруг пригнал в эти места сорок тысяч голов скота? Он ничего не понимает в скотоводстве и вряд ли когда-нибудь им заинтересуется.
Кеттлмен, имеющий огромный опыт в деловых и финансовых схватках, решил, что Болдуина интересовало не скотоводство, а земля, которая принадлежала здесь крупным ранчо, правительству и железной дороге. Но новоявленный ранчеро не вел переговоров с железной дорогой.
Поднималась луна, а он ее в расчет не принял. Городской человек редко глядит на небо. Кеттлмен надел на спину рюкзак, на плечо повесил винтовку и, неся в руках ружье, двинулся в путь. Перейдя сухое русло ручья, он решил устроить ночлег среди скал. Ночью его разбудила боль. Она бушевала долго, и прошло много времени, прежде чем она постепенно затихла, оставив его совсем разбитым и дав возможность хоть ненадолго вздремнуть.
Перед рассветом Кеттлмен проснулся в холодном поту, чувствуя себя слабым, больным и неотдохнувшим. Он поднялся, разжег небольшой костер и, дрожа всем телом, сидел перед ним, безуспешно пытаясь согреться. Луна освещала скалы призрачным светом и бросала жутковатые тени на покрытое песком дно высохшего ручья. На востоке возвышалась темная громада плато. С холодного неба медленно спустился рассвет, а Кеттлмен не поел и даже не согрел кофе. В животе осталась грызущая боль, но он встал и надел рюкзак.
Вход в убежище был где-то рядом. Высота лавы достигала здесь пятидесяти футов — громадные черные глыбы, которые местами переходили в выпирающие серые складки, напоминавшие слоновью кожу. Он прошел несколько шагов, осторожно переступая с камня на камень и держась поближе к стене, потому что боялся пропустить вход. Повсюду рос густой, непроходимый, колючий кустарник, с раскиданными тут и там соснами. Он прошел всего с сотню ярдов, когда почувствовал тошноту и наклонился, уткнувшись в сосну.
Кеттлмен испугался. Ему меньше всего хотелось умереть здесь, где его найдут. Он должен исчезнуть, раствориться без следа. Он долго стоял, оперевшись о скалу, и наконец снова тронулся в путь. Только теперь Кеттлмен твердо решил для себя одно: как только он почувствует приближение конца, он из последних сил постарается забраться на лавовое поле. Там его найдут не скоро.
Человек по имени Кеттлмен пробрался через лабиринт скал, спустился в пересохшее русло, наполнявшееся после ливневых дождей, и снова выбрался к лаве. Он не прошел и мили, когда поднял голову и заметил на верхнем краю скал выходы белого кварца. Видимо он пропустил вход в убежище. Повернувшись, он отправился обратно. Дважды ему пришлось отдыхать. Незадолго до полудня он нашел вход. Трещину в скале ничего не скрывало — ни кустарник, ни нагромождение камней. Стена лавы просто поворачивала, скрывая перспективу и вход. Кеттлмен прошел здесь три раза и не заметил его, но когда сделал шаг назад, то заметил смещение перспективы. Только подойдя вплотную, можно было понять, в чем дело. Левый край отстоял от правого почти на четыре фута и освобождал проход, параллельный внешней стене лавы. На первый взгляд проход тянулся всего на семь-восемь футов, не больше, и заканчивался тупиком. Тем не менее, войдя в него, он обнаружил, что извилистый путь ведет дальше в лавовые поля. Повернувшись, он снова подошел к началу трещины и, остановившись, долго и тщательно осматривал край утеса напротив, пока не убедился, что там все спокойно. Тогда он старательно уничтожил свои следы рядом с трещиной и вошел в нее. Она змеилась, становясь все уже и глубже. Но по ней могла пройти лошадь, если привязать стремена к седлу. От любопытных взглядов сверху, случись вдруг кому-нибудь появиться на лавовых полях, тропу прикрывал нависающий край утеса.
Но на лаву никто не пойдет. Иногда олени спасались в мальпаисе от волков, но так уродовали и резали ноги об острые обломки скал, что здесь и оставались.
Кеттлмену понадобился почти час, чтобы добраться до убежища в лавовых полях. Увидев маленький оазис, он остановился, пораженный его неожиданной красотой. Стены отвесно поднимались вверх и там загибались внутрь. Дно котловины занимало почти акр, и по всей длине оазиса струился ручей. Он увидел несколько фруктовых деревьев, посаженных еще Флинтом, и грядку с растением чиа, чьи семена употребляли в пищу индейцы. Хижина была заметна не сразу, так как представляла собой перекрытый обломками скал каменный навес, а вход в нее затеняли тополя.
Он медленно двинулся по траве к зияющему отверстию в стене хижины, служившему окном, прошел мимо него и обнаружил дверь, сделанную из цельной деревянной плиты, толстой и крепкой. Комната оказалась больше, чем он ожидал, с двумя дощатыми кроватями у задней стены. В комнате стоял стол, два стула и скамья с тазом для умывания, в стены были вбиты крюки. Сюда проступала вода из ручья. Из окон и из двери хорошо просматривался вход в оазис и дно котловины.
Он смахнул пыль с кроватей и свалил на них свои вещи. Затем старательно подмел пол, разжег огонь и заварил чай. Попив горячего бульона и чая, он подошел к двери и сел на пороге, глядя на раскинувшийся перед ним луг и деревья.
Вот это место. Здесь он умрет.
Глава 4
Человек по имени Кеттлмен сидел на пороге каменной хижины и глядел на зеленую траву котловины. Он слушал ветер в соснах и чувствовал свежесть прохладного горного воздуха. Неожиданно он почувствовал что-то совсем забытое. Давным-давно он шел по одиноким, древним, таинственным тропам с Флинтом. Куда бы ни направлялся этот странный, молчаливый человек, он знал самый нехоженый, тайный путь. Они путешествовали целыми днями, не перемолвившись ни словом; их лагерные костры окружала огромная, пустая тишина. Он вспомнил терпкий запах кедра, клубы дыма от сырых дров, хрусткие щелчки поленьев, темно-красный цвет умирающих углей, звуки ветра в мескитовых рощах. Он добирался до самых границ цивилизации, к землям, известным только кочевникам-индейцам.
Три года… И ни разу Флинт не сказал, чем он занимается. Мальчик всегда оставался подолгу ждать с лошадьми. Затем внезапно появлялся Флинт, они меняли лошадей и снова отправлялись в дорогу.
Флинт никогда не останавливался у салунов и игорных домов. Обычно они уезжали в самые глухие, отдаленные уголки, и там Флинт иногда часами говорил о пустынях, о горах, о том, как выжить в самых тяжелых условиях.
Кеттлмен медленно поднялся на ноги и направился к ручью. Он стоял, глядя, как вода журчит по камням. Боль в желудке теперь грызла его постоянно. Оставалось совсем немного времени. Тем не менее спокойствие этого места передалось и ему: внутреннее напряжение спало.
Звезды давно уже усыпали небосклон, когда он крепко уснул без сновидений, но потом проснулся от свежести прохладной ночи, сел и закурил трубку.
Эта девушка из поезда… Он вспомнил ясный, гордый взгляд, грациозные движения. Почему ему не встретилась такая девушка, когда он был еще жив? Теперь он умрет, как волк, в темной норе, кусая собственные раны. Да и жил он, как волк, с вечно обнаженными клыками.
Неожиданно на ум ему пришел Портер Болдуин. Хитрый, жестокий, опасный человек. Бизнесмен. Вряд ли годится для Дальнего Запада, но Болдуин никогда не предпринимал никаких шагов без причин, у него огромный опыт в финансовых схватках и интригах. Во время Гражданской войны он занимался контрабандой: менял конфедератам винтовки на хлопок и продавал информацию Северу, участвовал в попытках задушить рынок золота, который, по слухам, основали Джим Фиск и Джей Голд.
Если Портер Болдуин оказался здесь, то совсем не из-за скота. Скотоводство приносит некоторый доход, и Портер не станет пренебрегать им, но и не будет лично участвовать в деле, если оно не сулит немедленные и огромные барыши.
Ладно, теперь это его не касается. Кеттлмен выбил пепел из трубки и вошел в дом. Когда он проснулся, солнце уже стояло высоко, и впервые за долгое время он хорошо выспался. Боль не оставляла его, поэтому он встал и приготовил легкий завтрак, двигаясь медленно и осторожно. Во время завтрака распланировал дела на день. Прежде всего необходимо найти выход в прилегающую котловину. Вряд ли после стольких лет там живут лошади, хотя Флинт оставил молодых, породистых и здоровых и, как он утверждал, в той котловине достаточно корма и воды для дюжины голов.
Пищи, которую он принес с собой, едва ли хватит на три дня скромного житья, значит, нужны припасы. Ему также хотелось получить ящик с книгами, отосланный в Хорс-Спрингс. Два других ящика с книгами и припасами он адресовал в Аламитос, не желая слишком часто появляться в одном и том же месте. Однако, чтобы доставить все это сюда, ему потребуются вьючные лошади.
Флинт в свое время оставил в прилегающем оазисе одного жеребца и двух или трех кобыл. Если они живы, им должно быть по шестнадцать-семнадцать лет, но у них могли быть жеребята. Переход в соседнюю котловину лежал через один из длинных лавовых туннелей, которыми изобиловало это место.
Кеттлмен подошел к переходу, которым Флинт соединил дом с конюшней. Флинт просто выбрал плоские обломки скал и без цемента уложил их вдоль всего пути. У задней стены конюшни стояли ясли, а за ними — темный проем. Он взялся за ясли, они качнулись на скрытых петлях и открыли проем. Перед ним лежал туннель. Справа на высоте человеческого роста он обнаружил полку.
Он протянул руку и нащупал несколько свечей. Засветив одну из них, он двинулся по туннелю. Проход был ровный, футов восемь в высоту и пятнадцать-шестнадцать в ширину. Он насчитал почти сто шагов, прежде чем увидел свет и вышел в маленький парк.
Перед ним расстилалось прекрасное пастбище. На дальней стороне росли дюжина тополей и несколько ив, там и тут высились сосны.
Стоя у выхода лавового туннеля, он насчитал семь лошадей, которые, подняв головы, смотрели на него. Высокий гнедой жеребец вдруг вскинул голову и громко всхрапнул. Он немного прорысил вперед и начал бить землю копытом.
— Хочешь подраться? — мягко спросил Кеттлмен. — Я друг, старина. Не надо нам ссориться.
Он перевел взгляд на остальных лошадей. Две трех— или четырехлетки, две — постарше. Еще там стояла одна совсем старая кобыла.
Флинт любил лошадей и часто приручал их к себе. Кеттлмен позвал — протяжный ласковый зов, которым пользовался Флинт.
Старая кобыла резко повернула голову. Неужели помнит? Некоторые утверждают, что у лошадей плохая память, другие доказывают обратное. Кеттлмен снова позвал и шагнул вперед, держа на вытянутой руке кусочек сахара, как всегда делал Флинт.
Лошади стали отходить, гнедой жеребец охранял их с высоко поднятой головой и раздувающимися ноздрями. Старая кобыла смотрела на Кеттлмена, затем сделала несколько шагов поближе и вытянула голову, словно принюхиваясь.
Кеттлмен стоял спокойно и расслабленно, приятное тепло грело спину. Ярко светило солнце, где-то в кустах, рядом со стеной, прожужжала пчела. Он позвал еще раз и шагнул вперед. Гнедой жеребец шарахнулся, отбежал немного, затем развернулся и зарысил обратно. Кобыла стояла.
Тем не менее она беспокоилась, и ему не хотелось пугать ее. Он подождал еще немного и шагнул в ее сторону. Увидев, что она готова отбежать, он бросил ей сахар. Она мотнула головой, но отошла всего на несколько футов, а когда он сделал шаг назад, приблизилась к тому месту, куда упал сахар, и стала нюхать траву. Было видно, что она нашла сахар.
День только начался, и Кеттлмен захватил с собой книгу. Он сел на плоский камень на солнце и начал читать. Жеребец некоторое время настороженно кружил вокруг, но затем успокоился и принялся щипать траву.
Через час Кеттлмен отложил книгу и стал рассматривать пастбище.
По форме это был почти правильный овал, окруженный лавовыми стенами пятидесяти-шестидесяти футов высотой. Непересыхающий источник снабжал пастбище водой — тот же, что протекал рядом с хижиной. Флинт говорил, что в дальнем конце котловины есть еще один. В некоторых местах человек мог выбраться отсюда, но не лошадь.
Он все еще чувствовал усталость, ноги болели. Он провел почти весь день возле выхода из туннеля, затем ушел в хижину, приготовил мясной бульон и медленно его выпил.
Еще несколько дней…
Пит Геддис оперся о красное дерево стойки в салуне «Дивайд». Был ранний вечер, он приехал в город несколько минут назад, встретив по пути много чужаков, большинство из которых явно работали на Порта Болдуина.
Рэд Долан, бармен, подошел к Геддису и положил свои широкие, мясистые ладони на стойку. Эти двое были друзьями. Они не были знакомы до Аламитоса, но их связывало пережитое, их Прошлое было почти одинаковым.
— Не то что в наше время, — прокомментировал Долан, глядя на ковбоев Болдуина. — Крутые ребята, пощады от них не жди, это тебе не Маккинни или Картрайт.
Долан вынул изо рта сигару.
— Ты знал Длинноволосого Джима?
— Как-то раз проезжал через Лейк-Вэлли. Он как раз там сшивался, — пробурчал Геддис.
— Быстрый мужик. Из Иллинойса вышло много таких: Картрайт, Хикок — могу насчитать с дюжину.
Геддис глотнул виски.
— Бакдан в городе, — заметил он.
— Это значит — кто-то умрет. — Долан поднес спичку к потухшей сигаре. — Но ты ошибаешься. Его нет в городе. Уехал на рассвете.
Геддис раздумывал над полученной информацией. Вряд ли тут есть связь, но Эд Флинн тоже уехал на рассвете. Эд направился на юг, к Хорс-Спрингс, и никто об этом не знал. Однако чем больше он думал, тем больше ему это не нравилось. Флинн хороший парень, надежный, но не идет ни в какое сравнение с Бакданом, даже если тот будет играть по-честному, чего он, конечно, делать не будет.
— Страшные это люди, — сказал Геддис. — Я никогда не смог бы стрелять в человека из засады.
Рэду Долану вспомнилось прошлое.
— Да, — задумчиво протянул он, — странные люди. Давным-давно я знал одного. Он считал, что для него — это война, а он — солдат в этой войне. Только, по-моему, потом он стал думать по-другому.
— Что с ним сталось?
Долан стряхнул пепел с сигары.
— Как сквозь землю провалился. До сих пор не знаю, что с ним случилось, хотя имел бы, кажется, право знать.
— Дружили?
— Через меня ему кое-что передавали на словах. Сам знаешь работу бармена.
Долан помолчал.
— Нет, я бы не сказал, чтобы мы дружили. Кажется, у него вообще не было друзей, если не считать мальчишку.
У Пита Геддиса пробежали мурашки по коже. Говорят, такое чувство возникает, когда кто-то проходит по твоей могиле.
— Однажды в Эйбилин заявился мальчишка, он искал этого парня, — продолжал Долан. — Через несколько месяцев появился Флинт. Я никогда не видел их вместе, а хозяин конюшни, где работал мальчишка, сказал, что они даже не разговаривали. Только когда пропал Флинт, пропал и мальчишка.
Пит Геддис вынул коричневую бумагу и скрутил сигарету. Он знал Долана уже несколько лет, они много говорили об оружии, коровах, выпивке, возникающих и исчезающих городах, но, странная вещь, никогда не говорили о том общем, что их связывало.
Три года… И ни разу Флинт не сказал, чем он занимается. Мальчик всегда оставался подолгу ждать с лошадьми. Затем внезапно появлялся Флинт, они меняли лошадей и снова отправлялись в дорогу.
Флинт никогда не останавливался у салунов и игорных домов. Обычно они уезжали в самые глухие, отдаленные уголки, и там Флинт иногда часами говорил о пустынях, о горах, о том, как выжить в самых тяжелых условиях.
Кеттлмен медленно поднялся на ноги и направился к ручью. Он стоял, глядя, как вода журчит по камням. Боль в желудке теперь грызла его постоянно. Оставалось совсем немного времени. Тем не менее спокойствие этого места передалось и ему: внутреннее напряжение спало.
Звезды давно уже усыпали небосклон, когда он крепко уснул без сновидений, но потом проснулся от свежести прохладной ночи, сел и закурил трубку.
Эта девушка из поезда… Он вспомнил ясный, гордый взгляд, грациозные движения. Почему ему не встретилась такая девушка, когда он был еще жив? Теперь он умрет, как волк, в темной норе, кусая собственные раны. Да и жил он, как волк, с вечно обнаженными клыками.
Неожиданно на ум ему пришел Портер Болдуин. Хитрый, жестокий, опасный человек. Бизнесмен. Вряд ли годится для Дальнего Запада, но Болдуин никогда не предпринимал никаких шагов без причин, у него огромный опыт в финансовых схватках и интригах. Во время Гражданской войны он занимался контрабандой: менял конфедератам винтовки на хлопок и продавал информацию Северу, участвовал в попытках задушить рынок золота, который, по слухам, основали Джим Фиск и Джей Голд.
Если Портер Болдуин оказался здесь, то совсем не из-за скота. Скотоводство приносит некоторый доход, и Портер не станет пренебрегать им, но и не будет лично участвовать в деле, если оно не сулит немедленные и огромные барыши.
Ладно, теперь это его не касается. Кеттлмен выбил пепел из трубки и вошел в дом. Когда он проснулся, солнце уже стояло высоко, и впервые за долгое время он хорошо выспался. Боль не оставляла его, поэтому он встал и приготовил легкий завтрак, двигаясь медленно и осторожно. Во время завтрака распланировал дела на день. Прежде всего необходимо найти выход в прилегающую котловину. Вряд ли после стольких лет там живут лошади, хотя Флинт оставил молодых, породистых и здоровых и, как он утверждал, в той котловине достаточно корма и воды для дюжины голов.
Пищи, которую он принес с собой, едва ли хватит на три дня скромного житья, значит, нужны припасы. Ему также хотелось получить ящик с книгами, отосланный в Хорс-Спрингс. Два других ящика с книгами и припасами он адресовал в Аламитос, не желая слишком часто появляться в одном и том же месте. Однако, чтобы доставить все это сюда, ему потребуются вьючные лошади.
Флинт в свое время оставил в прилегающем оазисе одного жеребца и двух или трех кобыл. Если они живы, им должно быть по шестнадцать-семнадцать лет, но у них могли быть жеребята. Переход в соседнюю котловину лежал через один из длинных лавовых туннелей, которыми изобиловало это место.
Кеттлмен подошел к переходу, которым Флинт соединил дом с конюшней. Флинт просто выбрал плоские обломки скал и без цемента уложил их вдоль всего пути. У задней стены конюшни стояли ясли, а за ними — темный проем. Он взялся за ясли, они качнулись на скрытых петлях и открыли проем. Перед ним лежал туннель. Справа на высоте человеческого роста он обнаружил полку.
Он протянул руку и нащупал несколько свечей. Засветив одну из них, он двинулся по туннелю. Проход был ровный, футов восемь в высоту и пятнадцать-шестнадцать в ширину. Он насчитал почти сто шагов, прежде чем увидел свет и вышел в маленький парк.
Перед ним расстилалось прекрасное пастбище. На дальней стороне росли дюжина тополей и несколько ив, там и тут высились сосны.
Стоя у выхода лавового туннеля, он насчитал семь лошадей, которые, подняв головы, смотрели на него. Высокий гнедой жеребец вдруг вскинул голову и громко всхрапнул. Он немного прорысил вперед и начал бить землю копытом.
— Хочешь подраться? — мягко спросил Кеттлмен. — Я друг, старина. Не надо нам ссориться.
Он перевел взгляд на остальных лошадей. Две трех— или четырехлетки, две — постарше. Еще там стояла одна совсем старая кобыла.
Флинт любил лошадей и часто приручал их к себе. Кеттлмен позвал — протяжный ласковый зов, которым пользовался Флинт.
Старая кобыла резко повернула голову. Неужели помнит? Некоторые утверждают, что у лошадей плохая память, другие доказывают обратное. Кеттлмен снова позвал и шагнул вперед, держа на вытянутой руке кусочек сахара, как всегда делал Флинт.
Лошади стали отходить, гнедой жеребец охранял их с высоко поднятой головой и раздувающимися ноздрями. Старая кобыла смотрела на Кеттлмена, затем сделала несколько шагов поближе и вытянула голову, словно принюхиваясь.
Кеттлмен стоял спокойно и расслабленно, приятное тепло грело спину. Ярко светило солнце, где-то в кустах, рядом со стеной, прожужжала пчела. Он позвал еще раз и шагнул вперед. Гнедой жеребец шарахнулся, отбежал немного, затем развернулся и зарысил обратно. Кобыла стояла.
Тем не менее она беспокоилась, и ему не хотелось пугать ее. Он подождал еще немного и шагнул в ее сторону. Увидев, что она готова отбежать, он бросил ей сахар. Она мотнула головой, но отошла всего на несколько футов, а когда он сделал шаг назад, приблизилась к тому месту, куда упал сахар, и стала нюхать траву. Было видно, что она нашла сахар.
День только начался, и Кеттлмен захватил с собой книгу. Он сел на плоский камень на солнце и начал читать. Жеребец некоторое время настороженно кружил вокруг, но затем успокоился и принялся щипать траву.
Через час Кеттлмен отложил книгу и стал рассматривать пастбище.
По форме это был почти правильный овал, окруженный лавовыми стенами пятидесяти-шестидесяти футов высотой. Непересыхающий источник снабжал пастбище водой — тот же, что протекал рядом с хижиной. Флинт говорил, что в дальнем конце котловины есть еще один. В некоторых местах человек мог выбраться отсюда, но не лошадь.
Он все еще чувствовал усталость, ноги болели. Он провел почти весь день возле выхода из туннеля, затем ушел в хижину, приготовил мясной бульон и медленно его выпил.
Еще несколько дней…
Пит Геддис оперся о красное дерево стойки в салуне «Дивайд». Был ранний вечер, он приехал в город несколько минут назад, встретив по пути много чужаков, большинство из которых явно работали на Порта Болдуина.
Рэд Долан, бармен, подошел к Геддису и положил свои широкие, мясистые ладони на стойку. Эти двое были друзьями. Они не были знакомы до Аламитоса, но их связывало пережитое, их Прошлое было почти одинаковым.
— Не то что в наше время, — прокомментировал Долан, глядя на ковбоев Болдуина. — Крутые ребята, пощады от них не жди, это тебе не Маккинни или Картрайт.
Долан вынул изо рта сигару.
— Ты знал Длинноволосого Джима?
— Как-то раз проезжал через Лейк-Вэлли. Он как раз там сшивался, — пробурчал Геддис.
— Быстрый мужик. Из Иллинойса вышло много таких: Картрайт, Хикок — могу насчитать с дюжину.
Геддис глотнул виски.
— Бакдан в городе, — заметил он.
— Это значит — кто-то умрет. — Долан поднес спичку к потухшей сигаре. — Но ты ошибаешься. Его нет в городе. Уехал на рассвете.
Геддис раздумывал над полученной информацией. Вряд ли тут есть связь, но Эд Флинн тоже уехал на рассвете. Эд направился на юг, к Хорс-Спрингс, и никто об этом не знал. Однако чем больше он думал, тем больше ему это не нравилось. Флинн хороший парень, надежный, но не идет ни в какое сравнение с Бакданом, даже если тот будет играть по-честному, чего он, конечно, делать не будет.
— Страшные это люди, — сказал Геддис. — Я никогда не смог бы стрелять в человека из засады.
Рэду Долану вспомнилось прошлое.
— Да, — задумчиво протянул он, — странные люди. Давным-давно я знал одного. Он считал, что для него — это война, а он — солдат в этой войне. Только, по-моему, потом он стал думать по-другому.
— Что с ним сталось?
Долан стряхнул пепел с сигары.
— Как сквозь землю провалился. До сих пор не знаю, что с ним случилось, хотя имел бы, кажется, право знать.
— Дружили?
— Через меня ему кое-что передавали на словах. Сам знаешь работу бармена.
Долан помолчал.
— Нет, я бы не сказал, чтобы мы дружили. Кажется, у него вообще не было друзей, если не считать мальчишку.
У Пита Геддиса пробежали мурашки по коже. Говорят, такое чувство возникает, когда кто-то проходит по твоей могиле.
— Однажды в Эйбилин заявился мальчишка, он искал этого парня, — продолжал Долан. — Через несколько месяцев появился Флинт. Я никогда не видел их вместе, а хозяин конюшни, где работал мальчишка, сказал, что они даже не разговаривали. Только когда пропал Флинт, пропал и мальчишка.
Пит Геддис вынул коричневую бумагу и скрутил сигарету. Он знал Долана уже несколько лет, они много говорили об оружии, коровах, выпивке, возникающих и исчезающих городах, но, странная вещь, никогда не говорили о том общем, что их связывало.