Страница:
Эдди отправился за лошадьми, а я проверил винтовку. Энн стояла рядом со мной, глядя на меня широко раскрытыми глазами с таким выражением, словно видит меня в последний раз. Что ж, вполне могло статься, что в последний…
Я чувствовал себя преотвратительно. Каждая мышца моего усталого тела болела и ныла, на натертых ногах вздулись пузыри, и жгучая ненависть мутила мой рассудок. Все это и заставляло меня остаться. Но помимо того мне еще очень хотелось, чтобы Эдди, Фило и Энн ушли от погони. Если только мне удастся увести у Белена лошадей, рассуждал я, или хотя бы задержать его людей на несколько часов, то мои друзья получат шанс на успех. Иначе неминуемо пришлось бы выдержать битву на подступах к городу.
— Энн, — сказал я, — Фило еще может выкарабкаться. Но для этого вы с Эдди должны доставить его в Майлс-Сити. Я останусь здесь и расшевелю осиное гнездо. А вы немедленно поезжайте.
Она стояла прямо передо мной с задумчивой полуулыбкой на лице.
— Барни, — сказала она, — ты самый замечательный, самый великодушный человек из всех, кого я когда-либо знала!
Черт возьми! Сказать мужчине такое — это вам не шутка. Щеки и уши у меня так и заполыхали огнем, я мучительно подыскивал подходящие случаю слова. Но так ничего путного и не придумал. А скажи я то, что вертелось у меня на языке, так почувствовал бы себя еще большим идиотом.
— Тебе пора, — наконец выдавил я. — Приготовь брата к дороге.
— Если все кончится для нас благополучно, Барни, я останусь в Монтане.
— Здесь не самое подходящее место для английской леди.
— Но я ведь ирландка, Барни, а ирландцы разбрелись по всему свету — и мужчины, и женщины. Да и всю нашу семью раскидало по миру: кто сражался во французской армии, кто в испанской, а кто и в Индии. А еще один наш родственник был убит вместе с Кастером — ты говорил, что это происходило не так уж далеко отсюда.
— Тебе здесь нечего делать, — настаивал я. — Дикая и первобытная страна…
— Нечего делать? Полагаю, для меня все же найдется дело.
Ну что я мог еще сказать? Нахлобучив по самые уши старую шляпу с обвисшими полями, я опустил глаза на винчестер.
— Постарайтесь добраться до Майлс-Сити, — пробурчал я, — и расскажите там, что произошло. Расскажите им заодно и про остальные убийства. И вот что, Энн…
— Что?
— Ни к кому не поворачивайся спиной. Вообще ни к кому. Слышишь?
Тут подошел Эдди с лошадьми, и я помог девушке усадить Фило в седло. Бедняга был до предела измучен. Я еще не видел ни одного человека, который бы в таком состоянии сохранял способность двигаться.
— Удачи, Пайк, — проговорил он слабым голосом. — Удачи тебе, парень.
Уже поворачивая коня, Энн неожиданно потянулась ко мне и коснулась рукой моей щеки.
Эдди задержался еще на несколько мгновений.
— Я сделаю все, что в моих силах, — тихо сказал он. — Крепче сжимай кулаки, парень. Не дай им сбить себя с толку.
Он уехал, а я все стоял, глядя им вслед. Лишь теперь, почувствовав, что в последний раз вижу Энн Фарлей, я признался себе, что люблю ее.
Глава 16
Глава 17
Я чувствовал себя преотвратительно. Каждая мышца моего усталого тела болела и ныла, на натертых ногах вздулись пузыри, и жгучая ненависть мутила мой рассудок. Все это и заставляло меня остаться. Но помимо того мне еще очень хотелось, чтобы Эдди, Фило и Энн ушли от погони. Если только мне удастся увести у Белена лошадей, рассуждал я, или хотя бы задержать его людей на несколько часов, то мои друзья получат шанс на успех. Иначе неминуемо пришлось бы выдержать битву на подступах к городу.
— Энн, — сказал я, — Фило еще может выкарабкаться. Но для этого вы с Эдди должны доставить его в Майлс-Сити. Я останусь здесь и расшевелю осиное гнездо. А вы немедленно поезжайте.
Она стояла прямо передо мной с задумчивой полуулыбкой на лице.
— Барни, — сказала она, — ты самый замечательный, самый великодушный человек из всех, кого я когда-либо знала!
Черт возьми! Сказать мужчине такое — это вам не шутка. Щеки и уши у меня так и заполыхали огнем, я мучительно подыскивал подходящие случаю слова. Но так ничего путного и не придумал. А скажи я то, что вертелось у меня на языке, так почувствовал бы себя еще большим идиотом.
— Тебе пора, — наконец выдавил я. — Приготовь брата к дороге.
— Если все кончится для нас благополучно, Барни, я останусь в Монтане.
— Здесь не самое подходящее место для английской леди.
— Но я ведь ирландка, Барни, а ирландцы разбрелись по всему свету — и мужчины, и женщины. Да и всю нашу семью раскидало по миру: кто сражался во французской армии, кто в испанской, а кто и в Индии. А еще один наш родственник был убит вместе с Кастером — ты говорил, что это происходило не так уж далеко отсюда.
— Тебе здесь нечего делать, — настаивал я. — Дикая и первобытная страна…
— Нечего делать? Полагаю, для меня все же найдется дело.
Ну что я мог еще сказать? Нахлобучив по самые уши старую шляпу с обвисшими полями, я опустил глаза на винчестер.
— Постарайтесь добраться до Майлс-Сити, — пробурчал я, — и расскажите там, что произошло. Расскажите им заодно и про остальные убийства. И вот что, Энн…
— Что?
— Ни к кому не поворачивайся спиной. Вообще ни к кому. Слышишь?
Тут подошел Эдди с лошадьми, и я помог девушке усадить Фило в седло. Бедняга был до предела измучен. Я еще не видел ни одного человека, который бы в таком состоянии сохранял способность двигаться.
— Удачи, Пайк, — проговорил он слабым голосом. — Удачи тебе, парень.
Уже поворачивая коня, Энн неожиданно потянулась ко мне и коснулась рукой моей щеки.
Эдди задержался еще на несколько мгновений.
— Я сделаю все, что в моих силах, — тихо сказал он. — Крепче сжимай кулаки, парень. Не дай им сбить себя с толку.
Он уехал, а я все стоял, глядя им вслед. Лишь теперь, почувствовав, что в последний раз вижу Энн Фарлей, я признался себе, что люблю ее.
Глава 16
Приходит время, и каждому человеку приходится взглянуть на себя как бы со стороны. До тех пор ты еще тешишь себя иллюзиями и доволен собой, но вот приходит час, и ты начинаешь задавать себе вопросы. Ты спрашиваешь не о том, где просадил летний заработок, а на что потратил всю свою жизнь до этой самой минуты. И чаще всего ответ, а ты вынужден дать его себе, не слишком воодушевляет.
И понять это никогда не поздно. Я знал одного парня, который взялся за себя только после того, как ему стукнуло сорок. А за все предыдущие годы он ничего не нажил, кроме шрамов и угасших желаний. Кстати сказать, самое худшее, что только может сделать человек — это позволить своей мечте умереть.
Давно, когда я был еще зеленым юнцом, я часто думал о том, как в один прекрасный день обзаведусь собственным ранчо и стану на нем хозяйствовать. Само собой, уж коли такая идея пришла тебе в голову, то она не останется лежать «под паром». Мало-помалу она обрастает плотью и кровью, стремится к своему воплощению в жизнь. И вот ты, сам того не замечая, постоянно пополняешь свою копилку знаний: то там, то тут берешь на заметку что-нибудь интересное, примечаешь, хорошо или плохо идут дела у того, на кого сейчас работаешь, изучаешь пастбища и свойства различных трав и кормов.
Словом, ты непрестанно учишься. Каждая идея — это семя, и, подобно семени, со временем она прорастает. Но для того, чтобы она хорошо росла, ей нужен уход. Вся беда в том, что после долгих размышлений, я погряз в рутине обыденных дел. Жизнь текла своим чередом: я работал по найму, потом скакал в город, там потехи ради дрался с таким же простофилей, как я, воображавшим, что он — самый лихой парень на белом свете, потом возвращался обратно, и все начиналось сызнова. Мечта еще жила во мне, хотя почти зачахла.
Человек не стареет, пока не начинает забывать свою мечту. Кто-то, помнится, сказал, будто природа не терпит пустоты. Так вот, судя по моему жизненному опыту, я бы добавил, что природа вообще не любит ничего, что не способно приносить плоды. А я? Очень может быть, думал я, пришло и мне время умереть, ведь, сколько я себя помнил, я никогда ничего не создавал, а лишь отрабатывал поденную плату. Спору нет, работал я честно и не покладая рук, не обращая внимания на дождь, снег и град. Я укрощал строптивых мустангов, вытаскивал увязших в болоте бычков, глотал пыль в загонах Для клеймения, глох от топота копыт и рева перепуганных животных.
Но только мечта моя все же не умерла. Вплоть до самых последних дней она таилась в глубине моей души. Каким-то непонятным образом Энн пробудила ее к жизни. Но у меня и мысли не промелькнуло, что такая девушка, как Энн, предназначена для меня. Ведь девушке из хорошей семьи, получившей отличное образование, нужна соответствующая обстановка. Фило — дело иное. Крепкому сильному мужчине естественно жить там, где он сможет проявлять свою крепость и силу, но Энн?..
Размышляя обо всех этих вещах, я в то же время сознавал, что люди Белена, должно быть, уже напали на наш след и ринулись в погоню. Их ничто не задерживает, и они могут развить немалую скорость. Правда, их лошадям уже пора бы утомиться от долгой и быстрой скачки.
Прикидывая, где бы засесть, я остановился у почти высохшего прудика у ручья. Собственно, даже не у прудика, а так, возле лужи, куда приходят побарахтаться бизоны. Спрыгнув туда, я присел, прислонившись спиной к берегу. Враги могли бы проехать мимо меня и даже не заметить, если я сам не открою огонь. Однако у меня возникло подозрение, что они будут держаться тропы, с которой мы свернули, и поедут вдоль ручья. Тогда, наверное, именно тут они решат остановиться на ночь или устроить хоть небольшой привал. Местечко — самое подходящее для лагеря, не в пример тем лощинам, куда забивались мы, чтобы украдкой развести костер.
Но даже если бы они не остановились тут, у меня все еще оставался шанс, ведь я мог отправиться им вслед пешком. Известно — человек даже и без коня может преодолеть многие и многие мили, тому есть немало примеров.
Однако я был почти уверен, что преследователи должны остановиться здесь. Ведь последние дни их кони наверняка едва кормлены. Несчастные животные, верно, уже выбились из сил. Тем более, что им пришлось немало проскакать еще до того, как Белен бросился в погоню за нами. И уж если они остановятся, сказал я себе, одного-то коня я добуду.
Драться мне не впервой, — всю свою жизнь я из драк не вылезал. Мне приходилось полагаться только на свои кулаки и мозги, уж какие имелись. И если я побеждал в девяти схватках из десяти, то лишь благодаря тому, что никогда не желал смириться с поражением. Несколько раз, когда казалось, будто уже все потеряно, я упрямо продолжал работать кулаками и в конце концов побеждал.
Но сейчас все было иначе. Мне предстоял не кулачный бой, а перестрелка. Я знал, что враги, по крайней мере, часть из них, хотят убить меня… постараются сделать это во что бы то ни стало.
Итак, я терпеливо ждал. Хотя прекрасно понимал, что мои шансы на успех ничтожно малы.
Ласково пригревало солнце, среди сугробов виднелись темные полоски влажной земли, но, похоже, уже снова подмораживало. Близился вечер. Царила полная тишина. И тут внезапно на меня навалилась вся накопившаяся за последние дни усталость.
Веки мои отяжелели, мускулы расслабились. Сидеть на солнышке было так тепло и уютно… Однако я заставил себя подняться и осмотреться. Никого. Тогда я снова уселся и поудобнее привалился к обрыву.
Давно ли мы бежим? Сколько ночей я уже толком не спал? Если только останусь в живых, пообещал я себе, то, когда все это кончится, просплю неделю кряду. Но пока надо бодрствовать, враг может появиться в любую минуту.
Я опять поднялся и поглядел вокруг. Нигде, ничего… Скоро совсем стемнеет. Заняв прежнее место, я порылся в карманах в поисках окурка, но безрезультатно. Поплотнее запахнув куртку, я принялся ждать.
А что, если они поехали вперед и устроили засаду на подъездах к городу? Поразмыслив, я решил, что это возможно, но маловероятно.
Мои глаза устали… я на секундочку прикрыл их.
Когда раздался грохот копыт, я уже почти спал. Вздрогнув, я вскочил на ноги, и тут вокруг меня обвилось невесть откуда взявшееся лассо. Всадник резко осадил коня, и веревка туго натянулась, стегнув меня по лицу, захлестнула шею.
— Так его и держите.
Роман Белен соскочил с коня и, натягивая толстые рукавицы, с ухмылкой направился ко мне.
Остальные с равнодушными лицами сидели в седлах. С некоторыми из них я в свое время работал, а одним из тех, кто захлестнул меня лассо, был Ред Хадеман. Несколько лет назад я здорово вздул его на одной вечеринке с танцами. Естественно, он меня недолюбливал.
— Я так и думал, что ты заляжешь в засаде, Пайк, потому что ты первостатейный болван. Теперь ты получишь по заслугам. Потом мы догоним твоих приятелей и покончим с этим делом.
Веревки не давали мне даже рукой пошевелить. Моя тяжелая куртка из овчины и без того стесняла движения, а теперь еще и лассо стягивало мои руки. Вдобавок петля на шее чуть не удушила меня.
Роман Белен был здоровяком хоть куда. В жизни не видел такого гнусного выражения, какое появилось на его лице, когда он приблизился ко мне. Размахнувшись, он направил свой огромный кулачище мне в лицо. Однако Эдди недаром обучал меня боксу. Я машинально отклонился в сторону, и кулак просвистел у моего уха.
Потеряв равновесие, Белен навалился на меня всей грудью, потом отпрянул и, словно обезумев, принялся молотить меня обоими кулаками. От первого же удара в голове у меня зазвенело, но Белен не останавливался. Твердо решив не падать, я расставил ноги и старался стоять как можно тверже. Но он все же сбил меня с ног, принялся пинать ногами. Только толстая куртка пока еще спасала мои ребра от переломов.
Не знаю, сколько это продолжалось. Сперва каждый удар отзывался резкой мучительной болью, но потом все во мне словно онемело, и я уже почти ничего не чувствовал. Однако сознания не потерял. Наконец, выдохшись, Белен отступил в сторону, опустив руки.
— Ладно, снимайте веревки! — сказал он своим людям и напоследок еще раз пнул меня в бок.
— Ну что, Пайк, получил свое?! — заорал он.
Я попытался ответить, однако не смог вымолвить ни слова. Мои губы были разбиты, челюсть распухла.
А этот мерзавец уже отвернулся.
— Черт с ним! — бросил он на ходу. — Поехали быстрее. Этот нам все равно уже не помеха.
Я услышал, как скрипнуло седло, когда он садился на коня.
— Ред, у тебя давно на него зуб. Предоставляю его тебе. Убей его!
До меня смутно донесся удаляющийся стук копыт. Я с огромным трудом заставил себя открыть глаза.
В пятнадцати футах от меня сидел на коне Хадеман с кольтом в руке. Я знал, о чем он думает: о том, как я вздул его, и о том, что мы всегда недолюбливали друг друга. И вот теперь я лежу перед ним совершенно беспомощный и безоружный.
— Да, храбрости тебе не занимать, — проговорил он.
Хадеман поднял револьвер и навел на меня прицел. Я не в силах был пошевелиться. Да и все равно бежать мне было некуда.
Отверстие револьверного дула становилось все больше и больше. Затем, совершенно сознательно, Ред сместил прицел дюймов на шесть в сторону и нажал на спусковой крючок.
Из дула вырвался сноп пламени, пуля ударилась о землю совсем рядом с моей головой. Ред снова взвел курок и снова прицелился. Затем опять отвел руку и выстрелил. Мне казалось, что все кругом содрогнулось, но когда я открыл глаза, Хадеман по-прежнему сидел в седле, рассматривая меня своими холодными серыми глазами. Сдув дымок с дула револьвера, он развернул коня и умчался прочь.
Стук копыт замер вдали, но я по-прежнему не мог пошевелиться. Лежа на спине, я смотрел на низкие серые тучи, затянувшие все небо, даже закатную даль. Наконец что-то шевельнулось в моем сознании, я должен был бороться за жизнь.
Во всем теле, в каждой мышце, каждой косточке, пульсировала тупая, ноющая боль. Но все же мне кое-как удалось встать на колени. Один глаз не открывался, другой превратился в узкую щелочку. Я поднес онемевшие окровавленные руки к лицу, но тут же в ужасе отдернул их. Лицо мое превратилось в отвратительное кровавое месиво.
Я начал медленно подниматься, но ноги отказались мне служить. Я рухнул на землю, так основательно ударившись о камень, что голова заболела в тысячу раз сильнее. Через минуту я предпринял новую попытку, на сей раз покрепче зарываясь пальцами в мерзлую грязь.
В результате я все же вылез из ямы, но это отняло у меня последние силы. Я распростерся на земле. И тут до меня донеслись отдаленные выстрелы. Так значит, все было напрасно! Враги настигли моих друзей и, возможно, уже убили их.
Шедший от земли холод постепенно сковывал все мое тело; я задрожал. Вытянув вперед руку, я ухватился за кустик и стал медленно подбираться к нему.
Капля крови сорвалась с лица, оставив на рукаве ярко-алое пятно. Несколько мгновений я тупо смотрел на него, потом собрался с силами и пополз дальше. Мне, пожалуй, удалось проползти несколько футов. Я уткнулся лицом в землю и провалился в забытье.
Меня разбудили холод и жгучая жажда. Захватив горстку обледенелого снега, я попытался запихать его в рот. Начавшие затягиваться ссадины ужасно болели: при попытке открыть рот челюсти, казалось, затрещали. Но часть снега все же попала мне на язык. Тоненькая живительная струйка потекла по горлу.
Я снова встал на колени и пополз вперед. Через несколько минут я добрался до высокого валуна и, ухватившись за него, сумел подняться на ноги. Привалившись к камню, я обождал, пока пройдет дрожь в коленях. Затем, спотыкаясь, побрел дальше.
Я твердо знал лишь одно: надо добраться до Майлс-Сити. А когда я попаду туда, я отыщу Романа Белена. Во что бы то ни стало отыщу.
Эта мысль и спасла меня. Лишь одна она толкала меня вперед в эту мучительную, полную боли и отчаяния ночь. Я спотыкался, падал, поднимался и падал вновь. Дважды я срывался с берега ручья на лед, но каждый раз умудрялся выбраться и двигался дальше.
Когда настал час тусклого серого рассвета, я по-прежнему брел, превозмогая боль. Руки мои кровоточили, все тело по-прежнему болело и ныло, и при каждом движении у меня вырывался стон, но я еще держался. Где-то впереди находились мои друзья, или их трупы, поскольку вчерашние выстрелы могли означать только одно; люди Белена настигли их.
Следует сказать о том, какую огромную роль в подобных ситуациях играет ненависть. Совершенно очевидно, что, если бы не ненависть, я бы никогда не нашел в себе сил подняться с земли. А если бы и поднялся, то не прошел бы и десяти футов.
Преодоленное мной расстояние сперва определялось футами, но потом я начал измерять его шагами. Заглянуть вперед, представить себе, как я пройду все эти длинные мили, было для меня совершенно невозможно. Ведь даже каждый мой шаг безмерно радовал меня.
Я не помнил, как это произошло, но Белен, по-видимому, оттоптал мне одну руку. Она была вся изодрана и ужасно распухла, но пальцами я все же мог пошевелить, хотя и с трудом. Любое движение этой руки причиняло мне такую нестерпимую боль, что покуда у меня не было ни малейшего желания пустить ее в ход.
Меня толкала вперед лишь сила воли. Сила воли и ненависть.
Больше всего на свете я жаждал убить Романа Белена.
Временами у меня мутилось сознание. Порою горизонт словно расплывался, и все вокруг меня начинало качаться. Не знаю, прошел ли я в тот первый день хотя бы милю.
Под вечер мне показалось, что справа от меня что-то движется. Чуть позже я снова заметил то же движение.
Оказалось — волк. Не койот, а здоровенный серый лобо note 3. И он крался за мной по пятам.
Враги забрали мой винчестер, кольт и даже нож. Так что защищаться мне было нечем.
Волк никогда не нападет на человека. Так твердили мне с детства. И я верил… до поры до времени.
Старый лобо прекрасно понимал, что я при последнем издыхании. А в таких случаях волк, как и стервятник, безгранично терпелив. Видать, нетерпеливыми бывают только люди. А большинство диких зверей не знают чувства времени, потому и могут подождать. Да, ждать они умеют…
Возможно, он разделается со мной уже нынешней ночью. А может, следующей ночью — ему не к спеху.
Я снова упал и не смог сразу подняться; несколько минут я лежал почти без чувств. А когда наконец открыл глаза, пошевелился и начал подниматься, то увидел, что волк сидит в каких-нибудь пяти ярдах от меня. Сидит, свесив красный язык, и наблюдает за мной.
И понять это никогда не поздно. Я знал одного парня, который взялся за себя только после того, как ему стукнуло сорок. А за все предыдущие годы он ничего не нажил, кроме шрамов и угасших желаний. Кстати сказать, самое худшее, что только может сделать человек — это позволить своей мечте умереть.
Давно, когда я был еще зеленым юнцом, я часто думал о том, как в один прекрасный день обзаведусь собственным ранчо и стану на нем хозяйствовать. Само собой, уж коли такая идея пришла тебе в голову, то она не останется лежать «под паром». Мало-помалу она обрастает плотью и кровью, стремится к своему воплощению в жизнь. И вот ты, сам того не замечая, постоянно пополняешь свою копилку знаний: то там, то тут берешь на заметку что-нибудь интересное, примечаешь, хорошо или плохо идут дела у того, на кого сейчас работаешь, изучаешь пастбища и свойства различных трав и кормов.
Словом, ты непрестанно учишься. Каждая идея — это семя, и, подобно семени, со временем она прорастает. Но для того, чтобы она хорошо росла, ей нужен уход. Вся беда в том, что после долгих размышлений, я погряз в рутине обыденных дел. Жизнь текла своим чередом: я работал по найму, потом скакал в город, там потехи ради дрался с таким же простофилей, как я, воображавшим, что он — самый лихой парень на белом свете, потом возвращался обратно, и все начиналось сызнова. Мечта еще жила во мне, хотя почти зачахла.
Человек не стареет, пока не начинает забывать свою мечту. Кто-то, помнится, сказал, будто природа не терпит пустоты. Так вот, судя по моему жизненному опыту, я бы добавил, что природа вообще не любит ничего, что не способно приносить плоды. А я? Очень может быть, думал я, пришло и мне время умереть, ведь, сколько я себя помнил, я никогда ничего не создавал, а лишь отрабатывал поденную плату. Спору нет, работал я честно и не покладая рук, не обращая внимания на дождь, снег и град. Я укрощал строптивых мустангов, вытаскивал увязших в болоте бычков, глотал пыль в загонах Для клеймения, глох от топота копыт и рева перепуганных животных.
Но только мечта моя все же не умерла. Вплоть до самых последних дней она таилась в глубине моей души. Каким-то непонятным образом Энн пробудила ее к жизни. Но у меня и мысли не промелькнуло, что такая девушка, как Энн, предназначена для меня. Ведь девушке из хорошей семьи, получившей отличное образование, нужна соответствующая обстановка. Фило — дело иное. Крепкому сильному мужчине естественно жить там, где он сможет проявлять свою крепость и силу, но Энн?..
Размышляя обо всех этих вещах, я в то же время сознавал, что люди Белена, должно быть, уже напали на наш след и ринулись в погоню. Их ничто не задерживает, и они могут развить немалую скорость. Правда, их лошадям уже пора бы утомиться от долгой и быстрой скачки.
Прикидывая, где бы засесть, я остановился у почти высохшего прудика у ручья. Собственно, даже не у прудика, а так, возле лужи, куда приходят побарахтаться бизоны. Спрыгнув туда, я присел, прислонившись спиной к берегу. Враги могли бы проехать мимо меня и даже не заметить, если я сам не открою огонь. Однако у меня возникло подозрение, что они будут держаться тропы, с которой мы свернули, и поедут вдоль ручья. Тогда, наверное, именно тут они решат остановиться на ночь или устроить хоть небольшой привал. Местечко — самое подходящее для лагеря, не в пример тем лощинам, куда забивались мы, чтобы украдкой развести костер.
Но даже если бы они не остановились тут, у меня все еще оставался шанс, ведь я мог отправиться им вслед пешком. Известно — человек даже и без коня может преодолеть многие и многие мили, тому есть немало примеров.
Однако я был почти уверен, что преследователи должны остановиться здесь. Ведь последние дни их кони наверняка едва кормлены. Несчастные животные, верно, уже выбились из сил. Тем более, что им пришлось немало проскакать еще до того, как Белен бросился в погоню за нами. И уж если они остановятся, сказал я себе, одного-то коня я добуду.
Драться мне не впервой, — всю свою жизнь я из драк не вылезал. Мне приходилось полагаться только на свои кулаки и мозги, уж какие имелись. И если я побеждал в девяти схватках из десяти, то лишь благодаря тому, что никогда не желал смириться с поражением. Несколько раз, когда казалось, будто уже все потеряно, я упрямо продолжал работать кулаками и в конце концов побеждал.
Но сейчас все было иначе. Мне предстоял не кулачный бой, а перестрелка. Я знал, что враги, по крайней мере, часть из них, хотят убить меня… постараются сделать это во что бы то ни стало.
Итак, я терпеливо ждал. Хотя прекрасно понимал, что мои шансы на успех ничтожно малы.
Ласково пригревало солнце, среди сугробов виднелись темные полоски влажной земли, но, похоже, уже снова подмораживало. Близился вечер. Царила полная тишина. И тут внезапно на меня навалилась вся накопившаяся за последние дни усталость.
Веки мои отяжелели, мускулы расслабились. Сидеть на солнышке было так тепло и уютно… Однако я заставил себя подняться и осмотреться. Никого. Тогда я снова уселся и поудобнее привалился к обрыву.
Давно ли мы бежим? Сколько ночей я уже толком не спал? Если только останусь в живых, пообещал я себе, то, когда все это кончится, просплю неделю кряду. Но пока надо бодрствовать, враг может появиться в любую минуту.
Я опять поднялся и поглядел вокруг. Нигде, ничего… Скоро совсем стемнеет. Заняв прежнее место, я порылся в карманах в поисках окурка, но безрезультатно. Поплотнее запахнув куртку, я принялся ждать.
А что, если они поехали вперед и устроили засаду на подъездах к городу? Поразмыслив, я решил, что это возможно, но маловероятно.
Мои глаза устали… я на секундочку прикрыл их.
Когда раздался грохот копыт, я уже почти спал. Вздрогнув, я вскочил на ноги, и тут вокруг меня обвилось невесть откуда взявшееся лассо. Всадник резко осадил коня, и веревка туго натянулась, стегнув меня по лицу, захлестнула шею.
— Так его и держите.
Роман Белен соскочил с коня и, натягивая толстые рукавицы, с ухмылкой направился ко мне.
Остальные с равнодушными лицами сидели в седлах. С некоторыми из них я в свое время работал, а одним из тех, кто захлестнул меня лассо, был Ред Хадеман. Несколько лет назад я здорово вздул его на одной вечеринке с танцами. Естественно, он меня недолюбливал.
— Я так и думал, что ты заляжешь в засаде, Пайк, потому что ты первостатейный болван. Теперь ты получишь по заслугам. Потом мы догоним твоих приятелей и покончим с этим делом.
Веревки не давали мне даже рукой пошевелить. Моя тяжелая куртка из овчины и без того стесняла движения, а теперь еще и лассо стягивало мои руки. Вдобавок петля на шее чуть не удушила меня.
Роман Белен был здоровяком хоть куда. В жизни не видел такого гнусного выражения, какое появилось на его лице, когда он приблизился ко мне. Размахнувшись, он направил свой огромный кулачище мне в лицо. Однако Эдди недаром обучал меня боксу. Я машинально отклонился в сторону, и кулак просвистел у моего уха.
Потеряв равновесие, Белен навалился на меня всей грудью, потом отпрянул и, словно обезумев, принялся молотить меня обоими кулаками. От первого же удара в голове у меня зазвенело, но Белен не останавливался. Твердо решив не падать, я расставил ноги и старался стоять как можно тверже. Но он все же сбил меня с ног, принялся пинать ногами. Только толстая куртка пока еще спасала мои ребра от переломов.
Не знаю, сколько это продолжалось. Сперва каждый удар отзывался резкой мучительной болью, но потом все во мне словно онемело, и я уже почти ничего не чувствовал. Однако сознания не потерял. Наконец, выдохшись, Белен отступил в сторону, опустив руки.
— Ладно, снимайте веревки! — сказал он своим людям и напоследок еще раз пнул меня в бок.
— Ну что, Пайк, получил свое?! — заорал он.
Я попытался ответить, однако не смог вымолвить ни слова. Мои губы были разбиты, челюсть распухла.
А этот мерзавец уже отвернулся.
— Черт с ним! — бросил он на ходу. — Поехали быстрее. Этот нам все равно уже не помеха.
Я услышал, как скрипнуло седло, когда он садился на коня.
— Ред, у тебя давно на него зуб. Предоставляю его тебе. Убей его!
До меня смутно донесся удаляющийся стук копыт. Я с огромным трудом заставил себя открыть глаза.
В пятнадцати футах от меня сидел на коне Хадеман с кольтом в руке. Я знал, о чем он думает: о том, как я вздул его, и о том, что мы всегда недолюбливали друг друга. И вот теперь я лежу перед ним совершенно беспомощный и безоружный.
— Да, храбрости тебе не занимать, — проговорил он.
Хадеман поднял револьвер и навел на меня прицел. Я не в силах был пошевелиться. Да и все равно бежать мне было некуда.
Отверстие револьверного дула становилось все больше и больше. Затем, совершенно сознательно, Ред сместил прицел дюймов на шесть в сторону и нажал на спусковой крючок.
Из дула вырвался сноп пламени, пуля ударилась о землю совсем рядом с моей головой. Ред снова взвел курок и снова прицелился. Затем опять отвел руку и выстрелил. Мне казалось, что все кругом содрогнулось, но когда я открыл глаза, Хадеман по-прежнему сидел в седле, рассматривая меня своими холодными серыми глазами. Сдув дымок с дула револьвера, он развернул коня и умчался прочь.
Стук копыт замер вдали, но я по-прежнему не мог пошевелиться. Лежа на спине, я смотрел на низкие серые тучи, затянувшие все небо, даже закатную даль. Наконец что-то шевельнулось в моем сознании, я должен был бороться за жизнь.
Во всем теле, в каждой мышце, каждой косточке, пульсировала тупая, ноющая боль. Но все же мне кое-как удалось встать на колени. Один глаз не открывался, другой превратился в узкую щелочку. Я поднес онемевшие окровавленные руки к лицу, но тут же в ужасе отдернул их. Лицо мое превратилось в отвратительное кровавое месиво.
Я начал медленно подниматься, но ноги отказались мне служить. Я рухнул на землю, так основательно ударившись о камень, что голова заболела в тысячу раз сильнее. Через минуту я предпринял новую попытку, на сей раз покрепче зарываясь пальцами в мерзлую грязь.
В результате я все же вылез из ямы, но это отняло у меня последние силы. Я распростерся на земле. И тут до меня донеслись отдаленные выстрелы. Так значит, все было напрасно! Враги настигли моих друзей и, возможно, уже убили их.
Шедший от земли холод постепенно сковывал все мое тело; я задрожал. Вытянув вперед руку, я ухватился за кустик и стал медленно подбираться к нему.
Капля крови сорвалась с лица, оставив на рукаве ярко-алое пятно. Несколько мгновений я тупо смотрел на него, потом собрался с силами и пополз дальше. Мне, пожалуй, удалось проползти несколько футов. Я уткнулся лицом в землю и провалился в забытье.
Меня разбудили холод и жгучая жажда. Захватив горстку обледенелого снега, я попытался запихать его в рот. Начавшие затягиваться ссадины ужасно болели: при попытке открыть рот челюсти, казалось, затрещали. Но часть снега все же попала мне на язык. Тоненькая живительная струйка потекла по горлу.
Я снова встал на колени и пополз вперед. Через несколько минут я добрался до высокого валуна и, ухватившись за него, сумел подняться на ноги. Привалившись к камню, я обождал, пока пройдет дрожь в коленях. Затем, спотыкаясь, побрел дальше.
Я твердо знал лишь одно: надо добраться до Майлс-Сити. А когда я попаду туда, я отыщу Романа Белена. Во что бы то ни стало отыщу.
Эта мысль и спасла меня. Лишь одна она толкала меня вперед в эту мучительную, полную боли и отчаяния ночь. Я спотыкался, падал, поднимался и падал вновь. Дважды я срывался с берега ручья на лед, но каждый раз умудрялся выбраться и двигался дальше.
Когда настал час тусклого серого рассвета, я по-прежнему брел, превозмогая боль. Руки мои кровоточили, все тело по-прежнему болело и ныло, и при каждом движении у меня вырывался стон, но я еще держался. Где-то впереди находились мои друзья, или их трупы, поскольку вчерашние выстрелы могли означать только одно; люди Белена настигли их.
Следует сказать о том, какую огромную роль в подобных ситуациях играет ненависть. Совершенно очевидно, что, если бы не ненависть, я бы никогда не нашел в себе сил подняться с земли. А если бы и поднялся, то не прошел бы и десяти футов.
Преодоленное мной расстояние сперва определялось футами, но потом я начал измерять его шагами. Заглянуть вперед, представить себе, как я пройду все эти длинные мили, было для меня совершенно невозможно. Ведь даже каждый мой шаг безмерно радовал меня.
Я не помнил, как это произошло, но Белен, по-видимому, оттоптал мне одну руку. Она была вся изодрана и ужасно распухла, но пальцами я все же мог пошевелить, хотя и с трудом. Любое движение этой руки причиняло мне такую нестерпимую боль, что покуда у меня не было ни малейшего желания пустить ее в ход.
Меня толкала вперед лишь сила воли. Сила воли и ненависть.
Больше всего на свете я жаждал убить Романа Белена.
Временами у меня мутилось сознание. Порою горизонт словно расплывался, и все вокруг меня начинало качаться. Не знаю, прошел ли я в тот первый день хотя бы милю.
Под вечер мне показалось, что справа от меня что-то движется. Чуть позже я снова заметил то же движение.
Оказалось — волк. Не койот, а здоровенный серый лобо note 3. И он крался за мной по пятам.
Враги забрали мой винчестер, кольт и даже нож. Так что защищаться мне было нечем.
Волк никогда не нападет на человека. Так твердили мне с детства. И я верил… до поры до времени.
Старый лобо прекрасно понимал, что я при последнем издыхании. А в таких случаях волк, как и стервятник, безгранично терпелив. Видать, нетерпеливыми бывают только люди. А большинство диких зверей не знают чувства времени, потому и могут подождать. Да, ждать они умеют…
Возможно, он разделается со мной уже нынешней ночью. А может, следующей ночью — ему не к спеху.
Я снова упал и не смог сразу подняться; несколько минут я лежал почти без чувств. А когда наконец открыл глаза, пошевелился и начал подниматься, то увидел, что волк сидит в каких-нибудь пяти ярдах от меня. Сидит, свесив красный язык, и наблюдает за мной.
Глава 17
Волк сидел прямо передо мной. На морде у него была написана полнейшая уверенность, что я вот-вот сдамся. Это распроклятое зрелище привело меня в бешенство. Поэтому я поспешно поднялся и снова побрел. Сначала я надеялся, что если двигаться побойчее, то волк решит, что ожидание может чересчур затянуться, и отстанет от меня. Но вскоре мне пришлось убедиться, что этого зверюгу не так-то просто обвести вокруг пальца. И все же я по-прежнему шел, шел до самой темноты, лишь несколько раз останавливаясь, чтобы сжевать пригоршню снега. Но когда спустилась ночь, я испугался, как бы не сбиться с пути. Ни звезд, ни луны на небе не было, все ориентиры скрылись во мгле.
И тут мне в первый раз за все это время повезло. Удача пришла ко мне в виде густой рощицы ив и виргинской черемухи, притулившейся на берегу замерзшего ручейка. Не Бог весть что, но зато вокруг валялось много хвороста. В очередной раз порывшись в карманах, я отыскал несколько спичек и принялся за дело. Отодрав кору со ствола упавшего дерева, я раскрошил ее, сверху положил клочок чудом сохранившегося сухого мха, наломал хвороста и чиркнул спичкой. Спичка тотчас вспыхнула, и вскоре костер разгорелся на славу.
Враги оставили меня на верную погибель, поэтому я мог не беспокоиться, что огонь выдаст меня. Да и в любом случае он был мне жизненно необходим. Причем не только для согрева, но и для поднятия духа, или как там это называется…
Но как не рылся я в карманах, а ни крошки съестного не обнаружил. И все же от тепла меня разморило, и я, подобравшись как можно ближе к огню, свернулся калачиком.
А потом раздался стук копыт.
Близилась полночь. Я то задремывал, то просыпался, чтобы подкормить пламя. Небо слегка прояснилось, показались звезды. Я понимал: бежать бессмысленно. Поэтому я протянул руку к внушительной дубинке, которую нашел, разводя костер.
Топот копыт приближался. Потом я услышал, как лошадь остановилась, замерла на месте, словно в нерешительности, а потом снова двинулась в мою сторону, но уже медленнее, то и дело останавливаясь.
Я поднялся на ноги. Было очевидно: если бы на лошади сидел наездник, она бы шла иначе. Впрочем, седок, возможно, мертв либо совершенно беспомощен.
На границе светлого круга, отбрасываемого пламенем костра, лошадь остановилась. Оседланная лошадь… Навострив уши, она внимательно разглядывала меня. Я шагнул чуть в сторону и тотчас же узнал коня, на котором ехала Энн, — чудеснейшего жеребца моргановской породы.
Конь был необычной масти — голубовато-чалой. Но по все прочим статям считался одним из лучших коней Фарлея. Звали его Синий Мальчуган.
— Привет, Мальчуган, — сказал я ласково. — Где твоя хозяйка?
Конь сделал еще один робкий шаг вперед и застыл, выкатив на меня глаза и раздувая ноздри. Стараясь двигаться как можно осторожней, я медленно направился к нему. Вероятно, конь тянулся к огню, потому что огонь обещал то, к чему Мальчуган уже успел привыкнуть, — общество людей.
— Где Энн, а Мальчуган? — Еще на полшага приближаясь к коню. — Я рад, что ты пришел ко мне. Давай-ка поскачем и посмотрим, что там произошло. Что ты на это скажешь, а?
Приближаясь к нему, я боялся, что он может отпрянуть в сторону. Но конь не шевелился. А когда я наконец положил руку на седло, он повернул ко мне голову и потянулся ко мне носом. Я ухватился за уздечку. Потом подвел коня к костру и накрепко привязал к дереву. Обшарил седельные сумки. В одной из них я нашел несколько патронов, но в револьверной кобуре вместо оружия лежала расческа, щетка и тому подобная ерунда. Зато во второй сумке — я с трудом поверил в такую удачу — лежал сандвич из двух толстенных ломтей хлеба и куска мяса. Я с наслаждением впился в него зубами, смакуя каждый кусочек, каждую крошку, стараясь жевать как можно дольше.
Считать, будто изголодавшийся человек в один момент заглатывает пищу — большая ошибка. Ничего подобного. Желудок голодного ссохся, к тому же ему хочется еще и жевать, ощущать вкус во всей его полноте, наслаждаться каждым кусочком.
Доев сандвич, я осмотрелся и обнаружил среди снега небольшую проталину, где росла трава. Я отвел туда коня. Мальчуган так жадно принялся щипать травку, что мне стало совершенно очевидно: последние дни несчастное животное голодало.
В первые минуты мне захотелось сразу же вскочить на коня и скакать в Майлс-Сити. Но потом я понял, что сначала должен проехать по следу коня и выяснить, что сталось с Фарлеями и Эдди.
Несмотря на усталость, остаток ночи я почти не спал, и мне не терпелось отправиться в путь.
Я нашел своих друзей поздним утром среди покрытых лесом холмов. Они успели добраться до узкого ущелья, где струился один из притоков Ясеневого ручья. Это дикое безлюдное место неплохо подходило для обороны. Однако, судя по следам, люди Белена застали их врасплох.
На снегу лежала мертвая лошадь, а чуть поодаль — мертвый человек. Кажется, я его знал, где-то встречал… Его вроде бы звали Крукшенк. Грудь мертвеца была пробита пулей — мгновенная смерть.
Других тел я поначалу не заметил, и во мне вновь вспыхнула надежда. Может быть, подумал я, им все же удалось спастись, может быть… И тут я заметил, что обрыв на берегу ручья весь разрыт, словно кто-то, не имея подходящих инструментов, ковырял землю палкой.
Я подъехал к обрыву, спешился и, на всякий случай привязав коня, спрыгнул вниз. Сердце мое бешено колотилось.
В обрыве, наполовину засыпанные землей, лежали три тела. Возможно, убийцы намеревались вернуться сюда позже, чтобы завершить работу.
Фило был буквально нашпигован свинцом. Эдди, как я сразу заметил, получил пулю в ногу. Но вытащив его из-под песка, я заметил, что еще две пули засели у него в груди. Рубашка его задралась, и я заметил первую его рану, полученную незадолго до того, как мы расстались. Помнится, он тогда заявил, что рана пустяковая, но теперь-то я разглядел ее: пуля вырвала у него из бока кусок мяса. Должно быть, бедняга истекал кровью… Он перевязал рану обрывком рубахи и закрепил повязку ремнем. Но было совершенно очевидно, что сразу началось заражение.
Я никак не мог собраться с духом и взглянуть на Энн. Я отказывался признавать, что она мертва.
Наконец я повернулся к ней. Я испытал величайшее потрясение в своей жизни — рядом с ее пальцами протянулись бороздки! Значит, когда ее скинули с обрыва, она была еще жива. И, после того как ее засыпали землей, пыталась выбраться наверх.
Опустившись рядом с девушкой, я перевернул ее на спину. Рот Энн чуть приоткрылся, и я заметил, что ее язык шевельнулся. У меня не было с собой ни кружки, ни фляжки с водой. Схватив искореженную, валявшуюся рядом винтовку, я наколол прикладом льда и, завернув его в чистый носовой платок, который обнаружил в седельной сумке среди прочих вещей, выдавил ей на губы несколько капель воды.
Уложив Энн на мою окровавленную куртку, я внимательно осмотрел ее раны. У девушки было прострелено плечо. По-видимому, холод спас ее, как прежде Коротышку, остановив кровотечение и не дав ей истечь кровью. Судя по всему, у нее еще была сломана нога.
Не теряя ни минуты, я собрал в кучу несколько веток, присыпал их сухими листьями и, вытащив свою последнюю спичку, попытался разжечь костер. Спичка сломалась.
В лихорадочной спешке я обшарил карманы Энн. Ни одной спички. У Эдди тоже их не оказалось. Большая часть насыпанной сверху земли лежала на Фило. Скидывать эту землю пришлось бы очень долго; к тому же вся она могла бы осыпаться прямо на Энн. Поэтому я вскарабкался наверх и помчался к телу Крукшенка.
И тут мне в первый раз за все это время повезло. Удача пришла ко мне в виде густой рощицы ив и виргинской черемухи, притулившейся на берегу замерзшего ручейка. Не Бог весть что, но зато вокруг валялось много хвороста. В очередной раз порывшись в карманах, я отыскал несколько спичек и принялся за дело. Отодрав кору со ствола упавшего дерева, я раскрошил ее, сверху положил клочок чудом сохранившегося сухого мха, наломал хвороста и чиркнул спичкой. Спичка тотчас вспыхнула, и вскоре костер разгорелся на славу.
Враги оставили меня на верную погибель, поэтому я мог не беспокоиться, что огонь выдаст меня. Да и в любом случае он был мне жизненно необходим. Причем не только для согрева, но и для поднятия духа, или как там это называется…
Но как не рылся я в карманах, а ни крошки съестного не обнаружил. И все же от тепла меня разморило, и я, подобравшись как можно ближе к огню, свернулся калачиком.
А потом раздался стук копыт.
Близилась полночь. Я то задремывал, то просыпался, чтобы подкормить пламя. Небо слегка прояснилось, показались звезды. Я понимал: бежать бессмысленно. Поэтому я протянул руку к внушительной дубинке, которую нашел, разводя костер.
Топот копыт приближался. Потом я услышал, как лошадь остановилась, замерла на месте, словно в нерешительности, а потом снова двинулась в мою сторону, но уже медленнее, то и дело останавливаясь.
Я поднялся на ноги. Было очевидно: если бы на лошади сидел наездник, она бы шла иначе. Впрочем, седок, возможно, мертв либо совершенно беспомощен.
На границе светлого круга, отбрасываемого пламенем костра, лошадь остановилась. Оседланная лошадь… Навострив уши, она внимательно разглядывала меня. Я шагнул чуть в сторону и тотчас же узнал коня, на котором ехала Энн, — чудеснейшего жеребца моргановской породы.
Конь был необычной масти — голубовато-чалой. Но по все прочим статям считался одним из лучших коней Фарлея. Звали его Синий Мальчуган.
— Привет, Мальчуган, — сказал я ласково. — Где твоя хозяйка?
Конь сделал еще один робкий шаг вперед и застыл, выкатив на меня глаза и раздувая ноздри. Стараясь двигаться как можно осторожней, я медленно направился к нему. Вероятно, конь тянулся к огню, потому что огонь обещал то, к чему Мальчуган уже успел привыкнуть, — общество людей.
— Где Энн, а Мальчуган? — Еще на полшага приближаясь к коню. — Я рад, что ты пришел ко мне. Давай-ка поскачем и посмотрим, что там произошло. Что ты на это скажешь, а?
Приближаясь к нему, я боялся, что он может отпрянуть в сторону. Но конь не шевелился. А когда я наконец положил руку на седло, он повернул ко мне голову и потянулся ко мне носом. Я ухватился за уздечку. Потом подвел коня к костру и накрепко привязал к дереву. Обшарил седельные сумки. В одной из них я нашел несколько патронов, но в револьверной кобуре вместо оружия лежала расческа, щетка и тому подобная ерунда. Зато во второй сумке — я с трудом поверил в такую удачу — лежал сандвич из двух толстенных ломтей хлеба и куска мяса. Я с наслаждением впился в него зубами, смакуя каждый кусочек, каждую крошку, стараясь жевать как можно дольше.
Считать, будто изголодавшийся человек в один момент заглатывает пищу — большая ошибка. Ничего подобного. Желудок голодного ссохся, к тому же ему хочется еще и жевать, ощущать вкус во всей его полноте, наслаждаться каждым кусочком.
Доев сандвич, я осмотрелся и обнаружил среди снега небольшую проталину, где росла трава. Я отвел туда коня. Мальчуган так жадно принялся щипать травку, что мне стало совершенно очевидно: последние дни несчастное животное голодало.
В первые минуты мне захотелось сразу же вскочить на коня и скакать в Майлс-Сити. Но потом я понял, что сначала должен проехать по следу коня и выяснить, что сталось с Фарлеями и Эдди.
Несмотря на усталость, остаток ночи я почти не спал, и мне не терпелось отправиться в путь.
Я нашел своих друзей поздним утром среди покрытых лесом холмов. Они успели добраться до узкого ущелья, где струился один из притоков Ясеневого ручья. Это дикое безлюдное место неплохо подходило для обороны. Однако, судя по следам, люди Белена застали их врасплох.
На снегу лежала мертвая лошадь, а чуть поодаль — мертвый человек. Кажется, я его знал, где-то встречал… Его вроде бы звали Крукшенк. Грудь мертвеца была пробита пулей — мгновенная смерть.
Других тел я поначалу не заметил, и во мне вновь вспыхнула надежда. Может быть, подумал я, им все же удалось спастись, может быть… И тут я заметил, что обрыв на берегу ручья весь разрыт, словно кто-то, не имея подходящих инструментов, ковырял землю палкой.
Я подъехал к обрыву, спешился и, на всякий случай привязав коня, спрыгнул вниз. Сердце мое бешено колотилось.
В обрыве, наполовину засыпанные землей, лежали три тела. Возможно, убийцы намеревались вернуться сюда позже, чтобы завершить работу.
Фило был буквально нашпигован свинцом. Эдди, как я сразу заметил, получил пулю в ногу. Но вытащив его из-под песка, я заметил, что еще две пули засели у него в груди. Рубашка его задралась, и я заметил первую его рану, полученную незадолго до того, как мы расстались. Помнится, он тогда заявил, что рана пустяковая, но теперь-то я разглядел ее: пуля вырвала у него из бока кусок мяса. Должно быть, бедняга истекал кровью… Он перевязал рану обрывком рубахи и закрепил повязку ремнем. Но было совершенно очевидно, что сразу началось заражение.
Я никак не мог собраться с духом и взглянуть на Энн. Я отказывался признавать, что она мертва.
Наконец я повернулся к ней. Я испытал величайшее потрясение в своей жизни — рядом с ее пальцами протянулись бороздки! Значит, когда ее скинули с обрыва, она была еще жива. И, после того как ее засыпали землей, пыталась выбраться наверх.
Опустившись рядом с девушкой, я перевернул ее на спину. Рот Энн чуть приоткрылся, и я заметил, что ее язык шевельнулся. У меня не было с собой ни кружки, ни фляжки с водой. Схватив искореженную, валявшуюся рядом винтовку, я наколол прикладом льда и, завернув его в чистый носовой платок, который обнаружил в седельной сумке среди прочих вещей, выдавил ей на губы несколько капель воды.
Уложив Энн на мою окровавленную куртку, я внимательно осмотрел ее раны. У девушки было прострелено плечо. По-видимому, холод спас ее, как прежде Коротышку, остановив кровотечение и не дав ей истечь кровью. Судя по всему, у нее еще была сломана нога.
Не теряя ни минуты, я собрал в кучу несколько веток, присыпал их сухими листьями и, вытащив свою последнюю спичку, попытался разжечь костер. Спичка сломалась.
В лихорадочной спешке я обшарил карманы Энн. Ни одной спички. У Эдди тоже их не оказалось. Большая часть насыпанной сверху земли лежала на Фило. Скидывать эту землю пришлось бы очень долго; к тому же вся она могла бы осыпаться прямо на Энн. Поэтому я вскарабкался наверх и помчался к телу Крукшенка.