Лаврова Ольга. Он где-то здесь

   – Я считаю, справедливо выплатить Гале. Анатолий не виноват, что не успел сдать.
   – С доказательствами слабовато. Хотя бы намек, где искать. Калужское шоссе, Алла Степановна. Какое-нибудь предположение, а?
   Бардина разводит руками.
   – Это плохо. Допустим, я за вами повторю: «Нашел кучу денег». А мне скажут: «Ты видел, чтобы деньги кучами валялись?» Если б Анатолии хоть описал вам: дескать, лежали там-то и там-то, в черном портфеле без ручки и завернуты в полотенце… Не описывал?
   Бардина порывается было подтвердить: да, да, опи­сывал! Но вовремя спохватывается и избегает ловушки.
   – Ннет…

 

* * *

   Теперь перед Пал Палычем сидит Бардин. И тоже припас сюрприз.
   – Я не ослышался? Вы отрицаете слова жены?
   – Запишем, что мне лично о находке ничего не изве­стно. – Он полугрустно, полусердито крутит головой. – Чудачка! Предупреждал, чтобы не лезла с этой историей. Нет, все-таки!..
   – Вынужден спросить, чем вы объясняете подобные показания своей супруги.
   Бардин, немного подумав, отвечает:
   – Разумеется, не будем превращать ее в лжесвиде­тельницу. Как-нибудь сформулируем поприличней… вро­де того, что гибель Артамонова меня чрезвычайно рас­строила – оно так и есть – и потому я мог поддерживать разговор, не вдумываясь в содержание и не отдавая себе отчета… В таком вот духе.
   – Извольте, запишу, хотя, если звонок действитель­но был, я вас не понимаю.
   – «Если был». В чем и загвоздка! Не для протокола – для вас: Аля милая наивная женщина. Думает, приду, расскажу по правде – и Галине отвалят куш. Да такой бухгалтер еще не родился, чтобы заплатить! А я, если не верю в результат, то и рукой не пошевелю.
   Трещит телефон, Знаменский снимает трубку.
   – Да?..
   Звонит ему Кибрит:
   – Это я, Пал Палыч. Вести с переднего края науки. Внутрь чемодана Артамонов не заглядывал!.. Разумеется, мог знать, но только с чужих слов… Точно, точно, при такой конструкции замки не откроешь и не закроешь, чтобы не оставить отпечатков!
   Знаменский кладет трубку и упирается хмурым взгля­дом в Бардина.
   – Когда вы услышали от жены версию с находкой «денежной кучи»?
   – Да с первыми рыданиями… До чего злая шутка судьбы! – Бардин напрашивается на сочувствие, но Зна­менский холоден.
   – Смерть всегда трагична, но порой вокруг начинает­ся недостойная склока. У меня, признаюсь, впечатление, что Алла Степановна не стала бы действовать по соб­ственному почину, вопреки вам. Эти противоречия в показаниях – намеренный расчет.
   – Совершенно не в моем характере! – протестующе восклицает Бардин.
   – Напротив. Ведь вы вчера с первых слов взяли меня на пушку: сделали вид, что уверены насчет аварии. А вы ни в чем не были уверены, вы ужаснулись, услышав о гибели Артамонова!
   Бардин открыл было рот, но Пал Палыч поднимает руку, предупреждая возражения.
   – Этап следующий: вы изложили туманный вариант о Климове, «имеющем выход на деньги». Сейчас новый нежданный поворот. Зачем вы с женой морочите мне голову?

 

* * *

   Томин звонит в МУР – «накачивает» своих помощ­ников по телефону:
   – Судимый? Так-так, годится. А после освобожде­ния?.. О-ой, слушать стыдно! В ваши годы я бегал втрое быстрей! Ладно, что еще?.. Ну попытайтесь, молодцы. А кто смотрит дела с необнаруженными ценностями?.. И когда?.. Шевелитесь, братцы, скорость, скорость! Если что – я в архиве.
   Он возвращается к столу, заваленному толстыми след­ственными делами. Отодвигает том, начинает листать дру­гой, на чем-то задерживается, углубляется в чтение.
   – Прямо роман! – бормочет себе под нос. – «Смотри лист дела»… Посмотрим… – прижав локтем страницу, он отыскивает в следующей папке нужное место и снова читает. – Батюшки, и вы здесь, юный Рокотов? Сколько лет, сколько зим… – Томин усмехается, что-то вспоми­ная. – Ага, вот наконец и Бардин!

 

* * *

   Утро. В контору стекаются служащие – среди них и те, что нам уже знакомы; с перешептыванием оглядываются они на Знаменского, стоящего неподалеку от подъезда. Подходит поздороваться с Пал Палычем управляющий, что-то выслушивает и согласно кивает. Наконец появля­ется тот, кого ждет Знаменский, – Климов, ничем не примечательный человек с лицом, сумрачным то ли от природы, то ли от невеселого сейчас настроения. Он останавливается, когда Знаменский спрашивает его: «Вы Климов?» – и еще больше мрачнеет.
   – Наверно, из милиции?
   – Да. В прошлый раз я вас не застал.
   Климов разговаривает со Знаменским грубовато, от­вернувшись в сторону:
   – Жил хороший парень, кого трогал? Чем нормально похоронить да пожалеть… на пяти этажах работу побро­сали. Толкутся, роятся, плетут ахинею. Двадцать тыщ! Завтра до миллиона дойдут! А-а! – Климов в сердцах машет рукой. – Бабка моя, темная, правильно говорила: о покойнике плохо нельзя. А вы на покойника уголовное дело!..
   – Отвели немного душу? – спрашивает Знаменский замолчавшего собеседника. – Еще несколько вопросов. Артамонов брал у вас в долг?
   – Ну кого это касается? Давно прошедшие времена.
   – А говорят, вы ему недавно заем обещали.
   – Если двадцать тыщ ищете, то ошиблись карма­ном! – угрюмо усмехается Климов.
   – Дружба между вами слегка пошатнулась? Или тоже пустой слух?
   – Ну раньше вдвоем подрабатывали, в новых домах двери обивали. Понятно, общие интересы. Потом Толька откололся, – в голосе Климова проскальзывает нотка то ли обиды, то ли неодобрения.
   – Я чувствую, он вас подвел?
   – А! – отмахивается Климов.
   …Однако обида всплывает, и на месте Знаменского видится ему Артамонов, слышится обрывок разговора:
   – Обрыдло на чужие двери жизнь тратить!
   – Толька! Мы же целому подъезду обещали сделать до холодов! – возмутился Климов. – С первого этажа зада­ток взяли – забыл?
   – Я понимаю, Сеня, ты извини. Задаток я, конечно, верну, а дальше ты уж как-нибудь один. Я – шабаш! Галке не говори, ладно? Иногда охота бесконтрольный вечерок… – Он глянул на Климова повеселевшими, шальными глазами:
   – Понимаешь, жизнь зовет!..
   Вопрос Пал Палыча выводит Климова из задумчи­вости:
   – Говорят, Артамонов последние месяцы переме­нился?
   – В чем?
   – Вам виднее. Что-нибудь замечали?
   Климов старается отвлечься, блуждая взглядом по сторонам.
   …Еще одна, более поздняя сценка встает в потрево­женной памяти: они оказались рядом у прилавка магази­на накануне Восьмого марта. Артамонов покупал духи.
   – Два по пять пятнадцать и вон те – в коробке. – Он указал на стеллаж поверх головы продавщицы.
   – Восемьдесят рублей! – отрезала та: надоело уже отпугивать покупателей ценой.
   – То, что нужно! Заверните отдельно.
   – Богато живешь! – сказал из-за спины Артамонова Климов.
   – Ты тоже тут?..
   – Тоже.
   – Это я Галке… – безнадежно соврал Артамонов про восьмидесятирублевый флакон. И вдруг ошарашил при­ятеля: – Хочешь, твоей такой же куплю?..
   – Так что перемены? – спрашивает Знаменский, не дождавшись ответа. – Вы ведь что-то вспомнили?
   – Нет. И ничего я такого не замечал!

 

* * *

   У Томина тоже начало нового рабочего дня. При входе его в кабинет уже заливается телефон.
   – Кто?.. – спрашивает Томин в трубку. – Привет. Давай. – Он выслушивает доклад, вставляя короткие замечания, удивленные, одобрительные или сердитые:
   – Да ну?.. Нет, отставить!.. Ладно, учту… Невозмож­но – не бывает, бывает – неохота… Вот это спасибо… Так-так… Собачка мужского пола или женского? То есть как – не разберешь? Ногу задирает?.. Нет, это не лишнее. Уточни кличку. Более того – узнай, не было ли щенят. А если были, еще более того – выясни, куда их дели!.. Да?.. Вот как? Тогда давайте сюда, покажете.
   В успехе Томина, кроме собственных его «сыщицких» талантов, немалую роль играет умение мобилизовать и верно нацелить своих сотрудников.
   Оживленный Томин догоняет Кибрит в коридоре.
   – Зинаида, пошли, кой-что расскажу. Есть время?
   И вот вся троица в сборе у Знаменского.
   – Года полтора назад Артамонов внезапно перестал нуждаться в приработке, – говорит Пал Палыч. – Тут список адресов, где они обивали двери.
   – Не случалось ли квартирных краж? – с полуслова понимает Томин. – Ладно, а как тебе Климов?
   – Неприязнь к органам, сожаление об Артамонове. Но, я бы сказал, не в размере шестидесяти двух тысяч.
   – Не торопись с выводами! У Климова имеется сосед и с младенческих лет дружок – Муромский. Год назад его арестовали. В области тогда очистили кассы двух универ­магов. Очень запутанное было дело, Муромского взяли по подозрению, потом освободили за недоказанностью, кого-то посадили. Но половину денег не нашли!
   – Ну и что? – скептически спрашивает Кибрит.
   – Пока ничего. Я ищу вокруг погибшего «бродячие деньги». Как к нему попали – уже следующий этап… Климова тебе подсунул этот шурин-деверь? – обращает­ся Томин к Пал Палычу.
   – Он. Тоже что-нибудь?
   – Весьма. В прошлом крупный валютчик. Осужден с конфискацией имущества. Но гарантии, что конфиско­вали все, разумеется, нет. Освободился он условно-дос­рочно, работает и прочее. Но опять же не дам гаран­тии, что ничем не балуется. Это вам второй «выход на деньги». Дальше. Выход номер три. И снова через Бар­дина! Недавно его одноделец, тоже бывший валютчик, в своем кругу именуемый Мишель, погорел с хищени­ями на хладокомбинате. Как человек аморальный, от следствия он скрылся и пребывает в розыске. Кубышку успел прихватить с собой. Есть предположение, что да­леко Мишель не побежал, а снял где-то дачу и отси­живается на природе. Причем – прошу отметить – Бардин Антон Петрович, то бишь – А. П. Правда, А. П. у меня широкий ассортимент: и Александр Павлович есть, и Алексей Прокопыч, и даже Анна Платоновна. Но возвращаюсь к Бардину. Сейчас некий Кумоняк рассказывает, будто Мишеля пригрозили продать и со­рвали сто тысяч отступного. Сто, думаю, преувеличе­но, а шестьдесят две…
   Знаменский молча делает пометки, но Кибрит не выдерживает.
   – Шурик, я совершенно запуталась!
   – Ну? В трех соснах! – Томин коротко растолковыва­ет: – Погиб Артамонов. Шурин Артамонова…
   – Бардин, бывший валютчик, это я усвоила. Но ка­кой Кумоняк?
   – Это не важно. Важно, что у Антона Бардина старый знакомый в бегах и кто-то его «раскулачил».
   – Саша полагает, что Бардин с Артамоновым заод­но, – вставляет Знаменский. – Свободный полет мысли.
   – Чем я выгодно отличаюсь от тебя, – парирует Томин.
   – Извини, Шурик, хоть ты и старший инспектор – снимаю шляпу, – но иногда рассказываешь вещи, о ко­торых, по-моему, просто нереально знать!
   – Почему, Зинуля? Ну, представь, что у короля треф украли корону. Созываем узкое совещание. Здесь те, кто разбирается в жизни короля треф и его дамы. Здесь те, кому ясна конъюнктура в торговле коронами. – Он пока­зывает то на одну, то на другую сторону стола. – Стоит их свести – и готов ответ: корону стащила шестерка пик, загнала ее бубновому тузу, а платил за все червонный валет. Объяснил?
   – Лучше некуда! – смеется Кибрит и встает, собира­ясь уходить. – Пора за микроскоп.
   – Паша, не наблюдаю аплодисментов! – Томин тоже поднимается. – Я тебе притащил гору информации…
   – Твоя информация касается разового мероприя­тия, – говорит Знаменский, с сомнением качая голо­вой. – А у Артамонова, по-моему, появилось какое-то занятие. Более-менее регулярное.
   – Ладно-ладно, поглядим. Сгоняю в район проис­шествия: может, кто приметил старенький голубой «Москвич».
   – Почему старенький «Москвич», а не новую «Вол­гу»? – останавливается Кибрит.
   – Зинаида, какая «Волга»?
   – Серая, двадцатьчетверка.
   – Паша, на чем ездил Артамонов?
   – Естественно, на «Москвиче». А разбился… Зина?
   – По-твоему, я не отличу «Волгу» от «Москвича»?
   – Еще и чужая машина! – ахает Томин.
   – О чем вы? Документы на его имя. Сама акт подпи­сывала.
   – Да что ж ты нам-то не сказала?! Общеизвестно, что у Артамонова допотопный «Москвич», который он со­брал по частям своими руками!
   – Вы говорили «машина», и я говорила «машина»…
   – Ну, сыщики! – веселится Томин. – Ну, пинкерто­ны! Все-то мы знаем!
   – И про Мишеля, и про какого-то Кумоняку, – под­девает Знаменский. – А такой факт, на самой поверхно­сти – эх!.. – Пал Палыч крутит головой. – Побеспокоим семейство, – берется он за телефон. – Не отвечают… – Набирает другой номер: – Будьте добры Антона Петро­вича Бардина… Прошу прощенья, – кладет трубку. – На похоронах.

 

* * *

   Высокий и тощий, философски настроенный сто­рож ведет Знаменского по территории кооперативных гаражей.
   – Все, бывало, шуткой: сообщите, мол, дедушка, когда сто лет стукнет, «Чайку» вам подарю… – Он отпи­рает гараж запасным ключом, и Знаменский видит гор­батенький «москвичок» четыреста первой модели, но аккуратный и очень ухоженный.
   Сторож пробирается в угол, где странно притулился зеркальный шкаф, и подзывает Пал Палыча. В шкафу обнаруживается целый набор носильных вещей: кожаное пальто с меховым воротником и шапка, три костюма, рубашки в нераспечатанных полиэтиленовых пакетах, гал­стуки и даже перчатки, а внизу несколько пар хорошей обуви. Теснятся какие-то свертки, торчат горлышки бу­тылок с иностранными наклейками.
   – Полный гардероб, – поясняет старик. – На разные сезоны. Прикатит, все переменит – и до свидания…
   Сторож вспоминает, а мы видим, как Артамонов подъезжает к гаражу на «Москвиче» и выводит «Волгу», а «Москвича» ставит на ее место, оглядывая его при этом бережно и любовно: где-то протрет тряпочкой, поправит коврик на сиденье, готов, что называется, пушинки сдувать.
   На приборной доске «Москвича» красуется фотогра­фия: голова крутолобой, длинноухой собаки с умными глазами.
   Артамонов привычно переодевается. Скидывает скуч­ный свитерок и поношенные ботинки, прихорашивается перед зеркалом и превращается в этакого состоятельного молодого пижона.
   Небрежно с маху хлопнув дверцей, он трогает «Вол­гу» и выезжает на улицу, помахав сторожу на прощанье…
   – Вот таким манером, – говорит старик. – А когда вернется, то все, значит, в обратном порядке.
   – Вас это не удивляло?
   – И-и, товарищ дорогой! Тут ноги протянешь, если на все удивляться, что удивления достойно!
   Они беседуют в дверях гаража, и старик оглядывается на «москвичек».
   – Та у него была парадная, а этот для души, – глубо­комысленно изрекает он. – На этом он бы нипочем не расшибся.
   – Конечно, скорость другая, – поддакивает Пал Палыч.
   – Нет. Тут глубже. Психология!

 

* * *

   Вдоль тихой улицы пожилой мужчина с желчным лицом прогуливает коренастую, с гротескно длинными ушами собаку, точный портрет которой украшал прибор­ную доску артамоновской машины.
   С видом гуляющего появляется Томин.
   – Какая миленькая собачка!! – восхищается он. – Умная?
   Мужчине Томин не очень нравится. Но так как к собаковладельцам на улице чаще обращаются с бранью, чем с комплиментами, он отвечает вежливо:
   – Своя собака всегда умная.
   – Она какой же породы?
   – Редкой. Бассет.
   – А как ее зовут?
   – Абигайль. Аба. – И, свистнув собаку, собирается уходить.
   Томин заступает ему дорогу.
   – Какое совпадение – я, кажется, знаком с ее ма­тушкой! Ту зовут Фанта, и они очень похожи, очень. Но, пожалуй, мамаша попроще, вы не находите?
   – Молодой человек, что вас так занимает: я? моя собака? ее происхождение?
   – Ну вот, рассердились. Я надеялся – позовете чай пить, и мы бы уютно побеседовали.
   – О чем, черт возьми?
   – Обо всем, что меня занимает, Алексей Прокопыч, – уже серьезно говорит Томин.
   – А-а… – догадывается мужчина и переходит на иро­нический тон. – Билеты в оперу распространял опер­уполномоченный.
   – Инспектор. Терминология меняется. Так будем чай пить?

 

* * *

   А в кабинете Знаменского впервые появляется жена Артамонова.
   – Товарищ следователь!.. – произносит она и, задох­нувшись, останавливается у стола.
   – Вам будет проще по имени-отчеству: Пал Палыч.
   – Пал Палыч, – повторяет Артамонова, чтобы за­помнить.
   – Садитесь сюда. Бояться меня не надо.
   – Я не боюсь, но я очень волнуюсь! – Она приса­живается на край дивана, Знаменский – спиной к столу, так что беседа ведется как бы в неофициальной обстановке.
   – Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!
   – Слушаю.
   Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока он отнюдь не убежден в ее искренности и чистоте побуждений, и в голосе его сдер­жанность.
   – Сказали, что нужно взять Толины вещи. Сестра пошла и принесла… совершенно чужие вещи, Пал Па­лыч! Какой-то плащ, шляпу, ботинки. Говорят, все это было в машине, но это не его!
   Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном шкафу, не воспринимает новость как сенсацию.
   – Вы мне не верите? – поражается Артамонова. – Я говорю правду!
   – Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?
   – Зачем? – Артамоновой кажется, что ее просто от­влекают от темы. – Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…
   – Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?
   – Да-да!
   – А чемодан вы видели? – Пал Палыч достает чемо­дан, где лежали деньги.
   – Нет.
   Знаменский убирает чемодан.
   – Он тоже был в машине.
   – О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?
   – Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.
   Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.
   – Это непохоже на правду, да?
   – Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.
   Знаменский приглядывается к ней испытующе: про­веряет реакцию на россказни сестры.
   – Нет… – горько отказывается женщина. – Это Аля мне в утешение… извините ее.
   Звонит телефон.
   – Простите, вы заняты, – говорит Артамонова, вста­вая. – Я отнимаю время.
   – Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.
   – Боже мой, если б я могла помочь! – со стоном восклицает Артамонова. – Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…
   Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но ка­кая-то если не театральность, то чрезмерность в выраже­нии чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.
   – Слезами не поможешь, Галина Степановна, – дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.
   Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.
   – О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб – это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!
   – Галина Степановна, услыхав про деньги, вы сразу сказали «чужие». О ком вы подумали?
   Женщина молчит, потупясь…
   Перед мысленным ее взором возникает эпизод из прошлого. Она держит двумя пальцами пачку купюр – на отлете, со страхом и гадливостью.
   – Толя, я чистила твою куртку, и вот выпало…
   Артамонов, смотревший по телевизору футбольный матч, оглянулся, пережил мгновение паники, затем про­тянул с почти натуральной беспечностью:
   – А-а… это не мои, Галочка. Один тут просил достать запчасти.
   – Поклянись, что Антон ни при чем!
   – Антон? Клянусь, чем хочешь!
   – Прости, Толя. Я вдруг подумала… Прости…
   Артамонова поднимает глаза на Пал Палыча.
   – Умоляю, избавьте меня от этого вопроса! Я не могу.

 

* * *

   Томин тем временем беседует с Алексеем Прокопычем, сидя в скверике. Старик держится обходительно и улыбчиво, припрятав свое раздражение.
   – Вашей собачке, по-моему, год или около того? – говорит Томин.
   – Около того.
   – Значит, из конторы по починке времени вы три года как уволились. Но с Артамоновым поддерживали контакты?
   – Ах, инспектор, собачка довольно маленькая, вер­но? До слона каких размеров и какого назначения вы намерены ее раздуть?
   – Просто интересно, почему вдруг вам подарок. Ны­нешним сослуживцам Артамонов щенка редкой породы не предлагал.
   Щепкин постукивает ногтем по стеклу часов.
   – Пятьдесят минут, инспектор. А вы как-то все не можете толком сформулировать, что же вас интересует.
   – Масса вещей.
   – Это заметно.
   – В частности, вы.
   – Помилуйте – чем?
   – Очень хотелось бы услышать, что вы в действи­тельности знаете об Артамонове. О его «Волге». О чемо­данчике.
   – Моя Аба сказала бы: хотеть косточку и иметь косточ­ку – далеко не одно и то же! Шучу-шучу, инспектор, по-стариковски. Сам крайне заинтригован. Анатолий ведь был такой добрый и примерный юноша: не пил, не курил…
   – Не ухаживал за женщинами?
   Щепкин остро взглядывает на Томина.
   – Сорок шестой размер. Третий рост, – многозначи­тельно подсказывает инспектор.
   – А вас и это интересует? – спрашивает Щепкин, коротко помолчав. – Ах, инспектор, инспектор! Если б вы сразу заговорили о женщинах, а не морочили голову собаками, я бы… Надеюсь, Анатолий простит, что я вас познакомлю с его пассией. Это за городом, по Калужскому шоссе… Ну да, разумеется, от нее он и ехал, когда по­гиб, – подтверждает он, уловив движение собеседника.
   Расставшись с Щепкиным, Томин направился в лабо­раторию к Кибрит.
   – Будь другом, дай чего-нибудь от головы!
   – Цитрамон или анальгин? – спрашивает Кибрит, роясь в ящике.
   – Шут его знает, что дашь.
   – Для верности глотай обе. Стоп, тут не вода! – зас­лоняет она стакан на столе.
   Томин запивает таблетки из графина.
   – Кто это тебя допек?
   – Один А. П., чтоб его! Чую, надо ухватить, а ухва­тить не за что. – Набирает внутренний телефон, слышат­ся длинные гудки. – Куда-то Паша исчез.
   – По-моему, у Скопина.
   – Уже на ковер? Эх, работа-работенка!.. А я, между прочим, собираюсь к одной даме легкомысленного пове­дения.
   – Пожелать успеха?
   – Служебного, Зинаида, служебного! Если старичок не надул, привезу вам пассию Артамонова! Скажи Паше, чтоб дождался, ладно?

 

* * *

   Скопин – генерал-майор, начальник Знаменского, – отнюдь не собирался распекать его.
   – Вот такой был серьезный разговор, Пал Палыч, – резюмирует он. – И я рекомендовал вас. Пойдете в на­чальники?
   – Очень ценю доверие, Вадим Александрович… – смущенно произносит Знаменский и умолкает.
   – Ну-ну, без реверансов. Да? Нет?
   – Честно говоря, не тянет… Привык сам вести след­ствие. Люблю докапываться до причин, искать ходы… словом, люблю свою работу, Вадим Александрович. Дру­гой просто не мыслю.
   – Кого же предложите вы?
   – Да хоть Зыкова!
   – Надо понимать, что Зыков работы не любит? По­этому пусть командует? – Скопин усмехается, подловив Пал Палыча. – Предвидел, что будете отпихиваться. Сам когда-то отпихивался… Ладно, к этому вопросу мы еще вернемся. Теперь что касается истории Артамонова…
   – Да?
   Скопин достает папку из сейфа.
   – Я прочел все, что вы сделали. Версий много, но не видно главной фигуры. Артамонов не тянет на самостоя­тельного дельца, согласны?
   – Согласен.
   Скопин раскрывает папку на месте, заложенном ли­нейкой, заглядывает в чьи-то показания:
   – Напрасно вы откладываете прямое объяснение с Артамоновой. Как-нибудь переживет. Может быть, откро­ется причина двойной жизни ее мужа, и тогда разные половинки сойдутся…

 

* * *

   Тихий, утопающий в садах загородный поселок. Непо­далеку слышен шум шоссе.
   Томин приближается к небольшому чистенькому домику.
   Следом подползает и останавливается машина с тем же шофером, который возил Томина с Знаменским в контору. Пока шофер разминается, а затем пристраивает­ся с книгой на солнышке, Томин успевает войти и представиться.
   Мы застаем его и хозяйку в провинциально-уютной комнате «смешанного» назначения: тут и буфет с посу­дой, и трельяж, уставленный парфюмерией, и телевизор под кружевной салфеткой. По стенам развешаны кашпо с незатейливыми растениями и много чеканки, что броса­ется в глаза.
   С тахты таращится собака – копия Абы и Фанты.
   Хозяйка дома, Снежкова, молода и хороша собой, но с налетом вульгарности. Привычка разыгрывать секс-бомбу поселкового масштаба помогает ей сейчас не те­ряться в присутствии нежданного и неприятного для нее гостя.
   – Симпатичный мальчик, жаль, не знакома, – гово­рит она, возвращая Томину фотографию Артамонова. – Это с вами кто-то пошутил. Надо же, в какую даль зазря проездили!
   – Совсем уж зазря?
   – Ну если в ином смысле… Такого интересного муж­чину грех всухую отпускать.
   – Филя, ты тоже не припомнишь?
   Томин протягивает фотографию собаке, та ее равно­душно обнюхивает.
   – Неблагодарное животное! Это хозяин твоей мама­ши. Соседка – та сразу узнала, – обращается он к Снеж­ковой.
   – Ой, да она рада-радешенька наклепать! Со зла, что я вон, – оглаживает стройные бедра, – а она – во! – показывает руками нечто бочкообразное. – И на работу мою завидует, да к тому ж Филя кур у ней гоняет.
   – А вы где работаете?
   – Преподаю на курсах кройки и шитья.
   – Обидно, если ехал зря… Придется показать еще одну картинку.
   Снежкова беспечно взглядывает и хватается за сердце.
   – Толя!.. О-о-ой…
   Услышав из раскрытого окна рыдания, толстая сосед­ка вылезла на крыльцо полюбопытствовать.
   Томин вышел из дома, сел рядом с шофером.
   – Минут через пятнадцать надо ехать, – угрюмо го­ворит он.