Лапина Татьяна. Тетрадь для сна

   ----------------------------------------------------------------------
   Ты проходишь по парку, милый,
   А за поясом - пистолет.
   Пусть он газовый - с той же силой
   Огнестрельный оставит след.
   "Не тревожьте мое пространство,
   Не зовите ко мне врачей".
   И пришьют тебе хулиганство
   Преступление богачей.
   Слишком странно - да что там странно
   Слишком страшно героем быть.
   Но уже небывшая Анна
   Пролила, что нужно пролить.
   На ветровке рвану застежку,
   А ответить не хватит сил.
   Только красный песок дорожки
   И вопрос: кто ее убил?
   ----------------------------------------------------------------------
   Папа "Анну" изругал. Сказал: ничего не понятно и местами просто коряво.
   - Но мне же - понятно!
   - Пусть он и пишет тогда для тебя одной!
   Кажется, папа меня и связывал (а возможно, и себя тоже) - этой негласной установкой писать, "чтоб было понятно для людей". Но в литературе я не бездарна. И я сказала:
   - Удивительно то, что несмотря на твои резкие заявления, у тебя действительно есть хорошие вещи!
   Оставив папу (который все-таки не смог не улыбнуться) решать дилемму: как можно одновременно ценить хорошего писателя Т. и плохого писателя А.
   26 сентября. Днем, в редакции, вдруг стало сочиняться что-то. Сидела в коридоре, додумывала и дослушивала стихи - ничего не было надо - и увидела идущего А. Улыбка - ясная, как тогда, первый раз. Конечно, мне. Не остановился ни тогда, ни теперь, но помешать успел. Стихи вышли так себе.
   Из ошибки (вместо "песни" - "тексты") вышли тоже стихи. Все для этого? Зачем для этого - видеться?
   ----------------------------------------------------------------------
   Столько мучиться от недоверия, непонимания, непечатания - и так испугаться понимания? Отчего же так неумело прячетесь? Хотите от меня спрятаться - бросьте писать, ну - пишите в стол... Вы - настоящий, и я поняла это не так, как те, кто "разбирается", я поставила на себе эксперимент, как на павловской собаке.
   Если это бегство от себя, то бегите от меня!
   Впрочем, я рано отказываюсь, рано соглашаюсь. Не нужно - отказываться или нет. Нужно слушать тишину в себе.
   28 сентября.
   Сон на Воздвиженье - скоро уж год
   Словно не все утонули,
   Словно уснули в безмолвии вод,
   Просто на время уснули...
   Первые, кажется, стихи не о тебе. Но смешно думать, что тебя в них нет. У нас - северное сияние и траурная церемония, а там, на дне - что там? Тайна. Где тайна, там живое. Темная, может быть, преступная тайна.
   В тот день был еще дождь. Я всегда любила высокие этажи, большие окна, эту манящую безопасность подъема. А тут - стена. Сплошная стена серо-голубой воды. Куда ей было падать? Земли, правда, не было видно. Ты вошел к нам в корректуру, а я стояла лицом к двери и не могла не зажмуриться! - торопясь, о чем-то беспокоясь, протянул папку старых стихов - сказал, уходишь, вышел и через минуту хлынул дождь.
   И весь день то начинался, то переставал дождь. И я слышала музыку. Дождь помог мне закончить стихи про тебя.
   Музыка всегда одна и та же. Не одно и то же - что получается потом.
   Может быть, гораздо меньше, чем кажется, зависит от усилий - то, что получается потом.
   А стихи были - сначала просто о тебе, потом - уже о тебе и о себе, потом - о себе только, и совсем уже - не о тебе, не о себе. Я так глубоко тебя присвоила!
   Я думала о тебе - и чем больше думала о тебе, тем больше мой взгляд опрокидывался внутрь себя - в собственную тетрадь для сна, где тебя уже не было. Или, может быть - до такой степени был...
   В тебе многое должно еще перегореть - для нежизни. Ты еще хочешь захочешь еще - "лечиться обыкновенным". "Я ничего не хочу больше делать, только писать", - говоришь это, а сам, даже от меня - боишься?
   Если и есть в этом что-то "женское" - это первое умирает! Догадка еще: если параллельно, а может быть, кто знает - и благодаря всему - стало налаживаться свое - кто вам мешает? Мне с ощущением себя не-женщиной все равно жить. Я все равно это о себе отлично знаю - и не обманулась бы, если бы вам показалась во мне женщина. Вот если бы вы были готовы... к другому методу? К другому началу, середине, концу? Но я уже поняла - не готовы. Этого ли боитесь?
   ----------------------------------------------------------------------
   3 октября. Ночью писала колыбельную для А. Утром, не собираясь ее показывать, нашла на столе в корректуре гранку: "Сны и только? Сны..." "Я испытывал отвращение ко сну. Я был падшим". Теперь он стал другим.
   ----------------------------------------------------------------------
   Так ли много мне нужно на свете,
   Незнакомый мой человек?
   Поглядеть на закрытые веки
   Сквозь теченье закрытых рек.
   Спи, мое ежедневное чудо,
   Так немного осталось дней.
   Позабыв, я тебя не забуду,
   Не забыв, позабуду прочней.
   Цвет проходит, и золото с перцем,
   Перец с солью, и все - в серебре.
   Незнакомых октав и терций
   Тонкий звон на моей горе.
   За раскрытым во тьме роялем,
   Сквозь невидимо легкий дым,
   Два аккорда: вот здесь стояли,
   До сих пор иногда стоим.
   Проходи, не мешай, не трогай,
   То же самое повтори.
   Незнакомок снаружи много,
   Засыпай же, родной внутри.
   ----------------------------------------------------------------------
   Теперь они охраняют, помогают. Весь день носила написанную от руки "Колыбельную" в рукаве, и уже в темноте подбросила на его клавиатуру.
   ----------------------------------------------------------------------
   Теперь я знаю, кто я. Это еще не легко, но уже нет порыва - умереть и воскреснуть Анной. Это, если хотите, род смирения. Но поскольку Анна говорила, какой вы - и я скажу.
   ----------------------------------------------------------------------
   Можно без календаря вычислить, когда ушла Анна - наверное, именно в тот день он завязал с парикмахерской. Седых волос, впрочем, еще нет - страшно подумать, что еще должно пережить, чтобы соответствовать себе внутри. В тот год, когда мы встретились в редакции, они были короткими. Анна еще была. Ему еще хотелось - от ощущения, что была Анна - назначать свиданья всем девушкам подряд. А все это время - когда Анны не было и было по правде говоря все равно - они росли и превратились в львиную гриву. Черных львов не бывает. Когда я пришла снова, у него не было бороды, а пока писалась повесть, она появилась. У людей растет дольше. Прочих параметров я и вообще никогда не вижу, но помню - чтобы заговорить, ему пришлось бы ко мне - наклониться. Было время - завораживалась пламенем - песком, осенью, свечкой, и даже был один рыжий человек. И сама стала рыжая - это, правда, не все видят. И так загляделась на пламя, что оно превратилось в уголь. Об его глазах мне обычно нечего сказать. Они - как море, от которого он уехал - ночью. Мне кажется огромные, может быть, только кажется. Завидую - я всегда, кого люблю, тому завидую - что он не любит, что ему свободно, и еще - что у него глаза не пестрые. Говорят, у кого пестрые - трудно жить.
   ----------------------------------------------------------------------
   Взгляд в коридоре - сколько можно узнать за две секунды - досада, смущение, раздражение, опаска, вызов. С обеих сторон - вызов. Это ты смущен, я спокойна. Это я смущена, ты не спокоен. Ну, попробуй - избавься от меня! Сожги стихи, не читая - и это будет моя победа. Назови их плохими - это будет победа еще лучше. Скажи, что мое место на кухне, и я, пожалуй, соглашусь. Я только и занимаюсь - рецептами - как делается все это.
   Место женщины в поэзии - одно из...
   ----------------------------------------------------------------------
   Папа, у телевизора, о герое мелодрамы шестидесятых годов:
   - Над ним война стоит... Потому он от нее (героини) бегает.
   Киваю, и через полчаса, очнувшись:
   - Как ты это сказал?
   Над ним война висит. Или стоит. Вот, посмотри.
   (На экране героиня гладит его голову у себя на коленях: "Лишь бы не было войны, Саша, лишь бы не было войны...")
   - Пап, как же над ним - война, когда над ним - женщина?
   А вот так - уводящая за руки. Может быть, это - соперница?
   ----------------------------------------------------------------------
   Странно, но эту самую соперницу я все время около тебя чувствую. Хотя мне было сказано яснее некуда: ушла. Ты кем-то от меня закрыт. Общаешься в редакции все больше с секретаршами. Они умеют, что я не умею. Увы, и не только говорить.
   Обида нескончаема - ну я-то тут при чем? "Ну, любите себе магазинную или литературную барышню.. ." Мне отказано во всем, включая тексты. Но я почему-то упорно думаю: надо хлебнуть еще. Надо, как Мандельштам, овладеть судьбой и расплатиться. Частью это уже произошло - и мне явно мало.
   5 октября. Тамара, которую я заменяю в отпуске, повредила глаз, и мне продлили срок еще на месяц. Не спрашиваю, зачем.
   "Тетрадь для сна" - так я назову мои записи об А. Повесть в письмах. Я уже слышу ее. Было бы только время - где взять? Раньше у меня времени было слишком много... Но она помогает мне дождаться всего.
   7 октября. Разговор с Анкой.
   - Ты у нас надолго? Или ты у нас навсегда?
   - Мне продлили срок...
   - А почему ты ничего не пишешь?
   - Потому что я пишу другое.
   - За это ведь не заплатят!
   - Заплатят! Даже не сомневаюсь.
   Какая победа - получившийся разговор.
   Вчера из окна седьмого этажа казалось - уже зима. Сегодня - опять лето. Поймала себя на том, что хочу увидеть город.
   ----------------------------------------------------------------------
   Ощущение беспричинной радости - для меня совершенно новое. Тоски сколько угодно, а этого - никогда. Раньше никогда, а теперь - я огорчаюсь, как другие огорчаются - не вышло, ну и ладно. А радуюсь, как другие не радуются - не с чего, а есть.
   Заполнила тест на невроз, радуясь, что половина пунктов отпали. Ответ: "Предпсихотическое состояние. Лечение только в стационаре и только с психиатром".
   11 октября. Сегодня наконец собралась переснять рассказы А. Я вынимала их из ксерокса еще теплыми. Надо сказать, такими они мне и достались.
   За всю неделю - ни одной статьи. Словно понял подсказку: хотите от меня спрятаться - не пишите.
   Как я понимаю - тебе страшно! Тебе неуютно и кажется - каждый видит насквозь.
   ----------------------------------------------------------------------
   В корректуре пьем чай. А. принес подшивку. Лиля как раз допытывалась, какие книги я предпочитаю. На столе лежала - красным по синему -"Аmor" Лиля
   не видела, А. - не мог не видеть, получилось - спросила она, а ответила ему.
   Он закрыл шкаф, выпрямился.
   - Я уже боюсь попадаться вам на глаза!
   В этот момент я испытала - так явственно - его облегчение. Как он в рассказе когда-то - "чувство ее стыда" (если я обманулась, он тоже тогда обманулся).
   - Я верну все на следующей неделе. Хочу переснять стихи...
   Взгляд сверху вниз - такой мягкий, полуулыбка и нечто вроде: да что вы, да не стоит тревоги, да сколько угодно - до сих пор не поняла, от чего же мне тоже стало легко. Настолько легко, что когда А. вышел, я, кивнув в сторону двери, сказала:
   - Он очень талантливый человек!
   Коллеги горячо подтвердили, добавив, что частенько ни слова в этих талантливых писаниях не понимают.
   - Он иногда уносится куда-то...
   И тут же, как только в редакции и бывает:
   - Не знаешь, он женат?
   - Насколько мне известно, нет ("Сам сказал! Почему сказал?").
   - А я слышала, что жена у него эстонка, он даже гражданство имеет, хотя бывает ли - гражданство через жену...
   - А я - что она живет в Москве и время от времени приезжает.
   - Может быть, их действительно две? - мне стало откровенно смешно. И для себя добавила: не всякой женщине довольно таланта.
   ----------------------------------------------------------------------
   Хотя в моем представлении он уже был защищен от других только скромными гонорарами. Не от таких, как я: от меня не защитишься.
   Подруга, в беседе с вином:
   - Почему вы хотите любить только ушами? Почему это не может быть географией?
   - То есть как географией?
   - А вот так. Путешествовать. Изучать тело. Разве это не прекрасно? Тебе хотелось когда-нибудь - заняться географией? Это же не просто - это любимый человек!
   - Не знаю... Никогда! У меня любимый - белое пятно на карте!
   (Моя тезка Люка, называемая так в отличие от Елки, вовсе не такой уж "географ", лукавит.)
   Еще одно: если я люблю человека - месяцами пытаюсь понять - красивый ли, умный ли.
   На следующий день провожаю другую приятельницу в редакции у лифта. Из лифта выходит А. и проходит мимо нас.
   - Это и есть А., - говорю.
   - Ничего, красивый мужчина, видный.
   Естественно, я прихожу в ужас: приятельнице до этого "видного мужчины" дела нет, значит, правда.
   Зачем вы такой - я бы любила и не таким.
   ----------------------------------------------------------------------
   Он и сам не хотел. Отпустил шевелюру и, как выяснилось, бороду. О приличных костюмах писал книжки. Делал все, чтобы спрятаться; одинаково на работе и дома. Он старался, но все равно остался заметным. Он не заботился о красоте и стал таким, как Бог создал, но Бог создал его таким, что можно было не украшаться. Во внешности появилось что-то библейское. Иногда мне хотелось представить его в...что там носили в Иудее? В тоге. Чтобы уже окончательно не сметь подойти. И в то же время было ясно, как таких любили иудейские женщины - с горячей, неразбавленной кровью, не такие, как я. Да, можно - всю жизнь, сетуя на бесчадие или старость, на то, что он все больше заглядывается на молодых.
   Интересует ли его "география"?
   Весь мир твердил мне, что мужчина ищет попроще. Даже талант. Даже поэт. И позагадочнее - даже простой, даже сантехник.
   Что если, например, будет концерт - например, Трексона - и он пригласит меня на танец? Хочу ли я?
   Во-первых, это смешно - я еле достаю ему до плеча. Во-вторых, страшно в музыке у меня нет чувства ритма. В-третьих, взгляды. В-четвертых, о чем говорить. Наконец, от невинных прикосновений я теряю сознание, и безнадежно просыпаюсь - от откровенных.
   Даже и мечтать глупо.
   15 октября. А. на концерт не пошел, хотя Трексон, по словам Люки, ужасно им интересуется и приглашение сделал. Люка приходила за мной в редакцию. При виде А. просто тихо обмерла. Может быть, ее он может полюбить, она блондинка? Но она ушла на концерт, я осталась работать и появилась к концу. Отдала А. все рассказы - у меня остались все копии.
   Мурашки по спине от этой прозы.
   - Стряхните на меня! - ищите в этом позу
   Удобную для жизни без потерь.
   Ищите здесь себя. - Найдете ли теперь?
   (Это я написала ему на изнанке зеленой папки. Конец будет потом.)
   Трексон к моему приходу уже все отыграл. Люка есть Люка - теперь пропагандирует его, как я - А. Впрочем, в его песнях что-то есть. Люкин брат упорно выволакивал меня танцевать, но мне некогда было - нужно было дописать стихи, и он пригласил рыжую Маринку.
   ----------------------------------------------------------------------
   Вот если бы я была
   Такой высокой и рыжей,
   То, верно, постичь могла
   Ту силу, что звезды движет.
   Тогда бы пришла на бал
   И даже пошла на конкурс,
   А ты бы мне объяснял,
   Как жить по другим законам.
   И ты бы не провожал
   Глазами за "мисской" "мисску",
   Не то чтобы уважал,
   А так - называл бы киской.
   И в этот счастливый миг
   Какая-нибудь другая
   Тетрадкой зажала крик,
   Невинность оберегая.
   ----------------------------------------------------------------------
   Вот так - начала как бы в шутку, кончила как бы за упокой.
   18 октября. День рождения Машкиной мамы. Тоже - Елена, и тоже пишет стихи. Молюсь обо всем хорошем для нее и чувствую, что увидимся не скоро. Маша в Москве, и все, что нельзя сказать ей, попадает сюда.
   Стихи по поводу прозы были продолжены, и довольно странно.
   ----------------------------------------------------------------------
   Мне жарко от тоски. Уже не корректуру
   На плоскости стола читаю партитуру
   Без нот, с одним листом, с полосками до дрожи.
   Ищите здесь себя! - Меня найдете тоже.
   Не просто крови жар! - А если надоело,
   Оставьте для меня бессмысленное дело,
   Опять пустите вспять беспомощное время.
   Ищите здесь меня! - В успехе, как в гареме,
   Где только я одна... - Такая фантазерка!
   Себя вообразить... А книга-то без корки,
   На титульном листе - немыслимые знаки.
   И кто здесь что поймет? - Оговорилась, значит.
   ----------------------------------------------------------------------
   То есть хотела сказать, что вот я не поэт, а пишу (как бы за него), но почему-то выходит, что он (а не я) написал бессмыслицу. Или все это приснилось...
   ----------------------------------------------------------------------
   Вся эта неделя в редакции была под знаком... конкурса красоты. "Мисски" толпились в коридоре. При виде меня, выходящей отнести что-нибудь на правку, откровенно хохотали... Авторитетное жюри в лице купчихи 1 гильдии людоедки Аллочки, фотографа Толи и папаши Гаврилова заседало целыми днями. У секретарши Дины появился конский хвост - конского же цвета и почти до колен. Еще вчера его не было...
   Я честно старалась не попадаться на глаза А. Чем, кажется, даже его удивила. Впрочем, его молчание продолжалось, как будто он и в самом деле боялся писать. Отделывался обработкой чужих статеек о музыке и туманной информацией о концертах, проходящих неизвестно где. Томно любовался на "миссок" в коридоре. Сам при этом имея вид "не тронь меня" - все та же первозданная шевелюра и заслуженные джинсы.
   ----------------------------------------------------------------------
   Осень была похожа на весну: почти все желтое облетело, осталось мокрое зеленое. Мне хватало и одного неба - переливавшегося всеми оттенками от серого до розового и, как всегда осенью, похожего на агат. На наш фамильный агат. Я начала носить шляпки, которых накопилось, оказывается, много. Каждая из них представляла собою уникальный бутафорский изыск.
   Котя очередной раз перевернул дом вверх дном, потеряв еще партию моих вещей и книг. Телевизор ничего не показывал, гнусавя голосом российского президента. Похожим на голос генсека времен нашего детства.
   Хотелось мне одного - если не сада, то дома. если не дома, то стола,
   если не стола, то... Просто угла, где потише. Ничего хорошего от жизни я уже не ждала: случайная встреча с ясновидящей все объяснила. Можно было спокойно жить до тридцати восьми. Я больше не суетилась, а в обмен на свой спущенный флаг хотела - покой.
   Мне не требовалось в эти дни - вообще никого! Никого и не было: Маша уехала, Люка пропадала в своем пригороде уже месяц, Котя... Котя то уезжал, то приезжал. С ним я была как сама с собой - к сожалению, во всех смыслах.
   Я искала того, что всю жизнь упорно стремилась потерять - своего и только своего одиночества.
   Мне не нужен был А. - хотя, возможно, только потому, что я объелась горечью. Она уже не была тонким привкусом, она была - воздухом и хлебом. И во всем этом одиночество было водой. Разделить? Да, это лучше, но кто лучше разделит, чем - сама? И мои книги, конечно. А. входил в их число, а живой живой он стал одним из многих - и даже сильнейших - источников искр от моего столкновения с жизнью. Он, со своей невозмутимой походкой, слишком напоминал, что меня никогда не пустят на порог конкурса красоты. А оттого, что я никогда туда и не хотела, было еще обиднее. Он не захотел разговора, но то, что я успела присвоить, уже не мог отнять. Кажется, он это понимал.
   ----------------------------------------------------------------------
   Я обманула вас. Нет, я никакой не редактор, и в жизни могу вам только напортить, потому что - совершенно такая же.
   Лучше мне в жизни о вас молчать. Не надо никакого совместного альманаха. Чтобы не попасть в резонанс и не раздражать окружающих еще больше (не сердитесь на них! За одного битого, если угодно - меня, в этом случае можно отдать всю редакцию). Да не в альманахе дело, мне просто хотелось сказать: давайте мы с вами сделаем что-нибудь жизненное, что можно взять и потрогать. Чтобы не улететь совсем.
   Это опять всегда и только в объяснение нелепостей устной речи (сознаю, что стоит мне открыть рот...).
   "Не хочу расставаться" - было сказано по поводу текстов.
   ----------------------------------------------------------------------
   Кот так не прост, как мы с тобой просты.
   Незримая в ночи открылась дверь,
   И дождь пролился на твои листы.
   Превратно все. Превратностям не верь.
   Они не вечны. Верь моей любви,
   Когда она как зеркало с тобой.
   Пусть в зеркало вмещается любой,
   Но не любой напротив - визави.
   И не любой, кто в паре - тет-а-тет.
   И тот роман, в котором мы вдвоем,
   Давно в столе. Неназванного нет.
   Живем с другими. Семечки грызем.
   ----------------------------------------------------------------------
   Работа в "Эмке" закончилась, но конца я не ощутила. Почти каждый день были стихи.
   2 ноября. Котик по-прежнему в театре, где готовят выставку. Очередной раз занят вопросом династии. Как будто они и впрямь решили устроить монархический переворот!
   А я одна слушаю БГ. Слушаю и не слушаю, удаляюсь от него - записать свое. Никого не дослушиваю, не дочитываю до конца.
   Наконец я поняла, на что похож голос А. На кого, как ни странно, похож он сам...
   В последние недели он стал завязывать волосы в хвостик. Сразу сделавшись на кого-то похож. Лицо стало тонким, худым, неправдоподобно удлиненным. Он давно не улыбался мне (другим - иногда) и даже не здоровался, и когда стоял в коридоре наискосок от меня, мне почему-то казалось, что теперь его глаза - светлые. Совсем светлые, серо-зеленые. Это было красиво, и это я уже где-то видела. Где? Или - как сказала бы Машка - еще увижу.
   За эти дни сама не заметила, что молчание А. кончилось. Статья о том же БГ, называлась она захватывающе - Самый Быстрый Самолет. Интервью с очередным учителем жизни, которого А. явно пытался так и этак поддеть. Что-то о каком-то скандальном балете.
   5 ноября. Первый сон с участием А. Квартира моих родителей. Ко мне пришли двое: А., он сидит в моей комнате у зеркала, что-то (чуть ли не мои стихи) читает. А в коридоре - явно ухажер, явно посторонний. Он что-то пытается говорить мне о любви. Я спешно прощаюсь с криком: "О какой любви может идти речь?!" Заранее предвижу неприятный разговор с мамой (он нравится маме). Чуть ли не бегом возвращаюсь в комнату. А. сидит там, как ни в чем не бывало, читает. Не помню, говорим с ним или нет. Зрительно наконец помню.
   Котя сделал из моих стихов самиздатовский сборник.
   Вечером пришла однокурсница Коти - та самая Ася. Тоже дочь поэтессы. Худенькая, как травестийка. Разумеется, явилась и Маша, так что у меня, можно сказать, была презентация. И еще - совсем поздно, всего-то на полчаса, зашел Женька. Я в него почему-то вцепилась и не отпустила сразу. На самом деле было просто приятно его видеть. Он другой - похудевший и довольно бодрый. Какой-то освеженный и распрямившийся. Вот такому уже можно писать "Ответ Онегину", который я написала ему три месяца назад, когда он был полноватым и заикался. Я смотрела на него с нежностью, двойной, нет, тройной - за него, за Котю и за А. И как-то очень легко все сказала благодарность за то, что он - первый повод к стихам. После такого долгого не перерыва даже - провала. И он легко принял. Насчет А. пробурчал что-то о "сложных отношениях", да еще, уходя, обозвал его эпигонщиком. Вот забавно!
   Жизнь отдельно
   А что, в самом деле, увлечься
   Одной из тех благородных девиц,
   Что воткнут тебе под ребра перо,
   Чтобы нагляднее было думать про птиц?
   БГ
   То, что мы "сочиняем" о человеке - скорее всего его возможность. Литература - не явление, даже не средство к большему. а просто - место, где мне хорошо. Если продолжается - счастлива. Если нет - я нигде не нахожу себе места.
   Может быть, немного - в литературоведении. Хождение под окном любимого существа.
   С вами мне было хорошо не под окном - вместе. Да, несмотря на ваше будем говорить так - несогласие. Обычная моя жизнь - затянувшаяся остановка, раздумье над кучей грязной посуды: мыть или не мыть?
   Говорят, писатель с рождения хочет только писать. Я не хотела, поверьте. Но жить просто - не находить себе места - даже в церкви... С вами я нашла себе место.
   Вы - любовь, но не та любовь, от которой умываются дождем, кусают губы... Почему вспомнилось? Была и у меня своя гора, свое море - и своя горечь на губах. Было абсолютно полное, совсем круглое счастье. Дни были яблочные, такой же прозрачной осени, и море, то, из вашего первого рассказа (почему - то? Это было в Крыму, у вас Кавказ), и дом поэта - музей, и только что обретенная церковь. А человек не был поэтом. Но одной песенки хватило. Все, что я любила, соединилось на том берегу.
   Простите. Не за то, что хожу как тень за вашим дневником. Но когда попыталась однажды, ради психологического опыта, представить себе на этом берегу вас - ничего не вышло. Что было бы больше самого берега. Мы пошли бы на гору, на могилу поэта, спустились к морю, искупались бы - нет, только я, вам, южанину, будет холодно. Это уже было. Я ушла в темную воду, а он курил на берегу и смотрел на меня. И мне было так хорошо, как никогда в жизни (и в жизни - больше никогда, разве что - в литературе с вами).
   Но я всегда помнила - "Белые ночи", хотя там - черные. Насчет одного мига мечты. Насчет десяти лет мечты, которые не стоят одного мига. А тогда не думала - о том, мечта это или нет, о соседних комнатах, о том, выразить ли любовь и как - сказать, промолчать или, может быть, просто обнять.
   Я вышла, меня никак не волновало, как он смотрит на меня, мокрую (купальник тот был лучше всех и после тех дней бесследно потерялся).
   Мы пили пиво с какой-то рыбой, а могли бы - воду с хлебом, мне было все равно. И он говорил, а я слушала, я говорила, а он отвечал - все было обыкновенное, в теперешней жизни равносильное чуду. И никто потом так не говорил, никто так не слушал. Никто вообще не говорил и не слушал. Кроме вас - вы говорили со мной, как он - сколько хотели и сколько я хотела. Вы не утаили ничего. Только с вами все это произошло в литературе - вот разница.
   Потом, бессознательно, я приводила вас в ту же комнату, чуть не втянула в тот же разговор. Дальше не помню. Еще на берегу возникли сплошные "не" вы меня не обнимали, не говорили сверх приличий, не разглядывали через купальник. Это было важно. Это было условием. По Пришвину - обнимались только души. Шесть лет назад я не думала мучительно: "Обними!"" или "Не обними!", "Молчи" или "Говори". Ничего нельзя было ни добавить, ни отнять у моего счастья.