Ларионова Ольга. Сказка королей

   - Царица Савская, - продолжала щебетать Дениз, - никто не жена. Даже Соломона...
   - Послушай-ка, а тебе никто не говорил, что ты похожа на Нефертити?
   - О, конечно. Говорил. Мсье Левэн, вы его не знаете. Это сейчас говорят всем красивым женщинам!
   Гм, сколько скромности - "всем красивым женщинам"!
   - А Нефертити... - Дениз пожала плечами: ничего, мол, особенного; сложила пальцы щепоточкой и провела вертикально снизу вверх, словно ощупала тоненькую тростинку. - Сушеная рыбка... Вобель, что, не так?
   - Вобла, - автоматически подсказал он.
   - Плечи - о, так вот, прямо, полотенца сушить. А ноги? Так и так (в воздухе была нарисована кочерга), вот тут (скинута туфелька, на пороге маленькая гибкая ступня. Дениз шлепает по ней ладошкой и потом показывает на пальцах нечто, протяженностью соответствующее сороковому размеру) - тут сухая, плоская деревян... деревяшка.
   Просто беда с этими бабами - до чего развита элементарная пошлая зависть! Ведь только из пеленок, а уже шипит на ту, что царствовала три тысячи лет назад, и не потому, что та лучше, - нет, как бы это ни звучало невероятно, Дениз еще прекраснее, и страшно подумать, что еще дальше будет, годам к двадцати пяти; но сейчас ей нестерпимо завидно, потому что Нефертити знает весь мир, а ее - только папа с мамой и еще какой-то мсье Левэн.
   - М-да, - произнес он вслух, - у меня вот к ней меньше неприязни и больше сострадания - Эхнатон-то как-никак, ее бросил.
   Дениз удивленно вскинула брови, - она часто делала это, словно спрашивая: правильно я говорю? Вопросительные интонации возникали у нее тоже слишком часто и неожиданно - где-нибудь посередине совершенно эпической фразы. она сомневалась в правильности своих слов и одновременно извинялась за возможную ошибку. Это получалось очень мило, но если бы она хоть немного хуже говорила по-русски - эти скачущие интонации делали бы ее речь абсолютно непознаваемой.
   - Неприязнь? - Удивление Дениз дошло наконец до выражения вслух. Зачем? (Она всегда путала "почему" и "зачем".) Просто надо смотреть, думать. Вы смотрите (всегда ей не хватает слов, когда она начинает говорить быстро), и это (ладошка взад и вперед, словно пилочка, вдоль выреза платья... Это, вероятно, значит "скульптурный портрет")... и это неправда, так не бывает, не может быть - вообще, для всех, на самом деле... На самом деле надо смотреть des fresques, рисунки. Это - для всех, понимаете? Рисунки - просто женщина. А это - голова, все молятся, это для одного, понимаете, Артем? Для него. Для не Эхнатона. Нет? Это - Нефертити для одного, единственного...
   Он даже не останавливал ее, хотя она уже дошла до предельной скорости, когда одно слово сменяет другое раньше, чем предыдущее, произнесенное полувопросительно, полураздраженно (господи, да как можно не понять таких простых вещей!), не ожидая, когда это будет Артемом осмыслено, заменено другим, более подходящим, а главное, отыщется связь этого слова со всем предыдущим. Дениз продолжала щебетать, а он слушал ее и не мог надивиться - она говорила все это так горячо, словно это касалось ее лично и не было отделено от них тремя тысячелетиями.
   "Вот это всплеск!" - думал он. А ведь, в сущности, "что ему Гекуба?". История несчастной жены фараона была им слышана десятки раз, и повторялась она с монотонным однообразием. Дело в том, что когда они с Фимкой Нейманом клеили каких-нибудь эрудированных девочек, которых надо было подавить своим интеллектом, Нейман заводил сагу о неверном фараоне, бросившем такую красавицу ради пышнобедрой густобровой Кайи, дешевой кокотки с Нильской набережной. Едва заслышав каноническое начало: "Кстати, о мужском постоянстве..." - Артем механически выключался, и вдохновенная неймановская брехня ни разу не дошла до его сердца и сознания. Девочкам, правда, хватало - ровно одной байки на двоих. Так продолжалось до начала прошлого года, когда вышел роман "Царь Эхнатон" и свел на нет новизну и сенсационность Фимкиной байки. Но он не растерялся, раздобыл где-то очередную гипотезу о происхождении "Моны Лизы" - что это-де автопортрет Леонардо в женском платье, и с помощью этой изысканной искусствоведческой "утки" продолжал поддерживать репутацию интеллектуала.
   И вот теперь нескольких сбивчивых, торопливых слов Дениз оказалось достаточно, чтобы поднадоевшая уже всем история мятежного, но непоследовательного фараона и его неправдоподобно прекрасной супруги вдруг засветилась совершенно новыми красками и впервые стала понятной до конца.
   Ну конечно же, Нефертити не была, не могла быть такой, какой изобразил ее безвестный скульптор. Два скульптурных портрета - это та Нефертити, какой она была только для этого художника. А все остальные - да и сам фараон - видели длиннолицую немолодую мать шестерых детей с безобразным отвислым животом, какой изображена она на нескольких настенных рисунках.
   - Что же, выходит, Эхнатон не знал, что его придворный скульптор, так сказать, лакирует действительность и изображает его законную половину в виде богини красоты?
   - О, как можно: царь - не знал? Знал. Однажды. Пришел в мастерскую и увидел. И стал такой несчастливый... несчастный - так? - фараон. И все, что он делал... есть такие слова, сейчас, сейчас... О, все пошло пеплом.
   И пошло прахом все великое дело Эхнатона, ибо искал он ту Нефертити, которую удалось увидеть его придворному художнику, и не мог найти. Где-то рядом прошла она, совсем близко от него, страстная и нежная, царственная, как никогда в юности, и юная, как никогда в зените своей царской власти. И удержал он свои войска, готовые ринуться в сокрушительный набег на сопредельные государства, и остановил он руку свою, готовую истребить под корень непокорных жрецов, и позволил править вместо себя какому-то проходимцу из прежних любимчиков, и, весьма возможно, взял себе крутобедрую пышнобровую Кайю, и хорошо еще, если только одну. Вот как это было, и одна только Дениз догадалась, что все было именно так.
   - Сколько тебе лет, Дениз?
   - Шестнадцать. Столько, сколько было маме, когда она встретилась с моим отцом.
   Такая постановка вопроса, - вернее, ответа - как-то сразу его отрезвила.
   - Ну, раз тебе только шестнадцать, то у тебя, как у несовершеннолетней, должен быть укороченный рабочий день. Посему отправляйся-ка домой и свари картошки, она в углу кухни, в коробке из-под торта. Не поленись почистить. А я еще подиктую.
   Дениз царственно выплыла из беседки. Нефертити бы да се плечи.
   А через час она прибежала, даже не прибежала, а прискакала на одной ноге, и с радостным визгом поволокла его на кухню; поначалу он никак не мог уяснить себе причину ее восторгов и лишь некоторое время спустя понял, что ведь это первая картошка, сваренная ею собственноручно. Дениз становилась маленькой хозяйкой, и Артем с отвращением поймал себя на попытке сравнять ее с Одри Хепберн из "Римских каникул", когда она в роли наследной принцессы неозначенной страны варит свою первую и последнюю в жизни собственноручную чашку кофе.
   После обеда они снова разошлись по своим беседкам, а когда начало темнеть, Дениз на рабочем месте не оказалось, вероятно, ей уже надоело и она решила воспользоваться своей привилегией несовершеннолетней. Артем нашел ее на тахте, с поджатыми ногами и иголкой в руках. Его единственная праздничная рубашка из индийского полотна, аккуратно четвертованная, была разложена на столе.
   - Ты с ума сошла, Дениз. Что ты сделала с моей рубашкой?
   - А? Вам жалко?
   - Да нет, но все-таки...
   - Вы чересчур любопытны, - и принялась разрезать рукава на длинные полосы.
   Она провозилась весь вечер, что-то напевая себе под нос. Наконец торжествующе объявила:
   - Конец!
   - Премиленький сарафанчик. Узнаю в воланах собственные рукава. Надеюсь, ты не собираешься его сейчас, при мне, примерять?
   Дениз покраснела.
   - Ох, извини меня, дурака. Наша полуденная беседа напомнила мне, что ты все-таки француженка.
   - Я не вижу связи...
   - У меня почему-то сложилось представление, что француженка обязательно должна говорить двусмысленности, раздеваться в присутствии посторонних мужчин, целоваться с первым встречным и на все отвечать неизменным "о-ля-ля!".
   - Вы насмотрелись дешевых фильмов, - грустно констатировала Дениз. Я даже не сержусь. Но если мы здесь будем жить... м-м... надолго, то я хотела бы иметь des draps, простыни. Это можно?
   - Разумеется. А ты что, их тоже будешь резать?
   - Зачем? Я буду спать. Провести целую неделю не раздеваясь... Мне просто стыдно.
   - Ничего, можешь меня не стесняться.
   - Мне стыдно перед собственным платьем. Оно есть мое единственное.
   - А это, новое?
   - Мой бог, это платье для ночи!
   Теперь настала очередь смутиться Артему. Чтобы скрыть это, он ткнулся носом в шкаф.
   - Держи наволочки... и это... и это... не надушено, ты уж извини... Я кретин! - радостно объявил он. - У меня же лежит Фимкин надувной матрац. Всю жизнь мечтал спать на балконе.
   - Разве один - не страшно?
   - Глупышка, нас тут берегут как зеницу ока. А дверь я закрою неплотно, если что - крикнешь меня.
   Он вылез на балкон, и было слышно, как он там возится с матрацем и велосипедным насосом. Через некоторое время его окликнули.
   - Что тебе, детка?
   Дениз не ответила, и он догадался, что надо к ней подойти.
   Она уже устроилась на ночь, и Артем невольно улыбнулся, увидев свою рубашку, с отрезанными рукавами и воротом, непомерно широким для Дениз.
   - Нефертити в мужской сорочке. Картина!
   Она подняла на него глаза, не принимая его шутки:
   - Доброй ночи.
   - Спи, детка.
   Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
   На балконе было совсем не холодно. Артем перекинул свои вещи через перила, блаженно вытянулся и стал глядеть вверх. Чернота подземелья нависла над ним.
   - Юп! - позвал он шепотом.
   Слева, за перилами, что-то мелькнуло.
   - Вы довольны нами, Юп?
   - Да, - так же тихо донеслось из темноты. - А вы?
   - Вполне. Хотя вспоминать - это не такое уж легкое дело, как можно было ожидать.
   - Ты жалуешься?
   - Нет.
   - Тебе еще что-нибудь нужно?
   - Мне - нет. Но я боюсь, что для Дениз всего этого будет мало.
   - Что же ей нужно еще?
   - Игрушки.
   - Хорошо.
   Он заснул незаметно для самого себя и проснулся только тогда, когда рассвело. Он потихонечку оделся и перелез через перила на землю. Он уже собирался обогнуть дом и войти в него через дверь, чтобы таким образом бесшумно проникнуть в кухню, но в этот момент до него донесся приглушенный вскрик Дениз. Одним прыжком он перемахнул обратно через перила и ворвался в комнату.
   Стопка плоских разноцветных коробок высилась от пола до самого потолка, а возле нее, голыми коленками на полу, стояла Дениз. Вся комната была затоплена какой-то золотистой пеной, и Дениз подымала эту пену и прижимала к своему лицу. При виде Артема она вскочила и, крикнув что-то на своем языке, подняла над головой столько этого прозрачного пенного золота, сколько могло удержаться у нее на ладонях; потом она закружилась, и медовые невесомые струи с шелестом обвились вокруг нее. Артем подошел, потрогал пальцами, - гибкая синтетическая пленка, усеянная бесчисленными блестящими пузырьками.
   - Получила-таки игрушку, - добродушно проворчал он.
   - Мой бог, "игрушку"! Вы знаете, что мне хочется сказать при виде всего этого?
   - Знаю: о-ля-ля!
   - Вот именно. О-ля-ля!
   - Сказала бы лучше спасибо.
   - О, это мне в голову не пришло. Я... un cochen de lait, свинка. Кто мне все это подарил?
   - По всей вероятности, Юп.
   - Откуда здесь негр?
   - Почему "негр"? Это наш хозяин.
   - Юп - имя для прислуги, а не для хозяина, разве нет? Но все равно. Она бросилась к балконной двери, распахнула ее и крикнула: - Мерси, мсье Юп!
   - Ну вот ты и ведешь себя, как француженка из дешевого фильма: вопишь "о-ля-ля" и выбегаешь полураздетая на балкон.
   Дениз только пожала плечами:
   - А мсье Юп не очень стар?
   - Кажется, не очень. Но хватит восторгов. Завтракать и - на работу.
   - А когда будет... м-м... воскресенье?
   - Считай сама, вчера был понедельник.
   Дениз надула губки.
   - Но, учитывая твой детский возраст и заботы по дому, я устанавливаю тебе рабочий день до обеда.
   - О-ля-ля! - закричала Дениз. - Да здравствует безработа!
   - Во-первых, безработица. Во-вторых, только частичная, а, в-третьих, ты с этим "о-ля-ля" уже пересаливаешь. Смотри, как бы я не поверил, что до сих пор ты притворялась и только при виде этих тряпок стала самой собой.
   Дениз шевельнула ноздрями, как маленькая антилопа, и сердито заявила:
   - Я буду одеваться.
   - Понятно. Это значит, что я должен варить кофе. Но учти, что с завтрашнего дня ты будешь делать это сама - не в целях ликвидации безработицы, а на предмет привития трудовых навыков.
   За завтраком Артему пришло в голову захватить с собой в беседку стопку бумаги. Рисовал он недурно, и дело пошло веселее.
   - Среди древних наскальных рисунков центральной Африки встречалось изображение человека в прозрачном шлеме, см. рис. номер двадцать три. Правда, дальнейшие исследования показали, что это всего-навсего тыква, см, рис. номер двадцать четыре.
   И все в таком роде.
   А вечером, вернувшись в свой домик, он испытал легкое головокружение. Все стены, окна и двери были задрапированы серебристо-серыми, кремовыми и вишневыми тканями, на столе - хрустящее полотно, достойное банкета в Версале.
   - Мсье Артем, я приглашаю вас на прощальный ужин в честь моего старого платья. Завтра я пойду на работу в туалете времен Империи.
   - Тебе кто-нибудь говорил, что ты похожа на мадам Рекамье?
   - Естественно. Все тот же мсье Левэн.
   - Знаешь что, сварила бы лучше суп.
   - А вы сердитесь, разве нет?
   - Разве нет.
   Она пожала плечами, потому что он действительно сердился.
   - Лучше нарисуйте мне платье. В котором вы хотели бы меня видеть.
   "Я хотел бы видеть тебя на Земле", - подумал он.
   А потом она устраивалась на ночь, а он, сидя на кухонном столе, послушно набрасывал эскиз платья Натальи Гончаровой. Дениз позвала его.
   - Что тебе, детка?
   - Хочу сказать "доброй ночи".
   Ее постель была застелена черным шелком.
   - Тебе что, кто-нибудь сказал, что ты похожа на Маргариту Валуа?
   - Естественно. Все тот же...
   - Мсье Левэн. Смотри, свалишься. Шелк-то скользкий.
   - Доброй ночи.
   - Желаю увидеть во сне мсье Левэна.
   Он повернулся и пошел к балкону.
   - Артем!
   Пришлось вернуться.
   - Доброй ночи, - повторила Дениз.
   - Спи спокойно, детка.
   Он наклонился и поцеловал ее.
   Потом вышел в темноту и остановился, прислонившись к шершавой стене дома.
   - Юп, - позвал он, - а сегодня вы довольны нами?
   Наступила пауза. Артем уже решил, что ответа не последует, но тут рядом с ним прозвучало сухое и не совсем уверенное:
   - Да.
   Было так темно, что даже если бы Юп и стоял в двух шагах от него, как это можно было предположить по звуку, - все равно рассмотреть выражение его лица было бы невозможно. Не было видно даже смутных очертаний его фигуры. Но он был рядом.
   - Юп, ответьте мне, если можете: почему все-таки из миллионов людей Земли вы выбрали именно нас?
   - Смотри, - послышалось в ответ, и тут же в каких-нибудь десяти шагах перед ним вспыхнул экран. Две неподвижные фигуры появились на нем, и Артему не надо было всматриваться, чтобы узнать себя и Дениз.
   Когда, в какую счастливую минуту увидели их пришельцы такими? Оба бежали вперед, он - с теннисной ракеткой, она - придерживая на груди пушистый купальный халатик; сами того не зная, они бежали, чтобы встретиться друг с другом, и лучше бы кто-нибудь из них остановился в своем легком и бездумном беге, ибо этой встрече было суждено произойти не на Земле. Но они летели вперед, через все миры и пространства, и если бы Артем не был одним из них, он подтвердил бы, что выбор пришельцев правилен, потому что эти двое и есть самые прекрасные люди Земли.
   - Так что же вы все-таки хотите от нас? - тихо спросил Артем.
   - Будьте такими, какие вы есть, - был такой же тихий ответ.
   Двое, бегущие к своей неизбежной встрече, неслышно растаяли в темноте. Артем протянул руку вдоль стены, нащупал дверь и толкнул ее.
   Тусклые блики не погашенного где-то света едва проникали в комнату. Артем остановился над спящей Дениз. Как это страшно - черная постель. Чуть запрокинутое лицо, кажется, парит в пустоте и в любой миг может исчезнуть в ней. Сейчас я разбужу тебя, Дениз, но будет ли твое лицо таким, как в тот день, когда ты бежала, обеими руками удерживая разлетающийся халатик? Будешь ли ты так бежать мне навстречу, как бежала, еще не зная меня?
   И тут ему показалось, что глаза Дениз открыты. Видит ли она его в темноте? Может быть, и нет; но она знает, что он здесь. "Зачем ты здесь, Артем?" - "Я видел нас обоих, и знаю теперь, что для меня можешь быть только ты, а для тебя - только я". - "А может, просто здесь никого нет, кроме меня?" - "Нет, Дениз". - "Этот райский сад, наш милый шалашик, и нет хотя бы телефона, чтобы перекинуться парой слов с друзьями?" - "Не знаю, Дениз". - "И я так близко, и никто не видит, не слышит, и завтра у меня даже не будет заплаканных глаз, потому что я сама каждый вечер зову тебя?" - "Не знаю, не знаю, Дениз..." - "И мне уже столько, сколько было моей матери, когда она встретилась с отцом; и мы уже смотрим друг на друга так долго, что ты уже не можешь просто так повернуться и уйти..."
   Он стремительно наклонился над ней - и замер: глаза ее были закрыты. Хрупкое равновесие сна охраняло ее усталое лицо, и казалось, достаточно одним прикосновением нарушить этот покой - и расколется мир.
   Он закусил губы, чтобы его дыхание не коснулось ее. Только не проснись, Дениз, заклинаю тебя всем, что есть святого у тебя и меня, только не проснись в эту минуту!
   Он осторожно выбрался из домика, обошел его и, перевалившись через перила балкона, плюхнулся на свой матрац. Будьте такими, какие вы есть, а? Сукин сын он есть. Так вот.
   А утром, поднявшись, он не посмел войти в дом. Он боялся, что Дениз еще не проснулась, боялся ее спящего лица. Он бродил по хрустящим дорожкам, пока дверь не распахнулась и на пороге не показалась закутанная в белое Дениз.
   - Ау, где вы? - крикнула она и помахала ему рукой. - Ванна свободна.
   Он не двинулся с места.
   И тогда она побежала к нему, придерживая на груди свою самодельную хламиду, и уже издалека он узнал это лицо, вчерашнее счастливое лицо, и понял, что какие бы стены он ни воздвиг между собой и Дениз, какие бы запреты он ни наложил на себя и на нее, - все будет бесполезно.
   Странные, сказочные дни наступили для них. Часы работы, неутомительной и порой даже забавной, пролетали незаметно; все же остальное время было заполнено одной Дениз. Знала и помнила она невероятно много, и каждый вечер, надев фантастический восточный наряд, она усаживалась на тахте, поджав ноги, и начинала так, как он ее научил: "Дошло до меня, о великий царь..." Дни Дениз. Дни, как соты, золотые и тяжелые своей переполненностью. Дни, бесшумно восходящие к ночи, к долгому шелесту причудливых нарядов, примеряемых перед сном, к бесконечной нежности, которую всю нужно было уместить в два коротеньких слова - "спи, детка"; но это не было еще концом дня.
   Потому что самым последним было черное ночное небо, нависшее над балконом на расстоянии вытянутой руки, и - тихим шепотом, чтобы не услыхала засыпающая Дениз: "Вы довольны нами, Юп?" И в ответ такое же тихое, чуточку неуверенное "да". И только с каждым днем все больше и больше пауза между вопросом и ответом.
   И вот, наконец:
   - Вы довольны нами, Юп?
   Долгое, очень долгое молчание.
   - Нет.
   Давно уже надо было этого ожидать, но все равно как-то чертовски тоскливо, и не хотелось бы вдаваться в объяснения. Сами ведь виноваты. Из трех миллиардов людей выбрали две смазливые мордашки. Уперли бы двух каких-нибудь академиков, вот те и нарисовали бы им полную картину жизни на Земле.
   - Слишком много хотите, - сухо проговорил Артем, закидывая руки за голову. - Школьная программа у меня давным-давно из головы вылетела, а что касается работы, то о ней, я вам ничего рассказывать не собираюсь. Ну, а Дениз способна продемонстрировать вам моды всех времен и народов, но не более. Вы ошиблись с выбором, Юп, а теперь пытаетесь получить из морковки апельсиновый сок.
   - Мы не ошибаемся, - был бесстрастный ответ. - Нам нужны были именно вы, и мы вас взяли.
   - Черт вас подери, да по какому праву?
   - Праву? - Голос умолк, словно Юп старался припомнить значение этого слова. - Право... Как будто обоснование нашего поступка может хоть что-то изменить в вашей судьбе. Но раз тебе кажется, что я должен оправдаться перед тобой, я сделаю это для тебя, и как можно убедительнее.
   Голос его приблизился и звучал немножечко сверху, словно Юп стоял у самых перил балкона. Артем не удержался и тихонечко просунул руку между прутьями, но пальцы его наткнулись на привычную клейкую поверхность защитного колпака. Боится, гад. А может, и не гад, просто другой состав атмосферы. Послушаем.
   - Много десятков тысяч лет назад, - зазвучал из темноты голос Юпа, мы были такими же, как вы. Впрочем, мы, вероятно, и тогда были мудрее и осторожнее вас. Мы достигли предела человеческих знаний - в нашем распоряжении были корабли, которые могли доставить нас в любую точку галактики, и даже за ее пределы. Мы сумели продлить свою жизнь на неограниченный срок, победив все болезни и даже старость, мы смогли... впрочем, ты даже не поймешь меня, если я буду дальше перечислять все то, что мы познали, открыли и сумели. Так вот, в своем жадном стремлении все увидеть, все понять и все познать мы прилетели однажды на третью планету одной непримечательной периферийной звездочки. Невероятно, но мы обнаружили там условия, аналогичные нашим в момент появления на нашей планете разумного существа... И мы встретили такое первичное существо. Полуобезьяну. Дикаря. И с тех пор мы стали пристально следить за вашей планетой. Мы уничтожали диких зверей, грозящих первым человеческим стаям, мы учили ваших дикарей пользоваться огнем и орудиями труда, мы подарили им сведения, до которых они не смогли бы сами додуматься, и они начали развиваться быстрее, запоминая наши уроки и забывая нас самих. Мы помогали вам на заре вашего человечества, мы были вашими няньками и учителями... Ну что, тебя устраивает такое объяснение?
   Артем только пожал плечами.
   - Никакая кормилица, не говоря уже о няньках и учителях, не имеет права посягать на свободу своего воспитанника. А что касается передачи знаний, то судя по тому, как вы изволили обойтись со мной и Дениз, вы вероятно, учили первобытных людей добру, справедливости и уважению к ближнему.
   Бесстрастное лицо Юпа не выразило ни досады, ни смущения. Лишь снова зашевелились губы, и спустя секунду зазвучал его монотонный голос:
   - Тогда я предложу тебе второй вариант. Мы нашли на вашей планете условия, в которых мог развиваться разум. Но разумного существа мы не нашли. И тогда группа наших людей... хотя бы беглецов, покинувших нашу планету по политическим соображениям, решила обосноваться на вашей Земле. К сожалению, они не рассчитали своих возможностей и через несколько поколений одичали. Четыре группы беглецов, прибывшие в разное время на вашу планету, создали четыре земные расы. Разве не правдоподобно?
   - Но не более. И уж совершенно не объясняет, почему вы позволяете себе распоряжаться нами, как своей собственностью.
   - Вы несколько раз пытались уйти из своего домика и каждый раз находили тот же самый дом, только на другом месте. И в конце концов вы перестали покидать его и остались в нем. Что ж, придется мне и на этот раз предлагать одну гипотезу за другой, пока ты не пожелаешь остановиться на какой-нибудь из них. Только теперь гипотезы будут разные, но все - на одном и том же месте. Вот тебе еще одна: мы не оставили на Земле людей. Но, вернувшись на родину, мы предположили, что когда-нибудь нам могут понадобиться существа, подобные нам. Мы не могли предвидеть всего, что ждало нас в будущем, но нас грызла смутная тревога. Мы находились на вершине знаний и возможностей, и вдобавок мы были очень осторожны. И тогда мы создали биороботов, да, саморазвивающихся биороботов, взяв за основу ваших обезьян. Потому-то вы и не можете найти переходное звено между последней обезьяной и первым человеком. Мы высадили вас на каждом континенте в надежде, что выживет хотя бы одна группа. Выжили все. Выжили и развились. Развились и начали задавать себе вопрос: а для чего живет человек? Для чего существует все человечество? Разве нет?
   Артем сделал неопределенный жест - в общем-то, да. Скрывать это не имело смысла.
   - Так вот, - голос Юпа зазвучал патетически, - вы существуете только для того, чтобы мы в любой момент могли вернуться к своему прошлому, к своей молодости. Наше человечество одряхлело. Мы все знаем, все можем, но ничего не хотим. Кто бы мы ни были для вас - повитухи, стоявшие у вашей колыбели, старшие братья, отцы или даже боги, создавшие вас из праха, - мы сейчас требуем от вас только свое, и, по сути, мы требуем немногого. Около ста миллиардов людей прошло по Земле, а мы взяли только двоих, тебя и Дениз. Это наше право. Богу богово!
   - Но кесарю - только кесарево. И даже если принять, что вы боги, то, черт вас подери, боги, как вы дошли до такой жизни?
   Некоторое время Юп молчал, потом послышалось что-то, похожее на человеческий вздох.
   - Мы очень берегли себя. Слишком берегли. И чтобы лучше беречь каждого человека, мы до предела ограничили рождаемость. Прошли десятки лет, сотни, на нашей планете остались одни старики. Мы перестали летать в космос, спускаться в глубины океана и в кратеры вулканов. Мы так боялись за себя! Но один за другим гибли наши товарищи, гибли из-за нелепых, непредугадываемых случайностей. И тогда мы сделали последнюю ошибку: вместо того чтобы попытаться родить новое поколение - может быть, это нам бы и удалось, потому что наша медицина стояла, да и сейчас стоит на недосягаемом уровне - мы решили восполнить недостаток людей путем создания подобных себе биороботов.