Страница:
Безумие.
Именно этим словом определялось ее состояние, и, чтобы не усугублять его, нужно было немедленно отбросить все эти невероятные мысли. Требовалось взять себя в руки и выкинуть из головы параноидальные фантазии о загадочном ночном визите и кровожадных монстрах, которые встречаются только в фильмах ужасов. Если она не справится с собой сейчас, то закончит, как ее родная мать…
– Боже мой, ты можешь мне прямо в глаза сказать, что я самая последняя свинья! – неожиданно воскликнул уплетавший морские гребешки Джейми. – Совсем вылетело из головы! Вчера мне звонили по поводу твоих фотографий. Одна из шишек нашего славного Бостона возжелала приватного просмотра твоих работ.
– Серьезно? И кто это такой?
Джейми пожал плечами:
– Не знаю, дорогуша. Мне с этим человеком поговорить не удалось, но, судя по высокомерному тону его или ее – это мне тоже неизвестно – секретаря, эта особа – настоящий денежный мешок. Завтра вечером у меня назначена встреча в одном из престижнейших бизнес-центров – офис в пентхаусе, дорогая.
– Вот это да! – удивленно выдохнула Габриэлла.
– Эх, это круто, подружка. Очень скоро ты сочтешь недостойным выставляться в дешевеньких галерейках вроде моей, – пошутил Джейми, как и Габриэлла, весьма воодушевленный новым предложением.
Трудно было остаться равнодушной, особенно в свете пережитого за последние несколько дней. Габриэлла успела завоевать репутацию интересного фотографа и обзавестись респектабельными поклонниками, но приватный просмотр для анонимного покупателя – это впервые.
– Какие работы они просили показать?
Джейми налил бокал и шутливо поднял его в ее честь.
– Все, мисс Удача. Всю коллекцию.
По крыше старого кирпичного здания в самом центре города скользнул и исчез лунный свет, выхватив из темноты презрительную, несущую неизбежную смерть усмешку, застывшую на лице вампира, одетого во все черное. Припав к самому краю крыши, воин Рода повернул голову, вытянул руку и подал тайный знак.
«Четыре Отверженных. Преследуют жертву. Иду за ними».
Лукан кивнул Данте и выбрался из-за пожарной лестницы – укрытия, за которым он провел полчаса. Он спрыгнул на тротуар, приземлившись по-кошачьи бесшумно и мягко. За плечами, подобно демоническим крыльям, виднелись мечи. С едва слышным шипящим звуком Лукан вытащил их из ножен и направился вглубь узкой боковой улочки.
Было около одиннадцати часов вечера, в девять он обещал зайти к Габриэлле Максвелл и вернуть ей мобильник. Но телефон остался в лаборатории, Гидеон обрабатывал снимки и искал в Международной базе данных Рода информацию о шестерке Отверженных.
Лукан не испытывал ни малейшего желания возвращать Габриэлле телефон ни лично, ни каким-либо иным способом. Сделанные ею фотографии ни в коем случае не должны были попасть в руки людям; более того, после фиаско, которое он потерпел в ее спальне, ему лучше держаться от этой женщины подальше.
«Черт бы побрал эту Подругу по Крови».
Ему следовало быть внимательнее и сразу обо всем догадаться. Сейчас он ясно видел признаки, по которым мог бы определить, кем Габриэлла является на самом деле. В клубе она продемонстрировала способность видеть вампиров. Затем сумела найти в темноте Отверженных, устроивших кровавую бойню, и сфотографировать их, страх не позволил бы сделать это ни одному человеку. И у себя дома она проявила невероятную устойчивость к его внушениям; скорее Габриэлла поддалась собственному подсознательному желанию.
Не секрет, что женщины человеческой расы с уникальным генетическим кодом Подруги по Крови обладали острым умом и безупречным здоровьем, а кроме того, незаурядными экстрасенсорными способностями, которые значительно возрастали с того момента, как такая женщина вступала в кровную связь с вампиром.
По всей видимости, Габриэлле Максвелл было даровано особое зрение, позволявшее ей видеть значительно больше, чем любому другому человеческому существу, но насколько больше, можно было лишь догадываться. Лукан хотел знать границы ее возможностей. Инстинкт воина требовал, чтобы он выяснил все – и немедленно. И не дай бог вступать с этой женщиной в какие бы то ни было отношения!
Почему же тогда его воля слабеет, когда он вдыхает ее запах, ощущает шелковистую нежность ее кожи… ее обжигающую страсть? Ему не нравилось, что она делала его слабым. А тут еще боль во всем теле от затянувшегося голода.
Единственное, что улучшило его настроение, это приближающиеся шаги Отверженных. Вампиры преследовали жертву – мужскую особь. Молодого, здорового парня в брюках в черно-белую ломаную клетку и покрытой пятнами длинной белой куртке, пропахшей ресторанной кухней и потом. Повар оглянулся на четверку вампиров. Послышалось приглушенное нервное чертыханье. Парень закрутил головой по сторонам и ускорил шаг, сжимая кулаки и тараща глаза, чтобы не споткнуться в темноте.
– Не надо так спешить, трусливая тварь, – с издевкой прошипел один из Отверженных, его голос прозвучал как шуршание придорожного гравия.
Второй Отверженный пронзительно гикнул и одним прыжком вырвался вперед, обогнав своих компаньонов.
– Эй, куда ты бежишь, все равно далеко не уйдешь!
Хохот Отверженных эхом прокатился по узкой, зажатой с обеих сторон кирпичными домами улице.
– Черт, – чуть слышно выругался парень. Он больше не оглядывался, поспешно семенил вперед, в любую секунду готовый припустить со всей мочи, хотя в этом не было ни малейшего смысла.
Как только парень подошел достаточно близко, Лукан с мечами в руках медленно выступил из мрака и, широко расставив ноги, перегородил улочку. С холодной усмешкой он смотрел на Отверженных; в предвкушении битвы клыки удлинились.
– Добрый вечер.
– О господи! – взвизгнул парень и мгновенно замер на месте, с ужасом глядя на Лукана, ноги у него дрожали и подгибались. – Черт!
– Убирайся прочь, – едва глянув на трясущегося человека, процедил Лукан. – Быстрее.
С устрашающим металлическим лязгом он провел одним мечом по другому. За спинами Отверженных, так же как и он, бесшумно, по-кошачьи приземлился Данте, а затем выпрямился во весь рост, составлявший целых шесть с половиной футов. Меча у него не было, но талию стягивал кожаный пояс, увешанный оружием для рукопашного боя, включая пару острых как бритва кривых клинков – в его быстрых руках они превращались в адскую машину смерти. Он называл их malebranche[4], но они были настоящими злыми когтями. Одним молниеносным движением он выхватил клинки и превратился в безжалостного вампира, готового к смертельному бою.
– О господи! – дрожащим голосом вскрикнул парень, увидев угрожающую ему опасность. Уставившись на Лукана, он трясущимися руками достал из заднего кармана брюк потертый бумажник и бросил его на землю. – Вот, возьмите! Он ваш. Только не убивайте, умоляю!
– Пошел вон отсюда. – Лукан не сводил глаз с Отверженных, которые, достав оружие, занимали боевую позицию.
– Он наш, – прошипел один из Отверженных, его желтые глаза с ненавистью буравили Лукана, зрачки сузились в вертикальную щелку. С длинных острых клыков капала слюна – еще один отличительный признак отмеченных Кровожадностью.
Эта болезнь поражала вампиров и ставила под угрозу выживание Рода, подобно наркомании, охватившей человеческий род. Тонкую границу между небольшой порцией человеческой крови, необходимой для утоления голода, и передозировкой легко переступить. Одни вампиры добровольно и сознательно отпускали тормоза, другим недоставало опыта или внутренней дисциплины. Не в силах остановиться, вампиры заходили слишком далеко и со временем превращались в Отверженных. Четверо таких выродившихся ублюдков, рыча, показывали Лукану клыки.
Горя желанием испепелить их, Лукан скрестил мечи. Посыпались искры.
Человек, парализованный страхом, продолжал стоять, как идиот, поворачивая голову то в сторону приближавшихся Отверженных, то в сторону неподвижно замершего Лукана. «Такая глупость может стоить этому болвану жизни», – мелькнула мысль, но Лукан с холодным безразличием тут же выбросил ее из головы. Безопасность человека не его забота. Его долг – истреблять зарвавшихся кровососов.
Один из Отверженных вытер мокрый от слюны рот и прошипел:
– Убирайся прочь, гаденыш, дай нам поесть.
– Только не сегодня и не в моем городе! – прорычал Лукан.
– Твоем городе? – Отверженные заржали, один сплюнул под ноги Лукану. – Этот город принадлежит нам. Еще немного – и здесь мы будем править бал.
– Все верно, – подхватили остальные. – Это ты на чужой территории.
Наконец человек опомнился и пустился бежать, но далеко уйти ему не удалось. Двигаясь с невероятной скоростью, один из Отверженных нагнал его, схватил за горло и приподнял, черные кеды жертвы беспомощно закачались в воздухе. Человек кричал и яростно сопротивлялся, а вампир душил его. Лукан сохранял спокойствие, он даже бровью не повел, когда вампир бросил судорожно дергавшуюся жертву на асфальт и впился ему в горло.
Краем глаза он видел, как Данте подбирается к Отверженным сзади все ближе и ближе. Он облизнулся, показывая клыки, – готов к бою. А он будет жарким. Лукан нанес удар первым, послышались скрежет металла и хруст сломанных костей.
Данте сражался, как исторгнутый адом демон, его malebranche зловещими молниями рассекали мрак ночи, тишину разрывали боевые крики. Лукан сохранял хладнокровие, позволявшее ему наносить точные удары. Один за другим Отверженные падали. Титановые мечи Лукана были ядом для крови Отверженных и ускоряли распад их тел.
Когда с врагами Рода было покончено, Лукан и Данте оглядели поле битвы: кучки пепла, которые вот-вот подхватит и разнесет ветер, и неподвижное тело человека – кровь обильно текла из его разорванного горла.
Данте опустился на колено и склонился над жертвой, принюхиваясь:
– Он мертв. Точнее, ему осталось жить не больше минуты.
Запах крови ударил Лукану в ноздри, внутренности скрутило. Клыки, увеличившиеся в пылу сражения, сейчас подрагивали от невыносимого голода. Лукан с отвращением посмотрел на умирающего. Хотя человеческая кровь была ему крайне необходима, Лукан не мог воспользоваться объедками Отверженного. Он предпочитал кровь добровольных Доноров, сам их выбирал – и только для того, чтобы маленькой порцией заглушить голод, но никак не утолить его.
Рано или поздно каждому вампиру приходится убивать.
Лукан не отрицал своей природы, но каждое его убийство было осознанным выбором и совершалось в соответствии с установленными им самим правилами. Чаще всего его жертвами становились разного рода преступники, наркодилеры, наркоманы и прочие отбросы человеческого общества. Лукан старался сохранять здравый смысл и действовать рационально, он никогда не устраивал кровавой бойни только ради удовольствия. Все представители Рода следовали подобному кодексу чести, именно это отличало их от Отверженных, преступивших все законы.
И снова внутренности Лукана скрутило от запаха свежей крови, пересохший рот наполнился слюной.
Когда в последний раз он утолял голод?
Он не мог вспомнить. Давно. По меньшей мере несколько дней назад, слишком давно, чтобы поддерживать себя в норме. Прошлой ночью он надеялся утолить голод, сексуальный в том числе, с Габриэллой Максвелл, но не вышло. И сейчас его тело корчилось в муках, и он больше ни о чем не мог думать, кроме как о живительной пище.
– Лукан, – Данте пощупал пульс человека, от возбуждения и запаха крови его клыки вытянулись в полную длину, – минута промедления, и его кровь свернется и станет мертвой, как и его тело.
Мертвая кровь бесполезна, она не может утолить голод вампира. Данте ждал, томимый единственным желанием – припасть к сочащемуся кровью горлу жертвы Отверженных, которая оказалась столь глупа, что не смогла спастись бегством, когда такой шанс представился.
Даже рискуя вовсе лишиться трапезы, Данте должен был ждать. Существовало неписаное правило: более молодые вампиры не могли пить кровь в присутствии старших, тем более если старший был П1 – воин первого поколения – и он умирал от голода.
Отцом Лукана был Древний, один из восьми воинов, которые много тысячелетий назад прибыли на враждебную Землю с далекой и мрачной планеты. Чтобы выжить, они пили человеческую кровь, жестоко истребляя население чужого мира. Изредка у них появлялось потомство от земных женщин – первых Подруг по Крови, их дети стали первым поколением вампиров на Земле.
Из тех свирепых, прибывших с далекой планеты предков в живых никого не осталось, но их кровь текла в жилах Лукана и еще нескольких рассеянных по планете представителей Рода. Они образовывали первый круг от вершины в иерархии земных вампиров, их уважали и немного побаивались. Все остальные вампиры принадлежали к младшим поколениям.
Вампиров первого поколения отличала более высокая степень жажды крови, унаследованная от их свирепых отцов, и потому для них существовала реальная угроза поддаться страсти и превратиться в Отверженных. Род научился выживать, преодолевая и эту таящуюся в них самих опасность. Многие умели контролировать голод и пили кровь только по необходимости и в небольших количествах, требуемых для поддержания жизни. Они вынуждены были следовать этим правилам, чтобы жажда крови не стала пагубным пристрастием, болезнью Отверженных, от которой не существовало лекарства.
Взгляд Лукана упал на судорожно подергивающегося, прерывисто дышащего человека. Из пересохшего горла вампира вырвался звериный рык. Он зашагал на запах крови, дарующей продолжение жизни. Данте почтительно отступил, чуть склонив черноволосую голову, предоставляя П1 первому утолить голод.
Глава пятая
Именно этим словом определялось ее состояние, и, чтобы не усугублять его, нужно было немедленно отбросить все эти невероятные мысли. Требовалось взять себя в руки и выкинуть из головы параноидальные фантазии о загадочном ночном визите и кровожадных монстрах, которые встречаются только в фильмах ужасов. Если она не справится с собой сейчас, то закончит, как ее родная мать…
– Боже мой, ты можешь мне прямо в глаза сказать, что я самая последняя свинья! – неожиданно воскликнул уплетавший морские гребешки Джейми. – Совсем вылетело из головы! Вчера мне звонили по поводу твоих фотографий. Одна из шишек нашего славного Бостона возжелала приватного просмотра твоих работ.
– Серьезно? И кто это такой?
Джейми пожал плечами:
– Не знаю, дорогуша. Мне с этим человеком поговорить не удалось, но, судя по высокомерному тону его или ее – это мне тоже неизвестно – секретаря, эта особа – настоящий денежный мешок. Завтра вечером у меня назначена встреча в одном из престижнейших бизнес-центров – офис в пентхаусе, дорогая.
– Вот это да! – удивленно выдохнула Габриэлла.
– Эх, это круто, подружка. Очень скоро ты сочтешь недостойным выставляться в дешевеньких галерейках вроде моей, – пошутил Джейми, как и Габриэлла, весьма воодушевленный новым предложением.
Трудно было остаться равнодушной, особенно в свете пережитого за последние несколько дней. Габриэлла успела завоевать репутацию интересного фотографа и обзавестись респектабельными поклонниками, но приватный просмотр для анонимного покупателя – это впервые.
– Какие работы они просили показать?
Джейми налил бокал и шутливо поднял его в ее честь.
– Все, мисс Удача. Всю коллекцию.
По крыше старого кирпичного здания в самом центре города скользнул и исчез лунный свет, выхватив из темноты презрительную, несущую неизбежную смерть усмешку, застывшую на лице вампира, одетого во все черное. Припав к самому краю крыши, воин Рода повернул голову, вытянул руку и подал тайный знак.
«Четыре Отверженных. Преследуют жертву. Иду за ними».
Лукан кивнул Данте и выбрался из-за пожарной лестницы – укрытия, за которым он провел полчаса. Он спрыгнул на тротуар, приземлившись по-кошачьи бесшумно и мягко. За плечами, подобно демоническим крыльям, виднелись мечи. С едва слышным шипящим звуком Лукан вытащил их из ножен и направился вглубь узкой боковой улочки.
Было около одиннадцати часов вечера, в девять он обещал зайти к Габриэлле Максвелл и вернуть ей мобильник. Но телефон остался в лаборатории, Гидеон обрабатывал снимки и искал в Международной базе данных Рода информацию о шестерке Отверженных.
Лукан не испытывал ни малейшего желания возвращать Габриэлле телефон ни лично, ни каким-либо иным способом. Сделанные ею фотографии ни в коем случае не должны были попасть в руки людям; более того, после фиаско, которое он потерпел в ее спальне, ему лучше держаться от этой женщины подальше.
«Черт бы побрал эту Подругу по Крови».
Ему следовало быть внимательнее и сразу обо всем догадаться. Сейчас он ясно видел признаки, по которым мог бы определить, кем Габриэлла является на самом деле. В клубе она продемонстрировала способность видеть вампиров. Затем сумела найти в темноте Отверженных, устроивших кровавую бойню, и сфотографировать их, страх не позволил бы сделать это ни одному человеку. И у себя дома она проявила невероятную устойчивость к его внушениям; скорее Габриэлла поддалась собственному подсознательному желанию.
Не секрет, что женщины человеческой расы с уникальным генетическим кодом Подруги по Крови обладали острым умом и безупречным здоровьем, а кроме того, незаурядными экстрасенсорными способностями, которые значительно возрастали с того момента, как такая женщина вступала в кровную связь с вампиром.
По всей видимости, Габриэлле Максвелл было даровано особое зрение, позволявшее ей видеть значительно больше, чем любому другому человеческому существу, но насколько больше, можно было лишь догадываться. Лукан хотел знать границы ее возможностей. Инстинкт воина требовал, чтобы он выяснил все – и немедленно. И не дай бог вступать с этой женщиной в какие бы то ни было отношения!
Почему же тогда его воля слабеет, когда он вдыхает ее запах, ощущает шелковистую нежность ее кожи… ее обжигающую страсть? Ему не нравилось, что она делала его слабым. А тут еще боль во всем теле от затянувшегося голода.
Единственное, что улучшило его настроение, это приближающиеся шаги Отверженных. Вампиры преследовали жертву – мужскую особь. Молодого, здорового парня в брюках в черно-белую ломаную клетку и покрытой пятнами длинной белой куртке, пропахшей ресторанной кухней и потом. Повар оглянулся на четверку вампиров. Послышалось приглушенное нервное чертыханье. Парень закрутил головой по сторонам и ускорил шаг, сжимая кулаки и тараща глаза, чтобы не споткнуться в темноте.
– Не надо так спешить, трусливая тварь, – с издевкой прошипел один из Отверженных, его голос прозвучал как шуршание придорожного гравия.
Второй Отверженный пронзительно гикнул и одним прыжком вырвался вперед, обогнав своих компаньонов.
– Эй, куда ты бежишь, все равно далеко не уйдешь!
Хохот Отверженных эхом прокатился по узкой, зажатой с обеих сторон кирпичными домами улице.
– Черт, – чуть слышно выругался парень. Он больше не оглядывался, поспешно семенил вперед, в любую секунду готовый припустить со всей мочи, хотя в этом не было ни малейшего смысла.
Как только парень подошел достаточно близко, Лукан с мечами в руках медленно выступил из мрака и, широко расставив ноги, перегородил улочку. С холодной усмешкой он смотрел на Отверженных; в предвкушении битвы клыки удлинились.
– Добрый вечер.
– О господи! – взвизгнул парень и мгновенно замер на месте, с ужасом глядя на Лукана, ноги у него дрожали и подгибались. – Черт!
– Убирайся прочь, – едва глянув на трясущегося человека, процедил Лукан. – Быстрее.
С устрашающим металлическим лязгом он провел одним мечом по другому. За спинами Отверженных, так же как и он, бесшумно, по-кошачьи приземлился Данте, а затем выпрямился во весь рост, составлявший целых шесть с половиной футов. Меча у него не было, но талию стягивал кожаный пояс, увешанный оружием для рукопашного боя, включая пару острых как бритва кривых клинков – в его быстрых руках они превращались в адскую машину смерти. Он называл их malebranche[4], но они были настоящими злыми когтями. Одним молниеносным движением он выхватил клинки и превратился в безжалостного вампира, готового к смертельному бою.
– О господи! – дрожащим голосом вскрикнул парень, увидев угрожающую ему опасность. Уставившись на Лукана, он трясущимися руками достал из заднего кармана брюк потертый бумажник и бросил его на землю. – Вот, возьмите! Он ваш. Только не убивайте, умоляю!
– Пошел вон отсюда. – Лукан не сводил глаз с Отверженных, которые, достав оружие, занимали боевую позицию.
– Он наш, – прошипел один из Отверженных, его желтые глаза с ненавистью буравили Лукана, зрачки сузились в вертикальную щелку. С длинных острых клыков капала слюна – еще один отличительный признак отмеченных Кровожадностью.
Эта болезнь поражала вампиров и ставила под угрозу выживание Рода, подобно наркомании, охватившей человеческий род. Тонкую границу между небольшой порцией человеческой крови, необходимой для утоления голода, и передозировкой легко переступить. Одни вампиры добровольно и сознательно отпускали тормоза, другим недоставало опыта или внутренней дисциплины. Не в силах остановиться, вампиры заходили слишком далеко и со временем превращались в Отверженных. Четверо таких выродившихся ублюдков, рыча, показывали Лукану клыки.
Горя желанием испепелить их, Лукан скрестил мечи. Посыпались искры.
Человек, парализованный страхом, продолжал стоять, как идиот, поворачивая голову то в сторону приближавшихся Отверженных, то в сторону неподвижно замершего Лукана. «Такая глупость может стоить этому болвану жизни», – мелькнула мысль, но Лукан с холодным безразличием тут же выбросил ее из головы. Безопасность человека не его забота. Его долг – истреблять зарвавшихся кровососов.
Один из Отверженных вытер мокрый от слюны рот и прошипел:
– Убирайся прочь, гаденыш, дай нам поесть.
– Только не сегодня и не в моем городе! – прорычал Лукан.
– Твоем городе? – Отверженные заржали, один сплюнул под ноги Лукану. – Этот город принадлежит нам. Еще немного – и здесь мы будем править бал.
– Все верно, – подхватили остальные. – Это ты на чужой территории.
Наконец человек опомнился и пустился бежать, но далеко уйти ему не удалось. Двигаясь с невероятной скоростью, один из Отверженных нагнал его, схватил за горло и приподнял, черные кеды жертвы беспомощно закачались в воздухе. Человек кричал и яростно сопротивлялся, а вампир душил его. Лукан сохранял спокойствие, он даже бровью не повел, когда вампир бросил судорожно дергавшуюся жертву на асфальт и впился ему в горло.
Краем глаза он видел, как Данте подбирается к Отверженным сзади все ближе и ближе. Он облизнулся, показывая клыки, – готов к бою. А он будет жарким. Лукан нанес удар первым, послышались скрежет металла и хруст сломанных костей.
Данте сражался, как исторгнутый адом демон, его malebranche зловещими молниями рассекали мрак ночи, тишину разрывали боевые крики. Лукан сохранял хладнокровие, позволявшее ему наносить точные удары. Один за другим Отверженные падали. Титановые мечи Лукана были ядом для крови Отверженных и ускоряли распад их тел.
Когда с врагами Рода было покончено, Лукан и Данте оглядели поле битвы: кучки пепла, которые вот-вот подхватит и разнесет ветер, и неподвижное тело человека – кровь обильно текла из его разорванного горла.
Данте опустился на колено и склонился над жертвой, принюхиваясь:
– Он мертв. Точнее, ему осталось жить не больше минуты.
Запах крови ударил Лукану в ноздри, внутренности скрутило. Клыки, увеличившиеся в пылу сражения, сейчас подрагивали от невыносимого голода. Лукан с отвращением посмотрел на умирающего. Хотя человеческая кровь была ему крайне необходима, Лукан не мог воспользоваться объедками Отверженного. Он предпочитал кровь добровольных Доноров, сам их выбирал – и только для того, чтобы маленькой порцией заглушить голод, но никак не утолить его.
Рано или поздно каждому вампиру приходится убивать.
Лукан не отрицал своей природы, но каждое его убийство было осознанным выбором и совершалось в соответствии с установленными им самим правилами. Чаще всего его жертвами становились разного рода преступники, наркодилеры, наркоманы и прочие отбросы человеческого общества. Лукан старался сохранять здравый смысл и действовать рационально, он никогда не устраивал кровавой бойни только ради удовольствия. Все представители Рода следовали подобному кодексу чести, именно это отличало их от Отверженных, преступивших все законы.
И снова внутренности Лукана скрутило от запаха свежей крови, пересохший рот наполнился слюной.
Когда в последний раз он утолял голод?
Он не мог вспомнить. Давно. По меньшей мере несколько дней назад, слишком давно, чтобы поддерживать себя в норме. Прошлой ночью он надеялся утолить голод, сексуальный в том числе, с Габриэллой Максвелл, но не вышло. И сейчас его тело корчилось в муках, и он больше ни о чем не мог думать, кроме как о живительной пище.
– Лукан, – Данте пощупал пульс человека, от возбуждения и запаха крови его клыки вытянулись в полную длину, – минута промедления, и его кровь свернется и станет мертвой, как и его тело.
Мертвая кровь бесполезна, она не может утолить голод вампира. Данте ждал, томимый единственным желанием – припасть к сочащемуся кровью горлу жертвы Отверженных, которая оказалась столь глупа, что не смогла спастись бегством, когда такой шанс представился.
Даже рискуя вовсе лишиться трапезы, Данте должен был ждать. Существовало неписаное правило: более молодые вампиры не могли пить кровь в присутствии старших, тем более если старший был П1 – воин первого поколения – и он умирал от голода.
Отцом Лукана был Древний, один из восьми воинов, которые много тысячелетий назад прибыли на враждебную Землю с далекой и мрачной планеты. Чтобы выжить, они пили человеческую кровь, жестоко истребляя население чужого мира. Изредка у них появлялось потомство от земных женщин – первых Подруг по Крови, их дети стали первым поколением вампиров на Земле.
Из тех свирепых, прибывших с далекой планеты предков в живых никого не осталось, но их кровь текла в жилах Лукана и еще нескольких рассеянных по планете представителей Рода. Они образовывали первый круг от вершины в иерархии земных вампиров, их уважали и немного побаивались. Все остальные вампиры принадлежали к младшим поколениям.
Вампиров первого поколения отличала более высокая степень жажды крови, унаследованная от их свирепых отцов, и потому для них существовала реальная угроза поддаться страсти и превратиться в Отверженных. Род научился выживать, преодолевая и эту таящуюся в них самих опасность. Многие умели контролировать голод и пили кровь только по необходимости и в небольших количествах, требуемых для поддержания жизни. Они вынуждены были следовать этим правилам, чтобы жажда крови не стала пагубным пристрастием, болезнью Отверженных, от которой не существовало лекарства.
Взгляд Лукана упал на судорожно подергивающегося, прерывисто дышащего человека. Из пересохшего горла вампира вырвался звериный рык. Он зашагал на запах крови, дарующей продолжение жизни. Данте почтительно отступил, чуть склонив черноволосую голову, предоставляя П1 первому утолить голод.
Глава пятая
Вчера вечером он не удосужился даже позвонить.
Обычное дело.
Возможно, у него было назначено романтическое свидание со спортивным телеканалом или он получил более заманчивое предложение, нежели ехать в Бикон-Хилл, чтобы вернуть ей мобильный телефон. О черт, в конце концов, он может быть женат или иметь с кем-то продолжительные и счастливые отношения. И спрашивать его об этом бесполезно, он все равно не скажет правду. Возможно, Лукан Торн такой же, как и все остальные.
За исключением того, что он… необычный.
Он поразил ее тем, что не был похож ни на одного мужчину из тех, кого ей доводилось когда-либо встречать. Очень сдержанный, можно сказать скрытный, и, что совершенно очевидно, опасный. Габриэлла не могла представить его ни развалившимся в кресле у телевизора, ни в роли постоянного и верного бойфренда, ни тем более в окружении жены и детей. Поэтому она склонялась к мысли, что, скорее всего, он получил более интересное предложение и сбросил ее со счетов, и эта мысль – с какой стати? – неприятно задевала ее.
«Забудь о нем», – приказала себе Габриэлла, паркуя черный «мини-купер» на обочине дороги в тихой сельской местности, в нескольких минутах езды от Бостона. Сумка с камерой лежала рядом, на пассажирском сиденье. Она взяла сумку, достала из «бардачка» фонарь, ключи положила в карман куртки и вышла из машины.
Тихо закрыла дверцу и огляделась: кругом – ни души. Неудивительно, не было еще и шести часов утра, а здание, в которое она собиралась незаконно проникнуть и сфотографировать, стояло закрытым около двадцати лет. Габриэлла прошла по узкой, растрескавшейся асфальтовой дорожке, затем резко повернула направо, перелезла через канаву и оказалась среди деревьев, преимущественно сосен и дубов, образовавших своеобразную крепостную стену вокруг старого приюта.
Брезжил рассвет. В освещении было нечто нереальное и жутковатое. Таинственный полупрозрачный розовато-лавандовый туман окутывал готическое строение, заставляя его светиться каким-то потусторонним, едва уловимым сиянием. Несмотря на нежные пастельные тона, место выглядело угрожающим.
Именно этот контраст заставил Габриэллу встать в такую рань и приехать сюда. Заброшенность места особенно ярко и естественно проявлялась именно на рассвете. Наложение утренней розовой дымки на дышащее холодом зловещее строение больше всего привлекало Габриэллу, она остановилась и достала из висевшей на плече сумки камеру, сделала около полудюжины снимков, закрыла объектив и направилась к приюту.
Впереди неясно вырисовывалась высокая проволочная сетка, ограждавшая строение от нежелательных посетителей, подобных Габриэлле. Но она знала лазейки – обнаружила их, когда впервые приехала сюда, чтобы снять фасад. Габриэлла быстрым шагом направилась вдоль ограждения и, дойдя до угла, присела. Именно здесь кто-то кусачками в нескольких местах разрезал звенья сетки, так что образовалась дыра, достаточно большая, чтобы в нее мог пролезть какой-нибудь любопытный подросток или одержимый фотограф, для которых таблички «Проход закрыт» и «Посторонним вход воспрещен» – дружеские приглашения, а не строгие запреты.
Габриэлла протолкнула в дыру свое снаряжение и на животе проползла за ограждение. Поднялась, и вдруг ее охватило какое-то мрачное предчувствие. Габриэлле уже давно следовало привыкнуть к таким заброшенным, пустынным, а возможно, и опасным местам, поскольку художественная ценность ее работ во многом зависела от ее смелости. «Это внушающее мистический ужас строение можно отнести к опасным», – подумала она, скользя взглядом по граффити на стене рядом с входной дверью – «Bad vibes»[5].
– Легко поверить, – прошептала Габриэлла, стряхивая с себя грязь и сухие сосновые иголки, рука автоматически скользнула к переднему карману джинсов, где обычно лежал мобильный телефон. Конечно же, его там не было, он находился во временном пользовании детектива Торна – еще один повод злиться на него.
«Может быть, не стоит судить его строго», – подумала Габриэлла, ей вдруг захотелось сосредоточиться на чем-то постороннем, потому что мрачное предчувствие, охватившее ее, как только она проникла за ограждение, усилилось.
«Может быть, Торн не пришел, потому что на работе что-то случилось, – продолжала размышлять Габриэлла. – Вдруг он получил какую-нибудь травму и просто физически не мог ни прийти, ни позвонить? Вот именно, а мне не стоит, едва взглянув на мужчину, сразу же терять голову».
Уговаривая себя таким образом, Габриэлла подняла свои вещи и направилась к возвышавшемуся перед ней главному корпусу заброшенного приюта. Центральная часть из светлого известняка тянулась к небу, ее стройным башенкам и шпилям мог позавидовать любой готический собор; подобно крыльям летучей мыши по сторонам простирались строения из красного кирпича с черепичными крышами, соединенные между собой крытыми переходами и аркадами.
Вид заброшенного приюта внушал страх, в самом воздухе витало нечто таинственно-зловещее, словно за начавшими разрушаться кирпичными стенами и разбитыми сводчатыми окнами в полузабытьи дремали тысячи пороков и мерзких тайн. Габриэлла выбрала наиболее удачно освещенные места и сделала несколько снимков. Дверь главного входа была завинчена болтами и заколочена досками – ни малейшего шанса проникнуть внутрь. Если Габриэлла хочет сфотографировать само чрево таинственности – а именно к этому она и стремилась, – ей придется попытаться попасть внутрь через окно или дверь цокольного этажа.
Габриэлла обогнула здание и нашла то, что ей было нужно, – три окна, закрытые деревянными ставнями; здесь и можно будет пролезть. Щеколды ставней изрядно проржавели, но не были задвинуты наглухо, подвернувшийся под руку камень и немного усилий помогли Габриэлле справиться со ставнями на одном окне, затем она подняла тяжелую раму со стеклом и закрепила ее подпоркой.
Женщина посветила фонариком, желая убедиться, что внутри пусто, что она ни за что не зацепится и ей ничего не свалится на голову, а затем полезла в оконный проем. Спрыгнув с подоконника, Габриэлла приземлилась на груду захрустевшего под ногами стекла, покрытого слоем вековой пыли и мелкого мусора. Фундамент из серого шлакобетона тянулся вперед ярда на четыре и терялся где-то в полумраке подвала. Габриэлла направила туда тонкий луч фонарика, провела им по стене, задержала на старой, местами покрытой ржавчиной двери с надписью, выведенной по трафарету: «ВХОДА НЕТ».
– Готова поспорить, – пробормотала себе под нос Габриэлла.
Дверь оказалась незапертой. Луч фонарика обежал стены и растворился в глубине длинного, похожего на туннель коридора. С потолка свисала разбитая флуоресцентная лампа, несколько панелей отвалились и лежали разбитыми под толстым слоем пыли на полу, покрытом дешевым линолеумом. Габриэлла переступила порог и сделала несколько шагов вглубь темного туннеля, не вполне уверенная, что хочет туда идти, опасаясь обнаружить в недрах заброшенного приюта нечто пугающее.
Она прошла мимо дверного проема, фонарик осветил комнату, в центре которой стояло обшарпанное стоматологическое кресло, обтянутое красным винилом; казалось, оно застыло в ожидании следующего пациента. Габриэлла достала камеру и наскоро щелкнула пару раз. Она шла по длинному коридору мимо смотровых комнат и процедурных кабинетов. «Должно быть, медицинское крыло приюта», – подумала она. Натолкнулась на лестницу, поднялась на два пролета вверх и, к своему удовольствию, обнаружила, что попала в центральную часть – сюда через высокие окна щедро струился мягкий утренний свет.
Через объектив камеры Габриэлла осмотрела большие лужайки и внутренние дворы, обрамленные элегантными строениями из кирпича и светлого известняка, сделала несколько снимков, желая запечатлеть былое великолепие ныне заброшенного приюта, красоту архитектуры и нежную игру утреннего солнечного света с густой тенью угасшей ночи. Было странно из окон осматривать приют, некогда давший кров многим несчастным. Габриэлле казалось, что в мрачной тишине она слышит голоса людей, которые обречены были до конца дней оставаться здесь.
Людей, подобных ее биологической матери, которую она никогда не видела, только ребенком слышала о ней обрывки разговоров; их полушепотом вели у Габриэллы за спиной социальные работники и приемные родители, которые с неизменным постоянством возвращали ее в приют, словно котенка, приносившего хлопот больше, чем ожидалось. Габриэлла сбилась со счету, сколько семей она сменила, но возвращали ее каждый раз с одной и той же характеристикой: беспокойная и необщительная, скрытная и недоверчивая, со склонностью к саморазрушению и низкой социальной адаптацией. Она слышала, как точно такие же ярлыки навешивали и на ее мать, добавляя, что она страдала от навязчивых идей и галлюцинаций.
К тому моменту, как ее удочерили Максвеллы, Габриэлла провела девяносто дней в «общественном доме», специальном приюте под присмотром государственного психолога. Она перестала ждать, не осталось даже призрачной надежды, что она обретет семью. Честно говоря, ей это было уже безразлично. Но новые приемные родители оказались людьми терпеливыми и добрыми. Решив, что это поможет девочке справиться с ее непростым эмоциональным состоянием, они собрали для Габриэллы целую папку официальных документов, касавшихся ее матери.
Ею была некая несовершеннолетняя Джейн Доу[6] – предположительно бездомная, без удостоверения личности и каких-либо сведений о семье, – августовской ночью оставившая в мусорном баке плачущего младенца. Судя по глубоким кровоточащим ранам на шее, которые она в истерике расцарапала, Джейн Доу подверглась насилию. Во время лечения она впала в кататоническое состояние, из которого ее не удалось вывести.
Ее не наказали за то, что бросила ребенка, признав недееспособной, и по решению суда она была отправлена в учреждение, подобное этому приюту. В нем Джейн Доу провела не более месяца, после чего повесилась на простыне, оставив после себя множество вопросов и ни одного ответа.
Габриэлла попыталась отогнать нахлынувшие болезненные воспоминания, но, пока она стояла у окна, глядя во двор сквозь мутное от пыли стекло, они продолжали тяжелым камнем давить на сердце. Она не хотела думать ни о матери, ни о печальных обстоятельствах своего появления на свет, ни о мрачных годах детства и ранней юности. Габриэлла заставляла себя сконцентрироваться на работе. Именно работой она спасалась от всех трудностей и неприятностей. Ничего иного действительно стоящего в ее жизни не было.
И такое положение вещей ее вполне устраивало.
Почти всегда устраивало.
– Еще пару снимков – и все, прочь от этого кладбища безнадежных человеческих судеб, – прошептала Габриэлла, прицеливаясь камерой в ячейку тонкой решетки, установленной между стеклами, и несколько раз нажимая на кнопку.
Она планировала вернуться тем же путем, что и пришла, но перспектива вновь оказаться в мрачном коридоре-туннеле, а затем в темном подвале казалась малоприятной, и она решила поискать выход поближе, на первом этаже главного здания. Ей хотелось как можно быстрее покинуть заброшенный приют, навеявший тягостные воспоминания о ее несчастной матери. Габриэлла открыла дверь, ведущую на лестничную клетку, и почувствовала некоторое облегчение: лестница освещалась тусклым светом, поступавшим сквозь окна пустых комнат и примыкавшего к ним холла.
Обычное дело.
Возможно, у него было назначено романтическое свидание со спортивным телеканалом или он получил более заманчивое предложение, нежели ехать в Бикон-Хилл, чтобы вернуть ей мобильный телефон. О черт, в конце концов, он может быть женат или иметь с кем-то продолжительные и счастливые отношения. И спрашивать его об этом бесполезно, он все равно не скажет правду. Возможно, Лукан Торн такой же, как и все остальные.
За исключением того, что он… необычный.
Он поразил ее тем, что не был похож ни на одного мужчину из тех, кого ей доводилось когда-либо встречать. Очень сдержанный, можно сказать скрытный, и, что совершенно очевидно, опасный. Габриэлла не могла представить его ни развалившимся в кресле у телевизора, ни в роли постоянного и верного бойфренда, ни тем более в окружении жены и детей. Поэтому она склонялась к мысли, что, скорее всего, он получил более интересное предложение и сбросил ее со счетов, и эта мысль – с какой стати? – неприятно задевала ее.
«Забудь о нем», – приказала себе Габриэлла, паркуя черный «мини-купер» на обочине дороги в тихой сельской местности, в нескольких минутах езды от Бостона. Сумка с камерой лежала рядом, на пассажирском сиденье. Она взяла сумку, достала из «бардачка» фонарь, ключи положила в карман куртки и вышла из машины.
Тихо закрыла дверцу и огляделась: кругом – ни души. Неудивительно, не было еще и шести часов утра, а здание, в которое она собиралась незаконно проникнуть и сфотографировать, стояло закрытым около двадцати лет. Габриэлла прошла по узкой, растрескавшейся асфальтовой дорожке, затем резко повернула направо, перелезла через канаву и оказалась среди деревьев, преимущественно сосен и дубов, образовавших своеобразную крепостную стену вокруг старого приюта.
Брезжил рассвет. В освещении было нечто нереальное и жутковатое. Таинственный полупрозрачный розовато-лавандовый туман окутывал готическое строение, заставляя его светиться каким-то потусторонним, едва уловимым сиянием. Несмотря на нежные пастельные тона, место выглядело угрожающим.
Именно этот контраст заставил Габриэллу встать в такую рань и приехать сюда. Заброшенность места особенно ярко и естественно проявлялась именно на рассвете. Наложение утренней розовой дымки на дышащее холодом зловещее строение больше всего привлекало Габриэллу, она остановилась и достала из висевшей на плече сумки камеру, сделала около полудюжины снимков, закрыла объектив и направилась к приюту.
Впереди неясно вырисовывалась высокая проволочная сетка, ограждавшая строение от нежелательных посетителей, подобных Габриэлле. Но она знала лазейки – обнаружила их, когда впервые приехала сюда, чтобы снять фасад. Габриэлла быстрым шагом направилась вдоль ограждения и, дойдя до угла, присела. Именно здесь кто-то кусачками в нескольких местах разрезал звенья сетки, так что образовалась дыра, достаточно большая, чтобы в нее мог пролезть какой-нибудь любопытный подросток или одержимый фотограф, для которых таблички «Проход закрыт» и «Посторонним вход воспрещен» – дружеские приглашения, а не строгие запреты.
Габриэлла протолкнула в дыру свое снаряжение и на животе проползла за ограждение. Поднялась, и вдруг ее охватило какое-то мрачное предчувствие. Габриэлле уже давно следовало привыкнуть к таким заброшенным, пустынным, а возможно, и опасным местам, поскольку художественная ценность ее работ во многом зависела от ее смелости. «Это внушающее мистический ужас строение можно отнести к опасным», – подумала она, скользя взглядом по граффити на стене рядом с входной дверью – «Bad vibes»[5].
– Легко поверить, – прошептала Габриэлла, стряхивая с себя грязь и сухие сосновые иголки, рука автоматически скользнула к переднему карману джинсов, где обычно лежал мобильный телефон. Конечно же, его там не было, он находился во временном пользовании детектива Торна – еще один повод злиться на него.
«Может быть, не стоит судить его строго», – подумала Габриэлла, ей вдруг захотелось сосредоточиться на чем-то постороннем, потому что мрачное предчувствие, охватившее ее, как только она проникла за ограждение, усилилось.
«Может быть, Торн не пришел, потому что на работе что-то случилось, – продолжала размышлять Габриэлла. – Вдруг он получил какую-нибудь травму и просто физически не мог ни прийти, ни позвонить? Вот именно, а мне не стоит, едва взглянув на мужчину, сразу же терять голову».
Уговаривая себя таким образом, Габриэлла подняла свои вещи и направилась к возвышавшемуся перед ней главному корпусу заброшенного приюта. Центральная часть из светлого известняка тянулась к небу, ее стройным башенкам и шпилям мог позавидовать любой готический собор; подобно крыльям летучей мыши по сторонам простирались строения из красного кирпича с черепичными крышами, соединенные между собой крытыми переходами и аркадами.
Вид заброшенного приюта внушал страх, в самом воздухе витало нечто таинственно-зловещее, словно за начавшими разрушаться кирпичными стенами и разбитыми сводчатыми окнами в полузабытьи дремали тысячи пороков и мерзких тайн. Габриэлла выбрала наиболее удачно освещенные места и сделала несколько снимков. Дверь главного входа была завинчена болтами и заколочена досками – ни малейшего шанса проникнуть внутрь. Если Габриэлла хочет сфотографировать само чрево таинственности – а именно к этому она и стремилась, – ей придется попытаться попасть внутрь через окно или дверь цокольного этажа.
Габриэлла обогнула здание и нашла то, что ей было нужно, – три окна, закрытые деревянными ставнями; здесь и можно будет пролезть. Щеколды ставней изрядно проржавели, но не были задвинуты наглухо, подвернувшийся под руку камень и немного усилий помогли Габриэлле справиться со ставнями на одном окне, затем она подняла тяжелую раму со стеклом и закрепила ее подпоркой.
Женщина посветила фонариком, желая убедиться, что внутри пусто, что она ни за что не зацепится и ей ничего не свалится на голову, а затем полезла в оконный проем. Спрыгнув с подоконника, Габриэлла приземлилась на груду захрустевшего под ногами стекла, покрытого слоем вековой пыли и мелкого мусора. Фундамент из серого шлакобетона тянулся вперед ярда на четыре и терялся где-то в полумраке подвала. Габриэлла направила туда тонкий луч фонарика, провела им по стене, задержала на старой, местами покрытой ржавчиной двери с надписью, выведенной по трафарету: «ВХОДА НЕТ».
– Готова поспорить, – пробормотала себе под нос Габриэлла.
Дверь оказалась незапертой. Луч фонарика обежал стены и растворился в глубине длинного, похожего на туннель коридора. С потолка свисала разбитая флуоресцентная лампа, несколько панелей отвалились и лежали разбитыми под толстым слоем пыли на полу, покрытом дешевым линолеумом. Габриэлла переступила порог и сделала несколько шагов вглубь темного туннеля, не вполне уверенная, что хочет туда идти, опасаясь обнаружить в недрах заброшенного приюта нечто пугающее.
Она прошла мимо дверного проема, фонарик осветил комнату, в центре которой стояло обшарпанное стоматологическое кресло, обтянутое красным винилом; казалось, оно застыло в ожидании следующего пациента. Габриэлла достала камеру и наскоро щелкнула пару раз. Она шла по длинному коридору мимо смотровых комнат и процедурных кабинетов. «Должно быть, медицинское крыло приюта», – подумала она. Натолкнулась на лестницу, поднялась на два пролета вверх и, к своему удовольствию, обнаружила, что попала в центральную часть – сюда через высокие окна щедро струился мягкий утренний свет.
Через объектив камеры Габриэлла осмотрела большие лужайки и внутренние дворы, обрамленные элегантными строениями из кирпича и светлого известняка, сделала несколько снимков, желая запечатлеть былое великолепие ныне заброшенного приюта, красоту архитектуры и нежную игру утреннего солнечного света с густой тенью угасшей ночи. Было странно из окон осматривать приют, некогда давший кров многим несчастным. Габриэлле казалось, что в мрачной тишине она слышит голоса людей, которые обречены были до конца дней оставаться здесь.
Людей, подобных ее биологической матери, которую она никогда не видела, только ребенком слышала о ней обрывки разговоров; их полушепотом вели у Габриэллы за спиной социальные работники и приемные родители, которые с неизменным постоянством возвращали ее в приют, словно котенка, приносившего хлопот больше, чем ожидалось. Габриэлла сбилась со счету, сколько семей она сменила, но возвращали ее каждый раз с одной и той же характеристикой: беспокойная и необщительная, скрытная и недоверчивая, со склонностью к саморазрушению и низкой социальной адаптацией. Она слышала, как точно такие же ярлыки навешивали и на ее мать, добавляя, что она страдала от навязчивых идей и галлюцинаций.
К тому моменту, как ее удочерили Максвеллы, Габриэлла провела девяносто дней в «общественном доме», специальном приюте под присмотром государственного психолога. Она перестала ждать, не осталось даже призрачной надежды, что она обретет семью. Честно говоря, ей это было уже безразлично. Но новые приемные родители оказались людьми терпеливыми и добрыми. Решив, что это поможет девочке справиться с ее непростым эмоциональным состоянием, они собрали для Габриэллы целую папку официальных документов, касавшихся ее матери.
Ею была некая несовершеннолетняя Джейн Доу[6] – предположительно бездомная, без удостоверения личности и каких-либо сведений о семье, – августовской ночью оставившая в мусорном баке плачущего младенца. Судя по глубоким кровоточащим ранам на шее, которые она в истерике расцарапала, Джейн Доу подверглась насилию. Во время лечения она впала в кататоническое состояние, из которого ее не удалось вывести.
Ее не наказали за то, что бросила ребенка, признав недееспособной, и по решению суда она была отправлена в учреждение, подобное этому приюту. В нем Джейн Доу провела не более месяца, после чего повесилась на простыне, оставив после себя множество вопросов и ни одного ответа.
Габриэлла попыталась отогнать нахлынувшие болезненные воспоминания, но, пока она стояла у окна, глядя во двор сквозь мутное от пыли стекло, они продолжали тяжелым камнем давить на сердце. Она не хотела думать ни о матери, ни о печальных обстоятельствах своего появления на свет, ни о мрачных годах детства и ранней юности. Габриэлла заставляла себя сконцентрироваться на работе. Именно работой она спасалась от всех трудностей и неприятностей. Ничего иного действительно стоящего в ее жизни не было.
И такое положение вещей ее вполне устраивало.
Почти всегда устраивало.
– Еще пару снимков – и все, прочь от этого кладбища безнадежных человеческих судеб, – прошептала Габриэлла, прицеливаясь камерой в ячейку тонкой решетки, установленной между стеклами, и несколько раз нажимая на кнопку.
Она планировала вернуться тем же путем, что и пришла, но перспектива вновь оказаться в мрачном коридоре-туннеле, а затем в темном подвале казалась малоприятной, и она решила поискать выход поближе, на первом этаже главного здания. Ей хотелось как можно быстрее покинуть заброшенный приют, навеявший тягостные воспоминания о ее несчастной матери. Габриэлла открыла дверь, ведущую на лестничную клетку, и почувствовала некоторое облегчение: лестница освещалась тусклым светом, поступавшим сквозь окна пустых комнат и примыкавшего к ним холла.