Лауренс-Кооп А.. Главный свидетель – кошка

   – И таким образом пошел на риск, что его обвинят еще и в убийстве Криса Бергмана? – спросил Ахтерберг. – Вот уж ни за что не поверю.
   – Не хотел бы я быть шантажистом, которого потом ухлопают. И денег мне таких не надо, – возразил Де Грип.
   – Тебе это и не грозит, – ухмыльнулся Ахтерберг. Де Грип простодушно взглянул на него. Ахтерберг пожал плечами.
   – А ты почему молчишь? – обратился он к Херсталу. Тот с наслаждением сосал свою трубку.
   – Неужели надо без конца дымить? – рассердился Де Грип.
   Херстал пропустил его замечание мимо ушей и тщательно сформулировал ответ на вопрос Ахтерберга.
   – Твое предположение, что Крис пытался уверить жертву шантажа в том, что есть еще один свидетель, вполне логично. По крайней мере я так думаю, – осторожно добавил он.
   Де Грип энергично замотал головой.
   – Не укладывается это у меня в мозгу. Ведь мы еще должны считаться с возможностью, о которой говорил Волфскоп, а именно что о шантаже не было и речи. Что тот субъект просто предложил Крису деньги за молчание. И тогда мотив, на который мы опираемся, повисает в воздухе. За что же тогда его убили?
   Эрик Ягер раздосадованно переводил взгляд с одного на другого. Не слишком ли они разболтались? У него только что мелькнула интересная идея, но из-за этой болтовни бесследно исчезла.
   – Все это беспредметные домыслы, – коротко бросил он. – У нас нет ни единого доказательства, что вечером тридцать первого июля Крис действительно был свидетелем того, что произошло с девочкой – что бы это ни было. Нам достоверно известно только, что он промышлял кражами и грабежами.
   – Великолепный старт для прочих темных дел, – вставил Де Грип.
   Ахтерберг поднял руку.
   – Подождите… счета и квитанции! Есть у вас их полный список?
   Де Грип порылся в куче лежавших на столе бумаг.
   – Три оплаченных счета за ремонт мотоцикла в начале нынешнего года. Это когда у него еще был старый. Счет из магазина мужской одежды за все эти тряпки. Гарантия на новые часы, выписана три недели назад. Счет из бара «Терминус» за три коктейля с креветками, несколько бутылок крепких дорогих вин и бутылку шампанского.
   – Он, безусловно, что-то праздновал в «Терминусе» с приятелями. Надо выяснить, с кем он был.
   Херстал вынул трубку изо рта и обратился к Де Грипу.
   – От какого числа этот счет?
   – От тридцать первого июля. Бар открывается в девять вечера. Я об этом случайно знаю, потому что…
   Де Грип не кончил фразы, и воцарилась тишина.
   – Тридцать первого июля, примерно между девятью и десятью часами вечера, он пил кофе у матери Волфскопа в Нордене, – подвел итог их общим размышлениям Херстал. – На кого же был выписан счет?
   Эрик Ягер поднялся.
   – Тут, пожалуй, что-то есть. Ступай сейчас же в «Терминус», – обратился он к Де Грипу, – и постарайся выяснить, на кого был выписан счет. Вряд ли они там придут в восторг от подобного запроса, но ты должен заставить их поломать голову. Это может быть очень важно. Далее…
   Зазвонил один из стоявших на столе телефонов. Ягер нетерпеливо взял трубку. Коллеги внимательно смотрели на него. Чем дольше он слушал, тем больше мрачнел. Потом медленно положил трубку и взглянул на собравшихся.
   – Это дежурный. Похоже, нашли Тресье Ламмерман.
   Они уставились на него.
   – Мертва? – спросил Ахтерберг. Эрик Ягер кивнул. Стало очень тихо.
   К одиннадцати вечера он наконец остался один. Теплый свет настольной лампы, падавший на груду рапортов, которые ему предстояло прочитать, резко противоречил зловещему стилю, каким были изложены обстоятельства дела. Впрочем, Ягер уже привык быстро расшифровывать неясные формулировки, и это никак не мешало ему искать возможную связь между исчезновением и смертью восьмилетней девочки, происшедшими вот уже месяц назад, и убийством молодого мотоциклиста, который, наверное, не имел прямого отношения к смерти ребенка, но косвенно как-то был в этом замешан – ведь он оказался шантажистом или, во всяком случае, получил деньги за молчание, притом немалые.
   Итак, целый список неясностей, смутных предположений и всяческих гипотез. Кто это утверждал, что нельзя заниматься расследованием, исходя из одних только предположений? Не он ли сам?
   Впрочем, одно не вызывало сомнений: Крис Бергман не был тем славным пареньком, за какого его принимали, он был самым обыкновенным преступником, и, если исходить уже только из этого факта, можно построить массу гипотез.
   Сейчас вся надежда была на телефонное сообщение ван Бёзекома, которого Эрик Ягер ожидал с минуты на минуту. Оно, быть может, даст ключ к разгадке того, что произошло.
   Ему было не по себе. Не потому, что стрелки электронных часов опять подбирались к полуночи, для него такое не впервой, а потому, что он стыдился своего малодушия.
   Ван Бёзеком предложил ему присутствовать при вскрытии тела Тресье Ламмерман, то есть сидеть в углу огромного холодного помещения и терпеливо ждать, пока он закончит свою работу. Но Ягер смалодушничал и отказался, а теперь ему было стыдно перед врачом, заключение которого внесет ясность в это ужасное дело. Ван Бёзеком даже не разразился обычными проклятиями насчет того, что ему «опять навязали на шею смердящий труп», на сей раз он лишил себя этой отдушины. Ведь речь шла о ребенке. Эрик Ягер отлично знал, что сердце ван Бёзекома гораздо мягче, чем можно было предположить, судя по его глотке, и именно поэтому ему было неловко, что он пошел по пути наименьшего сопротивления – сидит в своем кабинете, ведет разговоры, которые ни к чему путному не приводят, и читает донесения, которые никак не могут пролить свет на это дело, ибо в них слишком мало точных данных, позволяющих составить ясное представление о происшедших событиях.
   Впрочем, он сегодня уже получил свое. Начиная с половины четвертого они стояли под жгучим солнцем среди развалин сгоревших домишек в конце Парквег, наблюдая за работой сотрудников технической бригады.
   Он видел тельце девочки, запихнутое в ямку под разрушенной стеной, прикрытое кирпичами и головешками. Даже обычно невозмутимый Паркер и тот делал свои снимки, плотно стиснув зубы. От Тресье только и осталось что голубая ночная рубашонка да красная туфелька на одной ножке.
   Беседовал он и с людьми, случайно наткнувшимися на другой башмачок, – бабушкой и дедом, которые весь день гуляли со своими внучками. Эти черные, обугленные горы кирпича в лучах безжалостного солнца они запомнят на всю жизнь как трагическое завершение беззаботного дня. Две маленькие девочки, еще моложе Тресье, стояли тут же, растерянные, меж тем как взрослые с серьезными лицами разговаривали о вещах им непонятных.
   Думал он и о том, что все эти недели Тресье лежала там, больше чем в пяти километрах от родительского дома. Теперь стало очевидным, что окрестности города прочесали недостаточно. Развалины на Парквег были вполне подходящим местом, чтобы спрятать там труп. Редко кто проходит мимо, а если и заглядывает туда, то вовсе не затем, чтобы шарить в грудах обугленного кирпича, как маленькая Йосинтье. Впрочем, найдутся сотни других укромных местечек, где с таким же успехом можно спрятать тело, – и в самом городе, и в пригороде.
   Но все же Ягера не покидало мучительное ощущение, что в поисках Тресье полиция допустила огромный просчет. Как знать, был ли ребенок мертв, когда его туда запихнули? Если девочка была еще жива, все было бы в тысячу раз ужасней.
   Потом – встреча с родителями Тресье. Целый месяц этих людей терзала неизвестность – как же теперь сообщить им, что их дитя нашли мертвым?
   Каким тактом надо обладать, чтобы по возможности смягчить удар!
   Ягер по опыту знал: нет более тяжкой миссии, чем сообщать родителям, мужу, жене или ребенку, что с тем, кто им всего дороже, случилась беда. И все же он никогда не уклонялся от этой обязанности, понимая, что для его коллег она столь же тяжела.
   После этого визита он не поехал домой обедать. Позвонил Tea и сказал, что ему некогда. Она, конечно, сразу догадалась, что это отговорка. Но только заметила: «Ну раз так, завтра мы уже в отпуск не уедем». Произнесла она эти слова спокойно, как бы констатируя факт и желая подчеркнуть, что невозможность уехать в отпуск – мелочь в сравнении с той трагедией, с которой они столкнулись сегодня. До этой минуты он ни разу не вспомнил об отпуске. Но что-то побудило его ответить самым обычным голосом: «Да нет, почему? Уедем». Что это было – факт, что он в этом году уже откладывал отпуск, или сознание, что и у полицейского силы не беспредельны?
   – И ты поедешь со мной? – спросила Tea.
   Он знал, что Tea имела в виду июль прошлого года, когда она с детьми уехала в Лугано, а он задержался. Через два дня она получила известие, что какой-то торговец наркотиками всадил в него пулю. Произошло это на Парквег на автостоянке возле шоферского ресторана, а сейчас не далее чем в двухстах метрах от того места, среди сгоревших лачуг – кстати, они и тогда сыграли свою роль, – нашли тело Тресье Ламмерман.
   – Да, – ответил он. – Мы поедем вместе.
   Ему принесли булочки и кофе. Потом он около часа провел у комиссара Хавермана и наконец поговорил с Херсталом, Де Грипом, Схаутеном и со всеми остальными.
   Но, в сущности, это была пустая болтовня, поскольку ни врач, ни лаборанты еще не сказали свое слово. Если только технической бригаде есть что сказать. Пять недель дождя и сильного ветра – достаточный, даже более чем достаточный, срок, чтобы уничтожить все следы и косвенные улики.
   Он хоть и ожидал телефонного звонка, но вздрогнул от неожиданности.
   Звонил ван Бёзеком. Голос у него был усталый и говорил он не так лаконично, как всегда, когда, прежде чем представить официальный протокол вскрытия, являлся с отчетом, доступным даже для профанов.
   Минуты через три-четыре Эрик Ягер повесил трубку и подпер голову руками. По мнению полицейского врача, смерть девочки могла наступить только в результате несчастного случая на дороге. И умерла Тресье мгновенно. Само по себе это трагично, но все же не так жутко, как они опасались. «Ребенок не мучился», – сказал ван Бёзеком.
   Пытаясь мысленно восстановить события вечера тридцать первого июля, Эрик Ягер опять вспомнил о котенке, который на следующее утро, громко мяукая, бегал за сотрудниками технической бригады, пока кто-то из них не сжалился над ним и не взял к себе домой.
   Может, этот котенок и был главным свидетелем? Но кошку допросить нельзя! Вот почему навсегда останется тайной, что же произошло после того, как родители Тресье в половине девятого сели в машину и уехали в Лейден. Да, Тресье тогда спала рядом с братишками в огромной постели, в этом они убедились.
   Вот, собственно, и все факты.
   Несомненно также, что в какую-то минуту Тресье проснулась, с удивлением обнаружив, что лежит не в своей комнате. Спросонья она не сообразила, что сегодняшний вечер не похож на обычные. Она села, прислушиваясь к ровному дыханию братишек на соседней кровати. И наконец вспомнила, почему она здесь. Папа с мамой уехали, дома остались одни дети – она, Янтье и Геерт.
   Одни! Короткое словечко, а сколько в нем страха, подавленности, тоски! Никакое описание – даже самое подробное – не способно раскрыть всю глубину значения этого слова.
   Восьмилетний ребенок не хочет остаться дома один в десять, одиннадцать, двенадцать часов ночи. Ночью так темно, и все знакомые предметы становятся чужими и страшными, потому что ребенку не хватает самого необходимого – сознания своей безопасности.
   Может, Тресье заплакала. А может, и нет. Она была храброй девочкой, к тому же ей поручили охранять братишек. И это очень важно. Сознание ответственности за более слабого может в определенный момент вытеснить страх. Некоторых оно возвышает даже до героизма.
   Тресье так расхрабрилась, что уже через несколько минут начала спокойно обдумывать создавшееся положение и воспринимать реальную обстановку: мамин туалетный столик, тумбочки, платье, будильник, который безмятежно отбивал свое «тик-так», занавески, колышущиеся перед открытым окном. Все это она хорошо различала. Глаза ее стали привыкать к темноте.
   За окном шелестел ветер.
   Она напряженно прислушивалась – не подъезжает ли к дому папина машина? Она хорошо знала, как шумит ее мотор. Но снаружи была только ночь с ее собственными тихими звуками.
   Обычно, когда Тресье просыпалась в своей кровати, она не прислушивалась к ночным звукам. Закутывалась с головой в одеяло и опять засыпала.
   Но теперь она не могла больше спать. Это не папина машина? Нет, другая, с шумом проехала мимо. Девочка напрягла слух, чтобы как можно дольше слышать гул мотора. Вот машина уже у самой Хоофдстраат – гул удаляется, все дальше, дальше…
   Когда кошка мяукнула в первый раз, возле самого дома, Тресье не сразу поняла, что это такое. Да и мяуканье было тихим, в едва уловимым в ночной тишине. Но, когда животное жалобно мяукнуло в третий раз, потом в четвертый, она вслушалась уже нарочно и поняла, что те же звуки раздавались и в первый и во второй раз.
   На улице кошечка! Заблудилась, наверное. И, конечно, голодная. Если ее впустить, она у них останется. Тресье так хотелось иметь кошку! Янтье и Геерту тоже. Как они обрадуются, когда, проснувшись утром, увидят котенка! К счастью, он мяукнул опять – значит, никуда не убежал.
   Спустив ножки с постели, она сунула их в новые красные домашние туфельки и пошла навстречу своей смерти, наступившей через какие-нибудь три-четыре минуты.
   На лестничной площадке горел свет, она стремительно сбежала вниз по ступенькам, забыв обо всем на свете, кроме желания впустить в дом кошку. В ту минуту она не думала о том, что папа и мама запретили ей открывать дверь кому бы то ни было. Но ведь это был не кто-нибудь, а киска!
   Девочка открыла входную дверь – глядь, а кошка сидит на ступеньке. Полосатенькая и до чего же тощая. Она нагнулась, чтобы ее взять. Но котенок скитался уже много дней и одичал. Или испугался, когда дверь неожиданно отворилась.
   Животное кинулось в кусты, где позднее нашли отпечаток туфельки Тресье.
   Она уже было схватила его, однако котенок со страху, а может быть, и резвясь бросился прочь, забавно подпрыгивая, кидаясь из стороны в сторону. Перебежал садовую дорожку, выскочил на улицу.
   Тресье побежала за ним с твердым намерением поймать. И тоже выскочила за ограду. Не поглядев ни вправо, ни влево, она не заметила быстро приближавшиеся фары автомобиля. Скорее всего, машина была уже так близко, что водитель не мог вовремя затормозить. Кому придет в голову, что среди ночи из калитки вдруг выбежит ребенок!
   Между тем со стороны Ниувкоопа приближался Крис Бергман. Пешком – его старый мотоцикл опять вышел из строя, и он оставил его у матери Волфскопа. Можно было, конечно, поехать автобусом, но пришлось бы ждать чуть не целый час, а за это время он уже прошел бы часть пути. Вдобавок сосед старой женщины предложил подбросить его до Ниувкоопа, а оттуда до города – рукой подать. А пешие прогулки – всегда на пользу. Таков, очевидно, был ход его рассуждений.
   Однако, по мере того как уставали ноги, в нем опять вскипела злость на старую рухлядь, которая теперь превратилась для него в тяжелую обузу. Купить новый мотоцикл, и как можно скорее. А лучше автомобиль. Его водительские права годились на то и на другое. Только бы не начался дождь. Месяц и звезды то и дело скрываются за тучами. Может, попробовать остановить попутную машину! Мимо него несколько раз со свистом проносились автомобили, но бездушные водители не удостаивали его вниманием. Потом всякое движение вообще прекратилось.
   Если мчишься ночью на мотоцикле, плевать тебе на то, что дорога длинная, темная и безлюдная. И чертовски однообразная. Теперь же он с трудом сдерживал раздражение.
   И вдруг с громким криком отпрянул в сторону.
   Вот идиот проклятый! От страха сердце его готово было выпрыгнуть из груди, когда вне себя от ярости он проводил взглядом удалявшиеся задние огни машины, которая чуть было не наехала на него. Этот мерзавец, как злой дух, вихрем умчался прочь.
   Крис выругался, чтобы облегчить душу, и пошел дальше. Он смотрел вперед, туда, куда умчалась машина, и на миг ему показалось, будто он опять видит свет. Неужели этот тип остановился, чтобы его подобрать? Нет уж, пусть хоть треснет, он к нему в машину не сядет. Он уже почти добрался до Кастеллума и прекрасно пройдет остаток пути пешком. По крайней мере ничем не будет обязан такому бандиту.
   Крис присел на дорожный столбик и неторопливо свернул цигарку. Закурил и с наслаждением втянул в себя табачный дым. Зря я это делаю, подумал он, в кои-то веки можно подышать свежим воздухом, так незачем отравлять легкие дымом.
   А вообще-то ночью за городом чудесно. Тишина, только ветер шелестит в макушках деревьев.
   На лужайке через дорогу стояли лошади, голов шесть примерно, и с любопытством смотрели в его сторону. Он слышал фырканье, а иногда стук копыт о землю. В тех вон зарослях, что позади, копошится еж. Только бы глупый зверек не вышел на шоссе. Ежи иногда выходят – ночью асфальт сохраняет тепло. А то ведь этакий псих мигом его раздавит. Оленей да фазанов и тех давят. Впрочем, не здесь. Олени здесь не водятся.
   Обрывки бессвязных мыслей проносились в его голове. Докурив цигарку, он затоптал окурок и двинулся дальше.
   Фу ты черт! Машина впрямь стоит на месте. И вовсе не потому, что ждет его. Может, владелец автомобиля живет поблизости? Ведь здесь начинается Кастеллум – первые дома, разбросанные вдоль дороги.
   Да нет. Он возится с машиной. Поднял крышку багажника и копается внутри.
   Наверное, машина барахлит, совсем как у него. Вид чужого несчастья поднял настроение Криса. «Поспешишь – людей насмешишь», – всегда говорила его бабушка, что применимо и к богатым вонючкам с шикарными машинами. Охваченный любопытством, он ускорил шаг.
   Он был метрах в двадцати от машины, когда этот прохвост захлопнул багажник, сел за руль и был таков. Еще бы, таким везет. Проходимцам всегда везет. Не то что беднякам вроде него, Криса. И этакий фрукт никогда не снизойдет до того, чтобы прихватить с собой бедняка. Даже думать нечего. Так он и поверил, что этот тип не заметил его.
   Крис опять со злостью проводил взглядом красные огоньки, которые быстро пропали из виду.
   Он вновь был один в ночной темноте. Справа, там, где стоял автомобиль, в садике между кустами проскользнула кошка.
   И все. Хотя нет. Все только начиналось.
   Черное небо прорезала длинная, изящно изогнутая молния, и сразу же оглушительно грянул гром. Потом хлынул дождь. Если этот потоп можно назвать дождем. Через минуту Крис промок до костей, вода ручьями лилась с него на асфальт. Он шел, ничего не видя, прячась, насколько возможно, под кустами сирени.
   …Эрик Ягер выпрямился и удивленно посмотрел на разбросанные по столу бумаги. Он так увлекся, восстанавливая события вечера тридцать первого июля, что совсем забыл, где находится. Часы показывали без четверти двенадцать.
   Если все действительно произошло примерно так, то в его реконструкции не хватает одного – ответа на вопрос, узнал ли Крис водителя машины.
   Интересно, что он невольно рассуждал так же, как Волфскоп, и в конечном счете пришел к тому же выводу. И, пожалуй, вывод был довольно логичный. Но все же у них не было пока даже намека на доказательство.
   Разве что счет из «Терминуса». Возможно, его обронил владелец автомобиля, когда копался в багажнике. А Крис подобрал бумажку и спрятал в карман. Счет, оплаченный кем-то, кто провел приятный вечерок и, пьяный вдрызг, поехал домой. И сбил ребенка, а потом в панике спрятал трупик, так как хорошо знал, что вел машину в нетрезвом состоянии и за это ответит.
   Все сходится, но доказательств нет.
   Эрик Ягер раздраженно отпихнул бумаги. Порой бывало, что благодаря случайному стечению обстоятельств в какой-то определенный момент следствие благополучно завершалось. Чудом, так сказать. Но можно ли на это рассчитывать?
   Зазвонил телефон, и он с надеждой схватил трубку. Звонил Де Грип, и через минуту Ягер понял, что уповать на чудо не приходится.
   – Я только что из «Терминуса». Советую про этот счет забыть. Вечером тридцать первого июля у них в одном зале был банкет фешенебельного клуба собаководов, а в двух других залах – свадьба. В тот вечер было настоящее столпотворение и пришлось дополнительно нанять официантов. Счет был выписан нештатным кельнером, он не знал никого из клиентов, которых обслуживал, сам-то из Арнема и работал здесь впервые. Другие официанты тоже не помнят, кто там был. Так что не обессудь.
   – Может, все-таки вспомнят, если назвать имена определенных лиц? – сказал Эрик Ягер.
   Но Де Грип не поддержал эту идею.
   – Начать с того, что прошло больше месяца и тогда у них был настоящий бедлам. А кого ты имеешь в виду?
   – Да ладно, – ответил Ягер. – Я еще должен подумать. Во всяком случае, спасибо.
   Де Грип хмыкнул и повесил трубку.
   Эрик Ягер надел пиджак и пошел к двери. Но на пороге остановился – опять зазвонил телефон. Он помедлил, однако вернулся и поднял трубку.
   На сей раз это был Херстал.
   – Извини, что я так поздно. Tea сказала, что ты на работе. Ты что, не собираешься пока домой?
   – Почему, как раз собираюсь.
   – Я вот все думаю о Ролфе де Мёйсе и о том, что он мне кого-то напоминает. Ты слушаешь?
   – Да, продолжай.
   – Помнишь, как пекарь с Хоофдстраат описывал наружность того парня, который его избил?
   – Помню, только приблизительно. – Но и это было сказано неискренне. Ягер не помнил ничего.
   – Высокий, худой, прыткий, – подсказывал Херстал.
   – Да-да, верно, вспоминаю.
   – Это вполне мог быть Ролф де Мёйс, – продолжал Херстал, несколько озадаченный вялым тоном коллеги. – Пекаря стукнули по голове, – уныло добавил он. – А теперь представь себе, что этот Ролф де Мёйс – третий в триумвирате, который напал на Мулдера в Бунгало-Парке. Мы уже знаем, что к этому делу причастны Волфскоп и Крис Бергман. Но Волфскоп сидел в тюрьме, когда Криса убили, а Ролф де Мёйс разгуливал на свободе, причем никакого алиби у него нет – сидел якобы один у телевизора. Все это бросает на смерть Бергмана совсем иной свет. Как ты считаешь?
   Ягер вздохнул.
   – Возможно, ты прав, по крайней мере отчасти.
   Он еще с минуту постоял с трубкой в руке, рассеянно слушая, как промчавшийся через парк автомобиль резко затормозил у входа. Кто-то открыл, потом захлопнул дверцы. Раздались возбужденные голоса, брань и резкие команды. Очевидно, арестовали каких-то пьяных горлопанов. А может, парочку сопляков, у которых сорвалась кража со взломом.
   Все эти звуки он воспринял механически, между тем как его мысли вернулись к лесной опушке у Заячьего пруда: именно там убили молодого парня, который тридцать первого июля шел по шоссе, где переехали ребенка. После официального заключения врача они знали это доподлинно. Восстанавливая вероятные события, они наконец нашли точку опоры, путеводную нить, а ведь до сих пор руководствовались только предположениями и догадками. И разве эта путеводная нить не ведет прямиком к убийству у пруда? И разве убийство Криса Бергмана в какой-то мере не дело Де Грипа, который в свой свободный день первым столкнулся с ним?
   Он опять бросил взгляд на часы. Пять минут первого.
   «В случае чего звоните мне в любое время, – сказал Ягеру комиссар Хаверман. – Если уж вам хочется самому вести дело и отложить свой отпуск. У нас в штате хватает людей, которым платят за расследование уголовных преступлений».
   Но зачем звонить Хаверману? У него и помимо убийства Бергмана забот достаточно.
   Эрик Ягер снял трубку и набрал номер Де Грипа.
   Эрику Ягеру снилось, что зазвонил будильник, а ведь утро-то воскресное, этой чертовой штуковине звонить не положено. В конце концов имеет человек право хоть раз в жизни вволю поспать!
   Таковы были его первые четкие, но отнюдь не восторженные мысли. Со злостью он высунул правую руку из-под одеяла и хлопнул по тому месту, где должна находиться кнопка, на которую надо нажать, чтобы избавиться от назойливого трезвона.
   Отчасти ему это удалось – теперь будильник звонил с перерывами. Скорее похоже на телефон. Да, телефон!
   Теперь он вспомнил, что у него отпуск, и вот уже два дня, как они с Tea живут в Гриндельвальде, и что телефон не имеет права звонить, так же как и будильник. Да еще в такую рань, когда на улице совсем темно. А вдобавок холодно.
   Tea включила свет над своей постелью.
   – Да возьми же трубку, – тревожно сказала она. Tea всегда волновалась, когда в разгар отпуска кто-нибудь звонил, – мало ли что могло случиться с детьми.
   Ягер взял трубку. Звонил администратор. Он и представления не имел, что этот человек так рано уже на своем посту. Тоже работенка – все время с людьми, да еще улыбаться и быть обходительным, подумал он с раздражением, потому что сам не имел ни малейшего желания кому бы то ни было улыбаться.
   Если вас будят спозаранку, любая мелочь вырастает до чудовищных размеров. К примеру, телефонный звонок, когда нужно сломя голову вскакивать с постели.
   У них в номере был только внутренний телефон, и уже это было достижение, ведь они жили в допотопном отельчике, где он еще ребенком останавливался с родителями. С тех пор здесь почти ничего не изменилось, потому-то он и решил в нем поселиться.
   Проклиная собственную сентиментальность, он схватил в охапку свою одежду.