Он читал нам стихи даже всяких греков, а временами и французов, и так он их читал, как что-то необыкновенное. Они с Ником Шэдоу могли часами низвергать друг на друга потоки этой всякой поэзии. Ну, а если ни один из них не затевал стихи читать, тут за дело брался Логан. Не знаю уж, где он набрался книжной образованности, сам-то он вечно хныкал, что темный и ничегошеньки на свете не знает, но на самом деле знал до обалдения много всякого. Разок он обмолвился, что как-то зимой занесло его снегом, а в хижине нашлось пять книжек, и он их все перечитал, и не по одному разу. Одна их них была Библия. Истории-то оттуда он все знал, но, сдается мне, шибко много морали из них не извлек.
Логан Сакетт родом из Клинч-Маунтин, а эти клинч-маунтинские Сакетты были парни крутые и не очень чтили закон. Вечно они были запутаны в какие-то свирепые междоусобицы, вечно кому-то жестоко мстили, бойцы они были отменные и жили своим обычаем, большей частью как одинокие волки, пока какой-то другой Сакетт не попадал в беду…
Он был отличным рассказчиком, когда случай представлялся, и мог часами повествовать о краях, которые ему довелось повидать, и о плохих людях.
В те дни мир наш был невелик. Время от времени появлялись пришлые люди, и начинался обмен сведениями обо всем, что лежало впереди и позади. Мы узнавали о дорогах и тропах, о маршалах, плохих людях, плохих лошадях, нечестных трактирщиках и всяком прочем, что творилось в таких местах, которых в жизни не видывали, — потому что слова на месте не лежат.
Оружие, лошади и скот — это была наша жизнь и наше занятие, так что мы слушали великое множество рассказов о крепких старых быках с замшелыми рогами, о диких лошадях и о людях, умевших обламывать их. В каждой команде был хотя был один человек, мастерски обращающийся с оружием, и хотя бы один несравненный объездчик дичков — «бронков». Мы хвастались лошадьми, надрессированными на работу с веревкой и на отсечку телков от стада — а это частенько бывали не одни и те же лошади, вспоминали тяжелые перегоны. Мы ели бобы, мясо и лепешки, а на сладкое — патоку. В дождь и в жару спали под открытым небом, а возили нас полуобъезженные лошади, которые из пилы могли бы зубы вытрясти…
Это была жестокая, трудная, удивительная жизнь, и, чтобы жить такой жизнью, человеку надо было обрасти корой. Мы никого ни о чем не расспрашивали, и пока человек делал свое дело, никого не интересовало, кем он был раньше и что делал.
Логан Сакетт не был плохим человеком в восточном понимании. А вот в западном понимании он был очень плохой человек. На Западе плохой человек — это вовсе не обязательно злой человек или преступник. Это человек, с которым опасно связываться. Это такой человек, которого лучше не трогать, — вот как раз таким и был Логан. Он не раздумывая хватался за револьвер, и если вы собирались грубо говорить с ним, так лучше вам было бы вытаскивать револьвер на первом слове, да и то будет поздно.
У Логана была репутация человека, который не в ладах с законом. Я подозреваю, что ему случалось угнать пару-тройку бычков, и, может быть, его скот не всегда носил то клеймо, которое на нем выжгли впервые. Я бы не удивился, если бы узнал, что ему случалось разок-другой остановить почтовый дилижанс и потрясти пассажиров. Я не задавал ему вопросов об этой стороне его жизни. Однако я был твердо уверен в одном: никогда в жизни он не совершил подлого или мелкого поступка.
Все мы слыхали о Верне Хадди, но, как оно обычно бывает, по прошествии некоторого времени ты становишься беззаботным. Мы, конечно, не спускали глаз с холмов, и индейцы время от времени разведывали местность, но совершенно внезапно в один прекрасный день раздался винтовочный выстрел, и один из наших индейцев упал на землю и умер.
В это время он стоял не дальше трех футов от меня, и я как раз шагнул к костру зачерпнуть себе бобов из котелка, а он стал на мое место с миской в руках, ожидая своей очереди. Я уверен, что выстрел предназначался мне, что Верн Хадди уже прицелился, а потом на мгновение отвел взгляд, пока взводил курок, и нажал на спуск раньше, чем понял, что цель изменилась. По крайней мере, так я себе это представлял. Я жалел этого индейца, но радовался за себя.
Мы перенесли лагерь еще глубже в кусты, старательно избегая открытых мест.
— Кому-то надо идти на гору, выследить его, — сказал Логан.
— Я пойду. Я всем индейцам индеец. У каждого человека, кто бы он ни был, есть свои привычки. Стрельба из винтовки в этом смысле самое поганое дело — она вырабатывает схему. Наверняка у него сложилась определенная манера. Если я найду место, откуда он стрелял, то пойму, какого рода места он для этого выбирает.
В этом был смысл, и на следующий день я ушел в горы.
Выслеживать убийцу — занятие не для слабонервных. Рано или поздно убийца узнает, что на него охотятся, и тогда сам превращается в охотника.
Если я найду его быстро, так тут уж мне либо повезет, либо нет — в зависимости от того, кто кого раньше увидит. Но, скорее, на это уйдет много времени и потребуются долгие и тщательные поиски. Так что я решил кинуть взгляд на горы, когда начало темнеть. Я воткнул в землю рогульку и подпорку для своей винтовки, прикинул рост убитого индейца и место, куда попала пуля, приблизительно выставил винтовку, а потом посмотрел вдоль нее и заметил участок, с которого эта пуля могла быть выпущена.
Ну, я был убежден, что Верна Хадди на этом месте уже нет. Он оттуда сбежал и нашел себе новую позицию. Может быть, он не знает, что убил не меня, а может, и знает. Днем я одолжил у Логана подзорную трубу и изучил участок горного склона, откуда прилетела пуля.
Я только одно дело сделал, прежде чем уйти в лес, — поехал в Шалако купить кое-какие мелочи. И, конечно, нос к носу столкнулся с Мег Росситер.
Она приехала в город вместе с отцом за припасами и всяким таким. Город есть город, даже самый махонький, и такая девушка, как Мег, просто обязана там бывать.
Она как раз собиралась подняться на крыльцо лавки, когда я подъехал, и мы оба остановились там на минутку — ей надо было чуть приподнять юбку, чтобы не волочить подол по земле, а мне — слезть с лошади. В конце концов я сказал:
— Как поживаете, мэм?
— Здравствуйте, — ответила она крайне холодно. А когда я уже был на земле и ступил на ступеньку крыльца, она сказала: — Полагаю, ваш брат весьма собой гордится.
— Галлоуэй? Чем же ему гордиться?
— Тем, что чуть не убил бедного Кудряша Данна. Это было просто ужасно! Как ему не стыдно?!
Я просто изумился и говорю:
— Мэм, вы же просто не знаете, как дело было. Кудряш исподтишка заарканил Галлоуэя и потащил в лес. Кудряш ему угрожал пытками и все такое. Галлоуэй сумел от него освободиться, а Кудряша скинула лошадь и поволокла по земле — вот и все.
— Галлоуэй сумел от него освободиться! По-вашему, это похоже на правду? Кто ему помогал?
— Он был один, мэм. Мы, все — остальные, были за много миль отсюда, со стадом.
В глазах у нее вспыхнуло презрение.
— Это ваш брат так говорит! Я ни единому слову не верю. Кудряш — хороший парень, он не мог этого сделать!
— Извините, мэм, но именно так все и было. — Я, видать, вроде как разозлился, потому что добавил: — Кудряш этот гроша ломаного не стоит. У него нет такого мужества, как у Элфа или любого другого из них, а своему старику он вообще в подметки не годится. Просто красавчик — и все, а по-настоящему у него натура подлая.
Она смерила меня взглядом, отвернулась и нетерпеливо кинулась в лавку. А я остался стоять там, мысленно кляня себя самого и все свое счастье. Настраивался, все пытался представить, как встречусь с ней, то так, то этак
— но такого я себе представить не мог. Никак я не мог догадаться, что ее настолько взволнует стычка Галлоуэя с Кудряшом, а уж тем более мое отношение к этой истории.
Я думаю, она просто заклинилась на этом Кудряше. Втюрилась в него по уши и ни про кого, кроме него, и подумать не хочет.
Ладно, пусть забирает его себе. Я говорил себе это все, а сам стоял на крыльце — мне хотелось войти в лавку, но не хотел, чтобы она подумала, будто я за ней следом пошел… и в то же время я и вправду хотел идти за ней следом. Но ведь мне надо было войти! Я ведь за этим и приехал в город.
В конце концов я поглубже натянул шляпу, набычил голову и зашел внутрь. Джонни Кайз, лавочник, тут же подошел ко мне и спросил:
— Чем могу помочь вам, Сакетт?
— Дайте мне футов тридцать сыромятного ремня, — сказал я, — и пару вот этих охотничьих ножей с тонким лезвием.
Еще я купил запасной топорик, немного гвоздей и всякой мелочи. Еще я купил пару штанов из домотканой материи (кусты не шуршат, когда трутся об нее, а об джинсы и даже оленью кожу шуршат). Еще я купил шерстяную шапочку с наушниками, хотя не собирался ими пользоваться. Там, куда я собирался, шляпа с меня будет сваливаться, а потом мне нужен был козырек этой шапочки, чтобы прикрывать глаза от света и лучше видеть.
Мег прошла вплотную мимо меня, хотя могла бы пройти и другой стороной. Подбородок у нее торчал кверху, и она прямо-таки пролетела мимо меня, а я вдруг набрался духу и повернулся вслед за ней.
— Мэм, я бы с удовольствием угостил вас чашечкой кофе в салу… я хотел сказать, в ресторане, если вы будете настолько любезны.
В первое мгновение она, казалось, готова была отвергнуть мое приглашение, но тут в мою пользу сработало кое-что, вовсе от меня не зависящее. Фокус был в том, что она находилась в городе, Городе с большой буквы, а девушке, когда приезжает в Город, положено встретиться с молодым человеком. Посидеть и выпить кофе — это вполне прилично, и она смогла бы почувствовать себя как истинная дама в ресторане у Дельмонико или как там они называются такие места…
Она глянула на меня — холодно, дальше некуда.
— Благодарю вас, мистер Сакетт. Если вы предложите мне руку…
— Я за всем этим вернусь, — сказал я Кайзу через плечо и вышел из лавки, гордый донельзя, с этой девчонкой под руку, как будто мы шли на бал или еще куда.
Ну, чтоб вы лучше поняли насчет этого салуна… Салун как салун, но с одного боку в нем было устроено такое местечко, чтоб поесть, и туда могли зайти дамы, если пожелают, и в их присутствии мужчины даже орали не так громко — и не так грубо. Собственно говоря, большинству мужчин нравилось видеть их там, как-то оно напоминало о доме и всяком таком, ведь большей частью мы жили вдали от женщин.
Поднялись мы по ступенькам с той стороны, и я был красный по самые жабры, потому что дело для меня было непривычное, и я изо всех сил старался не показать, что занимаюсь таким первый раз в жизни.
Ну, Берглунд к нам подходит с салфеткой через руку, как вроде он заправский первоклассный официант, и спрашивает:
— Чем могу услужить?
Мы, значит, оба заказали кофе, и он его нам принес, а потом — чтоб мне провалиться! — притащил еще пирожных-корзиночек, залитых самым что ни на есть настоящим шоколадом до самого верху, с горкой даже! Я и не знал, что он такие штуковины у себя держит.
А когда я ему про это сказал, он и отвечает:
— Ну, вы, конечно, понимаете, что мы подаем их лишь приличной публике, это только для элитной клиентуры.
Я не знал, элитная я клиентура или нет или, может, это что-то такое, за что его надо пристрелить, ну, я постарался напустить на себя суровый, но в то же время и равнодушный вид, чтоб мог он подумать, что я либо знаю, про что это он толкует, либо рассердился, что он так сказал.
Сидели мы там, попивали кофе, ели эти самые пирожные и беседовали. Она сперва начала про погоду, как вроде других слов мы вообще не знали. Я спросил, как себя чувствует ее папаша, а она спросила у меня, как себя чувствуют Пармали и Логан, а потом ни с того ни с сего она мне начала рассказывать про поэму, которую она читала когда-то, под названием «Королевские идиллии», какого-то парня по фамилии Теннисон[20]. Знавал я одного ковбоя с такой фамилией в Чероки-Нэйшен, но вряд ли это был он. Когда я в последний раз с ним встречался, он не то что написать книгу, он ее и прочитать бы не сумел.
Судя по тому, что она рассказывала, это была всем книгам книга, сама она с ума сходила от этого самого Ланселота, который ездил по белу свету и всех подряд протыкал копьем.
Я на этот счет мало что мог сказать — книгу-то я не читал; заметил только, что лошадь у него была, должно быть, здорово крупная, чтобы носить на себе человека, одетого во все это железо. Не думаю, чтоб она подумала, будто это замечание соответствует ходу ее мыслей. А она все говорила о рыцарстве и романтике, и глаза у нее сверкали вроде как звезды, так что под конец я начал раздумывать, где мне самому купить такой костюмчик.
Ну, в общем, мы с ней очень приятно беседовали, мне просто жалко было, что кончается кофе и эти маленькие пирожные, и, казалось, расстанемся вполне по-дружески, как вдруг она и говорит ни с того ни с сего:
— Но вы не единственный камешек на берегу.
Я даже не сообразил, к чему это она клонит, и тогда она добавила:
— Меня навестил мистер Хадди. Он очень мил.
А я, не задумываясь, и ляпнул:
— Это тот самый, что пытался убить нас. Заляжет где-нибудь на горе и стреляет в нас. Он убил вчера одного нашего парня, индейца.
Ну, тут у нее лицо побелело, она вскочила так резко, что чуть стол не опрокинула, и говорит:
— Флэган Сакетт, я больше не желаю вас видеть, никогда!
И вылетела на улицу.
А Берглунд — он все полировал стакан — и говорит, ни на кого не глядя:
— Лучше, когда они от тебя бесятся, чем когда безразличны.
— Ох, заткнулся бы ты! — сказал я вежливо и вышел оттуда, злой на себя, злой на Берглунда и злой на Мег Росситер.
Глава 16
Логан Сакетт родом из Клинч-Маунтин, а эти клинч-маунтинские Сакетты были парни крутые и не очень чтили закон. Вечно они были запутаны в какие-то свирепые междоусобицы, вечно кому-то жестоко мстили, бойцы они были отменные и жили своим обычаем, большей частью как одинокие волки, пока какой-то другой Сакетт не попадал в беду…
Он был отличным рассказчиком, когда случай представлялся, и мог часами повествовать о краях, которые ему довелось повидать, и о плохих людях.
В те дни мир наш был невелик. Время от времени появлялись пришлые люди, и начинался обмен сведениями обо всем, что лежало впереди и позади. Мы узнавали о дорогах и тропах, о маршалах, плохих людях, плохих лошадях, нечестных трактирщиках и всяком прочем, что творилось в таких местах, которых в жизни не видывали, — потому что слова на месте не лежат.
Оружие, лошади и скот — это была наша жизнь и наше занятие, так что мы слушали великое множество рассказов о крепких старых быках с замшелыми рогами, о диких лошадях и о людях, умевших обламывать их. В каждой команде был хотя был один человек, мастерски обращающийся с оружием, и хотя бы один несравненный объездчик дичков — «бронков». Мы хвастались лошадьми, надрессированными на работу с веревкой и на отсечку телков от стада — а это частенько бывали не одни и те же лошади, вспоминали тяжелые перегоны. Мы ели бобы, мясо и лепешки, а на сладкое — патоку. В дождь и в жару спали под открытым небом, а возили нас полуобъезженные лошади, которые из пилы могли бы зубы вытрясти…
Это была жестокая, трудная, удивительная жизнь, и, чтобы жить такой жизнью, человеку надо было обрасти корой. Мы никого ни о чем не расспрашивали, и пока человек делал свое дело, никого не интересовало, кем он был раньше и что делал.
Логан Сакетт не был плохим человеком в восточном понимании. А вот в западном понимании он был очень плохой человек. На Западе плохой человек — это вовсе не обязательно злой человек или преступник. Это человек, с которым опасно связываться. Это такой человек, которого лучше не трогать, — вот как раз таким и был Логан. Он не раздумывая хватался за револьвер, и если вы собирались грубо говорить с ним, так лучше вам было бы вытаскивать револьвер на первом слове, да и то будет поздно.
У Логана была репутация человека, который не в ладах с законом. Я подозреваю, что ему случалось угнать пару-тройку бычков, и, может быть, его скот не всегда носил то клеймо, которое на нем выжгли впервые. Я бы не удивился, если бы узнал, что ему случалось разок-другой остановить почтовый дилижанс и потрясти пассажиров. Я не задавал ему вопросов об этой стороне его жизни. Однако я был твердо уверен в одном: никогда в жизни он не совершил подлого или мелкого поступка.
Все мы слыхали о Верне Хадди, но, как оно обычно бывает, по прошествии некоторого времени ты становишься беззаботным. Мы, конечно, не спускали глаз с холмов, и индейцы время от времени разведывали местность, но совершенно внезапно в один прекрасный день раздался винтовочный выстрел, и один из наших индейцев упал на землю и умер.
В это время он стоял не дальше трех футов от меня, и я как раз шагнул к костру зачерпнуть себе бобов из котелка, а он стал на мое место с миской в руках, ожидая своей очереди. Я уверен, что выстрел предназначался мне, что Верн Хадди уже прицелился, а потом на мгновение отвел взгляд, пока взводил курок, и нажал на спуск раньше, чем понял, что цель изменилась. По крайней мере, так я себе это представлял. Я жалел этого индейца, но радовался за себя.
Мы перенесли лагерь еще глубже в кусты, старательно избегая открытых мест.
— Кому-то надо идти на гору, выследить его, — сказал Логан.
— Я пойду. Я всем индейцам индеец. У каждого человека, кто бы он ни был, есть свои привычки. Стрельба из винтовки в этом смысле самое поганое дело — она вырабатывает схему. Наверняка у него сложилась определенная манера. Если я найду место, откуда он стрелял, то пойму, какого рода места он для этого выбирает.
В этом был смысл, и на следующий день я ушел в горы.
Выслеживать убийцу — занятие не для слабонервных. Рано или поздно убийца узнает, что на него охотятся, и тогда сам превращается в охотника.
Если я найду его быстро, так тут уж мне либо повезет, либо нет — в зависимости от того, кто кого раньше увидит. Но, скорее, на это уйдет много времени и потребуются долгие и тщательные поиски. Так что я решил кинуть взгляд на горы, когда начало темнеть. Я воткнул в землю рогульку и подпорку для своей винтовки, прикинул рост убитого индейца и место, куда попала пуля, приблизительно выставил винтовку, а потом посмотрел вдоль нее и заметил участок, с которого эта пуля могла быть выпущена.
Ну, я был убежден, что Верна Хадди на этом месте уже нет. Он оттуда сбежал и нашел себе новую позицию. Может быть, он не знает, что убил не меня, а может, и знает. Днем я одолжил у Логана подзорную трубу и изучил участок горного склона, откуда прилетела пуля.
Я только одно дело сделал, прежде чем уйти в лес, — поехал в Шалако купить кое-какие мелочи. И, конечно, нос к носу столкнулся с Мег Росситер.
Она приехала в город вместе с отцом за припасами и всяким таким. Город есть город, даже самый махонький, и такая девушка, как Мег, просто обязана там бывать.
Она как раз собиралась подняться на крыльцо лавки, когда я подъехал, и мы оба остановились там на минутку — ей надо было чуть приподнять юбку, чтобы не волочить подол по земле, а мне — слезть с лошади. В конце концов я сказал:
— Как поживаете, мэм?
— Здравствуйте, — ответила она крайне холодно. А когда я уже был на земле и ступил на ступеньку крыльца, она сказала: — Полагаю, ваш брат весьма собой гордится.
— Галлоуэй? Чем же ему гордиться?
— Тем, что чуть не убил бедного Кудряша Данна. Это было просто ужасно! Как ему не стыдно?!
Я просто изумился и говорю:
— Мэм, вы же просто не знаете, как дело было. Кудряш исподтишка заарканил Галлоуэя и потащил в лес. Кудряш ему угрожал пытками и все такое. Галлоуэй сумел от него освободиться, а Кудряша скинула лошадь и поволокла по земле — вот и все.
— Галлоуэй сумел от него освободиться! По-вашему, это похоже на правду? Кто ему помогал?
— Он был один, мэм. Мы, все — остальные, были за много миль отсюда, со стадом.
В глазах у нее вспыхнуло презрение.
— Это ваш брат так говорит! Я ни единому слову не верю. Кудряш — хороший парень, он не мог этого сделать!
— Извините, мэм, но именно так все и было. — Я, видать, вроде как разозлился, потому что добавил: — Кудряш этот гроша ломаного не стоит. У него нет такого мужества, как у Элфа или любого другого из них, а своему старику он вообще в подметки не годится. Просто красавчик — и все, а по-настоящему у него натура подлая.
Она смерила меня взглядом, отвернулась и нетерпеливо кинулась в лавку. А я остался стоять там, мысленно кляня себя самого и все свое счастье. Настраивался, все пытался представить, как встречусь с ней, то так, то этак
— но такого я себе представить не мог. Никак я не мог догадаться, что ее настолько взволнует стычка Галлоуэя с Кудряшом, а уж тем более мое отношение к этой истории.
Я думаю, она просто заклинилась на этом Кудряше. Втюрилась в него по уши и ни про кого, кроме него, и подумать не хочет.
Ладно, пусть забирает его себе. Я говорил себе это все, а сам стоял на крыльце — мне хотелось войти в лавку, но не хотел, чтобы она подумала, будто я за ней следом пошел… и в то же время я и вправду хотел идти за ней следом. Но ведь мне надо было войти! Я ведь за этим и приехал в город.
В конце концов я поглубже натянул шляпу, набычил голову и зашел внутрь. Джонни Кайз, лавочник, тут же подошел ко мне и спросил:
— Чем могу помочь вам, Сакетт?
— Дайте мне футов тридцать сыромятного ремня, — сказал я, — и пару вот этих охотничьих ножей с тонким лезвием.
Еще я купил запасной топорик, немного гвоздей и всякой мелочи. Еще я купил пару штанов из домотканой материи (кусты не шуршат, когда трутся об нее, а об джинсы и даже оленью кожу шуршат). Еще я купил шерстяную шапочку с наушниками, хотя не собирался ими пользоваться. Там, куда я собирался, шляпа с меня будет сваливаться, а потом мне нужен был козырек этой шапочки, чтобы прикрывать глаза от света и лучше видеть.
Мег прошла вплотную мимо меня, хотя могла бы пройти и другой стороной. Подбородок у нее торчал кверху, и она прямо-таки пролетела мимо меня, а я вдруг набрался духу и повернулся вслед за ней.
— Мэм, я бы с удовольствием угостил вас чашечкой кофе в салу… я хотел сказать, в ресторане, если вы будете настолько любезны.
В первое мгновение она, казалось, готова была отвергнуть мое приглашение, но тут в мою пользу сработало кое-что, вовсе от меня не зависящее. Фокус был в том, что она находилась в городе, Городе с большой буквы, а девушке, когда приезжает в Город, положено встретиться с молодым человеком. Посидеть и выпить кофе — это вполне прилично, и она смогла бы почувствовать себя как истинная дама в ресторане у Дельмонико или как там они называются такие места…
Она глянула на меня — холодно, дальше некуда.
— Благодарю вас, мистер Сакетт. Если вы предложите мне руку…
— Я за всем этим вернусь, — сказал я Кайзу через плечо и вышел из лавки, гордый донельзя, с этой девчонкой под руку, как будто мы шли на бал или еще куда.
Ну, чтоб вы лучше поняли насчет этого салуна… Салун как салун, но с одного боку в нем было устроено такое местечко, чтоб поесть, и туда могли зайти дамы, если пожелают, и в их присутствии мужчины даже орали не так громко — и не так грубо. Собственно говоря, большинству мужчин нравилось видеть их там, как-то оно напоминало о доме и всяком таком, ведь большей частью мы жили вдали от женщин.
Поднялись мы по ступенькам с той стороны, и я был красный по самые жабры, потому что дело для меня было непривычное, и я изо всех сил старался не показать, что занимаюсь таким первый раз в жизни.
Ну, Берглунд к нам подходит с салфеткой через руку, как вроде он заправский первоклассный официант, и спрашивает:
— Чем могу услужить?
Мы, значит, оба заказали кофе, и он его нам принес, а потом — чтоб мне провалиться! — притащил еще пирожных-корзиночек, залитых самым что ни на есть настоящим шоколадом до самого верху, с горкой даже! Я и не знал, что он такие штуковины у себя держит.
А когда я ему про это сказал, он и отвечает:
— Ну, вы, конечно, понимаете, что мы подаем их лишь приличной публике, это только для элитной клиентуры.
Я не знал, элитная я клиентура или нет или, может, это что-то такое, за что его надо пристрелить, ну, я постарался напустить на себя суровый, но в то же время и равнодушный вид, чтоб мог он подумать, что я либо знаю, про что это он толкует, либо рассердился, что он так сказал.
Сидели мы там, попивали кофе, ели эти самые пирожные и беседовали. Она сперва начала про погоду, как вроде других слов мы вообще не знали. Я спросил, как себя чувствует ее папаша, а она спросила у меня, как себя чувствуют Пармали и Логан, а потом ни с того ни с сего она мне начала рассказывать про поэму, которую она читала когда-то, под названием «Королевские идиллии», какого-то парня по фамилии Теннисон[20]. Знавал я одного ковбоя с такой фамилией в Чероки-Нэйшен, но вряд ли это был он. Когда я в последний раз с ним встречался, он не то что написать книгу, он ее и прочитать бы не сумел.
Судя по тому, что она рассказывала, это была всем книгам книга, сама она с ума сходила от этого самого Ланселота, который ездил по белу свету и всех подряд протыкал копьем.
Я на этот счет мало что мог сказать — книгу-то я не читал; заметил только, что лошадь у него была, должно быть, здорово крупная, чтобы носить на себе человека, одетого во все это железо. Не думаю, чтоб она подумала, будто это замечание соответствует ходу ее мыслей. А она все говорила о рыцарстве и романтике, и глаза у нее сверкали вроде как звезды, так что под конец я начал раздумывать, где мне самому купить такой костюмчик.
Ну, в общем, мы с ней очень приятно беседовали, мне просто жалко было, что кончается кофе и эти маленькие пирожные, и, казалось, расстанемся вполне по-дружески, как вдруг она и говорит ни с того ни с сего:
— Но вы не единственный камешек на берегу.
Я даже не сообразил, к чему это она клонит, и тогда она добавила:
— Меня навестил мистер Хадди. Он очень мил.
А я, не задумываясь, и ляпнул:
— Это тот самый, что пытался убить нас. Заляжет где-нибудь на горе и стреляет в нас. Он убил вчера одного нашего парня, индейца.
Ну, тут у нее лицо побелело, она вскочила так резко, что чуть стол не опрокинула, и говорит:
— Флэган Сакетт, я больше не желаю вас видеть, никогда!
И вылетела на улицу.
А Берглунд — он все полировал стакан — и говорит, ни на кого не глядя:
— Лучше, когда они от тебя бесятся, чем когда безразличны.
— Ох, заткнулся бы ты! — сказал я вежливо и вышел оттуда, злой на себя, злой на Берглунда и злой на Мег Росситер.
Глава 16
То, что я сказал, была чистая правда, но дела оно не меняло: не стоило говорить это именно в тот момент и именно ей. Мег Росситер была незамужней девушкой в стране, населенной мужчинами, большинство которых были старше, чем она. Здесь не бывало приемов, танцев, театральных лож или еще чего, куда можно пойти. Не много у нее было случаев стать чьей-то девушкой или пофлиртовать с кем-нибудь.
Хоть я и полный дурак насчет женщин, все же я на них насмотрелся изрядно и знаю, что они любят стравливать одного мужчину с другим и что им нравится чувствовать себя желанными, даже если ничего такого нет. Ну, Мег влюбилась в Кудряша Данна, или ей казалось, что влюбилась, а тут являюсь я и говорю, что он, мол, гроша ломаного не стоит, а после Кудряш и сам показал, что я прав.
Что бы там она мне ни говорила, но разговоры в лавке она определенно слышала. Джонни Кайз был человек женатый, его жена дружила с Мег и была совсем не дура.
Она-то знала, что за вонючка этот Кудряш, только на Мег это не действовало. Потом мы с ней приятно посидели, а она возьми и выскочи с этим Верном Хадди! Может, она хотела вызвать у меня ревность, может, ей просто хотелось похвастаться, что за ней ухаживают, но теперь мне надо было доказывать, что он такой же поганец, как Кудряш, а то и похлеще.
На следующее утро мы ненадолго собрались в лесу всей командой. Логан тут был, Пармали, Галлоуэй и Ник Шэдоу. Чарли Фарнум подошел, когда мы уже начали разговор. Каждый знал, за какое дело я взялся, и каждый знал, что речь идет о жизни и смерти. Я отправлялся в лес на охоту за человеком, который стрелял без промаха, который двигался бесшумно как кошка и имел чувства, обостренные как у дикого зверя, — по крайней мере, так о нем говорили. И я буду там, в лесу, пока один из нас не умрет. Я это знал, они тоже.
Он стрелял редко, почти никогда не промахивался, мало кто мог похвастаться, что выжил после его выстрела, и ни один из выживших не мог сказать, что видел его или хотя бы догадывался, что он где-то рядом.
Мы поговорили немного про все остальные дела, а потом я поднялся и взял винтовку.
— Я не собираюсь брать лошадь, — сказал я. — Если у тебя есть лошадь и ты ее где-то оставишь, то должен будешь вернуться к ней — и убийца это знает. Я не хочу связывать себе руки.
Было раннее утро, и туман лежал в долинах. Было очень тихо. Если в такое время в лесу раздается какой-то звук, он кажется в десять раз громче, но я ничего не слышал. Я двигался осторожно и не спешил. Путь я выбрал кружной. Я понятия не имел, где может быть Верн Хадди, знал только, что, скорее всего, его не окажется там, где я надеюсь его найти.
Сначала я направился на то место, откуда он стрелял вчера. Мне надо было посмотреть, какие места ему нравятся в качестве огневой позиции, а если повезет — найти четкий след, который можно было бы узнать в другой раз. А то до сих пор я действовал вслепую.
Я не спеша пробрался через лес к северу, нашел устье каньона Малого Сухостойного ручья и пересек его, присматриваясь к следам. Мне попались следы лося, оленя и всякого зверя помельче, а потом я направился вверх по ущелью, продвигаясь вперед черепашьим шагом. Во-первых, мне надо было как следует изучить гору, чтобы высмотреть хорошие укрытия, а во-вторых — из-за большой высоты.
Почти у самой верхней границы леса — полагаю, она проходила на высоте десять тысяч футов — я пересек ущелье и двинулся дальше поперек склона. К полудню спрятался в елях и принялся осматривать Лысую гору…
Я посидел там больше часа со взятой у Логана подзорной трубой, изучая склон Лысухи от дна ущелья Сухостойной речки до самой вершины. Сперва я проводил трубой из стороны в сторону, потом смещал взгляд на другой уровень, футов на десять, и снова начинал выискивать признаки жизни. Дважды я замечал оленей — они спокойно паслись. Иногда взлетали птицы, но, похоже, не потому, что кто-то их потревожил.
Потом я проверил возможные подходы к Лысой горе, нашел один удобный — и тут же отказался от него. Он, несомненно, тоже его заметил и будет за ним наблюдать, время от времени окидывая взглядом склон. Нет, не годится…
Пригибаясь к земле, я спустился в ущелье и поднялся по другому склону. Час у меня ушел, чтоб найти его огневую позицию. Он насыпал земляной холмик, на который клал винтовку, и устроил себе сиденье, чтобы ждать со всеми удобствами.
У него был хороший сектор обстрела, без всяких помех, а дистанция составляла около четырех сотен ярдов, может, чуть больше или чуть меньше. Он не дал себе труда скрыть следы своего пребывания здесь, наверно, сомневался, что кто-нибудь захочет охотиться на него или что найдет это место.
А может, оставил его как приманку. Эта мысль стукнула мне по мозгам, когда я присел там на корточки, — я тут же кинулся на землю, ударился плечом и перекатился в кусты как раз вовремя, чтобы услышать эхо выстрела. Только футах в тридцати оттуда, все еще перекатываясь с боку на бок, я вспомнил, что слышал свист пули. Она совсем близко пролетела.
Он видел, где я был, а я представления не имел, откуда он стрелял, так что поспешил дальше, двигаясь быстро, но без шума, вниз по склону, а потом свернул поперек, ниже его первой позиции.
А где же он? Или крадется за мной следом? Не успел я задать себе этот вопрос, как сразу понял ответ. Он меня просто ждет. Этот Верн Хадди был человек уверенный в себе. Может, даже самоуверенный. Он, видно, считал, что в этой игре ему равных нет — что ж, может, так оно и было. А если так, тогда я покойник.
Я на минуту припал к земле в укромном месте — но таком, откуда мог наблюдать, что делается вокруг, и начал обдумывать ситуацию. Очень может быть, что после выстрела, который убил нашего индейца-юту, он отошел вверх по склону и стал ждать. Решил, что кто-нибудь придет поглядеть на это место, и он уложит еще одного.
Прошло какое-то время, и он, наверное, малость расслабился. Может, начал думать, что никто сюда не придет, вот мне и удалось как-то проскользнуть, а он меня сразу не увидел… что, надо сказать, получилось для меня здорово удачно. А может, ему мешала выстрелить какая-то ветка или еще что на пути пули, и ему пришлось ждать, пока я сдвинусь на другое место.
Все это мне здорово не нравилось. Он охотился на меня, а это было вовсе не то, к чему я стремился. Он, вероятно, потратил несколько дней, чтобы изучить этот склон Лысухи, и знал его лучше, чем я.
Ну, а как насчет обратной стороны? Может, он ничего не знает про ту сторону горы, может, мне бы удалось заманить его туда, заставить обойти гору кругом вслед за собой, чтобы он оказался в месте, незнакомом нам обоим. Может, и удалось бы — если сумею достаточно долго остаться живым…
Хуже всего, что он был где-то выше меня. Я, как призрак, крался по горному склону, стараясь, чтобы ни один сучок не треснул, ни один камешек не скатился, ни одна ветка не вздрогнула. Одежда у меня была мягкая, листья, скользя по ней, шуршали совсем тихо, за фут не услышать.
Не спрятана ли у него где-то лошадь? Останется ли он на горе ночью?
Одно обстоятельство было мне на руку. Он навещал Мег Росситер, а это означало, что он то уезжал с горы, то возвращался. Так что у меня были все шансы перехватить его. Я пошел дальше, пересек осиновую рощицу, обогнул несколько елей, а потом изменил направление и двинулся назад и вверх, по косой.
Этот маневр почти сработал. Внезапно я заметил не дальше чем в сотне ярдов от себя ногу в сером мокасине и штанине из серой оленьей кожи. Я вскинул винтовку и выстрелил… через долю секунды после того, как нога отдернулась. Я немедленно всадил две пули в кусты чуть выше того места, где была нога, потом соскользнул лежа футов на тридцать вниз по склону, вскочил на ноги и побежал через кусты. Я бежал быстро, но тихо, забирая в сторону, чтобы оказаться выше его.
Не было слышно ни звука. Сердце у меня колотилось. Бегать на такой высоте
— занятие нестоящее, хоть я и провел немало времени в высоких горах; никому не следует долго бегать на такой высоте, если только он не живет здесь много лет.
Вряд ли я в него попал. Стрелял по кустам я на всякий случай, стрелял наугад, больше чтоб припугнуть его, не надеясь попасть. Конечно, я хотел прищучить его — за тем я сюда и пришел, — но слишком мало было шансов.
Когда дыхание восстановилось, я долго прислушивался, а потом пошел вверх по склону, используя каждое укрытие, какое попадалось по дороге, пока не поднялся по крайней мере на тысячу футов. Потом осмотрел местность вокруг. Граница леса проходила чуть выше меня, обрезая мне пространство для маневра, но это же уменьшало его шансы обойти меня сверху.
Позиция у меня была хорошая. Лишь тонкая линия обтрепанных ветром деревьев да цепочка камней отделяла меня от голой вершины горы. С правой стороны гора тоже была голая, ярдов на четыреста, а за этой прогалиной начинались кусты и деревья, низкорослые, правда, но спрятаться там можно. Однако это был только островок, а дальше опять тянулся голый склон.
Прямо передо мной были обветренные скалы, сучковатый ствол исхлестанной ветрами ели и невысокий куст.
Долгое время внизу ничего не двигалось, потом внезапно взлетела птаха. Это могло означать что угодно, а могло ничего не означать. Я ждал с винтовкой наготове. Вытащил из своего небольшого мешочка кусок вяленого мяса и начал жевать, по-прежнему внимательно следя за склоном.
Неожиданно я услышал стук камня, а потом шорох осыпающегося гравия. Звуки донеслись со склона справа от меня, но там все было неподвижно. Распластавшись на земле, я перевел глаза налево и буквально через секунду уловил какое-то движение. Он промелькнул в кустах как тень — пытался подобраться поближе ко мне. Я немного подпустил его и выстрелил. Он упал на землю, я выстрелил еще раз и еще. Ниже по склону зашуршал гравий, но я не двинулся с места. Если он мертвый, так можно и подождать, дело не спешное, но если он живой, значит, лежит и ждет, пока я приду проверить, куда я там попал… в общем, я с места не тронулся.
Прошел час… Скоро солнце сядет. Снизу донесся приглушенный стон, но я остался где был. Если он там помирает, то может и без меня помереть. Ну, а если это уловка — а я был уверен, что так оно и есть, — то этим меня не выманишь. Но приближающийся закат меня беспокоил, потому что солнце будет садиться прямо за тем клочком кустарника, и какое-то время я в той стороне ничего не увижу — солнце меня будет слепить.
Пора было двигаться. Быстро и тихо я подался поперек склона в противоположном направлении, обогнул начало Лесопильного каньона сверху и прошел через рощу осин, может, самых высоких, какие мне приходилось видеть. Там я передохнул и заодно перезарядил винтовку.
В этих горах мы могли неделя за неделей подлавливать друг друга и палить наугад, так что надо было придумать что-то другое, чтобы довести это дело до конца. Я наверняка уже пару раз запылил ему одежку, думаю, это его слегка обеспокоит. Мне хотелось заставить его шевелиться побойчее, потому что когда человек не сидит на месте, ему приходится рисковать.
Наступает ночь — что же он станет делать? Если бы меня поджидала такая девчонка, как Мег, я бы живо убрался с этой старой черной горы и поскакал туда. Ему надо было переехать обратно на ту сторону Ла-Платы, чтобы добраться до Вишневой речки и ранчо Росситера, и очень было похоже, что где-то там он оставил свою лошадь, в безопасном месте.
Хоть я и полный дурак насчет женщин, все же я на них насмотрелся изрядно и знаю, что они любят стравливать одного мужчину с другим и что им нравится чувствовать себя желанными, даже если ничего такого нет. Ну, Мег влюбилась в Кудряша Данна, или ей казалось, что влюбилась, а тут являюсь я и говорю, что он, мол, гроша ломаного не стоит, а после Кудряш и сам показал, что я прав.
Что бы там она мне ни говорила, но разговоры в лавке она определенно слышала. Джонни Кайз был человек женатый, его жена дружила с Мег и была совсем не дура.
Она-то знала, что за вонючка этот Кудряш, только на Мег это не действовало. Потом мы с ней приятно посидели, а она возьми и выскочи с этим Верном Хадди! Может, она хотела вызвать у меня ревность, может, ей просто хотелось похвастаться, что за ней ухаживают, но теперь мне надо было доказывать, что он такой же поганец, как Кудряш, а то и похлеще.
На следующее утро мы ненадолго собрались в лесу всей командой. Логан тут был, Пармали, Галлоуэй и Ник Шэдоу. Чарли Фарнум подошел, когда мы уже начали разговор. Каждый знал, за какое дело я взялся, и каждый знал, что речь идет о жизни и смерти. Я отправлялся в лес на охоту за человеком, который стрелял без промаха, который двигался бесшумно как кошка и имел чувства, обостренные как у дикого зверя, — по крайней мере, так о нем говорили. И я буду там, в лесу, пока один из нас не умрет. Я это знал, они тоже.
Он стрелял редко, почти никогда не промахивался, мало кто мог похвастаться, что выжил после его выстрела, и ни один из выживших не мог сказать, что видел его или хотя бы догадывался, что он где-то рядом.
Мы поговорили немного про все остальные дела, а потом я поднялся и взял винтовку.
— Я не собираюсь брать лошадь, — сказал я. — Если у тебя есть лошадь и ты ее где-то оставишь, то должен будешь вернуться к ней — и убийца это знает. Я не хочу связывать себе руки.
Было раннее утро, и туман лежал в долинах. Было очень тихо. Если в такое время в лесу раздается какой-то звук, он кажется в десять раз громче, но я ничего не слышал. Я двигался осторожно и не спешил. Путь я выбрал кружной. Я понятия не имел, где может быть Верн Хадди, знал только, что, скорее всего, его не окажется там, где я надеюсь его найти.
Сначала я направился на то место, откуда он стрелял вчера. Мне надо было посмотреть, какие места ему нравятся в качестве огневой позиции, а если повезет — найти четкий след, который можно было бы узнать в другой раз. А то до сих пор я действовал вслепую.
Я не спеша пробрался через лес к северу, нашел устье каньона Малого Сухостойного ручья и пересек его, присматриваясь к следам. Мне попались следы лося, оленя и всякого зверя помельче, а потом я направился вверх по ущелью, продвигаясь вперед черепашьим шагом. Во-первых, мне надо было как следует изучить гору, чтобы высмотреть хорошие укрытия, а во-вторых — из-за большой высоты.
Почти у самой верхней границы леса — полагаю, она проходила на высоте десять тысяч футов — я пересек ущелье и двинулся дальше поперек склона. К полудню спрятался в елях и принялся осматривать Лысую гору…
Я посидел там больше часа со взятой у Логана подзорной трубой, изучая склон Лысухи от дна ущелья Сухостойной речки до самой вершины. Сперва я проводил трубой из стороны в сторону, потом смещал взгляд на другой уровень, футов на десять, и снова начинал выискивать признаки жизни. Дважды я замечал оленей — они спокойно паслись. Иногда взлетали птицы, но, похоже, не потому, что кто-то их потревожил.
Потом я проверил возможные подходы к Лысой горе, нашел один удобный — и тут же отказался от него. Он, несомненно, тоже его заметил и будет за ним наблюдать, время от времени окидывая взглядом склон. Нет, не годится…
Пригибаясь к земле, я спустился в ущелье и поднялся по другому склону. Час у меня ушел, чтоб найти его огневую позицию. Он насыпал земляной холмик, на который клал винтовку, и устроил себе сиденье, чтобы ждать со всеми удобствами.
У него был хороший сектор обстрела, без всяких помех, а дистанция составляла около четырех сотен ярдов, может, чуть больше или чуть меньше. Он не дал себе труда скрыть следы своего пребывания здесь, наверно, сомневался, что кто-нибудь захочет охотиться на него или что найдет это место.
А может, оставил его как приманку. Эта мысль стукнула мне по мозгам, когда я присел там на корточки, — я тут же кинулся на землю, ударился плечом и перекатился в кусты как раз вовремя, чтобы услышать эхо выстрела. Только футах в тридцати оттуда, все еще перекатываясь с боку на бок, я вспомнил, что слышал свист пули. Она совсем близко пролетела.
Он видел, где я был, а я представления не имел, откуда он стрелял, так что поспешил дальше, двигаясь быстро, но без шума, вниз по склону, а потом свернул поперек, ниже его первой позиции.
А где же он? Или крадется за мной следом? Не успел я задать себе этот вопрос, как сразу понял ответ. Он меня просто ждет. Этот Верн Хадди был человек уверенный в себе. Может, даже самоуверенный. Он, видно, считал, что в этой игре ему равных нет — что ж, может, так оно и было. А если так, тогда я покойник.
Я на минуту припал к земле в укромном месте — но таком, откуда мог наблюдать, что делается вокруг, и начал обдумывать ситуацию. Очень может быть, что после выстрела, который убил нашего индейца-юту, он отошел вверх по склону и стал ждать. Решил, что кто-нибудь придет поглядеть на это место, и он уложит еще одного.
Прошло какое-то время, и он, наверное, малость расслабился. Может, начал думать, что никто сюда не придет, вот мне и удалось как-то проскользнуть, а он меня сразу не увидел… что, надо сказать, получилось для меня здорово удачно. А может, ему мешала выстрелить какая-то ветка или еще что на пути пули, и ему пришлось ждать, пока я сдвинусь на другое место.
Все это мне здорово не нравилось. Он охотился на меня, а это было вовсе не то, к чему я стремился. Он, вероятно, потратил несколько дней, чтобы изучить этот склон Лысухи, и знал его лучше, чем я.
Ну, а как насчет обратной стороны? Может, он ничего не знает про ту сторону горы, может, мне бы удалось заманить его туда, заставить обойти гору кругом вслед за собой, чтобы он оказался в месте, незнакомом нам обоим. Может, и удалось бы — если сумею достаточно долго остаться живым…
Хуже всего, что он был где-то выше меня. Я, как призрак, крался по горному склону, стараясь, чтобы ни один сучок не треснул, ни один камешек не скатился, ни одна ветка не вздрогнула. Одежда у меня была мягкая, листья, скользя по ней, шуршали совсем тихо, за фут не услышать.
Не спрятана ли у него где-то лошадь? Останется ли он на горе ночью?
Одно обстоятельство было мне на руку. Он навещал Мег Росситер, а это означало, что он то уезжал с горы, то возвращался. Так что у меня были все шансы перехватить его. Я пошел дальше, пересек осиновую рощицу, обогнул несколько елей, а потом изменил направление и двинулся назад и вверх, по косой.
Этот маневр почти сработал. Внезапно я заметил не дальше чем в сотне ярдов от себя ногу в сером мокасине и штанине из серой оленьей кожи. Я вскинул винтовку и выстрелил… через долю секунды после того, как нога отдернулась. Я немедленно всадил две пули в кусты чуть выше того места, где была нога, потом соскользнул лежа футов на тридцать вниз по склону, вскочил на ноги и побежал через кусты. Я бежал быстро, но тихо, забирая в сторону, чтобы оказаться выше его.
Не было слышно ни звука. Сердце у меня колотилось. Бегать на такой высоте
— занятие нестоящее, хоть я и провел немало времени в высоких горах; никому не следует долго бегать на такой высоте, если только он не живет здесь много лет.
Вряд ли я в него попал. Стрелял по кустам я на всякий случай, стрелял наугад, больше чтоб припугнуть его, не надеясь попасть. Конечно, я хотел прищучить его — за тем я сюда и пришел, — но слишком мало было шансов.
Когда дыхание восстановилось, я долго прислушивался, а потом пошел вверх по склону, используя каждое укрытие, какое попадалось по дороге, пока не поднялся по крайней мере на тысячу футов. Потом осмотрел местность вокруг. Граница леса проходила чуть выше меня, обрезая мне пространство для маневра, но это же уменьшало его шансы обойти меня сверху.
Позиция у меня была хорошая. Лишь тонкая линия обтрепанных ветром деревьев да цепочка камней отделяла меня от голой вершины горы. С правой стороны гора тоже была голая, ярдов на четыреста, а за этой прогалиной начинались кусты и деревья, низкорослые, правда, но спрятаться там можно. Однако это был только островок, а дальше опять тянулся голый склон.
Прямо передо мной были обветренные скалы, сучковатый ствол исхлестанной ветрами ели и невысокий куст.
Долгое время внизу ничего не двигалось, потом внезапно взлетела птаха. Это могло означать что угодно, а могло ничего не означать. Я ждал с винтовкой наготове. Вытащил из своего небольшого мешочка кусок вяленого мяса и начал жевать, по-прежнему внимательно следя за склоном.
Неожиданно я услышал стук камня, а потом шорох осыпающегося гравия. Звуки донеслись со склона справа от меня, но там все было неподвижно. Распластавшись на земле, я перевел глаза налево и буквально через секунду уловил какое-то движение. Он промелькнул в кустах как тень — пытался подобраться поближе ко мне. Я немного подпустил его и выстрелил. Он упал на землю, я выстрелил еще раз и еще. Ниже по склону зашуршал гравий, но я не двинулся с места. Если он мертвый, так можно и подождать, дело не спешное, но если он живой, значит, лежит и ждет, пока я приду проверить, куда я там попал… в общем, я с места не тронулся.
Прошел час… Скоро солнце сядет. Снизу донесся приглушенный стон, но я остался где был. Если он там помирает, то может и без меня помереть. Ну, а если это уловка — а я был уверен, что так оно и есть, — то этим меня не выманишь. Но приближающийся закат меня беспокоил, потому что солнце будет садиться прямо за тем клочком кустарника, и какое-то время я в той стороне ничего не увижу — солнце меня будет слепить.
Пора было двигаться. Быстро и тихо я подался поперек склона в противоположном направлении, обогнул начало Лесопильного каньона сверху и прошел через рощу осин, может, самых высоких, какие мне приходилось видеть. Там я передохнул и заодно перезарядил винтовку.
В этих горах мы могли неделя за неделей подлавливать друг друга и палить наугад, так что надо было придумать что-то другое, чтобы довести это дело до конца. Я наверняка уже пару раз запылил ему одежку, думаю, это его слегка обеспокоит. Мне хотелось заставить его шевелиться побойчее, потому что когда человек не сидит на месте, ему приходится рисковать.
Наступает ночь — что же он станет делать? Если бы меня поджидала такая девчонка, как Мег, я бы живо убрался с этой старой черной горы и поскакал туда. Ему надо было переехать обратно на ту сторону Ла-Платы, чтобы добраться до Вишневой речки и ранчо Росситера, и очень было похоже, что где-то там он оставил свою лошадь, в безопасном месте.