Страница:
— Не бывает, — сразу сказал доктор.
— Да я знаю, что не бывает. Но описания-то существуют.
— И что из этого? — спросил доктор.
— А то, что неплохо бы нам собрать побольше фактов такого вампиризма и наложить их на карту умертвий.
— Это к колдуну Митрофанову, — сказал доктор. — Он по этой части дока.
— Возьмешь на себя? — спросил Крис.
Доктор кивнул. Посмотрел на часы, потянулся к телефону.
— Не поздно? — спросил Крис.
— А он спит с четырех до семи. Один раз ночью, один раз днем. Иннокентий Михайлович? Добрый вам вечер, Стрельцов беспокоит. Здоров, вполне здоров, чего и вам желаю. Что? Нет, просто устал. Да. Вот он, здесь сидит, привет передает, да. М-м, вот это да. Хорошо. А мы и сами хотим с вами увидеться. Да, по делу. Видите, как удачно сложилось! Господи, да хоть сейчас! — он усиленно заморгал правым глазом. — Нет, лучше мы к вам. Вдруг ваша картотека понадобится.
Он положил трубку. Обвел всех глазами.
— Я, конечно, могу показаться смешным, — сказал он, — но Митрофанов потерял свои «роллексы». А я зачем-то потребовал крепкого чаю. Вам не кажется, что это судьба?
— Ну, как решим: выдаем Ираиду за старого большевика или пустим меж себя? — вернулся к забытой проблеме Коломиец.
— Утром разберемся, — сказал Крис. — Это требует мозговых размышлений. В отличие от текущих дел, которые лучше думать ногами.
— Где он живет, ваш колдун? — Коломиец тяжело поднялся, с сожалением ставя на стол второй недопитый стакан.
— В Мневниках, — сказал доктор. — Я дорогу знаю, покажу.
Колдун Митрофанов занимал семикомнатную двухуровневую квартиру в каком-то совершенно рядовом обшарпанном доме. Все окна его квартиры были забраны фигурной ковки решетками с семилучевыми звездами в центре и стилизованными залманами в углах.
Если бы не слава лютого бабника («Избавляю от бесплодия по фотографии!»), Митрофанов сошел бы за евнуха: и него был скошенный подбородок, круглое доброе лицо и высокий вкрадчивый голос. Халат был соответствующий, войлочно-зеленый, с золотыми кистями и золотым орнаментом по обшлагам и полам, в таком халате его пропустили бы в любой гарем Абу-Даби… и напрасно, ох, напрасно…
От прочих российских колдунов Митрофанов выгодно отличался биографией. До семьдесят девятого года он был вторым секретарем пензенского обкома, но после отравления грибами и неоднократной клинической смерти осознал высшие истины, закопал в лесу партбилет и начал прорицать и врачевать. Руку он набивал на бывших товарищах по партии, поэтому даже в советские времена милиция его не трогала…
— О-о, целая делегация! — воскликнул он, встречая гостей.
— И юная красавица с вами! Позвольте представиться:
Иннокентий. Для друзей Кен. Наверное, вам уже сказали, что я колдун?
— Сказали, — кивнула Ираида, — как без этого?.. Я — Ираида. Для друзей.
— А живых врагов у нее нет, — сказал доктор.
— Вообще-то я колдунов видела, — протянула Ираида с сомнением.
— Где? — живо заинтересовался Митрофанов.
— Гусары, молчать! — торопливо сказал доктор.
— И правда, помолчите-ка, — нагрубил всем Крис, обвязал лоб хайратником и медленно двинулся по комнатам. Все послушно сидели и ждали, и даже Митрофанов стал робок и тих.
— Иннокентий Михайлович! — донеслось вдруг из дальней комнаты. — Расскажите-ка анекдот!
— Какой? — с готовностью подскочил Митрофанов.
— А какой в голову придет.
— Ну… так сразу и не вспомнишь… Про колдунов или так?
— Все равно.
— Э-э… А как быть с дамой?
— Вы рассказывайте, и все. С дамой потом разберемся.
— Понял. Значит, так. Подарил грузин сыну к совершеннолетию пистолет — золотой магнум. Через неделю спрашивает: «Гиви, ты ухаживаешь за своим оружием?» Гиви отвечает: «Он мне надоел! Я его у Дато на роллекс сменял».
«Ты дурак, Гиви. Однажды ночью к тебе в дом придет человек и скажет: „Я твоего папу мотал, я твою маму мотал, я тебя самого мотать буду!“» И что ты ему ответишь? «Полвторого?»
— Ага! Часы лежат на книжной полке — там где-то рядом то ли романы о Бонде, то ли видеокассеты. Вы совали руку в какую-то глубокую дыру…
— Уп!.. — втянул воздух Митрофанов. Он торопливо побежал куда-то в прихожую, зашлепал вверх по лестнице — и через две минуты вернулся сияющий, застегивая на запястье золотой браслет.
— Может, еще чего поискать? — хмуро предложил Крис, окидывая взглядом перенасыщенное предметами жилище колдуна. — Телевизор не пропадал?
— А, — махнул рукой Митрофанов, — плевать. Разве что юность моя пропала… — и подмигнул Ираиде. — Что я вам должен?
— Попробуем по бартеру, — сказал Крис. — Вы же энергетическим вампиризмом одно время занимались?
— Давно это было, — вздохнул Митрофанов. — Но способность эту я по болезни утратил и потому-то и из партии ихней вышел. Какой прок?..
— Я в другом смысле. Вы же потом защиту людям ставили…
— Ну да, конечно. Вам тоже надо?
— Пока не знаю. Но у вас же все эти случаи должны быть задокументрированы?
— Разумеется. С восемьдесят третьего года и до… так, дай бог памяти… последний пациент был у меня восемь дней назад. В картотеке имеется две тысячи двести сорок одна карточка! — он улыбнулся сдержанно, но гордо.
— И места… как бы это сказать… нападения — там тоже отмечены?
— Ну, а как же! Место, время, обстоятельства…
— А бывает так, чтобы… э-э… жертва имела место, а злодей — нет?
— В трех четвертях случаев. Умелый вампир, как правило, умеет внушить донору что угодно. Проще всего — невидимость и неощутимость. Только новички прокалываются. А серьезный вампир, допустим, садится с вами в самолет, летит куда— нибудь до Хабаровска. Потом обратно. За два конца он насосется, как удав, на полгода вперед. А пассажиры дня через три всяко разно оклемаются…
— Так вот что такое «джет-шок»! — воскликнул доктор.
— Именно! — поднял палец Митрофанов. — Ведь экипажу-то за железной дверью ни черта не делается! Предлагали мы «Аэрофлоту» наши посты на билетном контроле ставить — не разрешили: статьи, говорят, такой нет. Сами, наверное, из этих ребят…
— Иннокентий Михайлович, — сказал Крис, — нам очень — очень! — нужно нанести эти все случаи на карту. Если мы доктора вам оставим, вы не станете возражать?
— Лучше бы девушку, — сказал Митрофанов.
— Нельзя, — сказал Крис. — Она у нас стажерка, а на стажерках многие горят, как мотыльки. Нам бы не хотелось вас потерять. Значит, так: братца моего мы злорадно разбудим ранним утром…
Из записок доктора Стрельцова.
5.
— Да я знаю, что не бывает. Но описания-то существуют.
— И что из этого? — спросил доктор.
— А то, что неплохо бы нам собрать побольше фактов такого вампиризма и наложить их на карту умертвий.
— Это к колдуну Митрофанову, — сказал доктор. — Он по этой части дока.
— Возьмешь на себя? — спросил Крис.
Доктор кивнул. Посмотрел на часы, потянулся к телефону.
— Не поздно? — спросил Крис.
— А он спит с четырех до семи. Один раз ночью, один раз днем. Иннокентий Михайлович? Добрый вам вечер, Стрельцов беспокоит. Здоров, вполне здоров, чего и вам желаю. Что? Нет, просто устал. Да. Вот он, здесь сидит, привет передает, да. М-м, вот это да. Хорошо. А мы и сами хотим с вами увидеться. Да, по делу. Видите, как удачно сложилось! Господи, да хоть сейчас! — он усиленно заморгал правым глазом. — Нет, лучше мы к вам. Вдруг ваша картотека понадобится.
Он положил трубку. Обвел всех глазами.
— Я, конечно, могу показаться смешным, — сказал он, — но Митрофанов потерял свои «роллексы». А я зачем-то потребовал крепкого чаю. Вам не кажется, что это судьба?
— Ну, как решим: выдаем Ираиду за старого большевика или пустим меж себя? — вернулся к забытой проблеме Коломиец.
— Утром разберемся, — сказал Крис. — Это требует мозговых размышлений. В отличие от текущих дел, которые лучше думать ногами.
— Где он живет, ваш колдун? — Коломиец тяжело поднялся, с сожалением ставя на стол второй недопитый стакан.
— В Мневниках, — сказал доктор. — Я дорогу знаю, покажу.
Колдун Митрофанов занимал семикомнатную двухуровневую квартиру в каком-то совершенно рядовом обшарпанном доме. Все окна его квартиры были забраны фигурной ковки решетками с семилучевыми звездами в центре и стилизованными залманами в углах.
Если бы не слава лютого бабника («Избавляю от бесплодия по фотографии!»), Митрофанов сошел бы за евнуха: и него был скошенный подбородок, круглое доброе лицо и высокий вкрадчивый голос. Халат был соответствующий, войлочно-зеленый, с золотыми кистями и золотым орнаментом по обшлагам и полам, в таком халате его пропустили бы в любой гарем Абу-Даби… и напрасно, ох, напрасно…
От прочих российских колдунов Митрофанов выгодно отличался биографией. До семьдесят девятого года он был вторым секретарем пензенского обкома, но после отравления грибами и неоднократной клинической смерти осознал высшие истины, закопал в лесу партбилет и начал прорицать и врачевать. Руку он набивал на бывших товарищах по партии, поэтому даже в советские времена милиция его не трогала…
— О-о, целая делегация! — воскликнул он, встречая гостей.
— И юная красавица с вами! Позвольте представиться:
Иннокентий. Для друзей Кен. Наверное, вам уже сказали, что я колдун?
— Сказали, — кивнула Ираида, — как без этого?.. Я — Ираида. Для друзей.
— А живых врагов у нее нет, — сказал доктор.
— Вообще-то я колдунов видела, — протянула Ираида с сомнением.
— Где? — живо заинтересовался Митрофанов.
— Гусары, молчать! — торопливо сказал доктор.
— И правда, помолчите-ка, — нагрубил всем Крис, обвязал лоб хайратником и медленно двинулся по комнатам. Все послушно сидели и ждали, и даже Митрофанов стал робок и тих.
— Иннокентий Михайлович! — донеслось вдруг из дальней комнаты. — Расскажите-ка анекдот!
— Какой? — с готовностью подскочил Митрофанов.
— А какой в голову придет.
— Ну… так сразу и не вспомнишь… Про колдунов или так?
— Все равно.
— Э-э… А как быть с дамой?
— Вы рассказывайте, и все. С дамой потом разберемся.
— Понял. Значит, так. Подарил грузин сыну к совершеннолетию пистолет — золотой магнум. Через неделю спрашивает: «Гиви, ты ухаживаешь за своим оружием?» Гиви отвечает: «Он мне надоел! Я его у Дато на роллекс сменял».
«Ты дурак, Гиви. Однажды ночью к тебе в дом придет человек и скажет: „Я твоего папу мотал, я твою маму мотал, я тебя самого мотать буду!“» И что ты ему ответишь? «Полвторого?»
— Ага! Часы лежат на книжной полке — там где-то рядом то ли романы о Бонде, то ли видеокассеты. Вы совали руку в какую-то глубокую дыру…
— Уп!.. — втянул воздух Митрофанов. Он торопливо побежал куда-то в прихожую, зашлепал вверх по лестнице — и через две минуты вернулся сияющий, застегивая на запястье золотой браслет.
— Может, еще чего поискать? — хмуро предложил Крис, окидывая взглядом перенасыщенное предметами жилище колдуна. — Телевизор не пропадал?
— А, — махнул рукой Митрофанов, — плевать. Разве что юность моя пропала… — и подмигнул Ираиде. — Что я вам должен?
— Попробуем по бартеру, — сказал Крис. — Вы же энергетическим вампиризмом одно время занимались?
— Давно это было, — вздохнул Митрофанов. — Но способность эту я по болезни утратил и потому-то и из партии ихней вышел. Какой прок?..
— Я в другом смысле. Вы же потом защиту людям ставили…
— Ну да, конечно. Вам тоже надо?
— Пока не знаю. Но у вас же все эти случаи должны быть задокументрированы?
— Разумеется. С восемьдесят третьего года и до… так, дай бог памяти… последний пациент был у меня восемь дней назад. В картотеке имеется две тысячи двести сорок одна карточка! — он улыбнулся сдержанно, но гордо.
— И места… как бы это сказать… нападения — там тоже отмечены?
— Ну, а как же! Место, время, обстоятельства…
— А бывает так, чтобы… э-э… жертва имела место, а злодей — нет?
— В трех четвертях случаев. Умелый вампир, как правило, умеет внушить донору что угодно. Проще всего — невидимость и неощутимость. Только новички прокалываются. А серьезный вампир, допустим, садится с вами в самолет, летит куда— нибудь до Хабаровска. Потом обратно. За два конца он насосется, как удав, на полгода вперед. А пассажиры дня через три всяко разно оклемаются…
— Так вот что такое «джет-шок»! — воскликнул доктор.
— Именно! — поднял палец Митрофанов. — Ведь экипажу-то за железной дверью ни черта не делается! Предлагали мы «Аэрофлоту» наши посты на билетном контроле ставить — не разрешили: статьи, говорят, такой нет. Сами, наверное, из этих ребят…
— Иннокентий Михайлович, — сказал Крис, — нам очень — очень! — нужно нанести эти все случаи на карту. Если мы доктора вам оставим, вы не станете возражать?
— Лучше бы девушку, — сказал Митрофанов.
— Нельзя, — сказал Крис. — Она у нас стажерка, а на стажерках многие горят, как мотыльки. Нам бы не хотелось вас потерять. Значит, так: братца моего мы злорадно разбудим ранним утром…
Из записок доктора Стрельцова.
Всю следующую неделю мы занимались черт знает чем.
Но — очень упорно. Стоит ли говорить, что карта подтвердила наши предположения, но более не дала ничего. Да, теперь мы точно знали: в тех местах, где происходили таинственные умертвия (язык уже не поворачивался назвать их «ритуальными»), некоторое время люди и звери вели себя странно и ощущали что-то необычное. В первую очередь, конечно, усталость, измотанность, бессилие, безысходность — иногда такую черную, что дело доходило до попыток самоубийства. Достаточно часто в это же время и там же отмечались небольшие пожары: напился, уснул с сигаретой.
Спустя некоторое время людям начинали сниться яркие и сумбурные сны, которые въедливый Митрофанов пытался описывать. Я сам приходил в отчаяние: мне казалось, что жизнь моя прошла напрасно, что я бездарь, а мой друг жулик, что мы обречены на унизительную капитуляцию… и лишь большим усилием воли удавалось напомнить себе, что и мой организм соприкоснулся с тем «вампиром»… идиотизм.
Полный и окончательный идиотизм.
Ираида вдруг заявила, что категорически против использования слова «вампир» и его производных — и попыталась объяснить, почему. Мы не поняли, однако же согласились. Но адекватной замены не нашли и стали использовать условный термин «Феномен-В». Трудно сказать, стало ли от этого лучше думаться.
Крис облазил несколько окрестных дачных поселков, где в разное время находили обескровленных бомжей, провел ночь в мастерской покойного Коростылева, день — в галерее на Крымском валу, где готовились открыть выставку памяти, несколько раз проехался в электричках… Похоже было на то, что и он делает все через силу, не испытывая ни жалости к усопшему, ни желания найти и наказать злодеев — а так, отрабатывая принятые обязательства перед клиентом. Хотя это, наверное, и есть профессионализм…
О гибели Скачкова мы узнали из газет.
«Московский комсомолец» напечатал пакостную, как всегда, информацию под заголовком «Повеселились!» В ней рассказывалось, как угорел по пьяному делу в своих гаражных апартаментах «новый русский» по кличке Скачок с группой шоферов и прихлебателей. При этом делались мерзкие намеки, поскольку все шестеро погибших были мужчины…
— Вот так, — сказал Крис, складывая газету. — Получили, можно сказать, вольную. Обязательств нет, деньги есть… по совести надо бы их вернуть…
— Кому? — спросил я.
— Вдове.
— Которой из них?
Он сложил газету еще раз, потом еще.
— Тогда что? — он посмотрел на нас.
— Не понимаю, — сказала Ираида.
Вообще для стажерки она задавала слишком мало вопросов. Крис как-то возмутился: «Ты же вопросами нас изводить должна, мучить! Чтобы мы тебя на фиг посылали, а потом усталым голосам просвещали…» На что Ираида рассказала притчу о старухе, понимающей дзэн, и нетерпеливых учениках мастера Хакуина.
— Я сам не понимаю, — он положил свернутую донельзя газету на стол и пристукнул сверху кулаком. Что-то задребезжало. — И дело вязкое, противное, не вижу я его и не чувствую! Или боюсь, может быть… Не пил Скачок вообще! На дух не переносил! После, в общем, было у него потрясение.
А с шоферами зачем ему сидеть — компании ради? Да ерунда это все! Не верю.
— Может, совпадение? — предположил я.
— И в совпадения я не верю!
Он еще бушевал некоторое время, потом устало стек на диван. Над диваном висел недавно купленный Ираидой постер: цапля держит в клюве лягушку, но лягушка передними лапками сдавила цапле шею. Птица уже закатила глаза.
Надпись гласила: «Никогда не сдавайся!»
— И что ты предлагаешь? — спросил я.
— Да ничего я не предлагаю… Давайте-ка лучше вот что.
Давайте-ка выпьем.
И мы выпили, но легче не стало.
— Почему Скачка? — спросил Крис, мусоля ломтик лимона.
— Логичнее было бы — нас…
— А кто такие мы? — возразил я ему. — Наймиты грязные и беспринципные. Есть заказ — делаем, нет заказа — водку пьянствуем.
— Угм. Значит, заказа нет?
— Нет.
— Жаль, жаль… Уж очень непонятное было дело. А главное, ясно ведь — на этом не кончится.
— Вы и правда хотите прекратить расследование? — чуть дрожащим голосом спросила Ираида.
— Хотим? — Крис пожал плечами. — Тут не в желании дело.
Мы сейчас просто не имеем права продолжать его.
— Мы не имели права и начинать, — напомнил я.
— Ну… это другое. Допустим, мы нашли сволочей. И что дальше? Доказательств у нас нет, улики ни один суд не примет… разве что Страшный, но там и свои следаки имеются, нам не чета…
— А если нанять кого-нибудь?
Мы уставились на эту чертову дуру. Она все поняла, но попыталась защититься:
— Когда художника Такео Окумура зарезал пьяный воин, то Масахиро Кавамото, конюший князя Ивамото, живший в провинции Кавати, дал клятву отомстить за смерть незнакомого ему человека. Двадцать лет он разыскивал убийцу, ставшего к тому времени дайногоном, настиг негодяя в его собственном дворце, перебил стражу и слуг — и покарал ударом «падение лепестка сливы на лунную дорожку», рассекающим человека от мочки уха до подвздошья. Потом поджег дворец, а заодно и весь город…
— Ты владеешь ударом «падение лепестка сливы»? — спросил меня Крис.
Я оторопело покачал головой.
— К сожалению, я тоже.
— Ваша почтительная ученица немного знакома с этой техникой рубки, — сказала Ираида и потупила глазки.
Как мы выяснили позже, вскрытие показало следующее:
смерть всех шестерых погибших в том подвале наступила от удушья. Ни алкоголя, ни известных ядов в крови Игоря Скачкова обнаружено не было.
Чтобы стало немного понятнее, я должен сказать, что это было не единственное дело, которым занимались мы той весной. То есть и времени не хватало катастрофически, и силы улетали, как в трубу. Более того, некоторые дела были и поинтереснее, да и повыигрышнее (во всех смыслах). Взять, например, подмену фаворита Собкора (от Соболя и Корявой) в ночь перед рысистыми бегами. Или, скажем, дело «Лаокоон» — исчезновение двух километров кабеля правительственной связи в районе поселка Малая Шушера. Не говоря уже о «фирменных» розысках сбежавших из дому подростков.
Ираиде для разбега дали на первый взгляд простенькое дельце: установить факт супружеской неверности. Заказчицей была когда-то известная эстрадная певица Д. Мы так и не смогли понять, зачем ей это нужно и какого, собственно, результата она от нас ждет. Видимо, дамочка насмотрелась «Адвокатов Лос-Анджелеса» и решила сделать все, как у них.
Но вместо фотографий и видеокассет Ираида притащила к ней живого (слегка придушенного) изменщика и вручила со словами: «Иди и не греши». Изменщик, боясь оглянуться на Ираиду, поклялся, что никогда больше не выйдет из дому, не то что бы что.
Гонорар за это у нас бездарно ушел на тупые розыски по делу «Кровавый косяк». Криса вдруг потянуло на дорогостоящие развлечения: театральные премьеры «для своих», хэппенинги, инсталляции и перфомансы, конкурсы причесок, бюстов и задниц, росписей по живому и мертвому телу. Мы возвращались домой изумленные и потерянные. Но Ираиде нравилось. Кажется, она чувствовала себя просвещенным европейским путешественником, попавшим на праздник первого обрезания в племени бороро.
И, видимо, в этих беспорядочных метаниях мы зацепили— таки какую-то чувствительную паутинку.
О том, что за конторой нашей кто-то чужой стал осторожно подглядывать, нам доложила баба Фира, продающая газеты на подходах к метро. Дверь наша запиралась только на ночь, да и то не всегда, поскольку самое имя Коломийца работало лучше всяких охранников и засовов, однако система раннего оповещения у нас сложилась давно, и как-то сама собой. В нее входили дворничиха Альфия, безногий гармонист Гоша, персональный пенсионер Степан Афанасьевич — заядлый доминошник, упомянутая тетя Фира, а также пара трудных подростков, брат и сестра Кулюгановы.
Мы как раз сидели на кухне, доедая поздний завтрак.
— Кристофор Мартович, — позвала Хасановна, — тут к вам — но из-за ее спины уже просунулась встревоженная тетя Фира и четко доложила:
— Значит, так. Вертится в округе типчик склизкий, вами интересуется. Будто знаком был когда-то, да поссорился, а теперь вот помириться хочет, а подойти не решается, в общем, чушь всякую плетет. На пропойцу хочет быть похожим, а ботинки хорошие носит. Но не с Лубянки, это точно. И еще баба молодая появилась, не наша, с колясочкой гуляет, а в колясочке кукла пищит, я точно говорю, что кукла — потому что таких многозарядных памперсов не бывает. И еще какие-то электрики фонарь чинили, я потом позвонила в электросеть.
— Спасибо, тетя Фира. Садитесь с нами, перекусите.
Настоялись, наверное, с утра.
— Нет, садиться я не буду. Так вот: от фонаря того — я посмотрела — вход в подъезд, как на ладошке, виден и три ваших окна, что во двор выходят.
— Это понятно, с чего бы они на другой фонарь полезли:
Хасановна, Ираида, ну посодействуйте же! Надо усталого человека хоть кофем напоить.
— Нет-нет, пойду я. А то Кулюгановы там мне такого наторгуют — я их за себя оставила:
Все же мы заставили тетю Фиру выпить чашечку действительно хорошего кофе, сдобренного капелькой коньяка, и после ее ухода обсудили, как жить дальше.
В результате уже через час тихая наша квартира стала напоминать жилище простой российской семьи накануне незапланированного визита президента. Коломийцевы спецы облазали все углы в поисках жучков, проверили обе телефонные линии, показную и секретную, установили на парадной скрытый металлоискатель, а на окнах — телекамеры специальной противоснайперской системы наблюдения. Сразу же были засечены двое наблюдателей с биноклями: на чердаке дома напротив и в киоске, торгующим сигаретами, на фонаре таращила свой синий глазок маленькая телекамера, контору, похоже, кто-то решил обложить всерьез. Машину нашу, стоявшую у подъезда, минеры быстро ощупали и осмотрели, после чего отогнали в сервис. Теперь мы могли пользоваться только машинами из гаража «Тимура». Крису было категорически запрещено выбираться на крышу. Не слушая наших возражений, старую дверь подкрепили второй, внутренней — разумеется, бронированной. Кроме этого, никто из нас не должен был покидать помещение иначе как в сопровождении двоих вооруженных охранников. Надо им размяться, мрачно сказал Коломиец, мясо вон какое накачали, а мозги отдыхают.
Активность возымела действие: первой исчезла девка с коляской, потом посты наблюдения с биноклями. Последним смылся «пропойца», к тому времени многократно сфотографированный. Телекамеру, привинченную к фонарю, пока решили не трогать: пусть позабавятся люди, жалко, что ли. Тем более, что идущий от нее кабель — тонкий и прозрачный — глазастая Катька Кулиганова проследила до самого его пропадания все в том же сигаретном киоске. Пост тети Фиры был от этого киоска метрах в сорока, и именно там она стала покупать свои любимые «More» с ментолом.
Короче, началась правильная война разведок.
Честно сказать, поначалу мы уверены были, что все эти неприятности происходят из-за «Лаокоона». И ждали, что вот— вот заявится некто, желающий нас закупить на корню или как— то иначе, но пресечь нашу деятельность в этом направлении.
Получилось, однако, иначе.
В тот вечер Крис жаловался на вялость и ленность, на боль в голове и отвращение к человечеству — короче, начиналась его обычная депрессия. Начиналась не вполне по расписанию, до полнолуния была еще неделя, но такое случалось и раньше. Все же после полуночи — Хасановна только-только улеглась — он захватил саксофон и пошел на крышу — в сопровождении Ираиды и одного из охранников, Паши по прозвищу Бурчало. Буквально через минуту — я еще не успел даже расположиться перед телевизором, чтобы посмотреть что-нибудь развлекательное, — они ссыпались вниз, и Паша тут же метнулся в сортир. На лице Ираиды остались одни глаза — черные и огромные. Крис казался вялым и безучастным, но я знал, что именно так у него проявляется испуг.
Настоящий испуг.
— Я только не понимаю, как они это сделали? — процедил он. — Где они просочились?.. Иван, плесни-ка водки. Морду свело.
Я налил ему полную, немного Ираиде и совсем на донышко, чтобы и запаха не было, проблевавшемуся Паше.
Коломиец держал их в большой строгости и поблажек не делал никогда.
— А я-то думаю — с чего это меня корежить начало: — Крис брезгливо посмотрел на свои руки и повернулся к кухонному крану — помыть. — Ну, скоты:
— Что там такое? — спросил я Ираиду.
— Там: там: Я даже не знаю, как описать:
— Я сам, — не оборачиваясь, сказал Крис. — Павел, ты как?
— Нормально, шеф. Я ведь не слабак какой:
— Ничего, брат. От неподготовленного человека трудно ожидать другого. Ты еще молодец, до сортира донес: Ладно, нам тут покрякать надо в узком кругу:
Но с кряком получилось не сразу. В конце концов, выпив и чуть успокоившись, Крис рассказал, что на крыше, как раз на его «астральном посту», кто-то очень тщательно и умело совершил «Entonnoir du sang» — тайное вудуистские действо, заставляющее и в буквальном, и переносном смысле застывать кровь в жилах. Года два назад мы были невольными свидетелями этого обряда в тамбовских лесах — и даже меня, успевшего все-таки отвыкнуть от афганских картинок, продрало тогда насквозь. Но каким образом эти мерзавцы просочились на крышу незамеченными, как протащили несчастных кошек, и почему никто не слышал, как кошки орали — а они не могли не орать:
— Вот, значит, кто на нас пытается наехать, — раздумчиво сказал Крис. — Как они там себя обозвали: «Шуйца Мороха»?
Помнишь, мы еще долго дознаться не могли, что это за тварь такая — Морох: Я, братцы, в самом начале подумал почему—то, что «Кровавый косяк» — их ручек дело. Связи тогда не уловил: а скорее, просто запутался.
— Ниточка у нас теперь есть, — сказал я. — Можно попробовать потянуть:
— И выдернуть чеку, — сказала Ираида.
Я пожал плечами:
— Возможно. Но, думаю, за три секунды мы успеем отрыть себе окопчик:
Крис обежал кухню каким-то отсутствующим взглядом.
Он говорил, что иногда, глядя вот так, мимо всего, он ухитряется увидеть что-то под поверхностью вещей. Мне всегда хотелось узнать, что именно он видит.
— Ребята, — сказал он наконец. — Хочу, чтоб вы прониклись. Мы — вляпались. Очень глубоко и погано. Вряд ли те ребятки простили нам первый наш наезд — и вдруг мы опять попадаемся им на глаза, нагло давим следующую мозоль:
Реакция в этом случае может быть: безрассудной. Вы меня понимаете?
— Вполне, — сказала Ираида.
— Рано или поздно они поймут, что это, — он ткнул пальцем вверх, — не сработало. Это первое. Второе: я не думаю, что наша игра мускулами перепугала их до вечной икоты. Кроме того, я сам не очень люблю, когда на меня наезжают, да еще с применением всяческой чертовщины — третье:
— Короче, ты пытаешься вырулить на то, что хоть не мальчик, но хочешь в Тамбов. Так?
— Ну: да.
— С группой здоровья?
Он молча кивнул.
— А ты уверен, что это на самом деле тамбовские волки, а не подстава?
— Уверен. Такое не скопировать. Это даже не почерк — это: отпечаток, что ли. Клише.
— А какого же черта их принесло в Москву? Думаешь, в Тамбове кончились бомжи?
Крис потеребил нижнюю губу. Было как-то особенно тихо — той тишиной, которая усиливает далекие и гасит близкие звуки. Так бывало осенью в горах, когда небо закрыто, а луна — голубым пятном, и на фоне этого пятна с севера летят птицы.
Слышно, как они тихо переговариваются меж собой.
— Москва и без них достаточно мистический город, — проговорил Крис, — а с ними, может быть, превращается во что-то большее: — и он снова обежал кухню и нас тем же пустым взглядом. — Что это я такое сказал?..
— Вы верите в: как бы сказать?.. — Ираида мучительно задрала одну бровь.
Крис молчал. Сейчас его можно было бить кувалдой — он слышал только внутреннего себя.
— Мы с Крисом несколько не совпадаем во мнениях, — сказал я. — Он уверен, что всяческая магия действительно существует в окружающем мире, но представляет собой совсем не то, что люди по этому поводу думают. Поэтому он избегает называть всякие потусторонние явления по именам, чтобы избежать стереотипного восприятия. Я же считаю, что все это размещается только в сознании людей, но когда множество людей верят во что-то несуществующее, то абсолютно не важно:
— Это я все понимаю, — сказала Ираида. — Наподобие того, как рай — место по ту и по эту сторону рассвета. С одной стороны, оно существует, с другой — в него веришь. Путь по лунной дорожке: Но я спрашивала немного о другом. Ведь искусство пересекать границу тени передается из поколения в поколение, и человеку, чтобы всерьез овладеть им, приходится отказываться от вещного мира и бродить меж живых людей, как меж призраков-синкир". Обучение занимает всю жизнь:
— Ты хочешь спросить, откуда в Тамбове гаитянская грусть? Надуло ветром перестройки. Наверное, бывают периоды, когда усвоение всяческой дряни идет чертовски быстро: как у малышей:
— О! — Крис будто очнулся и увидел нас. — Маугли.
— Кто? Мы?
— Да какие мы: Всякие эти: самоделы. Глупые книжки, стихийные таланты. Что-то получается: иногда. Учителей нет. И вырастают звери.
Но — очень упорно. Стоит ли говорить, что карта подтвердила наши предположения, но более не дала ничего. Да, теперь мы точно знали: в тех местах, где происходили таинственные умертвия (язык уже не поворачивался назвать их «ритуальными»), некоторое время люди и звери вели себя странно и ощущали что-то необычное. В первую очередь, конечно, усталость, измотанность, бессилие, безысходность — иногда такую черную, что дело доходило до попыток самоубийства. Достаточно часто в это же время и там же отмечались небольшие пожары: напился, уснул с сигаретой.
Спустя некоторое время людям начинали сниться яркие и сумбурные сны, которые въедливый Митрофанов пытался описывать. Я сам приходил в отчаяние: мне казалось, что жизнь моя прошла напрасно, что я бездарь, а мой друг жулик, что мы обречены на унизительную капитуляцию… и лишь большим усилием воли удавалось напомнить себе, что и мой организм соприкоснулся с тем «вампиром»… идиотизм.
Полный и окончательный идиотизм.
Ираида вдруг заявила, что категорически против использования слова «вампир» и его производных — и попыталась объяснить, почему. Мы не поняли, однако же согласились. Но адекватной замены не нашли и стали использовать условный термин «Феномен-В». Трудно сказать, стало ли от этого лучше думаться.
Крис облазил несколько окрестных дачных поселков, где в разное время находили обескровленных бомжей, провел ночь в мастерской покойного Коростылева, день — в галерее на Крымском валу, где готовились открыть выставку памяти, несколько раз проехался в электричках… Похоже было на то, что и он делает все через силу, не испытывая ни жалости к усопшему, ни желания найти и наказать злодеев — а так, отрабатывая принятые обязательства перед клиентом. Хотя это, наверное, и есть профессионализм…
О гибели Скачкова мы узнали из газет.
«Московский комсомолец» напечатал пакостную, как всегда, информацию под заголовком «Повеселились!» В ней рассказывалось, как угорел по пьяному делу в своих гаражных апартаментах «новый русский» по кличке Скачок с группой шоферов и прихлебателей. При этом делались мерзкие намеки, поскольку все шестеро погибших были мужчины…
— Вот так, — сказал Крис, складывая газету. — Получили, можно сказать, вольную. Обязательств нет, деньги есть… по совести надо бы их вернуть…
— Кому? — спросил я.
— Вдове.
— Которой из них?
Он сложил газету еще раз, потом еще.
— Тогда что? — он посмотрел на нас.
— Не понимаю, — сказала Ираида.
Вообще для стажерки она задавала слишком мало вопросов. Крис как-то возмутился: «Ты же вопросами нас изводить должна, мучить! Чтобы мы тебя на фиг посылали, а потом усталым голосам просвещали…» На что Ираида рассказала притчу о старухе, понимающей дзэн, и нетерпеливых учениках мастера Хакуина.
— Я сам не понимаю, — он положил свернутую донельзя газету на стол и пристукнул сверху кулаком. Что-то задребезжало. — И дело вязкое, противное, не вижу я его и не чувствую! Или боюсь, может быть… Не пил Скачок вообще! На дух не переносил! После, в общем, было у него потрясение.
А с шоферами зачем ему сидеть — компании ради? Да ерунда это все! Не верю.
— Может, совпадение? — предположил я.
— И в совпадения я не верю!
Он еще бушевал некоторое время, потом устало стек на диван. Над диваном висел недавно купленный Ираидой постер: цапля держит в клюве лягушку, но лягушка передними лапками сдавила цапле шею. Птица уже закатила глаза.
Надпись гласила: «Никогда не сдавайся!»
— И что ты предлагаешь? — спросил я.
— Да ничего я не предлагаю… Давайте-ка лучше вот что.
Давайте-ка выпьем.
И мы выпили, но легче не стало.
— Почему Скачка? — спросил Крис, мусоля ломтик лимона.
— Логичнее было бы — нас…
— А кто такие мы? — возразил я ему. — Наймиты грязные и беспринципные. Есть заказ — делаем, нет заказа — водку пьянствуем.
— Угм. Значит, заказа нет?
— Нет.
— Жаль, жаль… Уж очень непонятное было дело. А главное, ясно ведь — на этом не кончится.
— Вы и правда хотите прекратить расследование? — чуть дрожащим голосом спросила Ираида.
— Хотим? — Крис пожал плечами. — Тут не в желании дело.
Мы сейчас просто не имеем права продолжать его.
— Мы не имели права и начинать, — напомнил я.
— Ну… это другое. Допустим, мы нашли сволочей. И что дальше? Доказательств у нас нет, улики ни один суд не примет… разве что Страшный, но там и свои следаки имеются, нам не чета…
— А если нанять кого-нибудь?
Мы уставились на эту чертову дуру. Она все поняла, но попыталась защититься:
— Когда художника Такео Окумура зарезал пьяный воин, то Масахиро Кавамото, конюший князя Ивамото, живший в провинции Кавати, дал клятву отомстить за смерть незнакомого ему человека. Двадцать лет он разыскивал убийцу, ставшего к тому времени дайногоном, настиг негодяя в его собственном дворце, перебил стражу и слуг — и покарал ударом «падение лепестка сливы на лунную дорожку», рассекающим человека от мочки уха до подвздошья. Потом поджег дворец, а заодно и весь город…
— Ты владеешь ударом «падение лепестка сливы»? — спросил меня Крис.
Я оторопело покачал головой.
— К сожалению, я тоже.
— Ваша почтительная ученица немного знакома с этой техникой рубки, — сказала Ираида и потупила глазки.
Как мы выяснили позже, вскрытие показало следующее:
смерть всех шестерых погибших в том подвале наступила от удушья. Ни алкоголя, ни известных ядов в крови Игоря Скачкова обнаружено не было.
Чтобы стало немного понятнее, я должен сказать, что это было не единственное дело, которым занимались мы той весной. То есть и времени не хватало катастрофически, и силы улетали, как в трубу. Более того, некоторые дела были и поинтереснее, да и повыигрышнее (во всех смыслах). Взять, например, подмену фаворита Собкора (от Соболя и Корявой) в ночь перед рысистыми бегами. Или, скажем, дело «Лаокоон» — исчезновение двух километров кабеля правительственной связи в районе поселка Малая Шушера. Не говоря уже о «фирменных» розысках сбежавших из дому подростков.
Ираиде для разбега дали на первый взгляд простенькое дельце: установить факт супружеской неверности. Заказчицей была когда-то известная эстрадная певица Д. Мы так и не смогли понять, зачем ей это нужно и какого, собственно, результата она от нас ждет. Видимо, дамочка насмотрелась «Адвокатов Лос-Анджелеса» и решила сделать все, как у них.
Но вместо фотографий и видеокассет Ираида притащила к ней живого (слегка придушенного) изменщика и вручила со словами: «Иди и не греши». Изменщик, боясь оглянуться на Ираиду, поклялся, что никогда больше не выйдет из дому, не то что бы что.
Гонорар за это у нас бездарно ушел на тупые розыски по делу «Кровавый косяк». Криса вдруг потянуло на дорогостоящие развлечения: театральные премьеры «для своих», хэппенинги, инсталляции и перфомансы, конкурсы причесок, бюстов и задниц, росписей по живому и мертвому телу. Мы возвращались домой изумленные и потерянные. Но Ираиде нравилось. Кажется, она чувствовала себя просвещенным европейским путешественником, попавшим на праздник первого обрезания в племени бороро.
И, видимо, в этих беспорядочных метаниях мы зацепили— таки какую-то чувствительную паутинку.
О том, что за конторой нашей кто-то чужой стал осторожно подглядывать, нам доложила баба Фира, продающая газеты на подходах к метро. Дверь наша запиралась только на ночь, да и то не всегда, поскольку самое имя Коломийца работало лучше всяких охранников и засовов, однако система раннего оповещения у нас сложилась давно, и как-то сама собой. В нее входили дворничиха Альфия, безногий гармонист Гоша, персональный пенсионер Степан Афанасьевич — заядлый доминошник, упомянутая тетя Фира, а также пара трудных подростков, брат и сестра Кулюгановы.
Мы как раз сидели на кухне, доедая поздний завтрак.
— Кристофор Мартович, — позвала Хасановна, — тут к вам — но из-за ее спины уже просунулась встревоженная тетя Фира и четко доложила:
— Значит, так. Вертится в округе типчик склизкий, вами интересуется. Будто знаком был когда-то, да поссорился, а теперь вот помириться хочет, а подойти не решается, в общем, чушь всякую плетет. На пропойцу хочет быть похожим, а ботинки хорошие носит. Но не с Лубянки, это точно. И еще баба молодая появилась, не наша, с колясочкой гуляет, а в колясочке кукла пищит, я точно говорю, что кукла — потому что таких многозарядных памперсов не бывает. И еще какие-то электрики фонарь чинили, я потом позвонила в электросеть.
— Спасибо, тетя Фира. Садитесь с нами, перекусите.
Настоялись, наверное, с утра.
— Нет, садиться я не буду. Так вот: от фонаря того — я посмотрела — вход в подъезд, как на ладошке, виден и три ваших окна, что во двор выходят.
— Это понятно, с чего бы они на другой фонарь полезли:
Хасановна, Ираида, ну посодействуйте же! Надо усталого человека хоть кофем напоить.
— Нет-нет, пойду я. А то Кулюгановы там мне такого наторгуют — я их за себя оставила:
Все же мы заставили тетю Фиру выпить чашечку действительно хорошего кофе, сдобренного капелькой коньяка, и после ее ухода обсудили, как жить дальше.
В результате уже через час тихая наша квартира стала напоминать жилище простой российской семьи накануне незапланированного визита президента. Коломийцевы спецы облазали все углы в поисках жучков, проверили обе телефонные линии, показную и секретную, установили на парадной скрытый металлоискатель, а на окнах — телекамеры специальной противоснайперской системы наблюдения. Сразу же были засечены двое наблюдателей с биноклями: на чердаке дома напротив и в киоске, торгующим сигаретами, на фонаре таращила свой синий глазок маленькая телекамера, контору, похоже, кто-то решил обложить всерьез. Машину нашу, стоявшую у подъезда, минеры быстро ощупали и осмотрели, после чего отогнали в сервис. Теперь мы могли пользоваться только машинами из гаража «Тимура». Крису было категорически запрещено выбираться на крышу. Не слушая наших возражений, старую дверь подкрепили второй, внутренней — разумеется, бронированной. Кроме этого, никто из нас не должен был покидать помещение иначе как в сопровождении двоих вооруженных охранников. Надо им размяться, мрачно сказал Коломиец, мясо вон какое накачали, а мозги отдыхают.
Активность возымела действие: первой исчезла девка с коляской, потом посты наблюдения с биноклями. Последним смылся «пропойца», к тому времени многократно сфотографированный. Телекамеру, привинченную к фонарю, пока решили не трогать: пусть позабавятся люди, жалко, что ли. Тем более, что идущий от нее кабель — тонкий и прозрачный — глазастая Катька Кулиганова проследила до самого его пропадания все в том же сигаретном киоске. Пост тети Фиры был от этого киоска метрах в сорока, и именно там она стала покупать свои любимые «More» с ментолом.
Короче, началась правильная война разведок.
Честно сказать, поначалу мы уверены были, что все эти неприятности происходят из-за «Лаокоона». И ждали, что вот— вот заявится некто, желающий нас закупить на корню или как— то иначе, но пресечь нашу деятельность в этом направлении.
Получилось, однако, иначе.
В тот вечер Крис жаловался на вялость и ленность, на боль в голове и отвращение к человечеству — короче, начиналась его обычная депрессия. Начиналась не вполне по расписанию, до полнолуния была еще неделя, но такое случалось и раньше. Все же после полуночи — Хасановна только-только улеглась — он захватил саксофон и пошел на крышу — в сопровождении Ираиды и одного из охранников, Паши по прозвищу Бурчало. Буквально через минуту — я еще не успел даже расположиться перед телевизором, чтобы посмотреть что-нибудь развлекательное, — они ссыпались вниз, и Паша тут же метнулся в сортир. На лице Ираиды остались одни глаза — черные и огромные. Крис казался вялым и безучастным, но я знал, что именно так у него проявляется испуг.
Настоящий испуг.
— Я только не понимаю, как они это сделали? — процедил он. — Где они просочились?.. Иван, плесни-ка водки. Морду свело.
Я налил ему полную, немного Ираиде и совсем на донышко, чтобы и запаха не было, проблевавшемуся Паше.
Коломиец держал их в большой строгости и поблажек не делал никогда.
— А я-то думаю — с чего это меня корежить начало: — Крис брезгливо посмотрел на свои руки и повернулся к кухонному крану — помыть. — Ну, скоты:
— Что там такое? — спросил я Ираиду.
— Там: там: Я даже не знаю, как описать:
— Я сам, — не оборачиваясь, сказал Крис. — Павел, ты как?
— Нормально, шеф. Я ведь не слабак какой:
— Ничего, брат. От неподготовленного человека трудно ожидать другого. Ты еще молодец, до сортира донес: Ладно, нам тут покрякать надо в узком кругу:
Но с кряком получилось не сразу. В конце концов, выпив и чуть успокоившись, Крис рассказал, что на крыше, как раз на его «астральном посту», кто-то очень тщательно и умело совершил «Entonnoir du sang» — тайное вудуистские действо, заставляющее и в буквальном, и переносном смысле застывать кровь в жилах. Года два назад мы были невольными свидетелями этого обряда в тамбовских лесах — и даже меня, успевшего все-таки отвыкнуть от афганских картинок, продрало тогда насквозь. Но каким образом эти мерзавцы просочились на крышу незамеченными, как протащили несчастных кошек, и почему никто не слышал, как кошки орали — а они не могли не орать:
— Вот, значит, кто на нас пытается наехать, — раздумчиво сказал Крис. — Как они там себя обозвали: «Шуйца Мороха»?
Помнишь, мы еще долго дознаться не могли, что это за тварь такая — Морох: Я, братцы, в самом начале подумал почему—то, что «Кровавый косяк» — их ручек дело. Связи тогда не уловил: а скорее, просто запутался.
— Ниточка у нас теперь есть, — сказал я. — Можно попробовать потянуть:
— И выдернуть чеку, — сказала Ираида.
Я пожал плечами:
— Возможно. Но, думаю, за три секунды мы успеем отрыть себе окопчик:
Крис обежал кухню каким-то отсутствующим взглядом.
Он говорил, что иногда, глядя вот так, мимо всего, он ухитряется увидеть что-то под поверхностью вещей. Мне всегда хотелось узнать, что именно он видит.
— Ребята, — сказал он наконец. — Хочу, чтоб вы прониклись. Мы — вляпались. Очень глубоко и погано. Вряд ли те ребятки простили нам первый наш наезд — и вдруг мы опять попадаемся им на глаза, нагло давим следующую мозоль:
Реакция в этом случае может быть: безрассудной. Вы меня понимаете?
— Вполне, — сказала Ираида.
— Рано или поздно они поймут, что это, — он ткнул пальцем вверх, — не сработало. Это первое. Второе: я не думаю, что наша игра мускулами перепугала их до вечной икоты. Кроме того, я сам не очень люблю, когда на меня наезжают, да еще с применением всяческой чертовщины — третье:
— Короче, ты пытаешься вырулить на то, что хоть не мальчик, но хочешь в Тамбов. Так?
— Ну: да.
— С группой здоровья?
Он молча кивнул.
— А ты уверен, что это на самом деле тамбовские волки, а не подстава?
— Уверен. Такое не скопировать. Это даже не почерк — это: отпечаток, что ли. Клише.
— А какого же черта их принесло в Москву? Думаешь, в Тамбове кончились бомжи?
Крис потеребил нижнюю губу. Было как-то особенно тихо — той тишиной, которая усиливает далекие и гасит близкие звуки. Так бывало осенью в горах, когда небо закрыто, а луна — голубым пятном, и на фоне этого пятна с севера летят птицы.
Слышно, как они тихо переговариваются меж собой.
— Москва и без них достаточно мистический город, — проговорил Крис, — а с ними, может быть, превращается во что-то большее: — и он снова обежал кухню и нас тем же пустым взглядом. — Что это я такое сказал?..
— Вы верите в: как бы сказать?.. — Ираида мучительно задрала одну бровь.
Крис молчал. Сейчас его можно было бить кувалдой — он слышал только внутреннего себя.
— Мы с Крисом несколько не совпадаем во мнениях, — сказал я. — Он уверен, что всяческая магия действительно существует в окружающем мире, но представляет собой совсем не то, что люди по этому поводу думают. Поэтому он избегает называть всякие потусторонние явления по именам, чтобы избежать стереотипного восприятия. Я же считаю, что все это размещается только в сознании людей, но когда множество людей верят во что-то несуществующее, то абсолютно не важно:
— Это я все понимаю, — сказала Ираида. — Наподобие того, как рай — место по ту и по эту сторону рассвета. С одной стороны, оно существует, с другой — в него веришь. Путь по лунной дорожке: Но я спрашивала немного о другом. Ведь искусство пересекать границу тени передается из поколения в поколение, и человеку, чтобы всерьез овладеть им, приходится отказываться от вещного мира и бродить меж живых людей, как меж призраков-синкир". Обучение занимает всю жизнь:
— Ты хочешь спросить, откуда в Тамбове гаитянская грусть? Надуло ветром перестройки. Наверное, бывают периоды, когда усвоение всяческой дряни идет чертовски быстро: как у малышей:
— О! — Крис будто очнулся и увидел нас. — Маугли.
— Кто? Мы?
— Да какие мы: Всякие эти: самоделы. Глупые книжки, стихийные таланты. Что-то получается: иногда. Учителей нет. И вырастают звери.
5.
Операцию готовили в глубочайшей тайне. Крис был объявлен больным, к нему вызвали сначала участковую докторшу, а потом «скорую». Медицинский аспект продумал Стрельцов, знавший о способах «закашивания» если не все, то многое — так что Крису пришлось некоторое время помучиться, зато доктора отбыли дальше по своим сложным орбитам в полной уверенности, что имели дело с неподдельным больным. Хасановна обегала все близлежащие аптеки в поисках каких-то волшебных пилюль, а Ираида приволокла две полные авоськи ярких и потому издалека видимых апельсинов и лимонов. Клиентам — даже очень выгодным, даже тем, кому назначили прием заранее — было отказано вежливо и непреклонно.
На вторую ночь «карантина» — часы пробили три — перед окнами конторы, заехав двумя колесами на узкий тротуар, остановился старый потрепанный «КАВЗ». Водитель открыл капот и, светя яркой переноской, стал ковыряться в моторе.
Конечно, была какая-то дурная вероятность, что посторонний глаз заметит, как из окна выскользнули и тут же скрылись в недрах салона Крис и Ираида: но, скорее всего, этого не случилось. Было слишком контрастно для невооруженного глаза, а всяческую оптику система наблюдения засекала мгновенно.
Через минуту переноска погасла, хлопнула водительская дверь, и автобус, свернув налево, быстро покатился по Сретенке в сторону Сухаревской и там смешался с густым в любое время суток потоком транспорта. Опять же, будь у обладателя постороннего глаза вдобавок и тонкий изощренный слух, он отметил бы, что мотор автобуса работает необычно ровно и негромко:
На вторую ночь «карантина» — часы пробили три — перед окнами конторы, заехав двумя колесами на узкий тротуар, остановился старый потрепанный «КАВЗ». Водитель открыл капот и, светя яркой переноской, стал ковыряться в моторе.
Конечно, была какая-то дурная вероятность, что посторонний глаз заметит, как из окна выскользнули и тут же скрылись в недрах салона Крис и Ираида: но, скорее всего, этого не случилось. Было слишком контрастно для невооруженного глаза, а всяческую оптику система наблюдения засекала мгновенно.
Через минуту переноска погасла, хлопнула водительская дверь, и автобус, свернув налево, быстро покатился по Сретенке в сторону Сухаревской и там смешался с густым в любое время суток потоком транспорта. Опять же, будь у обладателя постороннего глаза вдобавок и тонкий изощренный слух, он отметил бы, что мотор автобуса работает необычно ровно и негромко: