Лаврова Ольга. Расскажи, расскажи, бродяга

   – Исключено! Никаких допросов!
   – Доктор, мне позарез!
   Тот непреклонен.
   – Идея: допроса не будет! Представьте меня как вра­ча. Светило психиатрии проездом из Москвы в Париж, а?
   Томин упарился, пока переупрямил его и получил халат. Врач появился в сопровождении невзрачного му­жичка, тонкого в кости, с оттопыренными ушами. Он был бы комичен, если б не потерянные, тоскливые собачьи глаза.
   Кого только Томин не перешерстил, рыская по стра­не за Федотовым. Его не оказалось среди погибших, подобранных «скорой помощью», задержанных милици­ей. По условию можно бы поставить точку. Но на беду Томина занесло в Курск и, чая дополнительных подроб­ностей, он навестил Варвару Дмитриевну. Каким-то об­разом пережитое в Москве разочарование не погубило в ней надежду. Напротив – она горела и светилась, как свечечка, и все твердила: «Вот Петя сыщется». Ну и двинул Томин кружить по городам и весям, ругая себя за впечатлительность.
   Вдруг да этот?
   – Мой коллега, – сказал врач. – Большой специа­лист м-м… в своей области.
   – Как мы себя чувствуем? – осведомился коллега, копируя врачебную ласковость.
   – Ничего…
   – Головные боли не беспокоят? Спим спокойно?
   – Как когда.
   – Понятно. Пожалуйста, закройте глаза, протяните руки, пальцы раздвиньте. Так. Закатайте рукава рубашки.
   Родимое пятно у локтя!
   – Отлично. Улыбнитесь, не разжимая зубов. Шире, пожалуйста. Превосходно.
   Эврика!! Ну, Паша, с тебя причитается!
   – Еще раз, как вы спите? Просыпаетесь по ночам? Отчего?
   – Чего-то вдруг вздрогнешь, сердце заколотится…
   – Видите сны?
   – Бывает.
   – Расскажите, это очень важно.
   – Больницу вижу, врачей. А то какие-то поля, дороги. Будто я маленький и босиком иду.
   – С вами кто-нибудь рядом? Может быть, мать?
   – Не-е…
   – Тогда откуда ощущение, что вы ребенок?
   – А… Ну… – он беспомощно пожевал губами и на­шел нужное слово: – Земля близко!
   Верно, это детство. Как бы нащупать еще что-то в памяти человека?
   – Вы смотрите здесь телевизор? Читаете?
   – Телевизор. Нам разрешают.
   – Что-нибудь казалось вам порой знакомым, как-нибудь волновало?
   – Ну… что… «Волга-Волга» – смешное кино…
   Томин положил ему на ладонь фотографию Лепко. Пустой номер, ни малейшей реакции. Да, он начисто позабыл все, что было до больницы.
   Томин разочарованно покосился на врача. Тот взял пациента за локоть и передал кому-то за дверью.
   – Итак?
   – Федотов Петр Сергеевич, 1923 года рождения.
   Врач записал.
   – Есть у него родные?
   – Мать. – Томин снял халат. – Я вам очень призна­телен, доктор. Во мне погиб психиатр, нет?
   – Кем был Федотов?
   – Хорошо, вам не удалось вернуть ему профессио­нальные навыки. Он бы что-нибудь спер и задал деру.
   – Вот как?.. Для меня он пациент. Мать может взять его?
   – Она слепая беспомощная старушка.
   – Вы понимаете, если вернуть его… Где он вырос?
   – Маленький поселок, почти деревня.
   – Дороги, поля… Если вернуть его туда, где он ходил босиком… детские впечатления крепче всего. Такая встряс­ка могла бы сказаться благотворно. Вы понимаете?
   – Да. А как он выглядел 12 февраля, что при нем было?
   – Есть подробный акт осмотра его и вещей при при­еме, – отперев стол, порылся, протянул Томину акт.
   Несколько дней Знаменский не лез к Кибрит. Знал, что материалы экспертиз уже у нее, но крепился. И вот:
   – Пал Палыч, жду.
   Прямо с порога он как в омут нырнул:
   – Вышло или не вышло?
   – Видишь ли… напрашиваются некоторые предполо­жения… Может, меня куда-то снесло…
   – В неожиданную сторону?
   – Да, очень, – она запнулась. – Мне было бы легче сформулировать, если бы… Что ты сам думаешь? Чего ждал?
   – Эксперт не должен быть связан бредовыми гипоте­зами следователя, – отговорка машинальная, заготов­ленная.
   Они глядели друг на друга, и ни тот ни другой не решался высказаться.
   Ворвался сияющий Томин.
   – Привет честной компании! Кто угадает, откуда я прибыл?
   – От запертой двери моего кабинета.
   – Ценю проницательность. А откуда я прибыл к две­ри твоего кабинета?
   – Не устраивай «угадайку», – Знаменскому не терпе­лось вернуться к разговору.
   – Зинуля, чего он такой нервный? Тихая работа, спокойные клиенты.
   – Ладно, Шурик, давай серьезно, – не приняла шут­ки и она.
   Томин уселся по обыкновению на стол, отодвинув ее пузырьки.
   – Произведенными розыскными мероприятиями мною было установлено, что означенный Федотов П. С. …Короче, в Калининской областной психушке обнару­живаю занятного субъекта. Бывает, что не все дома, а тут следующая стадия – все ушли. Внезапная потеря памяти. Я пришел, увидел, опознал! Можете почитать медицинс­кое заключение и акт, составленный в приемном покрое.
   Они поочередно вчитывались в акт и заключение. Одна фраза остановила внимание Знаменского. Он пере­дал акт Зине и следил, как она. Да, застряла на той же фразе! Переглянулись.
   – Что вас удивляет? – спросил Томин. – Пальто ношеное. Состояние тела антисанитарное. Пульс учащен­ный.
   Знаменский процитировал:
   – «На бедре имеется размером с двухкопеечную монету покраснение с вероятным следом прокола в центре».
   – Спрашивал я. Непонятно, что такое. Признаков наркомании нету.
   Кибрит огласила из другого листа:
   – «Причины заболевания могут носить истерический характер. Не исключен также острый токсикоз». Но яда они не обнаружили… – она обращалась только к Знамен­скому, и между ними возник тот напряженный диалог, в котором интонации и подтекст важнее слов.
   – Слишком сложный путь? – спросил он.
   – Слишком сложный.
   – Если считать его бродягой. Сдуру.
   – Ты не считаешь?
   – Разумеется. А ему этого очень хочется!
   – Значит, любое бредовое предположение?..
   – Угу.
   Теперь практически было сказано все, теперь они друг друга поняли.
   – Что в экспертизах?
   – Странный состав пломбы… Характерные особенно­сти в сочетании некоторых букв… Понимаешь?
   – Эй, друзья, что с вами? – окликнул Томин.
   – Гениально! Я в тебя всегда верил, но это…
   Кибрит счастливо улыбнулась:
   – И печень, как у младенца!
   Они его и не слышат! Будто объясняются в любви!
   – Знаете, где так разговаривают? Там, откуда я при­ехал. Сидят на лавочке, а рукавчики назад завязаны. Паша, быстро! Месяц, имя, фамилия?
   – Старший следователь, майор милиции Знаменский Пал Палыч. Она – Кибрит Зинаида Яновна. Свет очей моих. Усек?
   – Ни бум-бум.
   – Зиночка, покажи экспертизы!
   Славный это был денек. Да что там славный – триум­фальный день! Каждую его малость хотелось сохранить и сберечь.
   В Бутырку ехали втроем, на равных. А в следственном кабинете, куда принесли дополнительные стулья, их пол­ку прибыло: четвертым стал мужчина с военной выправ­кой, поместившийся чуть в стороне.
   – Новые лица, – настороженно произнес бродяга. – Желаю знать, что за посторонние. Вашего приятеля ви­дел, а эти двое?
   – Эксперт. Познакомит вас с некоторыми материала­ми. И следователь, который будет дальше вести ваше дело.
   – Да ведь я не давал вам отвода-то! Сболтнул сгоря­ча, а писать никуда не писал. Неужто обиделись, гражда­нин следователь?
   – Ну, какие обиды. Просто люди вашего профиля в мою компетенцию не входят. Я выразился достаточно ясно?
   Пауза затянулась, натянулась, звенит.
   – Нет, недостаточно, – мотнул наконец головой бро­дяга.
   Недавно острижен (волосы забрала Зиночка), голова непривычно шишковатая. Но и теперь не похож на арес­танта. Скорей, на пленного генерала.
   – До сих пор вы числились бомжем.
   – Бомж и есть, за то сижу.
   Уже не за то, сволочуга. Скоро ты у нас запляшешь! Партитура расписана. Слово Зине.
   – Товарищ эксперт, прошу.
   – Насколько понимаю, вы вели беспорядочный об­раз жизни.
   Тон у нее менторский, размеренный, скрывает вол­нение. Умница моя. Куда бы я без тебя?
   Бродяга ударился в шутливость:
   – Вел, барышня, вел. Нынче здесь, завтра там. Где уж быть порядку.
   – Питались нерегулярно, спали кое-как, пьянст­вовали?
   – Что поделаешь, барышня, грешен.
   – Познакомьтесь с заключением медицинской ко­миссии. У вас ни малейших нарушений в обмене веществ. И печень непьющего человека.
   – А я всегда здоровый был. Об лед не расшибешь!
   – Каким-нибудь спортом занимались?
   – Разным. Прыжки с поезда – когда контролер дого­няет. Бег с препятствиями. И такое прочее.
   Ну-ну, пошуткуй. Это пока прелюдия.
   – А вот здесь доказано, что развитие вашей мускула­туры свидетельствует о долгих систематических тренировках. И о том, что до недавнего времени вы пользовались специальными комплексами упражнений.
   – Зарядочку по утрам в камере делаю – вот и все комплексы. Остальное, как говорится, дары природы. Недаром меня бабы любят.
   Ишь, чуть ли не кокетничает с Зиной.
   – Боюсь, вы не убедили никого из нас, – сказал Знаменский. – Вопрос следующий. Зачем все это: «Я – Петров», «Я – Федотов», «Ах, нет, я – Марк Лепко»?
   – Думал проскочить. Да больно вы въедливый, граж­данин следователь.
   – Но Лепко, Федотов, Петров – все бродяги. Что им было друг за друга прятаться? Чем один лучше дру­гого?
   – В каком смысле?
   – Легко понять, если убийца выдает себя за грабите­ля или грабитель за карманника. Но зачем один бродяга выдает себя за другого бродягу? Цель?
   Наивное, глуповатое изумление:
   – На мне же недостача висит!
   – Те пятьдесят рублей, что растратил кассир Лепко?
   – Ну да, что я растратил.
   – Из-за пятидесяти-то рублей вы ударились в бега? Поработали бы месяц на любой стройке, отослали пять­десят рублей – и не надо бегать.
   – Слабость человеческая. Как деньги в руки – тут их и прогуляешь. Да и страшновато сознаваться-то.
   – Ах, до чего вы робкий человек! Такой серый, такой лапчатый.
   Лапчатый-перепончатый, с яблоками. Выдержка у него классная, но силы все же расходуются (или это освещение?), лицо слегка осунулось, заострилось.
   – Имею иное объяснение ваших маневров.
   – Ну?
   – «Я – Петров» со всеми проверками съел месяц, положенный на следствие. «Я – Федотов» скушал второй. Ровно к тому моменту, как надо было заканчивать дело, пришли документы, которые подтверждали, что вы Фе­дотов. Менее въедливый следователь закруглился бы.
   – Надо же – разгадали! А я…
   – Разгадки впереди, – оборвал Знаменский. – Ис­торию кассира Лепко вы держали на крайний случай. Дескать, полгода следствие вести не будут. Осудят как бродягу, а там получу новенький паспорт на имя Марка Лепко.
   Бродяга черно полоснул взглядом, спросил уже на басах:
   – Что значит «на имя»? Согласно Уголовному кодек­су пока не доказано иное, я – Лепко!
   – Считайте, доказано.
   Сашин черед. Готов? Еще бы, грызет удила! Валяй, подсыпь жару. Саша сегодня строгий, в темном галсту­ке, юмором не пахнет. За ним первый прицельный залп. Пли!
   – Есть любопытная справочка из больницы города Мукачево. Когда-то мальчишку, которого звали Марк Лепко, оперировали – удаляли аппендикс. Должен был остаться шрам. У вас его нет.
   Только не оказалось бы больше легенд в запасе! Мо­жет все порушиться!
   Бродяга обратился к Знаменскому:
   – Вы нынче как фокусник. Букет за букетом из ру­кава.
   Уф! Пронесло – нет четвертой легенды.
   – Вернемся к Федотову. Почему вы выбрали именно его? Давно исчез из родных краев, некому опознать… случайно?
   – Случайно, не случайно – какая разница?
   – А такая разница, что человек был подобран на редкость удачно. Очень был подходящий человек.
   Знаменский повременил, отмеривая секунды три ти­шины, и сделал внезапный быстрый выпад:
   – Он говорил вам, что мать ослепла? Да или нет?
   – Не помню.
   – Не говорил он. Откуда ему знать? А вот вы знали! Я это понял сразу, как вы ее увидели. Значит, навели тща­тельные справки. Где вы расстались с Петром Федотовым?
   – Где-то в поезде.
   – Место?
   – Понятия не имею.
   Опять Сашин ход по плану:
   – Могу напомнить. На вокзале в городе Калинине.
   – Почему именно в Калинине?
   – Потому что там я его нашел. В больнице.
   – А мне какое дело?
   – Хочу услышать, были или не были вы с Федотовым в Калинине.
   – Нет!
   – Зря. Неподалеку от вокзала буфет. Вы посетили его вместе. А через час буфетчица наблюдала, как Федотова сажали в «скорую». Про вашу фотографию она сказала: с этим мужчиной пил тот, который вдруг спятил.
   – Ну и что это доказывает? Гражданин следователь, черт дери! Что все это означает?!
   Проникающее ранение. Скулы выперли, лоб мокрый. Знаменский улыбнулся.
   – Вот и я ломал голову: черт дери, что это значит? Вы однажды поинтересовались, почему я взял отсрочку. Теперь могу ответить: почти ни по чему. Единственный миг, когда вы были искренни на допросе – разговор о Москве белокаменной помните?
   Это не по программе. Маленькая откровенность себе в удовольствие.
   – Нет, не помню! – все еще греб против течения бродяга. – Вы доказали, что я врал! Ну, врал, признаю. Но теперь уже какие-то фантазии и сотрясение воздуха!
   – Хорошо, перейдем на почву фактов. Зиночка, мо­жешь.
   На ней кульминация.
   – Вы владеете иностранными языками?
   – Ну… в школе учил.
   – В школе мы все учили. В данном случае это не в счет.
   – А какой же особый данный случай?
   – Были исследованы образцы вашего почерка. Вывод экспертизы такой: в тех сочетаниях штрихов, которые характерны только для русских букв, наблюдается значи­тельно меньшая твердость и уверенность, чем в написа­нии букв, общих для русского и латинского алфавита.
   – Чудеса!
   – Больше вам сказать нечего?
   – Ошибочка какая-нибудь.
   Руки тискают одна другую. Они пусты, а привыкли к оружию.
   – Есть и вторая экспертиза на ту же тему. Спектро­грамма соскоба, сделанного с пломбы во время медицин­ского осмотра. Обнаружены вещества, которые в практи­ке зубных врачей на нашей территории не применяются.
   Как он мечется внутри себя, ища лазейку. А рот открывает скупо, чтобы не выпустить рык, скопившийся в горле.
   – Гражданин следователь, я лечил зубы у армянина-репатрианта… Возможно, он привез состав с собой.
   – Где он живет?
   – Жил в Ташкенте.
   – Вероятно, в эпицентре? – почти ласково заметил Знаменский. – И дом разрушен землетрясением, а ре­патриант погиб?
   – К чему вы все клоните?!
   – Да разве неясно?
   Бродяга вскочил.
   – Нахалку шьешь, начальник?! Чернуху лепишь?!
   Громко рявкнул. Епиш-епи-епи… – отозвались эхом гулкие стены.
   – Обойдемся без шума, – обыденно сказал мужчина с военной выправкой. – Вас перебросили 21 октября, не так ли?
   Бродяга метнулся к Знаменскому, воззвал:
   – Дайте собраться с мыслями! Я все объясню!
   – Но уже не мне, а следователю КГБ. Я, наверно, не услышу вашего подлинного имени, не узнаю, как оно пишется и на каком языке. И не жалею. Меня инте­ресует одно: химическая формула яда, который вы вве­ли Федотову. Чтобы спасти его… Мы уходим, товарищ подполковник?
   Вот и все. Теперь тут хозяин – подполковник.
   Их работа кончена.
   Будут многие дела. Но такое не повторится. И еще годы спустя они станут спрашивать друг друга: «А по­мнишь?..» И изумляться, потому что кто же всерьез верит в шпионов?