Ларионова Ольга. Кольцо Фэрнсуортов

   - Норман, - проговорила она просительно, - Норман, ты же никогда не рассказывал мне о своей молодости!
   - Малышка моя, грустно рассказывать о том, как кончается твоя свободная жизнь. Так вот, с тех пор я уже не принадлежал самому себе. Видишь ли, отец так и не сколотил себе прочного гнезда - какие-то случайные женщины, да и то так, в перерывах между работой, а работал он адски. Наследников у него не было, друзей и подавно. И вот он предложил мне переехать к нему в Анн-Арбор с категорическим условием: закончить университет и работать в ЕГО лаборатории над ЕГО темой. Если же я не закончу университет или сменю лабораторию, то наследство поступает в распоряжение ученого совета факультета.
   - Но ведь мы же оставили Анн-Арбор?..
   - Завещание сохраняло силу в течение пяти лет после смерти отца, и, когда я встретил тебя, эти пять лет уже истекли. По всей вероятности, он знал по себе, что, втянувшись в эту работу, оставить ее по доброй воле уже невозможно. Невозможно даже отказаться от разработки его идеи, узнав, в чем состоит ее суть...
   - Это так интересно?
   - Интересно? Не то слово... Абсолютно не то. Это... это все равно, что получить кольцо Нибелунга и не воспользоваться его волшебной силой. Отказаться от такого искушения невозможно. И я не отказался. Я унаследовал лабораторию отца и работал над его темой, тем более что он пошел по неправильному пути и уже считал, что добился положительного результата, в то время как мне еще пришлось долгие годы биться, пока...
   - Пока?..
   - Пока я не встретил тебя, мое маленькое сокровище, которое мне дороже всего золота мира.
   Она подняла на него глаза. Вот когда пришел миг потребовать; "Правду и только правду!" - но что последует за этой правдой?
   Алин подошла к мужу, положила ему руки на плечи. И приподнялась на носки, как девочка, заглядывающая в глаза отцу или брату, простодушная, доверчивая:
   - А хочешь, дорогой, мы сейчас купим тебе бензоколонку? Ведь у нас хватит на это денег, не так ли?
   - Ох, Алин, малышка моя глупенькая! Разве ты не знаешь, что в каждой мечте самое страшное то, что рано или поздно она исполняется! Так что убережем мою наивную мечту от посрамления реальностью...
   Алин механически перелистывала глянцевитые, богато иллюстрированные страницы. Вот уже сколько дней, недель, месяцев прошло с того странного, опасного разговора, когда они так близко подошли к потаенной дверце и все-таки не произнесли "сезам, откройся!"... Прошла целая весна, и лето, и осень, а Рей все дальше уходил в какой-то свой, особенный мир, словно и у него была тайна, которую он свято оберегал от посторонних. Алин жадно всматривалась в его худенькое лицо - галчонок, превращенный в человечка неумелым волшебником. Глаза, и волосы, и ресницы, и все черты лица - это от Нормана; от нее только хрупкость, кукольная прозрачность кожи. Но вот от кого этот взгляд: терпеливо-страдальческий - на мисс Актон, непримиримый - на отца, затаенно-обиженный - на нее?..
   - Рей, мальчик мой, посиди спокойно хотя бы минутку, мамочка просит тебя. Посиди и послушай, я ведь все лето пытаюсь прочесть тебе эту книжку. Разве тебе не нравится, когда мамочка читает?
   Она давно заметила, что звук ее голоса привораживает его. Он смотрит на нее зачарованно, но временами ей начинает казаться, что его совершенно не интересует смысл ее слов, а воспринимает он только музыку звуков. И она, не прерывая монотонного журчания своего голоса, чтобы не разрушить эту едва осязаемую ниточку между нею и сыном, торопливо открывает "Шантеклера":
   - Ты будешь сидеть тихо-тихо, как мышка, как вечерняя голубая стрекоза на стебельке осоки. Хорошо? А мамочка тебе почитает. Ну вот: "Другого такого певца не сыскать было по всей стране. Гребень у него зубчатый, как стены замка, был краснее самого яркого коралла. Блестящий клюв был черен как смоль, лапы и шпоры голубые, коготки белее снега, а гладкие перья отливали золотом..." Рей, мальчик мой, ты услышал хоть что-нибудь из того, что я сейчас тебе прочитала?
   Задумчивый взгляд куда-то вдаль, за окно. За деревьями и табором не видно улицы, но отчетливо слышен гул мощного мотора удаляющейся машины.
   - Рей, мне придется пожаловаться папе. Он выписывает тебе столько книг, а ты даже не заглядываешь в них. Папа в твоем возрасте так любил животных, а ты даже не хочешь о них слушать! Вот последняя из серии "книжек-зверюшек" - ну разве не прелесть? Такой белоснежный крольчонок, и ты узнаешь о нем столько интересного! Ну обрадуем же папочку, хорошо, Рей? Слушай же меня: "История крольчонка Ролли, который очень хорошо помнил все, чему училась его мама..."
   Вообще-то странно, что Норман купил сыну такую книжку. Мальчик явно вырос из этих складных зверюшек, начиненных примитивно-назидательным текстом. Рожица у крольчонка уморительная но вот заглавие на редкость растянуто, и есть в нем что-то неправильное. "Училась его мама". Наверное, опечатка - надо читать: "учила". Но все равно, все равно - раз уж Норман выписал эту книжку, надо, чтобы малыш прослушал историю уморительного крольчонка с начала и до конца.
   - "Жил да был крольчонок Ролли со своими пятью братьями и сестрами, которые весь день прыгали и играли, в то время как он послушно сидел возле своей мамы. И надо вам сказать, что мама у него была не простая, а дрессированная крольчиха, раньше на нее надевали красный фартучек, и она выступала в бродячем цирке - быстро-быстро перебирала лапками и крутила пестрый барабан, насаженный на спицу". Ты опять не слушаешь, Рей?
   - Я знаю, что там дальше. Неинтересно.
   - Деточка моя, не нужно говорить неправду. Я только что распечатала бандероль с книгами, так что никто не мог тебе этого прочитать раньше меня.
   - Сейчас припомню... Потом эту крольчиху продали трактирщику... Это такой джентльмен, который жарит кроликов. Ну он ее и зажарил. Неинтересно. Да и потом... вот сейчас я вспомню...
   Боже мой, какие жуткие истории попадаются, и нередко, в этих симпатичных книжонках с ангельскими иллюстрациями! Дед никогда не давал ей подобных вещей. Кто это написал? Женщина? Похоже, Фэрни С.Уорт. Ох уж эти новомодные течения в детской литературе!
   - Рей, деточка моя, дай мне эту книжку. Мы не будем сегодня дальше читать. Лучше я... Норман? Что случилось, Норман?!
   Только сейчас, увидев Нормана на пороге детской, она поняла, что, в сущности, ни разу не сталкивалась с ним в минуты гнева. С ней он всегда был безупречно ровен, очень редко суров; но взбешенным она видела его впервые.
   - Выйди, Алин.
   - Норман, что ты? Что ты хочешь делать?
   - Выйди, Алин. У нас с Реем будет серьезный разговор.
   - Я не могу, Норман, я боюсь, он еще совсем крошка, а ты не владеешь собой...
   - Алин!!!
   Она выбежала и затворила за собой дверь. В детской молчали - вероятно, Норман ждал, когда удалятся ее шаги. Она, нарочито топая, пробежала по коридору, так что по всему их дому разнеслось цоканье ее острых каблучков, а потом скинула туфельки и в одних чулках прокралась обратно к дверям детской.
   К ее удивлению, голос Нормана звучал совершенно спокойно, и с тем же недетским спокойствием отвечал ее сын.
   "Ты заключал пари?" - "Нет, отец". - "Ах да, пари заключал твой не по годам деловитый компаньон - Фрэнк, если я не ошибаюсь? И сколько же он давал тебе?" - "Дети не должны иметь своих денег". - "Однако! Это твое собственное убеждение?" - "Не знаю, как не знаю и многого другого. А там я бывал не из-за денег, отец". - "Тебя привлекало общество этого пройдохи, этого подонка, этого..." - "Он мой друг. Он получил худшее воспитание, но в нравственном отношении он лучше меня. Честнее". - "В нравственном отношении... Нет, это уж чересчур! Мало того, что ты участвовал в мелких, грязненьких махинациях - это я еще мог бы понять, мальчишки в твоем возрасте... или немного постарше пытаются проявить деловую самостоятельность, и не всегда удачно. Но зачем тебе, моему сыну, понадобилось влезать в эту пакость, устраивать вокруг себя и своего, с позволения сказать, предприятия такую рекламу, что о тебе уже говорит полгорода, а скоро заговорит и полстраны?" - "Я ни о чем никому не рассказывал, отец". - "А вот этот снимок в "Ньюсуик" и дурацкая надпись "Будущий чемпион детских гонок в Акроне", а?" - "Я поздно догадался о том, что это репортеры. Я ведь встретился с ними впервые в жизни". - "А эти шведы, которые раззвонили на весь штат, что какой-то грудной младенец в нашем городе берет табличные интегралы по двадцати центов за штуку?" - "Я повторяю, отец, что деньги меня не интересовали. Мне нравилось бывать у Кучирчуков, и я делал все, чтобы Фрэнк возил меня к себе на станцию". "Ну так это было сегодня в последний раз!" - "Нет, отец". - "То есть как это нет? С завтрашнего дня к тебе будет приходить мисс Партридж и обучать тебя чистописанию. Остальными предметами я займусь с тобой сам. Ты ведь не раз уже лазал по всевозможным учебникам, не так ли? И запоминал все с первого же раза... Я знаю это. Но во всем требуется система, и не следует читать курс высшей математики прежде таблицы умножения. Так что мы теперь будем заниматься ежедневно, и на всяких Фрэнков с их вонючими бензоколонками у тебя просто не останется времени. Ты понял?" - "Понял, отец. Но я все равно наймусь на АЗС. Фрэнк меня возьмет, как только подрастет и отец сделает его своим компаньоном". - "Выкинь из головы этот бред! Ты будешь заниматься тем, чем я тебе прикажу!" - "Я буду заниматься машинами, отец". - "А я тебе сказал!.." - "Оставим этот разговор, отец. Я люблю машины. Когда я слышу их шум, когда я дотрагиваюсь до них руками... я не могу сказать, что со мной происходит. Да ты и не поймешь, если я буду объяснять это простыми человеческими словами. А вот Фрэнк меня понимает. Он знает это ощущение, он говорит - это все равно что нести на белом полотенце волшебное кольцо..." - "Что ты сказал? Повтори, что ты сказал?!" - "Я уже говорил тебе, что ты меня не поймешь, отец. Кольцо - это счастье. Счастье вообще. Фрэнк видел это во сне, а вот я просто знаю. Знаю, какое это счастье и могущество - владеть кольцом..." - "Что ты наболтал своему Фрэнку о кольце, негодяй? Что именно ты ему рассказал? Да отвечай же!" "Я? Ничего, отец". - "Что ты говорил этому ублюдку, повтори мне слово в слово, я требую, я приказываю тебе!" - "Я не помню..." - "Я те-бе при-к-азы-ва-ю!!!"
   В комнате что-то упало, покатилось, задребезжало - Алин схватилась за дверную ручку, но в этот миг дверь распахнулась, отбросив Алин к стене и заслонов ее, так что Норман, вырвавшийся из детской с яростью белого яванского носорога, даже не заметил жены.
   - Мисс Актон! - загремел его голос где-то в холле. - Мы уезжаем, мисс Актон! Собирайте вещи!
   Вот и все. Вот и кончился этот игрушечный Сент-Уан с его только что открывшимся кегельбаном, с его рыжей пожарной машиной, катающей детей в День Независимости; с его новым магазином, выглядевшим несколько чужеродно среди двухэтажных домиков, которые, казалось, были сложены не из кирпича, а из сливочной и шоколадной пастилки, с этим чудо-магазином, где можно купить все, от теплого "гамбургера" до пары безопасных рогов из стекловолокна за тридцать долларов, которые теперь прикрепляют бычкам во время родео; кончился Сент-Уан с его выставками детских рисунков, прикрепленных зажимами прямо к веревке, натянутой напротив "Ротари-клуба"; Сент-Уан с его стриженным наголо мулатом, чистившим ботинки всего за двадцать центов и неизменно наклеивавшим на коробки гуталина вырезанные из журнала цветные головки Зоры Ламперт и Барбары Харрис; Сент-Уан с его порядком-таки запущенным парком, куда валом валят во время гуляний, но в другие дни редко услышишь звон подковы, удачно заброшенной на колышек, или склеротический скрип шестнадцатиместной карусели; Сент-Уан с его буками, и платанами, и тюльпановыми деревьями, и кремовыми крупными соцветиями фальшивого индиго...
   - Мы уезжаем. Разве ты не слыхала?
   Алин вздрогнула и оглянулась по сторонам - так она была уверена, что это голос Нормана. Но это был Рей. Он смотрел на нее, прижавшуюся к стене, в одних чулках, с детской книжкой про белого крольчонка, смотрел так, как, наверное, смотрят на священника, по долгу своего сана присутствующего на казни: ты здесь, но ведь ты даже ничего не пытаешься сделать.
   - Не вели брать моих игрушек. Пусть остаются.
   - Я поговорю с папой, Рей...
   - Нет, не надо.
   Почему он никогда не скажет - "не надо, мама"?
   Она побрела к себе в комнату, где уже стояли внесенные всеуспевающей мисс Актон чемоданы. Открыла один из них и положила туда первое, что попалось под руку, - книжку в переплете, вырезанном по форме крольчонка. И вдруг заплакала, горько и по-детски, как уже давно не плакал ее сын.
   - Ты отпустил мальчика на весь вечер?
   - Да, Алин, и привыкай к тому, что он уже не мальчик, - для своих тринадцати лет он необыкновенно серьезен. Пусть развлечется немного.
   - Но эти студенческие вечеринки, джаз, распущенные девицы...
   - Главное, что в нашем университете пока нет студенческих демонстраций и беспорядков, а что касается распущенных девиц, то и в более зрелом возрасте я не обращал на них никакого внимания.
   - Но ведь ты и он - разные люди, Норман.
   - Не совсем и не во всем, Алин. Во всяком случае, мне кажется, что Рей принадлежит к тому типу мужчин, для которых в жизни существует только одна женщина. Как моя мать для моего отца. Как ты для меня. Вероятно, это у Фэрнсуортов в крови. Но я не хочу, чтобы он рос полным затворником, а то ведь он и не посмеет подойти к этой своей единственной женщине, когда она наконец попадется ему на пути.
   - До сих пор мне казалось, что ты намеренно растишь его таким нелюдимым.
   - Не говори глупости, Алин. Ты знаешь, что я оберегал ребенка только от нездоровых сенсаций и дурных влияний. Ты ведь читала, какую шумиху подымают время от времени вокруг какого-нибудь вундеркинда? А ведь кончать университет в тринадцать лет - весьма соблазнительная наживка для журналистов. С каждым годом я прикладываю все больше и больше усилий, чтобы припрятать от них Рея...
   - Поэтому я и хотела бы, чтобы сегодня за столом мы сидели втроем.
   - Ну, сегодня все-таки не рождество.
   Она пожала плечами. Да, сегодня всего лишь День благодарения, и мальчик может провести его в кругу друзей. Хотя какие там друзья? Все его однокурсники старше его примерно на десять лет и пригласили его, по-видимому, только ради забавы. Через полчаса эта забава всем надоест, о нем забудут, он потихоньку выберется из-за стола и будет бродить по городку, чтобы скоротать несколько часов и не являться ей на глаза постыдно рано. Городок этот чем-то напоминает Анн-Арбор - может быть, своим университетским парком, а может быть, старыми кирпичными корпусами, возведенными в конце прошлого века. Но этот Атенс чем-то неприветливее. А может быть, просто тем, что она сама стала на полтора десятка лет старше, а вокруг шумит никогда не стареющая студенческая орава?
   Алин зажгла свечу в массивном дедовском подсвечнике, неизменно украшавшем их праздничные столы. Подошла к зеркалу. Падающий сзади неяркий свет превратил прядки ее тонких волос в серебряный парик, которого только и недоставало для полного сходства с фарфоровой пастушкой. Нет, она не постарела. Просто до изумления не постарела. Трудно даже представить, что она мать Рея. Рядом они кажутся братом и сестрой. Может быть, именно поэтому мальчик держится с нею так неловко? Собственно говоря, она никогда не была умелой, чуткой матерью, во всем руководящей своим сыном, но ведь в том, что так получилось, были виноваты все трое - и она, и Рей, и больше всего Норман.
   В их благополучном, респектабельном доме каждый живет в одиночку. Мальчику, конечно, труднее всех, но он унаследовал от отца гордую замкнутость и не жалуется даже матери. Ни разу за всю свою тринадцатилетнюю жизнь. Хотя, может быть, он просто не знает, на что пожаловаться... Смертная тоска - состояние неопределенное, это не зубная боль, которая если не слева, так справа, и не сверху, так снизу. Но он смотрит на мир так, словно с самого раннего детства отбывает пожизненное принудительное присутствие в нем. Она давно угадала это состояние, но ничего не могла сделать, даже пожалеть - их семейная жизнь сложилась так, что не в ее власти было совершать хоть мало-мальски значительные поступки.
   И потом - Рей не позволил бы не жалеть себя.
   Стенные часы пробили половину пятого. Из кухни едва уловимо потянуло имбирем и сельдереем - вероятно, мисс Актон в последний раз открыла духовку, проверяя, хорошо ли подрумянилась индейка. Нормам старомоден и в этом; он не признает белых "белтсвиллских малюток" и каждый год выписывает бронзового тридцатифунтового великана-петуха, большую часть которого забирает потом мисс Актон, когда едет в Ду-Бойс навестить свою дальнюю родственницу, которую она для простоты именует племянницей. Но сегодня она просила у Нормана разрешения уехать не в субботу утром, как обычно, а на целых три с половиной дня. Всегда такой педантичный, Норман в последние дни находился в каком-то приподнятом настроении и поэтому с легкостью отпустил мисс Актон, забыв даже спросить формальное согласие Алин. Впрочем, не посоветовался с нею он и тогда, когда предоставил свободу сыну на весь вечер. Если бы муж не выглядел так солидно, то Алин, пожалуй, сравнила бы его сейчас со школьником, дождавшимся каникул...
   - Вы не опоздаете на пятичасовой автобус, Дора?
   - Успею. Значит, индюшка в духовке, выключить ее надо через двадцать минут. Тыквенный пирог вот здесь, под салфеткой, а картофельную запеканку надо не забыть полить брусничным вареньем - мистер Фэрнсуорт ее почти не ест, но любит, чтобы подавали именно так. Да, ананасное желе в холодильнике. Не перепутаешь, девочка моя? Тебе редко приходится оставаться за хозяйку.
   Для мисс Актон она безнадежная девочка, и, когда нет поблизости Нормана, можно подумать, что они разговаривают в доме деда два десятка лет тому назад.
   - Соус светловат... Шалфей нынче уже не тот, да и индюшки припахивают рыбой. Ну, счастливо провести праздники, мэм!
   - И вам счастливо, Дора. Кстати, с вашей племянницей ничего серьезного не случилось?
   - Отказали ей от места, только и всего. Ее хозяин перебирается куда-то за океан, и вот теперь вместо экономки хочет взять себе секретаршу, да чтоб говорила не всех языках и держалась, как леди. Держать себя, коли голова есть на плечах, по моему разумению, дело нехитрое, но вот языки...
   - Может быть, вы передадите ей небольшую сумму, Дора, пока она не найдет себе новой работы?
   - У нас у всех отложено на черный день. А тебе всегда надо иметь под рукой наличные, девочка. Жизнь иногда так повернется... Ох, я уж и впрямь опаздываю!
   Вот они и вдвоем с Норманом. Открыть рояль? Обязательно. Ведь он попросит ее сыграть. Сначала Бах, потом немного негритянских спиричуэл. "О Майкл, греби к берегу, аллилуйя, молоко и мед на другом берегу, аллилуйя..." Почему на другом берегу всегда чудятся молоко и мед? Может быть, оттого, что их так не хватает на этом?
   Она оглядела свою гостиную. Да, у нее и на этом берегу всегда хватало и молока, и меда. Поэтому о других берегах ей и в голову не приходило мечтать. Все есть, и ничего лишнего. Впрочем, какой-то мелочи не хватает... Может быть, света? Действительно, старинных дедовских подсвечников когда-то было два. Один ей попался на глаза, когда она распаковывала вещи после переезда в Атенс, а второй, вероятно, остался на дне какого-нибудь баула. Поискать его, пока дожаривается индейка?
   Подсвечник нашелся - черный, чуть ли не замшелым. Она и позабыла, что серебро от времени темнеет. Вот так хозяйка! И мисс Актон уже уехала, а чистить самой - это перепачкать руки и платье. Как все нескладно сегодня!
   Ома снова завернула подсвечник в папиросную бумагу и опустила его на дно баула. При этом пальцы ее нащупали что-то глянцевитое и совершенно плоское.
   Белый картонный кролик? Но откуда?
   Ах да, ведь это "книжка-зверюшка", картонного кролика нужно раскрыть, и внутри окажется смешная сказочка. Хотя нет, не очень смешная. Даже страшная. Тогда, в Сент-Уане, Алин не дочитала ее до конца. Рей сказал, что маму-крольчиху продали трактирщику, и тот, естественно, ее зажарил... Алин наклонила голову и как-то помимо воли пробежала глазами по крупным строчкам: "На следующий день посетители снова потребовали жаркое, и трактирщик выбрал самого крупного крольчонка, ободрал его и насадил тушку на вертел. И тут крольчонок Ролли вспомнил, как его мама-крольчиха выступала в цирке, хотя сам ни разу этого не видел. Он подбежал к огню, сел на задние лапки и, быстро-быстро перебирая передними, начал крутить ручку вертела. "Смотрите, смотрите, - закричали посетители трактира, один кролик поджаривает другого!" И верно, тут было на что посмотреть. Поэтому на другой день в трактире собралось множество народа, а крольчонок Ролли снова крутил вертел.
   С тех пор трактирщик зажил припеваючи. Со всех сторон приходили люди посмотреть на его удивительного крольчонка, и скоро он так разбогател, что продал трактир, поселился в собственном домике, а крольчонку Ролли купил самую большую клетку и кормил его только самой сладкой морковкой. Одного не мог понять трактирщик до самой смерти: как же крольчонок Ролли научился обращаться с вертелом и не бояться огня, если он ни разу в жизни не видел маму-крольчиху в цирке, когда она все это проделывала?"
   Да, нечего сказать, книжонка написана вполне современно - и бойко, и сентиментально, и тошнотворно одновременно. Непостижимо другое: как можно было напечатать книжку про зверька, который поджаривает своего собственного брата? Впрочем, и это в духе времени. Но как могла такое написать женщина?..
   Алин еще раз взглянула на обложку - да, Фэрни С.Уорт. Какое-то страшно знакомое сочетание... Фэрни С.Уорт.
   Фэрнсуорт.
   - Разреши пригласить тебя к столу, дорогая?
   С годами Норман стал еще старомоднее, нежнее и предупредительнее. Он уже включил бутафорский камин и зажег настоящие свечи. Полотняная клетчатая скатерть - в традициях подражания массачусетским первопоселенцам. Старинное дедовское серебро. Смешанный запах поджаренного сельдерея и патоки - запах последних дней осени. И в центре всего этого венчающая стол праздничная индейка... нет, тушка кролика, зажаренная собственным братцем.
   - Что с тобой, Алин? Тебе дурно?
   ...Пепельно-багровые огни, мигающие, шепчущиеся между собой. Как хорошо, что Норман перенес ее в это кресло - спиной к столу,
   - Выпей вина, дорогая, это "божоле", твое любимое. Выпей, и все пройдет. Ты ведь просто устала, не правда ли, Алин? Ты просто устала. Сейчас я принесу тебе подушку под моги и плед. Теперь хорошо? Я совершенно напрасно отпустил сегодня мисс Актон, но я сейчас дам телеграмму, чтобы она вернулась первым же автобусом. У тебя ведь есть адрес ее родственницы, не так ли? А сегодня ты проведешь весь вечер здесь, у камина, и я все буду делать сам, вот только не смогу вместо тебя сесть за рояль. Но ведь можно включить магнитофон, я вчера достал превосходную запись "Глории"...
   Почему он так суетится? Испугался? За кого испугался?
   Игрушечный домик. В любом месте, в каждом городке он умел создавать вот такой крошечный экспериментальный мирок. Вольер? Приличнее назвать: кукольный домик для кукольной жены. Ну а что делать, если любимая кукла вдруг ломается?
   - Ты просто устала, Алин, маленькая моя, но нужно потерпеть еще немного...
   Почему ее так коробит от этого ласкового "маленькая моя"? Не оттого ли, что так обращаются к женщинам, которые не стоят своего особенного, ни к кому на свете более не обращенного нежного слова?
   - Потерпеть надо совсем немного, Алин. Потерпеть до той поры, пока Рей окончательно не станет взрослым. Забавно, правда? Рыцарь говорит своей возлюбленной: погоди, пока мы станем дедушкой и бабушкой, и тогда и к нам придет пора ничем не затененной любви... Но не улыбайся, Алин, Ты живешь легко и беззаботно, даже не подозревая, что вся наша с тобой жизнь подчинена исполнению великого предначертания...
   Он сегодня не просто старомоден, он высокопарен. Но ей совсем не смешно, и где уж тут до улыбки! Жила ли она легко и беззаботно, как считает Норман? Жила... бы.
   Если бы повседневно, повсечасно не ощущала над головой каменного жернова вот этого проклятого "великого предначертания".
   - Я никогда не говорил с тобой об этом, и не потому, что боялся, как бы ты случайно не открыла кому-нибудь хотя бы мизерную частицу моей тайны. Нет, Алин. Просто я намного старше тебя, и ты казалась мне всегда слишком юной и беззаботной, чтобы говорить с тобой, хотя бы в общих чертах, о моем открытии. Биологической сущности его ты не сможешь понять и сейчас, суть же остального... Тринадцать лет назад я решил, что расскажу тебе об этом тогда, когда наш мальчик станет взрослым. И вот сегодня я вдруг увидел, что это время настало.
   Кто-то заметил, что дети становятся взрослыми, когда родители чувствуют, что они уже совершенно чужие друг другу... Если это так, то Рей был взрослым еще в пеленках.
   - Но сейчас, когда подошло время поделиться с тобой самым сокровенным моей - нет, нашей - жизни, я вдруг подумал; а хочешь ли ты этого, Алин? Хочешь ли ты знать, для чего живем мы; я - Фэрнсуорт Первый, и Рей Фэрнсуорт Второй, и его сын, который должен стать Фэрнсуортом Третьим?
   Ей надо решать? Нет, правда, ей надо решать? Он доверяет ей что-то решить впервые за полтора десятилетия их совместной жизни?..