Ларионова Ольга. Сказка королей

   "Рожи, словно консервные банки", - вспомнились Артему слова Дениз.
   - Прошло сотни и тысячи лет, и на всей планете остался всего лишь один человек, рожденный женщиной, - это я. Впрочем, я ли это? Мое тело многократно обновлялось и даже полностью заменялось, переносился только мозг. Внешне я точно таков, как и все жители нашей планеты. Но я один чувствую, что мы гибнем. Огромных усилий мне стоило убедить моих товарищей (это слово он произнес с запинкой) послать к Земле последний уцелевший звездолет. Пользуясь своей способностью становиться невидимым - ты не поймешь, как мы этого достигли, - я провел возле Земли некоторое время, познакомился с ее прошлым и настоящим и главное - выбрал вас. Остальное тебе известно.
   - М-да, - проговорил Артем. - В древности, говорят, некоторые полусумасшедшие цари пытались вернуть молодость, переливая себе кровь младенцев. Уж не таким ли способом вы собираетесь омолаживаться?
   - Мы - люди, - высокомерно произнес Юп.
   - Вы - консервные банки, извините. Мне, честное слово, жаль вас, и все, что только можно, мы для вас сделаем. Кесарю - кесарево. Спокойной ночи.
   Юп не ответил. Обиделся и исчез. Хотя нет, обижаться он давно уже должен был разучиться. Просто счел разговор законченным. А ничего себе был разговор! Еще бы полчаса таких откровений, и можно было бы без всякой симуляции по праву вице-короля Индии требовать своего любимого слона.
   Только бы Дениз ни о чем не узнала. Не на Земле - это еще полбеды. Но то, что не у людей... И тут он почувствовал, что балконная дверь медленно открывается. И не увидел, а догадался, что там, на полу, сидит Дениз, прислонившись к дверному косяку и обхватив коленки руками.
   Надо что-то сказать, надо что-то соврать, чтобы успокоить, чтоб уснула, только быстро, ну же, ну, быстро, мы же договорились, что ты, сукин сын, так используй свой богатый опыт, вспомни, что ты говорил тем, прежним, вспомни и повтори, и эта поверит, глупенькая еще, детеныш, только вспомни, вытащи из своей памяти такие слова, после которых ничего не страшно, после которых ни о чем другом уже просто не помнишь, ну давай, дубина, давай...
   - Дениз!..
   Невидимая в темноте рука находит его лицо. Рука легкая, точно маленькая летучая мышь. Что за ерунда - мышь. Откуда? А, окаменелый воздух фараоновой гробницы. И здесь такая же неподвижность. Крошечные сгустки серого небытия, оживающие от людского дыхания, от шороха человеческих губ. А это откуда, про сгустки? Вероятно, из самого детства, когда верил, что утром вся ночная темнота собирается в плафонах уличных фонарей и весь день прячется там, и если присмотреться, то видно, что внутри белых пломбирных шаров затаился студенистый тяжелый туман, и не дай бог такой шар сорвется, тогда темнота вырвется наружу, словно джинн из бутылки в "Багдадском воре", и среди бела дня затопит город, как это бывает только вечером, когда фонари зажигают, и темнота, испугавшись, сама вылетает на улицы... Господи, да о чем это он, о чем?
   - Дениз...
   Это было уже не детство, хотя нет, детство, конечно, только не самое-самое, когда фонари, а попозже, когда Лариска Салова, и только бы вспомнить, что он говорил тогда, хотя и вспоминать нечего, он сказал: "Я из твоего вшивого кадета рыбную котлету сделаю". И она засмеялась, потому что это было так шикарно сказано, вшивый-то кадет был нахимовцем, на голову выше, и пояс с бляхой, и она перестала смеяться, чтобы ему было удобнее поцеловать ее, и он сказал: "И Лымарю твоему я в рожу дам", - и снова поцеловал ее, и она сказала: "Бабушка мусор несет", - потому что было в парадной, и он ответил: "Я твоей бабушке в стекло зафингалю", - и в третий раз поцеловал ее, а больше не стал, - надоело, и вроде стало незачем...
   - Дениз...
   А вот это было уже совсем не детство, это было в самый последний раз, все расходились, а он мог остаться, так что ж ему было отказываться, он и остался, пьян был здорово, да и хозяйка была хороша. И он молча раздел ее, и она то ли рассмотрела его получше, то ли решила поскромничать, только вдруг завела: "Ты у меня первый настоящий..." - "Ну-ну, не завирайся", сказал он ей, и так было в последний раз.
   - Дениз. Дениз. Дениз... - Это как спасенье, как заклинание, как мелом по полу - круг, отсекающий все то, что было и как было.
   - Я здесь, - прозвучал из темноты ее неправдоподобно спокойный голос. - Протяни руку - я здесь.
   У него похолодело внутри от ее слов, простых и ничего не значащих в обычном номинальном значении, но сейчас обернувшихся к нему всей жуткой обнаженностью единственного своего смысла. И не он ей, а она ему первая предлагала единственное средство от страха перед окружившей их тупой и бессмертной нелюдью, и это "протяни руку" - первое, что она сказала ему как равная равному, значило только одно: "протяни руку к возьми".
   Он медленно поднялся, царапая щеку о кирпичный наружный косяк, и переступил порог комнаты. Где-то внизу, у его ног, сидела на полу невидимая Дениз.
   Вот так. И не мучайся, все равно ведь это неизбежно. Быть тебе сукиным сыном. Судьба.
   - Ты словно боишься? - проклятый голос, обиженный, совсем детский. Никто же не видит. Темно.
   Так бы и убил сейчас. На месте.
   - Может быть, я для тебя недостаточно хороша? Мсье Левэн говорил...
   - Замолчи!!!
   Бесшумно шевельнулся воздух, и Артем угадал, как поднялась, выпрямившись и чуточку запрокинув голову, Дениз. Из темноты лёгкими толчками поднималось и долетало до его лица ее дыханье. Ближе протянутой руки была теперь она от него.
   - Зачем "замолчи"? Я люблю тебя, Артем.
   Господи, да разве может быть, чтобы это "я люблю тебя" звучало так медленно, так правильно, так спокойно?
   - Нет, Дениз, нет! Просто так вышло, что здесь только мы, ты и я, никого, кроме меня. Вот тебе и показалось... Почему бы и нет? Девочки рассказывают, мама запрещает, мсье твой плешивый травит про Нефертити... В первый раз верят не только другим, Дениз. Верят себе. Что с первого взгляда и на всю жизнь. Вот и тебе кажется. Мсье для этой роли не подошел, стар, и девочки засмеют. А тут - молодой русский, и на совсем другой планете, О-ля-ля! Пока никто не видит...
   - Здесь темно, я не могу тебя ударить.
   - А хорошо бы. Я даже прощенья просить не буду. Это завтра. Когда я буду способен соображать, что я говорю.
   - Ты говоришь и не слышишь? Каждое твое слово - как crapaud (жаба), я не знаю по-русски, холодное, противное, мокрое! Зачем так? Зачем? Зачем?
   Дениз, горе ты мое горькое, не "зачем", а "почему".
   - Потому что не смей говорить: "Темно, и никто не видит". Не смей говорить: "Протяни руку". И не смей в этой темноте стоять так близко, что я действительно могу протянуть руку и взять.
   Шорох шагов. Дальше. Еще дальше. Четыре шага темноты между ними. Одного его шага будет довольно, если сейчас позовет. Не смей звать меня, Дениз. Я люблю тебя. Где тебе знать, что любят именно так!
   Тишина. Долгая тишина, в которой не спит и не уснет Дениз. Значит, еще не все. Еще подойти, отыскать в темноте спокойный лоб, и это - "спи, детка". Сможешь? Уже смогу.
   А лицо мокрое. Все. Даже брови. И руки. Узкие холодные ладошки.
   - Ну что ты, глупенькая, что ты, солнышко мое, девочка моя, - все слова, все имена, только бы ласковые, а какие - неважно, важно - нежность в них, вся нежность белого света, нежность всех мужчин, целовавших женские лица от Нефертити до Аэлиты. - Маленькая моя, рыженькая моя, единственная...
   О, последовательность всех мужчин мира!
   Уснула Дениз, зацелованная, счастливая, и руку его продолжает сжимать, словно это любимая игрушка. Как мало тебе было надо - согреть, убаюкать. А туда же - "протяни и возьми". Глупенькая ты моя. А теперь спишь спокойно и только носом посапываешь - наревелась, а я просижу всю ночь здесь, на полу, как последний дурак, положив голову на край твоей постели только затем, чтобы увидеть твое лицо, когда начнет светать.
   Видел бы Юп эту картину!
   - Ну что, Юп, старая консервная банка, доволен ты нами сегодня?
   Темнота. И совсем близкое, отчетливое:
   - Да.
   Был какой-то отрезок времени, когда Артем чуть было не рассмеялся. Бывает у человека такое состояние, когда первой реакцией на все является счастливый смех. Но так продолжалось всего несколько секунд. Потом недоумение: неужели подслушивал? Скотина.
   Он осторожно высвободил свою руку из ладошек Дениз и на цыпочках выскользнул из дома. Темень. Непроглядная, тяжелолиственная, августовская.
   - Юп!
   - Я слушаю тебя.
   - Юп, вы... вы довольны нами сегодня?
   - Да. Вы поняли, что от вас требуется, и я доволен.
   - Вы слышали... все?
   - Разумеется. С первого же момента вашего пребывания на нашей планете мы видели и слышали абсолютно все.
   - Даже в темноте?
   - Для нас не существует ни темноты, ни стен дома, ни вашей одежды. Мы видим все, что хотим.
   Может ли двадцатичетырехлетний землянин дать в морду инопланетному подонку, пусть даже тысячелетнего возраста? Впрочем, они сами уже решили этот вопрос положительно, иначе сейчас между Юпом и Артемом не было-бы защитной стенки, и тогда...
   - Юп, но ты же человек, пусть они все - консервные банки, но ты?..
   - Во-первых, не вполне строго называть меня человеком, ибо ты сам считаешь себя таковым, а мы стоим на слишком различных ступенях развития. Во-вторых... - Бесстрастный машинный голос, и слово за словом капает на череп и расплывается по нему, не проникая в глубину сознания и не обнаруживая своего сокровенного и старательно ускользающего смысла. Во-вторых, разница в этих уровнях - в нашу пользу, за исключением одного-единственного вопроса. Информацию по этому вопросу мы и намерены получить от вас. Вы, наконец, поняли, что от вас требуется, и я доволен вами.
   - Послушайте, Юп, вы можете простым русским языком объяснить мне, о чем идет речь? Я слушаю вас - и не понимаю, мой человеческий разум не в состоянии проэкстраполировать вашу естественную - для вас - и, вероятно, очень простую мысль. Ну о чем вы, о чем, о чем, черт вас подери?!
   - Пожалуйста. Мы имеем множество самообновляющихся биороботов различных типов, причем одни копируют людей, другие много совершеннее их... И все-таки жизнь нашего человечества неуклонно стремится к закату. Развитие остановилось. Нам незачем больше развиваться. Ведь для этого нужно любить знание. Нам незачем больше летать в космос. Для этого нужно любить звезды. Мы практически бессмертны, нам не надо продолжать свой род, равно как и заботиться друг о друге. Каждый и так занят самим собой. Только собой. Ведь для того чтобы помогать другому, нужно его любить. Но мы давным-давно утратили представление о том, что это такое. Мы забыли, как это - любить...
   - А ты, ты сам, Юп?
   - Это было так давно... Я не знаю, я не помню, любил ли я когда-нибудь...
   - Но ты же хочешь им помочь, - значит, не все потеряно, старина. Не понимаю только, что мы-то можем для тебя сделать?
   - Я дал тебе райский сад, привычный, родной дом. Я дал тебе самую красивую девушку Земли. Вам все условия созданы. Любите друг друга!
   Удар. В темноту. На голос. Упругая поверхность отбрасывает Артема обратно, на порог дома. Бессильная, дикая ярость...
   - Если бы я с самого начала знал, что вам нужно, я бы предпочел сдохнуть под одной из ваших райских яблонь!
   Постой, а Дениз? Никому не возбраняется подыхать под яблоней, но что она будет делать одна с этими консервными банками? Об зтом ты подумал? Одна она им будет не нужна, и... Здесь не хранят ненужные вещи. Информация ли, человек ли. Неэкономно. И снова невидимый звездолет помчится к Земле, чтобы подобрать еще одну пару молодых симпатичных кроликов, и - все условия созданы, любите друг друга!
   Зверская эта затея пойдет по второму кругу...
   - Почему ты молчишь? - раздается из темноты. - О чем ты думаешь?
   Я думаю о том, что вы - машинная сволочь, бессмертные выродки, возомнившие себя богами и бессильные заставить меня делать то, что угодно вам. Одного вы добились - Дениз у меня вы все-таки отняли...
   А перед глазами, как проклятие, как наваждение - белый купальный халатик.
   Беспечная маленькая Дениз, упоенная неземными синтетическими тряпками. Нежная стремительная Дениз, бегущая ему навстречу по ненастоящим цветам их персонального рая.
   Любите друг друга, вам все условия созданы!
   А вы посмотрите?
   ...вы посмотрите.
   - Ты не ответил. О чем ты думаешь?
   Я думаю, не кончить ли эту комедию прямо сейчас, не сказать ли тебе на хорошем русском языке, что я о вас всех думаю, и не уйти ли в темноту, в лабиринт безвозвратных дорожек - уйти, чтобы с рассветом не увидеть пробуждающегося лица Дениз. Никогда больше не увидеть. А потом?
   А потом - старый вариант: вы признаете эксперимент неудачным, и нет ни малейшей надежды на то, что в вас взыграют совесть и гуманизм. На землю вы нас не вернете. Здесь мы вам будем не нужны.
   И так бессчетное количество выходов, и все ведут к одному: к еще одной паре кроликов, которая займет освободившееся место в райском саду.
   В райском саду, из которого бесследно исчезнет Дениз...
   - О чем ты думаешь?
   - Я... я думаю о том, как мы будем счастливы в этом райском саду.
   Эта ложь - цена тех нескольких дней, за которые необходимо найти какой-нибудь выход. Найти, прежде чем вы догадаетесь, что не будет вам ни богова, ни кесарева.
   А легче всего оказалось обмануть Дениз.
   - Дорогая, ты теперь моя невеста, и я должен заботиться о нашем будущем. Ты разумная девочка и понимаешь, что пожениться мы сможем только на Земле - если, естественно, ты сама не раздумаешь. Поэтому я должен как можно скорее сообщить нашим гостеприимным хозяевам все те сведения, которые их интересуют. Будь умницей и не мешай мне. Чем скорее я кончу, тем раньше мы вернемся домой.
   - А мы вернемся?
   Господи, Дениз, да если бы я смел спросить их об этом!
   - Как ты можешь в этом сомневаться? Они же люди.
   Она легко и беззаботно приняла его сдержанность, как принимают условия новой забавной игры. Если бы она знала, как он был благодарен ей за это согласие. Если бы она знала, как горька была ему легкость этого согласия!
   И потом - каждая игра ограничена в своих временных пределах. Рано или поздно наступает момент, когда один из играющих говорит: "Мне чурики" - и игра кончается.
   На сколько же дней хватит этой игры, Дениз? Потому что время идет, а выхода - нет.
   Нет выхода.
   Дни, прозрачные и бесцветные, один меньше другого - словно стеклянные яички на бабкином комоде. Дни, мизерные и бессильные, каждый из которых мог бы уместиться в старушечьем кулачке. Проклятая литература, приучившая к феерическим деяниям земных суперменов, вырвавшихся на просторы космоса! Если бы кто-нибудь мог предположить, что первые люди, попавшие на другую планету, вовсе не будут образовывать Великие Кольца, лихо рубить пространственно-временные связи или во главе инопланетных масс неотлагательно вершить галактические революции.
   Наверное, так и будет. Когда-нибудь. Не сейчас. Потому что сейчас единственное, что должен делать он - это НИЧЕГО НЕ ДЕЛАТЬ.
   И только чувствовать - ежеминутно, ежесекундно, как все то, чего еще не было между ним и Дениз, становится тем, чего никогда между ними не будет.
   И дни, которые должны были принадлежать им вместе, принадлежали каждому в отдельности.
   Знаешь ли, Дениз, что день вместе - это два дня? Мы чураемся прописных истин, мы высокомерно, по-щенячьи презираем цитаты классиков, вбитые в наши головы на ненавидимых уроках литературы. За эти цитаты заплачено сполна, чеки - "четверки" и "пятерки" в сданных на макулатуру дневниках, и мы квиты, мы вправе вышвыривать и вытравливать из своих голов все ясное и элементарное, не сдобренное мускусным душком парадоксальности. Попробуй сейчас сказать за столом, где собралось трепливое инженерье, что умирать надо агитационно. Или что самое дорогое у человека - это жизнь. Засмеют!
   А ведь это так, Дениз, и самое дорогое у человека - это действительно жизнь. Только вот в чем подкачал классик: она дается не один раз. Потому что если любишь - проживаешь две жизни: за себя - и за того, другого. Вот почему это так здорово, когда тебе повезет и ты по-настоящему полюбишь. Если бы я не встретил тебя, Дениз, я бы этого так никогда и не узнал, потому что до сих пор, выходит, все у меня было понарошке. От Лариски Саловой до той, что в самый "последний раз..."
   Так что же делать, что делать, чтобы вырваться из цепких лап этих, с позволения сказать, богов? Что делать, чтобы каждый мой день был твоим днем, чтобы каждый твой миг был моим мигом? Я ведь хочу так мало: просто быть вместе, до седых-преседых волос, как эти легендарные греки... как их? Мы еще потешались над ними... А, Филемон и Бавкида. Что мы понимали, сопляки, д'Артаньяны? Безнадежное щенячество, могущее длиться до самой старости, до потери способности чувствовать вообще, если не вмешается что-то страшное, если не выдернут землю из-под ног, как сейчас, когда висишь в безвоздушном пространстве и даже нельзя дергаться и разевать рот от ужаса - смотрят ведь!
   А ведь все было, Дениз, все было, лежало у меня на ладони, все было, было, было...
   Откинуться всем корпусом назад, и - со всего размаха головой о мигающий пульт, чтобы вдребезги.
   Да? А невидимый звездолет, снова бесшумно крадущийся к Земле? А еще двое заключенных в этом раю?
   И потом - если эти двое, по незнанию ли, по недогадливости или даже просто потому, что наплевать, пусть смотрят, - что, если эти двое отдадут этим консервным банкам то, чего они добиваются? Если они покажут, если они научат этих дуболомов любить?
   Смех сквозь слезы. Вот уж единственное, чего можно совсем не бояться. Уж если Юп ничего не помнит - об остальных консервных банках и беспокоиться нечего.
   А может...
   Воспоминания всплывают неожиданно, нередко против воли. А вдруг Юп все-таки вспомнит, как он был человеком? Вдруг он вспомнит - что это такое: любить?..
   Может, это и есть тот единственный шанс на возвращение, который нужно было найти?
   - Юп!
   И впервые за все это время - никакого ответа.
   - Юп! Ты слышишь меня? Юп!
   Вот так. Заварил всю эту кашу, затеял этот гестаповский эксперимент, притащил их сюда - а теперь в кусты? Подонок.
   - Юп!!!
   А может, его просто не пускают сюда? Сказал же он в самый первый раз: "Я получил полномочия отвечать на любые твои вопросы". Или что-то в этом роде. Может быть, теперь его лишили этих полномочий? По случаю прекращения эксперимента, например.
   Тогда не остается ни одного шанса. Что же дальше? Дальше, - как ни смешно, но именно то, чего хотел от них Юп: просто быть людьми. Оставаться людьми до самого конца. А в сущности, что он делал, кроме этого? Ничего. Просто был человеком. И все.
   Но этого оказалось так мало.
   - ...Я надоела, разве нет? Тридцать дней одна женщина рядом - тебе скучно, разве нет? Только не говори: ты невеста. Я невеста - о-ля-ля! Смотри сюда - мой туалет... под венок. Разве нет? Белое-белое. Снег. Мертвый снег. Я - невеста!
   - Дениз, успокойся...
   - Я невеста деревянного... как сказать? Дерево, Пиноккьо. Но зачем так? Зачем?
   - Ты хочешь сказать - почему? (А действительно, не все ли равно несколькими часами раньше или позже их уберут отсюда...) Мы очень мало рассказывали друг другу о себе, о своем детстве. Но не так давно мне вдруг вспомнилась одна забавная вещь, и, если хочешь, я расскажу тебе.
   Ну вот - капризно скривила губы, боится, что это просто увертка, чтобы уйти от ответа.
   - Я был совсем маленьким, когда мы с мамой уехали на лето куда-то в Прибалтику. Берег Балтийского моря, понимаешь? Так вот, в нашей комнатке, которую мы сняли, висела на стене странная картина: загадочный лес - не настоящий лес, а такой, как в доброй - обязательно доброй, Дениз! волшебной сказке. А в этом лесу - два старых короля - черный и белый - с пепельными бородами и тусклыми коронами. И на ладонях у этих старцев лежит маленький сказочный мир. Ты понимаешь, Дениз? Целый мир, а может быть, только одно королевство. Крошечный, но самый настоящий город, а кругом лес, ниже новорожденной травки, а люди, наверное, такие малюсенькие, что разглядеть их могут только зоркие и добрые глаза мудрых королей. Осенью мы уехали, и я никогда больше не видел этой картины - это, конечно, была только репродукция; но все детство свое я мечтал о том, чтобы иметь такое же игрушечное королевство, крошечный живой мир, который можно рассматривать без конца, и никогда не надоест...
   - А как называется? - неожиданно спросила Дениз.
   - Эта картина называлась "Сказка королей".
   - И это тебя грустит? - она засмеялась. - Тебе тоже нужна игрушка. Но это так просто. Надо просить мсье Юпа. Он подарит тебе сказку. Мы - два короля. Мсье Юп! Две бороды, две короны!
   Глупенькая ты моя, ничего ты не поняла. Ведь это мы копошимся в игрушечном саду, но не на добрых руках лежит наш ненастоящий мирок.
   Впрочем, когда любишь в первый раз, простительно быть дурой. Он вдруг вскинул голову и внимательно всмотрелся в ее лицо. Заплаканная осунувшаяся рожица, круги под глазами, да еще зелененькая оттого, что умудрилась облачиться в неимоверно алую, словно лоскут гриновского паруса, переливчатую тряпку.
   - Рыбка-зеленушка...
   Дернулся подбородок, глаза стали узенькими и гадкими:
   - Еще одна сказка? Про рыбку?
   Когда любишь в первый раз... А с чего это он взял, что она любит его? Ах, да, - условия были созданы... И еще это спокойное, удивительно правильно выговоренное:"Я люблю тебя" - той ночью, последней; непонятно только - от любопытства или со страху? Да и он хорош - самонадеянный красавчик. Поверил.
   Странная сказка, ей тысяча лет: он любит ее, а она его - нет... А она его - нет. Опять литература.
   А ведь ничего еще не потеряно, Дениз, и только подойти, и взять в руки твое лицо, и целовать, и тихонечко дуть на ресницы, и чуть слышно гладить начало волос на висках - и ведь будет все, ведь полюбишь, ведь никого еще не любила, не уйти тебе от этого, никуда не уйти, только и нужно-то - губы мои и лицо твое.
   А у самого окна - небо, тускло-серое, словно огромный оловянный глаз.
   Я люблю тебя, Дениз, я люблю тебя больше света белого, больше солнца красного. Я люблю тебя, но если бы у меня сейчас была граната, которой можно было бы взорвать к чертям собачьим весь этот мир, эту планету, - я швырнул бы эту гранату нам под ноги, Дениз. Говорят, любовь - чувство созидающее. Есть такая прописная истина. Но сколько бы я сейчас отдал, чтобы моя любовь стала адским запалом, тысячекратной водородной бомбой, способной разнести в клочья всю эту сверхразумную цивилизацию! Я не знаю, гуманно это или не гуманно - уничтожить целое человечество, ибо разум землянина не в состоянии решать такую проблему, от такой проблемы разум землянина просто-напросто свихнется. Но за такую гранату, за такую бомбу я, не рассуждая и не мудрствуя, отдал бы свою жизнь. И твою жизнь, Дениз.
   Потому что мир, разучившийся любить, не может, не смеет, не должен существовать во Вселенной!
   Индикаторный пульт диктофона. Лампочки - плотно одна к другой, словно оловянные солдатики. Сколько их? Сто на сто, не меньше. На звук шагов они отозвались голубоватым мерцанием, словно язык синего тусклого пламени лизнул пульт. Вот так. И сиди здесь до самого конца, ибо есть в столь любимой твоей мировой литературе четкий такой штамп, что настоящий человек умирает на боевом посту. Или на рабочем месте, на худой конец. Агитационно.
   А на самом деле - чтобы не видеть злое и равнодушное лицо.
   "Лицо твое и губы мои..."
   Лампочки на пульте диктофона послушно мигнули. Синее, фиолетовое, лимонное.
   Сколько еще бесконечных дней перед этим пультом, сколько еще лекций, рассказов, стихов, преданий, сколько еще просто вранья?
   - У попа была собака.
   Синее, фиолетовое, оранжевое.
   Артем протянул руку и выдернул из гнезда одну лампочку. Бесцветный остренький колпачок, вроде тех, что идут на елочные гирлянды.
   - И он ее таки любил.
   Лампочка в его руках мигнула лиловым, потом - изумрудным. Вот оно что, реагирует на звук. И обходится без питания. Артем обошел сзади коробку диктофона, отыскал дверцу, поддел ножом - распахнулась. А внутри ничего.
   Бутафория. "Вам нужно дело..." Примитивное приспособление, с помощью которого создавалась иллюзия занятости делом. Хватит с него дешевых иллюзий!
   Тоненький удивленный звон. Осколки лампочек щекочут руки, даже не. царапая кожу. А в дверях беседки - бесстрастный розовый лик анатомического муляжа. Явился-таки, гад. Явился как ни в чем не бывало.
   А может, брякнуться перед ним на колени и плаката, просить, молить? Испокон веков боги любили, чтобы перед ними унижались, ползали на брюхе.
   Ради Дениз можно вынести и это.
   - Юп, я прошу тебя... У каждого эксперимента должны быть свои пределы. Границы разумного. Границы человечного. Вы же мудрые, добрые боги, Юп (ох!), и если в вас есть хоть капля благодарности за все, что мы для вас делали, - помогите нам вернуться домой.
   Этого он боялся больше всего. Этой крошечной паузы...
   - Ты просишь невозможного.
   Стало даже как будто бы легче.
   - Если вам необходим человек для дальнейших исследований - оставьте меня. Но верните на Землю Дениз.
   - Вы получите все, что только сможете себе представить. Все, чего никогда не имели бы на Земле.
   - Но здесь не будет Земли.