– Не спеши!
Старик погладил мальчика по голове, взял пирожок и стал медленно жевать.
– Дедушке хватит двух пирожков, остальное – твое! Съедим и отправимся домой, больше возить сегодня не будем. А завтра, если потеплеет, выедем пораньше. Ладно?
Мальчик кивнул головой на пирожки и, шмыгнув носом, проговорил:
– Съешь три, дедушка, мне хватит. Я отвезу тебя домой.
– Ну, что ты! – Старик улыбнулся, обвел всех взглядом. – Пойдем пешком, в коляске холодно.
Он допил водку, съел два пирожка и ждал, пока внук Доест остальные. Затем вытер губы тряпкой, служившей ему платком, и сказал:
– Сына взяли в солдаты, он до сих пор не вернулся, а его жена…
– Не надо!… – закричал мальчик, давясь пирожком.
– Не бойся, они не чужие. – Старик тихонько продолжал: – Мальчик гордый, самостоятельный. Его мать ушла. Кое-как вдвоем перебиваемся. Коляска у нас старая, зато своя – не нужно платить. Сколько ни заработаем, все наше. Но трудно! Очень трудно!
– Дедушка! – Сяо Маэр дернул старика за рукав. – Надо взять еще пассажира, а то не на что купить уголь. Давал же человек двадцать медяков до Хоумэня, а ты заупрямился! Чем будем завтра топить?
– Придумаем что-нибудь. Возьму в долг фунтов пять Угольных брикетов.
– И щепы на растопку!
– Да, да! Скорее доедай и пойдем домой! – Старик встал и снова принялся благодарить: – Спасибо вам, братья мои!
Он взял за руку внука, – тот поспешно засовывал в рот последний пирожок, и они направились к выходу.
Старика пошли провожать. Первым вышел Сянцзы взглянуть на коляску.
Коляска была очень старая, лак потрескался, ручки облезли, фонарь еле держался, дуги тента стягивали веревки. Сяо Маэр вытащил из наушников спички, взял одну, чиркнул о подметку и, прикрывая грязными ручонками, чтобы не погасла, зажег фонарь. Старик поплевал на ладони, вздохнул и взялся за ручки.
– Ну, до свиданья, братья!
Сянцзы стоял у двери и глядел им вслед. Старик что-то говорил, но голоса уже почти не было слышно. Тени, одна большая, другая маленькая, то расплывались, то становились отчетливей.
Тяжелое, прежде незнакомое чувство охватило Сянцзы. В мальчике он видел свое прошлое, в старике – будущее. Привыкший беречь каждый грош, Сянцзы был рад, что купил для этих бедняг пирожки. Лишь когда они скрылись из виду, Сянцзы вернулся в чайную. Там снова шумели, смеялись. Но Сянцзы было не до веселья. Он расплатился, вышел, подвез коляску к кинотеатру и стал дожидаться господина Цао.
Ночь выдалась холодная. Ветра не чувствовалось, но в воздухе кружилась пыль, заслоняя звезды, – видимо, где-то высоко гулял бешеный ветер. Земля потрескалась от мороза и словно поседела, дорога стала твердой и неровной. Сянцзы, постояв у кино, замерз, но возвращаться в чайную не хотелось. Он думал о своей жизни. Старик с мальчиком разбили его самую заветную мечту – ведь у них была своя коляска, а что толку? С самого первого дня, как только Сянцзы стал рикшей, он мечтал приобрести коляску и ради этого до сих пор мыкался целыми днями. Потому он и не хотел сходиться с Хуню, что рассчитывал купить коляску, собрать деньжат и взять в жены достойную девушку. Но вот он видел Сяо Маэра. Разве не ждет его будущего сына такая же участь? Может, напрасно он пренебрегает Хуню? Если нет выхода из этого заколдованного круга, не все ли равно, кто станет его женой? К тому же у Хуню несколько колясок, почему же не попользоваться даровым счастьем? Он ничуть не лучше других, так что нечего привередничать. Хуню так Хуню! Какая разница!
В кино окончился сеанс. Сянцзы быстро поставил на место банку с карбидом и зажег фонарь. Сбросил ватник, остался в легкой курточке. Ему хотелось стрелой пролететь весь путь до дома и на бегу забыть обо всем. Разобьется насмерть – тоже не беда!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Старик погладил мальчика по голове, взял пирожок и стал медленно жевать.
– Дедушке хватит двух пирожков, остальное – твое! Съедим и отправимся домой, больше возить сегодня не будем. А завтра, если потеплеет, выедем пораньше. Ладно?
Мальчик кивнул головой на пирожки и, шмыгнув носом, проговорил:
– Съешь три, дедушка, мне хватит. Я отвезу тебя домой.
– Ну, что ты! – Старик улыбнулся, обвел всех взглядом. – Пойдем пешком, в коляске холодно.
Он допил водку, съел два пирожка и ждал, пока внук Доест остальные. Затем вытер губы тряпкой, служившей ему платком, и сказал:
– Сына взяли в солдаты, он до сих пор не вернулся, а его жена…
– Не надо!… – закричал мальчик, давясь пирожком.
– Не бойся, они не чужие. – Старик тихонько продолжал: – Мальчик гордый, самостоятельный. Его мать ушла. Кое-как вдвоем перебиваемся. Коляска у нас старая, зато своя – не нужно платить. Сколько ни заработаем, все наше. Но трудно! Очень трудно!
– Дедушка! – Сяо Маэр дернул старика за рукав. – Надо взять еще пассажира, а то не на что купить уголь. Давал же человек двадцать медяков до Хоумэня, а ты заупрямился! Чем будем завтра топить?
– Придумаем что-нибудь. Возьму в долг фунтов пять Угольных брикетов.
– И щепы на растопку!
– Да, да! Скорее доедай и пойдем домой! – Старик встал и снова принялся благодарить: – Спасибо вам, братья мои!
Он взял за руку внука, – тот поспешно засовывал в рот последний пирожок, и они направились к выходу.
Старика пошли провожать. Первым вышел Сянцзы взглянуть на коляску.
Коляска была очень старая, лак потрескался, ручки облезли, фонарь еле держался, дуги тента стягивали веревки. Сяо Маэр вытащил из наушников спички, взял одну, чиркнул о подметку и, прикрывая грязными ручонками, чтобы не погасла, зажег фонарь. Старик поплевал на ладони, вздохнул и взялся за ручки.
– Ну, до свиданья, братья!
Сянцзы стоял у двери и глядел им вслед. Старик что-то говорил, но голоса уже почти не было слышно. Тени, одна большая, другая маленькая, то расплывались, то становились отчетливей.
Тяжелое, прежде незнакомое чувство охватило Сянцзы. В мальчике он видел свое прошлое, в старике – будущее. Привыкший беречь каждый грош, Сянцзы был рад, что купил для этих бедняг пирожки. Лишь когда они скрылись из виду, Сянцзы вернулся в чайную. Там снова шумели, смеялись. Но Сянцзы было не до веселья. Он расплатился, вышел, подвез коляску к кинотеатру и стал дожидаться господина Цао.
Ночь выдалась холодная. Ветра не чувствовалось, но в воздухе кружилась пыль, заслоняя звезды, – видимо, где-то высоко гулял бешеный ветер. Земля потрескалась от мороза и словно поседела, дорога стала твердой и неровной. Сянцзы, постояв у кино, замерз, но возвращаться в чайную не хотелось. Он думал о своей жизни. Старик с мальчиком разбили его самую заветную мечту – ведь у них была своя коляска, а что толку? С самого первого дня, как только Сянцзы стал рикшей, он мечтал приобрести коляску и ради этого до сих пор мыкался целыми днями. Потому он и не хотел сходиться с Хуню, что рассчитывал купить коляску, собрать деньжат и взять в жены достойную девушку. Но вот он видел Сяо Маэра. Разве не ждет его будущего сына такая же участь? Может, напрасно он пренебрегает Хуню? Если нет выхода из этого заколдованного круга, не все ли равно, кто станет его женой? К тому же у Хуню несколько колясок, почему же не попользоваться даровым счастьем? Он ничуть не лучше других, так что нечего привередничать. Хуню так Хуню! Какая разница!
В кино окончился сеанс. Сянцзы быстро поставил на место банку с карбидом и зажег фонарь. Сбросил ватник, остался в легкой курточке. Ему хотелось стрелой пролететь весь путь до дома и на бегу забыть обо всем. Разобьется насмерть – тоже не беда!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Стоило Сянцзы вспомнить о старике и его внуке, как пропадала всякая охота думать о будущем, мечтать. Надо жить сегодняшним днем, щадить себя. Зачем стремиться к невозможному? Бедняк все равно умрет с голоду, если не в молодости, так на старости лет! Куда ни кинь – всюду клин! Он наконец понял это. Пока молод, силен и трудишься из последних сил, ты вроде человек. И глупо отказывать себе в удовольствиях. Уйдут годы – не вернешь!
Даже мысли о Хуню отошли теперь на второй план. Но стоило взглянуть на копилку, и Сянцзы думал: нет, нельзя поступать легкомысленно! Нельзя! На покупку коляски не хватает всего нескольких десятков юаней. Грех бросать на ветер деньги, доставшиеся с таким трудом. Надо идти своей дорогой! Но как быть с Хуню? Выхода нет. И он с тоской вспоминал о двадцать седьмом числе. И тогда, охваченный отчаянием, сжимал копилку и шептал: «Будь что будет, а деньги эти мои! С ними мне ничего не страшно. Станет невмоготу, плюну на все и сбегу. Лишь бы денежки были!»
На улицах становилось все оживленнее, сновали разносчики, со всех сторон неслось: «Сладости! Покупайте сладости!»
Но у Сянцзы теперь не было ни малейшего желания праздновать Новый год. Чем оживленнее выглядели улицы, тем тревожнее становилось на душе. Роковой день приближался! Глаза у Сянцзы ввалились, резче обозначился шрам на щеке. На улицах давка, под ногами скользко, надо быть осторожным, а тут отвлекают всякие тревожные мысли, Сянцзы чувствовал, что теряет уверенность. Он стал забывчивым, рассеянным, вдруг ни с того ни с сего пугался. Все тело чесалось, как это бывает у детей в летнюю пору.
Во второй половине того дня, когда все совершают жертвоприношения духам и предкам, с востока подул сильный ветер. Небо заволокло тучами, и неожиданно потеплело. К вечеру ветер утих, редкими хлопьями повалил снег.
Торговцы заволновались. Потеплело! Снег! Придется посыпать сладости сахарной пудрой, чтобы не слиплись. Вскоре снег повалил сильнее, и вмиг вся земля побелела. После семи часов вечера начались жертвоприношения. Всюду курились благовония, взрывались хлопушки; снегопад придавал празднику особую таинственность. Пешеходы и пассажиры на колясках заволновались: все торопились домой, чтобы принести жертвы предкам, но земля была мокрая, скользкая, и рикши не решались быстро бежать. Торговцы спешили распродать праздничные угощения. Их выкрики оглушали прохожих.
Было около девяти вечера, когда Сянцзы вез господина Цао из западной части города. Проехали Сиданьпайлоу, самый оживленный район, и повернули на Чанъаньцзе.
Здесь было«спокойнее. Припорошенные снегом тротуары сверкали при свете фонарей.
Неожиданно вынырнула машина, фары осветили дорогу, и падающие снежинки стали похожи на золотистый песок. Дорога перед Синьхуамэнем, и без того широкая, от снега казалась еще шире. Она поражала простором и белизной, вызывая чувство безотчетной радости. Дома в районе Чанъаньпайлоу, ворота Синьхуамэнь с лепными карнизами, Красная стена, величественные колонны – все оделось в белый наряд. Освещенные фонарями памятники молчаливо стояли, олицетворяя собой величие древней столицы. Казалось, Бейпин вымер, остались только дворец да сосны, безмолвные под снежным покровом.
Но у Сянцзы не было времени любоваться пейзажем. Глядя на снежную, сверкающую словно яшма дорогу, расстилавшуюся перед ним, он думал лишь о том, как бы скорее попасть домой. За ровной, белой, безлюдной улицей ему чудились ворота господского дома. Однако быстро бежать он не мог. Снег был неглубокий, но прилипал к подошвам, и стряхнуть его было невозможно. Тяжелые хлопья летели в лицо, слепили, плотным слоем легли Сянцзы на плечи, и вскоре одежда его промокла насквозь.
В этом районе было не так оживленно, лишь издалека доносились взрывы хлопушек и высоко в небе рассыпались разноцветные огни. А потом становилось еще темнее. И страх западал в душу. Хотелось бежать быстрее, но Сянцзы не мог, как на грех.
Особенно раздражал его велосипедист – он увязался за ним еще в западной части города.
Подъехали к Сичанъаньцзе. Здесь было тише, и Сянцзы острее почувствовал за спиной преследователя. Он даже слышал, как скрипит снег под колесами велосипеда. Подобно остальным рикшам, Сянцзы терпеть не мог велосипедистов. К машинам он тоже не питал особой симпатии, но те хоть сигналят, можно посторониться. А велосипедисты норовят проскочить в любую щель, мечутся из стороны в сторону, мелькают перед глазами. А случись что, виноват рикша. Полицейский никогда не упустит случая его унизить.
Сянцзы так и подмывало рывком остановить коляску – пусть негодяй на нее налетит и плюхнется на землю. Но он не отваживался – рикша все обязан терпеть. Перед тем как остановиться, он должен крикнуть: «Стоп!»
Подъехали к Наньхаю. Дорога здесь довольно широкая, однако велосипедист продолжал ехать сзади, не обгонял, но и не отставал ни на шаг. Сянцзы вышел из себя, нарочно остановил коляску и начал стряхивать снег. Велосипедист тихо проехал мимо, обернулся и поглядел на него. Сянцзы подождал, пока велосипедист скроется из виду, и лишь тогда двинулся с места, выругавшись:
– Чтоб ты провалился!
В силу своего «демократизма» господин Цао не пользовался утепленным верхом, да и брезентовый велел поднимать лишь в дождь. Сейчас, когда шел небольшой снежок, господин Цао не счел нужным от него укрываться, к тому же ему хотелось полюбоваться ночным заснеженным городом. Он тоже обратил внимание на преследователя и, когда Сянцзы выругался, тихо сказал:
– Если он не отстанет, проезжай мимо дома прямо на Хуанхуамэнь, к господину Цзоу.
Сянцзы встревожился. Он вообще не любил назойливых велосипедистов, но не думал, что среди них попадаются опасные люди. Но раз господин Цао не решается подъехать к собственному дому, значит, от этого мерзавца можно ждать чего угодно. Пробежав несколько десятков шагов, Сянцзы снова наткнулся на преследователя, тот явно поджидал коляску, потому что пропустил их вперед. Окинув его внимательным взглядом, Сянцзы наконец понял: это сыщик. Ему частенько доводилось встречать этих типов в чайных, и, хотя дела с ними он ни разу не имел, хорошо знал, как они выглядят: неизменно в синих халатах и низко надвинутых фетровых шляпах.
Когда подъехали к Наньчанцзе, Сянцзы на повороте оглянулся: велосипедист не отставал. Сянцзы побежал быстрее. Дорога тянулась прямая, длинная, белая, вокруг – ни души, лишь холодные фонари по сторонам да преследователь позади! Сянцзы не приходилось бывать в подобных переделках, от волнения он весь взмок. Подъехав к парку с западной стороны, он снова оглянулся: сыщик был почти рядом. У дома хозяина Сянцзы чуть замедлил бег, но господин Цао ничего не сказал, и он побежал дальше. Свернул в маленький переулок – велосипедист за ним! Выехал на улицу – тот снова сзади! Только тут Сянцзы сообразил: чтобы проехать на Хуанхуамэнь, не нужно было сворачивать. Мысли путались, и он ругал себя. Лишь когда миновали Цзиншань, велосипедист свернул в сторону Хоумэня и исчез. Сянцзы вытер пот. Снегопад кончился, и Сянцзы залюбовался кружившими в воздухе редкими снежинками: они опускались мягко и не слепили, как пороша.
– Куда теперь прикажете? – спросил Сянцзы, обернувшись.
– К господину Цзоу. Если кто-нибудь обо мне спросит, скажешь: «Такого не знаю!»
– Хорошо. – Сердце Сянцзы тревожно забилось, но пускаться в расспросы он не посмел.
У дома Цзоу господин Цао велел Сянцзы вкатить коляску во двор и быстро закрыть ворота. Господин Цао держался стойко, хотя и был взволнован. Он вошел в дом, но вскоре вышел вместе с господином Цзоу: это был близкий друг хозяина, и Сянцзы его знал.
– Сянцзы, – быстро проговорил господин Цао, – домой поезжай на машине, скажи госпоже, что я здесь. Пусть тоже едет сюда. Только на другой машине, не на той, на которой поедешь ты. Понял? Отлично! Передай госпоже, чтобы захватила самые необходимые вещи и несколько картин из кабинета. Ясно? Я сам позвоню госпоже, а ты еще раз напомни. Боюсь, она разволнуется и все забудет.
– Может быть, мне поехать? – предложил господин Цзоу.
– Не стоит. Возможно, это был и не сыщик. Но все же надо соблюдать осторожность. Вызови, пожалуйста, машину!
Пока Цзоу звонил по телефону, господин Цао втолковывал Сянцзы:
– За машину я заплачу. Передай госпоже, чтобы собралась побыстрее. Пусть ни о чем не беспокоится, захватит только вещи сынишки и несколько картин из кабинета. Когда госпожа соберется, вели Гаома вызвать машину по телефону, и пусть едут сюда. Ясно? Когда они уедут, запри ворота и ложись спать в кабинете: там есть телефон. Ты умеешь звонить?
– Я не смогу набрать номер. Но если позвонят, отвечу.
Сянцзы не очень-то умел отвечать на телефонные звонки, однако не хотел волновать хозяина.
– Вот и хорошо! – торопливо продолжал господин Цао. – Ворот никому не открывай! Боюсь, они не оставят тебя в покое. Если нагрянут – гаси свет и через задний двор беги к Ванам. Знаешь Ванов?
– Да-да!
– Побудь немного у них, а потом уходи! Перепрыгнешь через стену и беги, иначе тебя схватят! О вещах не беспокойся. Ни о моих, ни о своих. Если пропадут, я возмещу убытки. Вот тебе пока пять юаней. Пойду звонить госпоже. А ты напомни ей, о чем я просил. Только ничего не рассказывай, – может быть, это и не сыщик. Да и сам пока не волнуйся.
Сердце у Сянцзы билось тревожно, ему хотелось о многом спросить, но он не смел, к тому же боялся забыть наставления господина.
В полной растерянности Сянцзы влез в подъехавшую машину. Снова пошел снег, скрывая пеленой все вокруг.
Сянцзы сидел выпрямившись, и голова его почти касалась верха машины. Он поневоле залюбовался яркими светофорами и никак не мог сосредоточиться. Л тут еще щетки сами двигались по переднему стеклу, вытирая влагу и снег. Это было так интересно! Не успел он собраться с мыслями, как подъехали к дому. С неспокойным сердцем выпрыгнул Сянцзы из машины.
Он уже собирался нажать кнопку звонка, когда перед ним словно из-под земли вырос человек и схватил его за локоть. Сянцзы хотел отбросить цепкую руку, но тут разглядел лицо незнакомца и замер. Перед ним стоял велосипедист.
– Не узнаешь меня? – осклабился он, отпустив локоть Сянцзы, который не знал, что сказать, и лишь тяжело дышал. – Забыл, как мы увели тебя в Сишань? Я командир взвода Сунь. Теперь вспомнил?
– А-а! Командир взвода Сунь! – пробормотал Сянцзы, так ничего и не вспомнив. В горах ему было не до того, чтобы разбираться, кто командир взвода, кто – роты.
– Ты забыл, а я тебя помню: шрам на лице – хорошая примета. Полдня за тобой ездил, думал – ошибся. И так посмотрю и этак, но шрам твой – обознаться нельзя!
– У тебя ко мне дело? – Сянцзы снова потянулся к звонку.
– Ну, конечно! И очень важное! Зайдем поговорим. – Бывший командир взвода, а теперешний сыщик позвонил сам.
– Сейчас уже поздно… – промямлил Сянцзы. У него даже голова вспотела от злости. «Вот привязался! Да разве можно пускать его в дом?!»
– Не бойся, я хочу тебе помочь. – Сунь расплылся в хитрой усмешке. И как только Гаома открыла дверь, прошмыгнул в дом. – Благодарю вас, благодарю, – зачастил он и, не дав им возможности обменяться хоть словом, потянул Сянцзы к его комнате. – Здесь живешь? – осмотрелся. – О, как чисто! Неплохо устроился! Очень неплохо!
Сянцзы надоела его болтовня.
– Что у тебя за дело? Мне некогда!
– Говорю тебе: очень важное дело! – Сунь все еще улыбался, но в голосе звучала угроза. – Не стану скрывать: господин твой – бунтарь! Поймаем его – расстреляем. Он от нас не уйдет! А с тобой как-никак мы знакомы: ты служил под моим началом. И потом, я человек порядочный. Не надо бы говорить, да скажу: влип ты в историю. Тебе нужно бежать, иначе и тебя схватят. А зачем впутываться в чужие дела и отдуваться за других! Так ведь?
– Но я подведу людей! – возразил Сянцзы, вспомнив слова господина Цаб.
– Кого? – осклабился сыщик, злобно сверкнув глазами. – Людей?! Они сами виноваты. Знали, что делали, пусть теперь и выкручиваются. Стоит ли страдать из-за них? Вот посадят тебя на месяц-другой, узнаешь, каково птице в клетке. Два месяца это еще куда ни шло, а если надолго? Господа, если попадут за решетку, отделаются легким испугом. У них деньги. А у тебя, братец? Так что готовься к худшему! Но это еще не все. Богач, он даст взятку – и на воле! А с тобой, если дело получит огласку, церемониться не станут: отведут на Тяньцяо – и конец! Ну скажи, разве не обидно умирать ни за что ни про что? Ты парень толковый, зачем тебе рисковать головой? «Людей подведу!» Эх ты! Каких людей? Случись что с нами, бедняками, они нас спасать не станут.
Сянцзы перепугался. Мало он выстрадал, когда его забрали солдаты, так теперь еще очутиться в тюрьме!
– Значит, по-твоему, я должен бросить хозяев?
– Конечно. О себе лучше побеспокойся!
Сянцзы помедлил минутку, прислушиваясь к голосу совести, но совесть молчала.
– Хорошо, я уйду.
– Уйдешь? – Сунь холодно усмехнулся. – Так просто вот и уйдешь?
У Сянцзы помутилось в голове.
– До чего же ты глуп, приятель! Хочешь, чтобы я, сыщик, даром тебя отпустил?
Сянцзы от волнения не знал, что сказать.
– Не прикидывайся дурачком! – Глаза сыщика впились в рикшу. – У тебя, наверное, есть сбережения, давай их сюда в обмен на жизнь! Я ведь зарабатываю меньше тебя, а мне тоже нужно есть, пить, одеваться, да еще семью кормить. Приходится не брезговать и такими доходами. Вот и подумай, могу ли я отпустить тебя просто так? С другим и и разговаривать не стал бы! Но дружба дружбой, а служба службой! Мне тоже нужно жить. Семья моя не святым духом питается! Ну, ладно, хватит болтать. Давай деньги!
– Сколько? – спросил Сянцзы, опускаясь на кровать.
– Сколько есть!
– Я лучше в тюрьме отсижу!
– Подумай, что говоришь! – Рука сыщика скользнула в карман халата. – Смотри, раскаешься! Мне тебя забрать ничего не стоит, а станешь сопротивляться – пристрелю. H тебя вмиг отведу куда надо! А там, за решеткой, не только деньги, одежонку последнюю отберут… Не валяй дурака, подумай!
– Нашел кого обирать! – еле выговорил Сянцзы после долгого молчания. – А почему бы тебе не сорвать куш с господина Цао?
– Он – крупный преступник. Поймаем его – наградят, не поймаем – накажут. Тебя же, дуралей, отпустить, что чихнуть, убить, что клопа раздавить! Отдашь деньги – иди на все четыре стороны, не отдашь – встретимся на Тяньцяо. Так что не медли, выкладывай все! Ты не маленький, должен понимать: мне еще надо поделиться с другими. Я, можно сказать, дарю тебе жизнь, а ты артачишься. Сколько там у тебя?
Сянцзы вскочил, сжал кулаки, вены на висках вздулись.
– Не вздумай буянить! Предупреждаю, за воротами наши ребята. А ну, выкладывай деньги! Да поживее, пока и добрый!
– Но кому я что сделал плохого?
В голосе Сянцзы слышались слезы. Он в изнеможении опустился на кровать.
– Никому, просто влип и все. Человек счастлив только и утробе матери, а мы с тобой давно ходим по земле. – Сунь сокрушенно покачал головой, словно и его постигла беда. Я, конечно, тебя обижаю, но что делать? Ладно, хватит гинуть канитель!
Сянцзы подумал минуту. Выхода не было. Дрожащими руками он вытащил копилку из-под одеяла.
– Дай-ка взглянуть! – засмеялся Сунь и, схватив копилку, разбил об стену.
Сянцзы смотрел на рассыпавшиеся по полу деньги, и сердце его готово было разорваться от горя.
– Только и всего?
Сянцзы молчал, его лихорадило.
– Ладно, не трону тебя! Друзья есть друзья. Но ты должен понять: за эти деньги ты купил себе жизнь и вообще легко отделался!
Сянцзы по-прежнему молчал, пытаясь натянуть на себя одеяло: его бил озноб.
– Не тронь одеяло! – рявкнул сыщик.
– Холодно…
В глазах Сянцзы вспыхнул гнев и тут же погас.
– Говорю, не тронь, значит, не тронь! Убирайся вон! Сянцзы вздохнул, прикусил губу, толкнул дверь и вышел.
Снега намело много. Все вокруг было белым-бело. Сянцзы шел, опустив голову, оставляя следы на снегу.
Даже мысли о Хуню отошли теперь на второй план. Но стоило взглянуть на копилку, и Сянцзы думал: нет, нельзя поступать легкомысленно! Нельзя! На покупку коляски не хватает всего нескольких десятков юаней. Грех бросать на ветер деньги, доставшиеся с таким трудом. Надо идти своей дорогой! Но как быть с Хуню? Выхода нет. И он с тоской вспоминал о двадцать седьмом числе. И тогда, охваченный отчаянием, сжимал копилку и шептал: «Будь что будет, а деньги эти мои! С ними мне ничего не страшно. Станет невмоготу, плюну на все и сбегу. Лишь бы денежки были!»
На улицах становилось все оживленнее, сновали разносчики, со всех сторон неслось: «Сладости! Покупайте сладости!»
Но у Сянцзы теперь не было ни малейшего желания праздновать Новый год. Чем оживленнее выглядели улицы, тем тревожнее становилось на душе. Роковой день приближался! Глаза у Сянцзы ввалились, резче обозначился шрам на щеке. На улицах давка, под ногами скользко, надо быть осторожным, а тут отвлекают всякие тревожные мысли, Сянцзы чувствовал, что теряет уверенность. Он стал забывчивым, рассеянным, вдруг ни с того ни с сего пугался. Все тело чесалось, как это бывает у детей в летнюю пору.
Во второй половине того дня, когда все совершают жертвоприношения духам и предкам, с востока подул сильный ветер. Небо заволокло тучами, и неожиданно потеплело. К вечеру ветер утих, редкими хлопьями повалил снег.
Торговцы заволновались. Потеплело! Снег! Придется посыпать сладости сахарной пудрой, чтобы не слиплись. Вскоре снег повалил сильнее, и вмиг вся земля побелела. После семи часов вечера начались жертвоприношения. Всюду курились благовония, взрывались хлопушки; снегопад придавал празднику особую таинственность. Пешеходы и пассажиры на колясках заволновались: все торопились домой, чтобы принести жертвы предкам, но земля была мокрая, скользкая, и рикши не решались быстро бежать. Торговцы спешили распродать праздничные угощения. Их выкрики оглушали прохожих.
Было около девяти вечера, когда Сянцзы вез господина Цао из западной части города. Проехали Сиданьпайлоу, самый оживленный район, и повернули на Чанъаньцзе.
Здесь было«спокойнее. Припорошенные снегом тротуары сверкали при свете фонарей.
Неожиданно вынырнула машина, фары осветили дорогу, и падающие снежинки стали похожи на золотистый песок. Дорога перед Синьхуамэнем, и без того широкая, от снега казалась еще шире. Она поражала простором и белизной, вызывая чувство безотчетной радости. Дома в районе Чанъаньпайлоу, ворота Синьхуамэнь с лепными карнизами, Красная стена, величественные колонны – все оделось в белый наряд. Освещенные фонарями памятники молчаливо стояли, олицетворяя собой величие древней столицы. Казалось, Бейпин вымер, остались только дворец да сосны, безмолвные под снежным покровом.
Но у Сянцзы не было времени любоваться пейзажем. Глядя на снежную, сверкающую словно яшма дорогу, расстилавшуюся перед ним, он думал лишь о том, как бы скорее попасть домой. За ровной, белой, безлюдной улицей ему чудились ворота господского дома. Однако быстро бежать он не мог. Снег был неглубокий, но прилипал к подошвам, и стряхнуть его было невозможно. Тяжелые хлопья летели в лицо, слепили, плотным слоем легли Сянцзы на плечи, и вскоре одежда его промокла насквозь.
В этом районе было не так оживленно, лишь издалека доносились взрывы хлопушек и высоко в небе рассыпались разноцветные огни. А потом становилось еще темнее. И страх западал в душу. Хотелось бежать быстрее, но Сянцзы не мог, как на грех.
Особенно раздражал его велосипедист – он увязался за ним еще в западной части города.
Подъехали к Сичанъаньцзе. Здесь было тише, и Сянцзы острее почувствовал за спиной преследователя. Он даже слышал, как скрипит снег под колесами велосипеда. Подобно остальным рикшам, Сянцзы терпеть не мог велосипедистов. К машинам он тоже не питал особой симпатии, но те хоть сигналят, можно посторониться. А велосипедисты норовят проскочить в любую щель, мечутся из стороны в сторону, мелькают перед глазами. А случись что, виноват рикша. Полицейский никогда не упустит случая его унизить.
Сянцзы так и подмывало рывком остановить коляску – пусть негодяй на нее налетит и плюхнется на землю. Но он не отваживался – рикша все обязан терпеть. Перед тем как остановиться, он должен крикнуть: «Стоп!»
Подъехали к Наньхаю. Дорога здесь довольно широкая, однако велосипедист продолжал ехать сзади, не обгонял, но и не отставал ни на шаг. Сянцзы вышел из себя, нарочно остановил коляску и начал стряхивать снег. Велосипедист тихо проехал мимо, обернулся и поглядел на него. Сянцзы подождал, пока велосипедист скроется из виду, и лишь тогда двинулся с места, выругавшись:
– Чтоб ты провалился!
В силу своего «демократизма» господин Цао не пользовался утепленным верхом, да и брезентовый велел поднимать лишь в дождь. Сейчас, когда шел небольшой снежок, господин Цао не счел нужным от него укрываться, к тому же ему хотелось полюбоваться ночным заснеженным городом. Он тоже обратил внимание на преследователя и, когда Сянцзы выругался, тихо сказал:
– Если он не отстанет, проезжай мимо дома прямо на Хуанхуамэнь, к господину Цзоу.
Сянцзы встревожился. Он вообще не любил назойливых велосипедистов, но не думал, что среди них попадаются опасные люди. Но раз господин Цао не решается подъехать к собственному дому, значит, от этого мерзавца можно ждать чего угодно. Пробежав несколько десятков шагов, Сянцзы снова наткнулся на преследователя, тот явно поджидал коляску, потому что пропустил их вперед. Окинув его внимательным взглядом, Сянцзы наконец понял: это сыщик. Ему частенько доводилось встречать этих типов в чайных, и, хотя дела с ними он ни разу не имел, хорошо знал, как они выглядят: неизменно в синих халатах и низко надвинутых фетровых шляпах.
Когда подъехали к Наньчанцзе, Сянцзы на повороте оглянулся: велосипедист не отставал. Сянцзы побежал быстрее. Дорога тянулась прямая, длинная, белая, вокруг – ни души, лишь холодные фонари по сторонам да преследователь позади! Сянцзы не приходилось бывать в подобных переделках, от волнения он весь взмок. Подъехав к парку с западной стороны, он снова оглянулся: сыщик был почти рядом. У дома хозяина Сянцзы чуть замедлил бег, но господин Цао ничего не сказал, и он побежал дальше. Свернул в маленький переулок – велосипедист за ним! Выехал на улицу – тот снова сзади! Только тут Сянцзы сообразил: чтобы проехать на Хуанхуамэнь, не нужно было сворачивать. Мысли путались, и он ругал себя. Лишь когда миновали Цзиншань, велосипедист свернул в сторону Хоумэня и исчез. Сянцзы вытер пот. Снегопад кончился, и Сянцзы залюбовался кружившими в воздухе редкими снежинками: они опускались мягко и не слепили, как пороша.
– Куда теперь прикажете? – спросил Сянцзы, обернувшись.
– К господину Цзоу. Если кто-нибудь обо мне спросит, скажешь: «Такого не знаю!»
– Хорошо. – Сердце Сянцзы тревожно забилось, но пускаться в расспросы он не посмел.
У дома Цзоу господин Цао велел Сянцзы вкатить коляску во двор и быстро закрыть ворота. Господин Цао держался стойко, хотя и был взволнован. Он вошел в дом, но вскоре вышел вместе с господином Цзоу: это был близкий друг хозяина, и Сянцзы его знал.
– Сянцзы, – быстро проговорил господин Цао, – домой поезжай на машине, скажи госпоже, что я здесь. Пусть тоже едет сюда. Только на другой машине, не на той, на которой поедешь ты. Понял? Отлично! Передай госпоже, чтобы захватила самые необходимые вещи и несколько картин из кабинета. Ясно? Я сам позвоню госпоже, а ты еще раз напомни. Боюсь, она разволнуется и все забудет.
– Может быть, мне поехать? – предложил господин Цзоу.
– Не стоит. Возможно, это был и не сыщик. Но все же надо соблюдать осторожность. Вызови, пожалуйста, машину!
Пока Цзоу звонил по телефону, господин Цао втолковывал Сянцзы:
– За машину я заплачу. Передай госпоже, чтобы собралась побыстрее. Пусть ни о чем не беспокоится, захватит только вещи сынишки и несколько картин из кабинета. Когда госпожа соберется, вели Гаома вызвать машину по телефону, и пусть едут сюда. Ясно? Когда они уедут, запри ворота и ложись спать в кабинете: там есть телефон. Ты умеешь звонить?
– Я не смогу набрать номер. Но если позвонят, отвечу.
Сянцзы не очень-то умел отвечать на телефонные звонки, однако не хотел волновать хозяина.
– Вот и хорошо! – торопливо продолжал господин Цао. – Ворот никому не открывай! Боюсь, они не оставят тебя в покое. Если нагрянут – гаси свет и через задний двор беги к Ванам. Знаешь Ванов?
– Да-да!
– Побудь немного у них, а потом уходи! Перепрыгнешь через стену и беги, иначе тебя схватят! О вещах не беспокойся. Ни о моих, ни о своих. Если пропадут, я возмещу убытки. Вот тебе пока пять юаней. Пойду звонить госпоже. А ты напомни ей, о чем я просил. Только ничего не рассказывай, – может быть, это и не сыщик. Да и сам пока не волнуйся.
Сердце у Сянцзы билось тревожно, ему хотелось о многом спросить, но он не смел, к тому же боялся забыть наставления господина.
В полной растерянности Сянцзы влез в подъехавшую машину. Снова пошел снег, скрывая пеленой все вокруг.
Сянцзы сидел выпрямившись, и голова его почти касалась верха машины. Он поневоле залюбовался яркими светофорами и никак не мог сосредоточиться. Л тут еще щетки сами двигались по переднему стеклу, вытирая влагу и снег. Это было так интересно! Не успел он собраться с мыслями, как подъехали к дому. С неспокойным сердцем выпрыгнул Сянцзы из машины.
Он уже собирался нажать кнопку звонка, когда перед ним словно из-под земли вырос человек и схватил его за локоть. Сянцзы хотел отбросить цепкую руку, но тут разглядел лицо незнакомца и замер. Перед ним стоял велосипедист.
– Не узнаешь меня? – осклабился он, отпустив локоть Сянцзы, который не знал, что сказать, и лишь тяжело дышал. – Забыл, как мы увели тебя в Сишань? Я командир взвода Сунь. Теперь вспомнил?
– А-а! Командир взвода Сунь! – пробормотал Сянцзы, так ничего и не вспомнив. В горах ему было не до того, чтобы разбираться, кто командир взвода, кто – роты.
– Ты забыл, а я тебя помню: шрам на лице – хорошая примета. Полдня за тобой ездил, думал – ошибся. И так посмотрю и этак, но шрам твой – обознаться нельзя!
– У тебя ко мне дело? – Сянцзы снова потянулся к звонку.
– Ну, конечно! И очень важное! Зайдем поговорим. – Бывший командир взвода, а теперешний сыщик позвонил сам.
– Сейчас уже поздно… – промямлил Сянцзы. У него даже голова вспотела от злости. «Вот привязался! Да разве можно пускать его в дом?!»
– Не бойся, я хочу тебе помочь. – Сунь расплылся в хитрой усмешке. И как только Гаома открыла дверь, прошмыгнул в дом. – Благодарю вас, благодарю, – зачастил он и, не дав им возможности обменяться хоть словом, потянул Сянцзы к его комнате. – Здесь живешь? – осмотрелся. – О, как чисто! Неплохо устроился! Очень неплохо!
Сянцзы надоела его болтовня.
– Что у тебя за дело? Мне некогда!
– Говорю тебе: очень важное дело! – Сунь все еще улыбался, но в голосе звучала угроза. – Не стану скрывать: господин твой – бунтарь! Поймаем его – расстреляем. Он от нас не уйдет! А с тобой как-никак мы знакомы: ты служил под моим началом. И потом, я человек порядочный. Не надо бы говорить, да скажу: влип ты в историю. Тебе нужно бежать, иначе и тебя схватят. А зачем впутываться в чужие дела и отдуваться за других! Так ведь?
– Но я подведу людей! – возразил Сянцзы, вспомнив слова господина Цаб.
– Кого? – осклабился сыщик, злобно сверкнув глазами. – Людей?! Они сами виноваты. Знали, что делали, пусть теперь и выкручиваются. Стоит ли страдать из-за них? Вот посадят тебя на месяц-другой, узнаешь, каково птице в клетке. Два месяца это еще куда ни шло, а если надолго? Господа, если попадут за решетку, отделаются легким испугом. У них деньги. А у тебя, братец? Так что готовься к худшему! Но это еще не все. Богач, он даст взятку – и на воле! А с тобой, если дело получит огласку, церемониться не станут: отведут на Тяньцяо – и конец! Ну скажи, разве не обидно умирать ни за что ни про что? Ты парень толковый, зачем тебе рисковать головой? «Людей подведу!» Эх ты! Каких людей? Случись что с нами, бедняками, они нас спасать не станут.
Сянцзы перепугался. Мало он выстрадал, когда его забрали солдаты, так теперь еще очутиться в тюрьме!
– Значит, по-твоему, я должен бросить хозяев?
– Конечно. О себе лучше побеспокойся!
Сянцзы помедлил минутку, прислушиваясь к голосу совести, но совесть молчала.
– Хорошо, я уйду.
– Уйдешь? – Сунь холодно усмехнулся. – Так просто вот и уйдешь?
У Сянцзы помутилось в голове.
– До чего же ты глуп, приятель! Хочешь, чтобы я, сыщик, даром тебя отпустил?
Сянцзы от волнения не знал, что сказать.
– Не прикидывайся дурачком! – Глаза сыщика впились в рикшу. – У тебя, наверное, есть сбережения, давай их сюда в обмен на жизнь! Я ведь зарабатываю меньше тебя, а мне тоже нужно есть, пить, одеваться, да еще семью кормить. Приходится не брезговать и такими доходами. Вот и подумай, могу ли я отпустить тебя просто так? С другим и и разговаривать не стал бы! Но дружба дружбой, а служба службой! Мне тоже нужно жить. Семья моя не святым духом питается! Ну, ладно, хватит болтать. Давай деньги!
– Сколько? – спросил Сянцзы, опускаясь на кровать.
– Сколько есть!
– Я лучше в тюрьме отсижу!
– Подумай, что говоришь! – Рука сыщика скользнула в карман халата. – Смотри, раскаешься! Мне тебя забрать ничего не стоит, а станешь сопротивляться – пристрелю. H тебя вмиг отведу куда надо! А там, за решеткой, не только деньги, одежонку последнюю отберут… Не валяй дурака, подумай!
– Нашел кого обирать! – еле выговорил Сянцзы после долгого молчания. – А почему бы тебе не сорвать куш с господина Цао?
– Он – крупный преступник. Поймаем его – наградят, не поймаем – накажут. Тебя же, дуралей, отпустить, что чихнуть, убить, что клопа раздавить! Отдашь деньги – иди на все четыре стороны, не отдашь – встретимся на Тяньцяо. Так что не медли, выкладывай все! Ты не маленький, должен понимать: мне еще надо поделиться с другими. Я, можно сказать, дарю тебе жизнь, а ты артачишься. Сколько там у тебя?
Сянцзы вскочил, сжал кулаки, вены на висках вздулись.
– Не вздумай буянить! Предупреждаю, за воротами наши ребята. А ну, выкладывай деньги! Да поживее, пока и добрый!
– Но кому я что сделал плохого?
В голосе Сянцзы слышались слезы. Он в изнеможении опустился на кровать.
– Никому, просто влип и все. Человек счастлив только и утробе матери, а мы с тобой давно ходим по земле. – Сунь сокрушенно покачал головой, словно и его постигла беда. Я, конечно, тебя обижаю, но что делать? Ладно, хватит гинуть канитель!
Сянцзы подумал минуту. Выхода не было. Дрожащими руками он вытащил копилку из-под одеяла.
– Дай-ка взглянуть! – засмеялся Сунь и, схватив копилку, разбил об стену.
Сянцзы смотрел на рассыпавшиеся по полу деньги, и сердце его готово было разорваться от горя.
– Только и всего?
Сянцзы молчал, его лихорадило.
– Ладно, не трону тебя! Друзья есть друзья. Но ты должен понять: за эти деньги ты купил себе жизнь и вообще легко отделался!
Сянцзы по-прежнему молчал, пытаясь натянуть на себя одеяло: его бил озноб.
– Не тронь одеяло! – рявкнул сыщик.
– Холодно…
В глазах Сянцзы вспыхнул гнев и тут же погас.
– Говорю, не тронь, значит, не тронь! Убирайся вон! Сянцзы вздохнул, прикусил губу, толкнул дверь и вышел.
Снега намело много. Все вокруг было белым-бело. Сянцзы шел, опустив голову, оставляя следы на снегу.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Сянцзы хотелось где-нибудь сесть, обдумать свое положение. Хоть бы заплакать – может, полегчает. Все произошло с такой быстротой, что он не мог прийти в себя. Но в снег не сядешь. Чайные все закрыты. Да и зачем туда идти. Лучше побыть одному.
Сянцзы медленно брел по улице, с трудом сдерживая слезы. В этом серебристо-белом мире у него не было пристанища. Только голодные птицы да бездомные бродяги могли его понять, посочувствовать его горю.
«Куда идти? В ночлежку? Чего доброго, украдут последнюю одежонку да вшей наберешься. Найти место получше? Но надо беречь оставшиеся пять юаней. Можно бы пойти в баню, но они закрываются в двенадцать часов».
Только сейчас Сянцзы почувствовал всю безвыходность положения. Он прожил в городе несколько лет и по-прежнему ничего не имел. Ничего, кроме одежды и пяти юаней в кармане. Даже одеяла с тюфяком лишился. Что делать завтра? Опять браться за коляску? Но что толку ее возить? Ни пристанища, ни денег. Стать торговцем-разносчиком? Но за пять юаней не купишь коромысло и корзины. Да и что за доход от такой торговли? Рикша заработает на еду и доволен, а чтобы заняться торговлей, нужны большие деньги. Иначе проешь все, что имеешь. А потом что? Опять браться за коляску? Это значит просто выбросить на ветер последние пять юаней. А их никак нельзя выпускать из рук: это последняя надежда. Слуги из него не выйдет: ни прислуживать, ни стирать, ни готовить он не умеет. Ничего он не знает, ничего не может. Он глупый неотесанный верзила.
Сянцзы не заметил, как подошел к Чжунхаю. Поднялся на мост. Пустынно вокруг, куда ни глянь – всюду снег. Только сейчас он заметил, что снег все еще идет. Дотронулся до шапки – промокла насквозь. На мосту не было ни души, даже постовые куда-то укрылись. Снег налипал на фонари, и казалось, они непрерывно мигают. Эта снежная пустыня вокруг вселяла в душу глубокую тоску.
Он долго стоял на мосту. Все словно вымерло – ни звука, ни шороха. Снежинки, радостно кружась, падали на землю, словно спешили тайком от людей окутать город холодным покрывалом. И в этой тишине Сянцзы вдруг услышал чуть слышный голос совести: «Не думай о себе, вспомни о семье Цао! Там ведь остались госпожа с маленьким сыном и Гаома! Разве не господин Цао дал тебе эти пять юаней?»
Не раздумывая, Сянцзы быстро зашагал к дому. У ворот виднелись следы, на дороге – две свежие колеи от колес машины. Неужели госпожа Цао уехала? Почему же Сунь не забрал их?
Сянцзы не решался войти, боялся, что его схватят. Огляделся: никого нет. Может, войти? Деваться все равно некуда. Пусть забирают! С бьющимся сердцем Сянцзы тихонько толкнул дверь. Она оказалась незапертой. Прошел по коридору, увидел свет в своей комнате – в своей комнате! – и чуть не заплакал. Пригнувшись, подошел к окну, услышал кашель. Гаома! Открыл дверь.
– Кто там? А, это ты! До смерти напугал! – Гаома схватилась за сердце, села на кровать. – Что тут случилось, Сянцзы?
Сянцзы не мог вымолвить ни слова; ему показалось, что он давным-давно не видел Гаома, и на сердце у него вдруг стало тепло-тепло.
– Что же это такое? – снова спросила Гаома, чуть не плача. – Хозяин звонил, велел нам ехать к Цзоу, сказал, что ты вот-вот приедешь за нами. Ты и приехал – я ведь сама открыла тебе дверь! А с тобой какой-то парень… Я ни о чем не спросила, пошла к госпоже помочь ей собрать вещи. Ждали тебя, ждали… Пришлось нам с госпожой одним суетиться впотьмах. Малыш спал, мы его вынули из теплого гнездышка, уложили вещи, взяли из кабинета картины, а ты как сквозь землю провалился… Где ты был, я тебя спрашиваю? Кое-как собрались. Я вышла посмотреть, а тебя и в помине нет. Госпожа от гнева и страха вся дрожит. Я вызвала машину, но мы не могли оставить дом без присмотра. Решили, что госпожа поедет, а я приеду потом, когда ты вернешься. Что все это значит? Говори! Сянцзы молчал.
– Да скажи хоть слово! Чего молчишь? Что стряслось?
– Поезжай! – с трудом проговорил Сянцзы. – Быстрее!
– А ты присмотришь за домом? – Гаома немного успокоилась.
– Увидишь господина, скажи ему, что сыщик задержал меня, но потом… потом отпустил.
– Что ты городишь? – воскликнула Гаома, не понимая, шутит он или говорит серьезно.
– Слушай, – раздраженно продолжал Сянцзы, – передай господину, что его хотят арестовать. Пусть скроется где-нибудь. В доме Цзоу тоже опасно. Поезжай быстрей. Я заночую у Ванов. Ворота запру. А завтра пойду искать работу. Я очень виноват перед господином!
– Ничего не понимаю, – вздохнула Гаома. – Ну ладно, я пошла. Малыш, наверно, замерз по дороге. Побегу! Увижу господина, обязательно передам, что ты сказал: пусть уезжает куда-нибудь! Значит, ты запрешь ворота, заночуешь у Ванов, а завтра пойдешь искать работу? Так?
Сянцзы кивнул.
После ухода Гаома он запер ворота и вернулся к себе в комнату. Осколки разбитой копилки валялись на полу. Он машинально поднял один, повертел в руках и бросил. И одеяло и тюфяк оказались на месте. Странно, что бы это значило? Вдруг Сунь не сыщик? Тогда господин Цао в безопасности, ему незачем бросать семью и прятаться. Ничего не поймешь! Сянцзы сел на кровать, но тут же вскочил. Нельзя ему здесь оставаться. Что, если Сунь вернется? В общем-то, Сянцзы подвел господина, но Гаома передаст все, что нужно, так что можно не волноваться. Он ни разу никого не подводил, только сам вечно терпит обиды. Вот и сейчас у него отобрали деньги. А из-за кого? И он еще должен стеречь дом!
Так, разговаривая сам с собой, Сянцзы принялся собирать постель. Затем погасил огонь и отправился на задний двор. Здесь он положил постель на землю, ухватился за край стены, подтянулся и тихо позвал:
Сянцзы медленно брел по улице, с трудом сдерживая слезы. В этом серебристо-белом мире у него не было пристанища. Только голодные птицы да бездомные бродяги могли его понять, посочувствовать его горю.
«Куда идти? В ночлежку? Чего доброго, украдут последнюю одежонку да вшей наберешься. Найти место получше? Но надо беречь оставшиеся пять юаней. Можно бы пойти в баню, но они закрываются в двенадцать часов».
Только сейчас Сянцзы почувствовал всю безвыходность положения. Он прожил в городе несколько лет и по-прежнему ничего не имел. Ничего, кроме одежды и пяти юаней в кармане. Даже одеяла с тюфяком лишился. Что делать завтра? Опять браться за коляску? Но что толку ее возить? Ни пристанища, ни денег. Стать торговцем-разносчиком? Но за пять юаней не купишь коромысло и корзины. Да и что за доход от такой торговли? Рикша заработает на еду и доволен, а чтобы заняться торговлей, нужны большие деньги. Иначе проешь все, что имеешь. А потом что? Опять браться за коляску? Это значит просто выбросить на ветер последние пять юаней. А их никак нельзя выпускать из рук: это последняя надежда. Слуги из него не выйдет: ни прислуживать, ни стирать, ни готовить он не умеет. Ничего он не знает, ничего не может. Он глупый неотесанный верзила.
Сянцзы не заметил, как подошел к Чжунхаю. Поднялся на мост. Пустынно вокруг, куда ни глянь – всюду снег. Только сейчас он заметил, что снег все еще идет. Дотронулся до шапки – промокла насквозь. На мосту не было ни души, даже постовые куда-то укрылись. Снег налипал на фонари, и казалось, они непрерывно мигают. Эта снежная пустыня вокруг вселяла в душу глубокую тоску.
Он долго стоял на мосту. Все словно вымерло – ни звука, ни шороха. Снежинки, радостно кружась, падали на землю, словно спешили тайком от людей окутать город холодным покрывалом. И в этой тишине Сянцзы вдруг услышал чуть слышный голос совести: «Не думай о себе, вспомни о семье Цао! Там ведь остались госпожа с маленьким сыном и Гаома! Разве не господин Цао дал тебе эти пять юаней?»
Не раздумывая, Сянцзы быстро зашагал к дому. У ворот виднелись следы, на дороге – две свежие колеи от колес машины. Неужели госпожа Цао уехала? Почему же Сунь не забрал их?
Сянцзы не решался войти, боялся, что его схватят. Огляделся: никого нет. Может, войти? Деваться все равно некуда. Пусть забирают! С бьющимся сердцем Сянцзы тихонько толкнул дверь. Она оказалась незапертой. Прошел по коридору, увидел свет в своей комнате – в своей комнате! – и чуть не заплакал. Пригнувшись, подошел к окну, услышал кашель. Гаома! Открыл дверь.
– Кто там? А, это ты! До смерти напугал! – Гаома схватилась за сердце, села на кровать. – Что тут случилось, Сянцзы?
Сянцзы не мог вымолвить ни слова; ему показалось, что он давным-давно не видел Гаома, и на сердце у него вдруг стало тепло-тепло.
– Что же это такое? – снова спросила Гаома, чуть не плача. – Хозяин звонил, велел нам ехать к Цзоу, сказал, что ты вот-вот приедешь за нами. Ты и приехал – я ведь сама открыла тебе дверь! А с тобой какой-то парень… Я ни о чем не спросила, пошла к госпоже помочь ей собрать вещи. Ждали тебя, ждали… Пришлось нам с госпожой одним суетиться впотьмах. Малыш спал, мы его вынули из теплого гнездышка, уложили вещи, взяли из кабинета картины, а ты как сквозь землю провалился… Где ты был, я тебя спрашиваю? Кое-как собрались. Я вышла посмотреть, а тебя и в помине нет. Госпожа от гнева и страха вся дрожит. Я вызвала машину, но мы не могли оставить дом без присмотра. Решили, что госпожа поедет, а я приеду потом, когда ты вернешься. Что все это значит? Говори! Сянцзы молчал.
– Да скажи хоть слово! Чего молчишь? Что стряслось?
– Поезжай! – с трудом проговорил Сянцзы. – Быстрее!
– А ты присмотришь за домом? – Гаома немного успокоилась.
– Увидишь господина, скажи ему, что сыщик задержал меня, но потом… потом отпустил.
– Что ты городишь? – воскликнула Гаома, не понимая, шутит он или говорит серьезно.
– Слушай, – раздраженно продолжал Сянцзы, – передай господину, что его хотят арестовать. Пусть скроется где-нибудь. В доме Цзоу тоже опасно. Поезжай быстрей. Я заночую у Ванов. Ворота запру. А завтра пойду искать работу. Я очень виноват перед господином!
– Ничего не понимаю, – вздохнула Гаома. – Ну ладно, я пошла. Малыш, наверно, замерз по дороге. Побегу! Увижу господина, обязательно передам, что ты сказал: пусть уезжает куда-нибудь! Значит, ты запрешь ворота, заночуешь у Ванов, а завтра пойдешь искать работу? Так?
Сянцзы кивнул.
После ухода Гаома он запер ворота и вернулся к себе в комнату. Осколки разбитой копилки валялись на полу. Он машинально поднял один, повертел в руках и бросил. И одеяло и тюфяк оказались на месте. Странно, что бы это значило? Вдруг Сунь не сыщик? Тогда господин Цао в безопасности, ему незачем бросать семью и прятаться. Ничего не поймешь! Сянцзы сел на кровать, но тут же вскочил. Нельзя ему здесь оставаться. Что, если Сунь вернется? В общем-то, Сянцзы подвел господина, но Гаома передаст все, что нужно, так что можно не волноваться. Он ни разу никого не подводил, только сам вечно терпит обиды. Вот и сейчас у него отобрали деньги. А из-за кого? И он еще должен стеречь дом!
Так, разговаривая сам с собой, Сянцзы принялся собирать постель. Затем погасил огонь и отправился на задний двор. Здесь он положил постель на землю, ухватился за край стены, подтянулся и тихо позвал: