Лауренс-Кооп А.. Главный свидетель – кошка

   – Да надень ты халат, – прошипела Tea, – все равно ни одна живая душа тебя не увидит.
   Он послушался дельного совета и уже через две минуты взял через барьер трубку из рук улыбающегося швейцарца.
   Звонил Де Грип, и Ягеру показалось, что он тоже улыбается, вернее, ухмыляется, что больше соответствовало его характеру.
   – Я тебя вытащил из постели?
   – А ты как думаешь? – пробурчал Эрик Ягер.
   – Мы тут всю ночь работали, – сообщил Де Грип тоном, который подчеркивал разницу между работягами и отпускниками. – Дело закончено. Херстал и Схаутен уже дома.
   – Ну и… – Эрик Ягер уже совсем очухался. Голос его звучал напряженно.
   – Хочешь послушать? За государственный счет, конечно! – Де Грипу явно хотелось как можно полнее использовать эту возможность самоудовлетворения.
   – Валяй, – сказал Ягер, – но учти, что здесь дьявольски холодно.
   – А здесь нет, – заявил Де Грип. – Для этого времени года даже тепло. Так вот, Херстал оказался прав. Парень, что стукнул по голове пекаря на Хоофдстраат, действительно Ролф де Мёйс. Пекарь, не колеблясь, опознал его на очной ставке. И он же был третьим при нападении в Бунгало-Парке. Но нам понадобилось битых семь с половиной часов, чтобы заставить его расколоться. Мы уже собирались отложить допрос на сегодняшнюю ночь и увести его, но тут он скис и во всем признался.
   Де Грип сделал паузу, чтобы усилить эффект своего рассказа.
   – Дальше?
   – Он признался, что убил Криса Бергмана. Хорошо, что ты мне намекнул, так что я знал, о чем его спрашивать, когда он стал вспоминать разные вещи. – Де Грип хихикнул, и Эрик Ягер легко себе представил, как все происходило.
   – Обыкновенное убийство на почве ревности. Эта девица из бара – Корри – считала, что Крис стоящий парень. Херстал с самого начала был прав.
   Де Грип всегда был честен, хоть нередко ссорился со своим коллегой.
   – Ну а как остальное? – спросил Эрик Ягер. Де Грип, видимо колебался. Потому, может быть, что ему было неприятно вспоминать об этих событиях.
   – Мы получили, как ты распорядился, ордер на домашний обыск у Алекса Хохфлигера. Приехали рано утром. Он только собирался сесть в машину, и мы успели минута в минуту. Я ожидал, что он разорется, когда мы ему скажем, зачем пришли, ведь, откровенно говоря, я сомневался в его вине, и, если б ты ошибался, мы бы красиво выглядели. Хохфлигер внешне, как всегда, был надменен и ко всему безразличен, но чувствовалось, что в душе он дошел до точки. Мне трудно это описать. Ты знаешь, я не сентиментален, но в конце концов он тоже человек…
   – А старая мефрау? – полюбопытствовал Ягер.
   – Она вышла в сад, когда увидела, что мы беседуем с ее зятем, стояла прямая как палка и не сказала ни слова.
   – Ну а девушка?
   – Собиралась на велосипеде в гимназию. Уже положила сумку на раму и хотела было вскочить в седло, когда мы приехали, да так и осталась на месте, держась за руль и пристально глядя на отчима.
   Эрик Ягер крепко стиснул трубку. Это была одна из многих минут в его жизни, когда он искренне проклинал свою профессию.
   – Ты меня слышишь? – крикнул Де Грип через Альпы.
   – Слышу. И что же было потом?
   – Багажник в машине основательно вычистили. Слишком основательно, я бы сказал. Следов крови мы не нашли. Зато нашли пух из туфельки Тресье и несколько белокурых волосков. Когда мы предъявили эти улики Хохфлигеру, он сразу же раскололся.
   – Что же все-таки произошло?
   – Вечером тридцать первого июля он ехал от своей подружки из Утрехта. Воображал, что никто о ней не подозревает, но, как выяснилось, его теще все было известно. Ты-то знал?
   – Да, она мне рассказала.
   – В конце концов, это к делу не относится. Пока он на большой скорости мчался домой, из кустов неожиданно выбежала девочка, не прямо из своего дома, а метрах в двадцати от него. Выбежала буквально под колеса его машины.
   – Так почему же он, черт побери, сразу же не сообщил об этом?
   – А ты как думаешь? Он порядком клюкнул, и, выйди это наружу, позору не оберешься, все равно – был несчастный случай или нет… Господи, какой дурак! – нехотя заметил Де Грип. – Запихнул тельце в багажник и смылся, ведь он только что миновал прохожего и до смерти боялся, как бы тот не вмешался. Потом спрятал мертвую девочку в руинах и решил, что все в порядке. Но дня два спустя к нему пришел этот парень, Крис Бергман, и сказал: «Менеер, я знаю, что произошло, я узнал вашу машину». Хохфлигер для начала предложил ему пятьдесят тысяч гульденов за молчание. Парень вовсе его не шантажировал. Даже уговаривал пойти в полицию. Но перед таким соблазном не устоял. А потом по дурости поделился своей сокровенной тайной с закадычным дружком Ролфом де Мёйсом. А тот смекнул, что ему подвернулся случай избавиться от Криса, к которому он безумно ревновал Корри. Ведь убийство Криса можно будет свалить на Хохфлигера. Или же шантажировать его за девочку. А сам он останется чистеньким. Редкий мерзавец… Он уговорился встретиться с Бергманом у Заячьего пруда, рядом с виллой Хохфлигера. Стоял и ждал, когда Бергман подъедет по дорожке, ведущей от Рейнвег к Заячьему пруду. Бергман прислонил мотоцикл к березе и, ничего не подозревая, пошел к де Мёйсу, ведь тот сказал ему, что подготовил план ограбления виллы на Эуропасингел и им надо спокойно оценить обстановку. Когда Бергман подошел к нему вплотную, де Мёйс достал револьвер и скомандовал: «Брось мне свой пистолет и руки вверх». Пораженный Бергман выполнил приказ – что еще он мог сделать? – и был убит – собственным приятелем, из своего же собственного оружия. Видишь, как все просто… Долго ты собираешься отдыхать?
   – Недели две. Надеюсь, вы вполне без меня обойдетесь.
   – Да как сказать. Не исключено, что тебя будет ждать новенькое дельце, – мрачно сказал Де Грип.
   Ягер медленно опустил трубку на рычаг. Администратор удалился, вероятно из деликатности, хотя явно не понял ни единого слова.
   Вставало солнце. Веттерхорн и Айгер пылали в лучах зари. И Ягеру вдруг вспомнилось, как почти тридцать лет назад он вот так же утром стоял и наблюдал восход солнца над Альпами. Таких минут мало, их не забудешь. Бесконечна и прекрасна была жизнь, которая открывалась тогда перед ним: ведь восемнадцатилетнему юноше кажется, что все достижимо, что его возможности безграничны, необъятны и неописуемо прекрасны, так же как пламя нового дня над горным хребтом.
   Горы и долины, вечное журчанье бегущей воды, таинственная дымка тумана и ледяные поля глетчеров не изменились. Изменился он сам. Теперь он думал о восемнадцатилетней девушке Труде. В ясное сентябрьское утро она собиралась с набитым книгами и тетрадями портфелем ехать в гимназию, и весь мир ее рухнул в одну секунду, потому что человек, которого она звала отцом, совершил чудовищное преступление против человечности. Как она теперь покажется на глаза своим знакомым и подругам? Как ей себя вести?
   Думал он и о Тресье Ламмерман, которая еще не успела помечтать – ведь она была ребенком. Ей хотелось только спасти котенка.
   А потом и о молодом Крисе Бергмане, который на свой лад пытался как-то устроить собственную жизнь.
   Повернувшись спиной к пламенеющим Альпам, он, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся на второй этаж.
   – А не отправиться ли нам сегодня в Майринген?
   Там можно отведать замечательную форель, – предложил он Tea, которая сидела в постели, испуганно глядя на него.
   – А это далеко?
   – Точно не помню. Часов семь ходьбы, наверное. Я был там лет тридцать назад. И тогда мы ходили из Майрингена в Гриндельвальд. Как раз наоборот.
   – Ну что ж, давай попробуем, – весело сказала Tea.
   Она была готова на все – ведь теперь она знала, что с детьми ничего не случилось.