Ларионова Ольга. Евангелие от Крэга

   Лицо, осененное болотной зеленью, могло вызвать только крайнее омерзение: молодой, но уже морщинистый лоб, скошенные от висков к носу глазки, отсутствие подбородка под крошечным, как перепелиная гузка, ротиком. И громадные, чутко трепещущие ноздри — признак неуемности желаний. От такого чего хочешь дождешься.
   — Ты! — крикнул гость, нацеливая угольный палец прямо в алеющее яблочко рта. — Выдь вперед. Я тебе поклоняться буду.
   Джанибаст, как зачарованный, сделал несколько шагов, оскальзываясь на необглоданных костях. Остановился. В какой-то миг положение главы всей этой оравы, безошибочно угаданное чернокожим ведьмаком, толкнуло его на дерзкий вопрос:
   — А сам-то ты кто?..
   — Я — кширрафутарр! — гаркнул гость, выбросив вперед лоснящиеся ладони, на которых Джанибаст с ужасом насчитал только по четыре пальца. — Видал? Я кширрафутарр всеведущий, крэгопочитающий и победуприносящий. Только за то, что ты не узнал меня, в Темные Времена тебя заживо прикоптили бы на собачьей поварне. Но сейчас ты осенен благословением крэгов светоносных, и я преклоняюсь перед тобой!
   Он собрался было грохнуться на колени, но невообразимая грязь под ногами удержала его от этого поползновения. Тогда он выдернул из пышного султана одно перо и, низко поклонившись, отчего его голая задница непристойно блеснула на не вовремя проглянувшем солнышке, положил его у ног вождя мятежников. В руке необремененного одеждами мага вдруг обнаружился серябряный, примитивной формы амулет не иначе как из сапога; амулет затеплился лиловатым язычком пламени, и перо, потрескивая, занялось быстрым огнем. Через несколько секунд оно уже было горсточкой праха. Колдун повозил пальцами по тому месту, где только что сгорело его подношение, потом выпрямился и широким, торжественным жестом коснулся своего лба, груди и того самого, что не было прикрыто даже брусничным листиком, хотя, по чести говоря, требовало бы здоровенного лопуха.
   — Да будешь прославлен в веках ты, светлый разумом, бесстрашный сердцем и неутомимый в чреслах своих, о чем будут поминать потомки твои до пятьдесят седьмого колена. Поминать они будут, не сомневайся. А теперь перейдем к делу. Откровение, только что посланное мне… тебе не надобно знать кем, гласит, что ты чуть не совершил роковую для всех вас ошибку. Ты содержишь пленницу.
   В глазах Джанибаста, как ни были они затуманены никогда не виданной волшбой и откровенно наглой лестью, мелькнул проблеск подозрительности.
   — И ты собираешься швырнуть ее жавру, — продолжал колдун.
   Настороженность предводителя передалась всей шайке.
   — Так вот, ты не прав, — пришелец выдержал паузу ровно настолько, чтобы не позволить взорваться хору недоверчивых и возмущенных голосов. — Ты не прав, потому что казнить ее следует немедля!!!
   — Я и сам думал… — начал было племянничек Иссабаста.
   — Правильно. Соображаешь, — махровый султан одобрительно качнулся. Иначе уважать не будут. Только жавру скармливать ее не след, он к человечине пристрастится, потом в такой кораблик сунешься и ам! — слопали. Вместе с крэгом, учти! Это грех.
   Джанибаст внимал благоговейно.
   — Так что с твоей де-ви-цей, — при атом колдун гулко шлепнул себя по животу и гнусно заржал, что сразу же нашло живой отклик у джанибастовой сволочи, — мы сейчас распотешимся по-своему, без жавров осьминогих. Чего делиться, правда?
   Джанибаст сделал глотательное движение, что должно было, вероятно, служить залогом согласия.
   — Ну… и как? — слова вылетали из его крошечного ротика, как горошины совершенно непонятно было, как при подобном даре красноречия он умудрился объединить вокруг себя столь многочисленную когорту лесных головорезов.
   — Как, как… — невольно передразнил его колдун. — А по-всякому! Мы ее по кусочкам! Один — сожжем, другой — утопим, третий — отошлем самому королю в его расписной урыльник (кого-то из доблестных сподвижников Джанибаста раскатисто стошнило), а ушки да пальчики разошлем по всем замкам зеленого Джаспера, чтоб никому неповадно было! Ну, начнем, благословясь. Чумазиков-то своих разгони по сторожевым постам, не ровен час кто-нибудь из принцев сунется, порядок навести.
   Он снова поднес сложенные ладони ко рту, и двор огласился высоким, переливчатым свистом. Мятежники, приняв этот звук за сигнал к действию, в одно мгновение разлетелись по своим постам.
   — Ну, пошли, браток, — сказал маг, хлопнув их предводителя по укрытому перьями плечу. Болотный крэг дернулся, словно его ударило током.
   Они шли по узким дощатым коридорчикам, богатым покоям, увешанным разномастными гобеленами (один из них маг бесцеремонно содрал со стены и набросил себе на плечи), по анфиладам одинаковых светелок с косым окошком под самым потолком, все время то подымаясь на несколько ступенек вверх, то ныряя вниз по стертым доскам. Видно было, что каждый хозяин этого, с позволения сказать, замка старался прилепить к уже сложившемуся ансамблю еще несколько клетушек и галерей, не заботясь о смысле и доступе света. Рацее прорезанные окошки забивались досками, а наклонная крыша, как правило, позволяла застеклить лишь крошечный треугольник, выходящий в несуразный лабиринт таких же беспорядочно нагроможденных косых плоскостей. Маг все поглядывал на эти окошки, отчего поминутно спотыкался и поминал предка по материнской линии какой-то мифической птицы, на зеленом Джаспере неизвестной. Похоже было, что он пытается запомнить направление, в котором его вел хозяин дома, но безуспешно. Наконец после очередной лесенки, на сей раз витой, они очутились в тупичке, освещенном одиноким факелом, укрепленным над тазом с водой. На полу без всякой подстилки лежал кто-то укрытый плащом; небольших размеров крэг висел под потолком вниз головой, вцепившись когтями в какую-то скобу.
   — Ты это что? — сурово спросил колдун, указывая на крэга. — Нехорошо. Грех. Дай-ка меч!
   Джанибаст, как завороженный, протянул ему оружие. Чернокожий верзила потыркал острием в потолок, отчего сверху посыпалась труха и что-то напоминающее птичий помет. Он деловито расширил дыру, сгреб обвисшего крэга за шиворот и выбросил наружу, как тряпку. Новоявленное оконце поначалу затмилось — крэг оправлял крылья, — а потом доверчиво заголубело.
   — Вот это по-нашенски, — удовлетворенно произнес колдун. — А теперь отыдь от свету, я твою кралечку малость побрею…
   И он снова заржал мерзостно и до того заразительно, что хозяин апартаментов тоже залился нервным смехом. Между тем гость наклонился над лежащей — так и есть, крепко связана, рот заклеен липучей травой. Он, заслонившись топорщившимся на его плечах гобеленом, тихонько погладил женщину по голове и едва слышно шепнул: «Потерпи чуток…» Затем все с тем же грубым, по подозрительно монотонным хохотом взмахнул мечом и отхватил прядь черных волос, рассыпавшихся по полу.
   — Во, гля! Во что мы учиним! — Он выдрал из своей прически махровый султан и водрузил отрезанный локон в самую его середину. — Гля, как полыхнет!
   Полыхнуло будь здоров — пороховая закладка в перьях была сделана наспех, но умело. Колдун тут же выбросил огненный ком в потолочную дыру, и черный столб дыма свечкой полез вверх, ввинчиваясь в незамутненное доселе небо. Ориентир для дружинников был означен.
   Джанибаст разинул рот — до него что-то начало доходить.
   — Маши лапами, Бастов сын, рассылай дым по всем замкам, по королевским покоям! — вопил чернокожий пришелец, понемногу отступая и примериваясь рукой к незнакомому оружию — рукоять в четырехпалую ладонь ложилась неладно, да и клинок был тяжел, таким мечом только скотину забивать.
   — Братья! Защитники веры и крэгов, ко мне! — срывающимся голосом завопил Иссабастов родич, выхватывая длинный кинжал и бросаясь на гостя. Тот взмахнул мечом, целясь в горло, чтобы оборвать клич, но в этот миг сизоватый капюшон сорвался с головы болотного эрла и, точно короткое копье, опушенное перьями, ринулся на защиту хозяина, целясь пришельцу между глаз. Черная рука взметнулась, заслоняя лицо, и удар меча пришелся мимо цели.
   Но дело было уже сделано — по задымленной крыше грохотали шаги, кто-то уже проваливался, пробив сапогами тонкий настил; голос Флейжа гаркнул:
   — Харр, в сторону! — Чернокожий великан схватил на руки женщину, подивившись неожиданной тяжести обвисшего тела, и едва успел отскочить в проход, как в комнатенке стало так тесно, что уже было не разобрать, где свои, а где эрловы пособники.
   Одной рукой прижимая к себе женщину, а другой делая отчаянные попытки размахнуться, чтобы пустить наконец в дело меч, Харр не выдержал и завопил:
   — Бабу от меня возьмите!
   Они так и появились на голубом лугу Игуаны — орущей, гогочущей кучей, валясь друг на дружку и заботясь только о том, чтобы на меч не напоролся кто-нибудь из соседей. Мона Сэниа с болью в сердце отметила, что наконец-то им выдалось то, что было в их жизни превыше всего — рыцарский подвиг, победоносный бой ради освобождения невинной жертвы… И надо же было случиться так, что их мечи оказались направленными против джасперян.
   Она была принцессой этой страны, и в сердце у нее шевельнулся птичий коготок недоброго предчувствия. Но сейчас было не до смутных предощущений.
   — В сторону, в сторону! — крикнула она, раздвигая горячие, пахнущие боем и чужой кровью тела.
   Все послушно шарахнулись, образуя круг — в центре остался только коленопреклоненный Пы с женщиной на руках.
   — Под крышу! — скомандовала принцесса, указывая на один из малых корабликов, предназначенных для дружины.
   — А вся орава — в воду, — добавил Юрг, у которого тоже кошки на сердце скреблись — впервые его отряд одерживал победу без своего командора…
   Пы неуклюже поднялся с колен и понес на вытянутых руках все еще спеленутое какими-то тряпками тело. Темные спутанные волосы волочились по неувядаемым колокольчикам, вбирая в себя пыльцу и нектар.
   — Вели сервам подогреть вина. И воды для грелок, — распорядилась Сэнни. Юрг потрусил к стене, где безгласная прислуга уже успела соорудить что-то вроде походной кухни.
   Уложив свою ношу на жестковатую, предназначенную для мужчин койку, Пы попятился и, не дожидаясь приказа, пугливо испарился — надо думать, вдогонку за уже плещущимися в море товарищами. Мона Сэниа разрезала стягивавшие все тело женщины путы вместе с одеждой, отлепила клейкий болотный лист от лица, молясь всем древним богам, чтобы растение не оказалось ядовитым. Миловидное личико, и ничего более. Вероятно, одна из случайных подружек — недаром при дворе поговаривали, что старая владелица замка Кюз окружает себя многочисленными компаньонками, которые чуть ли не втрое моложе ее — и все для того, чтобы единственный сын не порхал по всем окрестным владениям, к чему имел неудержимую склонность… На Джаспере она его уберегла.
   Принцесса заботливо укрыла молодую женщину, стараясь не дотрагиваться до огромного, туго натянутого живота — и все же этого движения было достаточно, чтобы недавняя пленница открыла незрячие глаза. Вероятно, еще один незнакомый голос — а все они приносили только боль и ужас — так напугал ее, что она дернулась и, натягивая на себя покрывало, протяжно закричала.
   — Не бойся, Касаулта, все позади, я принцесса Сэниа, и ты под моей защитой! — она попыталась произнести эти слова как можно сердечнее и мягче, но то ли ее тон не убедил несчастную, то ли она не расслышала за собственным воплем чужого голоса, но крик продолжался — было просто непонятно, когда она умудрялась переводить дыхание.
   — Тише, тише, ты уже в безопасности, — уговаривала ее принцесса, теряя терпение — до сих пор двух-трех ее слов бывало достаточно, чтобы ей повиновались.
   Но крик только нарастал — теперь он уже был не женским, а каким-то неопределенным, даже не звериным. И вдруг мона Сэниа поняла, что это вовсе не страх. Это — началось…
   Она внезапно сама испытала панический ужас, до тошнотного комочка там, где сходятся ребра и рождается вздох. Ее малыш появился на свет в окружении королевских повитух и лекарей, к тому же ее тело, закаленное в походах и тренировках, справилось со своей первейшей естественной задачей без особых проблем и боли. Так что теперь она очутилась лицом к лицу с чужим страданием в той степени растерянности, которой не испытала еще ни разу в жизни.
   — Юрг! — тоненьким беспомощным голоском крикнула она, выбегая из шатра и хватая мужа за руки. — Юрг, сделай что-нибудь!
   — Да я-то что могу? — оторопел командор. — Может быть, ты свяжешься с королевским двором…
   — Нет! Никто посторонний не должен видеть этой долины — иначе кто поручится за безопасность Юхани? Лекари часто становятся предателями, и, побывав на Игуане, он сможет потом открыть дорогу сюда и похитителям, и убийцам!
   — Но Касаулта ведь увидит ее неминуемо!
   — Потому-то я и оставлю ее здесь — будет нянчиться с двумя. К тому же… О, древние боги, она же без крэга! В темноте ей втрое страшней!
   А крик не прекращался, и страха в нем не было — только боль.
   Мона Сэниа зажала уши ладонями, как перепуганная девочка. Юрг перехватил ее руки и резко опустил.
   — Думай! — крикнул он прямо в лицо жене. — Думай, что делать! Она же помирает!
   Как и свойственно всем мужчинам, он несколько перегнул в своих опасениях. Но мона Сэниа вырвалась из его рук и отчаянно тряхнула головой:
   — Ну тогда у меня остался последний выход! И исчезла.

VI. Фирюза

   Она слегка удивилась тому, что королевская лодка с лупоглазым божком на носу не качалась на воде, а была поднята высоко на берег и вкопана в песок рядом с пологой каменной лестницей, подымающейся к затейливому домику, сложенному из обожженных бревен. На верхней ступеньке сидел пожилой смерд в расшитой рубахе и полировал шкуркой рукоятку короткой остроги с костяным наконечником. Взбегая вверх по лестнице, мона Сэниа каким-то сторонним зрением воина успела отметить, что острога не боевая — видно, предназначена для рыбьего арбалета.
   — Мне нужен король Алэл! — крикнула она, наклоняясь к сидящему. — Где мне найти короля?
   Смерд отложил острогу и неожиданно гибким, молодым движением поднялся солнце вспыхнуло на диковинных шелковых цветах, которыми была вышита вся его одежда. Но еще удивительнее было его лицо, так же, как и рубаха, разрисованное мелкими цветами и ягодками. Это не была татуировка — на лбу, где от удивления шевельнулись неглубокие морщины, красочка треснула, готовая осыпаться легкими шелушинками.
   Выпрямившись, островитянин оказался ниже принцессы вершка на два. Она уже хотела повторить свой вопрос, но он почтительно склонил голову и произнес негромко, словно не желая, чтобы его слышали в доме:
   — Приветствую тебя, владетельница Сэниа. Какая тревога привела тебя?
   Знакомый голос помог ей разом стряхнуть с себя сковавшее ее изумление, но на смену ему пришло разочарование. В ночной темноте, поднявшись на скамейку, так что виден был лишь загадочный силуэт, он показался ей могущественным морским владыкой, и она доверилась этой иллюзии. Стоило ли теперь объяснять…
   — Говори, девочка, — мягко велел Алэл. — Тебя привела нешуточная забота. Но не беда, — он говорил так, словно уже знал.
   — На моем острове женщина… она должна родить. Я — одна среди мужчин, и я не знаю, что делать!
   Он мягко улыбнулся:
   — Все сущее рождено. Но ты не говорила, что среди твоих воинов есть женщина.
   — Это — подруга одного их них. Мы отбили ее у мятежников, которые взяли ее в заложницы. Она так напугана…
   — Ушинька! — неожиданно крикнул король, обернувшись к дому.
   Дверная занавеска отлетела в сторону, и на пороге возникла легкая, как облачко, женщина, осененная ореолом серебряных волос. Розовое от природы лицо было украшено изящной росписью — серебряные ягоды, а может, и ландыши. Со второго раза эти островитянские причуды показались принцессе уже почти естественными.
   — Королева Ушинь — владетельница Храмового острова Сэниа. — Алэл представил женщин друг другу с учтивой легкостью, которая как бы должна была определить ненужность церемоний в их дальнейших отношениях. — Ушинька, тут требуется твоя помощь.
   Королева кивнула и потерла пухлые ручки — с них посыпалась рыбья чешуя. Только тут Сэнни заметила, что на ее величестве надет обычный кухонный передник.
   — Одну минутку, я облачусь, — певуче проговорила Ушинь, исчезая в глубине дома.
   Принцесса не успела моргнуть, как она уже появилась на пороге, теперь на ней был блистающий чистотой фартук из скобленой рыбьей кожи. Объемистая плетеная корзинка, которую она держала в руках, тяжелой не казалась, по большую глиняную флягу она тут же передала принцессе — «Держи, милая!» — и нежно поцеловала супруга, избегая, впрочем, накрашенных мест.
   — Мы возьмем лодку… Оюшки, ты же сегодня не властен…
   Алэл остановил ее взмахом руки:
   — Лодка не надобна. Владетельница Сэниа воспользуется даром, в котором древние боги нам отказали.
   В лице королевы Ушинь что-то непроизвольно дрогнуло, розовые губы сжались в одну полосочку, по в следующий миг она овладела собой. Моне Сэниа вспомнился собственный инстинктивный ужас, когда она впервые решилась прыгнуть с отвесной скалы, чтобы ощутить невесомость свободного падения наверное, ее собственное выражение было именно таким. Но Ушинь уже справилась со своим замешательством и виновато глянула на принцессу:
   — Твори скорей свои заклинания, моя милая, а то мне боязно…
   Вероятно она полагала, что мона Сэниа перенесет ее в свои владения одним словом или жестом.
   Принцесса невольно улыбнулась:
   — Нет, не так, ваше ве…
   — Ушинь, зови меня Ушинь, моя милая.
   Одной рукой прижимая к себе тяжелую глиняную флягу, мона Сэниа другой обняла женщину за топкую, податливую талию и сделала короткий шажок вниз, со ступеньки; самого момента переноса Ушинь так и не почувствовала. Голубой ковер неувядающих колокольчиков, словно подстеленный под ее маленькие ноги, ошеломил ее, но протяжный крик (для привычного слуха повитухи, впрочем, не такой уж страшный) разом вернул ее к действительности. Она опустила на землю корзину и коротко велела принцессе:
   — Полей-ка, милая.
   Мона Сэниа раскупорила флягу и топкой струйкой полила содержимое на подставленные руки — над голубой поляной поплыл сладостный дух самогона тройной перегонки. Из привратного кораблика выскочил полуголый Харр с Ю-ю на руках.
   — Сиди, где сидишь! — рявкнула на него принцесса, вложив в свой голос всю командорскую властность.
   Ушинь, помахивая влажными руками, бросилась на голос; принцесса, подхватив корзину, — за ней. В корзине что-то шевелилось.
   Очутившись у изголовья роженицы, Ушинь первым делом наклонила полураскрытую корзину, и оттуда выпорхнул то ли крошечный летучий зверек, то ли очень крупное насекомое. Лупоглазое существо уселось на спинку кровати, точно кузнечик, и тотчас комнатку наполнила мелодичная пульсирующая трель, как будто запел сверчок с необычайно развитым музыкальным слухом. Откуда-то сверху спрыгнул Шоео, настороженно принюхиваясь, — лупоглазик тотчас оборвал песню и уставился на хозяина дома строго и выжидающе, Шоео замер, а потом, как завороженный, медленно двинулся к невиданному гостю, угнездился рядышком и… тоже запел. Сначала его трель сбивалась и глохла — зверьку не хватало дыхания, по косой взгляд сверкающих разноцветными гранями глаз подстегивал его, и вот они уже пели в унисон. Касаулта затихла, и ее хриплое, постанывающее дыхание подчинилось ритму сверчковой трели.
   — Воды, побольше воды, моя милая, — шепнула Ушинь, и мона Сэниа выбежала вон, стараясь припомнить, догадалась ли она отдать приказ сервам относительно воды. Наткнулась на мужа, который переминался с ноги на ногу и неловко крутил в руках тоненький хрупкий обруч.
   — Дай сюда, согнешь ведь! — крикнула мона Сэниа, выхватывая у него офит. — Ну до чего же вы, мужчины, бываете бестолковыми…
   И помчалась к сервам, копошившимся у южной стены возле кухонного навеса. Юрг только хмыкнул ей вслед — его чуткость не всегда оказывалась на должной высоте, по сейчас он понимал, что сопричастность высшему акту человеческой жизни делала его жену, как он однажды выразился — а она, выходит, запомнила — «старшей сестрой по развитию». Чтобы не мешать сервам, семенящей рысью устремившимся к их крошечному звезднокорабликовому замку, он убрался подальше — в прохладную тень привратной каморки, где босой полуголый Харр развлекал Юхани, водя угольным пальцем по затейливым узорам гобелена, брошенного на пол. Юный принц уже успел осчастливить джанибастову рухлядь двумя мокрыми пятнами, о чем Юрг нисколько не пожалел, ибо вытканная на гобелене картина отнюдь не предназначалась для детей младшего школьного возраста: она изображала жавра, совращающего отроковицу.
   — А вот цветочек аленький, — сюсюкал Харр по-Харрада, как видно, тоже выбитый из привычной колеи, — а вот куколка голенькая… А вот чудище то ли осьмирукое, то ли…
   — Это жавр, между прочим, — поспешил перебить его заботливый отец. — Ты, когда шел по болоту, имел все шансы познакомиться с ним на такой же короткой дистанции.
   Харр так и подскочил:
   — У, строфион твою мать, да ежели бы я знал, ни за что не сунулся…
   — Выбирай выражения при детях, — строго заметил Юрг, — а то вылетишь вон туда!
   Он указал большим пальцем на полупрозрачную заднюю стенку, за которой маячили силуэты дружинников, маявшихся в традиционном мужском ожидании. Теперь, после загадочной для них гибели товарища, каждый чувствовал себя в какой-то степени опекуном еще не родившегося малыша.
   Харр пожал плечами и босой ногой подгреб поближе разноцветные земные погремушки, заброшенные на их корабль еще на Барсучьем.
   — И откуда это в тебе, — флегматично обронил он, — ты ж вроде и не князь…
   — Вот закончится вся эта катавасия, — пообещал командор, которого сейчас, когда он чувствовал себя не в своей тарелке, отнюдь не тянуло препираться с тихрианином, — и я тебе покажу, кто я таков. Кстати, за мной обещанный меч, не забыл?
   — А я уж думал — замотаешь… — у Харра была какая-то врожденная антипатия к субординации.
   Оба замолкли, прислушиваясь. Ничего не доносилось, кроме механического топотка сервов.
   — Однако небывало тихо, — заметил Харр. — Не окочурилась бы девица. Говорил я тебе — надо было мне браться задело, сам двоих сыновей принимал, да и у чужих случалось, мало ли передряг на дорогах. Через колено перекинуть — враз опростается…
   Юрг еще раз восхитился синонимической емкости транслейтора.
   — А ежели дело замаринуется…
   — Заткнись, и как там далее про строфиона, — сказал командор.
   — Ни фига себе ордонанс, — с уважением проговорил по-Харрада и замолк.
   И вовремя: из растворенного настежь шатра явственно донесся слабый, но постепенно набирающий силу плач новорожденного.
   — Заблеял! — радостно возопил Харр, ткнув командора кулаком в грудь.
   — Нашей дружины прибыло! — отозвался Юрг, награждая собеседника ответным тычком.
   Ю-ю чутко прислушался и, как это бывает у младенцев, тоже завопил беззлобно и не требовательно, а просто так, за компанию.
   Харр вскочил на ноги, обратился лицом к стене, за которой томились в ожидании семеро джасперян, и, поднеся ладони к губам, издал ни на что не похожий разбойничий свист.
   Из шатра вылетела разгневанная Сэнни:
   — Совсем обалдели, мужики?
   — Кто? — заорали два голоса одновременно.
   Принцесса заулыбалась, счастливо и чуточку виновато, словно она сама за чем-то недоглядела:
   — Девочка…
   — О-го-гей! — завопил тихрианин.
   — А ты-то чего радуешься? — резонно спросил Юрг.
   — Так у нас невеста!
   Юрг уже поднял было руку, чтобы покрутить пальцем около виска в интернациональном, как он полагал, жесте, но мона Сэниа неожиданно подбежала к гостю, обняла его за плечи и чмокнула в серую щеку. Харр утерся лапищей, которая, в отличие от лица, была абсолютно черной, словно тихрианин носил лайковые перчатки.
   — Ну, хозяюшка, уважила, — сладким голосом промурлыкал менестрель. Только это, я понимаю закуска, а сам пир впереди? А то я не против подмогнуть на кухоньке — твои-то блошастики много ли наготовят!
   Мона Сэниа махнула рукой — ну конечно же, как такой день без пира, да и Ушинь надо усадить за стол, соответствующий ее королевскому рангу. Потом спохватилась — ведь остальные еще не знают!..
   Повинуясь ее мысленному приказу, привратный кораблик распахнул настежь оба люка, приглашая истомившихся дружинников, которых Харров свист уже привел в состояние стартовой готовности. Они ворвались возбужденной оравой, сопровождаемые низко парящей Гуен; вот только Кукушонка все это время как-то не было видно, но при его повседневности и неприметности на это никто не обратил внимания.
   — Тс-с-с, — заставила всех примолкнуть принцесса, — никому приветственные кличи не издавать, ближе чем на два шага, не подходить. Сейчас принесу это чудо!
   Она исчезла в шатре и тут же появилась обратно, неся на сгибе локтя обещанное чудо, запеленутое в расшитое диковинными цветами одеяльце. Все вытянули шеи, а Харр даже высунул кончик лиловатого языка. Несколько секунд стояла зачарованная тишина.