Лаврова Ольга. Черный Маклер

   Кибрит аккуратно завернула письма в чистую бумагу, сняла перчатки.
   – Пожалуйста. Буквы, расположенные в левой части клавиатуры, оттиснуты на бумаге чуть бледнее. У профес­сиональных же машинисток сила удара левой и правой руки практически одинакова. Затем – многие знаки как бы сдвоены. Значит, удар по клавише был не вертикальный, а несколько спереди, подушечкой пальца. Так печа­тает женщина с длинными ногтями с маникюром. Не­трудно сделать заключение о возрасте. «Москва» – ма­шинка портативная, в учреждениях ее не держат. Так что, скорее всего, это – тихое надомное производство. Ос­тальное совсем элементарно, даже скучно объяснять.
   – Не женщина, а просто – удивительное рядом! Только вот насчет брюнетки…
   – Шурик, прими на веру.
   – Воспитание не дозволяет! – он старался замотать тягостное впечатление от письма.
   – По-моему, у брюнеток обычно и ногти крепче, и удар более порывистый. Я – в лабораторию.
   Забрав письма, она ушла.
   – Что меня-то пригласил? – осведомился Томин, зная, впрочем, ответ: по поводу анонима и, главное, Шутикова.
   – Розыском занимается Петухов. Было бы спокойней, если б ты подключился.
   Петухов был сотрудник староватый и не больно шус­трый.
   – Закруглю некую меховую операцию – и к твоим услугам, проси меня у начальства, – согласился Томин.
 

* * *

   Меховая операция – это было про Силина. Он так ни в какую и не выдавал сообщников.
   – Что я – хуже собаки? Собака и та своих не кусает! Гражданин начальник, ну войдите в мое положение.
   – Не хочу, Силин, – ворчал Томин. – Вам и самому не было нужды входить в свое положение.
   – Именно, что была нужда! Сколько лет я жизни не видел! Это разве легко переносить? Вышел, деньжонок маленько было, эх, думаю, хоть поллитровочку!.. А там, сами понимаете, другую, третью. Отчумился, гляжу – трешка в кармане. А к Гале ехать надо. Жизнь начинать надо. Как? Чем? Сроду не воровал, решил – ну, один раз, пронеси господи!..
   Леонидзе – следователь, которому отдали материал на Силина, тоже ничего от него не добился. Леонидзе был мужик весьма башковитый, но ленивый и хлопотных дел старался не вести. Томин едва подбил его на след­ственный эксперимент в складе.
   По прибытии туда Леонидзе велел вынести ему стул из конторки, уселся верхом и начал гонять Силина. Тот показывал, как он якобы действовал, как двигался между стеллажами и контейнерами, пока «шуровал». А Леонидзе следил по хронометру и бесстрастно изрекал:
   – Вы должны были выбежать со склада шесть минут назад. Попробуйте еще раз.
   Он засекал время. Распугивая кошек, Силин мотался по складу с мешком, Томин – за ним, фиксируя путь, измеряя расстояние между следами.
   – Наверстали полторы минуты, – закуривал Леонид­зе. – Осталось четыре с половиной лишних.
   – Понимаете, Степан Кондратьевич, – разъяснял Томин, – с того момента, как вы перелезли через забор, и до того, как вас схватили, прошло девять-десять минут.
   – Ну?
   – По моей просьбе несколько человек перелезали и вышибали плечом дверь. На это уходит максимум две с половиной минуты. От десяти отнять две с половиной – сколько?
   – А сколько?
   – Семь минут тридцать секунд. За эти семь с секунда­ми вы повредили проводку, увязали шубы и выскочили.
   – Ну?
   – Ну а сегодня вы возитесь почти вдвое дольше. Хотя и спешите.
   – А тогда не спешил?
   – Сегодня вы бегаете, а тогда ходили. Когда человек идет, расстояние между следами меньше, чем когда бе­жит. Ваш путь был короче. Вы не то сейчас показываете.
   – Слушай, отцепись ты со своей наукой!
   – Попрошу все проделать еще раз, – пресек пререка­ния Леонидзе. – Только теперь под мою диктовку. Пройдите здесь, – он указал узкий проход между ящиками, ведущий прямо к шкафу, где висели шубы.
   – Зачем я сюда полезу?
   – Затем, что это нужно для следствия. Отлично. От­кройте шкаф. Увязывайте шубы. Уходите. Вот они – ваши семь с половиной минут. Ясно?
   Силин утер рукавом потный лоб и отвернулся, перед Леонидзе он немного робел.
   – На чем вы сюда приехали?
   – На трамвае, на чем еще.
   – Подошли к забору с какой стороны?
   – С левой, что ли. А может, с правой. Отсюда не соображу.
   – Вы помните, что с вас сняли ботинки?
   Силин пошевелил пальцами в тапочках – он как-то умудрился их растоптать.
   – Так вот, исследовали грязь с них. Оказалось, что вы ни справа не подходили, ни слева. Сразу очутились около забора.
   – Давайте я растолкую, – опять взял слово Томин. – Послушайте меня внимательно, Степан Кондратьич, и не злитесь. Никто вас на пушку не берет. Понимаете, когда мы ходим, то все остается на подметках. Вот я пойду по земле – прилипнет земля. Потом пойду по асфальту – поверх земли лягут частички асфальта. Все это набирается слоями, особенно в углублениях под каблу­ком. И держится довольно долго, пока не отвалится ле­пешкой. Вам понятно?
   – Я что, дурак?
   – Грязь с подметок изучили слой за слоем. И сразу стало ясно, где вы только что прошли. Снаружи нашли пыль – такую же, как здесь на полу. Глубже – крупинки шлака. На шлак вы наступили у забора. Но глубже шлака оказался асфальт. Значит, до шлака вы шли по асфальту, понимаете?
   – Ха… – задумчиво выдохнул Силин.
   – А здесь за забором везде глина. В любую сторону. На ваших подметках ее нет.
   – Как же я тогда прибыл? По воздуху?
   – Зачем «по воздуху»? – пустил дым Леонидзе. – Вас привезли на «Москвиче». Привезли, развернулись и уехали.
   Силин вскинулся и пристально посмотрел на него. Он хотел что-то сказать, но от Леонидзе распространялось чувство такого бесконечного превосходства, что не толь­ко Силину, Томину порой замыкало уста. Точеные поро­дистые черты. Плавные уверенные жесты. Белая кость, голубая кровь. Говорили, потомок князей. Вполне воз­можно. Кто из следователей послабее, иногда просили его помочь распутать сложную ситуацию. Он охотно согла­шался – это тешило его честолюбие. Томин ценил Лео­нидзе. Он никогда не унижался до интриг (гордый кавказ­ский человек!). Но работать с ним было несподручно: они существовали в разном ритме, не в лад.
   – Степан Кондратьич, на кой черт вы рвали провода?
   Силин удивился глупости томинского вопроса.
   – Чтоб сигнализация не сработала.
   Леонидзе воззрился на тянувшегося перед ним на­чальника охраны, и тот доложил, как все произошло. В караульное помещение поступил сигнал тревоги – на пульте замигала лампа. Лампа мигает в случае, если «со­ответствующий объект пересекает зону действия фото­элементов». Другими словами, еще до того, как Силин проник в склад, сигнализация уже среагировала. Обрыв же провода включил аварийный звуковой сигнал.
   Томин собрался было для наглядности проверить эту механику при Силине, но тут начальник замялся, забуб­нил про соблюдение осторожности, и Леонидзе сделал знак конвоирам отвести Силина в сторонку.
   – Данный провод, который обслуживает четвертую зону, то есть задний забор, пока отключен. Ввиду недав­него повреждения, – секретно признался начальник.
   – Не починили?
   – Сцепили для блезиру. Согласно инструкции провод должен быть цельный по всей длине. Без соединений.
   – За чем же остановка?
   – Обслуживающий нас монтер болен.
   – А почему не вызвать другого?
   – Получится допуск постороннего лица. А согласно инструкции…
   – Интересно, – протянул Леонидзе, щуря жгучие глаза.
   Они с Томиным переглянулись и обнаружили, что испытывают одно и то же, на первый взгляд вздорное, подозрение: Силина завалили собственные дружки и на­водчики, завалили нарочно.
   Обосновывать справедливость догадки Леонидзе пре­доставил Томину и не дергал его, дождался, пока сам пришел и поведал печальную розыскную балладу. Как зачастил в пивной зал на Преображенке; как нащупал среди завсегдатаев нужную группу, втерся в доверие, усердно упражняясь в блатном жаргоне и когда надо пуская в ход кулаки, чтоб уважали; как его совсем, казалось, приняли и почти позвали на дело: пошоферить под началом Химика, но вдруг неведомо почему отшат­нулись и куда-то исчезли. Все сорвалось, и кошке под хвост все труды!
   Леонидзе поцокал языком и, в свою очередь, пре­поднес две новости, показавшие, что он все-таки не сидел сложа руки. Первая: на склад привезли партию отборных соболей для пушного аукциона. Вторая: мон­тер избит неизвестными, отлеживается в больнице. Сразу прояснилось, что к чему и какая роль отводилась дураку Силину, – ведь задний забор так и отключен после его подвига.
   – Когда вам предлагали пошоферить?
   – Завтра, к ночи поближе.
   Тут уж и Леонидзе загорелся. Вместе отправились в засаду.
   Встреча получилась эффектная. Их вошло двое – че­рез боковую дверь. В кепках, на лица натянуты капроно­вые чулки. Нашли запломбированный контейнер, алчно отодрали замок… и даже не успели потрогать желанных соболей.
   Вспыхнул свет, воры окаменели, увидя себя в окру­жении вооруженных людей в милицейской форме и без.
   – Разуйте ваши головы, джентльмены! – скомандо­вал Леонидзе.
   Двое медленно сняли кепки, чулки.
   – Станьте к стене, руки подняли, дышим спокой­но. – Томин приблизился, обыскал их, извлек два ножа. – Странное впечатление, будто мы уже сталкива­лись. И приятно, что снова в сборе. Можете повернуться.
   – Я с вами не желаю разговаривать! – в ярости выпа­лил Химик.
   – И вы тоже? – спросил Томин второго.
   – Я тоже.
   – Шаблонное высказывание. Но это проходит. Через неделю, через день. У вас пройдет часа через полтора, – пообещал он Химику.
   – Минут через сорок, – презрительно уточнил Лео­нидзе.
   Тут любопытствующий сторож, который понемногу продвигался вперед, ахнул:
   – Батюшки! Да то ж Нюркин новый хахаль!
   – Кладовщицы?
   – Ну да!
   Химик запоздало заслонил лицо.
   – Какой позор для нашего коллектива! – белугой взревел начальник охраны.
   Томин и Леонидзе расхохотались.
   Допросы Шахова были исполнены напряжения при внешней незначительности и однообразии произносимых фраз. Михаил Борисович волком вцепился в обретенную свободу. Знаменский заново штудировал тома дела, подши­вал свеженькие свидетельские показания и прочую процес­суально-канцелярскую писанину – и часа на четыре:
   – Почему в экземпляре накладной № 441, хранящем­ся на базе, записано восемь ящиков товара, а в той же накладной в вашем магазине их значится только шесть?
   – То есть на базе товар получен, а в магазине не оприходован и пущен налево? Вы это хотите сказать?
   – Оставим в покое то, что мне хотелось бы вам сказать. Я говорю то, что обязан. На обоих экземплярах ваша подпись.
   – Это подтверждено экспертизой?
   – Подтверждено.
   – Хм… Припоминаю: обнаружилось, что часть товара в испорченной упаковке, и я отказался его брать. Как раз два ящика. Выписали исправленную накладную, но я не проследил, чтобы прежняя была уничтожена. Люди вос­пользовались моей доверчивостью.
   – Но на выезде с базы регистрируется фактический вес груза. Нами найдены и приобщены к делу записи весовщика. Вес соответствовал не шести, а восьми ящикам.
   – Странно… Дайте подумать… в тот раз я был с Шутиковым… – он обрадованно хлопнул себя по лбу. – Когда машина въехала на весы, Шутиков попросил меня куда-то пойти. Видимо, в мое отсутствие в кузов и было положено еще два ящика! Поэтому, Пал Палыч, хотя формально я действительно вывез лишний товар, инкри­минировать мне этот эпизод нельзя!
   – Число случаев, когда вместо вас оказывается вино­ват Шутиков, уже далеко выходит за рамки вероятного.
   – Да, он очень ловко орудовал за моей спиной…
   Перерыв на обед – и:
   – Михаил Борисович, настанет день, Шутиков уся­дется вон на том стуле, и я буду проводить между вами очную ставку…
   – Вы уверены? – смутная улыбка на пухлом лице.
   – Вам это совершенно ни к чему, верно?
   – Ошибаетесь! Я мечтаю, чтобы подлец Шутиков наконец нашелся!
   Они расставались усталые, друг другу осточертевшие, но к следующей схватке набирались сил, и все начина­лось по новой. Шутиков вырастал в проблему номер один, при мысли о нем у Знаменского сосало под ложеч­кой. Лучше помаялся бы под замком до суда, ведь не безгрешен был, не безгрешен.
   – Саша, мне нужен позарез этот парень! – наседал Пал Палыч на Томина.
   – Тружусь.
   – Время уже не просто трудиться – землю рыть, в лепешку расшибаться! Ты даже корреспондента моего назвать не в состоянии. Неужели настолько трудно найти женщину, знающую Шахова, симпатизирующую Шутикову, с маникюром и, если верить Зине, брюнетку?!
   – Потерпи чуток, похоже, приближаюсь.
   В порядке приближения он грустно пил чай в неболь­шой, по-старомодному уютной комнате тетки Шутикова, Веры Георгиевны. Разыгрывал простоватость и слово­охотливость, строил из себя закадычного приятеля ее племянника.
   – А вот еще за одной девушкой на пару ходили. Сегодня случайно нашел – втроем снялись. Я неважно получился, а она хорошенькая, правда?
   Плохонькая любительская фотография расплывчато изображала двух молодых людей и девушку. Один из них действительно был Шутиковым, второго при желании можно было принять за Томина. По счастью, Вера Геор­гиевна засмотрелась на девушку.
   – Очень хорошенькая! И кого она предпочла?
   – Отступились мы оба: дружба дороже, а девушек хватало. На Костю они прямо гроздьями вешались, как виноград! Эх, Костя, такой парень, и вдруг…
   – Особенно мать жалко. Мы вместе были на суде, и когда Костю стали поливать грязью… – она всхлипнула, отставила чашку.
   – Сколько я, бывало, уговаривал: давай я тебя уст­рою к моему дядьке в министерство, брось эту компа­нию, они запутают – не распутаешься. Все посмеивался, а что вышло?
   Вера Георгиевна кивала, держа под носом платок.
   – Он мальчик легкомысленный. Но то, что про него говорили все эти – что он держал их в руках и командо­вал и всякие подлости – быть того не может!
   – Нет, он не такой! Врут они, сволочи!
   – Да-да, особенно этот Шахов, которого освободи­ли, отвратительный тип! Представляете, собственная теща назвала его проходимцем! Удивляетесь, откуда я знаю? Мы случайно сидели рядом в коридоре, разгова­ривали.
   – Вообще, тещи – народ пристрастный, но Шахов действительно тот еще фрукт! Остальные тоже Косте очень повредили, надо его выручать.
   – Думаете, удастся?
   Томин наклонился к собеседнице и «посвятил ее в тайну»:
   – Есть идея. Надо ему кое-что передать с верным человеком. Костя скрылся, когда меня услали в команди­ровку – я уже говорил, – и вот…
   – Сначала я не вполне вам поверила, извините. Ска­жу, пожалуй. Действуйте через Раечку. Вы знакомы?
   У Томина зачастил пульс.
   – Да ведь он последнее время с Тоней, а до того с Катей! Раечкиного у меня даже телефона нет!
   – Тогда я предупрежу. Вот ее адрес. Часов в пять вас устроит?
   – Да, спасибо, – он поднялся, собираясь отчалить, но вспомнил: – Вера Георгиевна, мне бы напечатать конфиденциальную бумажку. У вас машинки нет?
   Тетушка развела руками.
   В половине пятого в дверь к Раечке позвонили, и она отперла. Бесцеремонно втиснулся рослый мужчина лет тридцати с мясистым красным носом.
   – Если не ошибаюсь – Рая?
   Та кивнула.
   – Мне к вам посоветовали. Я старый друг Константи­на Шутикова.
   – Можете не шептать, соседи в кино. Проходите, Вера Георгиевна меня предупредила.
   – Вера Георгиевна? – он пытался скрыть замеша­тельство. – А-а, ну да… Понимаете, мне надо срочно встретиться с Константином. Ради его же блага.
   – А как ему сказать – кто хочет встретиться?
   – Видите ли… он поймет… Разрешите? – мужчина поспешно закурил – трусил.
   – Да?.. Кажется, вы что-то хотели ему послать? – озадаченно спросила она.
   – Послать? А-а, ну да, – достал две бумажки по двадцать пять рублей. – Вот. Но главное – надо встре­титься!
   Та машинально взяла деньги.
   – Зайдите завтра. В это же время, хорошо?
   – Непременно!
   Сунул недокуренную сигарету в пепельницу и был таков.
   Девушка все еще с сомнением разглядывала деньги выпуклыми овечьими глазами, а он уже звонил из ав­томата:
   – Михал Борисыч? Порядок, нашел девку, которая знает. Завтра обещала сказать. Но это мне стоило… сто рублей.
   Голос Шахова ответил:
   – Можешь дать еще, но никаких «завтра»! Она его спугнет! Добейся ответа немедленно! Любыми сред­ствами!
   Между тем к Раечке пожаловал Томин – весь благо­желательность и обаяние. Услыхав, что он тоже друг Коли, Раечка уставилась подозрительно.
   – Разве Вера Георгиевна… она ведь обещала предуп­редить.
   Раечка испуганно ощупала в кармане деньги.
   – Про вас?!
   – Ну, конечно. Ровно пять. Я был в длительной ко­мандировке и ничем не мог помочь, даже не знал. Но теперь… – он замолк перед явной растерянностью де­вушки, потом заметил тлеющий окурок, осенило: – К вам кто-то приходил? И вы решили, что это я?
   – Никто ко мне не приходил! Какое вам дело? – закричала она.
   – Вы дали ему Костин адрес? – ахнул Томин.
   – Ничего я не давала, ничего не знаю! И вообще, не впутывайте меня! Разбирайтесь сами! – Она перешла в наступление: – Кто вы такой? Я вас никогда не видела! Как вас зовут?
   – Поймите, Косте угрожает опасность! Я – его друг, у меня есть доказательства! – Томин старался быть пре­дельно убедительным, он выудил ту же фотографию, что понравилась Вере Георгиевне.
   Раечка не глядела.
   – У него со всех сторон опасности! Я тут ни при чем! Я вам не верю!
   Томин шел прочь в отвратительном расположении духа. То с Химиком прокололся, теперь эта девица вы­толкала…
   Если б он задержался хоть минут на пять возле двери, откуда был изгнан, то увидел бы красноносого верзилу, которого Раечка встретила паническим возгласом:
   – Зачем вы снова?!
   Однако Томин не задержался. У него, правда, мельк­нула мыслишка, что за Раечкой нужен бы присмотр, потому что наверняка она видится с Шутиковым. Но она не была единственной ведшей к нему ниточкой. А кроме того, для слежки Томин оделся бы менее броско, чем для роли Костиного друга (Костя слыл великим пижоном).
   На следующий день к вечеру втроем сошлись у Зна­менского. Кибрит выложила ворох соображений, которые касались разных заполненных от руки документов (почерковедческие экспертизы – ее конек). Томин вынужден был признать, что розыски пока безрезультатны.
   – Одна старушка клюнула на прелестную фотогра­фию, которую я раздобыл у Шутиковой сестры. Было совсем горячо и вдруг сорвалось… при сомнительных обстоятельствах. Но, по крайней мере, я убедился, что он жив. Держу пари, что некая Раечка еще вчера общалась со своим Костей.
   – И то хлеб, – вздохнул Знаменский.
   – А меня уже, между прочим, спрашивали, как это ЗнаТоКи сели в лужу? – обвиняюще воззрилась на него Кибрит, и янтарные глаза потемнели.
   Кто-то на Петровке придумал друзьям прозвище, составленное из начальных слогов фамилий. Как утверж­дала Кибрит, «Зна» – был корень, «То» – вроде суф­фикса, а «Ки» – окончание. Словечко звонкое – чуть шутливое, чуть завистливое – приклеилось, сами уже подчас употребляли.
   – Саша, что автор писем?
   – Под рубрикой «Факты, догадки, открытия». В том самом районе – между тремя почтовыми отделениями – живет особа, которая близко знает Шахова и присутство­вала на суде. Она его терпеть не может и открыто величает проходимцем. Ныне на пенсии, в прошлом секретарь-машинистка. Вы будете смеяться, но это родная теща Михал Борисыча!
   – Блондинка, брюнетка?
   – Еще не видел, Зинуля, новость прямо со сково­родки.
   Томин встал, Кибрит взяла сумочку.
   – Жаль мне вас отягощать, но надо сегодня-завтра провести у Шахова повторный обыск, – сказал Знаменс­кий. – Он, конечно, допускает, что мы можем появить­ся, так что ничего особенного дома не держит. Во всяком случае, в открытую.
   – Завтра у подруги день рождения, – вспомнила Кибрит.
   – Поедем сейчас, – решил Томин. – Только чур зас­кочим в буфет.
   – Сработайте там попроще. А ты, Зиночка, погляди орлиным оком, где возможны тайники, чтобы знать, какую потом брать технику. Через неделю нагрянем еще разок – и уже по-серьезному.
   Далека была та пора, когда по казенной надобности они будут ездить на машине. Им еще не хватало чинов, а Петровке – автотранспорта. Двинулись на троллейбусе. Москву выбелил мелкий снежок, и здания словно пере­оделись, а деревья расцвели и стали заметны на улицах, почти как весной.
   Пока Кибрит и Томин добирались до резиденции Шахова, там пировали гости. Вокруг празднично накры­того стола сидели родичи Михаила Борисовича и нужные люди. Хозяин за сверкающим роялем наигрывал популяр­ные песенки, ему подтягивали. Розовый чистенький старичок ухаживал за молодой соседкой:
   – Я что-то затрудняюсь, прошлый раз вы были ры­жая или шатенка?
   – Скорей, рыжая. Так все меняется.
   – Ах, не говорите!
   Шахов счел, что настало время для главного тоста.
   – У всех налито? Тогда разрешите мне… – он гово­рил стоя и с неподдельным пафосом. – Когда я гляжу сейчас на этот стол, на всех вас, я минутами вдруг думаю: а не сон ли? Или, наоборот, дурной сон то, что было: камера, потом тебя ведут на допрос, руки назад… Да, много пережито. Так вот, я прошу вас поднять бока­лы за того человека, кто вывел меня из темницы! За того, благодаря кому мы снова встретились! За его здоровье, за ум мудреца, за смелость юноши!
   Все чокнулись от души и обратились к закускам.
   – Правильно, добро надо помнить, – промолвил сонный деляга средних лет с бородавкой на лбу.
   – Сегодня ты мне, завтра я тебе, – эту сентенцию изрек красноносый верзила, навещавший Раечку.
   – Растрогал ты меня, Миша, – старичок хитро по­маргивал выцветшими глазками. – Не знаю, за кого пьем, но чувствую – хороший человек.
   Чем-то он напоминал Шахова. То ли холеностью, то ли манерой помаргивать. И действительно, они состояли в родстве: старичок доводился хозяину дядюшкой.
   – Лиза, где вы такую шерсть достали? – спросила Шахова женщину, одетую в кофточку замысловатой воз­душной вязки.
   – Артем из Таиланда привез.
   – Не из Таиланда, а из Марселя, – поправил красно­носый. – Кстати, в Марселе была история…
   Лиза прервала:
   – У него скоро опять круиз, обещает платье вот такое, – она что-то изобразила вокруг плеч.
   – Когда отплываешь? – обернулся Шахов.
   – Двадцать пятого.
   – Давайте сепаратный тост за благополучное плава­нье! – предложил дядюшка.
   – Это не вредно. А то вот в Марселе устраивали банкет, и вдруг все погорело. Представляете? Волованы, котлеты, гарнир – все к чертям собачьим!
   Захмелевший обладатель бородавки пытал визави:
   – Надо мне брать у него левак за тридцать процентов, если у его кассирши брат – ты понял? – в обэхаесе работает?
   – Не бери.
   – А вы как считаете? – адресовалась бородавка к дядюшке.
   – Ах, голубчик, я в этом ничего не понимаю.
   – Нет, хоть бы за пятнадцать, а то за тридцать – ты понял? – напирала бородавка теперь на Артема.
   – Он понял, – успокоил Шахов и, прихватив рюм­ки, повел того к журнальному столику.
   Дядюшка перебирал пластинки возле радиолы.
   – Насчет валюты не беспокойтесь, Михал Борисыч, все как обычно.
   – Я не про то. Девица болтать не будет?
   – Не-е, я ее припугнул. И денег дал. Я вам говорил? Сто рублей.
   – О чем речь. Главное, ты засек, где он притаился! Но дело надо довести до конца. Константина придется убрать.
   Артем согласно кивнул.
   – Ты нашел – тебе и карты в руки.
   – Я?! Да вы что? Я разве сумею? Я больше, если что достать…
   – Сумеешь и убрать.
   – Нет, Михал Борисыч! Что хотите… нет!
   – Да не трусь ты! Неужели с топором в подъезд пошлю? Культурно сделаем, современно. Говоришь, в кафе обедать ходит. И ты пойдешь. Выбери случай, сядь рядом, между пальцами маленькая таблеточка, ни вкуса, ни запаха, а через полчаса – каюк. Потянешься через стол: «Будьте добры, горчичку!» Можно в суп, можно в компот. – Хозяин уронил обломок спички в рюмку Ар­тема, нежно улыбнулся проходившей мимо жене.
   Пластинка, которую запустил дядюшка, кончилась, иголка заскребла впустую. Артем нетвердой рукой выужи­вал спичку из рюмки.
   – Ну? А там дуй на свой пароход и езжай себе куха­рить за рубежи. Да не с пустыми руками!
   Дядюшка вторично завел ту же пластинку.
   – Сколько? – красноносый не намеревался согла­ситься, но узнать, какую сумму готов выложить Шахов, было любопытно.
   Тот молчком написал пальцем по столу. Цифра впе­чатляла. Кто-то ее получит, счастливчик! Найдется такой. У Михал Борисыча на все охотники найдутся.
   В дверь позвонили. Шахова заготовила приветливую мину для запоздалого гостя и отворила.
   Появление Томина, Кибрит и участкового милицио­нера вызвало общее замешательство.
   – Прошу извинения, – сказал Томин, – обыск. Лей­тенант, понятых.
   Тот козырнул и даже прищелкнул каблуками. Ему почему-то нравилось предстоящее копание в чужих вещах.
   – День ангела-хранителя справляете? – проницатель­но спросил Томин хозяина. – С присутствующими про­шу меня познакомить. Музыка ни к чему.
   – Секундочку! – заморгал дядюшка. – Самое люби­мое место!
   Но Кибрит безжалостно выключила радиолу.
   – Артем, старый товарищ, работник общественного питания, – представлял Шахов. – Лиза, его знакомая… Дальний родственник, пенсионер.
   Дядюшка предъявил паспорт, остальные тоже предъявляли – у кого что было при себе.