Когда Жемарин-старший с детьми отправились на прогулку, Горский хотел остаться в доме. За время их отсутствия он был намерен убить всех домочадцев.
То же ожидало бы возвратившихся после катания.
Но Иван Сергеевич, желая доставить удовольствие сыну бедного бухгалтера, настойчиво пригласил:
— Витольд Людвигович, поехали, покатаемся! И потом домчим вас до дому.
Делать было нечего, Горский согласился.
«В этом есть социальная справедливость, — подумал он. — Эксплуататор доставляет удовольствие порабощенному капиталом. Да и я, как меч правосудия, допущу гуманный поступок: пусть напоследок папаша покатается со своими детишками. — И возбуждающая радость мысль зашевелилась в его черепной коробке: — Вот вы, все трое, завтра станете трупами! Вы, которые за гроши мучили меня, талантливого человека, унижали подачками с вашего хозяйского стола, вы все ляжете в могилу. Ваши черепа будут раздроблены, сердца пробиты пулями».
Вдруг он очнулся, его за руку теребил Александр:
— Садитесь рядом со мной, Витольд Людвигович! Здесь мягче и подушка под спинами теплая.
«Скоро ляжешь еще мягче. Будут юродивые причитать: „Пусть земля тебе, мученик, будет пухом!“ — И он расхохотался так дико, что Иван Сергеевич удивленно посмотрел на гимназиста:
— Что с вами?
Потом они поехали вечерними улицами древнего города. В ясном морозном воздухе, на беспредельной высоте, горели звезды. Пара, словно ветер, неслась вперед, коренник дробил крупной рысью, пристяжная метала из-под копыт снежные комья… Хороша ты, жизнь!
Как не вспомнить чьи-то слова: «Жизнь дает Господь, а отнимает всякая мразь!»
ПЕРВАЯ КРОВЬ
ТУФЛЯ НА СНЕГУ
ЧАС РОКОВОЙ
ПОХМЕЛЬЕ
ЭПИЛОГ
КРАСОТКИ-УБИЙЦЫ
9 ноября 1869 года в багажное отделение Николаевского вокзала в Москве поступил увесистый груз — большой кованый сундук. Он прибыл из Петербурга пассажирским поездом 111. Прошло несколько дней, но его никто не забирал. Из сундука шел тяжкий запах. Служители багажного отделения заявили в полицию. Когда сбили навесной замок и откинули крышку, присутствующим предстала жуткая картина. В сундук был втиснут труп раздетого мужчины. Тело было сильно тронуто разложением. Наружные покровы стали синюшно-зеленого цвета с хорошо выраженной венозной сетью. Кожа на руках отслаивалась. Лицо вздулось, особенно губы, веки, уши…
Случившемуся предшествовали некоторые любопытные события.
ПОЛЕЗНЫЕ СОВЕТЫ
То же ожидало бы возвратившихся после катания.
Но Иван Сергеевич, желая доставить удовольствие сыну бедного бухгалтера, настойчиво пригласил:
— Витольд Людвигович, поехали, покатаемся! И потом домчим вас до дому.
Делать было нечего, Горский согласился.
«В этом есть социальная справедливость, — подумал он. — Эксплуататор доставляет удовольствие порабощенному капиталом. Да и я, как меч правосудия, допущу гуманный поступок: пусть напоследок папаша покатается со своими детишками. — И возбуждающая радость мысль зашевелилась в его черепной коробке: — Вот вы, все трое, завтра станете трупами! Вы, которые за гроши мучили меня, талантливого человека, унижали подачками с вашего хозяйского стола, вы все ляжете в могилу. Ваши черепа будут раздроблены, сердца пробиты пулями».
Вдруг он очнулся, его за руку теребил Александр:
— Садитесь рядом со мной, Витольд Людвигович! Здесь мягче и подушка под спинами теплая.
«Скоро ляжешь еще мягче. Будут юродивые причитать: „Пусть земля тебе, мученик, будет пухом!“ — И он расхохотался так дико, что Иван Сергеевич удивленно посмотрел на гимназиста:
— Что с вами?
Потом они поехали вечерними улицами древнего города. В ясном морозном воздухе, на беспредельной высоте, горели звезды. Пара, словно ветер, неслась вперед, коренник дробил крупной рысью, пристяжная метала из-под копыт снежные комья… Хороша ты, жизнь!
Как не вспомнить чьи-то слова: «Жизнь дает Господь, а отнимает всякая мразь!»
ПЕРВАЯ КРОВЬ
На следующий день произошло то, что заставило газетчиков назвать гимназиста Горского «Мясником».
Итак, 1 марта Витольд Людвигович как обычно пришел в дом Жемарина в 4 часа пополудни. Два часа он занимался с мальчиками.
В начале седьмого все сели за чай.
— Батюшка, — сказала няня, — так мы с кучером нынче и отвезем твою посылочку в монастырь?
Речь шли о подарках купца настоятельнице Воскресенского монастыря для раздачи насельницам. Во дворе сани уже были нагружены всякого рода товарами: рисом персидским очищенным, несколькими головами сахара, дюжиной бутылок фруктового сиропа, лежало фунтов десять чая цветочного, шоколад «Санте», мешок гречневой крупы.
— Не поздно ли нынче? — засомневался Иван Сергеевич.
— Благое дело завсегда ко времени, — резонно возразила старушка. — Да и езды тут — рукой подать.
— Тогда, мои золотые, с Богом, — напутствовал купец. — Да, чуть не запамятовал, я привез для сестер полдюжины арбузов да два десятка апельсинов. Стоят в мешках, кучер мой в сени занес. Пусть разговеются. Да поклон мой скажите сестрам.
Сани уехали. Вскоре по делам ушел и сам хозяин.
…Горский вновь вернулся в учебный зал, продолжил занятия со старшим сыном Жемариных — Иваном. Тот выполнял задание учителя — решал тригонометрическую задачу.
«Пора!» — решил Горский. Он наклонился к своему портфелю, стоявшему на полу возле стола, медленно достал болванку, поднялся во весь рост и с размаха стукнул ребенка по темечку.
«Только бы успеть перехватить тело, прежде, чем он грохнется на паркет!» — все время думал Горский.
Но мальчик не упал. Он завалился вперед, и алая сильная струя крови залила аспидную доску и стол.
«Сколько крови! — удивился Горский. — Итак, счет я открыл, — первый! — с чувством странного удовлетворения подумал он. — Самое главное — ловить их по одному. А как ловить? Сачком — как бабочек? Куда я дел сачок?»
Вдруг он с ужасом ощутил, что его рассудок, остававшийся холодным до начала дела, помутился, лопнул, распылился. Он никак не мог сосредоточиться на одной мысли, понять, что теперь следует делать.
Все закрутилось перед Горским. Из-под стола вылезла какая-то морда с рожками. «Кто это?» — удивился гимназист. И тут же сообразил: «Это младший сын Жемариных — Александр. Он маску рождественскую надел. Вот как хорошо. Сейчас я его!»
Он стукнул по рогатой голове болванкой. Но голова стала хохотать и плеваться кровью в Горского.
Все пошло кругом, Горский зашатался. Он хотел облокотиться на стол, но его рука оперлась во что-то сырое и мягкое. Это была голова Ивана, который от толчка рухнул на пол.
И тут же произошло как бы прояснение сознания.
Горский схватил Ивана под мышки и оттащил в кабинет Ивана Сергеевича. Едва он бросил мальчика на пол, как тот начал слабо стонать.
«Ну, живучий! — удивился Горский. — Если бы я тебе не помог, ты, глядишь, лет сто коптил бы небо. А теперь прямиком — к ангелам!»
Он почти бегом отправился за болванкой, которую бросил возле стола. Подняв ее, он вошел в кабинет и три раза ударил по голове мальчика. Тот перестал стонать.
— Да, теперь начинается самое серьезное! — Верный давней привычке разговаривать сам с собой, он и сейчас говорил вслух. — Кто следующий? Желательно их собирать кучнее, а не разбрасывать по всем комнатам. И сколько осталось их в доме? Один, два, три… семь человек. Я должен их превратить в трупы, пока не вернулись другие. Тогда я легко разделаюсь с возвращающимися.
Насвистывая что-то веселенькое, он пошел по коридору. Из кухни раздавались голоса, смех.
Горский заглянул в щель приоткрытой двери. Увидал троих: дворника Константина, кухарку Прасковью и Варвару Силантьевну. Последняя что-то оживленно рассказывала.
«Прекрасно, остановлю свой выбор на этой милой старушке!» — решил Горский и всунул голову в дверной проем:
— Варвара Силантьевна, пойдемте скорее, у Ванюшки кровь идет… носом.
— Ах ты, Господи! — перекрестилась женщина. — Почто такая напасть? Ну пошли, пошли, друг ты мой сердечный.
Горский пропустил Варвару Силантьевну вперед. Едва та раскрыла дверь зала, как он нажал курок, приставив револьвер к затылку женщины.
Та грохнулась на пол.!
— Вторая! — улыбнулся Горский. — В кухне не должно быть ни одного трупа. Иначе купчиха, вернувшись домой, сразу все увидит. Итак, господа, кто следующий?
Итак, 1 марта Витольд Людвигович как обычно пришел в дом Жемарина в 4 часа пополудни. Два часа он занимался с мальчиками.
В начале седьмого все сели за чай.
— Батюшка, — сказала няня, — так мы с кучером нынче и отвезем твою посылочку в монастырь?
Речь шли о подарках купца настоятельнице Воскресенского монастыря для раздачи насельницам. Во дворе сани уже были нагружены всякого рода товарами: рисом персидским очищенным, несколькими головами сахара, дюжиной бутылок фруктового сиропа, лежало фунтов десять чая цветочного, шоколад «Санте», мешок гречневой крупы.
— Не поздно ли нынче? — засомневался Иван Сергеевич.
— Благое дело завсегда ко времени, — резонно возразила старушка. — Да и езды тут — рукой подать.
— Тогда, мои золотые, с Богом, — напутствовал купец. — Да, чуть не запамятовал, я привез для сестер полдюжины арбузов да два десятка апельсинов. Стоят в мешках, кучер мой в сени занес. Пусть разговеются. Да поклон мой скажите сестрам.
Сани уехали. Вскоре по делам ушел и сам хозяин.
…Горский вновь вернулся в учебный зал, продолжил занятия со старшим сыном Жемариных — Иваном. Тот выполнял задание учителя — решал тригонометрическую задачу.
«Пора!» — решил Горский. Он наклонился к своему портфелю, стоявшему на полу возле стола, медленно достал болванку, поднялся во весь рост и с размаха стукнул ребенка по темечку.
«Только бы успеть перехватить тело, прежде, чем он грохнется на паркет!» — все время думал Горский.
Но мальчик не упал. Он завалился вперед, и алая сильная струя крови залила аспидную доску и стол.
«Сколько крови! — удивился Горский. — Итак, счет я открыл, — первый! — с чувством странного удовлетворения подумал он. — Самое главное — ловить их по одному. А как ловить? Сачком — как бабочек? Куда я дел сачок?»
Вдруг он с ужасом ощутил, что его рассудок, остававшийся холодным до начала дела, помутился, лопнул, распылился. Он никак не мог сосредоточиться на одной мысли, понять, что теперь следует делать.
Все закрутилось перед Горским. Из-под стола вылезла какая-то морда с рожками. «Кто это?» — удивился гимназист. И тут же сообразил: «Это младший сын Жемариных — Александр. Он маску рождественскую надел. Вот как хорошо. Сейчас я его!»
Он стукнул по рогатой голове болванкой. Но голова стала хохотать и плеваться кровью в Горского.
Все пошло кругом, Горский зашатался. Он хотел облокотиться на стол, но его рука оперлась во что-то сырое и мягкое. Это была голова Ивана, который от толчка рухнул на пол.
И тут же произошло как бы прояснение сознания.
Горский схватил Ивана под мышки и оттащил в кабинет Ивана Сергеевича. Едва он бросил мальчика на пол, как тот начал слабо стонать.
«Ну, живучий! — удивился Горский. — Если бы я тебе не помог, ты, глядишь, лет сто коптил бы небо. А теперь прямиком — к ангелам!»
— Да, теперь начинается самое серьезное! — Верный давней привычке разговаривать сам с собой, он и сейчас говорил вслух. — Кто следующий? Желательно их собирать кучнее, а не разбрасывать по всем комнатам. И сколько осталось их в доме? Один, два, три… семь человек. Я должен их превратить в трупы, пока не вернулись другие. Тогда я легко разделаюсь с возвращающимися.
Насвистывая что-то веселенькое, он пошел по коридору. Из кухни раздавались голоса, смех.
Горский заглянул в щель приоткрытой двери. Увидал троих: дворника Константина, кухарку Прасковью и Варвару Силантьевну. Последняя что-то оживленно рассказывала.
«Прекрасно, остановлю свой выбор на этой милой старушке!» — решил Горский и всунул голову в дверной проем:
— Варвара Силантьевна, пойдемте скорее, у Ванюшки кровь идет… носом.
— Ах ты, Господи! — перекрестилась женщина. — Почто такая напасть? Ну пошли, пошли, друг ты мой сердечный.
Горский пропустил Варвару Силантьевну вперед. Едва та раскрыла дверь зала, как он нажал курок, приставив револьвер к затылку женщины.
Та грохнулась на пол.!
— Вторая! — улыбнулся Горский. — В кухне не должно быть ни одного трупа. Иначе купчиха, вернувшись домой, сразу все увидит. Итак, господа, кто следующий?
ТУФЛЯ НА СНЕГУ
Горский вновь вошел на кухню. Дворник Константин приветливо сказал:
— Иди, Витольд, попей с нами чайку. Как раз заварился. Калачи горячие! А то ты совсем умучился, лица на тебе нет.
Злоба закипела в груди Горского:
— Я давно терплю ваше амикашонство. Почему вы смеете называть меня на «ты» и пренебрегать моим отчеством?
Дворник удивился, добродушно произнес:
— Ну что ты злобишься? Ведь я тебе в отцы гожусь. Я Лев Николаевича Толстого на «ты» называл, а он поважнее тебя будет. Садись, мой хороший, попей чайку. Хошь с медом, хошь с малиновым вареньем. Ты пей, как говаривал Лев Николаевич, а вода сама дырочку найдет.
Горский с ненавистью посмотрел на Константина:
— В данный момент у меня есть дела посерьезнее чая. Идите, — он кивнул дворнику, — вас зовет Варвара Силантьевна.
— Зачем я вдруг понадобился? — удивился дворник и поспешил в зал.
Не успел он перешагнуть порог зала, как Горский повторил старый прием: выстрелил ему в затылок.
Его мозги разлетелись и забрызгали руки Горского. Он брезгливо вытерся портьерой и стал оттаскивать трупы от дверей.
Вдруг с кухни донесся крик Прасковьи:
— Что это у вас так сильно стукнулось?
— Это ничего, — успокоил ее Горский, высунув голову в коридор. — Это я споткнулся.
Кухарка озорно расхохоталась:
— Тогда ладно! А то я думала, что с неба упал мешок с дерьмом.
«Смейся, прислужница капитала, — с яростью подумал Горский. — Последний раз ощеряешься!»
С револьвером в руке он вошел на кухню.
Кухарка беззаботно напевала: «Та весна далеко, те завяли цветы…»
Вдруг она увидала наведенное на себя дуло револьвера. С криком ужаса она бросилась к сеням. Грянул выстрел. Пуля вошла в плечо.
Прасковья успела отбросить крючок и толкнула обитую черной кожей наружную дверь.
Горский теперь стрелял прицельно, метил в голову. Он дернул курок, пуля ранила шею. Брызнула обильная кровь.
Прасковья успела выскочить во двор. От улицы его отделял высокий сплошной забор. Кухарка слетела со ступенек, упала на снег.
Горский подскочил, размахнулся рукоятью револьвера.
— Не на-адо! — Прасковья вытянула руки. Он оглушил ее и, сопротивляющуюся, потащил к дому.
Диву даешься, откуда в этом тщедушном теле взялось вдруг столько силы: Горский сумел-таки втащить упирающуюся, истекающую кровью Прасковью в сени. Схватив дубовое полено, он с остервенением стал бить девушку по голове, превращая последнюю в кровавое месиво.
— Уф, — он выпрямился, тяжело вздохнул.
В угаре дьявольского бешенства Горский совсем забыл, что где-то в доме есть еще один человек — крошка Александр.
И вот теперь он вдруг затылком ощутил на себе взгляд — это был младший сын Жемариных.
— Вот ты где, гаденыш! — заорал Горский. Тем же окровавленным поленом, которым только сейчас он убивал Прасковью, студент размозжил мальчику череп.
Тяжело дыша, вынув из брючного кармана патроны, он стал перезаряжать револьвер. Потом отправился в зал, оттащил от дверей трупы.
— Иди, Витольд, попей с нами чайку. Как раз заварился. Калачи горячие! А то ты совсем умучился, лица на тебе нет.
Злоба закипела в груди Горского:
— Я давно терплю ваше амикашонство. Почему вы смеете называть меня на «ты» и пренебрегать моим отчеством?
Дворник удивился, добродушно произнес:
— Ну что ты злобишься? Ведь я тебе в отцы гожусь. Я Лев Николаевича Толстого на «ты» называл, а он поважнее тебя будет. Садись, мой хороший, попей чайку. Хошь с медом, хошь с малиновым вареньем. Ты пей, как говаривал Лев Николаевич, а вода сама дырочку найдет.
Горский с ненавистью посмотрел на Константина:
— В данный момент у меня есть дела посерьезнее чая. Идите, — он кивнул дворнику, — вас зовет Варвара Силантьевна.
— Зачем я вдруг понадобился? — удивился дворник и поспешил в зал.
Не успел он перешагнуть порог зала, как Горский повторил старый прием: выстрелил ему в затылок.
Его мозги разлетелись и забрызгали руки Горского. Он брезгливо вытерся портьерой и стал оттаскивать трупы от дверей.
Вдруг с кухни донесся крик Прасковьи:
— Что это у вас так сильно стукнулось?
— Это ничего, — успокоил ее Горский, высунув голову в коридор. — Это я споткнулся.
Кухарка озорно расхохоталась:
— Тогда ладно! А то я думала, что с неба упал мешок с дерьмом.
«Смейся, прислужница капитала, — с яростью подумал Горский. — Последний раз ощеряешься!»
С револьвером в руке он вошел на кухню.
Кухарка беззаботно напевала: «Та весна далеко, те завяли цветы…»
Вдруг она увидала наведенное на себя дуло револьвера. С криком ужаса она бросилась к сеням. Грянул выстрел. Пуля вошла в плечо.
Прасковья успела отбросить крючок и толкнула обитую черной кожей наружную дверь.
Горский теперь стрелял прицельно, метил в голову. Он дернул курок, пуля ранила шею. Брызнула обильная кровь.
Прасковья успела выскочить во двор. От улицы его отделял высокий сплошной забор. Кухарка слетела со ступенек, упала на снег.
Горский подскочил, размахнулся рукоятью револьвера.
— Не на-адо! — Прасковья вытянула руки. Он оглушил ее и, сопротивляющуюся, потащил к дому.
Диву даешься, откуда в этом тщедушном теле взялось вдруг столько силы: Горский сумел-таки втащить упирающуюся, истекающую кровью Прасковью в сени. Схватив дубовое полено, он с остервенением стал бить девушку по голове, превращая последнюю в кровавое месиво.
— Уф, — он выпрямился, тяжело вздохнул.
В угаре дьявольского бешенства Горский совсем забыл, что где-то в доме есть еще один человек — крошка Александр.
И вот теперь он вдруг затылком ощутил на себе взгляд — это был младший сын Жемариных.
— Вот ты где, гаденыш! — заорал Горский. Тем же окровавленным поленом, которым только сейчас он убивал Прасковью, студент размозжил мальчику череп.
Тяжело дыша, вынув из брючного кармана патроны, он стал перезаряжать револьвер. Потом отправился в зал, оттащил от дверей трупы.
ЧАС РОКОВОЙ
Странный рой мыслей вдруг посетил Горского.
«Для чего все это я затеял? — думалось ему. — Разве я не мог наперед рассчитать, что все эти смерти окажутся напрасными? Я наберу себе денег и прочих богатств из этого дома, и никто не подумает на меня, никто не догадается, что все это сделано моими руками? Весь город станет показывать на меня пальцами: вот идет убийца! Зачем, зачем это я сделал?»
Но, посидев еще минуту-другую, он вдруг вспомнил:
«Нет, я все сделал правильно, потому как цели мои — политические. Буржуазию надо истреблять физически! Я, быть может, жертвую своей жизнью ради счастья всех трудящихся».
И ему опять стало все понятно, и наступило облегчение.
Внизу заскрипел снег, раздался голос кучера.
Горский подскочил к окну.
Возле парадного входа, который по обычаю был закрыт, стояла Марья Емельяновна. Она была в дорогой меховой шубе, и лицо ее светилось радостью.
Вместе с хозяйкой приехала горничная. Они повернули за угол, прошли через калитку во двор.
К окну на торцевой стороне бросился и Горский.
Женщины с удивлением разглядывали кровавые пятна на снегу.
Потом Жемарина позвонила.
Горский сбежал вниз, отбросил крючок. Руку с револьвером он спрятал за спину.
— Что за кровь возле порога? — спросила хозяйка.
— Это ничего, — успокоил ее Горский. — Проходите.
Он заметил, что горничная вновь вернулась к саням.
«Видимо, забыла что-то взять, — с удовольствием подумал Горский. — Очень к месту это! Но в моем распоряжении мало времени».
Едва Жемарина взялась за ручку двери, ведущей в чайную комнату, он выстрелил — опять в затылок. Хозяйка повалилась на бок.
— Прекрасно! — вскрикнул Горский, опять приходя в возбужденное состояние. — Я сейчас перестрелял бы, кажется, весь свет. Чу-дес-сно!
В сенях уже топталась, отряхивая снег с белых сапожек, горничная.
Горский, не таясь, навел на нее револьвер. Та расхохоталась:
— Ну и шалун вы, Витольд Людвигович!
Горничной очень нравился этот молодой ученый человек, которого она почитала самым умным и красивым на свете.
Горский нажал на курок. Выстрела не последовало. Горничная продолжала хохотать.
Убийцу это привело в бешенство.
— Что ты хохочешь? — заорал он на нее. — Твой последний час пришел, а ты, дура, хохочешь.
Он еще раз нажал на курок: что-то сломалось, заело.
Тогда Горский схватил полено и обеими руками хватил им по голове девушки.
— Итак, семь трупов! — подвел итог Горский. — Борьба за социальную справедливость началась.
Он сбегал к соседу-слесарю Зейдлицу. Тот отрегулировал ему револьвер.
После этого, зарядив весь барабан, Горский вновь вернулся к дому. Возле крыльца стояли кучер и няня.
— Погляди, милый, сколько тут крови! — сказала няня. — Нет ли тут какого убийства?
«Надо убить их, — вяло подумал Горский. — Впрочем, что это даст? Семь трупов или девять? До социализма еще далеко. Я добр, пусть живут эти трудовые люди».
— Думаю, следует заявить в полицию! — сказал он.
— Вот и мы так думали!
Старики поспешили в полицию, а убийца поплелся домой. Он очень захотел после всего случившегося спать.
«Для чего все это я затеял? — думалось ему. — Разве я не мог наперед рассчитать, что все эти смерти окажутся напрасными? Я наберу себе денег и прочих богатств из этого дома, и никто не подумает на меня, никто не догадается, что все это сделано моими руками? Весь город станет показывать на меня пальцами: вот идет убийца! Зачем, зачем это я сделал?»
Но, посидев еще минуту-другую, он вдруг вспомнил:
«Нет, я все сделал правильно, потому как цели мои — политические. Буржуазию надо истреблять физически! Я, быть может, жертвую своей жизнью ради счастья всех трудящихся».
И ему опять стало все понятно, и наступило облегчение.
Внизу заскрипел снег, раздался голос кучера.
Горский подскочил к окну.
Возле парадного входа, который по обычаю был закрыт, стояла Марья Емельяновна. Она была в дорогой меховой шубе, и лицо ее светилось радостью.
Вместе с хозяйкой приехала горничная. Они повернули за угол, прошли через калитку во двор.
К окну на торцевой стороне бросился и Горский.
Женщины с удивлением разглядывали кровавые пятна на снегу.
Потом Жемарина позвонила.
Горский сбежал вниз, отбросил крючок. Руку с револьвером он спрятал за спину.
— Что за кровь возле порога? — спросила хозяйка.
— Это ничего, — успокоил ее Горский. — Проходите.
Он заметил, что горничная вновь вернулась к саням.
«Видимо, забыла что-то взять, — с удовольствием подумал Горский. — Очень к месту это! Но в моем распоряжении мало времени».
Едва Жемарина взялась за ручку двери, ведущей в чайную комнату, он выстрелил — опять в затылок. Хозяйка повалилась на бок.
— Прекрасно! — вскрикнул Горский, опять приходя в возбужденное состояние. — Я сейчас перестрелял бы, кажется, весь свет. Чу-дес-сно!
В сенях уже топталась, отряхивая снег с белых сапожек, горничная.
Горский, не таясь, навел на нее револьвер. Та расхохоталась:
— Ну и шалун вы, Витольд Людвигович!
Горничной очень нравился этот молодой ученый человек, которого она почитала самым умным и красивым на свете.
Горский нажал на курок. Выстрела не последовало. Горничная продолжала хохотать.
Убийцу это привело в бешенство.
— Что ты хохочешь? — заорал он на нее. — Твой последний час пришел, а ты, дура, хохочешь.
Он еще раз нажал на курок: что-то сломалось, заело.
Тогда Горский схватил полено и обеими руками хватил им по голове девушки.
— Итак, семь трупов! — подвел итог Горский. — Борьба за социальную справедливость началась.
Он сбегал к соседу-слесарю Зейдлицу. Тот отрегулировал ему револьвер.
После этого, зарядив весь барабан, Горский вновь вернулся к дому. Возле крыльца стояли кучер и няня.
— Погляди, милый, сколько тут крови! — сказала няня. — Нет ли тут какого убийства?
«Надо убить их, — вяло подумал Горский. — Впрочем, что это даст? Семь трупов или девять? До социализма еще далеко. Я добр, пусть живут эти трудовые люди».
— Думаю, следует заявить в полицию! — сказал он.
— Вот и мы так думали!
Старики поспешили в полицию, а убийца поплелся домой. Он очень захотел после всего случившегося спать.
ПОХМЕЛЬЕ
В ту же ночь Горского арестовали.
Спустя два месяца это дело разбиралось в Тамбове временным военным судом. Несколько тысяч горожан собрались возле здания, где решалась судьба одного из самых страшных преступников Российской империи.
Иван Сергеевич во время своего допроса определенно показал:
— Убийца был напичкан политическими идеями. Они и толкнули его на преступление.
Но громкие политические процессы были впереди. Россию еще ожидали кровавые деяния тех, кто сотрясал ее основы.
Прокурор Неелов политической подоплеки в деле не нашел, но обнаружил в голове подсудимого полную кашу.
— Конечно, сказал он в обвинительной речи, — очень удивительно, что, перебив семь человек, убийца не берет в доме ни рубля. Но это не говорит о бескорыстии преступника. Это лишь ярко свидетельствует о его полном пренебрежении чужой жизнью, отсутствии столь естественных для 18-летнего мальчика чувств жалости и сострадания к ближнему. Это удивительно. И это — факт! Боюсь, что это предзнаменование нарождения новых людей, точнее — выродков человеческой породы.
Увы, прокурор Неелов оказался провидцем. Уже нарождались тысячи тех, кто спокойно станет заливать Великую Россию кровью своих собратьев.
Защитника Горского было можно только пожалеть: ему почти нечего было сказать в оправдание своего подопечного.
Сам Горский вел себя неискренне и если раскаивался в убийстве, то только потому, что «плохо, его продумал» и попался.
Суд вынес вердикт:
Подсудимого из дворян Витольда Людвигова Горского, 18 лет, по лишении всех прав состояния, казнить смертью через повешение.
Спустя два месяца это дело разбиралось в Тамбове временным военным судом. Несколько тысяч горожан собрались возле здания, где решалась судьба одного из самых страшных преступников Российской империи.
Иван Сергеевич во время своего допроса определенно показал:
— Убийца был напичкан политическими идеями. Они и толкнули его на преступление.
Но громкие политические процессы были впереди. Россию еще ожидали кровавые деяния тех, кто сотрясал ее основы.
Прокурор Неелов политической подоплеки в деле не нашел, но обнаружил в голове подсудимого полную кашу.
— Конечно, сказал он в обвинительной речи, — очень удивительно, что, перебив семь человек, убийца не берет в доме ни рубля. Но это не говорит о бескорыстии преступника. Это лишь ярко свидетельствует о его полном пренебрежении чужой жизнью, отсутствии столь естественных для 18-летнего мальчика чувств жалости и сострадания к ближнему. Это удивительно. И это — факт! Боюсь, что это предзнаменование нарождения новых людей, точнее — выродков человеческой породы.
Увы, прокурор Неелов оказался провидцем. Уже нарождались тысячи тех, кто спокойно станет заливать Великую Россию кровью своих собратьев.
Защитника Горского было можно только пожалеть: ему почти нечего было сказать в оправдание своего подопечного.
Сам Горский вел себя неискренне и если раскаивался в убийстве, то только потому, что «плохо, его продумал» и попался.
Суд вынес вердикт:
Подсудимого из дворян Витольда Людвигова Горского, 18 лет, по лишении всех прав состояния, казнить смертью через повешение.
ЭПИЛОГ
Горский все-таки в тот раз остался жить.
6 июня того же 1868 года Государь Император повелел: «Означенный приговор временного военного суда привести в исполнение с тем, чтобы присужденную Горскому смертную казнь заменить каторжною работой в рудниках без срока…»
Отработав в рудниках три с половиной года, Горский был переведен на должность писаря. Позже служил счетоводом.
В 1894 году на престол вступил Николай Александрович. Была объявлена амнистия. Горский был освобожден. Ему шел 45-й год.
В Тамбов не поехал, а двинулся к морю, поселился в Одессе. Затем перебрался в Ковно. Здесь на какой-то вечеринке познакомился с Яцеком — начитанным и темпераментным 20-летним человеком, которого мир узнает после октября 1917 года как Феликса Дзержинского.
К этому времени Горский был активным членом социал-демократической партии, затем примкнул к эсерам.
Товарищи по борьбе его уважали за принципиальность и беспощадность к эксплуататорам. По фальшивому паспорту перебрался в Петербург. И тут выяснилось, что этот «идейный борец» уже несколько лет активно сотрудничает с охранкой.
…Тело убийцы-партийца было найдено в одном из дворов Ново-Измайловского проспекта. Между лопаток торчала рукоять ножа.
Виновных в убийстве не обнаружили.
В те годы на земле Российской, по козням дьявольским, стало и впрямь появляться немало выродков. Позже они дорвались до власти.
6 июня того же 1868 года Государь Император повелел: «Означенный приговор временного военного суда привести в исполнение с тем, чтобы присужденную Горскому смертную казнь заменить каторжною работой в рудниках без срока…»
Отработав в рудниках три с половиной года, Горский был переведен на должность писаря. Позже служил счетоводом.
В 1894 году на престол вступил Николай Александрович. Была объявлена амнистия. Горский был освобожден. Ему шел 45-й год.
В Тамбов не поехал, а двинулся к морю, поселился в Одессе. Затем перебрался в Ковно. Здесь на какой-то вечеринке познакомился с Яцеком — начитанным и темпераментным 20-летним человеком, которого мир узнает после октября 1917 года как Феликса Дзержинского.
К этому времени Горский был активным членом социал-демократической партии, затем примкнул к эсерам.
Товарищи по борьбе его уважали за принципиальность и беспощадность к эксплуататорам. По фальшивому паспорту перебрался в Петербург. И тут выяснилось, что этот «идейный борец» уже несколько лет активно сотрудничает с охранкой.
…Тело убийцы-партийца было найдено в одном из дворов Ново-Измайловского проспекта. Между лопаток торчала рукоять ножа.
Виновных в убийстве не обнаружили.
В те годы на земле Российской, по козням дьявольским, стало и впрямь появляться немало выродков. Позже они дорвались до власти.
КРАСОТКИ-УБИЙЦЫ
ГЕННАДИЮ ВОЛОШИНУ
9 ноября 1869 года в багажное отделение Николаевского вокзала в Москве поступил увесистый груз — большой кованый сундук. Он прибыл из Петербурга пассажирским поездом 111. Прошло несколько дней, но его никто не забирал. Из сундука шел тяжкий запах. Служители багажного отделения заявили в полицию. Когда сбили навесной замок и откинули крышку, присутствующим предстала жуткая картина. В сундук был втиснут труп раздетого мужчины. Тело было сильно тронуто разложением. Наружные покровы стали синюшно-зеленого цвета с хорошо выраженной венозной сетью. Кожа на руках отслаивалась. Лицо вздулось, особенно губы, веки, уши…
Случившемуся предшествовали некоторые любопытные события.
ПОЛЕЗНЫЕ СОВЕТЫ
Член Государственного Совета, действительный тайный советник и статс-секретарь барон Модест Александрович Корф был человеком исключительным. Поглаживая лысеющий череп указательным пальцем правой руки, украшенным громадным бриллиантовым перстнем, он любил повторять своим подчиненным:
— О службе вы должны думать всего лишь в трех случаях: находясь на ней, в семейном кругу и во время сна. Не более!
Очевидцы утверждают, что однажды он произнес сей афоризм в присутствии самого Александра П.
Император не сдержался. Он порывисто обнял барона и произнес:
— Если бы так думали все мои подданные, то государство наше процветало еще более.
Помощник статс-секретаря Николай Христианович фон Зон каллиграфически вывел на листе бумаги прекрасные слова своего начальника-барона и повесил бумагу у себя над столом.
Корф милостиво не возражал. И при этом добавил:
— В Лицее, среди прочих моих сотоварищей, находился будущий сочинитель Пушкин. Это был ветреный и дерзкий с начальством человек. Мне не было и девятнадцати лет, как я начал ревностно служить в Комиссии по составлению законов. Сочинитель же за свои вольнодумства (это слово барон произносил с отвращением) отправился в Бессарабию. Я достиг высших ступеней карьеры, а судьба легкомысленного Пушкина весьма печальна. Пусть сей дурной пример пойдет вам в назидание. Будьте усердны в службе и уважительны к начальству, и тогда ваша жизненная стезя проляжет благоуспешно. Так-с!
Фон Зон был усерден и уважителен. В делах требователен к себе и подчиненным. Он не допускал никаких отклонений в служебной линии, держался с достоинством, старательно исполнял возложенные на него поручения.
Когда в 1864 году барон высочайшим соизволением был переведен на пост председателя Департамента законов, он взял на новое место и фон Зона, увеличив его годовое содержание сразу на шестьсот рублей.
Казалось, дурной пример покойного поэта и полезные советы замечательного государственного мужа пошли на пользу, за карьеру старательного чиновника можно быть спокойным, но…
Насколько фон Зон был тверд в делах служебных, насколько был отличным и веселым товарищем в жизни светской, настолько он проявлял неудержимую ретивость в делах амурных.
— О службе вы должны думать всего лишь в трех случаях: находясь на ней, в семейном кругу и во время сна. Не более!
Очевидцы утверждают, что однажды он произнес сей афоризм в присутствии самого Александра П.
Император не сдержался. Он порывисто обнял барона и произнес:
— Если бы так думали все мои подданные, то государство наше процветало еще более.
Помощник статс-секретаря Николай Христианович фон Зон каллиграфически вывел на листе бумаги прекрасные слова своего начальника-барона и повесил бумагу у себя над столом.
Корф милостиво не возражал. И при этом добавил:
— В Лицее, среди прочих моих сотоварищей, находился будущий сочинитель Пушкин. Это был ветреный и дерзкий с начальством человек. Мне не было и девятнадцати лет, как я начал ревностно служить в Комиссии по составлению законов. Сочинитель же за свои вольнодумства (это слово барон произносил с отвращением) отправился в Бессарабию. Я достиг высших ступеней карьеры, а судьба легкомысленного Пушкина весьма печальна. Пусть сей дурной пример пойдет вам в назидание. Будьте усердны в службе и уважительны к начальству, и тогда ваша жизненная стезя проляжет благоуспешно. Так-с!
Фон Зон был усерден и уважителен. В делах требователен к себе и подчиненным. Он не допускал никаких отклонений в служебной линии, держался с достоинством, старательно исполнял возложенные на него поручения.
Когда в 1864 году барон высочайшим соизволением был переведен на пост председателя Департамента законов, он взял на новое место и фон Зона, увеличив его годовое содержание сразу на шестьсот рублей.
Казалось, дурной пример покойного поэта и полезные советы замечательного государственного мужа пошли на пользу, за карьеру старательного чиновника можно быть спокойным, но…
Насколько фон Зон был тверд в делах служебных, насколько был отличным и веселым товарищем в жизни светской, настолько он проявлял неудержимую ретивость в делах амурных.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента