Страница:
Год 2002. Михаил 26.04. 15 час. Константинополь. Университет
На выходе меня перехватил Петька Млечный. Он был весь как не слишком дружеский шарж на примерного студента: косо сидящие круглые очки, торчащие уши, галстук на боку, противокислотные нарукавники (хотя занимался Петр Валерьевич отнюдь не химией, а историей). В свое время я для него добывал посредством раухера в закрытых библиотеках необходимые материалы. - Миш, можно тебя? - робко. Зойка на такое обычно отвечает: "Можно, только не здесь". Я посмотрел вдаль. "Опель" стоял пока еще пустой. - What's that so black aging the sun? - на всякий случай поинтересовался я. Он вздохнул. К языкам Петька не имел ни малейшей способности. В отличие от меня он и родился в Константинополе (то есть, наверное, в Стамбуле?), но ни турецкого, ни немецкого, ни греческого не знал абсолютно. И русским овладевал с трудом, как бы в чем-то сомневаясь. Когда родители разобрались, что мальчика надо не учить, а лечить, было уже поздно. Пароход ушел. Я не понимаю, как же так: вот рука, а называется по-разному, жаловался он. Не должно так быть... При всем при том память у него была феноменальная. - Миш, тут такое дело... помнишь, мы как-то о всяких случайностях в истории рассуждали? Давно еще. - Кажется, помню, - пожал я плечами. - А что? - Ты мне еще программу составлял... ну, для поисков... - Это помню. - Вот посмотри... я тут обработал кое-что... - он подал мне кассету для раухера. - Может быть... ну... интересно покажется... Я взял. Покрутил в пальцах. - Видишь ли, друг мой... Я сейчас не дома живу. Смотреть не на чем. - Почему не дома? - в ужасе прошептал Петька. - Да ничего особенного. Опять с маман поругался. Переселился на лодку. Но раухера там нет. Обычная история. Сапожник без сапог. - А хочешь, я тебе свой дам? - с готовностью предложил Петька. - Альбом. На всю неделю. Хочешь? - Тебе так надо, чтобы я это прочитал? Петька кивнул: - И если что-то непонятно будет - звони. Из внутреннего кармана пиджачка он вытащил альбом: мощный, дорогой, фирмы "Идеал". В чехле тисненой кожи. - Дня три тебе хватит? - А там много? - Нет, совсем нет. Двенадцать таблиц. - Ладно, давай... - я сгреб раухер, кассету, сунул их в сумку... но уйти не успел. - Хорошо, что я тебя увидел, Михаил, - строго сказал, подходя, Стас Тхоржевский. - И тебя, Петр. Сегодня в девять собрание общества, и вас обоих я прошу быть обязательно. Стас тоже являет собой шарж - на выпускника курсов "Юный вождь". То есть если бы такие курсы, конечно, были. Он высок, широкоплеч, белокур, у него открытое честное лицо, которое ничуть не меняется, когда он откровенно врет. Костюмы носит с явным милитарным акцентом. Вокруг него постоянно крутятся пять-шесть ребят помельче. На моей памяти он был скаутским орлом и капитаном сборной по гребле. Теперь он председатель монархического общества. - В девять у меня назначено, - сказал я. - Ты уже пропустил одно собрание, Михаил, и тебе следовало бы... - Стас, - сказал я. - К идеям монархизма я индифферентен. Я принимаю его только с эстетической точки зрения. Принимаю, не более. Так что на всех этих собраниях мне делать будто бы нечего... Он хитро ухмыльнулся, и это на полсекунды вернуло его официальному лицу нормальное человеческое выражение. - Сегодня нашим гостем будет сам наследник, - сказал Стас. - Он приехал. - О-о? Ну, что тут еще скажешь? Любопытство - оно, конечно, порок... хотя и не преследуется по закону... если не переходит разумные пределы... - Ладно, - сказал я. - Убедил. Возможно, я буду не один. - Но не толпой, - очень серьезно предупредил Стас. - Зал не слишком велик. Он отошел, невидимо козырнув. - Ты сейчас домой? - спросил я Петьку. - Я... нет, мне еще долго... и это собрание. Если что - вы меня довезете хотя бы до моста? - Думаешь, мы так долго будем встречаться с наследником? Большое ему до нас дело. Полчаса, охмурил - и дальше. У него таких встреч, наверное, штук восемь в день. - Да? - усомнился Петька. - Тогда зачем же... вообще?.. - Сложный вопрос. Потом обсудим. Пока! - возле "опеля" уже маячила белая шляпа. Поворачивалась направо-налево и покачивалась. Этак медленно и плавно. Сильно дымя, выезжали со стоянки угловатые разрисованные автобусы. Ими не любили пользоваться: слишком долго ехать. Было бы куда удобнее, если бы один маршрут, допустим, шел в Перу, другой - в Скутари, третий кружил по лабиринтам Старого города. Нет, нельзя, решили городские начальники, тогда получились бы отдельные автобусы для русских, для немцев, для турок, нет, сделаем единый маршрут... и кое-кому из бедных студентов приходится добираться до дома два с лишним часа. Хотя есть и плюс: можно готовиться к занятиям. Или смотреть кино. Зойка была одна. Тедди свернул где-то, и вот - пропал. С ним это происходило регулярно. Он мог так пропасть на целые недели, а потом от него получали открытку из Сиднея. - Будем ждать? - решил уточнить я. Зойка не ответила, только посмотрела на меня задумчиво, смешно приподняв кончик носа указательным пальцем. - На наследника престола хочешь посмотреть? - Я уже видела. Он в ректорате сидит. Я зашла, а он там. Парень и парень. На тебя похож. И с ним два таких робота... - она изобразила лицом, каких именно робота. Заверещал телефон. Это был Тедди. - Ребята, меня не ждите. Давайте в шесть часов в "Азиче". Пока. Отбой. И все. Перезвонить ему и уточнить обстоятельства невозможно: Тедди всегда держал канал вызова отключенным. Таковы были общие принципы его бытия. - Значит, ты будешь меня развлекать, - распорядилась Зойка. - С чего начнем? Я пожал плечами и сел за руль: Зойка машину не водила. - Я бы поела жареной рыбы, - тут же сообщила она. - Жареная рыба - это профанация, - сказал я. - Рыба должна быть только отварная. Почитай Мелвилла. - Зануда этот ваш Мелвилл. Другое дело - Эрментруда Вассен. Это я понимаю. Она меня дразнила. Эрментруда Вассен была писательницей для умственно задержавшихся. Кроме шуток. По крайней мере, с этого она начинала - с сочинения историй для воспитанников специальных школ. Судя по ее нынешней популярности, треть населения причисляла себя к умственно задержавшимся. Я не слишком этому удивлялся.
Год 1991. Игорь 07.06. Около 22 час. Улица Гете, дом 17, квартира 3
Свечи воткнуты в бутылки - и свечи, и бутылки самых разных форм и размеров, и есть свечи, горящие цветным пламенем, - а на окнах красные шелковые шторы, а за окном - в упор - уличный фонарь, и потому на всем лежит багровый отсвет. Запахи воска и духов. Еще чего-то, знакомого смутно и напоминающего мельком о борделях Владика. Легион бутылок в баре, все наливают себе сами и пьют, смакуя. Вот, познакомьтесь, это Игорь, инженер из Сибири. О! Сибирь! Как вы там живете, там же холодно? Так и живем. Я никак не мог сосчитать гостей: приходили в гостиную, выходили из гостиной, стояли на балконе, жались в коридоре, из библиотеки доносились несуразные звуки... человек двадцать пять - тридцать? Где-то так... Единственное, что я установил точно, это то, что компания смешанная: были здесь и немцы, и русские, и помесята, и белесый скандинав, и негритянка, и два араба, кажется, гомики. Кто-то, поминутно падая со стула, читал невразумительную поэму, в которой дух Гитлера спорил с Вельзевулом и доказывал, что в аду он горит совершенно напрасно, на что Вельзевул отвечал кратко: "Лекен мир арш!", а кто-то другой демонстрировал русскую тоску, меланхолически и бесконечно повторяя на балалайке одну и ту же фразу: "Светит месяц, светит ясный..." Сплошной декаданс - еще бы, раз хозяйка встречает гостей в одних черных чулках и шляпе с вуалью. Арабеска. Курили травку - не скрываясь. Похоже, нюхали кокаин. Не все, но многие. Наверняка и кололись где-нибудь - благо, темных углов хватало. Когда мне представляли кого-нибудь, обязательно называли профессию: актер, художник, преподаватель чего-то, студент чего-то, литератор, издатель, журналист... К журналисту я присмотрелся. Он старался казаться гораздо пьянее, чем был на самом деле. Не исключено, что он собирал материал для светской хроники... "полусветская хроника", забавно... Ко мне вдруг привязалась одинокая рыжая кошка, терлась о ноги и мяукала. Негритянка - на ней был длинный халат из тяжелого белого шелка без единой застежки - угостила меня черной марокканской сигареткой. Мы с ней покурили и поболтали о разном, а потом направились в ванную, чтобы углубить знакомство. Но в ванной подобное действо уже шло вовсю, мелькали белые ягодицы и смуглые груди, и ввинтиться туда не удалось. В библиотеке же было другое: там странно, жутковато шаманили. Двое, парень и девушка, очень похожие лицами и выражениями лиц, одетые в передники из грубой кожи и цепей, стоя спиной к спине, выбивали руками на передниках - звук получался сухой и четкий монотонный изнурительный ритм и тянули неизвестные слова, на одной ноте и почти одним, совершенно нечеловеческим голосом, а ноги их, как бы сами по себе и почти наперекор тому, что отбивали руки и пели голоса, стремительно мелькали в немыслимой сложности танце... не знаю, почему, но этот танец, и этот мерный ритм, и это нелюдское пение достали меня до самой середины так, что мороз прошел по хребту. Что-то должно было произойти сейчас, сию секунду, что-то жуткое и упоительное одновременно... пойдем, пойдем отсюда, потащила меня за руку моя негритянка, пойдем, тут сейчас такое начнется... я хочу увидеть, сказал я, пойдем, не надо, не надо этого видеть, не надо на это смотреть, пойдем... Мы медленно выпятились из библиотеки - нас уже подперли сзади, - миновали ванную, из которой толчками шел раскаленный воздух, и по бесконечно длинному коридору подошли к двустворчатой черной двери, я оглянулся: стены коридора были прозрачны, и за стенами видна была гостиная, и огромного размера журналист с огромным бокалом в руках смотрел на меня и явно хотел что-то сказать, но я погрозил ему пальцем, и мы вошли в дверь, за дверью стояла квадратная кровать, покрытая черным, на кровати мелькали задницы, я насчитал пять и сбился, а за кроватью стояла огромная, еще больше журналиста, голая Криста в черной шляпе с вуалью, держа руки перед собой, и к пальцам ее шли нити от кувыркающихся на кровати, и мы прошли в следующую дверь, белую, за дверью было пустое пространство, белый туман, и, раздвигая его, мы дошли до красной двери, за которой почему-то опять оказалась гостиная, давай еще по одной, предложила моя негритянка, давай, согласился я, мы раскурили друг другу тонкие черные сигаретки и обменялись ими в знак дружбы, журналист не сводил с нас тяжелого взгляда, казалось, что глаза у него не только свинцового цвета, но и сделаны из свинца, перед нами опять была черная, маленькая, пришлось согнуться пополам, чтобы войти, дверь, и за дверью на четвереньках качалась Криста, а сзади к ней пристроилось лохматое облако, похожее на медведя, а поперек нашего пути лежала, как белуга на блюде, порезанная ровными ломтями пышная блондинка, и пришлось обходить ее, путаясь в складках черного бархата, и мы вползли в 6елую дверь, крошечную, как крысиная нора, и там, в плывущем белом тумане, сбросили с себя все, что могли, и получили наконец свое. Я тонул, тонул, тонул, загонял себя в глубину, а меня выталкивало наверх, втягивало и снова выталкивало, и вдруг я почувствовал, что отрываюсь от всего и парю без опоры, без верха и низа, и тут что-то глухо лопнуло во мне, рвануло беззвучно, и больше я ничего не помню. Очнулся я от короткой маятной дурноты, она иногда возникает при переходе сердца с большего режима на меньший. Во рту запеклась желчная горечь. Под черепом бегали мурашки. Я осмотрелся. Лежал я на ковре, белом и лохматом под мех полярного медведя. Ковер заливал молочный свет от похожего на гриб светильника: светящаяся ножка и темная шляпка. Негритянка моя лежала на животе, подтянув одно колено к груди. Гибкая она была неимоверно. Дальше, позади нее, виднелась кровать, и с кровати свисала чья-то волосатая нога. Мурашки превратились в пузырьки шампанского, налитого под череп. Значит, я успел подышать нейтрализатором... это хорошо, не будет отходняка... но когда же я успел? Разберемся... Я собрал одежду с пола и стал одеваться, оглядываясь. Комната маленькая; кровать и телевизор с ББГ-приставкой, здесь же горкой валяются десятка три кассет. Судя по черным ярлычкам на коробках - все порнуха. Вид из окна - как раз на консульство, если нужно наблюдать, то лучше не придумаешь... хотя кому это надо: наблюдать за консульством? За посольством - еще понятно... Цепочка полицейских стояла неподвижно. Фонари на территории не горели, в самом здании светились только окна, выходящие на лестницы. Баллончик с нейтрализатором лежал во внутреннем кармане. Когда же я все-таки успел подышать? Неважно. На кровати шевельнулись, приподнялась всклокоченная голова, упала. Тут же началась специфическая возня. Дверей было две: белая и красная. Я вышел через белую. Наверное, я ожидал увидеть нечто невыразимое, потому что поразился простоте картины: на кровати по диагонали лежала Криста, рядом с кроватью, неловко подоткнув под живот руки, - очень длинный парень. И все. Я потрогал Кристу за плечо. Она недовольно промычала и повернулась на другой бок. Родимого пятна на левой лопатке у нее не было. Не было и рубца, даже самого нежного, который неизбежно остался бы после любой пластической операции. Тем более, когда убирают кусок кожи площадью в пол-ладони. Наверное, я этого подсознательно ждал. И, наверное, уже с утра. Хорошо. Такая ошибка лучше, чем, так сказать, в обратную сторону. Хорошо... В гостиной дым стоял коромыслом. Шумели так, что нельзя было разобрать слов, кто-то визжал, все бурно жестикулировали. Внезапно замолкли, замерли и стали пятиться, и вдруг получилось, что образовался живой коридор, в одном конце которого стоял я, а в другом появилась та девушка, что шаманила в библиотеке. Парня я тоже увидел: он стоял у стены в такой позе, будто его пригвоздили к этой стене за нижнюю челюсть. Девушка шла ко мне вслепую: глаза ее были заведены, меж век виднелись только белки. Видимо, ей рассекли голову, волосы на лбу слиплись от крови, кровь стекала на лицо, капала с подбородка; выставленные вперед ладони тоже были в крови. В шаге от меня она остановилась, постояла неподвижно, потом опустилась на колени и, закрыв ладонями лицо, поклонилась мне. Когда она выпрямилась и отняла руки от лица, на ладонях у нее оказался черный туранский нож. Возьми, возьми, испуганно зашептали вокруг. На меня никто не смотрел, все смотрели вниз, на нее, ловя каждое движение, каждый оттенок движения. Нож оказался неожиданно тяжелым, я его чуть не выронил. Девушка легко встала с колен, не встала даже, а всплыла, и неуловимым движением сбросила цепи с плеч. Нагрудник передника со звоном рухнул вниз и закачался. Она приложила окровавленный палец к ямке между ключицами. Режь, режь, зашептали все. Я осторожно поднял руку и кончиком ножа коснулся ее кожи там, куда указывал палец. Ощущение было такое, будто я дотронулся до стекла. С безумной улыбкой она стала наклоняться вперед, я захотел отдернуть руку, но не смог: судорога свела мышцы. Девушка уже просто лежала на ноже; наконец, чтобы сохранить равновесие, мне пришлось шагнуть вперед и, кончиком ножа надавливая на ее горло, вернуть девушку в вертикальное положение. Тогда, с той же безумной улыбкой, она повела пальцем вниз, и моя рука, подчиняясь не мне, стала спускаться, скребя сталью ножа по остекленевшей коже. Грудь упруго прогибалась, но ни малейшего следа после лезвия не было. Палец миновал точку верхушки сердца, и тут вдруг улыбка ее стала не такой - я еще не понял, какой именно, - палец быстрее заскользил вниз, к подреберью, нож следовал за ним, - и звук железа по стеклу вдруг исчез, а кончик ножа стал погружаться в тело! Нечеловеческим усилием я разжал пальцы - нож, звеня, запрыгал по полу. Всеобщий "А-ах!" - девушка сомкнула веки, что-то сделала с собой, лицо ее стало настоящим, дрогнули губы, и когда она открыла глаза, то в глазах этих были испуг и неистовая жалость. Бедный ты мой, прошептала она и вдруг повалилась вперед, я еле успел ее подхватить и тут поймал взгляд парня. Он так и стоял, вдавившись в стену - только теперь спиной. У него был взгляд человека, узревшего конец света.
Год 1961. Зден 31.08. 10 час. 45 мин. Окрестности станции Шатилова.
- Солдаты! - полковник не повышал голос, но слышно его было отменно. - Я обращаюсь к вам так, хотя и знаю: вы все по-прежнему продолжаете считать себя мирными обывателями, случайно оказавшимися на линии огня. Так вот: это не так. Сейчас вы именно солдаты, причем солдаты обученные. Такой подготовки, как у вас, не имеют многие регулярные армии. С этим не стыдно идти в бой. А бой нам сейчас предстоит самый жестокий. Те, кто захватил базу, только что сообщили: первая ракета будет выпущена по Токио в двадцать два часа. В Японии началась эвакуация жителей из городов. Их флот вышел в море, бомбардировщики патрулируют вдоль наших границ. Нет сомнения, что они совершат налет. Что они будут бросать и куда упадут бомбы... да и неважно - бомбы упадут на нашу землю. Что из этого получится, объяснять не надо. В свою очередь, на американском флоте сыграна боевая тревога. Большая война может начаться из-за резкого движения какого-нибудь нервного сержанта. Насколько нам эта война нужна, знаете сами. Верховный главнокомандующий приказал мне сделать все, чтобы не допустить такого исхода. А сделать мы можем одно: овладеть базой. Нам не приходится рассчитывать на подкрепления: кадровый полк прибудет не раньше наступления темноты. Взорван железнодорожный мост у станции Колямба... - Он помолчал, давая всем осмыслить услышанное. - Мы не можем рассчитывать на авиационную поддержку. Почему - тоже не надо объяснять. Единственное, что у командования имеется, кроме вашего полка, - это пять учебных танков и две роты саперов, строящих танкодром у станции Тихая. Сейчас они выдвигаются на рубеж атаки. Атака назначена на одиннадцать тридцать. Командирам подразделений - получить карты. От каждого взвода выделить двух лучших стрелков в снайперы. Винтовки подвезены, получить немедленно. Теперь так: обучавшиеся пулеметному делу - шаг вперед. Обучавшиеся минометному делу - три шага вперед. Хорошо. Пулеметчики напра... минометчики - нале-во! Шагом марш. Поручик Лисицын, принять минометную команду. Поручик Хисиминдинов, принять пулеметчиков. Получить оружие. Егеря! Слушай приказ. Выдвинуться на рубеж атаки согласно обозначенному плану и атаковать базу по сигналу "зеленая ракета". Приказа к отходу не будет. Останавливаться для оказания помощи раненым запрещаю. Командирам отделений: разбить отделения на боевые звенья по три-четыре человека, назначить командиров. Командирам звеньев собраться на инструктаж через пять минут у штабной машины. Исполнять. Косичка быстро пошел вдоль строя. - ...Врангель, Валинецкий, Денисов, Порогов. Командир - Валинецкий... Криволапов появился внезапно. Горелов заметил его на секунду позже меня. Ну да: у меня, наверное, изменилось лицо... Пятнистая куртка подпоручика сделалась черной, левого рукава не было вообще, а сама рука стала похожа на обугленный окорок с висящими алыми клочьями. Точно так же левая половина лица лоснилась подобно начищенному сапогу... - Господин капитан... - Вы ранены, подпоручик. Врача, быстро. Кто-то метнулся за врачом. - Так точно, господин капитан. Ранен. Курсант Аздашев убит. В клочья. Фугасный огнемет. Брешь они заткнули. Не пройти. Без пушек - не пройти. Говорят по-русски, слышал сам... Он вдруг как-то очень быстро упал. Никто не успел его поддержать. Уже бежал врач, за ним двое санитаров со сложенными носилками. - Отставить, - сказал Горелов нам и снова встал, заложив руки за спину. Продолжаю инструктаж. После преодоления полосы проволочных заграждений... Пахло обугленным мясом.
31.08. 11 час. 30 мин. Там же
- Все равно не могу поверить, - бормотал Поротов, глядя на меня своими узкими, странно блестящими, неподвижными глазами. - Не могу, Зден. А ты можешь? Ты, наверное, тоже не можешь. Кто-то сейчас придет и разбудит... Мы лежали в высокой траве у края вспаханной полосы. Пятьдесят метров, а дальше колья с колючкой, а дальше - бетонная стена с колючкой же по гребню, а дальше... дальше - Бог знает что. В руках у нас были пэзээры несерьезно-легкие пукалки, похожие на гарпунные ружья для подводной охоты, разве что чуть потолще. Справа и слева лежали такие же, как мы, ребята с такими же пэзээрами - и ждали зеленой ракеты. - Вот видит Бог, Зден, нас дурачат... сейчас придет тот полковник и скажет... - Помолчи, а? - Да, сейчас... сейчас я заткнусь. Ты не волнуйся так, Зден, ведь ничего страшного... если разобраться, то... П-ффф! Ракета проплыла над нами медленно, чуть виляя роскошным зеленым кометным хвостом, и вспыхнула яркой четырехлучевой звездой. Где-то вдали раздалось несколько выстрелов. - Давай, - сказал я. И сам - поднял пэзээр, целясь примерно в гребень стены, и нажал на спуск. Пэзээр бьет негромко. Вряд ли громче ракетницы. Собственно, это и есть ракетница, только со всяческим навесным оборудованием. Желтая искорка выскочила из ствола и прыгнула вперед по плавной дуге, волоча за собой тонкий серебристый шнур. Десятки таких шнуров взлетели над проволокой, опустились на нее - и вспыхнули разом белым, чуть с иззеленью, пламенем. Термит. Две... три секунды... все. Проволочных заграждений больше не было. Стояли колья, местами с них свисали еще горящие лохмотья... Проволока обрезана начисто - как множеством ножей. - Зажми уши, - сказал я. И сам, всовывая ладони под каску... Едва успел. Контрминные дорожки раскатали пять минут назад. Этакие широкие веревочные лестницы с черными, будто эбонитовыми, перекладинами. Они лежали поперек всей грязевой полосы, почти доходя до разрушенных уже проволочных заграждений. Кто-то все-таки догадался подрывать их не сразу, а поочередно. Боюсь, если бы они рванули одновременно... Нас и так приподняло над землей и куда-то втиснуло - грубо и плотно. Долго не было ничего, кроме тьмы во всем теле - и мгновенно-синих звезд перед глазами. Потом вдруг стало переворачивать и корежить, как корежит начавшую отходить затекшую ногу или руку... Вставай! Вставай! Встаю. Медленно... так. Черно. Вспышки над стеной. Заунывный вой где-то позади. Смычком по медному котлу. И тут же - длинная очередь за спиной. Воздух в клочья. Брызги от стены. "Березин" - страшная машина, не даром с той войны почти без изменений. Разве что - с небес на землю... Вперед. Вижу круглую спину Косички. Перекатывается, залегает, ползет, вскакивает... Вперед же. Ну. Вперед. Косичка рядом. Лежу в грязи. Над головой визг невидимых пил. Пулемет перекрывает другие голоса. Встать. Бегом. На карачках - но бегом. Дыры в стене. Колючки впиваются в пузо. Не страшно. Полпути пройдено, пройдено, да? Удар по каске. Я на земле. Вскакиваю на четвереньки. Наверное, отключился, потому что Косичка опять впереди, и не только он, еще чья-то задница... Совершенно беззвучно человека приподнимает над землей - в облачке серенького дыма - и разрывает на части. Это происходит очень просто и деловито. Перед моим лицом голый торс и рука - загребает, загребает... И я - совершенно спокойно - вскакиваю, обегаю вокруг останков и вновь ложусь. Стена - вот она, совсем рядом. Пулеметная очередь проходит по гребню. Летят куски бетона и рушатся кронштейны с проволокой. Кто-то в черном на миг возникает над стеной, выгибается и пропадает. Стреляют из дыр? Похоже, да. Перехватываю автомат и выпускаю несколько коротких очередей по этим самым дырам. Оранжевые вспышки отмечают мои, в данном случае, промахи. Впрочем, что-то улетело и в дыры. В белый свет. Вся стена в оранжевых вспышках, оставляющих после себя пятна копоти. Над головой визг, перекрывающий все. И не грохот - резкие звонкие удары, от которых в глазах что-то вспыхивает и рассыпается. Вспыхивает и рассыпается. Вспыхивает и... Косичка бежит куда-то, каска улетает вперед, он пытается ее поймать. Вид у Косички совершенно неправильный, но я ничего не могу понять. Синий дым вокруг. Опять визг. Это минометы. Или наши взяли неправильный прицел, или... Вжимаюсь. Подбрасывает... Нет, живой. Вперед. Только вперед. Ребята, теперь только вперед. И - падаю под стеной. Визг. Вот он, Косичка, - в двух шагах. Тоже добежал. Каска в вытянутых руках. Полная мозгов. Взрывы. Белые звезды, в которые трудно поверить, и - черная стена. Потом она медленно разваливается и опадает - вниз и немного вправо. Остается низко плавающий дым. Приподнимаюсь. Смотрю. Лежат. Лежат мои егеря, лежат... Кто-то слепо ползет, тычется и замирает. Десять... двадцать... все. Все убиты. Без паники. Так не бывает. Визг. Падаю. Голову в землю. Удар. Ухо лопается. Не помня себя, оборачиваюсь. Прямо перед лицом из серого бетона торчит неровный осколок величиной в пол-ладони. Кажется, он весь дрожит. Смотрю на него, не отрываясь... Сейчас должен быть визг и удары, крошащие сознание, визг и удары, все напрягается внутри... сейчас... нет. Нет. Тишина. Негромко долбит пулемет. Что-то дымно горит в траве. Не знаю, сколько прошло времени. Много. Я встаю - как на счет "девять". Бокс. Стена серая, каркасная. То есть столбы и перекладины - толстые, монолитные, а между ними сравнительно тонкие плиты, да еще с этаким рельефным рисунком: ромбы. И там, где бетон совсем никакой, осколки и березинские пули его пробивают. Нахожу небольшую дырочку невысоко над землей и приникаю к ней. Очень долго не могу понять, что вижу. Потом доходит. Это локоть. Человек стоит и курит. Стоит, привалившись спиной к стене (не к стене, поправляю себя, к столбу), - и курит, держа сигарку между большим и указательным пальцами. Из-под локтя видны рукоять и приклад автомата, потертый и выщербленный деревянный приклад с множеством зарубок... Автомат я не сразу, но узнаю: девятимиллиметровый "Штайр" образца пятьдесят второго года. Состоял на вооружении десантных частей Рейха. Дальше еще одна стенка, невысокая, и мешки с песком. Ну, это понятно... Надо же что-то делать... что? Ах, да. Совсем забыл, извините... Сажусь на землю, снимаю вещмешок. Там два килограмма "МЦ". Гремучий пластилин. Вынимаю грязно-синие брикетики, разворачиваю и прилепляю к бетону. Двадцать брикетиков. Получается перевернутая буква П с короткими ножками и длинной перекладиной. "Березин" выпускает очередь куда-то левее меня. Там стрельба и крики. Я уже могу слышать крики. Теперь детонаторы. Очень похожи на елочную гирлянду: синий провод и маленькие остренькие лампочки, правда, с черными непрозрачными цоколями. Равнодушно втыкаю лампочки в брикеты "МЦ". Что-то происходит вокруг. Визг. Успеваю упасть.
На выходе меня перехватил Петька Млечный. Он был весь как не слишком дружеский шарж на примерного студента: косо сидящие круглые очки, торчащие уши, галстук на боку, противокислотные нарукавники (хотя занимался Петр Валерьевич отнюдь не химией, а историей). В свое время я для него добывал посредством раухера в закрытых библиотеках необходимые материалы. - Миш, можно тебя? - робко. Зойка на такое обычно отвечает: "Можно, только не здесь". Я посмотрел вдаль. "Опель" стоял пока еще пустой. - What's that so black aging the sun? - на всякий случай поинтересовался я. Он вздохнул. К языкам Петька не имел ни малейшей способности. В отличие от меня он и родился в Константинополе (то есть, наверное, в Стамбуле?), но ни турецкого, ни немецкого, ни греческого не знал абсолютно. И русским овладевал с трудом, как бы в чем-то сомневаясь. Когда родители разобрались, что мальчика надо не учить, а лечить, было уже поздно. Пароход ушел. Я не понимаю, как же так: вот рука, а называется по-разному, жаловался он. Не должно так быть... При всем при том память у него была феноменальная. - Миш, тут такое дело... помнишь, мы как-то о всяких случайностях в истории рассуждали? Давно еще. - Кажется, помню, - пожал я плечами. - А что? - Ты мне еще программу составлял... ну, для поисков... - Это помню. - Вот посмотри... я тут обработал кое-что... - он подал мне кассету для раухера. - Может быть... ну... интересно покажется... Я взял. Покрутил в пальцах. - Видишь ли, друг мой... Я сейчас не дома живу. Смотреть не на чем. - Почему не дома? - в ужасе прошептал Петька. - Да ничего особенного. Опять с маман поругался. Переселился на лодку. Но раухера там нет. Обычная история. Сапожник без сапог. - А хочешь, я тебе свой дам? - с готовностью предложил Петька. - Альбом. На всю неделю. Хочешь? - Тебе так надо, чтобы я это прочитал? Петька кивнул: - И если что-то непонятно будет - звони. Из внутреннего кармана пиджачка он вытащил альбом: мощный, дорогой, фирмы "Идеал". В чехле тисненой кожи. - Дня три тебе хватит? - А там много? - Нет, совсем нет. Двенадцать таблиц. - Ладно, давай... - я сгреб раухер, кассету, сунул их в сумку... но уйти не успел. - Хорошо, что я тебя увидел, Михаил, - строго сказал, подходя, Стас Тхоржевский. - И тебя, Петр. Сегодня в девять собрание общества, и вас обоих я прошу быть обязательно. Стас тоже являет собой шарж - на выпускника курсов "Юный вождь". То есть если бы такие курсы, конечно, были. Он высок, широкоплеч, белокур, у него открытое честное лицо, которое ничуть не меняется, когда он откровенно врет. Костюмы носит с явным милитарным акцентом. Вокруг него постоянно крутятся пять-шесть ребят помельче. На моей памяти он был скаутским орлом и капитаном сборной по гребле. Теперь он председатель монархического общества. - В девять у меня назначено, - сказал я. - Ты уже пропустил одно собрание, Михаил, и тебе следовало бы... - Стас, - сказал я. - К идеям монархизма я индифферентен. Я принимаю его только с эстетической точки зрения. Принимаю, не более. Так что на всех этих собраниях мне делать будто бы нечего... Он хитро ухмыльнулся, и это на полсекунды вернуло его официальному лицу нормальное человеческое выражение. - Сегодня нашим гостем будет сам наследник, - сказал Стас. - Он приехал. - О-о? Ну, что тут еще скажешь? Любопытство - оно, конечно, порок... хотя и не преследуется по закону... если не переходит разумные пределы... - Ладно, - сказал я. - Убедил. Возможно, я буду не один. - Но не толпой, - очень серьезно предупредил Стас. - Зал не слишком велик. Он отошел, невидимо козырнув. - Ты сейчас домой? - спросил я Петьку. - Я... нет, мне еще долго... и это собрание. Если что - вы меня довезете хотя бы до моста? - Думаешь, мы так долго будем встречаться с наследником? Большое ему до нас дело. Полчаса, охмурил - и дальше. У него таких встреч, наверное, штук восемь в день. - Да? - усомнился Петька. - Тогда зачем же... вообще?.. - Сложный вопрос. Потом обсудим. Пока! - возле "опеля" уже маячила белая шляпа. Поворачивалась направо-налево и покачивалась. Этак медленно и плавно. Сильно дымя, выезжали со стоянки угловатые разрисованные автобусы. Ими не любили пользоваться: слишком долго ехать. Было бы куда удобнее, если бы один маршрут, допустим, шел в Перу, другой - в Скутари, третий кружил по лабиринтам Старого города. Нет, нельзя, решили городские начальники, тогда получились бы отдельные автобусы для русских, для немцев, для турок, нет, сделаем единый маршрут... и кое-кому из бедных студентов приходится добираться до дома два с лишним часа. Хотя есть и плюс: можно готовиться к занятиям. Или смотреть кино. Зойка была одна. Тедди свернул где-то, и вот - пропал. С ним это происходило регулярно. Он мог так пропасть на целые недели, а потом от него получали открытку из Сиднея. - Будем ждать? - решил уточнить я. Зойка не ответила, только посмотрела на меня задумчиво, смешно приподняв кончик носа указательным пальцем. - На наследника престола хочешь посмотреть? - Я уже видела. Он в ректорате сидит. Я зашла, а он там. Парень и парень. На тебя похож. И с ним два таких робота... - она изобразила лицом, каких именно робота. Заверещал телефон. Это был Тедди. - Ребята, меня не ждите. Давайте в шесть часов в "Азиче". Пока. Отбой. И все. Перезвонить ему и уточнить обстоятельства невозможно: Тедди всегда держал канал вызова отключенным. Таковы были общие принципы его бытия. - Значит, ты будешь меня развлекать, - распорядилась Зойка. - С чего начнем? Я пожал плечами и сел за руль: Зойка машину не водила. - Я бы поела жареной рыбы, - тут же сообщила она. - Жареная рыба - это профанация, - сказал я. - Рыба должна быть только отварная. Почитай Мелвилла. - Зануда этот ваш Мелвилл. Другое дело - Эрментруда Вассен. Это я понимаю. Она меня дразнила. Эрментруда Вассен была писательницей для умственно задержавшихся. Кроме шуток. По крайней мере, с этого она начинала - с сочинения историй для воспитанников специальных школ. Судя по ее нынешней популярности, треть населения причисляла себя к умственно задержавшимся. Я не слишком этому удивлялся.
Год 1991. Игорь 07.06. Около 22 час. Улица Гете, дом 17, квартира 3
Свечи воткнуты в бутылки - и свечи, и бутылки самых разных форм и размеров, и есть свечи, горящие цветным пламенем, - а на окнах красные шелковые шторы, а за окном - в упор - уличный фонарь, и потому на всем лежит багровый отсвет. Запахи воска и духов. Еще чего-то, знакомого смутно и напоминающего мельком о борделях Владика. Легион бутылок в баре, все наливают себе сами и пьют, смакуя. Вот, познакомьтесь, это Игорь, инженер из Сибири. О! Сибирь! Как вы там живете, там же холодно? Так и живем. Я никак не мог сосчитать гостей: приходили в гостиную, выходили из гостиной, стояли на балконе, жались в коридоре, из библиотеки доносились несуразные звуки... человек двадцать пять - тридцать? Где-то так... Единственное, что я установил точно, это то, что компания смешанная: были здесь и немцы, и русские, и помесята, и белесый скандинав, и негритянка, и два араба, кажется, гомики. Кто-то, поминутно падая со стула, читал невразумительную поэму, в которой дух Гитлера спорил с Вельзевулом и доказывал, что в аду он горит совершенно напрасно, на что Вельзевул отвечал кратко: "Лекен мир арш!", а кто-то другой демонстрировал русскую тоску, меланхолически и бесконечно повторяя на балалайке одну и ту же фразу: "Светит месяц, светит ясный..." Сплошной декаданс - еще бы, раз хозяйка встречает гостей в одних черных чулках и шляпе с вуалью. Арабеска. Курили травку - не скрываясь. Похоже, нюхали кокаин. Не все, но многие. Наверняка и кололись где-нибудь - благо, темных углов хватало. Когда мне представляли кого-нибудь, обязательно называли профессию: актер, художник, преподаватель чего-то, студент чего-то, литератор, издатель, журналист... К журналисту я присмотрелся. Он старался казаться гораздо пьянее, чем был на самом деле. Не исключено, что он собирал материал для светской хроники... "полусветская хроника", забавно... Ко мне вдруг привязалась одинокая рыжая кошка, терлась о ноги и мяукала. Негритянка - на ней был длинный халат из тяжелого белого шелка без единой застежки - угостила меня черной марокканской сигареткой. Мы с ней покурили и поболтали о разном, а потом направились в ванную, чтобы углубить знакомство. Но в ванной подобное действо уже шло вовсю, мелькали белые ягодицы и смуглые груди, и ввинтиться туда не удалось. В библиотеке же было другое: там странно, жутковато шаманили. Двое, парень и девушка, очень похожие лицами и выражениями лиц, одетые в передники из грубой кожи и цепей, стоя спиной к спине, выбивали руками на передниках - звук получался сухой и четкий монотонный изнурительный ритм и тянули неизвестные слова, на одной ноте и почти одним, совершенно нечеловеческим голосом, а ноги их, как бы сами по себе и почти наперекор тому, что отбивали руки и пели голоса, стремительно мелькали в немыслимой сложности танце... не знаю, почему, но этот танец, и этот мерный ритм, и это нелюдское пение достали меня до самой середины так, что мороз прошел по хребту. Что-то должно было произойти сейчас, сию секунду, что-то жуткое и упоительное одновременно... пойдем, пойдем отсюда, потащила меня за руку моя негритянка, пойдем, тут сейчас такое начнется... я хочу увидеть, сказал я, пойдем, не надо, не надо этого видеть, не надо на это смотреть, пойдем... Мы медленно выпятились из библиотеки - нас уже подперли сзади, - миновали ванную, из которой толчками шел раскаленный воздух, и по бесконечно длинному коридору подошли к двустворчатой черной двери, я оглянулся: стены коридора были прозрачны, и за стенами видна была гостиная, и огромного размера журналист с огромным бокалом в руках смотрел на меня и явно хотел что-то сказать, но я погрозил ему пальцем, и мы вошли в дверь, за дверью стояла квадратная кровать, покрытая черным, на кровати мелькали задницы, я насчитал пять и сбился, а за кроватью стояла огромная, еще больше журналиста, голая Криста в черной шляпе с вуалью, держа руки перед собой, и к пальцам ее шли нити от кувыркающихся на кровати, и мы прошли в следующую дверь, белую, за дверью было пустое пространство, белый туман, и, раздвигая его, мы дошли до красной двери, за которой почему-то опять оказалась гостиная, давай еще по одной, предложила моя негритянка, давай, согласился я, мы раскурили друг другу тонкие черные сигаретки и обменялись ими в знак дружбы, журналист не сводил с нас тяжелого взгляда, казалось, что глаза у него не только свинцового цвета, но и сделаны из свинца, перед нами опять была черная, маленькая, пришлось согнуться пополам, чтобы войти, дверь, и за дверью на четвереньках качалась Криста, а сзади к ней пристроилось лохматое облако, похожее на медведя, а поперек нашего пути лежала, как белуга на блюде, порезанная ровными ломтями пышная блондинка, и пришлось обходить ее, путаясь в складках черного бархата, и мы вползли в 6елую дверь, крошечную, как крысиная нора, и там, в плывущем белом тумане, сбросили с себя все, что могли, и получили наконец свое. Я тонул, тонул, тонул, загонял себя в глубину, а меня выталкивало наверх, втягивало и снова выталкивало, и вдруг я почувствовал, что отрываюсь от всего и парю без опоры, без верха и низа, и тут что-то глухо лопнуло во мне, рвануло беззвучно, и больше я ничего не помню. Очнулся я от короткой маятной дурноты, она иногда возникает при переходе сердца с большего режима на меньший. Во рту запеклась желчная горечь. Под черепом бегали мурашки. Я осмотрелся. Лежал я на ковре, белом и лохматом под мех полярного медведя. Ковер заливал молочный свет от похожего на гриб светильника: светящаяся ножка и темная шляпка. Негритянка моя лежала на животе, подтянув одно колено к груди. Гибкая она была неимоверно. Дальше, позади нее, виднелась кровать, и с кровати свисала чья-то волосатая нога. Мурашки превратились в пузырьки шампанского, налитого под череп. Значит, я успел подышать нейтрализатором... это хорошо, не будет отходняка... но когда же я успел? Разберемся... Я собрал одежду с пола и стал одеваться, оглядываясь. Комната маленькая; кровать и телевизор с ББГ-приставкой, здесь же горкой валяются десятка три кассет. Судя по черным ярлычкам на коробках - все порнуха. Вид из окна - как раз на консульство, если нужно наблюдать, то лучше не придумаешь... хотя кому это надо: наблюдать за консульством? За посольством - еще понятно... Цепочка полицейских стояла неподвижно. Фонари на территории не горели, в самом здании светились только окна, выходящие на лестницы. Баллончик с нейтрализатором лежал во внутреннем кармане. Когда же я все-таки успел подышать? Неважно. На кровати шевельнулись, приподнялась всклокоченная голова, упала. Тут же началась специфическая возня. Дверей было две: белая и красная. Я вышел через белую. Наверное, я ожидал увидеть нечто невыразимое, потому что поразился простоте картины: на кровати по диагонали лежала Криста, рядом с кроватью, неловко подоткнув под живот руки, - очень длинный парень. И все. Я потрогал Кристу за плечо. Она недовольно промычала и повернулась на другой бок. Родимого пятна на левой лопатке у нее не было. Не было и рубца, даже самого нежного, который неизбежно остался бы после любой пластической операции. Тем более, когда убирают кусок кожи площадью в пол-ладони. Наверное, я этого подсознательно ждал. И, наверное, уже с утра. Хорошо. Такая ошибка лучше, чем, так сказать, в обратную сторону. Хорошо... В гостиной дым стоял коромыслом. Шумели так, что нельзя было разобрать слов, кто-то визжал, все бурно жестикулировали. Внезапно замолкли, замерли и стали пятиться, и вдруг получилось, что образовался живой коридор, в одном конце которого стоял я, а в другом появилась та девушка, что шаманила в библиотеке. Парня я тоже увидел: он стоял у стены в такой позе, будто его пригвоздили к этой стене за нижнюю челюсть. Девушка шла ко мне вслепую: глаза ее были заведены, меж век виднелись только белки. Видимо, ей рассекли голову, волосы на лбу слиплись от крови, кровь стекала на лицо, капала с подбородка; выставленные вперед ладони тоже были в крови. В шаге от меня она остановилась, постояла неподвижно, потом опустилась на колени и, закрыв ладонями лицо, поклонилась мне. Когда она выпрямилась и отняла руки от лица, на ладонях у нее оказался черный туранский нож. Возьми, возьми, испуганно зашептали вокруг. На меня никто не смотрел, все смотрели вниз, на нее, ловя каждое движение, каждый оттенок движения. Нож оказался неожиданно тяжелым, я его чуть не выронил. Девушка легко встала с колен, не встала даже, а всплыла, и неуловимым движением сбросила цепи с плеч. Нагрудник передника со звоном рухнул вниз и закачался. Она приложила окровавленный палец к ямке между ключицами. Режь, режь, зашептали все. Я осторожно поднял руку и кончиком ножа коснулся ее кожи там, куда указывал палец. Ощущение было такое, будто я дотронулся до стекла. С безумной улыбкой она стала наклоняться вперед, я захотел отдернуть руку, но не смог: судорога свела мышцы. Девушка уже просто лежала на ноже; наконец, чтобы сохранить равновесие, мне пришлось шагнуть вперед и, кончиком ножа надавливая на ее горло, вернуть девушку в вертикальное положение. Тогда, с той же безумной улыбкой, она повела пальцем вниз, и моя рука, подчиняясь не мне, стала спускаться, скребя сталью ножа по остекленевшей коже. Грудь упруго прогибалась, но ни малейшего следа после лезвия не было. Палец миновал точку верхушки сердца, и тут вдруг улыбка ее стала не такой - я еще не понял, какой именно, - палец быстрее заскользил вниз, к подреберью, нож следовал за ним, - и звук железа по стеклу вдруг исчез, а кончик ножа стал погружаться в тело! Нечеловеческим усилием я разжал пальцы - нож, звеня, запрыгал по полу. Всеобщий "А-ах!" - девушка сомкнула веки, что-то сделала с собой, лицо ее стало настоящим, дрогнули губы, и когда она открыла глаза, то в глазах этих были испуг и неистовая жалость. Бедный ты мой, прошептала она и вдруг повалилась вперед, я еле успел ее подхватить и тут поймал взгляд парня. Он так и стоял, вдавившись в стену - только теперь спиной. У него был взгляд человека, узревшего конец света.
Год 1961. Зден 31.08. 10 час. 45 мин. Окрестности станции Шатилова.
- Солдаты! - полковник не повышал голос, но слышно его было отменно. - Я обращаюсь к вам так, хотя и знаю: вы все по-прежнему продолжаете считать себя мирными обывателями, случайно оказавшимися на линии огня. Так вот: это не так. Сейчас вы именно солдаты, причем солдаты обученные. Такой подготовки, как у вас, не имеют многие регулярные армии. С этим не стыдно идти в бой. А бой нам сейчас предстоит самый жестокий. Те, кто захватил базу, только что сообщили: первая ракета будет выпущена по Токио в двадцать два часа. В Японии началась эвакуация жителей из городов. Их флот вышел в море, бомбардировщики патрулируют вдоль наших границ. Нет сомнения, что они совершат налет. Что они будут бросать и куда упадут бомбы... да и неважно - бомбы упадут на нашу землю. Что из этого получится, объяснять не надо. В свою очередь, на американском флоте сыграна боевая тревога. Большая война может начаться из-за резкого движения какого-нибудь нервного сержанта. Насколько нам эта война нужна, знаете сами. Верховный главнокомандующий приказал мне сделать все, чтобы не допустить такого исхода. А сделать мы можем одно: овладеть базой. Нам не приходится рассчитывать на подкрепления: кадровый полк прибудет не раньше наступления темноты. Взорван железнодорожный мост у станции Колямба... - Он помолчал, давая всем осмыслить услышанное. - Мы не можем рассчитывать на авиационную поддержку. Почему - тоже не надо объяснять. Единственное, что у командования имеется, кроме вашего полка, - это пять учебных танков и две роты саперов, строящих танкодром у станции Тихая. Сейчас они выдвигаются на рубеж атаки. Атака назначена на одиннадцать тридцать. Командирам подразделений - получить карты. От каждого взвода выделить двух лучших стрелков в снайперы. Винтовки подвезены, получить немедленно. Теперь так: обучавшиеся пулеметному делу - шаг вперед. Обучавшиеся минометному делу - три шага вперед. Хорошо. Пулеметчики напра... минометчики - нале-во! Шагом марш. Поручик Лисицын, принять минометную команду. Поручик Хисиминдинов, принять пулеметчиков. Получить оружие. Егеря! Слушай приказ. Выдвинуться на рубеж атаки согласно обозначенному плану и атаковать базу по сигналу "зеленая ракета". Приказа к отходу не будет. Останавливаться для оказания помощи раненым запрещаю. Командирам отделений: разбить отделения на боевые звенья по три-четыре человека, назначить командиров. Командирам звеньев собраться на инструктаж через пять минут у штабной машины. Исполнять. Косичка быстро пошел вдоль строя. - ...Врангель, Валинецкий, Денисов, Порогов. Командир - Валинецкий... Криволапов появился внезапно. Горелов заметил его на секунду позже меня. Ну да: у меня, наверное, изменилось лицо... Пятнистая куртка подпоручика сделалась черной, левого рукава не было вообще, а сама рука стала похожа на обугленный окорок с висящими алыми клочьями. Точно так же левая половина лица лоснилась подобно начищенному сапогу... - Господин капитан... - Вы ранены, подпоручик. Врача, быстро. Кто-то метнулся за врачом. - Так точно, господин капитан. Ранен. Курсант Аздашев убит. В клочья. Фугасный огнемет. Брешь они заткнули. Не пройти. Без пушек - не пройти. Говорят по-русски, слышал сам... Он вдруг как-то очень быстро упал. Никто не успел его поддержать. Уже бежал врач, за ним двое санитаров со сложенными носилками. - Отставить, - сказал Горелов нам и снова встал, заложив руки за спину. Продолжаю инструктаж. После преодоления полосы проволочных заграждений... Пахло обугленным мясом.
31.08. 11 час. 30 мин. Там же
- Все равно не могу поверить, - бормотал Поротов, глядя на меня своими узкими, странно блестящими, неподвижными глазами. - Не могу, Зден. А ты можешь? Ты, наверное, тоже не можешь. Кто-то сейчас придет и разбудит... Мы лежали в высокой траве у края вспаханной полосы. Пятьдесят метров, а дальше колья с колючкой, а дальше - бетонная стена с колючкой же по гребню, а дальше... дальше - Бог знает что. В руках у нас были пэзээры несерьезно-легкие пукалки, похожие на гарпунные ружья для подводной охоты, разве что чуть потолще. Справа и слева лежали такие же, как мы, ребята с такими же пэзээрами - и ждали зеленой ракеты. - Вот видит Бог, Зден, нас дурачат... сейчас придет тот полковник и скажет... - Помолчи, а? - Да, сейчас... сейчас я заткнусь. Ты не волнуйся так, Зден, ведь ничего страшного... если разобраться, то... П-ффф! Ракета проплыла над нами медленно, чуть виляя роскошным зеленым кометным хвостом, и вспыхнула яркой четырехлучевой звездой. Где-то вдали раздалось несколько выстрелов. - Давай, - сказал я. И сам - поднял пэзээр, целясь примерно в гребень стены, и нажал на спуск. Пэзээр бьет негромко. Вряд ли громче ракетницы. Собственно, это и есть ракетница, только со всяческим навесным оборудованием. Желтая искорка выскочила из ствола и прыгнула вперед по плавной дуге, волоча за собой тонкий серебристый шнур. Десятки таких шнуров взлетели над проволокой, опустились на нее - и вспыхнули разом белым, чуть с иззеленью, пламенем. Термит. Две... три секунды... все. Проволочных заграждений больше не было. Стояли колья, местами с них свисали еще горящие лохмотья... Проволока обрезана начисто - как множеством ножей. - Зажми уши, - сказал я. И сам, всовывая ладони под каску... Едва успел. Контрминные дорожки раскатали пять минут назад. Этакие широкие веревочные лестницы с черными, будто эбонитовыми, перекладинами. Они лежали поперек всей грязевой полосы, почти доходя до разрушенных уже проволочных заграждений. Кто-то все-таки догадался подрывать их не сразу, а поочередно. Боюсь, если бы они рванули одновременно... Нас и так приподняло над землей и куда-то втиснуло - грубо и плотно. Долго не было ничего, кроме тьмы во всем теле - и мгновенно-синих звезд перед глазами. Потом вдруг стало переворачивать и корежить, как корежит начавшую отходить затекшую ногу или руку... Вставай! Вставай! Встаю. Медленно... так. Черно. Вспышки над стеной. Заунывный вой где-то позади. Смычком по медному котлу. И тут же - длинная очередь за спиной. Воздух в клочья. Брызги от стены. "Березин" - страшная машина, не даром с той войны почти без изменений. Разве что - с небес на землю... Вперед. Вижу круглую спину Косички. Перекатывается, залегает, ползет, вскакивает... Вперед же. Ну. Вперед. Косичка рядом. Лежу в грязи. Над головой визг невидимых пил. Пулемет перекрывает другие голоса. Встать. Бегом. На карачках - но бегом. Дыры в стене. Колючки впиваются в пузо. Не страшно. Полпути пройдено, пройдено, да? Удар по каске. Я на земле. Вскакиваю на четвереньки. Наверное, отключился, потому что Косичка опять впереди, и не только он, еще чья-то задница... Совершенно беззвучно человека приподнимает над землей - в облачке серенького дыма - и разрывает на части. Это происходит очень просто и деловито. Перед моим лицом голый торс и рука - загребает, загребает... И я - совершенно спокойно - вскакиваю, обегаю вокруг останков и вновь ложусь. Стена - вот она, совсем рядом. Пулеметная очередь проходит по гребню. Летят куски бетона и рушатся кронштейны с проволокой. Кто-то в черном на миг возникает над стеной, выгибается и пропадает. Стреляют из дыр? Похоже, да. Перехватываю автомат и выпускаю несколько коротких очередей по этим самым дырам. Оранжевые вспышки отмечают мои, в данном случае, промахи. Впрочем, что-то улетело и в дыры. В белый свет. Вся стена в оранжевых вспышках, оставляющих после себя пятна копоти. Над головой визг, перекрывающий все. И не грохот - резкие звонкие удары, от которых в глазах что-то вспыхивает и рассыпается. Вспыхивает и рассыпается. Вспыхивает и... Косичка бежит куда-то, каска улетает вперед, он пытается ее поймать. Вид у Косички совершенно неправильный, но я ничего не могу понять. Синий дым вокруг. Опять визг. Это минометы. Или наши взяли неправильный прицел, или... Вжимаюсь. Подбрасывает... Нет, живой. Вперед. Только вперед. Ребята, теперь только вперед. И - падаю под стеной. Визг. Вот он, Косичка, - в двух шагах. Тоже добежал. Каска в вытянутых руках. Полная мозгов. Взрывы. Белые звезды, в которые трудно поверить, и - черная стена. Потом она медленно разваливается и опадает - вниз и немного вправо. Остается низко плавающий дым. Приподнимаюсь. Смотрю. Лежат. Лежат мои егеря, лежат... Кто-то слепо ползет, тычется и замирает. Десять... двадцать... все. Все убиты. Без паники. Так не бывает. Визг. Падаю. Голову в землю. Удар. Ухо лопается. Не помня себя, оборачиваюсь. Прямо перед лицом из серого бетона торчит неровный осколок величиной в пол-ладони. Кажется, он весь дрожит. Смотрю на него, не отрываясь... Сейчас должен быть визг и удары, крошащие сознание, визг и удары, все напрягается внутри... сейчас... нет. Нет. Тишина. Негромко долбит пулемет. Что-то дымно горит в траве. Не знаю, сколько прошло времени. Много. Я встаю - как на счет "девять". Бокс. Стена серая, каркасная. То есть столбы и перекладины - толстые, монолитные, а между ними сравнительно тонкие плиты, да еще с этаким рельефным рисунком: ромбы. И там, где бетон совсем никакой, осколки и березинские пули его пробивают. Нахожу небольшую дырочку невысоко над землей и приникаю к ней. Очень долго не могу понять, что вижу. Потом доходит. Это локоть. Человек стоит и курит. Стоит, привалившись спиной к стене (не к стене, поправляю себя, к столбу), - и курит, держа сигарку между большим и указательным пальцами. Из-под локтя видны рукоять и приклад автомата, потертый и выщербленный деревянный приклад с множеством зарубок... Автомат я не сразу, но узнаю: девятимиллиметровый "Штайр" образца пятьдесят второго года. Состоял на вооружении десантных частей Рейха. Дальше еще одна стенка, невысокая, и мешки с песком. Ну, это понятно... Надо же что-то делать... что? Ах, да. Совсем забыл, извините... Сажусь на землю, снимаю вещмешок. Там два килограмма "МЦ". Гремучий пластилин. Вынимаю грязно-синие брикетики, разворачиваю и прилепляю к бетону. Двадцать брикетиков. Получается перевернутая буква П с короткими ножками и длинной перекладиной. "Березин" выпускает очередь куда-то левее меня. Там стрельба и крики. Я уже могу слышать крики. Теперь детонаторы. Очень похожи на елочную гирлянду: синий провод и маленькие остренькие лампочки, правда, с черными непрозрачными цоколями. Равнодушно втыкаю лампочки в брикеты "МЦ". Что-то происходит вокруг. Визг. Успеваю упасть.