Марбод помолчал. Пятнадцать лун назад он побывал в соседней стране, но при всех говорить об этом не собирался. Об отсутствии его ходили удивительные слухи. Дружинники его рассказывали, что Марбод провалился в Золотую Гору и провел там один день, — а в среднем мире в это время прошло полгода.
   — Я там не воевал, — ответил Марбод.
   Ванвейлен фыркнул про себя. По-видимому, война была тут не только главным способом экономического обмена, но и главным способом обмена информацией.
   — А кто воевал? — спросил он.
   Марбод понял, что колдун не заметил нелжи, опечалился: плохой колдун. Ну да ничего. Колдуна делают слухи, а не заклинания. Поберегись, Арфарра, я такие слухи распущу про этого колдуна! Припомнится тебе неподаренная лошадь!
   — Покойный король собирался воевать, да не успел. Господин Арфарра воевал, да и господин Даттам. Господин Даттам и его дядя два года воевали против императора, пока император не сделал дядю наместником провинции.
   Ехавшие впереди охотники услышали имя Даттама и заволновались. Кто-то внезапно запел песню. Это была красивая песня о молодом рыцаре Даттаме. В ней говорилось, что меч Даттама сверкал над миром, как полумесяц, и что белый плащ его расстилался над полями, как иней, и что все, что он ни награбил, молодой Даттам отдавал войску. Это была хорошая песня с грустным концом, потому что она кончалась рассказом о том, как Даттама предал его собственный дядя, и как дядя получил звание наместника, а Даттам должен был постричься в монахи.
   Ванвейлен перегнулся через седло к отцу Адрамету и сказал, улыбаясь:
   — Сдается мне, отец Адрамет, что ваши слова о могуществе империи несколько преувеличены, если человек может поднять восстание против императора и заполучить через это титул наместника.
   Отец Адрамет пожал плечами, видимо не желая ввязываться в неприятный политический разговор даже далеко от родины.
   — Да, — сказал задумчиво Марбод, поправляя красивой рукой удила, — так всегда. При сильных правителях мятежнику полагается веревка, а при слабых правителях мятежнику полагается титул наместника. Вот и мы, Кречеты: король хотел бы нас удавить, как давят блоху в миске, а мы из поколения в поколение — наместники Верхней Ламассы.
   — По наследству?
   — О, — сказал Киссур, — не то, чтобы по наследству, потому что где-то в законах королевства есть запись, что чиновники должны назначаться каждые три года. Каждые три года король нас утверждает в этой должности, но я не слыхал, чтобы он кого-то не утвердил.
   — А что будет, если король вас не утвердит?
   Марбод улыбнулся.
   — Вы видели, господин Ванвейлен, сегодня утром, как вертелся в деревне шаман, призывая весну? Что будет, если шаман откажется вертеться? Весна, я думаю, все равно наступит, а вот у шамана будут серьезные неприятности.
   Ванвейлен усмехнулся. Когда дело шло об обычаях грязных крестьян, суеверный красавец Марбод выказывал себя чуть ли не атеистом.
   — А храм Шакуника сильнее короля?
   — Шакуники, — сказал Марбод, — просто торговцы. Не было еще такого, чтобы торговец в мире что-то значил.
   Ванвейлен рассердился:
   — Сдается мне, Марбод, что торговцы храма кое-что значат, раз вы охраняете их караван, да и грабите по их указке.
   В мире что-то сломалось. Марбод помолчал, облизнул губы.
   — Я — королевский инспектор, — сказал он. — Ежели торгаши просили у меня покровительства…
   Хлестнул лошадь и ускакал.
   Лух Второй Медведь погладил сапсана и громогласно заметил:
   — Шакала назвали шакалом, а он в ответ: у меня грамота, что я волк… А вот вы, господин Ванвейлен, сразу видно, знатный человек, — и по словам, и по осанке. И корабль ваш честный, а не купеческий…
   Слева, задумчиво склонив голову, слушал медвежьи слова храмовый торговец. Он уже заметил, что заморские торговцы для торговцев держатся слишком гордо. Так и собирался доложить.
   Монах-шакуник перегнулся через седло к Ванвейлену и, подмигнув, хитро спросил:
   — Что же такого предложил вам Марбод в пещере, что вы так открыто разрываете с ним отношения?
   — Я? Я не хотел…
   — Бросьте, господин Ванвейлен, — или вы не знали, что нет худшего способа обидеть знатного человека, чем назвать его торговцем или другом торговцев? Эти люди гордятся тем, что их прабабку изнасиловал горный дух, и что предки их жрут прохожих в своих могилах, и они считают, что совершили угодное небу дело, если застали на горной тропе торговца и, ограбив его, зарубили. Так что он вам предложил?
   Ванвейлен густо покраснел. Предложение Марбода быть идейным наставником в государственном перевороте его не очень-то устраивало; но доносить он на Марбода не собирался. Не то чтобы Ванвейлен был против государственного переворота как такового, — но ему казалось, что если Марбод сядет на место короля, в этой стране ничего не изменится, да и вообще в ней ничего нельзя изменить.
   — Что он вам предложил?
   Ванвейлен нагло улыбнулся монаху и спросил:
   — Так значит, Марбод — королевский инспектор! А что делает королевский инспектор?
   — Королевский инспектор, — сказал монах, — это глаз и око центральной власти; он собирает налоги и творит суд, он защищает сирых и слабых и утирает слезы вдов и сирот, бедняку он служит защитой, а богачу — карой…
   — И много налогов собрал для короля Марбод в этой поездке?
   — Видите ли, — сказал монах, — не все налоги собираются инспекторами. Бывает, что король милостиво дарует пожалованным землям иммунитет, и владельцы их сами собирают налоги и творят суд. И хотя никто не отменял звания инспектора, и не отнимал у короля право собирать налоги, эти милости королей продолжаются больше двух веков, и…
   — И Марбоду Кукушонку не пришлось в этой поездке судить сильных и оберегать слабых?
   — О, — сказал монах, — на следующий день после того, как он получил плащ и печать королевского инспектора, он рассек эту печать мечом, на спор, а иные говорят — проиграл в кости. Вы представьте себе, как бы Кукушонок уберег слабых… Уж лучше пусть граф судит свое имущество.
   Монах покачался в седле и добавил:
   — И он выпросил у короля плащ и печать инспектора для этой поездки, чтобы никто не мог сказать то, что вы только что сказали, потому что профессия торговца в этих местах не в чести.
   — Я это заметил, — отозвался Ванвейлен.
   Когда они выехали из заколдованного леса-города, уже вечерело, и Марбод с дружинниками был шагов на сто впереди. Слева от него показался деревянный храм ржаного королька, а перед храмом, на паровом поле, крестьяне по-своему праздновали весну: сложили по кругу сор и солому, зажгли костры, и прыгали через них, парами, как можно выше.
   От бузы и огня крестьяне тоже были совсем пьяные, побросали шапки и кинулись к господам, а проповедник, ржаной королек, схватил под уздцы лошадь Кукушонка и закричал на своем языке о короле умершем и воскресшем.
   Лух Медведь и другие засмеялись. У Марбода на щеках вспыхнули два розовых пятна и сверху — два красных пятна, левый глаз закатился внутрь, а правый — выкатился наружу и налился кровью. На седле у Марбода висела боевая плетка, хорошая плетка, с рукоятью, отделанной посеребренными черепаховыми щитками, семь хвостов о семи когтях, всего сорок девять железных когтей и пятидесятый — золотой шарик.
   Марбод снял эту плетку и ударил ей проповедника так, что содрал с него рогожный куль, в который тот был одет, и потом ударил еще раз. Проповедник, наверно, был очень огорчен, потому что упал и не шевелился.
   А Марбод на коне перемахнул через канаву, и челядь за ним. Марбод закричал, чтоб не упускали крестьян, а те стали визжать и увертываться от копыт, потому что мечей господа не позорили.
   Ванвейлен поскакал наперерез, схватил лошадь Кукушонка за узду и закричал:
   — Как вы смеете!
   Кукушонок, однако, перехватил руку, уперся ногой в брюхо его коня и выдернул Ванвейлена из седла, как редьку из грядки.
   — А как они смеют позорить моего родового бога?
   Ванвейлен посидел на земле и пошел к бродячему проповеднику. Тот лежал, как сломанная бамбуковина: мертв. Рядом монах-шакуник, в кафтане цвета морской ряби, с облаками и листьями, безмятежно глядел на продолжение охоты.
   Тут только Ванвейлен сообразил, что бывший королевский род и нынешний простонародный бог зовутся одинаково — Ятун. Можно было и сообразить раньше, но дело в том, что словом «ятун» по-аломски и по-вейски назывались разные животные. На аломском «ятуном» называли Белого Кречета, великолепную господскую птицу, чья жизнь стоила дороже жизни раба. По-вейски «ятуном» называлась птичка из рода соколиных, но совсем другая: мелкая и пестрая; мутный рыжий глазок, ворох неопрятных перьев на красных ножках. Птичка ела червяков, падаль, снулую рыбку и чужих птенцов. В усадьбе ее называли «ржаным корольком». Говорили, что она бесчестит свой род, как шакал бесчестит род волков.
   — Самая последняя птица, — сказал как-то Шодом Опоссум. — Я владею крестьянином, крестьянин владеет коровой, а ржаной королек сидит на корове и выбирает из нее клещей…
   А тем временем на поле мало кто из крестьян сумел убежать. Девки страшно кричали, а мужики, по приказу Марбода, сносили хворост для праздничных костров к подветренной стороне деревянного храма.
   Марбод снял колпачок со своего кречета. Птица взлетела на колчан за спиной, била крыльями и следила за крестьянами, как за перепелами.
   Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы сварить горшок каши, как все было готово. Марбод выбрал из колчана гудящую стрелу, зажег и пустил в вязанку. Крестьяне тоскливо заголосили.
   — Так, собственно, почему убили последнего короля Ятуна? — спросил Ванвейлен монаха-шакуника, отца Адрамета.
   Монах молча глядел, как в вечернем воздухе занимается огнем жилище чужого бога.
   — Я мало что знаю, — сказал он. — А что знаю, знаю со слов господина Даттама. Здешние сеньоры соглашаются, что вся земля — собственность короля. И дана в распоряжение не им, а божественным предкам. И вот последний Ятун долго думал и сообразил, что Бог — один, а все прочие боги суть его атрибуты и качества. Сеньоры было согласились, но вскоре выяснились некоторые богословские подробности. Оказалось, что есть боги истинные, а есть боги ложные, а стало быть, несуществующие. Список несуществующих богов совпал со списком непокорных родов. Это, конечно, было совершенно справедливо: согласитесь, что ложный бог должен внушать своим потомкам ложные мысли.
   — А земли, — проговорил Ванвейлен, — которыми владеют несуществующие боги, должны, стало быть, воротиться к богу истинному…
   — Несомненно, — кивнул монах. — Но заметьте, что и все прочие боги — лишь свойства и имущества великого Ятуна. Кто такой, например, Большой Хой? Просто топор в руке Ятуна, его атрибут и его раб. А все, чем пользуется раб, тоже принадлежит хозяину. Стало быть, богу-предку на небе принадлежат другие боги, а богу-внуку, королю, принадлежит вся земля.
   — Понятно, — сказал Ванвейлен, — и тогда-то случилась эта история с женским коварством.
   — Да, — кивнул монах, — тогда случилась история с женским коварством.
   — И новый король поспешил вернуть богам все права свободных людей.
   — А что же еще ему оставалось делать? — сказал монах. — Особенно, если учесть, что его попрекали рабским происхождением.
   — Да еще сын кстати у покойника родился, — прибавил сквозь зубы Ванвейлен.
   Монах-шакуник глядел на горящий храм. Да какой там храм! Стойло!
   — Говорят, — сказал монах, — колдун после смерти становится втрое сильнее. Странное дело. У короля не хватило сил навязать свою веру огнем и мечом. Его убили, и род истребили, и храмы ушли под землю. А теперь шляются оборванцы, и хотят убедить народ в том, в чем не смог его убедить сам король, вывернуть мир наизнанку, как шубу в праздник, и так его и оставить. Сеньор неугоден богу, купец неугоден богу, весь мир неугоден богу, одни праведники угодны! Зачем же он его создал? Ходят странники и нищие и учат, что не спасешься, пока не раздашь все добро странникам и нищим…
   — Да, — сказал Ванвейлен, поглядывая на расшитую золотом ферязь божьего служителя, на пальцы, унизанные перстнями, — вы исключительно по богословским причинам не любите ржаных корольков.
   — Шакун, — сказал монах, — великая сила, разлитая в мире. Он предшествует субъекту и объекту, действию и состоянию. Он невидим, как свет, но делает видимым все остальное. Он различает вещи друг от друга и придает им значение и форму. И нет ничего в мире, что может быть чуждым ему. Почему же золото, или чаша с каменьями, или меч, или земля должны быть ему чужды? Что за бешеная гордость — говорить: «Человек — образ и подобие божие, а в идолах и вещах божьего образа нет»?
   Помолчал и спросил у Ванвейлена:
   — А что, ваша вера похожа на веру ржаных корольков?
   — Почему вы так думаете?
   — А вам тоже не нравится все вокруг. Но вы глядите и не вмешиваетесь.

 
   По дороге в замок Ванвейлен пытался представить себе, что изменится в здешнем мире, если корона окажется в руках такого человека, как Марбод Кукушонок, и решил, что ничего не изменится.
   Наутро Ванвейлен сошел во двор храма: сеньоры собирались на охоту.
   — Вы не едете с нами? — окликнул его Марбод, как ни в чем ни бывало.
   — Нет, — сказал Ванвейлен, — я больше не буду ездить с вами, Марбод.
   Вместо охоты Ванвейлен отправился к сожженному храму: там крестьяне повесили мертвого проповедника на дереве вверх ногами, а потом положили в кожаную лодку и пустили в море. Особенно они не горевали: «Он сам сказал, что его убьют, а на четвертый день он воскреснет».

 
   Два дня не происходило ничего, достойного упоминания.
   В третий день Шуют, благоприятный для начала путешествий, все гости собирались покинуть замок, и поэтому накануне хозяин устроил пир для всей округи: приехало сорок три человека и больше двухсот челядинцев.
   Залу переодели, расстелили скатерти с золотыми кистями. Выросли горы мяса, разлились озера вина. Предки могли съесть барана зараз: как отстать от предков?
   Потом все соглашались, что пир кончился очень странно, и многие говорили, что это чужестранцы его сглазили.
   Наверное, так оно и было. Конечно, чужестранцы молча сидели и слушали, однако же колдун не рыцарь, чтобы говорить громко. Бывает, просто взглянет, — а молоко уже прокисло…
   Говорили о Весеннем Совете, который созывал король в городе Ламассе, а потом как-то заговорили о самом городе. Дело в том, что люди были Ламассой не совсем довольны.
   — За год, — пожаловался хозяин, — от меня сбежало в Ламассу двадцать семь человек. И не кто-нибудь! Лучший шорник сбежал, кузнецы сбежали, шерстобиты. Король объявил, что всякая собака в стенах Ламассы свободна — вот они и бегут. А теперь что? Прикажете мне ехать в Ламассу и покупать у моего же шорника мое же добро? — обернулся он внезапно к Марбоду Кукушонку.
   А на Марбоде Кукушонке, надо сказать, опять было древнее платье королевских посланцев: длинный малиновый паллий с жемчужным оплечьем, с мешочком для печати у пояса, такой плойчатый, что даже меча не было видно в складках.
   Марбод помолчал и сказал:
   — Да, лавочников там много.
   — Надо на Весеннем Совете объяснить королю, — сказал Той Росомаха, — что ему нет выгоды разорять своих верных. А выгода от этого только храму Шакуника: разве вы, сударь, продали бы давеча монахам кузнеца Луя, если бы он не пытался уже дважды сбежать в Ламассу?
   Тут внесли новую перемену блюд и еще переменили факелы на стенах. Сидели, надо сказать, так: по правую руку от хозяина — Лух Медведь. Дальше, со стороны Кукушонка сидели Духон Полосатый, заморский гость Клайд Ванвейлен, монах-шакуник Адрамет, дальше — опять заморский гость Сайлас Бредшо, дальше Ичун Долгоглазый, Шомад Верещатик и Кадхун Черное Лицо. По левую руку тоже все сидели местные гости.
   И вот Шомад Верещатик, Лухов побратим, опять спрашивает Марбода Кречета:
   — А ведь если кузнец в Ламассе станет свободным, то он и воином станет? И получается, сударь, что ваша дружина — уже и не дружина, а просто городское ополчение, а вы — так, издольщик при чужом войске.
   Марбод отвечает:
   — Я на удачу короля не жалуюсь.
   — А откуда известно, что эта удача — королевская? — говорит Верещатик. — Рассказывают, что у короля теперь не только торговцы привозные, из храма Шакуника, но и колдуны оттуда же.
   Хозяйский сын, тоже королевский дружинник, сказал, однако:
   — Господин Арфарра, — не колдун, а полководец.
   — А зачем тогда, — возразил ему Верещатик, — он обещал королю восстановить старый бронзовый храм о семидесяти колоннах, каждая колонна которого извещает, кто и где дерется? Как раз в самом подлом вкусе ворожба, чтобы войну заменить соглядатайством.
   Тут внесли третью перемену блюд.
   На пиру был человек по имени Таннах Желтоглазый, хороший рассказчик. Шомад Верещатик заметил его и спросил:
   — Сударь, а как же так вышло, что в позапрошлом году вы дрались за короля, а в этом — за герцога Нахии?
   Таннах ответил:
   — Потому что наши предки так не дрались, как король в это году!
   Тут все стали уговаривать Таннаха рассказать о том, как в этом году воевали, потому что такие вещи каждый любит послушать много раз. Таннах стал рассказывать:
   — Советники короля собрались и решили, что земли по западному берегу Рябьей реки весьма плодородны и населены, и приобрести их — большая выгода и честь. И вот, когда уже вырос новый урожай, дружины переправились через реку и оказались в области племени далянов. У вождя далянов дочь замужем за графом Нахии, по прозвищу Пекари Рубчатое Ухо. Рубчатое Ухо поспешил на помощь далянам, а королю послал учтивое письмо. В письме было сказано, что герцогство пожаловано было его роду родом Кречетов, а король — потомок вольноотпущенников, и что, стало быть, герцог не может быть связан узами верности с нынешним королем Варай Аломом. Дядя короля по материнской линии, Най Третий Енот, обрадовался, что, кроме далянов, придется драться еще и с герцогом, разорвал письмо и сказал: «Чем больше противников — тем больше славы». Но королевский советник Арфарра покачал головой: «Надо поссорить наших врагов и разбить их поодиночке». По совету Арфарры король написал герцогу ответное письмо и вымарал в нем несколько строк. Вождь далянов узнал о письме и тоже захотел его прочесть. Увидев зачеркнутые строки, он спросил: «А это что за исправления?» Герцог ответил на это: «Так было». Вождь далянов промолчал, но про себя подумал, что герцог решил скрыть от него правду о сношениях с королем и потому-то и зачеркнул строки. Они поссорились. Пекари Рубчатое Ухо увел свои войска, и король легко разгромил далянов. Меж тем герцог одумался и понял, что король не простит ему учтивого письма. Он заперся в своем замке и разослал письма друзьям. Марбод Кукушонок явился к нему с дружиной на помощь. Дядя короля, Най Третий Енот, узнав об этом, заявил: «Чем больше противников — тем больше славы. Большая честь — побить сразу и Пекари, и Кречета». Но королевский советник Арфарра возразил: «Надо поссорить врагов и разбить их поодиночке». По совету Арфарры король написал герцогу письмо, в котором напоминал, что старший сын герцога, Ахая Полый Рог — названный брат короля, и звал его к себе на пир перед битвой. Полый Рог обрадовался случаю познакомиться с воинами молодого короля. Король и Полый Рог веселились всю ночь и под утро легли спать в одной палатке. Перед сном Полый Рог заметил: пьяный король сгреб со стола какие-то бумаги и сунул их себе под подушку. Ночью Полый Рог неслышно встал, зажег светильник и вытащил бумаги из-под короля. Это было письмо от Марбода Кукушонка. Тот писал королю, что не хочет сражаться против своего законного государя и ждет только случая, чтобы перекинуться.
   Сын герцога, вернувшись в замок, обвинил перед всеми Марбода в измене. Марбод Кукушонок возмутился и потребовал божьего суда — поединка. Противники сразились, Марбод, понятное дело, убил герцогского сына…
   Тут Шомад Верещатик сказал:
   — Мир совсем испортился. Марбод написал изменническое письмо, а божий суд выиграл.
   Таннах огорчился:
   — Неужели я так плохо рассказываю? В том-то и дело, что никаких писем Марбод не писал. А письмо написал королевский советник, и подучил короля, как сделать так, чтобы оно попало в руки сыну герцога.
   — Все оттого, — сказал старый Досон Ворчун, — что молодых людей учат читать и писать. Если бы сын герцога знал лишь то, что подобает рыцарю, то и никакой беды бы не было.
   Таннах продолжал:
   — Советник сказал королю: "Герцогский сын вызовет Марбода на божий суд. Марбод суд выиграет, но, конечно, не сможет служить герцогу, ставшему его кровником. Тогда он придет к вам и предложит свой меч. А вы ответите: «Из замка есть подземный ход, и он тебе известен. Проведи по нему дружину ночью, и перебей людей герцога». И как Арфарра сказал, так оно и вышло.
   Тут все посмотрели на Марбода Кукушонка, потому что хуже этого нет: убить и предать того, кому служил. Хуже этого бывает, только когда воин выпьет из колодца, куда ведьмы ночью бросили дохлого кролика.
   Таннах тоже посмотрел и увидел, что тот берет свой плащ королевского инспектора и расправляет так, чтобы меч не путался в складках одежды.
   Таннах смутился и молвил:
   — Так оно и вышло, только в одном советник ошибся. Марбод о подземном ходе отказался говорить, и сказал, что негоже брать замок бесчестным путем. Король, конечно, встал на его сторону. И что же? Арфарра колдовал три ночи; на четвертую сделался дождь и град, вся земля бормотала. Утром пошли на приступ: в замке нет ни одного живого, одни развороченные покойники, и листья с деревьев облетели… Горожане радовались, а люди негодовали, потому что в этом штурме никто не добыл себе ни имени, ни славы, только мухи да стервятники поживились.
   Тут внесли четвертую перемену блюд. Таннах продолжил: "Герцог, однако, ушел за подмогой накануне штурма, и поскольку он проиграл битву, очень многие стали на его сторону, испугавшись короля. Герцог разбил лагерь у Рябьей Реки. Военачальники короля стали держать совет: каждый радовался случаю отличиться на глазах короля. Но королевский советник Арфарра сказал: «Лагерь герцога — в речной пойме. Я запружу реку, и мы переловим его воинов корзинами, как лещей». «Аломы воюют не заступами, а мечами», — возразил дядя короля, Най Третий Енот. Но король послушался не его, а своего чародея. Арфарра дал в руки воинам лопаты, и в четвертую ночь лагерь герцога был затоплен. Арфарра расставил засады в укромных местах и горных проходах, и благородных воинов ловили корзинами, как лещей, и силками, как зайцев, и знамена плавали в воде, как листья. Герцога Нахии стащили с коня и привели в королевский шатер. Его поставили на колени перед королем, и герцог не знал, куда девать от стыда глаза, потому что его платье было в грязи и тине. Най Третий Енот сказал королю: «Пощади его, ибо побежденный противник — верный вассал и лучший друг». Королевский советник Арфарра возразил: «Следует мириться только с сильным врагом, но разбитого врага не оставляют в живых».
   А герцога в это время держали на коленях. Король решил послушаться дядиного совета и обратился к герцогу: «Признаешь ли ты себя вассалом короля?» — «Признаю», — ответил герцог. Тогда король сам снял с герцога веревки, посадил за стол и устроил большой пир. Советник Арфарра был недоволен, и король, заметив это и страшась за судьбу герцога, велел им пить вино из одной чаши. Вот Арфарра налил из серебряного чайника вина себе и герцогу и выпил с ним за дружбу. Но у чайника было двойное дно, и себе Арфарра налил хорошее вино, а герцогу налил яду, тот выпил у пал замертво. Король рыдал от горя всю ночь — его пир был опозорен.
   — Да, — сказал хозяин, — бывало и раньше, чтобы гостей убивали, спрятав воинов в двойных стенках шатра, но чтобы гостей убивали из чайника с двойными стенками…
   — А как королевский советник хотел сгубить Ная Третьего Енота под Кадумом, знаете? — спросил Росомаха.
   — Сделайте милость, расскажите, — отвечали ему.
   — Король держал совет, — продолжал Таннах, — почему так медленно растет Ламасса? «Потому что, — говорит Арфарра, — окрестные сеньоры чинят разбой над торговцами, а городские цеха притесняют новых ремесленников». «Потому что, — возражает Най Третий Енот, — в семи переходах от столицы — вольный торговый город Кадум, и если разрушить город и ремесленников переселить в Ламассу, то и торговли в ней станет больше». Король увидел, что правду говорит Най Третий Енот, да и дружина требовала подарков. Он велел Арфарре взять Кадум.
   Третий Енот обрадовался, потому что стены Кадума были неприступны, и Арфарра провел бы под ними много времени. Но Арфарра сказал: «Если брать город снаружи, на это надо много людей, а если брать город изнутри, — надо гораздо меньше. Мой план таков: я наряжу часть дружинников торговцами, а часть посажу в бочки, якобы с бузой. Они пройдут за городские стены, а ночью перебьют стражу и откроют нам ворота». Тогда Най Третий Енот увидел, что дело и вправду сулит выгоду, и попросил поручить это ему. Арфарра согласился. Все удивились, но королевский советник сказал, «Этот человек мне все время мешает. Пускай его едет в Кадум. В Кадуме его дернут на базарной площади за бороду, он и зарубит обидчика. От Ная я избавлюсь, а Кадум все равно возьму». Эти слова передали Наю, и он только улыбнулся.
   Арфарра сказал, что торговцы не ездят на боевых конях, и заставил Ная и его людей пересесть на заморенных кляч. А потом он велел ему снять боевой кафтан и надеть зеленый, суконный. Памятуя о словах Арфарры, Най все стерпел.